Тея
Я спешу по двору с учебниками под мышкой и сумкой в руке, стараясь не споткнуться о развязанные шнурки. Никогда раньше не опаздывала ни на один урок, не говоря уже о супервизиях. В этом году они одновременно и самые любимые, и самые нелюбимые.
Поднимаясь по лестнице юридического факультета, я с трудом перевожу дыхание. Даже если идти сюда десять минут, а добираться за пять, бегом, мне кажется, что прошла целая вечность, когда я, наконец, стучусь в двери кабинета. Я слышу низкое, горловое приглашение мужчины и тяну ручку вниз.
Мой взгляд сразу же притягивается к моему начальнику — Уэсу Корланду. Это мужчина лет тридцати, долговязый, с небольшим количеством мышц под красным бархатным пиджаком с заплатками на локтях, который он любит надевать на занятия. Хотя все, что он носит и делает, раздражающе работает на него. По стандартам Кембриджского университета он еще молод, поэтому большинство студентов смотрят на него с уважением. Он не скучен и знает, о чем говорит, поскольку практикует. Не очень опытный, но очень проницательный человек, когда речь заходит об уголовном праве.
Когда он убирает прядь волос со лба, я вижу раздражение на его лице.
Это не очень хороший знак, когда он показывает свои эмоции.
Прямо перед ним стоит мой партнер — Сэмюэль Хейл. Единственный человек, о котором я могу сказать, что презираю его с чистой совестью. Это заносчивый ребенок, который всегда находит повод упомянуть о том, какой он умный и трудолюбивый. Что его приняли в Кембридж не из-за денег, а благодаря отличным оценкам и стипендии. Я действительно не понимаю, почему это должно быть важно услышать. Тем не менее, похоже, что для него это важная информация. Кроме того, мы не можем этого не слышать по тому, как он себя ведет — как будто он выше всего этого.
Он высокий, хотя и не такой, как Уэс. Его светло-каштановые волосы зачесаны назад, а большие голубые глаза светятся раздражающим удовлетворением от того, что я опаздываю. Ему нравится казаться ответственным, в то время как все остальные просто не воспринимают ничего всерьез.
Или он так думает.
Он поправляет воротник своей безукоризненно выглаженной белой рубашки, и я изо всех сил стараюсь не закатить на него глаза.
— Доброе утро, Теодора. Пожалуйста, присаживайся, — говорит Уэс, жестом указывая на стул рядом с Сэмюэлем.
Он недоволен тем, что нам приходится начинать позже, чем планировалось. Это ясно по тону его голоса, который грубее, чем обычно. Но кроме этого, он решает полностью игнорировать эту ситуацию. Что является благословением. Я не хочу провалить его занятия или супервизии. Он очень разборчив в том, кого берет под свое крыло, и у него это тоже редко получается.
Я ставлю сумку и опускаюсь на сиденье, книги лежат на моих бедрах, пока я смотрю вверх на Уэса.
— Какую тему ты должна была подготовить для меня сегодня? — спрашивает он.
Не то чтобы он не знал. Он из тех людей, которые точно помнят, как я высморкалась на его уроке год назад. Он проверяет нас на каждом шагу, убеждаясь, что не ошиблась, выбрав и меня, и Сэмюэля для своих супервизий.
Они всегда выглядят одинаково. У каждого предмета есть свое контрольное время, отдельное от лекций, которые проходят раз в две недели. Одновременно не может присутствовать более четырех студентов, и каждый должен написать работу на заранее выбранную тему. Иногда у нас есть строго установленные аспекты, на которых мы должны сосредоточиться, а иногда это зависит только от нас. А затем мы представляем ее, рассказываем обо всем, что у нас есть, и задаем вопросы, если это необходимо. Это может быть утомительно, но благодаря характеру таких занятий, они делают студентов более подготовленными ко всему, что выходит за рамки теоретической базы.
Сделав еще один глубокий вдох, чтобы успокоить свое все еще колотящееся сердце, я достаю папку, куда, как я помню, засунула свою исследовательскую работу на сегодня.
И, черт возьми, ее там нет.
Я повторяю — ее там нет.
Мои пальцы дрожат.
— Мы должны были подготовить тему о преступлениях на почве ненависти. Во-первых, что это такое, из каких элементов состоит, знать разницу между ненавистью и предубеждением, а также записать несколько практических и теоретических аргументов, — безукоризненно декламирует Сэмюэль.
