Глава восемнадцатая. Что день, грядущий нам….
Злой, не по-летнему холодный, дождик барабанил в окно, в фойе общежития сидело, прижавшись друг к другу, несколько парочек, по телевизору о чем-то бубнил «Прожектор перестройки», из окошка комнаты вахтера, на меня, недобро поблескивала стеклышками очков Клавдия Ивановна, которая так и не простила мне ночной дебош при поисках Сапога. Но сегодня мне было положить на эмоции Клавдии Ивановны. На душе была хмарь и тоска, бесконечная, как туча над Городом. В промокших сапогах хлюпала жижа, хотелось разуться и повесить портянки на голенища сушиться, фраппируя своим солдафонским поведением местное изысканное общество. Под окном послышалось типичное тарахтение, заскрипели тормоза «уазика», потом захрипела рация:
— Двести двадцать шесть, ответь двести первому.
— Двести двадцать шесть, на связи.
— Ты где?
— Сейчас выйду.
Я со вздохом натянул на фуражку капюшон почерневшей от воды плащ-палатки, вызывающей отвращение от своей волглости, и, прокляв сибирскую погоду, обреченно шагнул к выходу. Первый шаг с покрытого металлическим козырьком крыльца, и холодные струи ударили в плечи, как хороший водопад. Я изобразил два строевых шага, стараясь аккуратнее опускать подошвы сапог в кипящие от дождевых потоков лужи и вскинул руку к обрезу фуражки. Влажная, холодная ткань вновь заставила содрогнуться, согревшееся было в тепле помещения, тело неприятно передернуло. Очень недовольное лицо ротного смотрело на меня из приоткрытой двери серо- голубого «лунохода».
— Товарищ капитан, за время несения службы происшествий не произошло.
В это время, «водила» автопатруля, кудрявый, как херувим, Володя Зеленцов, последнюю минуту вертевшийся на своем сиденье, как будто у него прихватил живот, принял какое-то решение, и скороговоркой пробормотав «командир, я щас, через две минуты», как в прорубь, выскочил из теплой кабины, и, прыгая как заяц среди луж, прикрывшись от дождя какой-то кургузой картонкой, скрылся среди сереющих, через дорогу от нас, складских сооружений. Ротный, задумчиво проводил взглядом скачущую среди белых струй дождя фигуру, вернулся к моему воспитанию, вернее, заговорил, обернувшись вглубь машины, откуда грозно топорщились усы командира взвода:
— Взгляни, Алексей Александрович, наш с тобой самый молодой сотрудник оборзел окончательно. Сидит у девок в тепле, пузо греет, а возможно, не только пузо, на службу положил конкретно.
— Я, командир, только что зашёл. У меня плащ-палатка уже насквозь промокла. На улице не видел ни одного человека. А если я заболею? Уйду на больничный с бронхитом, кого на пост выставлять будете, все в отпусках. И вообще, то, что вы посты поехали проверять, я ещё полчаса назад как слышал, когда вы еще у Клоунов двадцать четвертого вызывали. Ваш голос, даже по рации, ни с кем не спутаешь.
— Ты представляешь, он еще и за нами следит в эфире— я, так понимаю, командир тянул время, чтобы не сидеть с глупым видом, в ожидании скрывшегося в неизвестном направлении драйвера железной «кобылы»
— Я, если надо, лучше никого ставить не буду. Если поста нет, а что случилось, с меня особо не спросят. А вот, когда мои сотрудники по полдня в общежитии отсиживаются, а в зоне поста будет грабеж, с меня спросят.
— ……. — я решил закруглять пустую дискуссию, так как, под воздействием порыва ветра, крупные ледяные капли, преодолев лакированный козырек и край натянутого капюшона, попали мне в лица, а парочка, особенно холодных, скользнув по щеке, стекла под рубашку.
— Второй где?
— Ужинает.
— Он всегда ужинает, когда к вам не приеду.
— В минуты опасности он всегда рядом. Не считаясь с личным временем.
— Болтун. Кстати, о личном времени. Ты слышал, что в субботы вы на митинг, с десяти утра.
— Я с дедом на рыбалку собрался.
— На следующий выходной перенесешь. Ты помнишь, что ты в декабре писал комсомольское обязательство отработать двести часов бесплатно, в личное время.
— Я его не писал, я еще в армии был. И если все посчитать, то двести часов мы уже отработали.
