Довольно скоро взрослые Алтабаевы стали собираться и поехали домой — видно было, что супруга тяжело переносит беременность. Сергей Михайлович и Андрей Николаевич тоже куда-то удалились.
— На самом деле журналистика — лучший факультет в МГУ. А какие у нас преподаватели! Учиться очень интересно, ты будешь в восторге, — снова обратился ко мне Игорь.
— Я вот печатаюсь в студенческой газете и готовлюсь запустить своё еженедельное интернет-издание, поэтому постоянно во всеоружии, — парень любовно погладил объектив фотоаппарата, — В этом городе всегда что-то происходит. Сюжеты можно черпать буквально из воздуха.
— А тебе, красивая, понравилась столица? — спросил меня Саня.
Я засмущалась. Меня уже второй раз за вечер находили привлекательной.
— Я ещё нигде не была. Только Олег в торговый центр за одеждой возил.
— В следующий раз из белья покупай только постельное. Ты и правда столько ешь, что другое на тебя скоро не налезет, — сколько же яда было в словах Олеси, оказывается ловившей каждое слово нашего разговора.
— Рот закрыла, — рявкнул на сестру Стефан.
Но ситуацию уже было не спасти. Меня затрясло. Я почувствовала, как горят мои щеки. «Олег ей рассказал. Они вместе ржали надо мной!» — так и кружилось в голове.
— Мне нужно выйти, — я поднялась со стула.
Олег смотрел растерянно и хотел кинуться за мной в след, но рука Стефана удержала его.
На дрожащих ногах я шла в ванную комнату на первом этаже. Меня крутило так, что даже начало тошнить. Сердце колотилось, как бешеное. Я умылась холодной водой и сидела, зажмурившись на полу, прижавшись спиной к кафельной стене. Теперь идти назад я боялась.
Попыталась собраться с мыслями. Ладно, это не конец света. Меня ненавидели Олеся и Олег. Я не понимала, чем заслужила такое отношение. Остальные парни тоже производили жутковатое впечатление. Наверное, друзей, как надеялась, я тут не найду. Но тоже не смертельно. Я и в детдоме ни с кем близко не сходилась. Первое время была оглушена и ходила, как во сне, ничего не соображая, а потом другие дети почему-то сами стали меня сторониться. Не сказать, что тогда это сильно расстраивало. Книги и рисование до последнего дня были моими единственными верными товарищами.
Я вспоминала самые страшные события из своей детской жизни и, как ни странно, начала чувствовать, что меня отпускает. Я все это переживу. Такими подколками меня не сломают. Решила, что пора выходить: «Схожу в столовую, попрощаюсь и пойду спать». Сидеть с ребятами дальше не было никакого желания.
Когда я шла в столовую, то увидела приоткрытую дверь кабинета. Там явно ссорились. По голосам я узнала старших Пантелеева и Марковича и услышала, как произносят мое имя. Меня словно розгами хлестнули. Я остановилась не в силах пошевелиться и стала напряжённо вслушиваться.
— … а теперь девяносто процентов твоих активов… моих!.. моих активов должны делиться между тобой и этой обезьянкой? — орал голос Алексея Николаевича, — Зачем я связался с тобой, шмурдяк конченный?!
Из кабинета доносилось тяжелое хриплое дыхание. Маркович был очень-очень зол.
— Даже этот ебаный дом через пол года будет ее! Как можно было все переписывать на жену? О чем ты вообще, блядь, думал? Ты вообще думал? Чем? Жопой? — чем больше он кричал, тем больше распалялся. Я ни разу не встречала, чтобы мужчина доходил до такого психоза. Мне стало по-настоящему жутко.
— Чем думал? — зашипел, тоже ожесточаясь Пантелеев, — Я же ничего, вроде, не скрывал. Ты знал, что мне официально нельзя иметь столько имущества и бизнес. Нам бы лавочку быстро прикрыли. Ты не хуже меня знал, что все висит на Анне. И когда же ты стал против моей жены? Может, в два последних года, когда трахал ее? Думал я не знал, что женился на шлюхе?
Не успел Пантелеев договорить, как в туже секунду послышался удар и звук падающего на пол тела, звон разбитого стекла и его сдавленный вскрик. А потом ещё удар и ещё. Бешенство овладело Марковичем. Теперь я не смогла бы уйти, даже если бы захотела. Ноги слились с полом, я перестала дышать.
— Извини, Алексей… Николаич, остынь… — Пантелеев задыхался, — Николаич… я все исправлю.
— Не смей больше говорить об Анне. Ты ничего не знал, — взревел, как бык Маркович, — вообще ничего!
— Хорошо, хорошо, я не знал… — быстро согласился Пантелеев.
— Нет, не хорошо, — заговорил Алексей Николаевич хмуро, но уже спокойнее, — Я, Серёжа, тебя привёл во власть. Я тебя и уничтожу. Хуй без соли у меня жрать будешь, если все не исправишь…
— Виноват, но я работаю. Я все сделаю. Пока все под контролем, просто нужно немного времени.
— Решай быстрее, Сережа, а то пока воссоединение семьи празднуешь. Вкусно жрешь, сладко спишь, небось. Документы, хотя бы догадался спрятать?
— Конечно, их никто не видел, я же не самоубийца, — продолжал оправдываться Пантелеев.
Я почувствовала, что тело начало слушаться меня. Медленно, но ускоряясь с каждым шагом, пошла сразу в свою комнату. Пронеслась мимо столовой, в которой было еще более шумно, чем до моего ухода, и даже играла ритмичная музыкальная композиция, которую с трудом перекрикивал пьяный голос Олеси. В пару прыжков преодолела лестницу и вихрем заскочила в темную спальню.
