В школе Ленка ненавидела физкультуру. И не потому, что бегала-прыгала плохо, просто стоять первой в ряду — это же самый настоящий позор. Учитывая же, что мальчики и девочки выстраивались в одну шеренгу, только сначала парни по росту, а потом так же, по росту, все остальные, то соседом Лены справа неизменно оказывался Федька Зайцев, который её макушкой и до плеча не дотягивался, отчего у него периодически приключались острые приступы комплекса неполноценности. А поскольку Федька был не только коротышкой, но ещё существом крайне пакостным и злопамятным, Старообрядцевой от него регулярно доставалось. Нет, бить Ленку Зайцев не решался, побаивался, наверное, но вот юбку задирал, дохлых мышей в сумку совал и стул соплями мазал.
Ну а в девятом классе, после летних каникул, оказалось, что она длиннее не только мерзкого Федьки, но и Смирнова, который до этого счастливого момента считался самым высоким в параллели. Правда, большинство одноклассников потом её всё же переросли, но осадочек остался.
Поэтому Ленка искренне полагала, что хуже дылды может быть только дылда на шпильках и никогда, естественно, не носила ни шпилек, ни платформ, ни чего другого, способного росту прибавить. А тут мало того, что её на такие каблучищи водрузили, что голова от высоты кружиться начинала, так ещё и причесон соорудили, смахивающий на Пизанскую башню — не в смысле кривой, а в смысле здоровенный, просто никаких других башен Лена вспомнить не могла. Да ещё она в лимузине, который за Элизой Анатольевной заботливый сын прислал, выбираясь, застряла — запуталась в собственных ногах, подоле, каблуках и причёске.
В общем, больше всего Ленке хотелось стать маленькой и неприметной мышкой. Но никак не получалось, потому что хозяйка, за спиной которой гренадёром-телохранителем вышагивала «компаньонка» моментально оказалась в центре внимания. Понятно, что и на Лену народ посматривал.
Вот кто чувствовал себя как рыба в воде, так это Элиза Анатольевна: в платье до пят, в камнях на шее, ушах, запястьях и пальцах, подкрашенная по вечернему, хозяйка, казалось, помолодела лет на… Много, в общем, хотя она и в обычные дни на свой возраст никак не выглядела. Разрумянившаяся, с блестящими глазами, Элиза порхала, щебетала и была весела, словно птичка, комплименты принимала с удовольствием, на ответные скупилась, преподносимые подарки игнорировала, зато хоть не язвила по своему обыкновению.
В смысле, громко не язвила.
— Лена, обратите внимание вон на того господина, который лысый, как моя коленка после депиляции. Прошу любить и жаловать, Андрей Павлович, сын старинного приятеля моего мужа. Чуть старше Макса, а выглядит хуже собственного отца. Если учесть, что папаша его уже лет десять как благополучно помер, достичь такого результата ещё умудриться надо. Зато денег куры не клюют. Потому взял в привычку регулярно менять жён. Признаёт женщин исключительно в диапазоне от восемнадцати до двадцати трёх. В смысле, на восемнадцатилетних женится, с двадцатитрёхлетними разводится. — Это Элиза Ленке нашёптывала. — Андрюша, как же я рада тебя видеть! Всё мужаешь, всё цветёшь! — Это, со сладкой улыбкой, прильнувшему к ручке лысому господину.
Или:
— Видите очаровательницу, смахивающую на смерть? Согласитесь, только косы не хватает. Сделала то ли семь, то ли, вообще, девять подтяжек. Всё-таки хорошо иметь в зятьях пластического хирурга. Хотя нет, не хорошо, меня бы коса с плащом не украсили, не подходят цвету лица. — И снова обаятельная улыбка. — Дашенька, чудесно выглядишь! Как помолодела!
Или:
— Думаешь, вон тот боров в синем с внучкой пришёл? Ха! Чем упорнее муссируют слухи о его импотенции, тем моложе девок он с собой таскает! — И сироп рекой: — Аркашенька, что же без супруги? Ах, с племянницей! Какой очаровательный ребёнок.
