Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
СТИХОТВОРЕНИЯ и ПОЭМЫ
ЕВГЕНИЙ АБРОСИМОВ
Евгений Павлович Абросимов родился в Москве 7 ноября 1911 года в семье служащего. Еще в школе начал сочинять стихи. В 1932 году он окончил техникум Мособлдортранса и стал работать механиком на заводе, затем поступил в Литературный институт, который закончил в 1937 году.
В 1930-е годы стихи Е. Абросимова появляются в «Комсомольской правде», «Крестьянской газете», «Молодом колхознике», «Литературной газете», в журналах «Молодая гвардия», «Смена». В 1934 (году выходит коллективный сборник трех авторов — Евгения Абросимова, Александра Жислина, Владимира Замятина. В 1937 году в сборнике «Молодая Москва» публикуется цикл стихотворений молодого поэта. Е. Абросимов хотел написать книгу о людях первых пятилеток. С этой целью он много ездил по стране, побывал в Сибири, Якутии. Закавказье. Летом 1939 года Е. Абросимов отправился в годичную творческую командировку по стране. Собирая материал для первой книги своих стихов, поэт хотел назвать ее «О времени и о себе». Но планам этим не суждено было сбыться. Е. Абросимов ушел на фронт и 17 июля 1943 года при выполнении боевого задания пал смертью храбрых.
1. Стихи о матери
Гору подниму и брошу морю на дно.На снег подышу — зажурчат проталинки.Но был я когда-тодавно —давно! —Очень и очень маленьким.Обид было много, много слез,Иногда было очень весело.Весь этот груз я маме нес,Чтоб она оценила и взвесила.А мама тогда молодой была,Веселой была и всё смешила,И все мои сложные делаЕй казались маленькими и смешными.А теперь, когда прихожу домойС работы, усталый и грубый,Старая мама следит за мной,И у нее чуть кривятся губы.О своих делах говорить не люблю.Да и она уж о них не спросит.«Раздевайся, я щей налью», —Скажет, как камень бросит.Вечером с братом гулять уйду.«Скоро приду». (Без ответа.)К вечеру готовит едуИ моет посуду после обеда.С соседкой, ровесницей по годам,Разговаривает тихо и жарко:«Женятся. Разлетятся. А я куда?Или живи кухаркой».Гору подниму и брошу морю на дно.На снег подышу — зажурчат проталинки.Но был я когда-то —давно —давно!—Очень и очень маленьким.<1934>2. «Новой славой полнятся минуты…»
Новой славой полнятся минуты.Девушки моей землиРаскрывают в небе парашютыИ по морю водят корабли.Их сердца из золота литогоВремя-мастер бережно создал.Я бы всё, что есть во мне святого,За такую девушку отдал.Но когда к себе подходишь строже,В чувств потемках засветив огни,Видишь, что любимая дороже,А быть может, хуже, чем они.И стоишь над пропастью загадки:Что беречь и что нам изменять?Сердца беспокойные порядкиОчень трудно иногда понять.1930-е3. Сын
Александр, Владимир, Станислав –Сколько было жизней, сколько слав!Вечер будет красновато-синим,Я склоняюсь над колыбелью сына.Люди те не ведали покоя,В жизнь и смерть без устали играя.Имя нужно дать ему другое,Потому что жизнь его другая.За судьбу его не беспокоюсь:Пусть горит она в больших пожарах.Машинистом будет – предоставят поезд,Летчиком – машины есть в ангарах.Корабли плывут в пустыне водной,Облака над ними кружевные.На росе, прозрачной и холодной,Яблони стоят живые.Лишь одна забота сердце мучитИ как дождик частый бьёт в глаза:От Берлина наплывают тучи,Из Японии – идёт гроза.И за то, чтоб мир оковы скинул,Чтоб навек ушли печали, беды,Виктор – я даю названье сыну,Потому что Виктор – есть Победа.19364. Море
Всё неподвижно в царстве зноя,Лишь море перемен полно —То синее, то голубое,То зеленью подернуто оно.Мрачнеет, снова расцветает.Так от начала до концаОттенки разные меняет,Как выражение лица.Нет на земле чудес, нет сказок!Лишь мудрость тайная картин:В движенье волн и в смысле красок —Жизнь потаенная глубин.Всё, как во мне, в морском просторе —И гнев, и радость, потомуМы, только раз увидев море,Стремимся вновь и вновь к нему.1930-е годыВЛАДИМИР АВРУЩЕНКО
Владимир Израилевич Аврущенко родился в 1908 году на Украине конца 1920-х годов его стихи начинают печататься в «Комсомольской правде».
В 1930—1931 годах В. Аврущенко проходил действительную военную службу в танковом полку. В это же время он подготовил к печати свою первую книгу стихов — «Четвертый батальон», которая вышла в свет в 1932 году. В течение всей службы в армии поэт состоял членом редакционного совета Государственного военного издательства. Демобилизовавшись. Аврущенко поступил в Литературный институт, одновременно работая на радио и в печати. Был редактором «красноармейской газеты», часто выезжал в командировки. В 1935 году вышел сборник стихов В. Аврущенко «Полтава», а в 1937 году — сборник «Сады». Поэт занимался в это время и переводами — одним из первых стал переводить украинского поэта Владимира Сосюру, осетина Коста Хетагурова.
25 июня 1941 года военный журналист, старший политрук Владимир Аврущенко был уже на фронте. Его стихи печатали в армейской газете «Боевой поход». Осенью 1941 года В. Аврущенко вошел в группу бойцов, прикрывавшую отход 5-й армии Юго-Западного фронта. Поэт был ранен и попал в плен, фашисты зверски казнили его.
5. «День начинался январем…»
День начинался январем.Термометры сводило.«Давайте, что ли, запоем!» —И песня забродила.Она срывалась с жарких губ,Как в юности, бывало,Она металась на снегу,И всё ей было мало.Она упала на ряды,Которые поротноПотоком хлынувшей водыТекли уже в ворота.И от угла и до углаПрохожим стало тесно,Когда нас улицей велаБуденновская песня.Закинув голову свою,В заливистом разгонеИ я шагал тогда в строю,В четвертом батальоне.Тогда, я помню, как на грех,У Земляного валаОдна девчонка мне при всехОсобенно кивала.Такая девочка — беда!Я глянул оголтело.Как мало у нее стыда!И как она посмела!И я ей крикнул издалиИ тверже поднял ногу:«Шали, глазастая, шали,А нам пора в дорогу!..»Хрипел мороз под сапогом.Термометры сводило.«Давайте, что ли, запоем!»И песня забродила.19316. «Еще далече до Ботайска…»
Еще далече до Ботайска.И до Ростова далеко.И ты безумствуй и скитайся,Покуда на душе легко.Покуда в этом мире звездном,Годам, гудящим напрямик,Ты слышишь в крике паровозномСвою же юность, свой же крик.И ты увидишь там, поодаль,В степях, в горах, в движенье рек,Как изменяется природаИ легче дышит человек.Тогда без грусти и печалиТебе запомнятся года,Когда мы церкви разрушалиИ воздвигали города.И ты узнаешь говор птицы,И ты увидишь наяву,Как вечер медленный струитсяИ солнце надает в траву.Далёко зашумело море.Пойми его широкий рев —В соленых одиноких зорях,В советской песне моряков.Ангары синие раскрыты,И самолеты, чуть рассвет,Уже летят на Ледовитый,Бензиновый оставив след.Ночь гулевая. Ветер. Темь ли,Леса, болота. И кусты.Солдаты Феликса не дремлют,Тут пограничные посты.Пустынями идут герои.Почетным стал их черный труд.Они глухую землю роют,Торопят время и идут.Им кажется простой забавойСедых веков надменный сон,Всё, всё, что называлось славойУ всех народов и времен.Но, даже грозно погибая,Всё тот же принимая бой,Одна их память боеваяВзрывает горы за собой.И пусть в последнем поцелуеС землей прощаемся навек —Наш путь по-прежнему бушуетВ кипенье звезд, в движенье рек.Что вечности глухая сила?..Есть в мире Родина. ОнаСвое бессмертье нам вручилаИ помнит наши имена.19347. «Горит огонь Великих Пятилетий…»
Горит огонь Великих Пятилетий.А Ветер Времени, бунтуя и гремяЧервонным знаком будущее метит,И катит волны нашего огня.То наша кровь поет не умолкая,Шумя по всем артериям земным.Мы, даже в крематории сгорая,Каким-то грозным пламенем горим.И в громе труб придет наш день вчерашний,Трудолюбив, спокоен и жесток,Когда мы строили сторожевые башниС бойницами на запад и восток.В легендах лет мы будем незабвенны.На трупах наших умерших бойцовМы воздвигали мраморные стеныСвоих высоких, солнечных дворцов.День ото дня наш путь был неустанней,От наших ног — дороги горячи.Наш гордый прах скрепил фундамент зданий,И кровью набухали кирпичи.И мир восстал по-новому над сушейИ над водой, где крепкий парус крут, —Такой зеленый, радостный, певучий! —Он льется в наши умершие души,И мертвым, нам он отдает салют.В тени знамен, нахохленных, как птицы,Лежит боец, смежив свои глаза,В которых, может быть, еще дымитсяИ чуть заметно движется гроза.Он спит. И времени текут потоки.И в напряженной снится тишине,Что ты, мой друг, читаешь эти строкиКак лучший дар, как память обо мне.19348. Присяга
Советского Союза гражданин –Я клятву нерушимую даю:От волн каспийских до полярных льдинБеречь большую Родину мою…На верность присягну СССР,И голос сердца для врага – грозой,Передо мной Чапаева примерИ подвиг героический Лазо.Не сдав ни пяди дорогой земли,Они дыханье отдали стране,Их образы сияют нам вдали,Их клятва раздается в тишине.Германцев гонит легендарный Щорс,Комбриг Котовский принимает бой,И к Феликсу чекисты на допросВедут шпионов полночью глухой…Клянусь твоею памятью, Ильич,Твоей, Отчизна, клятвой боевой –Я пронесу родных Советов кличВ стальном строю, в цепи передовой!23 июля 1941АЛЕКСАНДР АРТЕМОВ
Александр Александрович Артемов родился в 1912 году. Подростком вместе с родителями приехал на Дальний Восток. Стихи писать начал с пятнадцати лет. Печатался в дальневосточных и зданиях московских и ленинградских журналах.
А. Артемов изучал историю Сибири и Дальнего Востока, о Витусе Беринге, Семене Дежневе, написал также цикл стихотворений о героях гражданской войны.
Поэт исколесил Приморье, часто встречался с пограничниками, участниками боев на Халхин-Голе и озере Хасан. Эти встречи также дали богатый материал для стихов.
В 1939 году в Дальгизе выходят две книги Артемова: сборник «Тихий океан» и стихотворная книжка для детей «Приключение трех медвежат», а в 1940 году — сборник «Победители».
В 1940 году Александр Артеме» поступил в Литературный институт,
В июне 1941 года Артемов, как и все его товарищи по курсу, ушел добровольцем на фронт; в 1942 году он погиб в бою.
9. ЗНАМЯ
Уже остывает нагретый разрывами камень,Уже затихает гремящий с утра ураган.Последний бросок. Из последних окопов штыкамиБойцы выбивают и гонят с вершины врага.Как мёртвые змеи, опутали сопку траншеи,Бетонные гнёзда пологий усыпали скат,И, вытянув к небу холодные длинные шеи,Разбитые пушки угрюмо глядят на закат.И встал командир на земле, отвоёванной нами,Изрытой снарядами и опалённой огнём,И крикнул ребятам: «Товарищи, нужно бы знамя!..»Поднялся, шатаясь, с земли пулемётчик. На нёмВисели клочки гимнастёрки, пропитанной потом,Обрызганной кровью. Он вынул спокойно платок,Прижал его к ране, прожжённой свинцом пулемёта,И вспыхнул на сопке невиданно яркий цветок.Мы крепко к штыку привязали багровое знамя,Оно заиграло, забилось на сильном ветру.Обвел пулеметчик друзей голубыми глазамиИ тихо промолвил: «Я, может быть, нынче умру,Но буду гордиться, уже ослабевший, усталый,До вздоха последнего тем, что в бою не сробел,Что кровь моя знаменем нашего мужества стала,Что умереть за Отчизну достойно сумел…»Над темной землей и над каменной цепью дозорной,Над хилым кустарником, скошенным градом свинца,Горела звездой между скал высоты ЗаозернойСвященное знамя, залитое кровью бойца.1939. Владивосток10. Хасан
На ветру осыпаются листья лещиныИ, как яркие птицы, несутся в простор.Покрываются бронзой сухие лощиныИ горбатые древние выступы гор.Над кривым дубняком, на крутом перевале,Опереньем сверкая, взлетает фазан.В окаймленье вершин, как в гранитном бокале,Беспокойное озеро — светлый Хасан —Расшумелось у сопок, шатая утесы,Поднимая у берега пенный прибой.И волна, рассыпая тяжелые слезы,Бьется глухо о камни седой головой.Так о сыне убитом, единственном сыне,Плачет старая мать, будто волны у скал,И в глазах ее выцветших долгая стынетНапоенная скорбью великой тоска.Молчаливые горы стоят над Хасаном,Как тяжелые створы гранитных дверей,И повиты вершины белесым туманом,И разбиты утесы огнем батарей.И на склонах исхлестанной пулями сопки,На камнях обомшелых, в покое немом,Под косыми камнями ржавеют осколкиОтвизжавших снарядов с японским клеймом.Угасает закат, ночь идет на заставы.Грозовое молчанье тревогу таит.Нерушимой вовек, будто памятник славы,Высота Заозерная гордо стоит.193911. Ночью
Другу, поэту – Вяч. Афанасьеву
Потухло багровое пламя зари.Сова поднимает тяжелые веки,Садится сова на кедровые ветки,Сова зажигает глаза-фонари.Подернулись пади дремотным туманом,Заухали филины гулко в ночи,Луна пожелтела над сонным Иманом,Как спелая дыня с осенней бахчи.На небе, вблизи от ночного светила,Погасли холодные искорки звезд.На темное море луна опустилаПути золотые на тысячи верст,Туман осыпая серебряной пылью.Сова расправляет лохматые крылья,Летит тяжело над полями, лесамиИ в полночь блестящими смотрит глазами.И кажется старой, что тропкою длиннойПо горным хребтам, к океанской воде,Идут от широкой сучанской долиныНеясные легкие тени людей.И кажется древней, что ночью зловещейНе грозы гремят над простором морей,Не гневные волны у берега плещут,А эхом разносится гул батарей.Ушастая слушает чутко, но этоЛишь гром поездов на далеких мостах,Гудки теплоходов, да ветер с Посьета,Да уханье филинов в лунных кустах.А тени, неясные легкие тени, —Лишь клочья тумана у вздыбленных горДа призрачный дым полуночных видений,Что утром уносится ветром в простор.И с криком печальным угрюмая птицаГлядит на прибой океанских валов.За нею туман одичалый клубитсяВ лиловых огнях перегнивших дубов.Садится сова на обрыве прибрежномИ клювом забрызганный частит наряд.Легенды о давнем, сказанья о прежнемЕй сойки Приморья в ночи говорят.<1940>12. Наступление
Пугливо метнулись вороныНад врытыми в снег валунами.Вся в оспинах черных воронокПоляна легла перед нами.Немного правей, у болота,Где бой завязался, наверно,Как дятлы, стучат пулеметы,Упорно и чуточку нервно.Мы прыгаем с кочки на кочку,Ложимся, за ротою рота,И ухает глухо, как в бочку,За спинами бас миномета.«Вперед!..» Поднимаемся молча,Повзводно, готовые к бою.Над нами тягуче, по-волчьи,Снаряды бризантные воют.Невидные лыжные тропыК поляне ведут, а за неюОт едкого дыма темнеютВ пологих сугробах окопы.До них недалёко. Мы сноваВстаем, ожидая приказа.Короткое резкое словоПо ротам проносится сразу.«В атаку!..» Четыреста глоток«Ура!» понесли, подхватилиНа скованных льдами болотах,В наносах серебряной пыли.Когда же недолго усталиГранаты греметь,Над штыкамиДеревья, как пленные, всталиС простертыми к тучам руками.Март 1940. Москва.13. Корабли уходят в море
Едва приподнимутся флагиНад ровною гладью заливаИ дрогнут в зеленых глубинахПрожорливых рыб плавники, —Над берегом белые чайкиВзвиваются стаей крикливой,И, кончив последнюю вахту,Мерцают вдали маяки.Синеет высокое небо,И солнце встает над водою.Гонимые ветром проворным,Туманы спускаются с круч.Над городом в утреннем дымеПылает огромной звездоюВ широких зеркальных витринахРассветный приветливый луч.Мы снова на вахту выходим,Плывем в голубое безбрежье,В спокойное яркое утро,В рассвет, что на море упал.Мы видим, как по носу прямоДельфин заблудившийся режетСпинным плавником заостреннымЛенивый шлифованный вал.Мы в море уходим надолго,И путь наш красив и завиден,И мы ни о чем не жалеем,И мы не грустим ни о ком.И с нами прощается город,Который мы снова увидим,И машет нам берег весеннийЧеремухи белым платком.Свежеет погода, и ветерВ антенне назойливо свищет,Туман наползает, и воетУ рифов тревожный ревун.И чайки у берега кружат,Садясь на пробитое днищеКунгаса, что выброшен моремНа скалы в последний тайфун.Но пусть поднимаются волны,На палубу брызги роняя,И ветер от края до краяТуман расстилает седой,Мы к вахтам тяжелым привыкли,Мы ночью и днем охраняемИ нашу весеннюю землю,И наши сады под водой,И город, поднявший высокоБагряные трубы заводов,И узкие тихие бухтыС хребтами по трем сторонам,И зелень полей урожайных,И наши просторные воды,И всё, что зовется отчизной,Что близко и дорого нам.<1941>ВЯЧЕСЛАВ АФАНАСЬЕВ
Вячеслав Николаевич Афанасьев родился в 1903 в Тамбове. В 1918 году вступил в комсомол, стал бойцом чоновского отряда. Учился в коммерческом, затем в педагогическом училищах Тамбова.
По комсомольскому призыву Афанасьев уехал на Дальний Восток. Там он работал на Сучанском руднике, позже поступил на факультет восточных языков Дальневосточного университета.
Первые стихи публиковал в периодической печати. В 1935 году Дальгиз выпустил сборник стихов Афанасьева «Восток», в 1938 году вышел второй сборник – «Стихи», а в 1939 году в Москве – последний прижизненный сборник «Приморье».
Великая Отечественная война застала Афанасьева в Москве. Поэт ушел добровольцем в народное ополчение, затем – в партизанский отряд. Погиб Вячеслав Афанасьев в сентябре 1943 года в бою за освобождение Смоленска.
14. Цна
Под Тамбовом, под ТамбовомПротекает речка Цна.В мост высокий, в мост дубовыйУдаряется волна.В той волне резвятся рыбыСеребристою толпой.К той волне склонились ивыЧуткой, трепетной листвой.Здесь мальчишкой босоногимС гибкой удочкой в рукеЯ по дымчатой дорогеМчался к утренней реке.Я сидел на мшистой сваеРядом с древним рыбаком,А под нами голубаяШла мечта за поплавком.Шла мечта по дивным странамНа машинах, на конях,По огромным океанам,На крылатых кораблях.С той поры прошло немало.Я объездил белый свет.Всё, что видел, — миновало,Не вернуть мне этих лет.Только милого, родногоНе смогли стереть года:Я родимого ТамбоваНе забуду никогда.Конец 1920-ц — начало 1930-х годов.15. Сова
Холодный вихрь листву тасует, —На дуб, убитый наповал,Зрачками древними тоскуя,Присела лысая сова.Она устала от пророчествИ старомодной седины,Ей одиночество и ночиСамой природой суждены.Старуха зябнет в серой кофтеИз полусгнившего пера,Ей жжет зазубренные когтиНасквозь промерзшая кора.А ветер бьет в худую грудь,Гремит вокруг сосновым яром,Вздувая лунные пожары,Убогой не дает заснуть.И слышит сквозь ушей прорезыЗа льстивым лаем лисенят,Как, проносясь в сухую бездну,Созвездья дикие свистят.193216. Весна
На стене винчестер и топор,За окном ворочается бор.Выпрямляют дикие хребтыДерева небесной высоты.В черных ветках розовый туман,Строят птицы легкие дома.Серым дымом огибает стволЗа волчицей сухопарый волк.Снова март над хижиной моейЗашумел в вершинах тополей,Потемнев, обрюзгла тишинаВ четырех бревенчатых стенах.Поседел и, заскучав, зачахЗимних дней товарищ – мой очаг.Потому несносней тишина,Потому неистовей весна.О порог колотится прибой,Вихрь зари кружит над головой.Это гул разбуженной воды,Что бежит с отрогов золотых,Это храп раздавленных снегов,Скрежет льдов у тесных берегов,Это ярость молодой травы,Взрывы в почках стиснутой листвы,Это грозный изюбриный рев,Это гром скрестившихся рогов…И над всем рокочет боевой,Гулкий грохот сердца моего.В синей мгле ворочается бор,Словно месяц, мой топор остер.Я рублю им старые стволы,Опьяненный запахом смолы,И пою без устали о том.Как высок и светел будет дом,Как дымок взовьется над трубой,Как нам будет хорошо с тобойКоротать свой отдых у огня,Дорогая, дальняя моя.193517. Баллада о мертвом солдате
В полночный час, в глубокий мрак,Вздымая сырь и смрад,Могилы братской сбросив прах,Встает лихой солдат.Над ним клубится МлечныйПуть Мглой газовых атак,А в продырявленную грудьСвистит сухой сквозняк.Отважный прокричал петух,Встряхнувши свой венец,И дико смотрит в высотуПроснувшийся мертвец.Он пал, как доблестный солдат,Оставив дом, семью,И по уставу — райский садОбещан был ему.Так королевский манифестПеред войной гласил,А черный поп, поднявши крест,Тот манифест святил…Что ж, если власть от бога имДана, то смерть — не в счет.Пусть вместо жизни — прах и дым,Солдат свое возьмет!И вот он, вытянувшись в ростВ шинельке боевой,Плывет сквозь строй осенних звездМотая головой.Покрытый ржавчиной крови,Плывет, скрипя, скелет,Он ищет райских врат… Увы!В пространстве рая нет.Лишь звезды вкруг, да тишинаПрозрачнее стекла,Да на медалях сединаОкутала орла.То славы прах низвергнут в мрак,Где только вечность — быль,Спит на казенных сапогахКосмическая пыль.…Туда-сюда — устал мертвец,Тяжел средь звезд поход.В груди болтается свинец,И горечь глотку жжет.Он ковш Медведицы беретКостлявою рукойИ льет в песком набитый ротНапиток грозовой.Как вепрь, колотится в кадыкСолдатская душа,И багровеет мертвый лик,Ненавистью дыша.Медали прочь! Погоны прочь!И нараспашку грудь!Там ждет земля и день и ночь,Чтоб пепел войн стряхнуть.За тех, кто жив, кто точит штыкНа истинных врагов,Туда пронесть победный крик —Всю ярость всех веков!Солдат встает во весь свод рост,Папаха набекрень, —И вот летит с далеких звездЕго худая тень.Она, как мстительный аркан,Ложится вкруг земли,Где ждут расплаты за обманПопы и короли.1934—193618. «Застигнутый последней метой…»
Застигнутый последней метойИ не успев всего допеть,Благословлю я землю эту,Когда придется умереть.Благословлю ее за воздух,Дыша которым был я смел,За светлых рек живую воду,Где телом и душой свежел.За поле знойное пшеницы,За села и за города,За наш достаток, где хранитсяЗерно и моего труда.Благословлю земли просторы,Где жил я здесь в наш светлый век,Любил ее моря и горы,Как мог свободный человек.Что здесь учился у народаПеть песни ясной простотыИ украшать трудом природуВо имя счастья и мечты.194019. Иртыш
Река — угля черней — угрюмоИграет с белою луной.Косматым полчищем КучумаНад пей камыш кипит густой.Издревле грозное — Иртыш! —В рябую ширь шуршит камышИ, будто кольцами литыми,Блистает лунной чешуейИ то отпустит, то подниметНа волнах панцирь золотойОгромным телом ЕрмакаПростерлась буйная река.Железный мост, как звездный пояс,Там отразился двойником.Сквозь цепь огней грохочет поезд,И дебри повторяют гром.Летит, алмазами сверкая,Экспресс Москва — Владивосток.И белый пар над ним порхает,Как бы почтовый голубок.Прозрачным воздухом СибириЛегко дышать. Ночь хороша!И вижу я: над водной ширьюВстает казацкая душа.Встает, плывет туманом сизым,Купаясь в лунном серебре.Ее глазами весь обрызган,Экспресс быстрей летит к заре.Те слезы в сердце мне упалиИ закипели на глазах,И я кричу в ночные дали:«Спасибо за Сибирь, казак!»194120. «Вслед за огненными лосями…»
Вслед за огненными лосями,В сновиденье ль, наяву ль,Золотые стрелы осениПросвистели в синеву.Просвистели, и рассветнаяВновь струится тишина.Только издали заветнаяЧья-то песня мне слышна.Беспокойное и жгучее —Что там в сердце, в глубине:Или молодость кипучаяВозвращается ко мне?Что ж, пути ей не заказаны…Друг далекий, подходи!Сколько слов еще не сказано,Сколько песен впереди!1941ВСЕВОЛОД БАГРИЦКИЙ
Всеволод Эдуардович Багрицкий, сын известного советского поэта, родился 19 апреля 1922 года в Одессе. В 1925 году семья Багрицких переехала в подмосковный поселок Кунцево, а в 1930 – в Москву. В 1934 году умер его отец, а в 1937 была репрессирована мать. С этого времени Багрицкий жил один. Первые его стихи были помещены в школьном рукописном журнале «Зеркало», затем в 1938—1939 годах он работал внештатным литературным консультантом «Пионерской правды». С 1940 года В. Багрицкий учился и работал в Московской Государственной театральной студии, руководимой А. Арбузовым и В. Плучеком. Им написаны песни для спектакля «Город на заре», затем — вместе с К. Кузнецовым и А. Галичем — пьеса «Дуэль».
