А рядом с ней - кладовка. Эта женщина,
Что Мосхиону встарь была кормилицей,
Рабыней мне служила годы долгие,
Затем отпущена. Дитя увидевши,
Которое кричало, всеми брошено,
240 И о моем присутствии не ведая,
К ребенку подошла и начала болтать
Наедине с собой: "Ах, крошка милая!
Ах, радость наша! Где ж твои родители?"
Потом баюкать стала, целовать его.
Он плакать перестал - сказала старая:
"Беда! Когда и Мосхион был маленьким,
Его кормила, вот и у него теперь
Ребенок народился - мне опять его
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ."
250 Вбежавшей в этот миг служанке-девочке
Сказала: "Надо бы ребенка выкупать,
Несчастная! Ай-ай! Отцовской свадьбою
Все занялись, а сына позабросили!"
Та ей в ответ: "Что ты болтаешь, глупая?
Хозяин в доме!" - "Вот так раз! А где же он?"
"В кладовке". Громко девочка добавила:
"Тебя зовет хозяйка!" Снова шепотом:
"Иди скорей. Не слышал он, на счастие".
260 Старуха проскрипела: "Я безмозглая
Болтунья" - и исчезли обе тотчас же.
И вышел я из кладовой в спокойствии,
Как и потом из дома - виду не подав,
Что слышал и заметил что-то странное.
И сразу же увидел я самиянку,
Злосчастному ребенку грудь дающую.
Что мать - она, не подлежит сомнению.
А кто отец, решить труднее - может, я,
А может. . . Нет, вслух не скажу я, граждане!
270 Не строю подозрений, рассказать хочу,
Что слышал сам, без тени возмущения.
Нрав юноши, клянусь богами, мне знаком:
Он скромен был всегда и добродетелен
И проявлял ко мне почтенье высшее.
А все ж, чуть вспомню, что сказала старая,
Которая была ему кормилицей,
К тому ж решив, что я ее не слушаю,
Чуть вспомню ту, что взять дитя принудила,
Меня перехитрив, лишаюсь разума.
280 Но вот, на счастье, Парменон идет сюда,
На рынке все купив. Пусть в дом введет скорей,
Кого привел он помогать для пиршества.
Парменон