Поначалу Ленке было и неудобно, и неуютно: ну в самом деле, нельзя же так, да ещё и за глаза! А потом приметила, что, во-первых, тут все эдак улыбались, словно боясь зубы показать, зато губы растягивая до ушей — ну точь-в-точь белая кобра из старого мультика про Маугли. Серьёзны, торжественны и даже суровы в зале были лишь официанты. Во-вторых, всё друг друга называли исключительно уменьшительно-ласкательно: Коленька, Анечка, Эдуардик. Элиза же Анатольевна превратилась почему-то в Эльзочку. И, в-третьих, поражало обилие откровенно немолодых людей всеми силами старающихся омолодиться. Чаще всего безрезультатно. Правда, ленкиных ровесников или около того тут тоже хватало: девушки при джентльменах, парни при дамах. Один господин в золотом пиджаке и вроде бы с накрашенными губами умудрялся держать под ручку аж двух красоток разом.
В общем, Элиза Анатольевна яд продуцировала в промышленных количествах, но по сути замечаний она, кажется, была права.
— Лена, вы случайно не видите Макса? — всё тем же полушепотом прошипела хозяйка. — Куда этот поганец подевался? Приволок мать в болото и бросил на съедение крокодилам. Разве так делается? Ах, Олечка, как я рада тебя видеть!
Элиза расцеловала воздух рядом с серьгами очередной «подруги», а Ленка, тяжело переступив на своих каблучищах, как застоявшийся индийский слон, вздохнула: «пьянка» ей быстро наскучила. И ещё ноги невыносимо ломило от непривычных каблуков. И желудок от голода начало подводить. Она то и дело поглядывала на столы, щедро украшенные букетами и ледяными скульптурами. Столы надежд не внушали: красиво, конечно, но есть явно нечего, разве что фруктики, да такие штучки на пластиковых шпажках. И не понятно, куда девать бокал, потому что пить это шампанское, и без того не слишком любимое, невозможно, во рту сразу делалось кисло и гадко. А Макса в самом деле не видно. Неужели и впрямь бросил мать, да ещё в день её рождения?
Вот в этот самый момент Ленка его, то есть работодателя своего, и заметила, да не одного, а с какой-то девицей. Петровская дама особого впечатления не производила, тут все такими были: не слишком большая, не слишком маленькая, компактная, ладненькая, волосы до круглой попы, талию можно запросто ладонями обхватить, личико сердечком, шатенка — последнее, видимо, для разнообразия. Но, несмотря на её похожесть на всех остальных красоток скопом, Лена совершенно точно девушку уже где-то видела, но вот где именно, вспомнить не могла. И это мешало, как камешек в туфле — вроде и не велика проблема, а спокойно жить не даёт.
Пока Ленка парочку разглядывала, максова спутница нежненько погладила его по плечу, что-то сказала и скрылась в боковом коридорчике, а сам Петров остался стоять, видимо, дожидаясь, когда девушка «носик попудрит».
— Элиза Анатольевна, я отойду? — пробормотала Лена как можно тише, не дай бог ещё услышит кто-нибудь, как она в туалет отпрашивается, будто школьница.
— Конечно, Лена, ступайте, — несколько рассеянно отозвалась хозяйка, эдак легонько, ненавязчиво, утирая висок, на котором бисером блестела испарина, да и лицо именинница чуть побледнело.
— Вам плохо? — всполошилась Старообрядцева шёпотом.
— Нет, с чего вы взяли? — ослепила её счастливой улыбкой Элиза. — Просто тут душно. Вы идите, идите. Если встретите Макса, дайте ему пинка. Что это он, в самом деле? Оставил меня без кавалера, разве так можно? Мог бы подумать о моей хрупкой репутации.
Ленка кивнула, решив, что пинок некоторым и в самом деле не помешает. Прежде чем чужих красоток окучивать, нужно о своих вспомнить.