Мысленно я пробегаю по всем углам спальни и кухни, пытаясь вспомнить, куда я положила свое задание, которого у меня нет с собой. Потом я вспоминаю, что оно лежало на пианино в доме моего детства, и понимаю, что забыла забрать его не только из квартиры, но и из Дедхэма.
Выдохнув, я решаю подыграть. Я помню, что написала, так что, надеюсь, этого будет достаточно для Уэса, пока я не смогу сдать свою работу. Мне придется написать ее снова.
Мне повезло.
— Не только это, — говорю я. — Мы должны были осветить причины, по которым происходят преступления на почве ненависти, почему у нас есть законы против них и глубже разобраться, являются ли они дискриминационными или нет.
— Хорошо, Тея, так скажи мне, что ты считаешь преступлением на почве ненависти? Что это для тебя?
Меня всегда удивляло, что Корланд заботится о наших мнениях не меньше, чем о теории. Он подталкивает нас к более критическому мышлению, а не просто пересказывает ему учебник по праву. Особенно на контрольных работах.
— Это порочные признаки узости мышления. Они глубоко затрагивают не только пострадавшего человека, но и то собрание, которым этот пострадавший себя осознает. Преступления на почве ненависти — это то, что нарушает сплоченность сообщества и социальную стабильность.
Сэмюэль качает головой, закатывая глаза. Я вижу это, хотя и не смотрю на него.
— Какая чушь, — бормочет он себе под нос.
Моя голова тут же поворачивается влево.
— Что? — взвизгнула я.
Он бросает мне вызов, изучая мое выражение лица.
— Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь насчет узкого кругозора? — спрашивает он, но по тому, как он это говорит, я уверена, что он не хочет услышать ответ. Он хочет полностью подавить мою точку зрения, не оставив мне ничего, чем я могла бы защищаться. — Система уголовного правосудия начала использовать понятие «преступление на почве ненависти», чтобы мы могли представить в суде мотив, стоящий за всем этим, без того, чтобы его отклонили или отодвинули в сторону, но есть много причин, по которым кто-то совершает преступление, так что, возможно, узкий кругозор преступника — это не то, Теодора.
— Мотивов может быть много, но результат только один — ненависть, которая приводит к совершению преступления. Все это встречается на каждом шагу. Так что да, я остаюсь при своем мнении, — говорю я.
— Преступления на почве ненависти — это не одно конкретное правонарушение. Это может быть демонстрация запугивания, опасное причинение вреда имуществу, нападение, убийство и так далее. Думать, что все это основано на ненависти, даже если теория говорит об этом, чистая чушь, — он резко останавливается, глядя на Уэса.
Если бы я не была так зла, я бы посмеялась над ситуацией.
Уэс прочищает горло. — Выскажи свое мнение, Сэмюэль. Только сдержись от проклятий, пожалуйста.
— У нас есть раса, религия, сексуальная ориентация, политические взгляды, инвалидность и многие другие защищаемые характеристики. Преступники различают все эти различия. Они просто предпочитают верить, что одно не равно другому. Я не говорю, что это правильно, но это не делает их сразу узколобыми.
— Нет, просто ужасные человеческие существа.
Мои ладони вспотели, когда я впилась ногтями в бедро. Как бы мне ни нравился тот факт, что Уэс выбрал меня для занятий с ним, я ни за что на свете не могу понять, зачем ему понадобилось брать Сэмюэля в качестве моего ментального спарринг-партнера. Даже если я хочу притвориться, что он интеллектуально вменяем, его взгляды остались далеко в средневековых временах.
— В каком мире ты живешь? Вы только сейчас начинаете спорить с теорией? — Я продолжаю, игнорируя руководителя, пытающегося меня успокоить.
Глаза Сэмюэля сверкают яростью. — Я не спорю с теорией. Я просто решил увидеть, что в преступлениях на почве ненависти есть нечто большее, чем просто ваш драгоценный фактор ненависти. Многочисленные преступления, вызванные ненавистью, не классифицируются как преступления на почве ненависти. Это факт, Теодора. Убийства, например, часто мотивированы ненавистью, но это не преступления на почве ненависти, если только жертва не была выбрана из-за защищаемой характеристики, о которой я уже упоминал.
У меня такое чувство, будто он тащит меня через совершенно другое измерение, бросая вещи на ветер и смотря, что прилипнет.
— Это не уменьшает ненависть.
— Нет, но это делает ее менее надежной, не так ли?