— Не отработали, их отработать невозможно, такое у этих часов чудесное свойство. Давай книжку и Ломову напомни насчет митинга.
Я осторожно, чтоб не залить служебную книжку, сунул ее под металлическую крышу кабины.
— Ладно, дождь стихнет, чтобы здесь не сидел. Понял? — командир заполнял отметку о проверке поста.
— Так точно, как только, так сразу.
— Иди, сохни.
Я опять приложил руку к козырьку, изобразил строевой прием «кругом» и пошлепал по лужам к спасительному теплу. Когда я входил в подъезд, увидел, как совершая гигантские прыжки, бежит к машине Володя Зеленцов, которого хитрый командир заметил, наверное, еще минуту назад, иначе капитан меня так быстро бы не отпустил. Свою картонку шофер где-то потерял, зато бережно прижимал к животу какой-то увесистый свёрток в промасленной обёрточной бумаге, согнувшись над ним, как любящая мать прикрывает ребенка своим телом.
В фойе меня ждал довольный Дима, платком обтирающий влажные губы, то ли от вкусного ужина, то ли от сладкого Леночкиного поцелуя на дорожку.
— Что командир сказал?
— Сказал, что Лена на тебя в комсомольское бюро жалобу подала, что ты жениться обещаешь, а никак не женишься.
Дима подумал, продолжая облизываться.
— Она не могла — потом взглянул на меня и расслабился: — врешь ты все. На самом жалоб, как на барбоске, а туда же, все шутишь. Женился бы ты на своей соседке, и жалоб бы не было.
— Дим, да я бы женился, но на сумасшедших не женятся, по закону нельзя. Во, вроде бы просветлело, пойдем к «Виктории», кофе выпьем, а то Клавдия Ивановна меня не любит больше, чаем не угощает.
Следующее утро было не в пример лучше. За окном вовсю орали воробьи, золотые солнечные лучи, заглядывающие в окно, дарили оптимизм и надежду. Я, сбегав в туалет по прохладным доскам пола, вернувшись, с ходу прыгнул в кровать, решив поспать ещё полчасика. Только разум стал уплывать в сладкую дрёму, в мою дверь кто-то энергично постучался. Со стоном воздев себя с ложа, я натянул семейные трусы и футболку, поплелся открывать. На пороге стояла улыбающаяся Таня, держа в руках две тяжелые, даже на вид, сумки.
— Привет, к тебе можно? — почему-то шёпотом произнесла девушка
Я, молча, шагнул в сторону, сделав приглашающий жест. Танюша, разувшись, прошла на кухню, поставив на скрипнувшие от натуги табуретки свои сумочки.
— Слушай, Павел, у тебя морозилка свободна?
— Конечно, я все быстро съедаю.
— Можно, я мясо тебе в морозилку засуну, а то у нас, сам знаешь, кто ни будь, быстро, продуктам ноги приделает.
— Тань, ты можешь оставить все что хочешь, но я не буду таскать твои свёртки к тебе в общагу, в форме носить продукты — у нас это не приветствуется.
— Да, ты что, в мыслях не было, сама буду забегать.
— Окей — я распахнул дверцу холодильника— заселяйся.
Плотно забив моего белого друга дарами малой родины (я думал, что от усилий суровой лыжницы морозилка лопнет), Танюша занялась мной.
— Ещё раз привет — меня поцеловали в нос— ясоскучилась.
— Я тоже скучал — я жадно ухватил за округлую попу.
— Горячая вода есть?
— С утра была.
— Тогда я в ванну, не скучай
— Уже начал скучать.
Помаявшись пару минут, я решил, что моей гостье надо потереть спинку, и дверь, как-то, кстати, была не заперта изнутри. Я осторожно потянул дверь на себя. Дверное полотно, неслышно приоткрылось, и я, скинув трусы, шагнул в заполняющееся паром маленькое помещение. Ну что сказать? Моя подруга за месяц производственной практики в родительском райцентре, много загорала в закрытом купальнике. Сейчас она, отвернувшись к стене, намыливала свою тугую белую попу, и что-то напевая. Я осторожно подкрался, затем положил ладошки на симпатичные две ямочки на пояснице. Сильная спина вздрогнула и прогнулась. Я сунулся в копну кудрявых волос, ища губами нежную кожу шейки, ладони скользнули по окружности бедер вперёд, к мягкой шерстке. Мои руки жадно блуждали по мокрой, скользкой от ягодного мыла, коже, вспоминая эти, уже забытые, изгибы молодого, сильного тела. Теплые струйки из лейки душа, закрепленной под потолком, периодически обдавали меня. Высота ванны позволили удобно согрешить с девой, не прерывая процесса мытья, правда после удовольствий пришлось долго вытирать пол в санузле, но это уже была другая история. Я лежал на смятых простынях и глядел в блестящие глаза цвета корицы, когда неприятное предчувствие кольнуло сердце, в глазах девушки что-то поменялось, как будто она вспомнила о чем-то неприятном.