Глава 4.2
Где-то когда-то, кажется, в одном из глянцевых журналов, которые очень уважала подружка Оксана, Лена вычитала, что класс заведения можно оценить по его туалетам. Если так оно и было, то банкетный зал, где вроде как праздновали день рождения Элизы Анатольевны, принадлежал к супер-пупер элитным, туалет здесь на самом деле и впечатлял, и поражал: мрамор, золото, хрусталь и бархат. Ну да, бархат: у стен стояли такие банкеточки, кто бы ещё сказал, зачем в туалете пуфики? И чистота, конечно, как в операционной. А из посетителей только давешняя шатенка, подкрашивающая губы у зеркала в раме, как у музейной картины.
Ленка, стесняясь собственного громкого цоканья по мраморной плитке, попыталась понезаметнее скользнуть в кабинку. И зря старалась, потому что девушка на неё никакого внимания не обратила, у неё как раз телефон зазвонил.
— Да, Мась? — Слышимость в шикарном туалете тоже была на высоте, что, наверное, не всегда удобно. — Ну не могла я позвонить, занята была. Где, где! В Караганде! На юбилее каком-то старпёрном, Жулик поволок. Нет, не могла! Да говорю же… Мась, у вас туса, а я… Между прочим, я тут та-акого мужика цапанула, отпад полный. Нет, не старый ещё. Ну сороковник где-то. Прикинь, без пуза и не лысый. Конечно, при бабках! Не так, чтобы очень, но на побаловаться хватит. Да у него фирмёшка какая-то, название ещё такое дурацкое… В общем, как раз мой кадр. — Девица хихикнула. — Ну, я ж не замуж за него собираюсь! Так, пострижём малость и удовольствие получим… Да ты что, Мась, на меня и не повёлся? Обижа-аешь, подруга. Ладно, я тебе потом в «мессер[1]» постучу, обсосём. Не-е, ну ты чё? Я на первой свиданке и сама не ам, и вам не дам, у меня принципы железобетонные! Но там как пойдёт, посмотрим на его поведение. Всё, целую крепко, ваша детка.
Телефон, отключаясь, пиликнул, каблучки зацокали по камню — легко, задорно, совсем не как у Ленки, приглушённо бахнула дверь.
Без пуза и не лысый, да? Пострижём малость? Ах ты ж!..
В Мухлово для таких вот красоток существовало своё, абсолютно чёткое определение. Только мама уж очень огорчалась, когда доча им пользовалась.
Лена, для конспирации спустив воду, подкралась к выходу, выглянула в щёлку между притолокой и дверью. Девица, томно глядя на Макса снизу-вверх, эдак многозначительно откинула волосы за плечо, блеснув колечком, знакомым до боли — возьмись Ленка умирать и то бы его не забыла. А ещё девица, выпятив грудь, интимно подалась к Петрову, тот вроде и не против.
Было б чего выпячивать, вобла сушёная! Эх, рододендроны из дендрария, в душу вашу, в бога, в мать…
Пока Ленка себя скороговорками и ругательными непотребствами успокаивала, эти двое уже к Элизе Анатольевне наладились, пришлось догонять. Правда, Старообрядцева так зла была, что по дороге подхватила с официанского подноса бокал и одним махом влила в себя, а потом ещё пару минут длинно дышала в кулак, коньяк — а вовсе никакое не шампанское! — оказался дюже крепким.
— … меня все обычно зовут Степашкой, — чирикнула девица, когда Ленка всё-таки доскреблась до хозяйки. Элиза Анатольевна диковато оглянулась на «компаньонку» и вцепилась в её руку так, что больно стало. Лена ничего не поняла, но на всякий случай успокаивающе накрыла ладошку старушки своей. — Это мой сценический псевдоним. А вообще-то я Ольга или Лёлик, так мне больше нравится.
— А фамилия у вас есть, Лёлик? — очень, ну просто очень доброжелательно поинтересовалась Элиза.
