ему,
Иванову,
дело? Он служит
так же
другому лицу, его печенке,
улыбке,
телу. Напялит
на себя
начальственную маску, начальственные привычки,
начальственный
вид. Начальство ласковое
и он
ласков. Начальство грубое
и он грубит. Увидя безобразие,
не протестует впустую. Протест
замирает
в зубах тугих. - Пускай, мол,
первыми
другие протестуют. Что я, в самом деле,
лучше других? Тот
уволен.
Этот
сокращен. Бессменно
одно
Ивановье рыльце. Везде
и всюду
пролезет он, подмыленный
скользким
подхалимским
мыльцем. Впрочем,
написанное
ни для кого не ново разве нет
у вас
такого Иванова? Кричу
благим
(а не просто) матом, глядя
на подобные истории: - Где я?
В лонах
красных наркоматов или
в дооктябрьской консистории?!
1927
ПОСМОТРИМ САМИ, ПОКАЖЕМ ИМ
Рабочий Москвы,
ты видишь
везде: в котлах
асфальтное варево, стропилы,
стук
и дым весь день, и цены
сползают товаровы. Союз расцветет