С первых месяцев войны В. Багрицкий работал в «Литературной газете» и учился в Литературном институте. В октябре 1941 года он, освобожденный по состоянию здоровья от воинской службы, был эвакуирован в Чистополь. В январе 1942 года, лишь после своих настойчивых просьб, он получил назначение в газету «Отвага» Второй ударной армия Волховского фронта, которая шла к осажденному Ленинграду.
Всеволод Багрицкий погиб 26 февраля 1942 года в деревне Дубовик около Любани, во время массированного налета вражеской авиации, при выполнении боевого задания. Похоронен возле села Сенная Кересть, недалеко от Чудова.
В. Багрицкий посмертно награжден мемориальной медалью литературного конкурса имени Н. Островского, проводившегося Союзом писателей СССР и издательством «Молодая гвардия».
21. Гость
Молодой человек,Давайте поговорим.Хочу я слышатьГолос Ваш!..С фразой простойИ словом простымПриходите ко мнеНа шестой этаж.Я встречу ВасЗа квадратом стола.Мы чайник поставим.Тепло. Уют.Вы скажете:«Комната мала».И спросите:«Девушки не придут?»Сегодня мы будемС Вами одни.Садитесь, товарищ.Поговорим.«Какое время!Какие дни!Нас громят!Или мы громим?»—Я Вас спрошу.И ответите Вы:«Мы побеждаем,Мы правы.Но где ни взглянешь —Враги, враги…Куда ни пойдешь —Враги.Я сам себе говорю:«Беги!Скорее беги,Быстрее беги…»Скажите, я прав?И ответите Вы:«Товарищ, Вы неправы».Потом поговоримО стихах(Они всегда на пути),Потом Вы скажете:«Чепуха.Прощайте.Мне надо идти».Я снова один,И снова МирВ комнату входит мою.Я трогаю пальцами его,Я песню о нем пою.Я делаю маленький мазок,Потом отбегаю назад…И вижу — Мир зажмурил глазок,Потом открыл глаза.Потом я его обниму,Прижму.Он круглый, большой,Крутой…И гостю ушедшемуМоемуМы вместе махнемРукой.Не позднее 3 февраля 193822. Вступление к поэме
Простой папиросный коробокЛежал на моем столе,И надпись на нем(Два слова всего):«Северный полюс».Но вдругмне показалось,Что начал он светиться необычайным огнем,Что голубая крышка его ожила.И в глазахстали пятнадцать радуг в ряд,Пятнадцать спектров.А кайма,белая, простая кайма,Вдруг превратилась в большие холмыХрипящего, сдавленного льда.Я понял: это – полярная ночь,Это – звенящий арктический лед,Это — поэма моя!Не позднее 3 апреля 193823. Дорога в жизнь
Почему же этой ночьюМы идем с тобою рядом?Звезды в небе - глазом волчьим…Мы проходим теплым садом.По степи необозримой,По дорогам, перепутьям…Мимо дома, мимо дымаУзнаю по звездам путь я.Мимо речки под горою,Через южный влажный ветер…Я да ты, да мы с тобою.Я да ты со мной на свете.Мимо пруда, мимо сосен,По кустам, через кусты.Мимо лета, через осень,Через поздние цветы…Мимо фабрики далекой,Мимо птицы на шесте,Мимо девушки высокой –Отражения в воде…Не позднее 3 апреля 193824. Простая девушка
Родилась ты, и, наверно, где-тоЯрким светом вспыхнула звезда.И всё так же двигались планеты,Так же отъезжали поезда,Так же разговаривали люди,Ветры завывали у столба…Ты не знала, будет иль не будетУ тебя счастливая судьба.А потом пошли другие годы,И, разгорячённая борьбой,Ты дралась под знаменем свободы,Новой окрылённая судьбой.Ты ходила в кожаной тужуркеИ в больших солдатских сапогах,Ты курила в ледяной дежурке,Раненых носила на руках.Над землей большой и круглой,Где леса дремучие,Плавал и качался смуглыйМесяц среди тучи.Освещал листву зеленую,И в пруду тонул,И какой-то птице соннойВ очи заглянул.От реки ударил ветер,Непонятный и немой,Месяц серебром отметилТе места, где будет бой.А потом ушел, белесый,Натыкаясь на суки…В это время из-за лесаКрасных двинулись полки...Молодая радуга вставалаНад землёю, где клубился бой,Одиноко птица пролеталаНад твоею русой головой.Мы тебя, как друга, хоронили,Мы понуро шли лесной тропой.Выросли деревья на могилеПамятником девушке простой.Не позднее 2 октября 193825. «Он упал в начале боя…»
Он упал в начале боя,Показались облака…Солнце темное лесноеОпускалось на врага.Он упал, его подняли,Понесли лесной тропой…Птицы песней провожали,Клены никли головой.Не позднее 2 октября 193826. Картинка
Тихо плавя, качаютсяОблака в большом кругу.То исчезнут, то встречаются,То собой осоку мнут.И рыбак седой, угрюмый,Наклонившись над водой,Весь объятый странной думой,Разговор ведет с собой.Он глядит сосредоточенноНа огромный поплавок:Скоро ль будет приуроченоС силой выдернуть крючок?А кувшинки якорь бросилиИ желтеют вдалеке…Это гимн далекой осени,Это свежести букет.193827. «Уходило солнце. От простора…»
Уходило солнце. От простораУ меня кружилась голова.Это ты – та девушка, которойЯ дарил любимые слова.Облака летели – не достанешь,Вот они на север отошли…А кругом, куда пойдешь иль взглянешь,Только степь да синий дым вдали.Средь прохлады воздуха степногоЛегких ощутима глубина…Ветер налетал… И снова, сноваЯсная вставала тишина.Это ночь. И к нам воспоминаньяТемные раздвинули пути…Есть плохое слово – «расставанье»,От него не скрыться, не уйти!Не позднее 29 июля 193928. Кунцево
Я много лет сюда не приезжал,Я много лет сюда не возвращался.Здесь мальчиком я голубей гонял,Бродил по лесу, в озере купался.На эти сосны мне не наглядеться.Пойти гулять иль на траве прилечь?Здесь всё моё! Здесь проходило детство,Которого не спрятать, не сберечь.И яблоки, и свежий запах мяты,Орешника высокие кусты,Далёкие вечерние закаты,Знакомые деревья и цветы.И вёсла надрываются и стонут,И лодка наклоняется слегка,А над рекой туман плывётИ тонутИзмятые водою облака.Деревья тянутся к простору, к солнцу, к свету,Ещё я молодыми помню их.Здесь всё как прежде,Только детства нету, –И нет уже товарищей моих.Не позднее 29 июля 193929. «Мы вышли в сад…»
Мы вышли в сад.(Ты даже позабылаНадеть пальто).А нас встречает осень.Она хрустит(Так лишь хрустят суставыЗамёрзших пальцев).И к ногам слетаетУпругим яблоком,Блестящим и холодным.Мы вышли в сад.И нам понятно стало,Что детство кончилось,Что этот сад,Где раньшеМы бегали,Ловили птиц,Смеялись, —Теперь нам дорогКак воспоминанье.Калитка скрипнула.Мы повернули вправоИ по мощёной улице пошли.Тому назад лет десять,По утрам,Когда рассвет невнятно начинался,Здесь шёл пастух,А перед ним покорно,Сосредоточенно брели коровы.И мы задумались…Но вдруг из-за угла,Подрагивая и гудя истошно,Тяжёлый показался грузовик.За ним ещё один…Мы поспешилиСкорее удалиться с мостовой.Шофёры презирали нас, наверно.Мы молоды, свободны,Нам не нужноО прошлом, о далёком вспоминать.Нам некому завидовать –Мы самиОгромный поворачиваем мир.И то, что в этом городкеЮтилось тихо и беспечно жило,Вставало утром и на рынок шло,И перед домом клумбы разбивало, —Мы взяли в руки.И, как в сказке, выросПрекрасный город силы и здоровья.Весёлым юношей с весёлыми глазами!…………………………………………Тебе не холодно?Накинь моё пальто.Взгляни кругом.Ты видишь — этот городУпорной нашей дружбой зарождён.Не позднее 10 января 194030. Одесса, город мой!
Я помню,Мы вставали на рассвете.Холодный ветерБыл солоноват и горек.Как на ладони,Ясное лежало море,ШаландамиНачало дня отметив.А под большимиЧерными камнями,Под мягкой, маслянистою травойБычки крутили львиной головойИ шевелили узкими хвостами.Был пароход приклеен к горизонтуСверкало солнце, млея и рябя,Пустынных берегов был неразборчив контур.Одесса, город мой, мы не сдадим тебя!Пусть рушатся, хрипя, дома в огне пожарищ,Пусть смерть бредет по улицам твоим,Пусть жжет глаза горячий черный дым,Пусть пахнет хлеб теплом пороховым,Одесса, город мой,Мой спутник и товарищ,Одесса, город мой,Тебя мы не сдадим!Не позднее 18 июля 194131. «Бывает так, что в тишине…»
Бывает так, что в тишинеПережитое повторится…Сегодня дальний свист синицыО детстве вдруг напомнил мне.И это мама позабылаС забора трусики убрать…Зимует Кунцево опять,И десять лет не проходило…Пережитое повторится…И папа в форточку свистит,Синица помешала бриться,Синица к форточке летит…Кляня друг друга, замерзая,Подобны высохшим кустам,Птиц недоверчивых пугая,Три стихотворца входят к нам.Биндюжной их встречают бранью,В ней много юга и тепла,И строчки возникают сами,И забывают про меня.А я на самодельных лыжахПо следу стройному бегу,Меж двух березок, ниже, ниже,Мигнуло солнце глазом рыжим,Снег словно мухами засижен…Так в предрассветном сне,как в детстве, я живу.Не позднее 10 ноября 194132. «Ты помнишь дачу и качели…»
Ты помнишь дачу и качелиМеж двух высоких тополей,Как мы взлетали, и немели,И, удержавшись еле-еле.Смеялись. А потом сиделиВ уютной комнате твоей.Был час, когда река с луноюЗаводит стройный разговор.Когда раздумывать не стоитИ виснут вишни за забор.Здесь, ни о чем не беспокоясь,Торжествовала старина.Сквозь лес мигнет огнями поезд,Гудок… И снова тишина.«На дачку едешь наудачку»,—Друзья смеялись надо мной:Я был влюблен в одну чудачкуИ бредил дачей и луной.Там пахло бабушкой и мамой,Жила приличная семья.И я твердил друзьям упрямо.Что в этом вижу счастье я.Не понимая, что влюбилсяНе в девушку, а в тишину,В цветок, который распустился,Встречая летнюю луну.Здесь, ни о чем не беспокоясь,Любили кушать и читать.А я опаздывал на поездИ оставался ночевать.Я был влюблен в печальный рокотДеревьев, скованных луной,В шум поезда неподалекуИ в девушку, само собой.***Хотел написать я поэму,Казалось: в волны и – плыви…Решать простую теоремуО нищете и о любви.Не вышло. Потому что больюВ зубах навязла нищета,А то, что называл любовью,Была смешная суета.Не позднее 12 ноября 194133. «Мне противно жить не раздеваясь…»
Мне противно жить не раздеваясь,На гнилой соломе спать.И, замерзшим нищим подавая,Надоевший голод забывать.Коченея, прятаться от ветра,Вспоминать погибших имена,Из дому не получать ответа,Барахло на черный хлеб менять.Дважды в день считать себя умершим,Путать планы, числа и пути,Ликовать, что жил на свете меньшеДвадцати.Не позднее 6 декабря 1941. Чистополь.34. «Нам не жить, как рабам…»
Нам не жить, как рабам,Мы родились в России,В этом наша судьба,Непокорность и сила.Не позднее 23 декабря 194135. Ожидание
Мы двое суток лежали в снегу.Никто не сказал: «Замерз, не смогу».Видели мы – и вскипала кровь» –Немцы сидели у жарких костров.Но, побеждая, надо уметь,Ждать, негодуя, ждать и терпеть.По черным деревьям всходил рассвет,По черным деревьям спускалась мгла.Но тихо лежи, раз приказа нет,Минута боя еще не пришла.Слушали (таял снег в кулаке)Чужие слова на чужом языке.Я знаю, что каждый в эти часыВспомнил все песни, которые знал,Вспомнил о сыне, коль дома сын,Звезды февральские пересчитал.Ракета всплывает и сумрак рвет.Теперь не жди, товарищ! Вперед!Мы окружили их блиндажи,Мы половину взяли живьем…А ты, ефрейтор, куда бежишь?!Пуля догонит сердце твое.Кончился бой. Теперь отдохнуть,Ответить на письма.… И снова в путь!1942БОРИС БОГАТКОВ
Борис Андреевич Богатков родился в 2 октября 1922 года в селе Балахте Красноярского края в семье учителей. С 10 лет (после смерти матери), воспитывался у тётки в Новосибирске. С детских лет увлекался поэзией и рисованием. В семнаднадцать лет Богатков за поэму «Дума о Красном флаге» получил грамоту на Всесоюзном смотре детского литературного творчества. В 1940 году, после окончания десятилетки, он приехал в Москву. Работал проходчиком на строительстве метрополитена и учился в Литературном институте.
С сентября 1941 года Богатков в действующей армии. После тяжелого ранения и контузии в 1942 году он был демобилизован и в течении нескольких месяцев работал в новосибирских «Окнах ТАСС», сотрудничал на радио и в газете «Красноармейская звезда». В декабре 1942 года Богаткову удалось добиться возвращения на фронт. Он был зачислен в Сибирскую добровольческую дивизию командиром взвода автоматчиков.
Гвардии старший сержант Богатков погиб 11 августа 1943 года во время атаки на Гнездиловских высотах (Смоленское направление). Он посмертно награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. Имя Богаткова навечно занесено в списки дивизии. Его именем названа также одна из улиц Новосибирска.
36. Совершеннолетие
С завистью большой и затаённойНа отца смотрел я потому,Что наган тяжёлый, воронёныйПартия доверила ему.Вечерами зимними, при лампе,Он рассказывал,как их отрядАтакующей кулацкой бандеУказал штыками путь назад;Как в сугробы падали, бандиты,Чёрной кровью прожигая снег,Как взвивался пулями пробитыйКрасный флаг над сотней человек;Как партийцы шли вперёд бесстрашноСквозь свинец и ветер, потомЗло скрестили в схватке рукопашнойВзгляд со взглядом, штык с чужим штыком…Наизусть я знал рассказ подробный.Всё же каждый вечер мне опятьВдруг казались неправдоподобныСтулья, шкаф, и лампа, и кровать.Все они куда-то исчезали.Завывала в комнате пурга,И передо мною проплывалиТучи дыма, флаги и снега…Вспоминаю с гордостью теперь яПро рассказы своего отца.Самому мне Родина доверитСлавное оружие бойца.Встану я, решительный и зоркий,На родном советском рубежеС кимовским значком на гимнастёрке,С лёгкою винтовкою в руке.И откуда б враг ни появился —С суши, с моря или с вышины, —Будут счастья нашего границыОт него везде защищены.Наши танки ринутся рядами,Эскадрильи небо истемнят,Грозными спокойными штыкамиМы врагу укажем путь назад.3 октября 1940. Ногтинск37. Сквозь ливень
Мелькнули молнии несколько раз.Все настойчивей грома ударыПовторяют прохожим приказ:«Освободить тротуары!»Старушечка, опуская веки,Походкой дрожащейЧерез улицу спешит к аптеке.Вошел гражданин в магазин ближайший.И вот уж, побитый каплями первыми,Красный флаг, что спокойно висел,Вдруг, как что-то живое, с нервами,Весь рванулся навстречу грозе.С шумом на город, притихший, серый,Дробясь об асфальт, уходя в песок,Дождевые прозрачные стрелыГусто льются наискосок.В футболке, к телу прильнувшей компрессом,В брюках блестящих, потяжелевшихШагаю ливню наперерез я,Почти спокоен, уверен, насмешлив.Лучше так вот шагать всю жизнь,Чем, грозу переждя,Вслед за теми послушно плестись,Кто прячется от дождя.1940. Ногинск38. Ответ
Граф Бенкендорф, усилить не желаяНеловким словом государев гнев,Под округленным взором НиколаяСтоял, в молчании оцепенев.Был царский лик от раздраженья серым,Тряслась, как студень, полная щека:«Нет, он не смеет зваться офицеромЛейб-гвардии гусарского полка».Он вольнодумство прививал солдатам…И государь добавил про себя:«Как те, что бунтовали в двадцать пятом,В конце второй недели декабря».Царю вдруг показалось — в вечер мглистыйВновь в Петербурге за Россию-матьБокалы подымают декабристы,Чтоб утром сабли за нее поднять.Царь обратился к графу:«Ваша светлость,Заслуживает Лермонтов того,Чтоб Мы за вольнодумство и за дерзостьВ Сибирь навечно выслали его…»Граф осторожно подсказал решенье:«А на Кавказ не лучше ль бунтаря?..»И государь, поразмышляв мгновенье,Надменно ухмыльнулся, говоря:«Возможно, горцы этого корнетаУбьют иль в плен он сдастся, оплошав.Что ж, значит, такова судьба поэта,А мы судьбе мешать не будем, граф!..»О высылке их автора условясь,Стихи небрежно поднял БенкендорфИ, иронически повысив голос,Прочел царю последнюю из строф.Тот слушал, милостиво улыбаясь,Качая головою в такт, но вдругНахмурился, смятенье скрыть стараясь,А граф бумагу выпустил из рук.Они себя почувствовали, словноИм в лица, зная смертный свой удел,Поэт, не разжимая губ бескровных,С презрением и гневом посмотрел.Как бы в ответ их гнусному условью,Звучал конец, взволнован и суров:«И вы не смоете всей вашей черной кровьюПоэта праведную кровь…»1941. Москва – Вешняки39. Весна над Москвой
На заре, встречая день пригожий,Я без шапки вышел на крыльцо.Вешний ветер волосы взъерошил,Холодком повеяло в лицо.Показалось — вижу я впервыеСеренькие стайки воробьев,Деревянные дома простые,На веревках пестрое белье,Землю, что милее стала втрое,Скинув пышные меха снегов,Небо подмосковное, большое,Лужицы с кусочками его…За спиною — настежь двери в сени,Только я войду не скоро в них.Он мне близок, этот мир весенний,Как слагающийся в сердце стих.Не могу я им налюбоватьсяИ в волненьи радостном стоюОттого, что лет мне восемнадцать,Оттого, что май во всем краю…1941. Вешняки40. Наконец-то!
Новый чемодан длиной в полметра,Кружка, ложка, ножик, котелок…Я заранее припас всё это,Чтоб явиться по повестке в срок.Как я ждал ее! И наконец-тоВот она, желанная, в руках!..…Пролетело, отшумело детствоВ школах, в пионерских лагерях.Молодость девичьими рукамиОбнимала и ласкала нас,Молодость холодными штыкамиЗасверкала на фронтах сейчас.Молодость за всё родное битьсяПовела ребят в огонь и дым,И спешу я присоединитьсяК возмужавшим сверстникам своим!194141. Годен!
Все с утра идет чредой обычной.Будничный осенний день столичный –Славный день упорного труда.Мчат троллейбусы, гремят трамваи,Зов гудков доносится с окраин,Торопливы толпы, как всегда.Но сегодня и прохожим в лица,И на здания родной столицыС чувствами особыми гляжу,А бойцов дарю улыбкой братской:Я последний раз в одежде штатскойПод военным небом прохожу!..1941. Москва42. Перед наступлением
Метров двести – совсем немного –Отделяют от нас лесок.Кажется, велика ль дорога?Лишь один небольшой бросок.Только знает наша охрана –Дорога не так близка.Перед нами – «ничья» поляна,А враги – у того леска.В нем таятся фашистские дзоты,Жестким снегом их занесло.Вороненые пулеметыВ нашу сторону смотрят зло.Магазины свинцом набиты,Часовой не смыкает глаз.Страх тая, стерегут бандитыСтепь, захваченную у нас.За врагами я, парень русский,Наблюдаю, гневно дыша.Палец твердо лежит на спускеБезотказного ППШа.Впереди – города пустые,Нераспаханные поля.Тяжко знать, что моя РоссияОт того леска – не моя…Посмотрю на друзей-гвардейцев:Брови сдвинули, помрачнев, –Как и мне, им сжимает сердцеСправедливый, священный гнев.Поклялись мы, что встанем сноваНа родимые рубежи!И в минуты битвы суровойНас, гвардейцев, не устрашитЛивень пуль, сносящий пилотки,И оживший немецкий дзот…Только бы прозвучал короткий,Долгожданный приказ: «Вперед!»194243. Возвращение
Два шага от стены к окну,Немного больше в длину –Ставшая привычной ужеКомнатка на втором этаже.В нее ты совсем недавно вошел,Поставил в угол костыль,Походный мешок опустил на стол,Смахнул с подоконника пыльИ присел, растворив окно.Открылся тебе забытый давноМир:Вверху – голубой простор,Ниже – зеленый двор,Поодаль, где огород,Черемухи куст цветет…И вспомнил ты вид из другого жилья:Разбитые блиндажи,Задымленные поляСрезанной пулями ржи.Плохую погоду – солнечный день,Когда, бросая густую тень,Хищный «юнкерс» кружил:Черный крест на белом кресте,Свастика на хвосте.«Юнкерс» камнем стремился внизИ выходил из пике.Авиабомб пронзительный визг,Грохот невдалеке;Вспомнил ты ощутимый щекойХолод земли сырой,Соседа, закрывшего голой рукойГолову в каске стальной,Пота и пороха крепкий запах…Вспомнил ты, как, небо закрыв,Бесформенным зверем на огненных лапахВздыбился с ревом взрыв.… Хорошо познав на войне,Как срок разлуки тяжел,Ты из госпиталя к женеВсё-таки не пришел.И вот ожидаешь ты встречи с нейВ комнатке на этаже втором,О судьбе и беде своейЧестно сказав письмом.Ты так поступил, хоть уверен в том,Что ваша любовь сильна, –Что в комнатку на этаже второмС улыбкой войдет жена,И руки, наполненные теплом,Протянет к тебе она.194244. «У эшелона обнимемся…»
У эшелона обнимемся.Искренняя и большая,Солнечные глаза твоиВдруг затуманит грусть.До ноготков любимые,Знакомые руки сжимая,Повторю на прощанье:«Милая, я вернусь.Я должен вернуться, но если…Если случится такое,Что не видать мне большеСуровой родной страны, –Одна к тебе просьба, подруга:Сердце свое простоеОтдай ты честному парню,Вернувшемуся с войны».Декабрь 194245. «…Не просил ли я…»
…Не просил ли я,Не молил ли я –Неизвестно, что – впереди, –Приходи ко мне, моя милая,Не печаль меня, приходи…Между долгими, между страстнымиПоцелуями, как в бреду,Встретив взгляд мой очами ясными,Отвечала она:«Приду…»Ждал с надеждою,Ждал с тревогоюСвою нежную,Светлоокую,Но лишь снег кружил над дорогою,Над березою одиноко…Ты, красавица моя стройная,Ты скажи мне, береза русская:Где она, моя беспокойная?Моя гордая, моя русая?1943. Действующая армияДМИТРИЙ ВАКАРОВ
Дмитрий Онуфриевич Вакаров родился в 1920 году в селе Иза (Закарпатье) в семье крестьянина-бедняка. В 1938 году, учась в хуторской гимназии, стал писать революционные стихи. В первый раз был арестован еще в гимназии. Затем несколько раз подвергался арестам.
Осенью 1941 года Вакаров поступил до филологический факультет Будапештского университета и одновременно преподавал русский язык в школе иностранных языков. В Будапеште поэт установил связь с антифашистским подпольем. В марте 1944 годе Д. Вакаров был схвачен венгерской контрразведкой и «за измену родине» приговорен военным трибуналом к пожизненной каторге. В ноябре 1944 года его отправили в гитлеровский лагерь смерти в Дахау. В конце декабря он был переведен в концлагерь Нацвейлер. В марте 1945 годе, когда американская авиация разбомбила заводы вокруг Нацвейлера, заключенных перевели в концентрационный лагерь Даутморген, где поэт и был убит гитлеровцами.
Сохранилась сравнительно небольшая часть стихотворений Д. Вакарова относящаяся преимущественно к раннему периоду. Произведения последних лет жизни поэта были конфискованы венгерской полицией в 1944 году и, очевидно, погибли.
46. Бунтари
Детство без ласки,Жизнь без любви…Сердце, мужайся, —Мы — бунтари!Ждем мы с востокаВолю и свет.Братьям далекимШлем мы привет.Хватит молитвы,Юность, гори!Жизнь наша — битва,Мы — бунтари!1930-е годы47. Мой товарищ
Кто любит молот,Кто любит плуг —Тот мой товарищ,Мой брат и друг.Кто ценит волю,Кто ценит труд –Мои призывыТого найдут.Кто проклял рабство,Кто проклял гнет –Тот путь к свободеСо мной найдет.1930-е годы48. Не жди!
Ни врача нет, ни больницы,Косит жизнь туберкулез.У детей тускнеют лицаОт горячих слез.Нет ни радости, ни хлеба, –Горечь горькая в груди.Ни от папы, ни от небаМилости не жди!Раз всему конец бывает,И обидам есть конец…И тебя я проклинаю,Оккупант-подлец!Ты не жди от нас пощады,Мы пощады не даем.Мы сломаем все преграды,Нечисть всю сметем!1930-е годыЛЕОНИД ВИЛКОМИР
Леонид Вульфович Вилкомир родился в 1912 году в Бухаре в семье служащего. Там он провел детство и первые школьные годы. Затем переехал в Москву и после окончания школы работал на заводе «Борец».
Первые стихи Вилкомир опубликовал в сборнике литературное кружка «Штурм», членом которого он являлся. За десять предвоенных лет поэт немало поездил по стране. В 1931 он по комсомольской путевке уехал в Нижний Тагил, где начиналось строительство крупного вагоностроительного завода. Работал в многотиражке, сотрудничал в газетах индустриального Урала, писал очерки и стихи о героях первой пятилетки. С 1934 года Вилкомир учился «Литературном институте». В 1938 году был призван в армию и работал в ромашки «Красной звезды».