В воздухе витает жара. И я нахожусь в пяти секундах от того, чтобы выбить зубы своему партнеру, когда Уэс взмахивает над нами руками.
— Ладно, этого вполне достаточно. Мы здесь не для того, чтобы спорить, а чтобы обмениваться мнениями. Именно поэтому я не спрашиваю вас о теории. Для этого у нас есть лекции. — Он кивает головой. — Но мы также здесь не для того, чтобы отбрасывать ее.
Он смотрит на Сэмюэля, потом на меня.
— Право и уголовные дела не всегда черно-белые, поэтому американская система оставляет так много места для игры с терминами. Так же, как и мнение Сэмюэля. Система, существующая у нас в Англии, не такая гибкая. Поэтому у Теи тоже может быть хороший угол зрения. Все зависит от того, как вы решите представить преступление на почве ненависти в суде.
Наступает минута молчания. В моих ушах все еще звенит от идиотского мнения Сэмюэля. Я знаю, что Уэсу нравится слушать разные точки зрения, но мой партнер уже не раз показывал, что в повседневной жизни он согласен с характеристиками преступлений на почве ненависти. Именно поэтому он хочет думать, что в перспективе ненависть — это нечто большее. Он хочет притвориться, что ненависть к чему-то или кому-то не является пороком и что она не делает человека узколобым. Но это так.
— Давайте двигаться дальше, ладно? — Уэс показывает на меня. — Какая характеристика, по вашему мнению, должна быть включена в закон?
— Раса — это точно, — говорю я ему.
— Конечно, ты бы так сказала, — снова начинает Сэмюэль. — Выйди немного за рамки своего мышления, Теодора. У тебя смешанная раса, поэтому для тебя это важно, но в мире есть и другие люди. Для некоторых, возможно, что-то другое имеет большее значение.
— Уэс спросил меня, что, по моему мнению, должно быть включено в список, так что не лезь не в свое чертово дело. Новость: я не единственный человек, который борется с расизмом. Нас много, так что это не только мой образ мышления. Расизм — это проблема во всем мире. Возможно, одна из самых больших в наше время.
— Клянусь, вы двое — самая большая проблема за те несколько лет, что я веду супервизию, — слышу я, как Уэс говорит себе под нос. — Тея, прочитай свое эссе о расовом аспекте. Я полагаю, ты сосредоточилась на нем, так?
Ну, блин…
— Да… но я забыла взять эссе с собой. Извини. Я принесу ее на следующую супервизию, клянусь.
Лицо Сэмюэля озаряется весельем. Кончиками пальцев он постукивает по лежащей на коленях папке, в которой, скорее всего, находилось его сочинение. Ухмылка пересекает его выражение.
— Ты опоздала на нашу супервизию. Вы оба ввязались в жаркий спор вместо того, чтобы обсудить его, как положено вежливым людям, и теперь ты говоришь мне, что у тебя не готово эссе? — В его голосе нет злости. Скорее разочарован, но я знаю, что он, вероятно, сомневается в моей посещаемости из-за этого. Я даже не собираюсь его поправлять. Я подготовила свою работу, просто забыла ее принести. — Я не выбирал тебя, Тея, чтобы отпустить. Хотя, несомненно, сделаю это, если ты снова не придешь вовремя и не возьмешь с собой эссе.
Я киваю. — Да, я понимаю. Этого больше не повторится.
Уэс глубоко вздыхает, но не продолжает эту тему. — Сэмюэль, на чем ты решил сосредоточиться?
— Я не выбрал ни одного. Вместо этого я составил список преимуществ и недостатков некоторых из них. Это нормально?
Если бы могла кричать, я бы это делала прямо сейчас.
Кому-нибудь еще нужна причина, чтобы увидеть, как Сэмюэль играет с тем, что он на самом деле думает? Он не хочет говорить, что есть какая-то причина для преступлений на почве ненависти, более важная, чем другие, потому что считает, что такие, как он, лучше во всех отношениях — белые, гетеросексуальные. Хотя я даже не уверена, что ему вообще нравятся девушки. Он думает, что выигрывает в жизни.
Он просто отказывается говорить об этом вслух.
Но в какой-то момент он сорвется. Я знаю. И он почувствует, насколько он одинок со своим мышлением, потому что люди не идут изучать право, чтобы спрятаться за ним, они делают это, чтобы бороться с несправедливостью мира, в котором мы живем.
Я это знаю.