Врач Ленке понравился. Он оказался молодым, но очень старался выглядеть постарше, посолиднее, правда, получалось у него плохо — ни очки не помогали, ни козлиная бородка на три волосины. Зато глаза понимающие, да и пожалеть его хотелось, слишком уж уставший, задёрганный и явно активно не любящий весь мир, но медсёстры о нём говорили с предыханием, эдак многозначительно закатывая глаза: «Хороший ли он доктор? Ну что вы, де-евушка!». В общем, сразу становилось понятно: хороший.
— Вы кем Петровой-то приходитесь? — спросил врач, на Ленку не глядевший, роящийся в поисках чего-то неведомого в груде папок, сваленных на столе. — Внучкой? Значит, этот нервный товарищ ваш папаша?
— Нет, они мне не… — Начала было Старообрядцева, но её ответы доктора, кажется, не интересовали совершенно.
— Вот ей богу, будь моя воля, я бы родственников даже на порог больницы не пускал, не то что в реанимацию. Но как же, новые порядки, заграничные! Всем всё можно! Только посторонним ничего сообщать нельзя. А я б лучше с соседкой какой-нибудь пообщался, у соседей обычно нервы крепче. Так что вы говорили?
Врач, наконец, вылез из-за папок с кружкой, щедро украшенной давным-давно засохшими потёками кофе. Через край наливал, что ли?
— Ничего, — бодро отрапортовала Ленка. — Я внучка.
— А раз внучка, так скажите своему папаше, что если он будет так нервничать, то на соседней койке с маменькой окажется, — доктор зачем-то дунул в чашку.
Папаша — надо понимать, Макс — вовсе даже не нервничал. Он просто хотел кого-нибудь убить. Желательно особо изуверским способом, но, к сожалению, уголовный кодекс не приветствовал такие методы снятия стресса. Поэтому Петров ограничился тем, что подержал вот этого, очкастого, за грудки, пообещал ему всех и всяческих благ «в случае, если…», посоветовал сочувствующей сестричке засунуть валерьянку… Ну, далеко, в общем. Зачем-то одарил обалдевшую от привалившего счастья санитарку пятью тысячами и комком купюр с иероглифами, а больше ничего и не сделал, только расхаживал по коридору из конца в конец и смотрел на всех зверем. А нет, ещё сообщил охраннику, попросившему «покинуть помещение», что выбитые зубы сломанными руками собирать очень неудобно. Охранник, раскормленный до состояния хряка парень, видимо в этом кое-что понимал, потому что с просьбами больше не приставал.
Разве это можно назвать «нервничал»?
— Так что вам надо-то, девушка? — напомнил о своём присутствии доктор. — Я уже сказал, прогнозов мы не даём, не метеобюро. Состояние Петровой стабильно тяжёлое. Стабильно — это хорошо, тяжелое — не очень. Приходите завтра, авось за ночь не помрёт. Мы постараемся не дать, да она вроде как и сама передумала. Всё? А если всё, то давайте прощаться, устал я, как сволочь, а мне ещё ночь дежурить.
— Нет, я ещё спросить хотела… — проблеяла Ленка, слегка привяв от такой докторской любезности.
— Ну, спрашивайте, — врач сложил руки на столе, с тоской глядя на чайник, который находился в другом углу кабинета или как тут это называется? Ординаторской?
Как бы это не называлось, а вставать и тащиться даже три шага мужику совершенно точно не хотелось.
— Скажите, а с Элизой… То есть с бабушкой это случилось, потому что она понервничала? — Ленка, улыбаясь и, вообще, стараясь выглядеть помилее, налила в чайник воды и нажала кнопочку.
— Кофе там, на полочке, — тут же повеселел врач. — И сахар, вроде оставался ещё, а нет, так и чёрт с ним. Себе-то тоже сделайте, чай всю ночь в коридоре дежурить собрались, а в палату я вас всё равно не пущу, даже если этот нервный притащит разрешение от самого главного. А он притащит, зуб даю.