В качестве корреспондента этой газеты Вилкомир с начала Великой Отечественной войны находился на фронте, летал на боевых самолетах, где исполнял обязанности стрелка-радиста, входил в состав танковых экипажей. Воевал сначала на Волховском, затем на Южном фронтах.
19 июля 1942 года старший политрук Леонид Вилкомир погиб при выполнении боевого задания: штурмовик, на котором он летал, был сбит у станицы Ермаковская под Новочеркасском.
49. Вдохновение
Пришло оно.Свободно и покорноЛожатся строчки…Так растет листва,Так дышит соловей,Так звуки льет валторна,Так бьют ключи,Так стынет синева.Его огонь и силу торопитесьВложить в дела.Когда оно уйдет,Почувствуешь, что ты —Ослепший живописец,Оглохший музыкант,Низвергнутый пилот.1934. Москва50. «Жизнь моя не повторится дважды…»
Жизнь моя не повторится дважды.Жизнь не песня, чтобы снова спетьТак или иначе, но однаждыМне придется тоже умереть.Как бы я ни прожил свои годы,Я прошу у жизни: подариВкус воды и запах непогоды,Цвет звезды и первый взлет зари.Пусть и счастье не проходит мимо,Не жалея самых светлых чувств.Если смерть и впрямь неотвратима,Как я жить и думать разучусь?1935. Москва51. «Чуть-чуть недоспать…»
Чуть-чуть недоспать,Чуть-чуть недоесть,Но чтобы в руках гудело.Это самое что ни на естьМое настоящее дело.Как радостно видетьГотовый пролет,Первой вагранки литьеИ чувствовать, что ежедневно растетНастоящее дело мое!1936. Нижний Тагил52. Бессмертие
Мы ели хлеб и пили воду.Не до веселья было нам.Мы покоряли непогоду,Считая годы по зубам.Я сохраню былую ярость,Войдя к потомкам поутру.У них, как памятник, состарюсь,Как память, сдам, но не умру.193653. Наше время
Мы жаркою беседой согревались,Мы папиросным дымом одевалисьИ у «буржуйки» сиживали так.Покой до боли был невероятен,А дым отечества и сладок и приятен,Окутавший наш проливной барак.Он сбит в осенней непогоде вязкойС обычной романтической завязкой:В лесу, в дождях, в надежде и дыму.Я потому об этом вспоминаю,Что лучшего я времени не знаюПо силе чувства, равному ему.Какое это было время, дети!Мы жили в тьме и вместе с тем на свете,На холоде у яростных костров.Мы спали под открытым небом, в доме,В кабине экскаватора и громеНеугомонных наших тракторов.Мы по утрам хлебали суп из сечки,Приветливо дымящийся на печке,И были этим сыты до зари.Мы думали о вредности излишеств,Роскошнее не ведали из пиршеств,Как с чаем подслащенным сухари.Когда фундамент первый заложили,От счастья замерли, а, впрочем, жилиНевероятно гордые собой.Мы день кончали песней, как молитвой,Работу нашу называли битвой.И вправду, разве это был не бой?!Я не могу вам передать эпохи,Нужны не те слова, а эти плохи,Я лучше случай расскажу один.Пришел сентябрь – в округе первый медник.Надел он свой протравленный передник,В его руках паяльник заходил.Уже леса покрылись медным цветом,Последняя гроза прощалась с летом,Стремительнее двигалась вода,А тут еще нагрянул дождь-подстёга.Рекою стала главная дорога.Так с непогодой к нам пришла беда.Вода в плотину бешено вгрызалась,Всю вражескую ненависть, казалось,Она в себя вобрала в эту ночь.Как мы тогда стремительно бежали,Как выросли в ту ночь и возмужали,Готовые погибнуть, но помочь!К утру, измотанные трудным боем,Мы поняли, что мы чего-то стоим.Мы вышли победителем ее.Белье сухое показалось негой,А дом из досок – сладостным ночлегом,Геройской славой – наше бытие.193754.«Здравствуй, шумный вокзал…»
Здравствуй, шумный вокзал,Бескорыстный и опытный маклерПо свиданьям, разлукамИ бракоразводным делам.Мы привыкли давно,Что в любительском нашем спектаклеТы и горе и радостьСо всеми делил пополам.К сожалению, ты –Мой единственный друг и указчик,Все надежды моиПоверяю тебе одному,Как в затвор, захожуВ деревянный трясущийся ящикИ, как пуля, готовПролетать в паровозном дыму.Только часто бываетВ движении этом осечка, –На ходу холостомПроносил меня поезд поройСквозь свистящее время,Чрез глубоко заснувшую речку,Сквозь людей и лесовУдивительно сомкнутый строй.Пусть осечка вчера.Поезд сызнова мною заряжен.Загудит паровозИ я знаю, что в этом годуЯ сквозь дуло вагоновПройду оглушительно-страшен,Выбью сердце врагаИ у дружеских ног упаду.1938. Москва55. Море
1. «Лежало море. Я стоял пред ним…»
Лежало море. Я стоял пред ним,Как только что родившийся. МладенцемЯ был скорей, чем юношей худым,Омытый ветром и одетый в дым,И вытертый зарей, как полотенцем.Соленые я губы целовал,Взволнованное тело моря трогал,Взлетал на гребне и нырял в провал.Но час настал, прошел за валом вал,Я вновь остался за его порогом.На берегу я посмотрел туда,Где ширь манила и звала напевность.Теперь там стыла попросту вода,Прозрачная иль мутная всегда,Привычная морская повседневность.2. «Я с берега люблю смотреть на волны…»
Я с берега люблю смотреть на волныИ примечать, как ветер или буряСтарательно укачивают море,Как малое капризное дитя,Чтобы оно заснуло, чтоб оноЗабылось, успокоилось, застыло.Но нет, оно не засыпает вовсе,И ветер только подымает ярость,Рождает силу, вызывает злобу,И море вырастает на глазах.Оно уже не слабенький ребенокИ даже не подросток босоногий,А воин, приготовившийся к бою,Что смело наступает на врагов.Они стоят, утесы и уступы,Удивлены стремительной атакой,А я гляжу за истинным и грознымЕдиноборством моря и скалы.Вот так и мне б, когда усталость клонитКо сну, к благоразумию, к покою,Вскипеть и взволноваться и, воспрянув,Пойти на новый, трудный и счастливый,А может статься, и на смертный бой!1940. Батуми56. «По тебе давно тоскую…»
По тебе давно тоскую,О судьбе твоей пекусь,Потерять тебя рискую,Полюбить тебя учусь.Дочь владимирской слободки,Внучка выплаканных лет,Громкий первенец молодки,Вся в мамашу — спору нет.Никому я так не верю,Как тебе. В любой глушиБыстрым взором я измерюГлубину твоей души.Никого я так не знаю,Как тебя. И в грозный часВражья пуля нарезнаяРазлучить не сможет нас.Скован я с тобой на годыДетством, верностью, судьбой,В год военной непогодыПовстречались мы с тобой.1940. Владимир57. «Я еду по русской равнине. На ней…»
Я еду по русской равнине. На нейСугробы снегов, караваны саней,Тяжелых ветров завыванье,Прямые столбов изваяньяПроехали малую станцию Вреду,Несет меня поезд вперед на восток.Глядишь, этак в лето расцветшее въедуИ встану, костлявый, его поперек.Мои настроенья несвойственны югу,Они не менялись раз десять на дню.Я молодость нянчил под русскую вьюгу,Под русскую вьюгу ее схороню.1940. Москва58. «Мы победим. Мои – слова…»
Мы победим. Мои – слова,Моя над миром синева,Мои – деревья и кусты,Мои – сомненья и мечты.Пусть на дыбы встает земля,Вопит, и злобствует, и гонит –Меня к своим ногам не склонит,Как в бурю мачты корабля.Я буду жить, как я хочу:Свободной птицею взлечу,Глазам открою высоту,В ногах травою прорасту,В пустынях разольюсь водой,В морях затрепещу звездой,В горах дорогой пробегу.Я – человек, я – всё могу!1941ЗАХАР ГОРОДИССКИЙ
Захар Городисский родился в 1923 году. В восемнадцать лет ушел на фронт, в августе 1943 года был тяжело ранен и скончался в полевом госпитале. Стихотворение «Если мне смерть повстречается близко…» было последним из всего написанного поэтом. Оно появилось в его блокноте за три дня до смерти.
59. Милая моя
Мы с тобою у реки,Только ты да я.Собираем васильки,Милая моя.В волосах твоих цветы…Только ты да я…Весело смеешься ты,Милая моя.Никого – кругом лишь лес,Только ты да я…Слышен речки тихий плеск,Милая моя.Солнце путь свой совершит…Только ты да я…Отдохнем в лесной тиши,Милая моя.Отдохнем – пойдем домой…Только ты да я…Мы счастливые с тобой,Милая моя.11 марта 194060. «Здесь всё по-прежнему…»
Здесь всё по-прежнему:Смеющиеся лица…Жара и пыль… Красавцы тополя,А где-то там,На западной границе,Перемешались небо и земля…194161. «Серый пепел выжженных полей…»
Серый пепел выжженных полей,Камни разоренных деревень…Пни и угли – вместо тополей,Вместо солнца – сумрачная тень…Здесь забыли отдых и покой,Здесь всё время в воздухе виситЧерный дым разрывов над рекой,Над густыми ветками ракит.Здесь не знаю, что такое сон.Вверх взлетает рыхлая земля.Здесь огонь и смерть со всех сторонИ травой заросшие поля…Ночью от ракет светло как днем,Днем темно от дымовых завес.Люди под губительным огнемРоют блиндажи, таскают лес.Зорко смотрит часового глаз,Спорит с пулеметом пулемет.Все готовы к бою, каждый часЖдут приказа двинуться вперед!12 апреля 194362. «Если мне смерть повстречается близко…»
Если мне смерть повстречается близкоИ уложит с собою спать.Ты скажешь друзьям, что Захар ГородисскийВ боях не привык отступать.Что он, нахлебавшись смертельного ветра,Упал не назад, а вперед,Чтоб лишних сто семьдесят два сантиметраВошли в завоеванный счет.9 августа 1943ВЛАДИСЛАВ ЗАНАДВОРОВ
Владислав Леонидович Занадворов родился в 15 сентября 1914 году в Перми в семье инженера-строителя. В 1929 году он окончил в Свердловске школу-восьмилетку и поступил в геологоразведочный техникум, после второго курса уехал в Ленинград, где стал работать в геологоразведочном тресте. В 1933-1934 годах Занадворов участвует в экспедициях на Кольском полуострове, за Полярным кругом, в Казахстане. В 1935 году Занадворов поступил на геологический факультет Свердловского университета. В 1938 году он переезжает в Пермь, где в 1940-м с отличием оканчивает университет и уезжает на работу в город Верх-Нейвинск Свердловской области.
Впервые стихотворения Занадворова появились в печати в журналах Свердловска («Штурм») и Москвы («Комбайн») в 1932 году. В Ленинграде он входил в кружок молодых писателей при журнале «Резец», в этом издании публиковались его произведения. Многие стихи и рассказы Занадворова были посвящены труду геологов, об этом и повесть «Медная гора», вышедшая в 1936 году отдельной книгой. В 1941 году в Перми увидел свет первый сборник его стихов – «Простор».
В феврале 1942 года Занадворов был призван в Красную Армию, в июне закончил военную школу. В звании лейтенанта командовал подразделением минометчиков. Участник Сталинградской битвы, Владислав Занадворов геройски погиб 28 ноября 1942 года в бою у деревни Русаково Ростовской области. Похоронен в братской могиле в станице Чернышевской.
63. Родина
Вот она – лесная родина:Над рекой падучая гроза,Наливная черная смородина,Черная, как девичьи глаза.А в лесах, за горными вершинами,Травы стынут в утренней росе,И березы с лопнувшими жиламиПадают, подвластные грозе.И навек плененная просторами,Выбегает узкая тропа.Дальнее село за косогорами,В воздухе повисли ястреба.И потайно за густыми травамиСказывали парням молодым,Как по Волге с Емельяном плавали,Жили с атаманом Золотым.Над крестами, над моими предками,Над крутыми строками стихаСнова машет огненными веткамиДикая заречная ольха.И хоть сколько бы дорог ни пройдено,Ни отмерено далеких верст –Хлебом-солью повстречает родина,Улыбнется тысячами звезд.А меж гор, что с тучами обвенчаны,Кама силу пробует свою.Я ни друга, ни отца, ни женщиныНе любил, как родину мою.193664. «Я искал тебя у вод падучих…»
Я искал тебя у вод падучихНа далекой родине ветров,У гнездящихся на снежных кручахБелокрылых северных бродов.Узнавал я по примятым травам,По следам, оставленным в росе,По каким тяжелым переправамТы прошла в девической красе.И кочевника с оленьим стадомВ полдень настигал я на тропе,С ним делился крепким самосадом,Спрашивал всю правду о тебе.И скитался вновь, чтоб тем же летом,В горе, в одиночестве, в тоске,Радом с маленьким девичьим следомСлед мужской увидеть на песке;Чтобы за полночь простой охотник,На медведя ладя самострел,О тебе сказал бы неохотно,На меня б спокойно посмотрел;Чтоб я понял ночью равнодушной,Как дымятся горы впереди,Что тебя разыскивать не нужно,Если ты стучишь в моей груди!193765. Шлем
В той комнате, где матьПроводит много дней,Стоит железная кроватьИ шлем висит над ней.Висит он с выцветшей звездой,Чуть разошелся в швах,Он материнскою рукойЗаштопан в двух местах.Немало лет, за годом год,Он бережно храним, —Она и пыль с него смахнет,И загрустит над ним.И встанут в памяти те дни,Тот легендарный год,Когда походные огниПылали у ворот.Он вскоре выцвел на ветру,До нитки пропотел:Отец из шлема пил в жаруИ шлемом уши грел.Отец за озером Ит-КульЗакончил трудный путь —Пробила шлем одна из пуль,Вошла другая в грудь.А мать с любовью и тоскойВ те дни ласкала насИ шлем дрожащею рукойЧинила первый раз.Мы по нему прочли стократПреданья бранных дел…Настало время — старший братОтцовский шлем наделОн честь отца хранить везде,Прощаясь, клятву дал…На Заозерной высотеОн смертью храбрых пал.Его друзья, где он лежал,Пробитый шлем нашли…В сведенных смертью пальцах сжалОн горсть родной земли.И снится матери во сне,Что с нею сын опять.Но шлем, висящий на стене,Сама зашила мать.Она к нему в теченье дняПодходит много раз.Потом, задумавшись, с меняНе сводит долго глаз.О мать родная! Ведь и мне,Как брату и отцу,Не раз испытанный в войне,Придется шлем к лицу!И потому, что мне всегдаПростор отчизны мил,Не опозорю никогдаЯ славу двух могил!А коль со знаменем в рукахМеня убьют враги,Ты шлем, зашитый в трех местах,Для внуков сбереги.<1939>66. Щит
Мы щит нашли на поле КуликовомСреди травы, в песке заросших ям.Он медью почерневшей был окованИ саблями изрублен по краям.Безвестный ратник здесь расстался с жизнью,Подмят в бою татарским скакуном,Но все же грудь истерзанной отчизныПрикрыл он верным дедовским щитом.И перед ним в молчании глубокомМы опустили шапки до земли,Как будто к отдаленнейшим истокамМогучего потока подошли.… Что станет думать дальний наш потомокИ чем его наполнится душа,Когда штыка трехгранного обломокОтыщет он в курганах Сиваша?<1940>67. Походный рюкзак
Над моею кроватьювсе годы висит неизменноПобуревший на солнце,потертый походный рюкзакВ нем хранятся консервы,одежды запасная смена,В боковом отделенье —завернутый в кальку табак.Может, завтрашней ночьюприбудет приказ управленияИ, с тобой не простившись,рюкзак я поспешно сниму…От ночлега к ночлегулишь только дорога оленьяДа в мерцании сполоховберег, бегущий во тьму.Мы изведали в жизнитак много бессрочных прощаний,Что умеем разлукус улыбкой спокойно встречать,Но ни разу тебене писал я своих завещаний,Да, по совести,что я сумел бы тебе завещать?Разве только, чтоб рукописьбережно спрятала в ящикИ прикрыла газетойнеоконченный лист чертежа,Да, меня вспоминая,склонялась над мальчиком спящим,И отцом бы, и матерьюсразу для сына служа.Но я знаю тебя, —ты и рукопись бережно спрячешьОт людей посторонних,прикроешь ревниво чертеж,И, письма дожидаясь,украдкой над сыном поплачешь,Раз по десять, босая,ты за ночь к нему подойдешь.В беспрерывных походахнам легче шагать под метелью,Коль на горных вершинахогни путевые видны,А рюкзак для тогои висит у меня над постелью,Чтобы сын в свое времяубрал бы его со стены.<1941>68. Могилы моих друзей
Моих друзей не надо искатьНа кладбищах городских:В два метра длиной кроватьКажется тесной для них.По-братски обнявшись, они лежат,Воинский выполнив долг,Словно выспаться спешат,Пока тревогой не поднят полк.Но, заглушая метели плач,Без отдыха, день за днем,Над ними каменный трубачТрубит, задыхаясь, подъем.Еще друзья остались в тайге,Как будто легли отдохнутьС компасом, сжатым в руке,Чтобы утром отправиться в путь.В песках, где горел саксаул,Их прикрыли грудой камней:Так воды отдаленный гулПривычному уху слышней.Но посмотришь, – в любом краюМы проходим по их следам…Коль будет нужно – могилу моюТы отыщешь где-нибудь там…Не позднее июня 194169. Кусок родной земли
Кусок земли, он весь пропитан кровью.Почернел от дыма плотный мерзлый снег.Даже и привыкший к многословью,Здесь к молчанью привыкает человек.Впереди лежат пологие высоты,А внизу – упавший на колени лес.Лбы нахмурив, вражеские дзотыВстали, словно ночь, наперерез.Смятый бруствер. Развороченное ложе.Угол блиндажа. Снаряды всех смели.Здесь плясала смерть, но нам всего дорожеОкровавленный кусок чужой земли.Шаг за шагом ровно три неделиМы вползали вверх, не знавшие преград,Даже мертвые покинуть не хотелиЭтот молньей опаленный ад.Пусть любой ценой, но только бы добраться,Хоть буравя снег, но только б доползти,Чтоб в молчанье страшно и жестоко драться,Всё, как есть, сметая на своем пути.Под огнем навесным задержалась рота,Но товарищ вырвался вперед…Грудью пал на амбразуру дота —Сразу кровью захлебнулся пулемет!Мы забыли все… Мы бились беспощадно…Мы на лезвиях штыков наш гнев несли,Не жалея жизни, чтобы взять обратноРазвороченный кусок родной земли.1941-194270. Война
Ты не знаешь, мой сын, что такое война!Это вовсе не дымное поле сраженья,Это даже не смерть и отвага. ОнаВ каждой капле находит свое выраженье.Это – изо дня в день лишь блиндажный песокДа слепящие вспышки ночного обстрела;Это – боль головная, что ломит висок;Это – юность моя, что в окопах истлела;Это – грязных, разбитых дорог колеи;Бесприютные звезды окопных ночевок;Это – кровью омытые письма мои,Что написаны криво на ложе винтовок;Это — в жизни короткой последний рассветНад изрытой землей. И лишь как завершенье –Под разрывы снарядов, при вспышках гранат –Беззаветная гибель на поле сраженья.194271. Память
Когда и в жилах стынет кровь,Я грелся памятью одной.Твоя незримая любовьВсегда была со мной.В сырой тоске окопных дней,В палящем, огненном адуЯ клялся памятью моей,Что я назад приду.Хотя б на сломанных ногах,На четвереньках приползу.Я в окровавленных рукахСвою любовь несу.Как бьется сердце горячо,Летя стремительно на бой!Я чувствую твое плечо,Как будто ты со мной.Пусть сомневается другой,А я скажу в последний час,Что в мире силы нет такой,Чтоб разлучила нас!194272. Последнее письмо
Лишь губами одними,Бессвязно, все снова и сноваЯ хотел бы твердить,Как ты мне дорога…Но по правому флангу,По славным бойцам Кузнецова,Ураганный огоньоткрывают орудья врага.Но враги просчитались:Не наши –Фашистские костиПод косыми дождямиСгниют на ветру без следа,И леса зашумятна обугленном черном погосте,И на пепле развалинПоднимутся в рост города.Мы четвертые сутки в бою,Нам грозит окруженье:Танки в тыл просочились,И фланг у реки оголен…Но тебе я признаюсь,Что принято мною решенье,И назад не попятитсяВверенный мне батальон!…Ты прости, что письмоТоропясь, отрываясь, небрежноЯ пишу, как мальчишка – дневникИ как штурман — журнал…Вот опять начинается…Слышишь, во мраке кромешномС третьей скоростью мчитсяОгнем начиненный металл?Но со связкой гранат,С подожженной бутылкой бензинаИз окопов бойцыВыползают навстречу ему.Это смерть пробегаетПо корпусу пламенем синим,Как чудовища, рушатсяТанки в огне и дыму.Пятый раз в этот деньначинают они наступление,Пятый раз в этот деньподнимаю бойцов я в штыки,Пятый раз в этот деньЛишь порывом одним вдохновенияМы бросаем врагаНа исходный рубеж у реки!В беспрестанных сраженьяхребята мои повзрослели,Стали строже и сушеСкуластые лица бойцов…… Вот сейчас предо мнойНа помятой кровавой шинелиНепривычно спокойныйЛежит лейтенант Кузнецов.Он останется в памятиЮным, веселым, бесстрашным,Что любил по старинкеВрага принимать на картечь.Нам сейчас не до слез —Над товарищем нашимНачинают орудьяНадгробную гневную речь.Но вот смолкло одно,И второе уже замолчало,С тылом прервана связь,А снаряды приходят к концу.Но мы зря не погибнем!Сполна мы сочтемся сначала.Мы откроем дорогуГранате, штыку и свинцу!..Что за огненный шквал!Все сметает…Я ранен вторично…Сколько времени прожито:Сутки, минута ли, час?Но и левой рукойЯ умею стрелять на «отлично»…Но по-прежнему зорокМой кровью залившийся глаз…Снова лезут! Как черти,Но им не пройти, не пробиться.Это вместе с живымиСтучатся убитых сердца,Это значит, что детямВовек не придется стыдиться,Не придется вовек имУкрадкой краснеть за отца!..Я теряю сознанье…Прощай! Все кончается просто…Но ты слышишь, родная,Как дрогнула разом гора!Это голос орудийИ танков железная поступь,Это наша победаКричит громовое «ура».194273. На высоте «Н»
На развороченные дотыЛегли прожектора лучи,И эти темные высотыВдруг стали светлыми в ночи.А мы в снегу, на склонах голыхЛежали молча, как легли,Не подымали век тяжелыхИ их увидеть не могли.Но, утверждая наше право,За нами вслед на горы теВсходила воинская славаИ нас искала в темноте.Не позднее ноября 1942ЮРИЙ ИНГЕ
Юрий Алексеевич Инге родился 14 декабря 1905 года в поселке Стрельна близ Петербурга в семье портового служащего. Учился в гимназии в Симферополе, затем в трудовой школе. В начале 1920-х годов Ю. Инге переехал в Ленинград. С 15 лет работал на заводе «Красный треугольник» (до 1930 года) и занимался в кружке молодых писателей при журнале «Резец».
В 1929 году он опубликовал первое стихотворение — «Наш отряд». В 1931 году появился в печати первый сборник его стихов — «Эпоха», затем вышли книги «Точка опоры». «Сердце друзей» и другие. В первой половине 1930-х годов Ю. Инге опубликовал также ряд прозаических произведений; он много путешествовал по стране, побывал в Казахстане, на Урале, в Мурманске, Хибинах, в Абхазии.
В период советско-финляндской войны 1939—1940 годов Инге был корреспондентом газеты торпедных катеров «Атака», участвовал в боевых походах. С первых дней Великой Отечественной войны Ю. Инге — военный корреспондент газеты «Красный Балтийский флот», редакция которой находилась в то время в Таллине. Почти каждый день на протяжении двух месяцев в газете печатались его статьи и очерки, тексты листовок, подписи к плакатам, стихотворения агитационного характера.
Юрий Инге погиб 28 августа 1941 года. Корабль «Вальдемарас», на котором он находился, был торпедирован в бою и затонул во время перехода из Таллина в Кронштадт. В этот же день в газете «Красный Балтийский флот» было напечатано его последнее стихотворение.