— Есть, конечно, — серебряно или как там таким положено? Хрустально? В общем, очаровательно рассмеялась дива. — Но я её не люблю, она неприличная.
— И всё же? — поднажала хозяйка.
— Ой, — мило смутилась красотка, потупив раскрашенные глазки. — Распопова я.
— И чего тут неприличного? — для себя же неожиданно подала голос Ленка. Просто сухая ладошка Элизы Анатольевны слишком уж заметно дрожала и чересчур тесно эта краля прижималась к рукаву максового смокинга, который, кстати говоря, дико ему шёл, делая похожим то ли на француза, то ли на итальянца, то ли какого другого иностранца. — Фамилия как фамилия. Наверное, в роду распоп был. Ну, расстрига, священник, которого сана лишили. — Макс искоса глянул на неё, кажется, только сейчас Ленку заметив, и непонятно приподнял брови. — Что? Нам в краеведческом кружке про фамилии рассказывали.
— Ну не знаю, — снова зазвенела колокольцами красотка, то есть рассмеялась, умудрившись смерить Ленку снисходительно-прощающим взглядом. — Мне она не нравится. Элиза Анатольевна, Макс сказал, что вас мои украшения заинтересовали?
— Да, очень необычный дизайн, — голос хозяйки едва заметно дрогнул.
— Если б ещё и камни были натуральные! Хотя имитация приличная, жутких денег стоила. Это дедушка на день ангела подарил.
Веселушка-поскакушка опять захихикала, протянула костистую ручку, повертела туда-сюда, давая всем желающим возможность рассмотреть перстенёк. Даже на ленкин совершенно неискушённый взгляд жёлтый камень в оправе блестел совсем не так, как сверкало хозяйкино ожерелье на зелёном сукне кабинетного стола. Было в нём что-то ненастоящее.
— Всё равно оригинально, — улыбнулась Элиза.
— Мне тоже нравится, — довольно равнодушно ответила девица. — Ма-акс, — её тон моментом сменился, будто кто выключателем щёлкнул, стал мурлыкающим, ластящимся. — Мне тут кое с кем переговорить надо. Ты меня найди потом, ладно?
Петров кивнул, и Ленка почувствовала, что ей остро не хватает ещё одного бокала. В смысле, не самого фужера, конечно, а его содержимого.
— Ты знаешь, что от тебя коньяком разит? — осадил её желания Макс, когда его краля отошла, а Элиза отвлеклась на очередного желающего поздравить именинницу.
Видимо, в семье Петровых дар читать мысли передавался от матери сыну.
— А только вам можно, что ли? — огрызнулась Ленка. — Или вы про то, мол, приличные девушки крепкого не пьют? Так я не приличная, я деревенская, а у нас пьют всё, что горит.
— Ты чего кусаешься?
— И не начинала даже. Зачем вы эту… певицу притащили? Элиза Анатольевна и так расстроилась, а вы ещё фальшивые блестяшки подсунули. Это ведь не забота, это фигня какая-то!
— Ничего я не подсовывал, — Макс, кажется, всерьёз растерялся. — Я с ней только здесь познакомился. Увидел этот перстень, решил матери показать, чтобы она дурью больше не маялась. И, вообще, почему я перед тобой оправдываюсь?
— Потому что теперь дурью будете маяться вы? То есть дурой. А она, между прочим…
Ленка уж совсем собралась выложить про подслушанный разговор, но вовремя успела язык прикусить. Не её это дело — и точка. Да и подслушивать нехорошо. Тут ещё и Макс не то чтобы нахмурился, но эдак потемнел, брови будто бы вперёд выехали, занавесив глаза, и нос загнулся крючком по-ведьмински.
— Я довольно большой мальчик и личные проблемы привык решать самостоятельно, — процедил работодатель. Лена чуть не выпалила нечто вроде: «Так вы согласны, эта девица проблема?», но, спохватившись, так и оставила язык прикушенным. — И очень не люблю, если в них лезут другие. Будьте добры, позвоните мне, когда доставите маму домой.
