поэтов и правительств. Мой стих дойдет,
но он дойдет не так, не как стрела
в амурно-лировой охоте. не как доходит
к нумизмату стершийся пятак и не как свет умерших звезд доходит. Мой стих
трудом
громаду лет прорвет и явится
весомо,
грубо,
зримо, как в наши дни
вошел водопровод, сработанный
еще рабами Рима. В курганах книг,
похоронивших стих, железки строк случайно обнаруживая, вы с уважением
ощупывайте их, как старое,
но грозное оружие. Я ухо
словом
не привык ласкать; ушку девическому
в завиточках волоска с полупохабщины
не разалеться тронуту. Парадом развернув
моих страниц войска, я прохожу
по строчечному фронту. Стихи стоят
свинцово-тяжело, готовые и к смерти
и к бессмертной славе. Поэмы замерли,
к жерлу прижав жерло нацеленных
зияющих заглавий. Оружия
любимейшего
род, готовая
рвануться в гике, застыла
кавалерия острот, поднявши рифм
отточенные пики. И все
поверх зубов вооруженные войска, что двадцать лет в победах
пролетали, до самого
последнего листка я отдаю тебе,
планеты пролетарий. Рабочего
громады класса враг он враг и мой,
отъявленный и давний. Велели нам
идти
под красный флаг года труда
и дни недоеданий.
Мы открывали
Маркса
каждый том, как в доме
собственном
мы открываем ставни но и без чтения
мы разбирались в том, в каком идти,
в каком сражаться стане. Мы диалектику
учили не по Гегелю. Бряцанием боев
она врывалась в стих, когда
под пулями
от нас буржуи бегали, как мы