74. «Придет пора: заплесневеет порох…»
Придет пора: заплесневеет порох,Потухнет злоба, мир изменит вид,И все, что нынче побеждало в спорах,Лишь в сказках превосходство сохранит.Наступит день, и, может быть, мой правнукЗакончит дело, начатое мной,И наших дней торжественную правдуОн назовет последнею войной.Не зная, как на поле битвы горекВкус бьющей горлом крови и слюны,Он подойдет бесстрастно, как историк,К неповторимым ужасам войны.Все это взяв, как массу перегноя,На коем мир спокойствие воздвиг,Он всё сегодня конченное мноюИспользует как первый черновик.Наступит день – и труд мой, как основаИли чертеж, понадобится дням,Я мысль свою, заверстанную в слово,Как эстафету в беге, передам.И потому мы побеждаем в спорах,Что вместе с песней в будущем стоим.Придет пора… Но нынче нужен порох,Сегодня он вдвойне необходим.193375. Пограничная зона
Под снегом спят дорожки и газоны,Седые ели окружили сад,И чуткой ночью пограничной зоныСосновый край Финляндии объят.В последний раз замрут и разойдутсяНа полустанке сонном поезда,И с облака, широкого, как блюдце,Скользнет на землю легкая звезда.Знакомый путь. Чужие не отыщутСреди сугробов, сосен и дорогОбычный признак нашего жилища —Затепленный тобою огонек.Я раскрываю двери, как страницы…Ты спишь, не слыша, я тебя зову…Мне захотелось вдруг тебе приснитьсяИ лишь потом возникнуть наяву.Чтоб над тобой снегами КалевалыСинела эта мерзлая земля.Чтобы ты меня, проснувшись, целовала,Как жизнь, как сон, с чужими не деля.Где, Млечный Путь прожекторами тронув,Сверкает ночь геральдикою звезд,Где часовым недремлющих кордоновСжигает щеки бешеный норд-ост.Огни, огни качаются на рострах,Полночный час протянут, как рука,И шлет бессонный, зоркий БелоостровМаячный свет на край материка.<1935>76. Колыбельная
Сыну Сергею
Вся столица спит давно,Ночь пути завьюжила,И морозное окноВ серебристых кружевах.Спи спокойно, мой сынок,Шороха не слушая,Спит давно без задних ногМедвежонок плюшевый.Я спою тебе, дружок,Песнь тебе доверю я,Как среди больших дорогМчалась кавалерия.Ты не бойся… Я с тобой…Ночи были жуткими.Стычка утром, в полночь бой,Мы не спали сутками.И теперь, в ночную тишь,Как же мне не вспомнить их,Если ты спокойно спишьВ нашей мирной комнате.Не допустим мы врагаИ на выстрел пушечный,Ну, так спи, сынок, покаС саблею игрушечной.А ударит гром опять,Вспомнишь ты, как пели мы,Да и сам не будешь спатьЦелыми неделями.Вьюга легкая, кружись,Вьюга – перелетчица.За окном такая жизнь,Что и спать не хочется.За окном такая тишь…Спи, меня не слушая,Моя гордость, мой малыш,Медвежонок плюшевый!193677. Зима в Пушкине
Казалось, что вот-вот засыпетСнегами тихий городок,Напоминающий ЕгипетСо стороны ямских дорог.То были старые ворота…К заставе Царского СелаСто лет назад гвардейцев ротаИх на плечах перенесла.Здесь, словно в лавке антиквара,Живут минувшие века,Забытый герб, литая чара,Лепной карниз особняка.Мне так знакома эта утварьПо книгам, выставкам, мечтам,Как будто в солнечное утроЯ из Лицея вышел сам.Стоял январь. И парк был скучен,В аллеях не было людей,Но чудился мне скрип уключин,Свирель и клики лебедей.Плыл легкий снег. И понемножкуВходили лыжники в азарт,А я все ждал, что из окошкаНа них прикрикнет Энгельгардт.Каким дворцам тот флигель равен!Вот здесь, уйдя из пышных зал,Когда-то плакал сам Державин,И Пушкин дружбу воспевал…И видел я, идя к воротам,Одетым в зимний полумрак,Как шли в Лицей сдавать зачетыГрузин, зырянин и остяк.И чтили выше всех реликвийСтаринный дом, где много летСидел за партою великий,Влюбленный в родину поэт.1939. Пушкин78. Странствие
В незапамятное утроЯ услышал хор пернатыхЗа отрогами Урала,Где весною птичий слет.Золотыми косякамиШел сазан на перекатах,Дед с тяжелого баркасаВ речке ставил перемет.Он сказал мне: «Оставайся,Дорогой товарищ, с нами,У земли пшеницы хватит,Рыбой хвалится вода.Край наш светлый и богатый,Корабли плывут по Каме…»Я послушал и остался,Но солгал, что навсегда.Поселился на рыбалке,Рыбакам чинил мережи,С фонарями на баркасахВ устье Камы выезжал.Белозубые пермячкиНа меня глядели строже,Если я их на гулянкеНевниманьем обижал.Но под осень, в душный август,Я ушел с плотовщикамиИз зеленого затонаНа шумливый нижний плес.Вышли девушки на пристаньИ махали мне платками,Их печальные улыбкиЯ под Астрахань увез.Так я странствование всё летоПо колхозам и станицам,И везде гостеприимноОткрывали двери мнеВ городах меня встречалиУлыбавшиеся лица,И не мог я стать бродягойВ нашей солнечной стране.Побывал на Черноморье,Видел город на Сураме,Дагестанские селеньяИ Донбасса рудники.И везде мне говорили:«Поживи, товарищ, с нами», —Я повсюду знал пожатьеКрепкой дружеской руки.И когда настало времяМне к пенатам возвращаться,Я не знал, куда же ехатьС этих розовых полей?..Люди все меня встречали,Как друзья и домочадцы,И везде я видел счастьеСлавной Родины своей.193979. «Гранитный дом снарядами пронизан…»
Гранитный дом снарядами пронизан,Навылет — окна, этажи — насквозь,Как будто смерть взобралась по карнизамИ через крышу вколотила гвоздь.Торчали кверху ребра перекрытийПо вертикали срезанной стены,И мир житейских маленьких событийСтоял открытым с внешней стороны.Руины вдруг разрушенного быта,Судьба людей теперь уже не в них;Дом был как чей то в спешке позабытый,На полуслове прерванный дневник.И мертвых тел обугленная массаЕще валялась в разных этажах,И неизвестной женщины гримасаРассказывала, что такое страх.Она лежала, свесясь головоюНад черной бездной битого стекла,Она повисла вдруг над мостовоюИ закричать, наверно, не смогла.Ее лицо, забрызганное кровью,Уже лишилось линий и примет,Но как живой стоял у изголовьяЕе веселый, радостный портрет.И всем, кто видел скрюченное тело,Казалось вдруг, что женщина тепла,Что карточка от ужаса темнела,А мертвая смеялась и жила.194080. Песня о балтийцах
Балтика! Повсюду прогремелиПодвиги высокие твои,Сквозь военный дым и через мелиТы вела к победе корабли.Ветер выл. В борта впивались пули,Рвали пену взрывы за кормой,И враги коварные тонулиВ нашем море летом и зимой.Мы выходим тяжелой колонной,В море виден наш пенистый след,И над гладью, огнем озаренной,Встало солнце великих побед.На страницы пламенного спискаИмена балтийцев внесены.Сколько раз над нами плыли низкоОблака блокады и войны.И врагам всегда бывало круто,Их на дне бесславный ждал конец,Бьем мы пришлых со времен ГангутаСилой ненавидящих сердец.Снова бой направо и налево,В черном дыме волны и зенит,Каждый день могучей слой гневаКрасный флот захватчиков громит.День победы полной перед нами,День большой торжественной судьбы,Так взвивайся, боевое знамяНенависти, гнева и борьбы!Мы выходим тяжелой колонной,В море виден наш пенистый след,И над гладью, огнем озаренной,Встало солнце великих побед.194081. «Я нашел на улице подкову…»
Я нашел на улице подковуИ повесил дома на стене.В этом смысла нету никакого,Просто так понадобилось мне.Но порой рассказывают яркоО делах давно минувших летСерый камень, раковина, маркаИ пригоршня бронзовых монет.Серым камнем высекали пламя,В раковине слышен гул морей,А за деньги, стертые веками,Шкуры продавал гиперборей.Так и речь рождается. По словуСоберешь — и мыслям нет конца…Я ударю об стену подкову —И услышу песню кузнеца…194182. «В картине были воздух и пространство…»
В картине были воздух и пространство,А в легких клокотала пустота.Он отдал всё любовь и постоянство —Куску одушевленного холста.Другой шел в бой, не кланяясь шрапнели,Брал города, одетые в бетон,И гордые полотнища знамен,Пред ним склонясь, покорно шелестели.Они погибли оба на рассвете:Один в своей постели, а другойНа поле битвы умер, как герой.И к их могилам подходили дети,И бились одинаково сердцаНад прахом живописца и бойца.194183. Пробил час
Наши пушки вновь заговорили,Пробил час. Мы выступили в бой!Мерно лаг отсчитывает мили,Чайки вьются низко над водой.И родимой Балтики просторыБороздят эскадры кораблей.Миноносцы, лидеры, линкорыПо волнам проходят без огней.Враг настигнут меткостью зенитокИ поспешно заметает след,Все длиннее бесконечный свитокНаших замечательных побед.Каждый слог оперативной сводкиДышит мощью точного огня,Лижет море перископ подлодки,Гордое спокойствие храня.Грозного похода якорь выбран,Дым войны над Балтикой опять,Бьют орудья главного калибра.Пробил час. Врагу несдобровать!22 июня 194184. Тральщики
Седое море в дымке и тумане,На первый взгляд такое, как всегда,Высоких звезд холодное мерцаньеКолеблет на поверхности вода.А в глубине, качаясь на минрепах,Готовы мины вдруг загрохотатьНестройным хором выкриков свирепыхИ кораблям шпангоуты сломать.Но будет день… Живи, к нему готовясь,Подымется с протраленного дна,Как наша мысль, достоинство и совесть,Прозрачная и чистая волна.И потому мы, как велит эпоха,Пути родного флага бережем,Мы подсечем ростки чертополоха,Зовущегося минным барражом.Где бы противник мины ни поставил –Все море мы обыщем и найдем.Согласно всех обычаев и правил,Мы действуем смекалкой и огнем.В морских просторах, зная все дороги,Уничтожаем минные поля.Свободен путь. Звучи, сигнал тревоги,Дроби волну, форштевень корабля.194185. Остров «Н»
Словно птица над островами,Гордо реет багровый флаг,И могуч укрепленный намиПрибалтийский архипелаг.Это грозные цитаделиНеприступных советских вод,Здесь сегодня бои кипели,Задыхаясь, строчил пулемет.Не прорваться к заливам нашим,Не пробиться на материк,Грозен залп корабельных башен,И остер краснофлотский штык.И глядят на врага суровоАмбразуры бетонных стен, —Что ж, пускай попытаются сноваВзять атакою остров «Н».Натыкаясь во тьме на скалы,С каждым часом бандиты злей.Это место кладбищем сталоПротараненных кораблей.Снова мертвая зыбь диверсийИ воздушных боев пора,Бьют без промаха, прямо в сердце,Краснофлотские снайпера.И когда говорят орудьяИ дрожат голоса сирен,На защиту покоя грудьюПодымается остров "Н".В клочьях пены, огня и дымаТонет трижды отбитый враг.Славный остров стоит нерушимо,Гордо реет багровый флаг.194186. Навсегда
Окаймленный горестною тенью,Видит мир, от ярости дрожа,Как с пальбой врываются в селеньяРыцари отмычки и ножа.Трупов исковерканные груды,Города, спаленные дотла…Всюду кровь горячая и всюдуРжавый след насилия и зла.Это смерти, рабства и позораЗлобою сведенное лицо,Плюнь в него – и вражескую своруЗахвати в железное кольцо!Враг ведет на смерть перед собоюНаших братьев, девушек, детей,И померкло небо голубоеОт проклятых дьявольских затей.Кровью набухающее мореКажется суровым и седым,Вдовьих слез, насилие и гореНикогда врагу мы не простим!Месть страшна – пусть молит враг: «Не надо»,Хлынув в исступлении назад,Говорим: «Бандитам нет пощады,Не забыть расстрелянных ребят».Близок день, когда в глубокой бездне,Не оставив грязного следа,Свастика кровавая исчезнет –И земля воскликнет: «Навсегда»!1941ДАВИД КАНЕВСКИЙ
Давид Исаакович Каневский родился в 1916 году в городе Лохвице на Полтавщине в семье служащего. С 1931 года он жил в Харькове. После окончания школы ФЗО работал слесарем на электромеханическом заводе. Его заметки и стихи печатались в местных газетах. В 1937 году Д. Каневский учился на историческом факультете Харьковского университета имени А.М. Горького. Первый сборник его стихотворений – на украинском языке – «Родная улица» вышел в 1939 году, следующая книга – «Летчики» – в 1940 году.
На Великую Отечественную войну Д. Каневский ушел добровольцем, был корреспондентом армейских газет «Мужество» и «Советский пилот». Почти все фронтовые стихотворения Каневского написаны на русском языке. 26 декабря 1944 года капитан Давид Каневский, выполняя задание редакции, погиб в воздушном бою над Будапештом.
87. Тысяча девятьсот сорок третий
Подымите заздравные чаши, друзья!Он родился уже, он идет, —За него и непьющим не выпить нельзя —Сорок третий сверкающий год!И какую судьбу этот год мне сулит,Я не знаю, но верит народ:Будет год молодой на века знаменит,Коль выходит со словом «Вперед!»Это слово незыблемо как закон —Поднялися и Волга, и Дон.На знаменах бессмертною славой горятСевастополь, Москва, Сталинград.Подымите заздравные чаши, друзья!Чтоб вела нас к победе стезя,Чтобы стяг заалел далеко-далеко,Чтобы стало на сердце легко.За победу, друзья! Не простое числоОтрывается с календаря —Это с нашей земли выжигается злоРаскаленным штыком января.Это белый рассвет, а не белый листок.Это Родина гонит врага.Это близкого счастья заветный ростокПробивается сквозь снега.194388. Знамя.
Если вышел ты на поле боя,Где б ты ни был, близко ль далеко,Помни – знамя реет над тобою,И в твоих руках его древко.Неспроста оно тебе досталось, –Честь большая Родиной дана.Если дрогнул ты хотя бы малость,Это сразу чувствует она.Будь же матери своей достоин,За нее на битву выходя.Доблесть предков, слава предков, воин,Сам Суворов смотрит на тебя!Бей в упор, бери врага за горло!Знамя славы озарит чело…Это Родина твоя простерлаГордое орлиное крыло.Это ласка и любовь отчизны.Если хочешь ею быть любим.Расставайся с кровью, даже с жизнью,Только не со знаменем своим!194389. Февраль
Снег, снега… В полях бушует вьюга –Еще сильны законы февраля.Но погляди: воспрянула земляОт Севера до солнечного Юга.Огня и льда преодолев преграды,Немецкой черной злобе вопреки,Идут вперед железные полки,Плывут к Днепру знамена Сталинграда.1943АЛЕКСАНДР КАТУЛЬСКИЙ
Александр Владимирович Катульский родился в 1921 году в семье известного геолога, В. К. Катульского, одного из строителей Мончегорска. Жил в Ленинграде. Был слушателем Детского университета, в который принимали школьников — поэтов и прозаиков, отличившихся на конкурсе юных дарований, состоявшемся, по инициативе С. М. Кирова, в 1934 году.
Со школьных лет А. Катульского в одинаковой мере привлекали и поэзия, и геология. Многие стихи он посвятил исследователям подземных недр.
Александр Катульский погиб осенью 1941 года в боях за Ленинград.
90. Затемнение
Небо навалилось, нас оберегая,Влажное, оно влилось в проспектыИ до дна дворы заполонило.В тьму нырни, и там по лужам тусклымТы пройдешь через незримый городИ под черной маской штор оконныхУгадаешь яркость теплых комнат,Стук сердец больших в высоком цехеИ холодный мозг лабораторий.Город мой! Твое дыханье ровноПо ночам, когда, с землею слившись,Ты глядишь суровыми очамиВ близкое недремлющее небо.Это небо страшно содрогнетсяОт прикосновенья вражьих крыльевИ расколется, и блеск прожекторовИ орудий гром его наполнит.И запляшет белым лягушонкомСамолет, что в облаке таился.Берегитесь! Упадут обломки,Факелом трепещущим горя.Рассветет — и всё привычным станет,Ты тревожность ночи позабудешь,Ты пойдешь по улице веселойИ увидишь вдруг — с автомобиляПулеметы смотрят в облака.Декабрь 193991. «Здесь якорь залогом удачи минутной…»
Здесь якорь залогом удачи минутнойВ смолёную землю зарыт,Затем, что кончается мир сухопутныйУ этих изъеденных плит.Здесь влажное небо разбито на румбы,Шторма долетают сюда.И, крепко держась за чугунные тумбы,У стенки застыли суда.Здесь отдых нашли они, суши частицы,Но им повелят: «Оторвись!» —Один отвалил и тяжелою птицейНад бездною черной повис.Уйдет — зашатаются волны на воле,А где-то спокойное дно.Мы в море влюбляемся не оттого ли,Что нас презирает оно?Я прячусь в туман и от холода горблюсь,И море чревато бедой.И в воздухе пара испуганных горлицВедет разговор над водой.194092. Первый снег
В холодном зареве, ночамиЗима стояла у дверей,И были звезды огонькамиЕе огромных лагерей.Она шагала в небе ясном,И в этот час — ты видеть мог —Луна окрашивалась красным,И ветер леденил и жег.И небо гасло, тучи мчались,И из надвинувшейся тьмы,Все в белом, армии зимыНад площадями показались.И до утра за рядом ряд,Где неба черный край распорот,Полки немых ее солдатВступали в побежденный город,1940ПАВЕЛ КОГАН
Павел Давыдович Коган родился 4 июля 1918 года в Киеве в студенческой семье. В 1922 году семья переехала в Москву. После окончания школы он поступил в Московский институт истории, философии и литературы. В 1939 году он был принят на второй курс Литературного института им. Горького, где занимался в семинаре И. Сельвинского. Одновременно он продолжал заочно учиться в МИФЛИ и преподавал историю в средней школе.
Великая Отечественная война застала П. Когана в Армении, где он работал в геологической экспедиции. В армию его не взяли из-за плохого зрения. Вернувшись в Москву, Коган поступил на ускоренные курсы военных переводчиков и, закончив их, в январе 1942 год ушел на фронт добровольцем. Он был направлен военным переводчиком, инструктором по работе среди войск противника, но сразу же попросил зачислить его в полковую разведку. Позднее он стал помощником начальника штаба стрелкового полка по разведке.
23 сентября 1942 года лейтенант П. Коган, возглавлявший поиск разведчиков, погиб от пули немецкого снайпера у сопки Сахарная голова под Новороссийском. Поэт награжден посмертно мемориальной медалью литературного конкурса им. Н. Островского (1968), проводившегося Союзом писателей СССР и издательством «Молодая гвардия». Его произведения переведены на многие иностранные языки.
93. «И тишина густеет…»
И тишина густеет,И бродят ломкие тени,И в комнате чуть-чуть дымноОт трубок — твоей и моей…И я достаю осторожноИз ящика со стихамиБутылку, наверно, рома,А может быть, коньяку.И ты говоришь, улыбаясь:«Ну что же, выпьем, дружище!» —И ты выбиваешь о столМатросскую трубку свою.И ты запеваешь тихо(А за окошком ветер…)Чуть грустную и шальнуюЛюбимую песню мою.Я знаю, ты бред, мой милый,Ты дым, ты мечта, но всё же,Когда посинеют окна,Когда тишина звенит,Ты входишь, и ты садишьсяВозле окна на кушетку,Отчаянно синеглазыйРешительный и большой.ТЫ очень красив, мой милый!И ты приносишь с собоюЗапахи прерий и моря,Радости и цветов.И я улыбаюсь, я оченьРад твоему приходу.И ты говоришь «Павлушка,Дай закурить, браток…»Ты говоришь иначе,Ведь ты не умеешь по-русски,Ведь ты как будто испанец,А может быть, янки ты…И это совсем неважно —Я-то тебя понимаю,И ты говорить о буре,О море и о себе.И я тебе по секретуСкажу, до чего мне грустно.Скажу, до чего мне хочетсяТоже уйти с тобой.Поверю свои надежды,Которые не оправдались,Скажу про длинные ночи,Про песни, про ветер, про дым.Мне так хорошо с тобою,Мой милый, мой синеглазый…Я все-таки чуть-чуть верю,Что где-нибудь ты живешь.Я просто мечтатель, милый,Я просто бродяга по крови,И как-нибудь легким маемЯ вслед за тобой уйду.Неправда! Я просто трусишка,Который от скуки мечтает.И жизнь свою я кончуГосслужащим где-нибудь здесь.Но только мне очень грустноОсенними вечерами,Но только мне очень жуткоОт этой густой тишины…Мой милый, а может, всё-такиТы где-нибудь проживаешь?Быть может, я вру,Быть может,Я тоже могу уйти?..Зайди же, тебе я встречуУлыбкой и рукопожатьем,И мы с тобою сядемУ стекол, глядящих в ночь.Из ящика со стихамиЯ вытащу осторожноБутылку, наверное, рома,А может быть, коньяку.27 ноября 193494. «Дождик бьет по глади оконной…»
Дождик бьет по глади оконнойТихо в мире, и мир спит.А напротив меня воронаНа соседнем заборе сидит.Только это – затишье пред бурей,И земля в лихорадке дрожит,Будут дни – и рванутся пули,И по миру пойдут мятежи.Будет день…193495. «В этих строках всё: и что мечталось…»
В этих строках все: и что мечталосьИ что плакалось и снилось мне,Голубая майская усталость,Ласковые песни о весне,Дым, тоска, мечта и голубаяДаль, зовущая в далекий путь.Девочка (до боли дорогая,До того, что хочется вздохнуть).Шелест тополей. Глухие ночи,Пыль, и хрусткий снег, и светФонарей. И розовый и очень,Очень теплый и большой рассвет.Иней, павшие на землю тени,Синий снег (какой особый хруст!)…Я гляжу на сложное сплетеньеДней моих, и снов моих, и чувств.И стою, взволнован и задумчив,И гляжу взволнованно назад.Надо мною пролетают тучи,Звезды темно-синие висят.Месяц из-за тучи рожу высунул…И я думаю, взволнован и устал,Ой, как мало, в сущности, написано,Ой, как много, в сущности, писал!193496. «Ну скажи мне ласковое что-нибудь…»
Ну скажи мне ласковое что-нибудь,Девушка хорошая моя.Розовеют облака и по небуУплывают в дальние края.Уплывают. Как я им завидую!Милые смешные облака.Подымусь. Пальто надену. Выйду яПоглядеть, как небо сжег закат.И пойду кривыми переулками,Чуть покуривая и пыля.Будет пахнуть дождиком и булками,Зашуршат о чем-то тополя,Ветер засвистит, и в тон емуЧуть начну подсвистывать и я.Ну скажи мне ласковое что-нибудь,Девушка хорошая моя.193497. «Ветер, что устал по свету рыскать…»
Ветер, что устал по свету рыскать,Под стеной ложится на покой.И мечтаю о далеком ФрискоИ о том, как плещется прибой.И когда-нибудь лихой погодкойБудет биться в злобе ураган, —Я приду взволнованной походкойК тем маняще-дальним берегам…Я приду через чужие страны,Через песни дней и гром стихий,Я приду, чтоб взять у океанаСмех и солнце, друга и стихи.193498. «Я привык к моралям вечным…»
Я привык к моралям вечным.Вы болтаете сегодняо строительстве, конечно,об эпохе и о том, чтооторвался я, отстал и…А скажите – вы ни разуяблоки не воровали?Вы швырялися камнями,падали, орали песни,матерились так, что жутко,и орали: Колька, тресни!»?Вы купались ли в апреле,вы любили ль ночью звезды,синий дым, снежок и галок,и морозный крепкий воздух?А когда вы стали старше,вы девчонок целовали?Или это не влезаетв ваши скудные морали?Сколько знаете вы ночек,что вы дома не проспали,сколько девушек любили,сколько песен вы слыхали?Вы умеете, коль надо,двинуть с розмаху по роже?Вы умеете ли плакать?Вы читали ли Сережу?193499. «Нынче окна…»
Нынче окна невозможно синие,Просто невозможная шальная синь.Удивляются деревья в инее,Что луну никто не снес в Торгсин.До того она сегодня золотистая,До того веселым золотом горит,Что стихи выходят нказистыеИ куда-то к черту убегает ритм…1935100. «Я, наверно, родился поздно…»
Я, наверно, родился поздноИли рано.Мне – не понять.Эти слишком домашние звездыНе тревожат меня, не манят.Не разбить им и не нарушитьНадоевшей своей синевой,Устоявшийся на равнодушии,Утомительный мой покой.Отмахнусь.На простор. На улицу.Что же делать –Гостить так гостить.Надо быть молодцом,Не сутулиться,Не печалиться, не грустить.Шутки, что ли? Ну что же, вроде них.Только кто мне расскажет про то,Как мне быть без друзей и родиныПеред этою пустотой?Губы дрогнут. Но, крепко сжавши их,Я нагнуся, шагну, засвищу.От тоски, от обиды, от ржавчиныЧуть-чуть голову опущу.И пойду, чтоб вдыхать этот воздух,Чтоб метаться и тосковать.Я, наверно, родился поздноИли рано. Мне не понять.1935101. Гроза
