зала,
и в ней
Венерино дезабилье. Первое смущенье.
Рассеялось когда, я говорю:
- Мадам! По доброй воле,
несмотря на блеск, сюда
ни в жизнь не навострил бы лыж. Но я
поэт СССР
ноблес оближ! (*) У нас
в республике
не меркнет ваша слава. Эстеты
мрут от мраморного лоска. Короче:
я
от Вячеслава Полонского. Носастей грека он.
Он в вас души не чает. Он
поэлладистей Лициниев и Люциев, хоть редактирует
и "Мир",
и "Ниву",
и "Печать и революцию". Он просит передать,
что нет ему житья. Союз наш
грубоват для тонкого мужчины. Он много терпит там
от мужичья, от лефов и мастеровщины. Он просит передать,
что, "леф" и "праф" костя, в Элладу он плывет
надклассовым сознаньем. Мечтает он
об эллинских гостях, о тогах,
о сандалиях в Рязани, чтобы гекзаметром
сменилась
лефовца строфа, чтобы Радимовы
скакали по дорожке, и чтоб Радимов
был
не человек, а фавн,чтобы свирель,
набедренник
и рожки. Конечно,
следует иметь в виду,у нас, мадам,
не все такие там. Но эту я
передаю белиберду. На ней
почти официальный штамп. Велено
у ваших ног положить
букеты и венок. Венера,
окажите честь и счастье, катите
в сны его
элладских дней ладью... Ну,
будет!
Кончено с официальной частью. Мадам,
адью! Ни улыбки,
ни привета с уст ее, И пока
толпу очередную
загоняет Кук, расстаемся
без рукопожатий