Захлопнула дверь и заметалась по комнате. Прежний панический ступор перерос в неукротимую двигательную активность. В голове лихорадочно роились мысли: «Что же мне делать? Что меня ждёт? Что Пантелеев придумал? Нужно бежать? Куда мне деться без денег? Они же меня везде достанут».
Не знаю, сколько я так бегала из угла в угол, то собирая сумку, то остервенело, кидая назад в шкаф, пока болезненно горячим лбом не прислонилась к холодному стеклу окна. Внизу на дорожке перед домом гости покидали особняк. Братья Алтабаевы садились на свои мотоциклы. Бешено газуя, оглушая страшной силой двигателей, стая рванула в ночь.
Рассаживались в порш Марковичи. Впереди — чудовищный отец. Олесю, еле стоящую на ногах, аккуратно придерживая под руки, привёл Стефан и бережно уложил на заднее сидение. Сам был за рулем. Открыл водительскую дверь, но прежде, чем исчезнуть в салоне, мужчина поднял голову. Его мрачный взгляд нашёл меня. Не представляю, как Стефан мог что-то разглядеть. Но, клянусь, сейчас он изучал меня. Я почувствовала, как горячо и дико застучало сердце, но одновременно под кожу проникал ледяной страх. Не смотря на чувство благодарности ему за сегодняшний вечер, я хотела, чтобы Стефан прекратил глядеть. Не выдержав, я отшатнулась и спряталась за занавеской.
Они все ненормальные. Все. Я прилегла на кровать и тут темнота комнаты озарилась вспыхнувшим экраном телефона. Мне пришло сообщение:
«Не хорошо подслушивать, ласточка. Это было неосмотрительно. Больше так не делай. Если тебя что-то интересует, спроси меня»
Я растеряно уставилась на смартфон. Прочитала смс несколько раз. Значит, он был сегодня в доме? Или сейчас находится в доме. Это может быть любой. Даже кто-то из прислуги или охраны. Он видел меня, только я не знала.
И я решилась спросить:
«Меня убьют?»
Ответ пришёл незамедлительно:
«Нет, ласточка. Я не допущу этого. Я помогу тебе выпутаться»
Глава 4 «Наблюдатель»
I
И я поверила ему. Потому что не могла не верить.
Он появился в моей жизни нечаянно, в не самый лучший момент. Это была моя тринадцатая в жизни зима. В подавленном состоянии с проигрышем и разочарованием в себе я возвращалась из призового ленинградского лагеря. Не то, чтобы я правда надеялась на победу. Скорее испытывала вину из-за того, что подвела добросердечную девушку-психолога Веру Леонидовну… Верочку. Молоденькую, искренне привязавшуюся и поверившую в меня. К рисованию, которое она называла «Арт-терапией», тоже меня привлекла Верочка.
Само знакомство с ней было вынужденным и я обязана им страшному случаю, произошедшему в неделю моего двенадцатилетия. Детей, вступивших в подростковый возраст по правилам, переводили после двухнедельной передержки в спецприемнике в детдом для детей среднего и старшего школьного возраста в другом областном посёлке.
Я смутно помню этот спецприемник. Только ночь и кромешная темнота одиночной палаты. То, как силилась открыть распахнутые глаза, но все равно ничего не видела. Будто ослепла. Мерзкий и кислый запах пота. Влажное, тяжелое дыхание на моих ключицах. И руки… руки, тянущие за ворот футболки, разрывающие ткань и больно ущипнувшие за живот. Я даже не вырывалась, просто вдруг начала невозможно орать. Помню, как на миг руки меня выпустили, а потом, как ожесточенно сомкнулись мои челюсти, когда эти самые руки пытались зажать мне рот. Как одна мощная ладонь просто взяла меня за лицо и сильно приложила к плитке пола. Иногда кажется, что помню этот зверский мокрый удар затылка о кафель.
Утром меня нашли лежащей на полу рядом с койкой. Сказали, что ничего страшного не произошло. Просто разбила голову, когда упала во сне. И в тот же день отправили в детдом в соседний посёлок.
После того, как я просидела в новой группе в углу, раскачиваюсь, как безумная, три дня, молча и без еды, для меня вызвали психолога. Так и приехала молодой специалист сразу после института Вера Леонидовна. Сначала взаимодействие не шло, а любой даже случайный тактильный контакт заканчивался приступами панической атаки, которую жестко снимали транквилизаторами.
После нескольких таких повторений Верочка пришла на сеанс и принесла с собой краски — 12 цветную акварель и альбом. Она молча положила передо мной подарок. Так я начала рисовать и дела пошли на поправку. А через год об этом случае остались только отрывочные воспоминания, запись в медицинской карте: «панические атаки с невыясненной механикой формирования приступов» и невозможность терпеть чужие прикосновения, которая тоже вроде как постепенно сглаживалась.
Я стала ещё тише и все свободное время сидела за красками. Однажды я нарисовала Дюймовочку. На листе она старалась спасти израненную ласточку и изо всех сил тащила неподвижную птицу по снегу. И вот эту работу нечаянно сочли подходящей для Всероссийского художественно-экологического конкурса «Каждый по возможности. Вместе сила». Верочка очень просила за меня, даже к директору ходила.
И вот когда я, виноватая и потерянная, возвращалась, то по дороге от переживаний схватила воспаление легких. Своё тринадцатилетние встретила в больничной палате. И вот тогда произошло настоящее чудо.