— Так что на счёт бабушки?
— А чего вы от меня услышать хотите? — доктор благодарно кивнул, бережно, как драгоценность, принимая горячую кружку. — Если б я знал, отчего да почему такое случается, то «нобилевку» бы получил. Голова, как известно, дело тёмное, исследованию не подлежащее. Да и вся сердечнососудистая система тоже. — Врач с удовольствием облизал ложку и даже глаза прижмурил. — Но я вам так скажу, от нервов-то давление вверх обычно скачет, а не падает ниже плинтуса.
— Так у Элизы Анатольевны оно всегда низкое.
— И что? Думаете, у гипотоников повышенного давления в принципе не бывает? Глубоко заблуждаетесь! — Доктор погрозил Ленке ложкой. — Бегала, бегала при своих ста[1], потом бах! А может и не бах, а при своих и осталась, но инсульт. Ишемический, между прочим. Но это не наш случай.
— А если, допустим, она пила лекарство? — Ленка назвала препарат, упаковку от которого в мусорном ведре нашла.
— Зачем она его принимала? — до глубины души поразился врач.
— Ну-у, перепутала.
— Хорошо же она перепутала! Ваша бабушка случайно уксус вместо водички на ночь не глотает? Суп не сластит? Или… — доктор поставил кружку, серьёзно глянув на Старообрядцеву, — вы не смеётесь? Петрова на самом деле такими препаратами закусывала?
— Я не знаю, — мрачно буркнула Ленка.
— Да вы что, девушка? Это же не шуточки! Если у бабули деменция, то лекарства надо…
— А это что такое?
— Ну слабоумие, маразм по-простому. С такими больными надо как…
— Нет у неё никакой… Ничего такого нет. Просто… Ну, могло так случится, что она случайно выпила.
— Ага, — догадался врач. — Агата Кристи на проводе. Кто травил богатую, но жутко противную вдову? Вы понимаете, что в таком случае я обязан в полицию заявить? Ну что вы на меня так смотрите? Как папаша начнёте за грудки хватать и обещать насыщенную жизнь? Хорошо, хорошо, — врач заглянул в кружку, будто рассчитывая там ответ найти. — Теоретически всё, конечно, зависит от дозы и длительности приёма… Да нет, туфта получается. Если б она действительно такие таблеточки принимала, то давно бы с ангелами общалась. А мы имеем надежду на долгую и счастливую жизнь. В общем, вряд ли. Но это я вам в частном порядке сообщаю. Во время, так сказать, дружеской болтовни. В суд мои слова нести не рекомендую.
— А проверить вы можете?
— Как? — заинтересовался доктор.
— Анализы какие-нибудь сделайте.
— На предмет чего? — Врач сцепил пальцы замком, навалился грудью на стол. — Девушка, тут у нас не криминалистическая лаборатория и не сериал «Приёмный покой», тут ре-а-ни-ма-ци-я. Померла бы ваша бабушка, там бы ей, — доктор мотнул головой куда-то в сторону пола, — может, и сделали б токсикологию. Но не факт. Не факт, что сделали бы, и не факт, что нашли, даже если было что искать. А наше дело лечить согласно имеющимся симптомам. Даже больше вам скажу, в данный конкретный момент и не лечить, а не дать отправиться всё к тем же ангелам. Это ясно?
— Куда уж яснее, — проворчала под нос Ленка.
— И не прошеный совет напоследок, — доктор снял очки, двумя пальцами потёр переносицу. — Не выдумывайте лишнего. Понимаю, признавать это очень не хочется, но человек не вечен. И у бетона есть свой предел износа, а ваша бабушка женщина уже, прямо скажем, не молодая. Я понятно объясняю?
— Вполне, — Ленка встала, пошла к двери, но спохватилась, обернулась, поддала в голос сердечности: — Спасибо вам, доктор.
И впрямь, он же не виноват ни в чём, делает, что может. Зря Макс на него накинулся.