Косым, стремительным угломИ ветром, режущим глаза,Переломившейся ветлойНа землю падала гроза.И, громом возвестив весну,Она звенела по траве,С размаху вышибая дверьВ стремительность и крутизну.И вниз. К обрыву. Под уклон.К воде. К беседке из надежд,Где столько вымокло одежд,Надежд и песен утекло.Далеко, может быть, в края,Где девушка живет моя.Но, сосен мирные рядыВысокой силой раскачав,Вдруг задохнулась и в кустыУпала выводком галчат.И люди вышли из квартир,Устало высохла трава.И снова тишь. И снова мир.Как равнодушье, как овал.Я с детства не любил овал,Я с детства угол рисовал!20 января 1936102. «Неустойчивый мартовский лед…»
Неустойчивый мартовский ледПешеходами изувечен.Неожиданно вечер придет,До усталости милый вечер.Мы останемся наедине –Я и зеркало. ПонемногуВ нарастающей тишинеЯ начну различать тревогу.Поболтаем. Закрыта дверь.И дороги неповторимы.О дорогах: они теперьНе всегда устремляются к Риму,И о Риме, который, поверь,Много проще и повторимее.Но дороги ведут теперьЛибо к Риму, а либо от Рима.Современники садят сады.Воздух в комнаты! Окна настежь!Ты стоишь на пороге беды.За четыре шага от счастья.Март 1936103. Монолог
Мы кончены. Мы отступили.Пересчитаем раны и трофеи.Мы пили водку, пили «ерофеич»,Но настоящего вина не пили.Авантюристы, мы искали подвиг,Мечтатели, мы бредили боями,А век велел – на выгребные ямы!А век командовал: «В шеренгу по два!»Мы отступили. И тогда криваяНас понесла наверх. И мы как надоПриняли бой, лица не закрывая,Лицом к лицу и не прося пощады.Мы отступали медленно, но честно.Мы били в лоб. Мы не стреляли сбоку.Но камень бил, но резала осока,Но злобою на нас несло из оконИ горечью нас обжигала песня.Мы кончены. Мы понимаем сами,Потомки викингов, преемники пиратов:Честнейшие – мы были подлецами,Смелейшие – мы были ренегаты.Я понимаю всё. И я не спорю.Высокий век идет железным трактом.Я говорю: «Да здравствует история!» –И головою падаю под трактор.5-6 мая 1936104. «Как Парис в старину…»
Как Парис в старину, ухожу за своей Еленой…Осень бродит по скверам, по надеждам моим, по пескам…На четыре простора, на четыре размаха вселенная!За четыре шага от меня неотступная бродит тоска.Так стою, невысокий, посредине громадной арены,как платок от волнения, смял подступившую жуть…Осень. Холодно. Ухожу за своею Еленой.Как Парис в старину, за своею бедой ухожу…Ноябрь 1936105. «Ночь пройдет по улицам…»
Ночь пройдет по улицамДо нездешниx улиц.Как она сутулится –Кофточка на стуле.Стали тени прочными,Сжали, окружая.Спишь, моя нарочная,Спишь, моя чужая.Полночь ветер мимо вел,Тишью запорошенный,Спишь, моя любимая,Спишь, моя xорошая.Можно сердце выложить.На! Чтоб стужу плавило!Не было! Было же!Не взяла – оставила.Дым плывет по комнате,Гарью темень полнит.Полночь спросит: «Помните?»Что ж, скажу, запомнил!Все запомнил накрепко,Только зубы xрустнули.В ванной, что ли, каплет так…Тихо как, грустно как…Грустным быть и гордым?Боль менять на удаль?Ночь идет по городу,Длинная, трудная.1936106. Поэту
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя…Н. ГумилевЭта ночь раскидала огни,Неожиданная, как беда.Так ли падает птица вниз,Крылья острые раскидав?Эта полночь сведет с ума,Перепутает дни – и прочь.Из Норвегии шел туман.Злая ночь. Балтийская ночь.Ты лежал на сыром песке,Как надежду обняв песок.То ль рубин горит на виске,То ль рябиной зацвел висок.Ах, на сколько тревожных летГоречь эту я сберегу!Злою ночью лежал поэтНа пустом, как тоска, берегу.Ночью встанешь. И вновь и вновьЗапеваешь песенку ту же:«Ах ты ночь, ты моя любовь,Что ты злою бедою кружишь?Есть на свете город Каир,Он ночами мне часто снится,Как стихи прямые твои,Как косые ее ресницы».Но, хрипя, отвечает тень:«Прекрати. Перестань. Не надо.В мире ночь. В мире будет день.И весна – за снега награда.Мир огромен. Снега косы,Людям – слово, а травам – шелест.Сын ты этой земли иль не сын?Сын ты этой земле иль пришелец?Выходи. Колобродь. Атамань.Травы дрогнут. Дороги заждались вождя…»«…Но ты слишком долго вдыхал тяжелый туман.Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя».14 марта 1937107. О пошлости
У каждой ночи привкус новый,Но так же вдребезги храпятИ спят, откушав, Ивановы,В белье, как в пошлости, до пят.А я один. Живи в пустыне.Иди, главы не нагибай,Когда бараньим салом стынетИх храп протяжный на губах.Куда идти, куда мне деться!От клизм, от пошлости, от сна!Так выручай, простое детствоИ лермонтовская сосна.И не уйти. Меня за локотьХватает мир их, и, рыгнув,Он хвалит Александра Блока,Мизинец тонко отогнув.Я бью наотмашь, и мгновенноОн внешне переменит суть,Он станет девушкой надменной,Пенснишки тронет на носу.И голосом, где плещет клизма,Пенснишки вскинув, как ружье,Он мне припишет десять «измов»И сорок «выпадов» пришьет.Я рассмеюсь, я эту рожуУзнаю всюду и всегда,Но скажет милая: «Быть может»,И друг мне руку не подаст,И будет утро… На рассветеМне скажет Александр Блок:«Иди, поэт, ищи по свету,Где оскорбленному есть чувству уголок».Иди, доказывай алиби,Алиби сердца, или вот –Вполне достаточный калибрМелкокалиберки «франкот».22 октября 1937108. Вступление к поэме «Щорс»
Я открываю окна в полночь.И, полнясь древней синевойИ четкостью граненой полнясь,Ночь проплывает предо мной.Она плывет к своим причалам,Тиха, как спрятанный заряд,Туда, где флаги раскачалаНеповторимая заря.Я слушаю далекий грохот,Подпочвенный, неясный гуд,Там поднимается эпоха,И я патроны берегу.Я крепко берегу их к бою.Так дай мне мужество в боях.Ведь если бой, то я с тобою,Эпоха громкая моя.Я дни, отплавленные в строки,Твоим началам отдаю,Когда ты шла, ломая сроки,С винтовкою на белый юг.Я снова отдаю их прозе,Как потрясающие те –В несокрушающих морозахИ в сокрушающей мечте.Как те, что по дороге ржавой,В крови, во вшах, в тоске утрат,Вели к оскаленной ВаршавеПолки, одетые в ветра.Прости ж мне фрондерства замашку,И всё, что спутал я, прости!Ведь всё равно дороги нашиПустым словам не развести.Так пусть же в горечь и в наградуПотомки скажут про меня:«Он жил. Он думал. Часто падал.Но веку он не изменял».23 октября 1937109. Бригантина (Песня)
Надоело говорить и спорить,И любить усталые глаза…В флибустьерском дальнем мореБригантина подымает паруса…Капитан, обветренный, как скалы,Вышел в море, не дождавшись нас.На прощанье подымай бокалыЗолотого терпкого вина.Пьем за яростных, за непохожих,За презревших грошевой уют.Вьется по ветру веселый Роджер,Люди Флинта песенку поют.Так прощаемся мы с серебристою,Самою заветною мечтой,Флибустьеры и авантюристыПо крови, упругой и густой.И в беде, и в радости, и в гореТолько чуточку прищурь глаза –В флибустьерском, в дальнем мореБригантина подымает паруса.Вьется по ветру веселый Роджер,Люди Флинта песенку поют,И, звеня бокалами, мы тожеЗапеваем песенку свою.Надоело говорить и спорить,И любить усталые глаза…В флибустьерском дальнем мореБригантина подымает паруса…1937110. «Тебе опять совсем не надо…»
Тебе опять совсем не надоНи слов, ни дружбы. Ты одна.Шесть сотен верст до ЛенинградаЗаснежены, как тишина.А я пишу стихи, которымУвидеть свет не суждено.И бьют косым крылом просторыВ мое обычное окно.И, чуть прищурившись, я слышу,Как каплет с крыш. Я слышу, как,Шурша, как шелк, спешат по крышамСтаринной выковки века,Как на распахнутом рассветеТы слезы вытерла с лица.Так мир устроен — дым и ветер,Размах и ясность до конца.1937111. Звезда
Светлая моя звезда.Боль моя старинная.Гарь приносят поездаДальнюю, полынную.От чужих твоих степей,Где теперь началоВсех начал моих и днейИ тоски причалы.Сколько писем нес сентябрь,Сколько ярких писем…Ладно — раньше, но хотя бСейчас поторопиться.В поле темень, в поле жуть –Осень над Россией.Поднимаюсь. ПодхожуК окнам темно-синим.Темень. Глухо. Темень. Тишь.Старая тревога.Научи меня нестиМужество в дороге.Научи меня всегдаЦель видать сквозь дали.Утоли, моя звезда,Все мои печали.Темень. Глухо. ПоездаГарь несут полынную.Родина моя. Звезда.Боль моя старинная.1937112. Последнее
Не надо. Уходи. Не больно. А сердце… Сердце – ерунда. И не такой. Простой и вольной, Большой запомню навсегда. И не тебя, совсем не эту Любил. И верил и сказал Совсем не этой. Где на свете Та, для которой я писал? И пусть другой на «Гере» якорь Подняв, опустит в глубину. Во сне приснишься – буду плакать, Проснусь – опомнюсь, улыбнусь. А если вновь потянет дымом И трубы грозы пропоют, Прочту стихи. Прощусь с любимой. Пойду в Испанию мою. И если пулей годы срежет, Мне будет умирать смелей За хлеб, за счастье и за нежность, За нежность девушки моей. 1937113. Состав
Он нарастал неясным гудом, Почти догадкой. И томил Тревожным ожиданьем чуда И скорой гибелью светил. Он рос. И в ярости и в грохоте Врезалася в версту верста, Когда гудка протяжным ногтем Он перестук перелистал. И на мгновенье тишиною, Как зной, сквозною пронизав Простор, он силою иною Ударил в уши и глаза И грянул. Громом и лавиной Он рушил сердце, как дубы. Гроза, грозя в глаза, что дина-Митом! Рванет. И время на дыбы. В поля, в расхристанную осень Войдя, как в темень искрой ток, Он стал на миг земною осью, Овеществленной быстротой. Но громом рельсы полосуя, Он нес с собой тоску и жизнь. Он был, как жизнь, неописуем И, как тоска, непостижим. Еще удар. И по пылище По грязи, в ночь, в тоску – далек, И, как на горьком пепелище, Мелькает красный уголек. (А если к горлу – смерти сила, Стихи и дни перелистав, Я вспомню лучшее, что было, – Сквозь ночь бушующий состав) 1937114. «Мы сами не заметили, как сразу…»
Мы сами не заметили, как сразуСукном армейским начинался год,Как на лету обугливалась фразаИ черствая романтика работ.Когда кончается твое искусство,Романтики падучая звезда,По всем канонам письменно и устноТебе тоскою принято воздать.Еще и строчки пахнут сукровицей,Еще и вдохновляться нам дано,Еще ночами нам, как прежде, снитсяДо осязанья явное Оно.О, пафос дней, не ведавших причалов,Когда, еще не выдумав судьбы,Мы сами, не распутавшись в началах,Вершили скоротечные суды!1937115. «Люди не замечают, когда кончается детство…»
Люди не замечают, когда кончается детство,Им грустно, когда кончается юность,Тоскливо, когда наступает старость,И жутко, когда ожидают смерть.Мне было жутко, когда кончилось детство,Мне тоскливо, что кончается юность,Неужели я грустью встречу старостьИ не замечу смерть?1937116. «Треть пути за кормой…»
Треть пути за кормой, И борта поседели от пены. Словно море, бескрайна Густого настоя вода. В ноябре уходил, Как Парис в старину за Еленой, Через год я нашел, Чтоб теперь потерять навсегда… Ты стоишь побледневшая, Моя золотая Елена, Через несколько лет Ты, как чайка, растаешь вдали… Я, твой атом ничтожный, Тебя принимаю, вселенная, От последней звезды До условностей грешной земли. Ничего, что потеряно (Я находил, значит, стоит Уставать и грести, И опять уставать и грести)… За любовь настоящую, За тоску голубого настоя, Если хочешь еще, Если можешь еще, то прости! Подымай паруса! Берега затянуло печалью… Отлегает заря, замирая, как голоса. Подымай паруса! Тишина пролетает, как чайка… Светит имя твое на разодранных парусах!..14-15 декабря. 1937117. «За десять миллионов лет пути…»
За десять миллионов лет пути Сейчас погасла звезда. И последний свет ее долетит Через четыре года. Девушка восемнадцати лет Пойдет провожать поезда И вдруг увидит ослепший свет, Упавший в черную воду. Девушка загрустит о ней, Утонувшей в черной воде. Так, погасшая для планет, Умрет она для людей. Я б хотел словами так дорожить, Чтоб, когда свое отсвечу, Через много лет опять ожить В блеске чьих-то глаз. 1938118. «Девушка взяла в ладони море…»
Девушка взяла в ладони море,Море испарилось на руках.Только соль осталась, но на северМедленные плыли облака.А когда весенний дождь упалНа сады, на крыши, на посевы,Капли те бродячие впиталБелый тополиный корень.Потому, наверно, ночью длиннойСнится город девушке моей,Потому от веток тополиныхПахнет черноморской тишиной.1938119. Ракета
Открылась бездна, звезд полна,Звездам числа нет, бездне – дна.ЛомоносовТрехлетний вдумчивый человечек,Обдумать миры подошедший к окну,На небо глядит и думает МлечныйБольшою Медведицей зачерпнуть.…Сухое тепло торопливых пожатий,И песня, старинная песня навзрыд,И междупланетный ВагоновожатыйРычаг переводит на медленный взрыв.А миг остановится. Медленной ниткойОн перекрутится у лица.Удар! И ракета рванулась к зениту,Чтоб маленькой звездочкой замерцать.И мир, полушарьем известный с пеленок,Начнет расширяться, свистя и крутясь,Пока, расстоянием опаленный,Водитель зажмурится, отворотясь.И тронет рычаг. И, почти задыхаясь,Увидит, как падает, дымясь,Игрушечным мячиком брошенный в хаосЧудовищно преувеличенный мяч.И вечность космическою бессонницейУ губ, у глаз его сходит на нет,И медленно проплывают солнца,Чужие солнца чужих планет.Так вот она – мера людской тревоги,И одиночества. И тоски!Сквозь вечность кинутые дороги,Сквозь время брошенные мостки.Во имя юности нашей суровой,Во имя планеты, которую мыУ моря отбили, отбили у крови,Отбили у тупости и зимы.Во имя войны сорок пятого года.Во имя чекистской породы.Во имя принявших твердь и воду.Смерть. Холод. Бессонницу и бои.А мальчик мужает… Полночью давнейГудки проплывают у самых застав.Крылатые вслед разлетаются ставни,Идет за мечтой, на дому не застав.И может, ему, опаляя ресницы,Такое придет и заглянет в мечту,Такое придет и такое приснится…Что строку на Марсе его перечтут.А Марс заливает полнебосклона.Идет тишина, свистя и рыча,Водитель еще раз проверит баллоныИ медленно пе-ре-ведет рычаг.Стремительный сплав мечты и теорий,Во всех телескопах земных отблистав,Ракета выходит на путь метеоров.Водитель закуривает. Он устал.Август 1939120. Тигр в зоопарке
Ромбическая лепка мускулаИ бронза – дьявол или идол,И глаза острого и узкогоНеповторимая обида.Древней Китая или Греции,Древней искусства и эротики,Такая бешеная грацияВ неповторимом повороте.Когда, сопя и чертыхаясь,Бог тварей в мир пустил бездонный,Он сам создал себя из хаоса,Минуя божии ладони.Но человек – созданье божие,Пустое отраженье бога –Свалил на землю и стреножил,Рукой уверенно потрогал.Какой вольнолюбивой яростьюЕго бросает в стены ящика,Как никнет он, как жалко старитсяПри виде сторожа кормящего,Как в нем неповторимо спаяныГустая ярость с примиренностью.Он, низведенный и охаянный,Но бог по древней одаренности.Мы вышли. Вечер был соломенный,Ты шел уверенным прохожим,Но было что-то в жесте сломанномНа тигра пленного похожим.19 ноября 1939121. «Всё на свете прощается…»
Всё на свете прощается,Кроме памяти ложнойИ детского ужаса.Нам с рожденья положеноПочти аскетическое мужество.И на стольких «нельзя»Наше детство сухое редело.Этот год перезяб,Этот год перемерз до предела.В этот год по утрамНам с тобою рубля не хватало,Чтоб девчонке купить молока,Чтоб купить папирос.Ты снимала с ресницподозрительные кристаллы,И, когда не писалось,Примерзало к бумаге перо.Что же, мы пережили,Двужильные настоящие,Что же, мы пережилиБез паники, не торопясь.И всего-то делов, что прибавилось в ящикеКомья строк перемерзших моихИ записок твоих бесконечная вязь.…………………………..Мы наверное выживем,Нам от роду такое положено,И не стоит об этом –Кому это, к дьяволу, нужно.Всё на свете прощается,Кроме памяти ложнойИ детского ужаса…1940122. Лисонька
Ослепительной рыжиныХодит лисонька у ручья,Рыжей искоркой тишиныБродит лисонька по ночам.Удивительна эта рыжь,По-французски краснеет – руж,Ржавый лист прошуршит – тишь,Можжевельник потянет – глушь.Есть в повадке её леснойИ в окраске древних монетТак знакомое: блеснет блесной,И приглушенное: не мне.Ходит лисонька у ручья,Еле-еле звучит ручей.Только лисонька та – ничья,И убор её рыжий ничей.Если сердит тебя намёк,Ты, пожалуйста, извини –Он обидою весь намок,Он же еле-еле звенит.Ноябрь 1940123. «Ковыль-трава и разрыв-трава…»
Ковыль-трава и разрыв-трава,И злая трава – полынь.Опять на Азорские островаМоре ведет валы.А ты, ты падаешь наискосок,Комнату запрудивСмертью своей и строкой своей,Рукой, прижатой к груди.Так вот он, берег последний твой,Последней строки предел.Стой и стынь, стынь и стойНад грудой дум и дел…1940124. Письмо
Жоре Лепскому
Вот и мы дожили,Вот и мы получаем весточкиВ изжеванных конвертах с треугольными штемпелями,Где сквозь запах армейской кожи,Сквозь бестолочьСлышно самое то,То самое, –Как гудок за полями.Вот и ты, товарищ красноармеец музвзвода,Воду пьешь по утрам из заболоченных речек.А поля между нами,А леса между нами и воды.Человек ты мой,Человек ты мой,Дорогой ты мой человече!А поля между нами,А леса между вами.(Россия!Разметалась, раскинуласьПо лежбищам, по урочищам.Что мне звать тебя?Разве голосом ее осилишь,Если в ней, словно в памяти, словно в юности:Попадешь – не воротишься.)А зима между нами,(Зима ты моя,Словно матовая,Словно ро сшитая,На большак, большая, хрома ты,На проселочную горбата,А снега по тебе – громада,Сине-синие, запорошенные.)Я и писем писать тебе не научен.А твои читаю,Особенно те, что для женщины.Есть такое в них самое,Что ни выдумать, ни намучить,Словно что-то поверено,Потом потеряно,Потом обещано.(…А вы всё трагической героиней,А снитесь – девочкой-неспокойкой.А трубач – тари-тари-та – трубит: «по койкам!»А ветра сухие на Западной Украине.)Я вот тоже любил одну, сероглазницу,Слишком взрослую, может быть слишком строгую.А уеду и вспомню такой проказницей,Непутевой такой, такой недотрогою.Мы пройдем через это.Как окурки, мы затопчем это,Мы, лобастые мальчики невиданной революции.В десять лет мечтатели,В четырнадцать – поэты и урки,В двадцать пять – внесенные в смертные реляции.Мое поколение –это зубы сожми и работай,Мое поколение –это пулю прими и рухни.Если соли не хватит –хлеб намочи потом,Если марли не хватит –портянкой замотай тухлой.Ты же сам понимаешь, я не умею бить в литавры,Мы же вместе мечтали, что пыль, что ковыль, что криница.Мы с тобою вместе мечтали пошляться по Таврии(Ну, по Крыму по-русски),A шляемся по заграницам.И когда мне скомандует пуля «не торопиться»И последний выдох на снегу воронку выжжет(Ты должен выжить, я хочу, чтобы ты выжил),Ты прости мне тогда, что я не писал тебе писем.А за нами женщины наши,И годы наши босые,И стихи наши,И юность,И январские рассветы.А леса за нами,А поля за нами –Россия!И наверно, земшарная Республика Советов!Вот и не вышло письма.Не вышло письма,Какое там!Но я напишу,Повинен.Ведь я понимаю,Трубач «тари-тари-та» трубит: «по койкам!»И ветра сухие на Западной Украине.Декабрь 1940125. «О чистая моя мечта…»
О чистая моя мечта,Какою ты оскоминой платилаЗа то, что правота моя — не та,И то, что выдумал, не воплотилось.Пройти по вечеру и обнаружить вдруг,Что фонари качаются, как идолы,И что листы кленовые вокруг,Как кисти рук отрубленных, раскиданы,Как чертовщиной древнею плелоОт медленно плывущих расстояний,Как двуедин, как обречен на сломИ, может быть, затем и постояненВесь ритуал тоски.О детство в легких зернышках росы,Пройди по лютикам подошвами босыми,Не повторись! Из множества РоссийЯ эту заповедь зову Россией.Тепло ты мое земное!Надо же так родиться,Ты слышишь: шумит за мноюГорчайшая традиция.Конец 1940126. Первая треть (Из романа в стихах)
…В последних числах сентября…Пушкин…Треть пути за кормой,И борта поседели от пены…Из ранних стихов ВладимираГлаваI
…Современники садят сады.Воздух в комнаты! Окна настежь!Ты стоишь на пороге беды.За четыре шага от счастья…Из ранних стихов Владимира1
В последних числах январяОн дописал свою поэму.Из дебрей вылезшая тема,Трактуя горе и моря,Любовь, разлуку, якоря,Ломала ноги о коряги.Едва ль он тему покорял,Скорее тема покоряла.Но, как бы ни было, она,Поэма то есть, стала пачкойЛистов исписанных.Финал,однако, ставящий задачи.В тот день он получил письмоВ тонах изысканно-любезных.Олег писал, что-де восьмойПроходит месяц,Что-де безднаСтихов, обид и новостей,Что нету поводов для злости,Что он сегодня ждет гостей,Когда желает сам быть гостем.…3
Взбежав по лестнице на третий,Знакомый с стародавних пор,Он понял, что спокойно встретитТам предстоящий разговор.Что тут помочь, похоже, нечем,Но трудно было отвыкатьОт тех стихови от дощечки:«Н. С. Заречин, адвокат».Отец Олега адвокатом,Забыв в тринадцатом Уфу,Лысел, жил в меру небогато,Но с Цицероном на шкафу.Владимир позвонил, едва лиИмеет смысл живописать,Как друга блудного встречалиВ семье Заречиных, как мать,Мария Павловна, в пуховомПлатке, его целуя в лоб,Слезу смахнув, находит поводВвернуть словцо про Пенелоп.«Мы с Машей вас так ждали, милый…»Как сердится Олег на мать.«Я тридцать лет назад учила,Тебе меня не поправлять!»4
Квартиры юности и детства,Куда нам деться от тоски,Пройдись, пересчитай наследство,Стихов и нежности ростки.Подруги наши нам простилиВсю сумму дорогих примет,Мы руки милые, простыеСлучайно жали в полутьме.Мы первый раз поцеловали,Мы спорили до хрипоты,Потом мы жили, забывали,Мы с жизнью перешли на «ты».Мы выросли, мы стали строже,Ни жен, ни семей не хуля,Нам жалко иногда дорожек,Где нам с девчонкой не гулять.Но отступленье вязнет в датах,И если сваливать вину —Сам Пушкин так писал когда-то,А я ж не Пушкин, entre nous.И так оставим это, право,Добавив, что Марины нет,По коридору и направоПройдем с Олегом в кабинет.5
Уже дочитаны стихи.Олег, закуривая, стоя:«Ну что ж, пожалуй, не плохи,А только и плохих не стоят.А пахнут, знаешь, как тарань, —Приспособленчеством и дрянью.Того гляди, и трактора Бравурной песенкою грянут.И тут же, “не сходя с мостов”,Безвкусицей передовицыНачнут высказывать восторгОрденоносные девицы.Ты знаешь сам — я им не враг,Ты знаешь, папа арестован.Но я не вру, и я не врал,И нету времени простого.Он адвокат, он наболтал,Ну, анекдотец — Брут на воле.В них стержня нет, в них нет болта.Мне лично больно, но не боле.Но, транспортиром и мечомПерекроив эпоху сразу,Что для искусства извлечетОпальный человечий разум?Боюсь, что ничего. Взгляни:Французы, что ли?Ну, лавина!А что оставили они —Недопеченного Давида.Ну что еще? Руже де Лиль?Но с тиною — бурбонских лилийЕго навеки отдалилТот "Ягуар" Леконт де Лиля.Искусство движется теперьГоризонтально. Это горько,Но выбирай, закрывши дверь,"Виргиния" или махорка.Ну что же, опростись пока,Баб шшупай да подсолнух лускай,А в рассужденье табакаЛет через сто дойдем до "Люкса",Без шуток. Если ты поэтВсерьез. Взаправду. И надолго.Ты должен эту сотню летПрожить по ящикам и полкам.Росинкой. Яблоком. Цветком.Далеким переплеском Фета,Волос девичьим завиткомИ чистым маревом рассвета.А главное, как ни крути, —Что делал ты и что ты сделал?Ты трактористку воплотилВ прекрасной Афродиты тело.Ты непонятен им, поверь,Как Пастернак, как громы Листа.Но Листа слушают — помёр,А ты — ты будешь вновь освистан.А выход есть. Портьеры взмах —И мир уютом разграничен,Мы сядем к огоньку. Зима.Прочтем Рембо, откроем Ницше.И вот он, маленький, но наш,Летит мечтой со стен и окон,И капли чистого винаПереломляют мир высокий».6