— Хорошо, Максим Алексеевич, — проворчала Ленка. — Я всё сделаю.
А чего ещё ждать? Сама нарвалась, сама по щам и получила, утирайся теперь. А то захотела курица с соколами знаться, приятельствовать! Наверное, вот так бы мама и сказала.
Глава 4.3
Поесть так и не дали. Ленка всё-таки выкроила минутку, эдак бочком, бочком, по шажочку подобралась к столам, но там уже ничего, кроме разочарования, не осталось. Нет, конечно, тарелки, цветы, ледяные скульптуры и обглоданные шпажки от эдаких штучек тоже никуда не делись. Но они, как ни странно, особого оптимизма не внушали и желудок, который начал угрожающе, но пока тихонечко порыкивать, не успокаивали.
Лена тяжко вздохнула, подхватила с настойчиво подсунутого официантом под самый нос подноса бокал и призадумалась о схожести слов «нос» и «поднос», прихлёбывая коньяк: горький, как разочарование, тёмный, будто обида, и крепкий, словно желание доказать, что она… Ну тоже человек, между прочим, и, может быть, ничем не хуже каких-то там!
И всё-таки, почему «поднос»? Неужто и вправду потому, что его под нос суют? Нет, наверное, потому что на нём подносят. Но ведь «носить» и «нос» не слишком-то и похожи, а вот «поднос» и «нос» очень даже. И как это выходит?
— Кто же так коньяк пьёт? — раздалось даже не над ленкиным ухом, а будто прямо в нём, так близко оказался говоривший.
Старообрядцева, понятное дело, шарахнулась, и, ясень пень, ничего хорошего из этого не вышло. Проклятый каблук подвернулся, щиколотка с коленкой невесть с чего оказались не привычно жёсткими, а какими-то мягкими, будто тряпками набитыми, и Лена самым позорным образом начала заваливаться на мужика, так не вовремя решившего с ней пообщаться. К счастью, катастрофы не произошло, общительный успел её подхватить и Ленка его не раздавила, даже на пол не сшибла, потому что габариты у него оказались вполне подходящими. То есть, подходящими для ловли таки рухнувших «Пизанских башен», явно перебравших с крепкими напитками: рост приличный, в плечах не косая сажень, но близко, под шелковистым рукавом смокинга очень даже внушительные мускулы каменели.
— И какому идиоту в голову пришло делать мраморные полы? — Спросил мужчина почему-то у повисшей на нём Ленки. — Сам чуть не навернулся. Хотя в моих ботиночках немудрено.
— А что не так с вашими ботинками? — вывезла Старообрядцева.
Это она с перепугу и от смущения ляпнула, больше всего ей сейчас хотелось провалиться сквозь всё тот же каменный пол. А общительный помог ей выпрямиться, ещё немного подержал за локоть, наверное, хотел убедиться, что больше падать Ленка не собирается, и задрал ногу, демонстрируя подошву.
— Кожаная, — сообщил то ли с гордостью, то ли с отвращением. — В Англиях прикуплено за несметные тыщи. Ходить совершенно невозможно. Ноблис, блин, оближ[2], кабы не сказать грубее.
— У вас хоть каблуков нет.
— Строго говоря, есть, — улыбнулся мужчина. Улыбался он диво как хорошо, не только губами, но даже глазами, а ещё на левой щеке ямочка протаивала. — Но, конечно, вашим нечета. Предлагаю вернуться к нашим баранам. Почему вы так пьёте коньяк?
— Так — это как? — насупилась Ленка, отставляя подлый бокал на стол, от греха подальше.
— Как компот в детском саду, глоточками, — общительный прочесал волосы пятернёй, откидывая длинную чёлку назад, умудрившись стать раз в десять обаятельнее. — Надо уж или залпом, или смаковать.
— В наших приходских школах таким тонкостям не обучали, — буркнула Лена.
Блондин посмотрел на неё эдак серьёзно и ни с того ни с сего расхохотался так, что на них оборачиваться начали.