***
Больница была новой, из таких, которые в том самом «Приёмном покое» показывают. Например, вместо двери в палату, где Элиза Анатольевна лежала, имелся аквариум, целая стеклянная стена, за ней стол, то есть медсестринский пост, а уж следом и палата, тоже стеклом отгорожена, из коридора даже краешек кровати видно, какие-то агрегаты и трубки. А как в этот аквариум попадают, непонятно. В общем, чудеса медицины воочию.
Но, несмотря на все чудеса, ночью тут было жутковато. Длинный коридор едва освещён, лампы только возле других постов горели, а до них ещё дойди! Тишина совершенно… Такие сравнение, да в эдаких местах лучше и не вспоминать, тишина, в общем, совсем ничего не слышно, вот ни скрипа, ни шороха. Пахнет тревожно. Да ещё сестра, которая в аквариуме сидела и, кажется, тайком книжку читала, на них то и дело поглядывала недовольно. Ясно, как день: была б её воля, и Макс с Ленкой вылетели отсюда пулей. Но, к счастью, воля тут всё ж не её царила, потому они и сидели на неуютном, слишком маленьком для двоих диванчике, почти прижавшись друг к другу.
Петров зевнул, не разжимая челюстей, и виновато покосился на Ленку.
— Вы бы поспали, в самом деле, — посоветовала Старообрядцева. — А то бы и домой ехали. Не волнуйтесь, я подежурю и если что, сразу позвоню. У вас и руки, наверное, болят.
— Ничего, — буркнул Макс, глянув на свои забинтованные ладони, словно на чужие. — Просто смена часовых поясов, пройдёт. А вот ты бы ехала. Такси вызвать?
— Я сейчас откажусь и предложу вам такси вызвать, — развеселилась Лена. — Вы, конечно, тоже откажетесь и скажете, мол, мне домой пора. А я в ответ… Короче, так и скоротаем до утра.
— Способ не хуже всех остальных, — хмыкнул Макс. — Ну тогда расскажи что-нибудь.
— Да я не знаю о чём, — пожала плечами Старообрядцева, — не про магазин же. Лучше вы. Вот вы говорили, что иногда бумажки важнее всего, а почему?
— Потому что я так думаю?
— Да нет, я не о том. Почему вы так думаете, это же не правильно.
— Не правильно ей, — усмехнулся Петров, наклонился вперёд, опершись локтями о колени. — Хорошее дело, шаблонное мышление. «Жизнь дороже всего», «любовь не купишь», «сами придут, сами всё дадут».
— Ну а разве не так?
— Хочешь поговорить об этике с моралью? — Макс глянул на неё через плечо. — Хотя, почему нет? Ну ладно, слушай. Дело было в девяносто восьмом году. Помнишь, что тогда случилось?
— Помню, дефолт, — неохотно ответила Ленка, менторского тона не оценившая.
— Не можешь ты этого помнить, — усмехнулся Петров, — в то время ты ещё на горшке сидела. Но время весёлое было, да. Мой отец как раз на комбинат вернулся. Ну как вернулся? Приватизировал эту богадельню, Юлик помог. Он уже тогда рьяным демократом и депутатом заделался, какой-то там пост имел. Ну приватизировал и приватизировал, кое-что продал, конечно, часть помещений в аренду сдал, оборудование купил. Но заказов всё равно было с гулькин хрен. Никому пластические массы тогда никуда не упёрлись, всё из Турции да из благословенного Китая гоняли.
— А сейчас, можно подумать, по-другому.
— Если можно, то подумай, говорят, иногда бывает полезно. В общем, тоже под новый год случилось, рабочие три месяца уже без зарплаты сидели. А с чего платить? И тут вдруг большой заказ, за наличку. В те времена так принято было, деньги на самом деле коробками таскали.
— Вы таскали? — не выдержав, съехидничала Ленка.