Владимир встал. Теперь он знал,Что нет спокойствия. Пожалуй,Лишь ощущений новизнаЕго от крика удержала.Он оглянулся, что же, тутОн детство прожил, юность начал,Он строчек первых теплотуИз этих дней переиначил.Но медной ярости комокЖег губы купоросом.ПрощеУйти, пожалуй,Но порог?Но всех тревог последний росчерк?Нет, отвечать! И на лету,Когда еще конца не ведал,Он понял — правильно!И тут Предельной честности победа.7
«Пока внушительны портьеры,Как русский довод — “остолоп”,И мы с тобой не у барьера,Мы говорим. Мы за столом,И лунный свет налит в стекло,Как чай. И чай налит, как милость,И тень элегий и эклогВ твоих строках переломилась.Я знаю всё. И как ты куришь,А в рассужденье грез и лирКакую точно кубатуруИмеет твой особый мир.И как ты скажешь: “В январеНад городом пылает льдинка,Да нет, не льдинка, погляди-ка,Горит, как шапка на воре”.И льдинка вдрызг. И на осколкахТы это слово надломил,От этой вычурности колкойМне станет холодно на миг.Философ. Умница. Эстет,Так издевавшийся над щами.Ты знаешь, что на свете нетСтрашней, чем умные мещане.Чем чаще этот род за нас,Чем суть его умнее лезет,Тем выше у меня ценаНа откровенное железо.Да, транспортиром и мечомПерекроив эпоху сразу,Он в первой грусти уличен,Опальный человечий разум.Так, сам не зная почему,Забыв о верности сыновней,Грустит мальчишка. И емуДругие горизонты внове.Горизонтально, говоришь?Быстрее, чем ты напророчил,Он дочитает буквари,Он голос обретет и почерк.Профессор мудрый и седой,Колумб, который открываетЦветенье новое садов, —Его никто не понимает.Но метод, стиль его побед —В нем стиль и метод твой, эпоха.Его не понимают? — Плохо,Как плохо, если десять лет.А ты, ты умненьким чижомВ чижином маленьком уютце,Ты им враждебный и чужой,Они пройдут и рассмеются.И что ты можешь? Что ты мог?Дымок по комнате протащишь,В стихах опишешь тот дымокИ спрячешь в сокровенный ящик.Души, душе, душой, душа, —Здесь мысль к пошлости околышек!» –«Ты этим воздухом дышал!» —Есть гордость временем своим,Она мудрей прогнозов утлых,Она тревогой напоит,Прикрикнет, если перепутал,И в этой гордости простойТы не найдешь обычной темы:“Открой окно — какой простор!Закрой окно — какая темень!”Есть мир, он, право, не четаТвоей возвышенной пустыне,В нем так тревога начата,Что лет на триста не остынет.Крушенье личности и Трой,Суровая походка грома!Суровый мир, простой, огромный,Распахнутый для всех ветров…»Глава II
…Можно сердце вылечить —На! — чтоб стужу плавило.Не было? Было же!Не взяла. — оставила…Из ранних стихов Владимира…Был разговор о свинстве сфинксов,О принципах и принцах, но весомБыл только темный призвук материнстваВ презренье, в ласке, в жалости — во всем….Пастернак1
Ну что ж, похоже в самом деле,Я победитель. Значит — быть.Как мы тревогу не разделим,Как мне ее не разлюбить,Как от победы этой грустнойНе закружится голова —Здесь начинается искусство,И здесь кончаются слова.Но даже если ты уверен,Что не напутано в «азах»,Ты одинок в огромной мере,Как Женька некогда сказал.2
Буран, буран. Такая стужа.Да лед звенит. Да тишина.О молодость! Вино, да ужин,Да папиросы, да Она —Ну, чем, голодная и злая,Ты бредишь полночью такой?Гудки плывут, собаки лаютС какой-то зимнею тоской.3
Так возвращается ВладимирК весьма условной теплоте.Не соразмерив пыл и имя,Он только комнатой владел.Семиметровая обительСуровой юности! Прости,Коль невниманием обиделИль раньше срока загрустил.Там так клопы нещадно жрали,Окурки дулися в лото,Там крепко думалось, едва лиНам лучше думалось потом.4
Он жил тогда за Белорусским,И, от Заречиных бредя,Он думал с царственным и узкимПрезреньем истинных бродягОб ужине и о портьерах.И сам того не замечал,Что это детство или ересьИ повторение начал.Но это так легко вязалосьС мечтой об ужине, что он,Перебродив совсем, к вокзалуБыл просто очень утомлен.5
Но вот и дом. Такою ночьюЕму в буран не улететь,Он фонарями притороченК почти кромешной темноте.В подъезде понял он и принял, —То беспокойство, что ловил,Звалось Заречиной МаринойИ безнадежностью в любви.6
– Фу, видно, все-таки дождалась.– Марина?– Я.– Какой судьбой?Какими судьбами?– Ты талый.Ты каплешь весь. Да ну, постой!– Да нет, откуда?– Ну уж, знаешь,Ты не излишне comme il faut.Ты, видно, вправду не считаешьМеня особенной лафой.А ларчик просто — я к подруге.Ночую. Рядом. За углом.Да то ли детством, то ли вьюгой,Как видишь, в гости примело.7
Пока с необъяснимым рвеньемОн снег сбивает с рукавов,Ругает стужу, ищет веникИ постигает — «каково!»,Марина смотрит, улыбаясь, —Мальчишка. Рыцарь и аскет.И только жилка голубаяПросвечивает на виске……9
Но было что-то, что внезапноПришло и стало тишиной,Как еле уловимый запахИ привкус горечи иной.Так всем догадкам намечатьсяИз тех, которым сужденоСтать спутником и домочадцем,Ночной тревогой и денной.И, начинаясь с «неужели»,Через секунду став «ну да»,Они придут к тебе, как шелест,И опрокинут как удар…… 12
О мальчики моей поруки!Давно старьевщикам пошлиСмешные ордерные брюки,Которых нам не опошлить.Мы ели тыквенную кашу,Видали Родину в дыму.В лице молочниц и мамашиМы били контру на дому.Двенадцатилетние чекисты,Принявши целый мир в родню,Из всех неоспоримых истинМы знали партию одну.И фантастическую честностьС собой носили как билет,Чтоб после, в возрасте известном,Как корью, ей переболеть.Но, правдолюбцы и аскеты,Всё путали в пятнадцать лет.Нас честность наша до рассветаВ тревожный выводила свет.На Украине голодали,Дымился Дон от мятежей,И мы с цитатами из ДаляСледили дамочек в ТЭЖЕ.Но как мы путали. Как сразуМы оказались за бортом,Как мучились, как ум за разум,Как взгляды тысячи сортов.Как нас несло к чужим. Но нетуДругих путей. И тропок нет.Нас честность наша до рассветаВ тревожный выводила свет.О Родина! Я знаю шаг твой,И мне не жаль своих путей.Мы были совестью абстрактной,А стали совестью твоей.13
Еще о честности. Ты помнишь,Плечом обшарпанным впередОгромный дом вплывал в огромныйДождя и чувств круговорот.И он навеки незапятнан,Тот вечер. Дождик моросилНа Александровской. На пятомЯ на руках тебя носил.Ты мне сказала, что не любишь.И плакала. Затем, что такЛюбить хотелося, что губыСвела сухая маета.Мы целовались. Но затем ли,Что наша честность не могла,Я открывал тебя, как земли,Как полушарья Магеллан.Я целовал твои ресницы,Ладони, волосы, глаза,Мне посегодня часто снитсяСолоноватая слеза.Но нет, не губы. Нам в наследство,Как детства запахи и сны, —Что наша честность вне последствийИ наши помыслы ясны.14
Он должен ей сказать, что очень…Что он не знает, что сказать.Что можно сердце приурочитьК грозе. И вот потом гроза.И ты ни слова не умеешьИ ходишь не в своем уме,И все эпитеты из Мея,А большее нельзя уметь…Он должен ей сказать всю этуОгромную, как мир, муру,От часа сотворенья светаБытующую на миру.Не замуруй ее. ОплошностьВ другую вырастет беду.Она придет к тебе как пошлость,Когда отвергнешь высоту.Он должен ей сказать, что любит,Что будет всё, что «будем жить».Что будет всё. От первой грубойДо дальней ласковой межи.И в медленные водопадыСтекут секунды. Тут провал.Тут что-то передумать надо.Здесь детской честности права.Здесь брат. Ну да, Олег. И, зная,Что жизнь не ребус и кроссворд,Он, путая и запинаясь,Рассказывает ей про спор.Про суть. Про завязь. Про причины.Про следствия и про итог.Сам понимая, что мужчинаЗдесь должен говорить не то.Но верит, что поймет, что счас онОкончит. Скажет про любовь.Что это нужно. Это частность,И он тревогою любой,Любою нежностью отдышитЛадони милые. Ну да!И все-таки он ясно слышит,Как начинается беда.Она пуховым полушалкомМахнет, чтоб спрятать дрожь рукой:«Какой ты трус! Какой ты жалкий!И я такого! Боже мой!..»И с яростью, и с сожаленьемОтходы руша и ходы:«Ничтожество. Приспособленец.Ты струсил папиной беды!»И хлопнет дверью. И растаетВ чужой морозной темноте.15
О молодость моя простая,О чем ты плачешь на тахте?ГЛАВА III
1
Зимой двадцать второго годаОт Брянского на ПодвескиТрясет по всем Тверским-ЯмскимНа санках вымершей породы,На архаичных до пародий,Семейство Роговых. А снегСлепит и кружит. И ВолодеКриницы снятся в полусне,И тополей пирамидальныхГотический собор в дымуЗа этой далью дальней-дальнейПриснится в юности ему.2
Что вклинивалось самым главнымВ прощальной суеты поток,Едва ль Надежда НиколавнаСама припомнила потом.Но опостылели подруги,И комнаты, и весь мирок,И все мороки всей округиДо обморока. До морок.И что ни говори, за двадцать.Ну, скажем, двадцать пять. ХотяИ муж и сын, но разобраться —Живешь при маме, как дитя.Поэтому, когда СережаСказал, что едем, что Москва,Была тоска, конечно; всё жеБыла не главною тоска.3
Сергей Владимирович Рогов,Что я могу о вас сказать?Столетье кружится дорога,Блюстителей вводя в азарт.Вы где-то за «Зеленой лампой»,За первой чашей круговой,За декабристами — «Сатрапы!Еще посмотрим, кто кого!»За петрашевцами, Фурье ли,Иль просто нежность затая:«Ну где нам думать о карьере,Россия, родина моя!»Вы где-то за попыткой робкойИдти в народ. Вы арестант.Крамольник в каменной коробке,В навеки проклятых «Крестах».И где-то там, за далью дальней,Где вправду быть вы не могли,По всей Владимирке кандальнойНачала ваши залегли.Да лютой стужею сибирскойСнегами замело следы,И мальчик в городе СимбирскеНад книгой за полночь сидит.Лет на сто залегла дорога,Блюстителей вводя в азарт.Сергей Владимирович Рогов,Что я могу о вас сказать?Как едет мальчик худощавый,Пальтишко на билет продав,Учиться в Питер. Пахнет щамиИ шпиками по городам.Решетчатые тени сыскаВ гороховом пальто, однаНад всей империей РоссийскойСтолыпинская тишина.А за московскою, за старойПо переулкам ни души.До полночи гремят гитары,Гектограф за полночь шуршит.И пробивалася сквозь плесень,И расходилась по кругамГектографированной прессыКонспиративная пурга.4
Вы не были героем, Рогов,И вы чуждалися газет,Листовок, сходок, монологовИ слишком пламенных друзей.Вы думали, что этот колоссНе свалит ни одна волна.Он задушил не только голос,Он душу вытрясет сполна.Но родина моя, ведь надо,Ведь надо что-то делать? Жди!Возьми за шиворот и на домДва тыщелетья приведи.Давай уроки лоботрясам.В куртенке бегай в холода.Недоедай. Зубами лязгай.Отчаивайся. Голодай.Но не сдавай. Сиди над книгойДо дворников. До ломоты.Не ради теплоты и выгод.Не ради благ и теплоты,Чтоб через сотни лет жила быРоссия лучше и прямей.Затем, что Пестель и ЖелябовДо ужаса простой пример.5
Но трусом не были. И где-тоСосало все же, что скрывать,Ругаясь, прятали газетыИ оставляли ночеватьВ той комнатенке на четвертом,На койке с прозвищем «шакал»,Каких-то юношей в потертых,В благонадежных пиджаках,И жили, так сказать, помалу(Ну гаудеамус на паи),И числились хорошим малым,Без кругозора, но своим.6
Так жили вы. Тащились зимы,Летели весны. По утрамВас мучили неотразимойТоской мальчишеской ветра.Потом война. В воде окопной,В грязи, в отбросах и гноюПоштучно, рознично и скопомКровавый ростбиф подают.Он вшами сдобрен. Горем перчен.Он вдовьею слезой полит.Им молодость отцов, как смерчем,Как черной оспой, опалит.Лабазники рычали «Славу»Не в тон и все же в унисон.Восторженных оваций лава.Облавы. Лавку на засов —И «бей скубентов!» И над всеюИмперией тупой мотив.И прет чубатая Расея,Россию вовсе замутив.7
Ну что же, к вашей чести, Рогов,Вы не вломилися в «порыв».Звенят кандальные дороги —Товарищей ведут в Нарым.И в памяти висит как запон,Все прочее отгородив.Махорки арестантский запахИ резкий окрик: «Проходи!»И где-то здесь, сквозь разговорыПробившись, как сквозь сор лопух,То качество, найдя опору,Пробьет количеств скорлупу.Здесь начинался тонкий оттиск,Тот странный контур, тот нарядТех предпоследних донкихотовОсобый, русский вариант.8
Я не могу без нежной злобыПрипомнить ваши дни подряд.В степи седой да гололобойНочь отбивался продотряд.Вы шли мандатом и раздором,Кричали по ночам сычи.На всех шляхах, на всех просторах«Максим» республике учил.И что с того, что были «спецом»И «беспартийная душа».Вам выпало с тревогой спеться,Высоким воздухом дышать.Но в партию вы не вступили,Затем, что думали и тут,Что после боя трусы илиПрохвосты в армию идут.Так вы остались вечным «замом»,И как вас мучило поройТоской ущербною, той самойТоской, похожей на порок.Наивный выход из разлада —Чтоб ни уюта, ни утех,Чтоб ни покоя, ни оклада,Когда партмаксимум у тех.9
Итак, зимой двадцать второгоТрясет извозчик легковойСедой, заснеженной МосквойК еще не обжитому крову.Семейство Роговых. По бровиУкутанный в худой азям,Уходит ветер, он озябСнега крутить до самых кровель.Итак, зимой двадцать второгоВы едете с семьей в Москву —Привычность города родногоМенять на новую тоску.10
Поскольку вы считались самымСвоим средь чуждых наотрез,Вас посылали важным замомВ столицу. В центр. В новый трест.И, зная вас, вам предложилиВ Москву поехать и купитьСебе квартиру, дабы жили,Как спецам полагалось жить.И вы купили на Миусской(Чтоб быть народу не внаклад)Достаточно сырой и узкий,Достаточно невзрачный склад.И, приведя его в порядокИ в относительный уют,Вы приготовились к парадуИ спешно вызвали семью.11
«Да деньги ж не мои — народа!»— «О боже, право, тонкий ход.И как я вышла за урода?Ханжа, святоша, Дон Кихот!»Мир первый раз смещен. ВолодяЗаснет сегодня в темноте.Среди рогож, среди полотен,Болотом пахнущих и тем,Чего он не видал ни разу.А мама плачет. По угламШуршит в тазах и лезет в вазуИ чуть потрескивает мгла.Лирическое отступление из недописанной главы
Есть в наших днях такая точность,Что мальчики иных веков,Наверно, будут плакать ночьюО времени большевиков.И будут жаловаться милым,Что не родились в те года,Когда звенела и дымилась,На берег рухнувши, вода.Они нас выдумают снова –Сажень косая, твердый шаг –И верную найдут основу,Но не сумеют так дышать,Как мы дышали, как дружили,Как жили мы, как впопыхахПлохие песни мы сложилиО поразительных делах.Мы были всякими. Любыми.Не очень умными подчас.Мы наших девушек любили,Ревнуя, мучась, горячась.Мы были всякими. Но, мучась,Мы понимали: в наши дниНам выпала такая участь,Что пусть завидуют они.Они нас выдумают мудрых,Мы будем строги и прямы,Они прикрасят и припудрят,И все-таки пробьемся мы!Но людям родины единой,Едва ли им дано понять,Какая иногда рутинаВела нас жить и умиратьИ пусть я покажусь им узкимИ их всесветность оскорблю,Я – патриот. Я воздух русский,Я землю русскую люблю,Я верю, что нигде на светеВторой такой не отыскать,Чтоб так пахнуло на рассвете,Чтоб дымный ветер на песках…И где еще найдешь такиеБерезы, как в моем краю!Я б сдох, как пес, от ностальгииВ любом кокосовом раюНо мы еще дойдем до Ганга,Но мы еще умрем в боях,Чтоб от Японии до АнглииСияла Родина моя.Глава IV
Детство милое. Как мне известенЗапах твой, твой дым, твое тепло.Из ранних стихов ВладимираВ детстве, может, на самом делеПару хороших найду я дней.Маяковский1
Купили снегиря на пару,но не пошли пока домой.Тяжелый гам, как мокрый парус,чуть провисал над головой.Рыдали ржавые лисицы,цыган на скрипке изнывал,и счастье прянишным девицамханжа веселый продавал.И пахло стойбищем, берлогой,гнилой болотною травой.И мокрый гам висел пологонад разноцветною толпой.Миусский рынок пел и плакал,свистел, хрипел и верещал,и солнце проходило лакомпо всем обыденным вещам.И только возле рей и крынокредел, плевался и сорилохотничий и птичий рынок…2
…О проливные снегири…О детства медленная память,снегирь, как маленький огонь,как «взять на зуб», как пробный камень.Пройдите у чужих окони вспомните. Не постепенно —захлеблой памятью сплошной —те выщербленные ступени,тот привкус резкий и блатной.Там густо в воздухе повисли,прямой не видя на пути,Начало хода, контур мысли,поступков медленный пунктир.Но это сжато до пределав малюсенький цветастый мир,но там начало пролетело.Пройди неслышно… Не шуми…3
Его возила утром мамана трех трамваях в детский сад,далеко, за заводом АМО,куда Макар гонял телят.Где в арестантские халатычасов на восемь водворят,где даже самый дух халатен,о «тетях» и не говоря,но где плывут в стеклянных кубахв воде общественной, ничьей,к хвосту сходящие на убыльотрезки солнечных лучей;где верстаком нас приучали,что труд есть труд и жизнь — труд,где тунеядцев бьют вначале,а после в порошок сотрут;где на стене, как сполох странныйтех неуверенных годов,на трех языках иностранныхизображалось: «Будь готов!»О, мы языков не учили,зато известны были намот Индонезии до Чиливождей компартий имена.4
В те годы в праздники возилинас по Москве грузовики,где рядом с узником Бразилиихудожники изобразилиКерзона (нам тогда грозили,как нынче, разные враги).На перечищенных, охрипшихврезались в строгие векаимпериализм, Антанта, рикши,мальчишки в старых пиджаках.Мальчишки в довоенных валенках,оглохшие от грома труб,восторженные, злые, маленькие,простуженные на ветруКогда-нибудь в пятидесятыххудожники от мук сопреют,пока они изобразят их,погибших возле речки Шпрее.А вы поставьте зло и косовперед стремящиеся упрямо,чуть рахитичные колесагрузовика системы АМО,и мальчики моей порукисквозь расстояние и изморозьпротянут худенькие рукитотемом коммунизма.5
А грузовик не шел. Володяв окно глядел. Губу кусал.На улице под две мелодиимальчишка маленький плясал.А грузовик не шел, не ехал.Не ехал и не шел. Тоска.На улице нам на потехумальчишка ходит на носках.И тетя Надя, их педолог,сказала: «Надо полагать,что выход есть и он недолог,а надо горю помогать.Мы наших кукол, между прочим,посадим там, посадим тут.Они – буржуи, мы – рабочие,а революции грядут.Возьмите все, ребята, палки,буржуи платят нам гроши;организованно, без свалкибуржуазию сокрушим».Сначала кукол били чинно,и тех не били, кто упал,но пафос бойни беспричиннойуже под сердце подступал.И били в бога и в апостолаи в христофор-Колумба-мать,и невзначай лупили по столу,чтоб просто что-нибудь сломать.Володя тоже бил. Он куклес размаху выбил правый глаз,но вдруг ему под сердце стукнулакривая ржавая игла.И показалось, что у куклыиз глаз, как студень, мозг ползет,и кровью набухают букли,и мертвечиною несет,и рушит черепа и блюдца,и лупит в темя топоромне маленькая революция,а преуменьшенный погром.И стало стыдно так, что с глаз бы,совсем не слышать и не быть,как будто ты такой, и грязный,и надо долго мылом мыть,Он бросил палку и заплакал,и отошел в сторонку, сел,и не мешал совсем, однакосказала тетя Надя всем,что он неважный октябреноки просто лживый эгоист,что он испорченный ребеноки буржуазный гуманист.(…Ах, тетя Надя, тетя Надя,по прозвищу «рабочий класс»,я нынче раза по три на деньвстречаю в сутолоке вас…)6
Домой пошли по 1-й Брестской,по зарастающей быльем.В чужих дворах с протяжным трескомсушилось чистое белье.И солнце падало на кровлигрибным дождем, дождем косым,стекало в лужу у «ТорговлиПерепетусенко и сын».Володя промолчал дорогу,старался не глядеть в глаза,но возле самого порога,сбиваясь, маме рассказалпро то, как избивали кукол.про «буржуазный гуманист»…На лесенке играл «Разлуку»слегка в подпитье гармонист.Он так играл, корявый малый,в такие уходил баса,что аж под сердцем подымаласьнеобъяснимая слеза.7
А мама бросила покупки,сказала, что «теряет нить»,сказала, что «кошмар» и — к трубке,скорее Любочке звонить.(Подруга детства, из удачниц,из дачниц. Всё ей нипочем,образчик со времен задачников,за некрасивым, но врачом).А мама, горячась и сетуя,кричала Любочке: «Позор,нельзя ж проклятою газетоюзакрыть ребенку кругозор,Ведь у ребенка “табуль раса”(Да ну из фребелевских, ну ж),а им на эту “табуль” — классыбуржуев, угнетенных. Чушь.Володя! Но Володя тонкий,особенный. Не то страшит.Ты б поглядела на ребенка —он от брезгливости дрожит,Всё, мой апостол, что-то ищет.Ну, хватит — сад переменю.Ах, Надя, — толстая бабища,безвкуснейшая парвеню».8
Володя слушал, и мокрицамежду лопаток проползла.Он сам не ведал, что случится,но губы закусил со зла.Какая-то чужая силана плечи тонкие брела,подталкивала, выносила…Он крикнул: «Ты ей наврала.Вы обе врете. Вы — буржуи.Мне наплевать. Я не спрошу.Вы клеветуньи. Не дрожу исовсем от радости дрожу».Он врал. Да так, что сердце екнуло.Захлебываясь счастьем, врал.И слушал мир. И мир за окнами«Разлуку» тоненько играл.1939-1941127. «Нам лечь, где лечь…»
Нам лечь, где лечь,И там не встать, где лечь.. . . . . . . . . . . . . . . . . И, задохнувшись «Интернационалом»,Упасть лицом на высохшие травы.И уж не встать, и не попасть в анналы,И даже близким славы не сыскать.Апрель 1941БОРИС КОСТРОВ
Борис Алексеевич Костров родился в 1912 году в Петербурге, в семье конторского служащего Путиловского завода. Учился в трудовой школе. Работал на фабрике имени Володарского, затем в числе других комсомольцев был направлен на работу в один из совхозов Ленинградской области.
Первое стихотворение Кострова «Трактористы» было опубликовано в 1932 году в журнале «Резец». В 1934 году поэт поступил учиться в Рабочий литературный университет имени А. М. Горького, по окончании его работал в редакции районной газеты «За колхоз» (г. Остров Псковской области). Вернувшись в 1937 году в Ленинград Костров печатался в журналах «Резец», «Звезда», «Ленинград». В 1941 году вышел первый сборник стихов поэта «Заказник».
24 июня 1941 года Костров добровольцем ушел на фронт, участвовал в боях на Волховском, Калининском фронтах, в Карелии. Был трижды ранен. В 1943 году был направлен в танковое училище, окончив его через год вновь участвовал в боях в составе войск Прибалтийского фронта.
11 марта 1945 года при штурме г. Крейцбурга (Восточная Пруссия) командир самоходки Б. Костров получил тяжелое ранение. Умер 14 марта 1945 года. Похоронен в братской могиле на центральной площади г. Крейцбурга (ныне поселок Енино Багратионовского района Калининградской области).