— Паш, ты ругаться не будешь?
— Говори
— Ну, скажи, что не будешь!
— Говори, не бойся.
— Я замуж выхожу.
— Поздравляю.
— И это все?
— Что ты хочешь услышать?
— Я думала, ты ругаться будешь!
— Тань, я женюсь в тридцать лет, на блондинке с зелёными глазами, и это будет любовь с первого взгляда. Это мне цыганка нагадала, и я ей верю. Поэтому я буду только рад, если ты удачно выйдешь замуж.
— А может быть…
— Танюша, солнышко, я городской житель, огороды ненавижу, курам головы рубить не люблю, и вообще….Мне сельского хозяйства хватает, когда я раз в неделю езжу к бабушке на дачу.
— Ладно. Я поняла. А вообще— лукавый глаз взглянул на меня из-под блестящего локона: — я с ним ещё не спала, вот.
Мне показали кончик игривого язычка.
— Вот это ты зря.
— Почему? — карий глаз от удивления увеличился раза в два.
— А вот, я сейчас тебе все, по порядку объясню — я подтянул хихикающее и брыкающееся тело под себя. Через полчаса, поглаживая переставшую вздрагивать спину, я продолжил:
— Вдруг с мужем будет не так, а хуже? Например, от него вонять будет невыносимо, или болтик с гаечкой по резьбе не совпадут. И что потом будешь — всю жизнь маяться или соседа хорошего искать? Так деревня не город, хрен что скроешь.
В дверь постучали через час, хорошо, что не раньше. Я вновь облачился в парадные трусы и пошел открывать. На пороге стояли мои отцы командиры:
— К тебе можно?
Я вновь шагнул в сторону:
— Проходите на кухню, разуваться не надо.
Умостившись за маленьким столиком, офицеры запыхтели, бросая взгляды друг на друга. Вообще они мужики умные и героические. Один в моей прошлой жизни стал генералом, ну а второй просто героем. Надеюсь, судьба второго теперь изменится. В той реальности, будучи начальником одного из райотделов, он в спортивных штанах и домашних тапочках, вышел в подъезд защитить соседей от обезумевшего наркомана. Случайно пропущенный удар ножом и как результат — одна из центральных площадей города увековечила его имя. Но пусть лучше живёт подольше, он мужик и командир правильный, всеми уважаемый. Надо будет что-то придумать. Но пока до этого еще далеко, а сейчас они переглядывались на моей кухне, не зная, с чего начать.
— Что случилось, товарищи командиры?
Ротный, вздохнув, выложил на стол картонную папку на завязках:
— Меня сегодня вызывал начальник областного УВД, в связи с обращением группы граждан по поводу твоего аморального поведения. Пишут, что водишь к себе девиц лёгкого поведения, каждую ночь пьяные оргии. От меня потребовали изучить твое место жительства, по результатам будет приниматься решение.
В это время взводный, глядя в сторону коридора, выпучил глаза. Я оглянулся. Ну что сказать, молодая фигуристая девушка может украсить даже мешковатую служебную рубашку, пусть последняя и на пару размеров больше. Особенно, если под рубашкой ничего, кроме, я очень надеюсь, трусиков, нет. Девушка подошла ко мне сзади, положила подбородок мне на плечо, мимоходом чмокнув меня в ухо, и вежливо поздоровавшись, предложила гостям кофе. Гости также вежливо отказались. Тогда меня снова чмокнули в ухо и предложили звать, если что-то потребуется. Командир взвода, дождавшись, когда мы остались одни, шёпотом спросил:
— Это она зимой была, когда я приезжал?
