Глава вторая. Жить хорошо.
Вихрь первых дней жизни дома захлестнул меня в головой. Я уплетал мамины разносолы, спал на чистых простынях до обеда, потом шел гулять с одноклассниками, вернувшимися из рядов непобедимой и легендарной на полгода раньше или вообще не озаботивших себя военной службой. Казалось, этот праздник молодости будет длиться вечно. В одно не прекрасное утро он закончился. Себя я осознал, плавающим в ванной, полной остывшей воды. Мой, отравленный спиритус вини, организм не хотел дальше жить в этом злом мире. В горле булькал чистый цианид, а голова болела так, как будто с нее сняли скальп. Я с трудом вылез из ванны и по стеночки пошел на кухню.
— Ты пришел в три часа ночи, а перед этим сорок минут поднимался по лестнице, ночью шаги в подъезде хорошо слышно — сказала мама, ставя передо мной большую чашку кофе.
Я подумал (оказалось, что после глотка кофе, я вновь смог думать), что на преодоление одного лестничного пролета у меня уходило около четырех минут. В это время мне протянули красную телефонную трубку на длинном витом шнуре.
— Ты как, пропащий, добрался до дома? — радостно, и до боли моих отравленных алкоголем перепонках, запищала в трубке Леночка Смирнова, моя очень симпатичная одноклассница, которую я вчера, до момента, пока был в сознании, пытался отволочь в уголок, чтобы предаться различным непристойностям.
— Лен, не кричи, пожалуйста, и почему пропащий?
— Так ты вчера убежал!
— От кого убежал, от тебя? — удивился я.
— Нет. Мы возле метро такси ловили, чтобы по домам ехать, а потом видим, что тебя менты пытаются в вытрезвитель увезти.
— Менты?
— Ну да, будку свою подогнали и тебя тянут.
— А я?
— А ты в столб вцепился, и какую-то песню орешь, что — то типа «сверкая блеском стали», они тебя оторвать не могут. А потом мы подошли, стали их уговаривать, что мы тебя заберем. А пока мы разговаривали, ты взял и убежал куда-то. Они за тобой поехали, но я так понимаю, не нашли.
— Выходит, что не нашли. Ладно, спасибо вам, что меня спасли, еще увидимся.
Я отнес трубку в коридор, свернул двухметровый шнур, вернулся на кухню, взглянул в грустные глаза мамы:
— Мам, я все, выпивать завязываю, завтра пойду в военкомат на учет становится, ну а потом на работу устраиваться. — Ты лучше в институт иди восстановится.
Я осторожно, чтобы голова не взорвалась болью, мотнул головой. В прошлой жизни, по настоянию родителей, я поперся восстанавливаться в институт в середине января за три дня до начала зимней сессии, посреди года, наплевав на настоятельный совет декана, восстановится осенью. Декана я переборол, но сессию не сдал, и декан мне смог доказать, что стоило его послушаться.
— Нет, мама, я узнавал, меня посреди года не восстановят. Не надо злить администрацию. Пойду работать.
Мама поджала губы:
— Я бы еще подумала на твоем месте.
— Конечно, мамочка, я подумаю.
— Привет — кто-то схватил меня сзади за рукав старой куртки.
Я обернулся. Серые глаза, мелкие, непослушные кудряшки темными прядями, в художественном беспорядке, рассыпались по плечам. Губы сложились сердечком, и потянулись ко мне. Моя первая жена, юный, только что распустившийся цветочек. Моя первая взрослая любовь обхватила мои плечи тонкими руками тянулась ко мне. Я положил руки на ее плечи, и приподняв ее, отодвинул от себя. На юном личике радостная улыбка сменилась недоумением и обидой, а я вспоминал нашу давно забытую, как детский кошмар жизнь. Скоропалительную свадьбу, первые годы безумной страсти, а потом все эти тягучие годы, одновременно совместного и раздельного существования, грязный и скандальный развод.
— Извини, Таня, но нет, прощай.
Я шел по узкой тропинке, чувствуя спиной ее полный обиды взгляд, взгляд человека, который, пока, ничего плохого мне не сделал. Но это только вопрос времени. Чтобы продолжать радоваться этой жизнью, мне не надо было иметь ничего общего с этой юной девушкой.