128. Бессонница
Ветер ветку ивы клонит,Ни тумана, ни росы.Частокол ломая, кониПробираются в овсы.Чуть осока шевелится,Берег, омель, невода.Не читается, не спитсяИ не тянет никуда.На столе коврига хлеба,Соль да кринка молока.В эту горницу тебе быЗалететь издалека.Я бы скатертью льняноюЗастелил сосновый стол…Баяниста бы с женоюВ полночь темную привел.Мы бы спели и сплясали,Подружились бы с тобой.Люди добрые сказали б:«Свадьба здесь – не за горой».Только это – небылица,Далека ты, как звезда,Не читается, не спитсяИ не тянет никуда.1938129. В лесу
А. Решетову
Лесные озера, долины,Бугры и сосняк без конца.К берлогам и норам зверинымТропинки ведут от крыльца.Бери патронташ и двустволку,Потертую сумку и нож,Не встретишь поджарого волкаЛису золотую убьешь.А если, усталый немного,Почувствуешь жажду в груди,На дно комариного логаК ручью по обрыву сойди.И слушай, как щелкают птицы,Напейся воды ледяной,И девушку вспомнив, лисицуПогладь осторожно рукой.1939130. Заказник
Заросший земляничником курган.Таскают хвою муравьи на спинах.Растет и зреет ярая малина.Клыкастый пень стоит как истукан.Кроты пещеры под корнями роют,И в тишине – до звезд вознесена –О купол неба бьется головою,Не в силах с места тронуться, сосна.По ветру к солнцу медленно летитПернатых новоселов стая,Но безучастно – с дерева – седаяСова на мир полуденный глядит.Безмолвствую в раздумье.Очарован речушкою, что буйствует во рву.… Я счастлив тем, что я к земле прикован,Что я во всем, как всё во мне, живу!1939131. У обрыва
Шумят чуть слышно над обрывом ели,Колышутся тенистые леса…Мои надежды снова просветлели,Как над безлюдным долом небеса.Я полюблю какую-то из русых.Но где она, в каком краю живет?Не для нее ли на рябине бусы,Не для нее ли яблоня цветет?И не о ней ли птицы, улетая,Вдруг загрустят, когда она им вслед,На миг про всё на свете забывая,Махнет платком багряным, как рассвет?Шумят чуть слышно ели над обрывом,Стучит пернатый труженик в дупле…И я хочу любить и быть любимымНа светлой нашей, солнечной земле!1939132. Раздумье
Над мхом зарастающим тыномВсю ночь — от зари до зари —Багряные гроздья рябиныКачаются, как снегири…И в озере плещутся рыбы.А дальше — долина, и в ней —Камней седоватые глыбыПохожи на груды костей.Здесь ветер размашистый жестче,Кричит коршунье на заре.…Опять осыпаются рощиИ шорох листвы на дворе.Что делать мне в пору такую,Податься к кому и куда,Коль друг мой мою дорогуюУвел от меня навсегда?Мы все, видно, в жизни нежданноБываем отвергнуты вдруг……Опять — листопад и туманы,И выпала книга из рук.1940133. У плетня
Ну что же, прощай,И коня вороногоКо мне подведи от плетня,Я скоро вернусь.И у камня седогоВ долине ты встретишь меня.Никто, моя радость,Тебя не осудит –Ни добрый, ни злой человек,Обнимемся, что ли,Как близкие люди,И будем друзьями навек.Я скоро вернусь,Но зачем ты прикрылаГлаза голубые? Рассвет…Ведь ты же самаИ коня напоила,И в гриву вплела горицвет.1941134. «Только фара мелькнет в отдаленье…»
Только фара мелькнет в отдаленьеИли пуля дум-дум прожужжит –И опять тишина и смятеньеУбегающих к югу ракит…Но во тьме, тронув гребень затвора,От души проклинает связистЖуравлиную песню мотораИ по ветру чуть слышимый свист.Ну а я, прочитав Светлова,Загасив в изголовье свечу,Сплю в походной палатке и сноваЛучшей доли себе не хочу…1941135. В разведке
Во фляге – лед.Сухой паек.Винтовка, пять гранат.И пули к нам наискосокСо всех сторонЛетят.Быть может, миг –ИТронет сердцеСмерть.Нет, я об этом не привыкПисать стихиИ петь.Я говорю,Что это бред!Мы всех переживем,На пик немеркнущих побед,На пик судьбыВзойдем!А то, что деньИ ночь – в бою,Так это не беда.Ведь мы за Родину своюСтоим горойВсегда!Винтовка, пять гранат,Пурга.Рвет флягу синий лед.Непроходимые снега,Но путь один –Вперед!1942136. После боя
Портянки сохнут над трубой,Вся в инее стена…И, к печке прислонясь спиной,Спит стоя старшина.Шепчу: «Товарищ, ты бы легИ отдохнул, солдат;Ты накормил как только могВернувшихся назад.Ты не поверил нам. Ну что ж,В том нет большой беды.Метет метель. И не найдешьНа небе ни звезды.Твоей заботе нет цены,Ляг между нами, брат.Они снежком занесеныИ не придут назад».1943137. «Когда в атаке отгремит “ура”…»
Когда в атаке отгремит «ура»,В ночи звезда скользнет по небосводу, –Мне кажется, что ты еще вчераСмотрела с моста каменного в воду.О чем, о чем ты думала в тот миг?Какие мысли сердце полонили?Окопы. Ночь. Я ко всему привык,В разведку мы опять сейчас ходили.Но как до счастья далеко! РекаБежит на запад по долине смело,А то, что шлем прострелен у виска,Так это ведь обыденное дело.1944138. Перед подъемом
Проснулись, курим, седойДым гоним прочь от глаз.У каждого под головойВ траве — противогаз.Такое утро, что и сонНе в сон, как говорят…Сейчас, наверно, почтальонПорадует ребят.Он каску снимет. ГолубойПрижмет к виску платок.Сверкает солнце над землей,Как медный котелок.И слышно, как бежит ручей,Как листья шелестят,И с полотенцем на плечеИдет к реке комбат.А над туманною водойТакая синь и тишь,Что, разгоняя дым рукой,О прожитом грустишь.1944139. «Красный крест на сумке цвета хаки…»
Красный крест на сумке цвета хаки,Где они, твои шестнадцать лет?До войны с тобой на «ты» не всякийГоворить осмелился б поэт…А теперь сидим мы вот и курим,Под рукой у каждого наган…Помню, как-то в огненную бурюПервая моих коснулась ран.Я не знал тебя тогда, Мария,Но, прощаясь с жизнью, может быть,Обнял землю и сказал: «Россия,Ты ее не можешь позабыть».Ну, а дальше — белая палатаДа повязки тяжкие в крови,В темной биографии солдатаСветлая страница о любви.Что еще? Про ненависть и славуДо зари беседа, а потомНаизусть читаешь ты «Полтаву»,Битвы вспоминаешь под Орлом.Да меня украдкой даришь взглядом,Дым табачный гонишь от лица…Так всю ночь. И всё за то, чтоб рядомБыть со мною вечно. До конца.1944140. «Такой, как все, – в треухе, полушубке…»
Такой, как все, – в треухе, полушубке,Не по годам заросший бородой, –Шутил солдат. А дым валил из трубки,И он его отмахивал рукой…И говорил раздельно и негромко:«Ну разве, други, в том моя вина,Что русская беспечная девчонкаВ меня под Омском где-то влюблена.Спасенья нет от писем и открыток,От самых веских в многоточьях строк…У юности всегда большой избытокДушевных чувств, догадок и тревог.Спасенья нет! А началось все просто:Пришла посылка… Экая беда!Но если б я, примерно, был Матросов,Тогда понять всё можно без труда.А то – сапер!..» Все улыбнулись. МирноГорел костер. Дул южный ветерок.Смолистый пень в сугробе, как мортира,Стоял. И ночь трубила в лунный рог.Преодолев молчанье, выпив водки,Он встал: пора! Снег падал с высоты.Вздохнули все. И он пошёл по тропкеЛомать мостам железные хребты.1944. Восточная Пруссия141. «Солдатское солнышко – месяц…»
Солдатское солнышко – месяц,Осенняя черная ночь…Довольно. Подохнешь без песен,Не нам воду в ступе толочь.Любовь стала проще и строже,И ненависть трижды сильней.За тех, кто до этого дожил,Как пили отцы наши, – пей!Нелегок наш путь, не изведан,Но кто, мне скажите, когдаСказал, что приходит победаВ терновом венке без труда?Нам жить – не тужить! Но без песенДуша ни к чему не лежит.Солдатское солнышко – месяцНад нашей землянкой горит.1945БОРИС КОТОВ
Борис Александрович Котов родился 25 апреля 1909 г. в селе Пахотный угол Тамбовской губернии (ныне области) в семье учителя. В 1912 году вместе с родителями переехал в город Усмань (Липецкая область). По окончании средней школы в 1928 году Б. Котов едет в деревню Сторожевские хутора, работает секретарем сельсовета, преподает на курсах по ликвидации неграмотности.
Первые стихи Котова были напечатаны в 1929 году в воронежской газете «Новая деревня». Печатался в периодических изданиях «Журнал крестьянской молодежи», «Комбайн».
В 1931 году Котов переезжает в Горловку (Донбасс), работает счетоводом на шахте, выступает со стихами в газетах «Кочегарка», «Социалистический Донбасс», альманахе «Литературный Донбасс», в коллективных сборниках, готовит к печати свою первую книгу стихов, которой не суждено было увидеть свет при жизни автора.
По состоянию здоровья поэт был невоеннообязанным, однако весною 1942 года ушел на фронт добровольцем и стал минометчиком в одной из стрелковых частей. 29 сентября 1943 года Котов погиб при форсировании Днепра. За воинский подвиг, совершенный в последнем бою, Сержанту Борису Александровичу Котову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
142. Наступление ночи
Когда засыпают грачи, успокоясь,И воздух от сумерек влажен и чист,С проверенной скоростью угольный поездВыводит донецкий седой машинист.В раскрытую степь, в голубые просторыПо переплетам упрямых мостовИ мимо зеленых огней семафоровПротянется уголь донецких пластов.Трамвай, простучав по мосту с опозданьем,Сквозь парк разноцветной ракетой плывет,И низко над крышею шахтного зданьяЗнакомою трассой спешит самолет.Мы вместе выходим, два брата, два друга,Мы встретим в забое весеннюю ночь,Чтоб рухнул веками спрессованный уголь,Который не в силах людей превозмочь.Чтоб глухо гудела под натиском лава,Металась зажатая в лавах жараИ добрая наша шахтерская слава,Пройдя по ходкам, поднялась «на-гора»,Где ночь беспокойна от гула моторов,Где лязг вагонеток и песни побед…И вот по туманным заречным просторамИдет торопливый весенний рассвет.1937.Горловка143. У моря
Здесь ветер крепче и грубей,Деревья яростней и выше!И воркованье голубейПод низкою зеленой крышей.А утром, чуть шагнешь на мол,И море гулкое встречаетУдаром ветра, плеском волнИ криком беспокойных чаек.К знакомым скалам повернув,Садишься на широкий камень,Голубоватую волнуВстречаешь жаркими руками.Но в гулкой тишине, дробясь,Ударит взрыв каменоломни,И сразу вспомнишь про Донбасс,Про шахту номер девять вспомнишь.И подступившей песне рад,Вдруг запоешь, забыв усталость:«Товарищ, выходи, пора…До смены полчаса осталось…»1938?144. Дождь
Ожидаю два часаТвой спокойный легкий шаг.Засыпает знойный садПод гудки далеких шахт.Над цветами колеся,Шмель взволнованно гудит.Чудо-яблоки висятСверху, сбоку, впереди.Зреет солнечный ранет,И желтеющий анис,Точно в нежный пух одет,Над антоновкой повис.Но, ломая тишь в саду,Песня хлынула на дождь.Улыбаясь на ходу,Ты с подругами идешь.А навстречу (сдунув знойВзмахом черного крыла)Туча грозною стенойИз-за яблонь поднялась.Развернувшись широко,В жарких листьях задрожав,Теплый дождик босикомПо деревьям пробежал.Ты спешишь: «Я так ждала…»И смеешься, подходя.Укрывает нас шалашОт веселого дождя.И твоим подругам яБлагодарность приношу:Ждут под брызгами, смеясь,Не подходят к шалашу.1938.Головка145. Сентябрь
Ветер вскинул пыль повыше,И немного погодяВдруг ударили о крышуДве дробиночки дождя,И, качая подорожник,Заставляя травы лечь,Обложной осенний дождикНачинает землю сечь.Это снова ранний вечерТенью встанет у окон,И в туман оденет плечиПотемневший террикон.Выйдет позднею пороюВновь соседка на крыльцо,От дождя платком закроетМоложавое лицо.Дым осядет полновесный,Листья ринутся во тьму…И опять подступит песняБлизко к сердцу моему.1940.Горловка146. «В полночь холодно, в полдень жарко…»
В полночь холодно, в полдень жарко,Ветер хочет всю пыль смести.Остается рабочий ХарьковВехой, пройденной на пути.Войны слева и войны справа,В центре – смертная карусель.И задумчивая ПолтаваПеред нами лежит, как цель.Плач старухи и крик девчуркиНа развалинах изб стоит.Я завидую нынче Шурке,Что в Донбассе ведет бои.23 августа 1943АЛЕКСЕЙ КРАЙСКИЙ
Алексей Петрович Крайский (настоящая фамилия — Кузьмин) родился 17(5) февраля 1891 года в Новгороде в семье отставного солдата, служившего сторожем. С четырнадцати лет был чернорабочим на железной дороге, затем в 1911 году переехал в Петербург, где работал приказчиком и конторщиком в торговом заведении. В годы первой мировой войны Крайский был солдатом, вернулся в Петроград весной 1917 года.
Первые стихи Крайского были напечатаны в 1916 году в «Маленькой газете», затем он, находясь на фронте, печатался в «Рабочей газете», «Правде» и других петроградских и московских изданиях. После Великой Октябрьской революции поэт активно участвовал в деятельности Пролеткульта, возглавлял правление Петербургской ассоциации пролетарских писателей. В начале 20-х годов он входил в литературные группы «Космист» и «Стройка». Первый сборник стихов Крайского «Улыбки солнца» вышел в 1919 году. Крайский выступал также в печати как прозаик, драматург и литературный критик.
Алексей Крайский умер в блокаду 11 декабря 1941 года.
147. Любовь
Солнце бисером по панелиРассыпалось, лаская людей…Это было в веселом апреле,В суете городских площадей.Ты меня, одинокого, взглядом,Словно солнцем, осыпала вдруг,И пошел я с тобою рядомКак давнишний, испытанный друг.Я не помню, о чем говорили,И не знаю, куда мы шли,Мы Америку, может, открыли,А быть может, и мимо прошли.Но когда я домой возвращался,Всё кружилось и пело, звеня,Каждый встречный чему-то смеялсяИ просил прикурить у меня.Словно девичьи щеки, краснелиСтекла окон в закате лучей…Это было в веселом апреле,Накануне бессонных ночей.1917148. Мысли
Из пропастей сердца, из мозга извилинМы вырвем мятежные мысли своиИ бросим их тем, кто борьбой обессилен,И тем, кто запутался в кольцах любви.Внезапною молнией грозные мысли,Ударьте, зажгите людские сердца,Пусть видят: над бездной тираны повисли,Пусть знают: настало начало конца.1916-1918149. Бессмертие
Кто скажет: «Я достиг», тот – труп окаменелый,Кто вымолвит: «Довольно!..» – тот умрет…Бессмертен взлет безумный, дерзкий, смелый,Вперед, всегда вперед, без отдыха – вперед!Бессмертно бурное, стихийное движенье,Бессмертна мысль, горящая огнем,Огнем желания, восторга, вдохновенья,Горячим, трепетным, сверкающим огнем…Желаньям нет конца, восторгам нет предела:Еще, еще узнать! Еще, еще постичь!Кто скажет: «Я достиг», тот – труп окаменелый,Его не шевельнет звенящей жизни клич!1918150. «Мало на белом поле…»
Мало на белом полеВыстроить армию слов.Надо, чтобы кололиВ кровь.Чтобы криком кричали,Чтобы плакали вплачь,Чтобы сами с бумаги сбегалиВскачь.И по сердцу каблукамиКрасноармейцы по мостовойДробили угрюмый каменьМой или твой.Тогда… Но и этого мало.Только ли разрушать?Чтобы армия марш играла,Чтобы марш играла душа.Чтобы звездами каждая фраза,Чтобы каждое сердце — звездой,Твоему повинуясь приказу,Покорно неслось за тобой.И само зажигало бы камень,И само повторяло твой зов,И само называло стихамиЧерную армию слов.1924151. Сальери
На ключ, на цепочку двери,На крюк, чтоб никто не узнал.Что я — злополучный Сальери,Что Моцарта я доконал.Так. Теперь бы прилечь немножко,Мысли стылые сном освежа,Иль… На подоконник бы, да в окошко,Да с четвертого б этажа!..Полно, что ты? Клубок уж размотан,И вопрос надоедливый стерт…Где ты, Моцарт бессмертный? Вот он,У меня он, но Моцарт — мертв.О, теперь мне ничто не помеха,И величье торжественных одУж никто непристойным смехомПо-мальчишески не перебьет.И подымется плавно искусствоБез таинственных выкрутас…Но как в комнате тихо, как пусто,Как темно от невидящих глаз!Посмотреть — крепко ль заперты двери,Чтоб никто бы, никто не видал,Как над Моцартом гордый Сальери,Непреклонный Сальери рыдал.1924152. «Каждый вечер… Но, может быть, поздно…»
Каждый вечер… Но, может быть, поздноСердце замкнутое открывать?…Каждый вечер усталые звездыНачинают к себе зазывать.Каждый вечер над головоюВ голубую дорогу манятИ серебряными под дугоюКолокольчиками звенят.Голубой ли тот путь бесконечен?Несмолкающему серебруУлыбаются звезды вечером,Угасая, грустят поутру.Но бледнеют усталые звезды,Чтобы вечером вспыхнуть опять, —Никому, никогда не поздноСердце замкнутое раскрывать.1927153. Огонь
Вздохнув, рванулся паровоз,И тронулся состав,На запад сердце понеслосьОт городских застав.Послушен машинисту глаз,Верна, крепка ладонь.Шурует в топке кочегар —Огонь, огонь, огонь.Огонь, огонь. Труба гремит,Оседлан верный конь.— В седло! Марш-марш!.. — Из-под копытОгонь, огонь, огонь.Огонь, огонь. Заправлен танк.Тверда стальная бронь,На правый фланг, на левый фланг —Огонь, огонь, огонь.Развернут фронт, дымится фронт,И свастика — как спрут.Застлала мутью горизонт,И щупальца ползут.Но нашей Родины, — о ты,Чудовище, не тронь:Во всех лучах ее звезды —Огонь, огонь, огонь.Огонь. Огонь. Гудит мотор,Летит крылатый конь,И с воздуха во весь опорВрагу — огонь, огонь!1941МИХАИЛ КУЛЬЧИЦКИЙ
Михаил Валентинович Кульчицкий родился 22 августа 1919 года в Харькове в семье служащих. Окончив десятилетку, он некоторое время работал плотником и чертежником, а затем поступил на филологический факультет Харьковского университета. В 1939 году Кульчицкий перевелся на второй курс Литературного института им. Горького, занимался в семинаре И. Сельвинского Одновременно он преподавал в школе и консультировал в издательстве «Молодая гвардия». Стихи М. Кульчицкий писал на русском и украинском языках. Первое стихотворение он напечатал в 16 лет в журнале «Пионер». Своими учителями он считал В. Маяковского, В. Хлебникова, Б. Пастернака, И. Сельвинского.
В начале Великой Отечественной войны Кульчицкий добровольцем ушел в армию и был направлен в пулеметно-минометное училище. Окончив его в декабре 1942 года, он уехал на фронт. 19 января 1943 года командир минометного подразделения младший лейтенант М. Кульчицкий погиб в бою под Сталинградом. Он посмертно награжден мемориальной медалью литературного конкурса им. Н. Островского. Произведения М. Кульчицкого переведены на многие иностранные языки.
154. «Отшумела гроза…»
Отшумела гроза,Поднималась траваМолодаяПеред новой грозой.Не моя ли каштановаяГоловаПоднялась перед чернойВойной?1937 – начало 1938?155. Стихи другу
Вечер — откровенность. Холод — дружбаНе в совсем старинных погребах.Нам светились пивом грани кружки,Как веселость светится в глазах.Мы — мечтатели (иль нет?). Наверно,Никто так не встревожит взгляд.Взгляд. Один. Рассеянный и серый.Медленный, как позабытый яд.Было — наши почерки сплеталисьНа листе тетради черновой.Иль случайно слово вырывалось,Чтоб, смеясь, забыли мы его.Будет — шашки — языки пожараВ ржанье волн — белесых жеребят,И тогда бессонным комиссаромОбодришь стихами ты ребят.Все равно — меж камней БарселоныИль средь северногерманских мхов —Будем жить зрачками слив зеленых,Муравьями черными стихов.Я хочу, чтоб пепел моей кровиВ поле русском… ветер… голубом.Чтоб в одно с прошелестом любовиВетер пить черемухи кустом.И следы от наших ног веселыхПусть тогда проступят по землеТак, как звезды в огородах голыхПроступают медленно во мгле.Мы прощаемся. Навеки? Вряд ли!..О, скрипи, последнее гусиное перо!Отойдем, как паруса, как сабли(Впереди — бело, в тылу — черно).Январь 1939156. «Друг заветный! Нас не разлучили…»
В.В.
Друг заветный! Нас не разлучилиНи года, идущие на ощупь,И ни расстояния-пучиныРощ и рек, в которых снятся рощи.Помнишь доску нашей черной парты —Вся в рубцах и надписях, и знаках,Помнишь, как всегда мы ждали марта,Как на перемене жадный запахМы в окно вдыхали. Крыши грелись,Снег дымил, с землей смешавшись теплой.Помнишь — наши мысли запотелиПальцами чернильными на стеклах.Помнишь столб железный в шуме улиц,Вечер… огоньки автомобилей…Мы мечтали, как нам улыбнулись,Только никогда мы не любили…Мы — мечтали. Про глаза-озера.Неповторные мальчишеские бредни.Мы последние с тобою фантазерыДо тоски, до берега, до смерти.Помнишь — парк, деревья лили тени.Разговоры за кремнями грецких.Помнишь — картами спокойными. И деньгиКак смычок играли скрипкой сердца.Мы студенты. Вот семь лет знакомыМы с тобою. Изменилось? Каплю.Всё равно сидим опять мы дома,Город за окном огнится рябью.Мы сидим. Для нас хладеет камень,Вот оно, суровое наследство.И тогда, почти что стариками,Вспомним мы опять про наше детство.Февраль 1939157. «Самое страшное в мире…»
Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю Котовского разум,Который за час перед казньюТело свое граненоеЯпонской гимнастикой мучил.Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю мальчишек смелых,Которые в чужом городеПишут поэмы под утро,Запивая водой ломозубой,Закусывая синим дымом.Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю солдат революции,Мечтающих над строфою,Распиливающих деревья,Падающих на пулемет!Октябрь 1939158. Бессмертие (Из незавершенной поэмы)
Далекий друг! Года и версты,И стены книг библиотекНас разделяют. Шашкой ЩорсаВрубиться в твой далекий векХочу. Чтоб, раскроивши черепВрагу последнему и черезНего перешагнув, рубя,Стать первым другом для тебя.На двадцать лет я младше века,Но он увидит смерть мою,Захода горестные векиСмежив. И я о нем пою.И для тебя. Свищу пред боем,Ракет сигнальных видя свет,Военный в пиджаке поэт,Что мучим мог быть — лишь покоем.Я мало спал, товарищ милый!Читал, бродяжил, голодал…Пусть: отоспишься ты в могиле —Багрицкий весело сказал…Одно мне страшно в этом мире:Что, в плащ окутавшися мглой,Я буду — только командиром,Не путеводною звездой.Военный год стучится в двериМоей страны. Он входит в дверь.Какие беды и потериНесет в зубах косматый зверь?Какие люди возметнутсяИз поражений и побед?Второй любовью РеволюцииКакой подымется поэт?А туча виснет. Слава ейНе будет синим ртом пропета.Бывает даже у конейВ бою предчувствие победы…Приходит бой с началом жатвы.И гаснут молнии в цветах.Но молнии — пружиной сжатыВ затворах, в тучах и в сердцах.Наперевес с железом сизымИ я на проводку пойду,И коммунизм опять так близок,Как в девятнадцатом году.…И пусть над степью, роясь в тряпках,Сухой бессмертник зацвететИ соловей, нахохлясь зябко,Вплетаясь в ветер, запоет.8—9 ноября 1939159. Москва (Пролог)
На город туман пастернаковский лег,Пунктир фонарей и гудков,И начался вечер, словно пролог, —Предчувствиями стихов.Мир, незаконченный, как черновик,Перечеркнут крестом окна,И косится над ним — от Днестра до Невы,Папиросой чадя, луна.Толкнет, словно судорога, строка,Записываешь наугад:На трамвайном билете, на коробкахРаскуренного «Дукат».И потом блокнот, что дрожит от стихов,Как курки в напряженье дрожат,Теряешь в трамвае. И пробуешь вновь,Как монету, на зуб «Дукат».…Так собирают строки томов,Пригоняя слов голоса…Квадраты четырехэтажных домовКатренами входят в глаза.1939160. Лианозово
Хвостом лисы рассвет примерз ко льду.В снегах бежит зеленый дачный поезд.Вот так и я, стянув поглуше пояс,В пальто весеннем по зиме иду.И стелясь, словно тень, за паровозом,Прозрачные деревья греет дым.Вот так и я, затиснув папиросу,На миг согреюсь дымом голубым.Еще березы, но предчувствьем — город.И руку я на поручни кладу.Вот так и я, минуя семафоры,К другим стихам когда-нибудь приду.1939161. Будни
Мы стоим с тобою у окна,Смотрим мы на город предрассветный.Улица в снегу, как сон, мутна,Но в снегу мы видим взгляд ответный.Этот взгляд немеркнущих огнейГорода, лежащего под нами,Он живет и ночью, как ручей,Что течет, невидимый, под льдами.Думаю о дне, что к нам плыветОт востока, по маршруту станций.Принесет на крыльях самолетНовый день, как снег на крыльев глянце.Наши будни не возьмет пыльца.Наши будни — это только дневка,Чтоб в бою похолодеть сердцам,Чтоб в бою нагрелися винтовки.Чтоб десант повис орлом степей,Чтоб героем стал товарищ каждый,Чтобы мир стал больше и синей,Чтоб была на песни больше жажда.1939162. Творчество
Я видел, как рисуется пейзаж,Сначала легкими, как дым, штрихамиНабрасывал и черкал карандашТраву лесов, горы огромный камень.Потом в сквозные контуры штриховМозаикой ложились пятна краски,Так на клочках мальчишеских стиховБесилась завязь — не было завязки.И вдруг картина вспыхнула до черта —Она теперь гудела как набат,А я страдал — о, как бы не испортил,А я хотел — еще, еще набавь!Я закурил и ждал конца. И вотВсё сделалось и скучно и привычно.Картины не было — простой восходМой будний мир вдруг сделал необычным.Картина подсыхала за окном.1939163. Маяковский (Последняя ночь государства Российского)
Как смертникам жить им до утренних звезд,И тонет подвал, словно клипер.Из мраморных столиков сдвинут помост,И всех угощает гибель.Вертинский ломался, как арлекин,В ноздри вобрав кокаина,Офицеры, припудрясь, брали Б-Е-Р-Л-И-Н,Подбирая по буквам вина.Первое — пили борщи Бордо,Багрового, как революция,В бокалах бокастей, чем женщин бедро,Виноградки щипая с блюдца.Потом шли: эль, и ром, и ликер —Под маузером всё есть в буфете.Записывал переплативший сеньорЦифры полков на манжете.Офицеры знали — что продают.Россию. И нет России.Полки. И в полках на штыках разорвут.Честь. (Вы не смейтесь, Мессия.)Пустые до самого дна глазаЗнали, что ночи — остаток.И каждую рюмку – об шпоры, как залпВ осколки имперских статуй.Вошел человек огромный, как Петр,Петроградскую ночь стряхнувши,Пелена дождя ворвалась с ним.Пот отрезвил капитанские туши.Вертинский кричал, как лунатик во сне:«Мой дом — это звезды и ветер…О черный, проклятый России снег —Я самый последний на свете…»Маяковский шагнул. Он мог быть убит.Но так, как берут бронепоезд,Воздвигнулся он на мраморе плитКак памятник и как совесть.Он так этой банде рявкнул: «Молчать!» —Что слышно стало: пуст город.И вдруг, словно эхо, в дале-е-еких ночахЕго поддержала «Аврора».12 декабря 1939164. О войне