— Она- покивал я— и она КМС по лыжам, только что приехала от мамы, привезла продукты. И если она, по вашей милости, услышала про оргии в ее отсутствие, то завтра будете искать меня в больнице, а по причине отсутствия важного лично для меня органа, меня, наверное, комиссуют. Не знаете, Сергей Геннадьевич, без пиписки служить можно или нет? А ваша группа граждан живёт в соседней квартире, без прописки, и у нее справка есть из диспансера, что у нее в старой квартире демоны под окном летали и ее звали полетать. Помните Алексей Александрович, она вас в прошлый раз материла?
— Понятно — офицеры встали, и громко крикнув в комнату «До свидания», покинули нас.
— Это что было? — из комнаты вышло неземное существо, что характерно, уже без казенной рубашки.
— Это по мою душу приезжали, по жалобе моей соседки, что у меня притон с развратными бабами, и пьянка, каждую ночь. А так как взводный тебя и прошлый раз видел, я поплакался, что если ты услышала про разврат в твое отсутствие, то ты оторвешь мне все хозяйство, так как руки у тебя очень сильные.
— И оторву — сильные руки оттянули резинку на талии, но я отскочил назад.
— Не, не, не сейчас. Мне через полчаса на работу. Давай кофе выпью и побегу. А вечером продолжим.
— Ладно, работник. Отказался от самого сладкого. Если я усну, не забудь разбудить, я, тебя, чем ни будь, накормлю.
Но ночью мы с Таней не увиделись. Около полуночи эфир стал периодически доносить запросы «Каргата», не могущего докричаться до двести первого. Такое дело было редким, но вполне штатным. Могла выйти из строя рация, или отойти какой-нибудь штекер, на территории района, от большого количества железобетонных строений, было несколько «черных дыр», где не было радиосвязи. Когда они не появились в час ночи, чтобы отчитаться о проделанной работе и развести личный состав по домам, все поняли, что дело серьезное. Пешие постовые были распределены по машинам, чтобы двигаясь, параллельно автопатрулю, обследовать все труднодоступные участки. Вневедомственная охрана была озадачена поисками, а через час ориентировка пошла во все районы города и в область, в Москву ушла шифротелеграмма о произошедшем ЧП. В квартиру Зеленцова и комнату общежития его старшего машины — старшины Мишина, выехали замы начальника РОВД и поднятые по тревоге опера. Но по месту жительства у пропавших милиционеров ничего подозрительного не было выявлено. Ни соседи, ни испуганная жена Зеленцова, ничего существенного сказать не могли. Просто люди ушли на службу, в хорошем настроении.
Их нашли утром, когда на востоке показались первые алые лучи нового, теплого, солнечного дня. На берегу реки, возле маслозавода, среди зарослей ивы, подступившей до кромки воды, висели хлопья влажного тумана. Близко нас не подпустили, ждали экспертов, собаку, областное начальство. Сквозь тонкие прутья кустарника с трудом просматривалась темная туша вездехода, погрузившегося по ступицы в воду. Несколько человек из числа начальство стояло поодаль в тени, только изредка вспыхивали огоньки яростно выкуриваемых сигарет. На крутом берегу замерло несколько автопатрулей, возле которых топтались серые фигурки. Надежда исчезла еще с первым сообщением, что водитель и старший машины убиты, их оружие и запасные обоймы исчезли. По-хорошему надо было изображать бурную деятельность, ставить машины на перекрестки, тормозить первых, вставших с петухами, водителей, но сил уже не оставалось. Нервная беготня по тупикам и закоулкам района вымотала всех, оставалась только тупая, бездонная пустота. Подошел бледный как смерть и постаревший лет на десять командир, скрипучим голосом, еле шевеля потрескавшимися губами, сказал, что все могут быть свободны до пятнадцати часов дня, после чего всем, независимо от графика, быть в Ленинской комнате.
До дома я доплелся около восьми часов утра. На столе, заботливо укрытая полотенцем, стояла сковорода с еще теплой, жареной на сале, картошкой, и лежала старательно нарисованная картинка, где маленький человечек, схватился руками за низ живота, откуда струей хлещет темная жидкость, а у его ног лежит ножик и еще какая-то небольшая штучка. Я тупо смотрел на картинку, прежде чем понял, что это за штучка, затем разделся, поковырял картошку, оставив половину на обед и, упав на кровать, уснул без мыслей и сновидении.