— Кл-ласс! — непонятно что оценил он, отсмеявшись. — Хотите, научу? У меня дома есть отличный коньяк, не то, что эта морилка для тараканов.
— Не хочу, — честно ответила Ленка.
— Почему? — вроде бы даже удивился мужчина.
Старообрядцева в ответ только плечами пожала. Ну а что тут скажешь? «Мне мама запрещает к незнакомым мужчинам домой ездить, потому что после таких экскурсий дети случаются»? «Покажите справку от психиатра, что вы не маньяк»? «Я не такая, я жду трамвая, то есть колечка, машины с куклой на капоте и «умерли в один день»? А красиво отшивать мужиков Ленка не умела, все советы, почерпнутые Оксанкой из статей, которые писала Светланка, в её голове не задерживались.
— То есть объективных причин для отказа нет? — поднажал блондин.
— А «не хочу» — это не объективно?
— Нет, это совершенно точно субъективно. Поэтому предлагаю следующий вариант…
— Андрей, отстань от нашей Елены и топай распускать хвост перед местными курицами. Они оценят, а мы нет, — строго велела так к месту появившаяся Элиза.
Между прочим, явилась она не одна, а под ручку с весьма импозантным господином, до изумления походившим на блондина, знатока коньяков. Правда, этот был седым, как лунь, но стать та же, похожая чёлка на левый глаз и сами глаза такие же серо-голубые, но голубизны куда больше, чем серости. И даже ямочка на щеке присутствовала.
— Слушаюсь и повинуясь, — красавец, который молодой, а не старый, по-гусарски щёлкнул каблуками и приложился к лапке именинницы. — Хотя на счёт хвоста я бы поспорил. Прошу заметить, между распусканием, как вы изящно выразились, хвоста и демонстраций себя любимого с лучшей, но вполне реальной стороны существует гигантская разница.
— Иди, иди, трепло! — отмахнулась от него Элиза Анатольевна. — К тому же, ловить тут тебе совершенно нечего, мы уже отбываем. Вот только познакомлю Лену с Юлием Александровичем и поедем.
— Уже? — и удивился, и явно огорчился седовласый. На Ленку он не то чтобы внимания обратил, престарелый красавец её попросту не увидел. Ну вот как будто у стола никого и не стояло, пусто там было. — Я думал, хотя бы посидим, если уж встретились. Сколько мы не виделись, Динь-Динь?
Элиза — вот уж на самом деле диво! — покраснела, да так активно, что заалевшиеся скулы не смогли скрыть ни пудра, ни прочие основы под макияжи. А ещё хозяйка затрепетала ресницами — смущённо так, и улыбнулась, но уже лукаво.
— Да здесь и присесть-то некуда, Юлик, — сказала, будто пуховкой погладила. Лежала у неё в спальне на туалетном столике такая, большая, лебяжья, мягкая-мягкая — Ленка раз не удержалась, потрогала. — А поговорить спокойно нам не дадут. Ты бы лучше заехал как-нибудь, навестил старуху.
— Ну какая ты старуха, Динь-динь, — укорил седовласый ласково, накрыв ладошку Элизы, лежавшую у него на локте, своей. — Не говори глупостей.
— Ещё скажи, что время надо мной не властно, старый льстец, — звонко, ничуть не хуже всяких Степашек, рассмеялась хозяйка. — А лучше проводи нас до машины. И большое спасибо, что пришёл, чёстно говоря, не ожидала.
— Не ожидала, что помню, когда твой день рождения? Разве я могу забыть?
— В последние десять лет тебе это удавалось весьма успешно.
— Помниться, ты сама заявила, что не желаешь меня видеть. Кажется, упоминала даже помойное ведро, которое непременно окажется у меня на голове, если я рискну…
Ленка таращилась на них во все глаза. И ведь понимала, что не стоит, неприлично, да и не хотела, а всё равно откровенно пялилась, но как не смотреть, когда всё точно как в кино! Причём не в современном, а старом таком, «душевном» — мама их так называла: и красиво, и трогательно, аж слезу выжимает, и самой вот эдак тоже хочется.