— В том числе, — кивнул Макс. — Я ещё в институте учился, на третьем, что ль, курсе? Но приобщался, так сказать, к семейному делу. В общем, оставили эту коробку — из-под телевизора она была — у отца в кабинете. Заказчик приехал поздно, даже бухгалтерия уже закрыться успела. Хотя какая там защита? Дверь фанерная и сейф допотопный. Кстати, в директорский сейф это богатство тоже не влезло. В общем, оставили. А ночью администрация полыхнула. Сторожа, козлы, водки нажрались и проснулись, когда уже пожарные приехали.
— И как же?..
— Как, как, — Петров снова откинулся на спинку, потянулся. — кредит взяли. У о-очень больших людей, — Макс опять усмехнулся. — В коробке-то не только зарплата для рабочих лежала, но и деньги на сырье для заказа, на отливку, на формы. В общем, на многое. Его за этот кредит потом чуть не грохнули, не сумел во время проценты вернуть. Мать пугали, звонили по ночам, пальто в подворотне ей порезали. Мне морду основательно начистили. Отец нас с мамой к двоюродной тётке под Астрахань услал, чтоб не украли, понимаете ли. Мы только потом узнали, что он в этом веселье ещё и первый инфаркт заработал. Ну и как думаешь, полез он эту коробку спасать, будь у него такая возможность, или решил бы, что жизнь важнее?
— Ну так он то за своё, а вы за чужое ломанулись!
— Ле-на, а как же «помогай ближнему своему», ибо «аз воздам»? — тихонько засмеялся Макс.
— Да ну вас! — надулась Ленка, отвернувшись.
— Ну вот, сначала меня пилила, как порядочная жена, а потом да ну! — веселился Петров. — Всерьёз, что ли, обиделась? Лен, а, Лен! — он подёргал за рукав свитера, как школьник. Старообрядцева гордо не отреагировала. — Ну всё, придётся вымаливать прощение.
Макс поднялся, обошёл диванчик, присел перед ней на корточки и вдруг оказался так близко, что даже неудобно стало. Да и с его физиономии улыбка слиняла, теперь Петров по своему обыкновению смотрел сердито, исподлобья. И в чём опять провинилась? Геройства его не оценила?
Да тут он ещё отколол такую штуку: поднял руку и самыми кончиками пальцев, вот почти не касаясь, провёл ей по брови, скуле, губы словно обвёл. Это не было неприятным, только немного щекотным и очень-очень странным. Настолько странным, что у Ленки все мысли разом вышибло, ни одной не осталось, и сердце колотилось, будто в бочке.
— Нельзя, — сказал Макс глухо, хрипловато. — С тобой всё слишком серьёзно будет, понимаешь? — Лена честно замотала головой. — Жаль. Было б проще. — Петров резко поднялся. — Пойду, узнаю, как там дела.
И на самом деле ушёл куда-то, хотя у кого и что он узнавать собирался, Ленка так и не поняла. Врач-то из своей ординаторской с вечера носа не высовывал, даже медсестра задремала за столом, подперев щёку рукой.
Честно говоря, Старообрядцева вообще ничего не поняла. И того, что сейчас произошло, тоже.
Глава 7.3
Просыпаться оттого, что тебя за плечо теребят, всегда не очень-то приятно. А если мерещится, что это мама в школу будит и, значит сейчас придётся выбираться из тёплой постели, почти километр плестись до трассы, до остановки, а потом ещё сорок минут болтаться в промёрзшем до фар автобусе типа «ПАЗ-Раздолбанно», то жить перестаёт хотеться ещё до того, как успеваешь глаза открыть.
— Мам, я, кажется, заболела, — пробормотала Ленка, — у меня горло саднит.
Шея на самом деле ныла, но почему-то не спереди, а сзади и голова была тяжёлой, словно в неё кирпич сунули.
— Девушка, — прошипели над самым ухом, — просыпайтесь, девушка. Давайте быстрее, пока доктор ещё не вышел. Ну вы идёте или нет?
— Куда иду? — уточнила Старообрядцева, садясь на неудобном диванчике и хлопая глазами, как сова, попавшая под софит.
