Воняю, как стая мартышек.
Завтра придут узнать мою последнюю волю.
Я попрошу разбить дурацкую скрипку.
Че был бы горд, я не сдала им пароля.
Бумаги здесь нет, шепчу вам это письмо.
Знаю, вы слышите.
8.09.1941 — 27.01.1944
Однажды обязательно
всё будет замечательно,
однажды обязательно
мой брат придёт с войны.
Совсем не настороженно
мы будем есть пирожные
и — ложечкой — морожено
под вкусный сладкий чай.
Я буду вся нарядная,
я буду вся парадная,
красивая и ладная,
и брат весь в орденах —
пойдём гулять по городу,
весёлые и гордые,
и мама взглянет молодо
и будет хороша,
когда в деньки прекрасные
Победу будем праздновать,
когда в деньки прекрасные
мой брат придёт с войны...
К.М.
Что-то случай напутал: черноглазой родиться бы ей.
Или наоборот — это я бы должна быть смуглей.
Наша кровь неразлично красна — тайных меток не разглядеть.
По утрам просыпаюсь в поту — мне снится её смерть,
и я сыплю песок в часы, я пытаюсь успеть...
Мы росли как две розы: цвели и втыкали друг в друга шипы.
Мы делили росу и весну. Мы бывали от злости глупы.
Я безумна? Ищу всюду знаки, а их, как известно нет.
Я вскрываю нам вены опять, пытаюсь сравнить наш цвет.
Не гляди мне в глаза.
Я просто пытаюсь успеть.
Письмо
Сажусь за стол, беру карандаш, кладу белый лист.
Мой почерк — гол, но что за беда? Ты не японист.
Сижу, гляжу, как смотрит на снег, наверное, лис,
И вывожу — в ущерб белизне — простое: «Вернись!»
Мой почерк — шал, безумная вязь изгибов, и бег
Карандаша похож на припляс шута при ходьбе;
Мой почерк — нем, как старческий плач, как рыбы на дне,
Немее схем — нелепый циркач верхом на бревне.
Строка к строке — один только зов, одно лишь «Вернись!»