Только не слишком ли часто в последнее время случается «как в кино»? Опят, выходит, прав дядюшка.
Глава 4.4
В машине Элиза притихла, разом как-то сдулась, словно шарик, из которого воздух выпустили, но не до конца. Она сидела, закрыв глаза, опершись затылком на подголовник, и вроде бы снова побледнела, хотя в этом Ленка уверена и не была, вполне возможно, виноваты уличные фонари, то и дело заливающие салон мертвенным зеленоватым светом. Старообрядцева посматривала на хозяйку исподтишка и никак не могла понять, поплохело ей или ничего, ещё держится? А, главное, что она будет делать, если Элизе Анатольевне действительно станет хуже. «Скорую» вызывать? Так сама же старушка разозлится. Максу звонить? Тогда разозлится он. И ведь кругом сама же Ленка виноватой окажется.
— Думаете, совсем из ума выжила старуха? — спросила Элиза, не открывая глаз и к Лене не поворачиваясь. — Возомнила себя молодухой, глазки начала мужикам строить?
— Ничего такого я не думаю, — пробормотала Старообрядцева, у которой на самом деле и мысль подобная не мелькала.
— Просто с Юлием у нас очень старые и очень непростые отношения, — кажется, ответы Элизе Анатольевне и не требовались. — Они были очень дружны с Алекссем, моим мужем. Ещё со студенческих времён, оба обожали горы, занимались скалолазанием, на этой почве, вернее на скалах и сошлись. Ух, как я ненавидела эти их поездки! Как там у Владимира Семёновича? «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так…» — Хозяйка вздохнула, села ровнее, с силой растёрла виски. — Когда мы поженились с Алексеем, Юлий был… Не помню. То ли в Южной Америке, то ли в Африке. В общем, двигал карьеру и зарабатывал деньги в дружеских социалистических странах по поручению родной партии и правительства. Вернулся года через три, тогда мы и познакомились. На беду. Одна беда на троих. Звучит как название пошленького романчика, да?
— Элиза Анатольевна, — начала было Ленка, понятия не имея, чем и как будет продолжать.
— Вы правы, это скучно, неинтересно и сто лет как мхом поросло, — невесело хмыкнула хозяйка.
— Нет, не в этом дело! — горячо заверила Старообрядцева. — Мне очень интересно! Просто…
— Правда? — Элиза вроде как даже лицом просветлела. — Ну вы сами виноваты, Лена. Старикам только дай повспоминать дела минувшей молодости. А ехать нам ещё далеко.
— Нет, мне правда… Но вам нужно нервы поберечь. Врачиха сказала…
— Да что там нервы! — раздражённо отмахнулась старушка. — Сколько мне их беречь осталось? Я ведь думала, отгорело-отболело давным-давно, уж не по возрасту так возбуждаться-то. А увидела Юлия и всё словно вчера. Шалит сердечко-то, пакость такая.
— У вас с ним был… роман? — робко уточнила Ленка.
Ей и вправду стало жутко любопытно.
— Что ты, какой там роман! — снова махнула рукой старушка, отворачиваясь к окну. — Просто я с ним кокетничала. Ну так, чтобы себя и мужа в тонусе держать. Потом поняла, что возненавидела эти их поездки в горы вдвое сильнее. Сначала-то боялась за одного, а теперь за двоих. Дальше больше, больше — веселее. Иной раз он так смотрел, у меня земля из-под ног уходила, честное слово, Лена. И, знаете, так жутко и возбуждающе разом: вдруг кто-то заметит, вдруг Алексей увидит?