— К бабушке идёте? Главврач же велел вас пустить, а Олег Сергеич запретил. Ну так идите скорее, пока он не пронюхал. Проснулась ваша Петрова-то. Только не долго. Или вы чего, не хотите?
— Я хочу, — заверила сестричку Ленка, так до конца и не осознав, что от неё требуется. — А где?.. — спросила, ошалело оглядываясь.
Макса не было. Куртка тут, почему-то Лена ей укрыта была, шкура несчастного волка тоже, даже ключи из кармана выпали, а хозяина нет.
— Не знаю, — отозвалась сестра уже раздражённо. — Вышел куда-то. Но его я не пущу. Больно надо! Приказы приказами, но начальство далеко, а доктора тут, поблизости. Ну?
— Я иду, иду, — зачастила Старообрядцева, нашаривая скинутые ботинки, одновременно пытаясь волосы пригладить, влезть в протянутый халат и высмотреть Макса.
Толком ничего не вышло: ни высмотреть, ни привести себя в божеский вид, ни обуться, так и пришлось бежать за насупившейся медсестрой в ботинках с замявшимися пятками, да ещё норовившими сползти больничными бахилами поверх.
Элиза Анатольевна выглядела откровенно плохо. Будто разом высохшая, опутанная какими-то трубками, укрытая до груди слишком тоненькой бумажной простынкой, она казалась странно маленькой, ключицы торчали птичьими косточками, под глазами тёмные круги, бледная, аж в синеву. Она впервые на Ленкиной памяти выглядела на свой возраст.
Лена подошла к кровати и замерла, не зная, что дальше делать.
— А Макс где? — говорила Элиза Анатольевна так тихо и непохоже на саму себя, что Лене примерещилось, будто кто-то из-под койки шептал.
Старушка ещё так и не подняла морщинистых, будто у черепахи век, отчего стало совсем жутко.
— Он сейчас подойдёт, — облизав пересохшие губы, тоже шёпотом ответила Ленка.
— Ещё чего! — фыркнула хозяйка. — Лучше сразу помереть, чем показаться в таком виде мужчине, пусть даже он тебе сыном приходится. В их памяти нужно оставаться молодой и прекрасной. Это единственный способ отомстить им по-настоящему жестоко. Пусть любуются собственным отвисшим брюхом и вспоминают тебя, такую великолепную. Эту мудрость я завещаю вам.
— Может, с завещанием ещё подождём? — предложила Старообрядцева, понимая, что улыбки, да ещё до ушей, сейчас не к месту и не ко времени, но всё равно улыбаясь.
— Можно и подождать, — согласилась Элиза Анатольевна. — Лично я никуда не спешу. — И, наконец, открыла глаза — как всегда яркие, блестящие, удивительно молодые, и мигом перестала напоминать ссохшуюся старуху. — Вы уже перестали изображать вселенскую скорбь? Тогда присаживайтесь. У меня к вам будет три просьбы, Лена. Вы единственный человек, на которого я могу положиться. Так что придётся вам их выполнить, не отказывать же умирающей бабке в последней воле.
— Не похожи вы на умирающую, — заметила Ленка, пристраиваясь на краешке стула.
— Это я просто ещё в роль не вошла. Вот сейчас проснусь окончательно и такого «Лебедя» выдам, Павлова обзавидуется[2]. Значит, просьба номер один, присмотрите за Люком. На Махрутку надежды никакой, да у неё и ключей-то нет. А вы запасные возьмите у Макса, скажите я велела. И хоть иногда разговаривайте с ним, он очень тяжело переносит одиночество.
— Макс? — невесть зачем уточнила Лена.
— Ну, вообще-то и он тоже, — эдак задумчиво протянула Элиза Анатольевна, — но сейчас я имела в виду кота. Впрочем, и за сыном присмотреть не помешает. Считайте, моё материнское благословение у вас есть. И всё забывала сказать, будьте поосторожнее с Андреем, он не слишком порядочный человек, особенно с женщинами.
— Это я уже поняла, — хмыкнула Старообрядцева.
— Да? Это лишний раз доказывает, что вы куда умнее моего сына. До Макса это за тридцать лет так и не дошло. Впрочем, в вашей сообразительности я нисколько не сомневалась. Теперь вторая просьба. Только, пожалуйста, не сочтите меня за впавшую в маразм кошёлку. В подтверждение здравого ума и твердой памяти… Или наоборот полагается? Короче говоря, хотите, я таблицу Менделеева перескажу?
— Не надо.
— И правильно, потому что я её и в лучшие годы не знала. Послушайте, Лена, — Элиза Анатольевна взяла девушку за запястье холодной, прямо таки ледяной рукой, и Старообрядцевой опять стало страшно. — Я ведь всё-таки дозвонилась до этой Степашки. Вернее, до дома, где она живёт. Дом, по всей видимости, очень не простой. По крайней мере, пробиться мне удалось до какого-то весьма странного молодого человека, по-моему, секретаря секретаря хозяина или что-то вроде этого. Ну, я с дури и выложила ему всё про парюру. Не в подробностях, конечно, просто сказала, что драгоценности эти мои и будто у меня есть доказательства того, как они стали не моими. Наплела что-то про документы, про фотографии.
— Элиза Анатольевна! — ахнула Ленка.
— Говорю же, с дури. И разозлилась я очень, — поморщилась хозяйка. — Ну да простим мне эту маленькую слабость. Главное, что дозвонилась-то я дня за два до юбилея, потом меня уже ни с кем не соединяли, ни с секретарём, ни с кухаркой, сразу трубку бросали. А на юбилей эта Степашка явилась, хотя её я точно не приглашала. Нет, я, конечно, понимаю, проникнуть в банкетный зал много ума не требуется. Но не понятно, зачем она явилась. Сунуть мне под нос кольцо со стекляшкой? В общем, я тебя прошу, попробуй узнать адрес этой певички. Номер телефона, по которому я с молодым человеком беседовала, у меня в записной книжке, а та в столе. Помечено как «Бриллианты».
— Элиза Анатольевна, — осторожно начала Лена. — А может ну их, эти драгоценности?
— Знаете, Лена, — Старушка отпустила её руку и опять закрыла глаза. — У каждого человека есть свой ангел.
— Мне мама рассказывала.
— Ваша мама мудрый человек. А она рассказывала о правилах? Их обязательно нужно соблюдать, иначе ангел отвернётся. Не слышали? Никогда нельзя делать того, за что потом самому будет стыдно. Нельзя завидовать и желать другому зла. И никогда не жалуйся на судьбу. Просто, правда? Это тебе не десять заповедей. Мне нечего стыдиться: не крала, не убивала, даже не стучала, бог миловал. И что мужа обманывала, не стыдно, просто любовь была сильнее всего остального. На жизнь грех жаловаться, конечно, кое-что хотелось бы выстричь, но и так неплохо. А вот злоба меня так и точит, просто чувствую, как печень подгрызает. Я и тут-то очутилась из-за неё же. Избавиться надо, а то и в самом деле помру в одночасье.
— Я всё сделаю, Элиза Анатольевна, — Ленка хотела было похлопать её по руке, но постеснялась. — Адрес узнать не проблема.
— Хорошо, — кивнула старушка. — Тогда третья просьба. Очень я за колье волнуюсь. Вот других цацек не жалко, хоть бы все пропали, а его потерять страшно. Валяюсь и сама себе придумываю всякое. Вы б забрали его пока к себе. Оно лежит…
— А ну бегом отсюда! — зашипела, просунув голову в двери аквариума сестра. — Давайте, давайте! Доктор идёт.
— Где лежит, Элиза Анатольевна?
Но хозяйка только махнула рукой, мол, потом, потом, не при чужих.