— Ну да, они же друзья…
— Дело не только в этом. Юлий с моим мужем вместе вверх пошли. По хозяйственно-административной части. Потом Алексея перевели в химпром. То есть в министерство химической промышленности, было у нас и такое. Илюша в здравоохранение подался. У него, между прочим, и сейчас фабрики какие-то, лекарства делают. Не свечной заводик, конечно, но тоже вполне прилично. Да и сам товарищ Сапунов… Ой, простите, господин Сапунов то ли депутат, то ли сенатор, то ли ещё какой-то выдвиженец. Всё как положено, один раз выдвинули, и с тех пор никак обратно задвинуть не могут. — Элиза усмехнулась. — Так о чём это я? — спросила и сама же себе ответила. — О любви, вестимо. Понимаете, Лена, в те времена нам о романе даже подумать было страшно. Узнай об этом кто, мигом бы в парткомы-месткомы настучали. А это значит разбирательство и позор на всю вселенную. И даже, возможно, партбилет отнимут и всё, и конец карьере, если вообще в истопники пинком под зад не вышибут. За «аморалку», то есть за аморальное поведение, имелась такая статья. Родной партии вместе с не менее родным правительством было очень любопытно, кто с кем спит, как часто и в каких позах.
— Так это и сейчас всем интересно.
— Это всегда всем интересно, только нынче за шалости должности не лишают, даже если ты иностранный президент и заигрался на саксофоне с секретаршей. — Про саксофон Ленка не поняла. Но переспрашивать не стала. — А лишение должности — это значит никаких спецраспределителей вместе с финским сервелатом, чешскими люстрами и французскими духами. Никаких квартир улучшенной планировки и путёвок в Болгарию, а то и куда-нибудь в капстраны[3]. Короче говоря, лишение всех благ и полное отлучение от рая. Алексей бы мне этого не простил. Да я и сама себе этого не простила. Тогда казалось, что любовь того не стоит.
— А сейчас?
— А сейчас не кажется, сейчас я в этом уверена. К тому же, такой повод пострадать, взбодрить нервы. Всё жить веселее.
— И вы никогда?..
— Вас, как партию с правительством, интересует наша половая жизнь? — снова усмехнулась Элиза. — Не смущайтесь, Лена, любопытство вполне естественное, да я и сама собиралась добавить перчику. Случалось у нас с Юликом, грешна, но не каюсь. Ни тогда, ни тем более теперь. Хотя и не часто это было. Но дивную неделю в Сухуми я буду на смертном одре вспоминать. Честно-честно, вот вознесусь, встретит меня у врат апостол Пётр, я ему так и скажу: «Уважаемый апостол, или отправляй меня назад в Сухуми или я пошла в ад чертям нервы мотать, потому как рай у вас неправильный».
Элиза замолчала, глядя в окно.
— А что было в Сухуми? — открыть рот Ленка решилась только минуты через две.
— Много солнца, любви и вина, — не сразу ответила хозяйка. — Преимущественно вина. Тогда мы почти решились послать всё к чёртовой матери. Но… Но я обнаружила, что беременна Максом и к этому Юлий ни руку, ни другие части тела приложить никак не мог. В общем-то, на этом всё и закончилось. Мужу изменять мне совесть позволяла, а вот сыну нет. Я ведь настоящая стопроцентная еврейская мамаша из анекдотов. Для меня ребёнок даже не свет в окошке, а единственный смысл существования. И никакая любовь, никакие мужики никогда не могли бы заставить меня сделать что-то, способное хоть на ноготок ему навредить. Вот такая история любви. Романтично?
Ленка промолчала. Ну не спорить же с Элизой! Хотя, конечно, та была в корне не права. Если так-то любишь, чтоб годами, чтоб «земля из-под ног уходила», то не плевать ли на всё остальное? Да и ребёнку всё можно объяснить, это она уж точно знала.
[1] Мессер — от «мессенджер», система мгновенного обмена сообщениями, например WhatsApp, Telegram, Skype
[2] Иск. «Noblesse oblige» (фр.) — расхожая фраза, означающая «положение обязывает». Дословно: «Дворянское происхождение обязывает».
[3] Капстрана — капиталистическая страна, то есть не принадлежащая социалистическому лагерю.