Глава 7.4
Макс был мрачен и за всю дорогу от больницы ни слова не сказал, даже не посмотрел в сторону Старообрядцевой. Как будто это она виновата, что он так не вовремя отошёл кофе раздобыть, а сердитый, хоть и не такой усталый молодой врач категорически запретил беспокоить пациентку. Ленка была уверена: Петров доктору всё-таки двинет, но ошиблась, сдержался работодатель и согласился домой поехать, и подвезти предложил сам. Правда, молчал вот, злобно сигналя, подрезая по пути всех, кого можно. Кого нельзя он, кажется, подрезал тоже. Например, выруливать под самой мордой КАМАЗа, доверху нагруженного снегом, явно не стоило. А тут ещё и телефон зазвонил, Макс только чертыхнулся сквозь зубы.
— На проводе! — рявкнул в трубку и долго слушал явно оправдывающееся тарахтение, не комментируя. Лена даже заскучать успела. — Какого хрена, Андрюх? — Снова рыкнул Петров, заставив девушку вздрогнуть. — Тебе даже такую фигню поручить нельзя? Если ты без няньки пос… — Он покосился на Старообрядцеву и сердито занавесился бровями. — Если тебе нянька нужна, то какого чёрта ты вообще за дело берёшься? Да мне плевать, кто и чего им сказал! Почему ты допустил, что им чего-то там наплели? Всё, Андрюх, мне сейчас не с руки тебе сопли подтирать. И навоз за тобой выгребать тоже.
Макс швырнул телефон на торпедо, резко выкрутив руль. Ну милейший же человек! Общаться с таким одно удовольствие!
— Неприятности? — поинтересовалась Ленка, просто чтобы не молчать.
— А когда в этой богадельне были приятности? — сквозь зубы процедил Петров и с силой саданул обеими ладонями по «баранке». Правда, тут же скривился и зашипел, руки-то, наверное, болели. Да и повязки стоило поменять, бинты истрепались и были чёрными, словно он уголь грузил. — Сказал же русским языком, встреть клиентов, в ресторан своди, напои, девок пригласи, если потребуют. Что сложного? Нет же, кто-то им успел наболтать, что наша краска токсичная, а сертификаты липовые. А ты где, ядрёна вошь, в это время был? Это ж немцы, они над этими сертификатами трясутся больше, чем… И, главное, второй раз уже сделка срывается, как наворожил кто!
— Может, специально вредит кто-нибудь? — робко предположила Лена и заработала та-акой взгляд! В общем, она мигом пожалела, что вообще рот открывала.
Нет, милейший, милейший человек!
Хотя, помнится, был разговор, Махрутка восхищалась очередным произведением про оттенки, а Элиза Анатольевна тогда поинтересовалась, как та себе это представляет. На вопрос что, пояснила, сунув дужки очков в зубы: «Вообще всё. Как этот ваш красавец успевает? Ему же, бедному, надо любимую и на руках поносить, и розами осыпать, и на вертолёте развлечь и по попе нашлёпать, и пострадать успеть. А капиталы свои когда зарабатывать успевает?» «Так он же миллионер!» — возмутилась сиделка. «Миллионеры, если они, конечно, не рантье[3], впахивают больше, чем сантехник дядя Вася, дорогая моя, — усмехнулась хозяйка. — Им глупостями заниматься некогда».
Про рантье Ленка не поняла, но со старушкой согласилась. До глупостей ли тут, когда столькими людьми руководишь? Да и руководство это, наверное, бесследно не проходит, Вот Ленин отец, в бытность свою мастером цеха, приходя домой всё больше матом разговаривал и орал, как ненормальный — не по злобе, просто в цеху-то шумно очень, а матом общаться доходчивей, вот он и продолжал по привычке. Макс тоже что-то такое говорил.
— Не поделишься? — мрачно спросил этот самый Макс.
— Чем? — не поняла Ленка.
— Что тебя так развеселило. — Старообрядцева промолчала. Ну не рассказывать же, что вспомнила, как он по-китайски ругался. — Хотя мы уже приехали. Ого, а нас тут уже ждут, оказывается.
Петров наклонился над рулём, разглядывая что-то через лобовое стекло. Ленка тоже посмотрела, но без особого интереса, потому как уверена была, что увидит Степашку. И в очередной раз ошиблась. Перед подъездом топтался никакая не певичка, а вовсе даже Виталик, да не один, с группой поддержи. Кольку, охранника с рынка, Лена знала, второго парня видела первый раз.
— Вот только мордобоя нам и не хватало, — буркнул Макс. — Всё у нас так хорошо шло, только драки не было!
— Подождите!
Старообрядцева попыталась схватить его за рукав, но не успела, пришлось следом выскакивать.
— Ну чё, мужик, ты конкретно попал, — гундосил Виталя, разминая кулак о ладонь. — Будем тебя жизни учить.
— Непременно, — кивнул Петров, а тон у него был… Ну точно граф с холопом беседует, объясняет неразумному, что не стоит в англицкую машину палки совать, чай не печка. Ленка такое в кино видела. — Только перед учением разъясните для меня один момент. Почему вы мне всегда угрожаете днём, да ещё в людных местах?
— Чё? — не понял Колька. — Чё он буровит-то, Виталь?
— Говорю, ссыте, что ль, в натуре мне морду отрихтовать? Только трындите, да ещё при соблядаях[4]. По-взрослому вопрос решить очко взыграло, щенки? — перевёл Макс и совершенно по-пацански сплюнул в сугроб.
— Ну всё, мужик, ты допросился! — мотнул круглой башкой Ленкин возлюбленный. Теперь, наверное, уж точно бывший.
Тут-то Старообрядцева, наконец, отмерла.
— Виталь, иди домой, а, — затянула она уже привычное. — Я тебе потом позвоню и мы…
— А ты вообще молчи, тля, — посоветовал Колька почти миролюбиво. — С тобой потом по-особому перетрём.
— Максим Алексеевич! — крикнула в щель между подъездной дверью и косяком Марьванна из шестьдесят шестой. — Я полицию уже вызвала, сказали, что едут.
— Ну и зря ребят потревожили, мальчики уже уходят, — отозвался Петров. — Я сказал, мальчики уходят. Быстро, — повысил голос. — И больше здесь не показываются.
— Ты допросился, мужик, — вслед за главарём повторил Колька, ощерившись.
И все трое потопали по обледенелой дорожке, оглядываясь, разве что не огрызаясь, как волки. Нет, волки хорошие, а это даже не шакалы, вообще, не пойми кто. Люди, наверное.
— Что им нужно-то было? — пробормотала Ленка. — Чего привязались?
— Как привязались, так и отвяжутся, — Макс повернулся к ней. — Эй, ты чего? Нашла из-за чего реветь.
— Я не реву, — даже удивилась Старообрядцева, шмыгнула носом и поняла, что действительно ревёт, самым натуральным и совершенно позорным образом.
И вот стоило ей это понять, как слёзы хлынули по-настоящему, градом. Страх за Элизу Анатольевну, злость на Петрова, досада на Степашку и вот этот теперешний испуг жгли горло, как кислотой и лились, прижигая щёки.
А Макс снова и как-то вдруг оказался очень рядом, притиснул к себе, заставив ткнуться лицом в мягкий свитер, накрыл полами расстегнутой куртки и воротник из дивного волка поднял, спрятав Лену с головой.
— Не реви, — повторил откуда-то сверху. — Суровые алькирии не рыдают.
— Я не валькирия, — прогундосила Старообрядцева.
— Значит, воспитаем.
[1] В данном случае имеется в виду систолическое артериальное давление.
[2] Имеется в виду Анна Павлова, великая русская балерина. Один из её коронных номеров, исполняемых под композицию К. Сен-Санса «Лебедь», за манеру исполнения публика прозвала «Умирающий лебедь»
[3] Рантье — человек, живущий на доход от капитала, например, на проценты от банковских вкладов.
[4] «Говорю, боитесь, что ли, на самом деле меня избить? Только болтаете, да ещё и при свидетелях. Нормально решить проблему испугались?» (смесь блатного и жаргона так называемой гопоты).