Н. Турочкину
В небо вкололась черная заросль,Вспорола белой жести бока:Небо лилось и не выливалось,Как банка сгущенного молока.А под белым небом, под белым снегом,Под черной землей, в саперной норе.Где пахнет мраком, железом и хлебом,Люди в сиянии фонарей.(Они не святые, если безбожники).Когда в цепи перед дотом лежат,Банка неба, без бога порожняя,Вмораживается им во взгляд.Граната шалая и пуля шальная.И когда прижимаемся, «мимо» — моля,Нас отталкивает, в огонь посылая,Наша черная, как хлеб, земля.Война не только смерть.И черный цвет этих строк не увидишь ты.Сердце, как ритм эшелонов упорных:При жизни, может, сквозь Судан, КалифорниюДойдет до океанской, последней черты.1940165. Хлебников в 1921 году
В глубине Украины,На заброшенной станции,Потерявшей название от немецкого снаряда,Возле умершей матери – черной и длинной –Окоченевала девочкаУ колючей ограды.В привокзальном сквере лежали трупы;Она ела веточки и цветы,И в глазах ее, тоненьких и глупых,Возник бродяга из темноты.В золу от костра,Розовую, даже голубую,Где сдваивались красные червячки,Из серой тюремной наволочкиОн вытряхнул бумаг охапку тугую.А когда девочка прижаласьК овалуТеплого светаИ начала спать,Человек ушел – привычно устало,А огонь стихи начинал листать.Но он, просвистанный, словно пулями роща,Белыми посаженный в сумасшедший дом,СжигалСвоиМарсианскиеОчи,Как сжег для ребенка свой лучший том.Зрачки запавшие.Так медведиВ берлогу вжимаются до поры,Чтобы затравленнымиНапоследокПойти на рогатины и топоры.Как своего достоинства версию,Смешок мещанскийОн взглядом ловил,Одетый в мешокС тремя отверстиями:Для прозрачных рук и для головы.Его лицо, как бы кубистом высеченное:Углы косые скул,Глаза насквозь,ТемьНаполняла въямины,Под крышею волосИзлучалась мысль в года двухтысячные.Бездомная, бесхлебная, бесплоднаяСудьба(Поскольку рецензентам верить) –ВотЭти строчки,Что обменяны на голод,Бессонницу рассветов – иНа смерть:(Следует любое стихотворение Хлебникова)Апрель 1940166. Дуэль
Вороны каркали, и гаркали грачи,Березы над весною, как врачиВ халатах узких. Пульс ручьев стучит.Как у щенка чумного.Закричи,Февраль! И перекрестные лучиПронзят тебя. И мукам той ночи –Над каждой строчкой бейся,– но учись.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Каждая строчка – это дуэль,-Площадка отмерена точно.И строчка на строчку – шинель на шинель,И скресты двух шпаг – рифмы строчек.И если верх – такая мысль,За которую сжегся Коперник,Ты не сможешь забыть, пусть в бреду приснись,Пусть пиши без бумаги и перьев.Май 1940?167. Дождь
Дождь. И вертикальными столбамиДно земли таранила вода.И казалось, сдвинутся над намиСиние колонны навсегда.Мы на дне глухого океана,Даже если б не было дождя,Проплывают птицы сквозь туманы,Плавниками черными водя.И земля лежит как Атлантида,Скрытая морской травой лесов,И внутри кургана скифский идолМожет испугать чутливых псов.И мое дыханье белой чашей,Пузырьками взвилося туда,Где висит и видит землю нашуНе открытая еще звезда,Чтобы вынырнуть к поверхности, где мчитсяК нам, на дно, забрасывая свет,Заставляя сердце в ритм с ней биться,Древняя флотилия планет.1940168. 194…
Высокохудожественнойстрочкой не хромаете,Вы отображаетеУдачно дач лесок.А я – романтик.Мой стих не зеркало –Но телескоп.К кругосветному небуНас мучит любовь:БоевЗа коммунуМы смолоду ищем.За границейВ каждой нишеПо нищему,Там небо в крестах самолетов –Кладбищем,И земля все в крестахПограничных столбов.Я романтик –Не рома,Не мантий,-Не так.Я романтик разнаипоследних атак!Ведь недаром на карте,Командармом оставленной,На еще разноцветной карте за Таллинном,Пресс-папье покачивается, как танк.169. Новелла
От рожденья он не видел солнца.Он до смерти не увидит звезд.Он идет. И статуй гибких бронзаСмотрит зачарованно под мост.Трость стучит слегка. Лицо недвижно.Так проходит он меж двух сторон.У лотка он покупает вишниИ под аркой входит на перрон.Поезда приходят и уходят,Мчит решетка тени по лицу.В город дикая идет погодаТою же походкой, что в лесу.Как пред смертью – душным-душно стало.И темно, хоть выколи глаза.И над гулким куполом вокзалаНачался невидимый зигзаг.Он узнал по грохоту. И сразу,Вместе с громом и дождем, влетелВ предыдущую глухую фразу –Поезд, на полметра от локтей.А слепой остался на перроне.И по скулам дождь прозрачный тек.И размок в его больших ладоняхИз газеты сделанный кулек.(Поезд шел, скользящий весь и гладкий,В стелющемся понизу дыму.)С неостановившейся площадкиВыскочила девушка к нему.И ее лицо ласкали пальцыХоботками бабочек. И слов –Не было. И поцелуй – прервалсяГлупым многоточием гудков.Чемодан распотрошив под ливнем,Вишни в чайник всыпали. ПотомОб руку пошли, чтоб жить счастливо,Чайник с вишнями внести в свой дом.. . . . . . . . . . . . . . . . . .И, прикуривая самокрутку,У меня седой носильщик вдругТак спросил (мне сразу стало грустно):«Кто еще встречает так сестру?»Только б он соврал, старик носильщик.170. Дословная родословная
Как в строгой анкете –Скажу не таясь –Начинается самоеТакое:Мое родословное древо другое –Я темнейший грузинскийКнязь.Как в Коране –Книге дворянских деревьев –ПредначертаныЧешуйчатые имена,ИВетхие ветвиИ ветки древниеУпирались терниямиВ меня.Я немного скрывал этоВсе года,Что я актрисою-бабушкой – немец.Но я не тогда,А теперь и всегдаСчитаю себя лишь по внуку:Шарземец.ИсчерпатьИнвентарь грехов великих,Как открытку перед атакой,Спешу.Давайте жераскуримэту книгу –Я лучше новую напишу!Потому что я верю, и я без вериг:Я отшиб по звену и Ницше, и фронду,И пять Материков моих сжимаютсяКулаком Ротфронта.И теперь я по праву люблю Россию.171. Самое такое (Поэма о России)
Русь! Ты вся – поцелуй на морозе.Хлебников1. С истока
Я очень сильнолюблю Россию,но если любовьразделить на строчки —получатся — фразы,получитсясразу:про землю ржаную,про небо про синее,как платье…И глубже,чем вздох между точек…Как платье.Как будто бы девушка это:с длинными глазами речек в осень,под взбалмошной прическойколосистого цвета,на таком ветру,что слово… назад… приносит…И снова глаза морозит без шапок.И шапку понес сумасшедший просторв свист, в згу.Когда степь ногами накреняется набоки вцепляешься в стебли,а небо – внизу.Под ногами.И боишься упасть в небо.Вот Россия.Тот нищ, кто в России не был.2. Год моего рождения
До основанья, а затем…«Интернационал»Тогда начиналась Россия снова.Но обугленные черепа домовне ломались,ступенями скалясьв полынную завязь,и в пустых глазницахвороны смеялись.И лестницы без этажейподнимались в никуда,в небо, еще багровое.А безработные красноармейцыс прошлогодней песней,еще без рифм,на всех перекрестках снималинемецкую проволоку,колючую, как готический шрифт.По чердакам еще офицеры металисьи часы по выстрелам отмерялись.Тогда победившим красным солдатамбогатырки-шлемы уже выдавалии – наивно для нас,как в стрелецком когда-то, –на грудь нашивали мостики алые[60].И по карусельным ярмаркам нэпа,где влачили попыкавунов корабли,шлепались в жменюогромадно-нелепые, как блины,ярковыпеченные рубли…[61]Этот стиль нам вралпро истоки,про климат,и Расея мужичилася по нем,почти что Едзиною Недзелимой,от разве с Красной Звездой,а не с белым конем[62].Он, вестимо, допрежь лгалпро дичь Россиеву,что, знамо, под знамяврастут кулаки.Окромя — мужикиопосля тоски.И над кажною стрехой(по Павлу Васильеву)рязныя рязанския б пятушки.Потому что я русский наскрозь —не смирюсь со срамомналяпанного а-ля-рюс.3. Неистовая исповедь
В мир, раскрытый настежьБешенству ветров.БагрицкийЯ тоже любилпетушков под известкой.Я тоже платилнекурящим подросткомсовсем катерининские пятаки[63]за строчки бороздками на березках,за есенинские голубые стихи.Я думал — пусть и грусть, и Русь,в полтора березах не заблужусь.И только потом я узнал, что солонки,с навязчивой вязью азиатской тоски,размалева русацкова в клюкву аль в солнце, —интуристы скупают, но не мужики.И только потом я узнал, что в звездахкуда мохнатее Южный Крест,А петух-жар-птица-павлин прохвостый —из Америки,С картошкою русской вместе.И мне захотелось такого простора,чтоб парусом взвилисьзаштопанные шторы,чтоб флотилией мчалсяс землею городв иностранные страны,в заморское море!Но, я продолжал любить Россию.4. Я продолжал любить Россию
Не тот этот город и полночь – не та.ПастернакА людиС таинственной выправкойскрытойтыкали в парту меня, как в корыто.А люди с художественной вышивкойРоссию(инстинктивно зшиток подъяв, как меч) — отвергали над партой. Чтобы нас перевлечь — в украинские школы —ботинки возили, на русский вопрос —«не розумию», на собраньях прерывали русскую речь.Но я всё равно любил Россию.(Туда… улетали… утки…Им проще.За рощами, занесена, она где-то за сутки,за глаз, за ночью, за нас она!)И нас ни чарки не заморочили,ни поштовые марки с «шаг»ющими[64] гайдамаками,ни вирши – что жовтый воск со свечи заплаканнойупадет на Je[65] блакитные очи.Тогда еще спорили –Русь или Западв харьковском кремле.А я не играл роли в дебатах, а игралв орлянку на спорной земле.А если б меня и тогда спросили,Я продолжал — всё равно Россию.5. Поколение Ленина
Где никогда не может быть ничья.Турочкин…И встанут над обломками Европыпрямые, как доклад, конструкции,прозрачные, как строфыиз неба, стали, мысли и стекла.Как моего поколения мальчикифантастикой Лениназаманись —работа в степени романтики —вот что такое коммунизм!И оранжевые пятакиотсверкали, как пятки мальчишек,оттуда в теперь.И — как в кино —проявились медали на их шинелях.И червь, финский червь сосету первых трупы,плодя — уже для шюцкоров —червят.Ведь войну теперь начинают не трубы —сирена.И только потом – дипломат.Уже опять к границам сизымсоставы тайные идут,и коммунизм опять так близок –как в девятнадцатом году.Тогда матросские продотрядысудили корнетовревольверным салютцемСамогонщикам — десять лет.А поменьше гадов запирали«до мировой революции».Помнишь — с детства — рисунок:чугунные путыЧеловек сшибает с земшарагрудью! —Только советская нация будети только советской расы люди…Если на фуражках нету звездповяжи на тулью — марлю… красную…Подымай винтовку, кровью смазанную,подымайся в человечий рост!Кто понять не сможет, будь глухой –на советском языкекоманду в бой!Уже опять к границам сизымсоставы тайные идут,и коммунизм опять так близок,как в девятнадцатом году.6. Губы в губы
Когда народы, распри позабыв,В единую семью соединятсяПушкинМы подымаем винтовочный голос,чтоб так разрасталась наша отчизна —как зерно, в котором прячется поросль,как зерно, из которого начался колосвысокого коммунизма.И пусть тогда на язык людей — всепонятный,как слава, всепонятный снова — попадетмое, русское до костей,мое, советское до корней,мое украинское тихое слово.И пусть войдути в семью и в плакатслова, как зшиток (коль сшита кипа),как травень в травах,як ли пень в липахтай ще як блакитные облака!О, как я девушек русских прохаюговорить любимым губы в губызадыхающееся «кохаю»и понятнейшее слово — «любый»И, звезды прохладным монистом надевши,скажет мне девушка: боязно всё.Моя несказаннаяродина-девушка эти слова все произнесет.Для меня стихи —вокругшарный ветер,никогда не зажатыймежду страниц.Кто сможет его от страниц отстранить?Может, не будь стихов на свете,я бы родился, чтоб их сочинить.7. Самое такое
Но если быкто-нибудь мне сказал:сожги стихи — коммунизм начнется, —я только б терцию промолчал,я только б сердце свое слыхал,я только б не вытер сухие глаза,хоть, может, в тумане,хоть, может, согнетсяплечо над огнем.Но это нельзя.А можно — долго мечтать про коммуну.А надо думать — только о ней.И необходимо падать юными — смерти подобно — медлить коней!Но не только огню сожженных тетрадокосвещать меня и дорогу мою:пулеметный огонь песню пробовать будет,конь в наметенад бездной Европу разбудит —и хоть я на упадничество не падок,пусть не песня, а я упаду в бою.Но если я прекращусь в бою,не другую песню другие споют.И за то,чтоб, как в русские, в небесафранцузская девушкасмотрела б спокойно —согласился б ни строчкив жисть не писать…………………………………………………….А потом взял быи написал — тако-о-ое…26 сентября 1940 — 28 января 1941172. «Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!..»
Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!Что? Пули в каску безопасней капель?И всадники проносятся со свистомВертящихся пропеллерами сабель.Я раньше думал: «лейтенант»Звучит «налейте нам»,И, зная топографию,Он топает по гравию.Война ж совсем не фейерверк,А просто – трудная работа,Когда – черна от пота – вверхСкользит по пахоте пехота.Марш!И глина в чавкающем топотеДо мозга костей промерзших ногНаворачивается на чеботыВесом хлеба в месячный паек.На бойцах и пуговицы вродеЧешуи тяжелых орденов.Не до ордена. Была бы РодинаС ежедневными Бородино.26 декабря 1942. Хлебниково – МоскваБОРИС ЛАПИН
Борис Матвеевич Лапин родился 9 июня 1905 года в Москве. В 15 лет вместе с отцом, военным врачом, побывал на фронтах гражданской войны.
В шестнадцати лет поступил в Высший Литературно-художественный институт, который закончил в 1924 году.
В 1922 году выходит сборник стихов Б. Лапина «Молниянин», в 1923 — «1922-я книга стихов». Много путешествовал по Советскому Союзу, был на Памире, Чукотке, в Средней Азии, участвовал в археологических и геоботанических экспедициях, в качестве штурмана–практиканта побывал в Турции, Греции, Японии, дважды ездил в Монголию, изучил несколько языков. Свои репортажи, подписываемые «Пограничник», посылал в ленинградскую «Красную газету», «Бакинский рабочий», ташкентскую «Правду Востока», в еженедельник «Семь дней», журналы «Вокруг света», «30 дней», в «Литературную газету», «Наши достижения». Из газетных репортажей складывались первые книги Б. Лапина «Повесть о стране Памир», «Тихоокеанский дневник», «Журналист на границе».
С начала 30-х годов Б. Лапин обычно писал в содружестве с З. Хацревиным («Сталинабадский архив», «Дальневосточные рассказы», «Путешествие», «Рассказы и портреты»).
В 1939 году Б. Лапин как корреспондент газеты «Героическая красноармейская» принимал участие в боях на Халкин-Голе.
В июле 1941 года Б. Лапин и З. Хацревин уехали на фронт в качестве корреспондентов «Красной звезды». В сентябре 1941 года они оба погибли под Киевом.
173. Недалеко от Оренбурга
Мы ехали в скотском вагонеВ далекий и сытный Ташкент,И наши тифозные рукиСжимали холодный брезент.У края последнего лесаРазобраны были пути.На склон выходили казаки,Чтоб нас, безоружных, вести.Когда нас вели на закатеКазаки в багровый овраг,Мы пели, что смертью заплатитНаш Деспот, Мучитель и Враг.Когда нас потом хоронилиВ холодной осклизкой земле,Ни бабы по нас не вопили,Ни девки в соседнем селе.Погасшие тучи дымилиНад белой казачьей землейВ тот час, когда нас хоронилиНа свалке, на темной, лесной.Товарищей теплились знакиНа дальней багровой горе.На степь выезжали казаки,Убившие нас на заре.1923174. Самарканд
Ночь горит огнём. Уплывает сад.Молодой соловей кричит.Путник всходит на холм, не глядя назад,И за ним его тень бежит.И бежит вдали, слыша чей-то крик,И за ней ещё тень ползёт —Это чёрный куст, как немой старик,Беспокойный холм стережёт.Путник снова свернул. Вот горят огни.Он идёт по своим следам,Спотыкаясь о каменных кладбищ пниИ гробницы помойных ям.Кто его зовёт? Или сонный царьСнова встал из былых высот?Иль ждёт его роковая стальТам, где есть в пути поворот?Нет, не ждёт его ни чужая сталь,Ни крутая о друге весть,Ни домашний страх, ни любовь, ни ложь,Ни отчаяние, ни месть.Это всё, что может лежать в суме,Что блестит на храме звезды,Что бело в земле и черно в сурьмеИ течёт сквозь поток воды.175. Бакалея
Я принес тебе аршин луны,Локоть неба – только не грусти!Двести гарнцев черной тишины,Полсажени Млечного пути,Жалких мыслей – одиноких – рой,Столько слез, что хоть по ним плыви,Столько вздохов, что – попробуй скрой!Это всё – за грош твоей любви.Твой ответ не слишком ли суров?..Ты не хочешь сделки меновой,Для тебя я не найду даровВ бакалейной лавке мировой.1924176. Отъезд
Из белой ограды, задолго до дня,Я вывел гнедого коня.Железный засов на стене загремел,Полкан завопил на меня.И я оглянулся на каменный домС тоскливым высоким стыдом —Итак, это всё, что я в жизни имелИ вывез теперь на гнедом.Осталась, быть может, и верно однаМоя молодая жена —Как ты был короток, мой мирный удел,Зато моя воля длинна.Холодное дуло винтовки блестит,Сшибаются тени копыт,Луна рассыпает свой призрачный мелНа темные ветви ракит.Вокруг — зацветающий шорох землиДа бульканье кочек вдали.И я вспоминаю о всем, что я пел,О всех, кто навеки ушли.И мысль, что уж мне не вернуться назад,Жжет, жжет мой рассудок седой,Как давний, привычный и вяжущий яд,Разбавленный теплой водой.1924177. Степь
Я в последний раз поглядел на степь.Как туманна степь, широка!Травяных лугов голубая цепь,Под холмами лес и река!Эта жизнь, как степь — твоя и моя –Как свободна жизнь, широка!Как печальна степь — на ее краяВ черной мгле бегут облака.1924178. Северный ландшафт
Пускай лопарь уйдет от насЗа выгон трех великих рек,Но будет час, но будет час —И мы придем сюда навек!Среди болотистых кустовСинеют гуси горных жил,Сюда полдневный рыболовСвои тропинки проложил.Здесь перекресток всех дорог!И не страшен ни гром, ни чох…Стремясь беспечно, как поток,В худой гранит и в красный мох…И судорожно хрустнет день,Под ветром — северная ночь,И робкий, как туман, оленьПо насту понесется прочь.Склонился тундровый компас,Лопарь уходит с зимних рек,Но близок час, но близок час —И мы придем сюда навек!1924179. Разговор с потоком
Он вечно пляшет на краюЗеленого обрыва.И у ручья, где я стою,Воды взлетает грива.И галька мечется по дну,Шуршит, перебегая…В последний раз на них взглянуИ выйду на луга я…И я своим рукомесломЗаймусь, неосторожный, —Следить, как за твоим весломВзлетает шум безбожный.1924180. Поле боя
Мертвые зарыты;Вспахана земля;Травами покрытыЖирные поля;Кое-где лопатойВскопаны луга,Да торчит измятыйКончик сапога.1925181. Предисловие к биографии
Было мне шестнадцать лет.Поглядите на меня —Я приехал в СамаркандВ розовом начале дня,Я пришел в редакцию«Азиатского огня»,И редактор В. СтепановВзял наборщиком меня.Было это в ноябре,В месяц пыли и ветров.В небе плыли облакаЯркой пышностью ковров.Важно плыли облака.Мой характер был суров.Я готов был вечно жить.Я был счастлив и здоров.1925182. «Всё скучной вечностью грозит…»
Всё скучной вечностью грозит,Здесь скукой воздух заражен.Пойдешь назад — нога скользит.Вперед? — не лезть же на рожон.Так успокой же естество.Перед тобой стакан и сыр!Нет, хуже нету ничего,Чем жить с тобою, старый мир!1925183. «Прощай! Я ухожу из дома…»
Прощай! Я ухожу из домаВ лесную глушь родной земли.Я снова вышел в свист заката,В туман и в грусть сырых полей.О, как мне страшно, как мне странноБосой ногой ступать в пыли,В осколках солнца, без дороги,Среди неведомых людей.Здесь, дома, я оставил скромный,Уютный мир домашних книг,Себя, диван, любовь, и деньги,И сослуживцев, и друзей —Всё то, чем я был жив и честен.Чем я был весел и велик,Упрям, уверен, неподкупен,Заносчив, ясен и силен.Меня твое хранило войско,Семейный мир, веселый сон,Гардины осеняли счастье,Как пустота сырых знамен…1925184. Слава советскому Владивостоку
Прекрасней ВладивостокаНе видел я городов!Мартын, взлетевший высокоНад пеной белых валов,Шальной бубнеж водостокаИ красный блеск вымпелов,Стена плавучего дока,Кирпичный Дом моряков(Когда смолкают ударыВинта в тяжелых волнах,Туда идут кочегарыВ потертых дождевиках),Построечные заборы,Взбежавшие на холмы.И гавани коридоры,Где жили некогда мы,Подводы с бочками рыбы,Туман портовой зари,Мешков зеленые глыбы,Картонные фонари,Платформы, верфи, воротаТаможенного поста,Инспекторы СовторгфлотаУ маленького моста.Уроки в штурманской школе,Баркас, ползущий за мол,И дети, в ветреном полеИграющие в футбол, —Всё то, что мы здесь увидимЛежащим у наших ног,Всё это и есть великийСоветский Владивосток.Сегодня в дальние водыНаправят твердый штурвалДвухтрубные пароходы«Дзержинский» и «Камчадал».Они пройдут океаном(Вокруг — морская трава),Останутся за туманомКурильские острова.Волны разрезая складки,Идут они ночи и дни,Пока не зажгутся КамчаткиМигающие огни.1928185. Журналистская задушевная (На мотив «раскинулось море широко)
Погиб журналист в многодневном боюОт Буга в пути к Приднепровью,Послал перед смертью в газету своюСтатью, обагренную кровью.Редактор суровый статью прочиталИ вызвал сотрудницу Зину,Подумал, за ухом пером почесалИ вымолвил мрачно: «В корзину».На утро уборщицы вымыли пол,Чернильные пятна замыли,А очерк его на растопку пошел,И все журналиста забыли.И только лишь старый седой метранпажПечально и тихо заметил:«Я помню, остер был его карандаш,И честно он смерть свою встретил».А жизнь по дорогам проторенным шла,Как будто ни в чем не бывало,И новый товарищ поехал туда,Где вьюга войны бушевала…1941АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ
Алексей Алексеевич Лебедев родился 1 августа 1912 года в Суздале. Отец — юрист по образованию, мать — учительница. Детство провел в Костроме. В 1927 году семья Лебедевых переехала в Иваново. После окончания средней школы А. Лебедев некоторое время работал подручным слесаря-водопроводчика. С детстве мечтая о море, он поехал на Север, три года плавал на судах Севрыбтреста и торгового флота. Вернувшись в Иваново, работал и одновременно учился в индустриальном техникуме, на строительном отделении. В 1933 году по комсомольской путевке ушел служить на флот. Был радистом, подводником. Срочную, а затем сверхсрочную службу проходил в Кронштадте.
С 1936 по 1940 год Л. Лебедев учился в Высшем военно-морском училище имени М. В. Фрунзе (Ленинград). После окончания училища был назначен штурманом подводной лодки.
Первое стихотворение Лебедева было опубликовано в 1933 году в журнале «Звено» (Иваново), а с 1934 года он систематически печатался в газете «Красный Балтийский флот» (Ленинград), с 1938 г. активно сотрудничал в журнале «Краснофлотец», в других периодических изданиях. В 1939 году выходит первая книга стихов поэта — «Кронштадт». В этом же году А. А. Лебедев был принят в Союз писателей. В 1940 году появляется вторая книга — «Лирика моря».
С первых дней Великой Отечественной войны Лебедев — на боевых кораблях Балтики. В ноябре 1941 года подводная лодка Л-2, на которой поэт служил штурманом, наскочила на мину при выполнении боевого задания в Финском заливе. Весь экипаж лодки погиб.
186. Осень на флоте
Шумит над Кронштадтом балтийская осень,Созревшие падают в воду каштаны.Булыжник дождями и ветром исхлестан,А с норда и веста летят ураганы.И небо дымится — от взрывов прибоя,Идущего минной атакой на молы,И дно якоря покидают морское.Эскадры идут в напряженный, тяжелыйМаневренный рейс, и колышется воздухОсенних ночей над водой и гранитом,Наполненный гулом стальных бомбовозов,Сияньем прожекторов, ревом зениток.Пред нами волна, непогода и запад,За нами — страна пятилетнего плана.Буруны взлетают и рвутся, как залпы,Ведут корабли в темноту капитаны.На теплой земле под Москвой, за МосквоюРебят провожают друзья на вокзалы,И пески взлетают над желтой травою,Как вымпел балтийский, от осени алый.Ребята вступают на борт «Аммермана».Врывается в ноздри просмоленный ветер,Кронштадт возникает уже из туманаТончайшими красками флажных соцветий,Сиянием всей корабельной «медяшки»,Звенящими склянками, дудок призывом.Неплохо рубашки сменить на тельняшки,Взглянуть на тяжелых орудий массивыИ чувствовать гордо, что мы, краснофлотцы,Товарищи ветру, линкорам, ребятам,Что лучшим страна доверяет боротьсяИ лучших она одевает в бушлаты.Дневальный откроет широко ворота,С штыка отряхнет заструившийся холод.Дежурный разводит команду по ротам,И утро начнется зарядкой и школой.А к ночи булыжник дождями изрублен,«Купцы» тишину разрывают сиреной.Приходит в до блеска надраенный кубрикМорская, хорошая, крепкая смена.<1935>187. Строевая подготовка
До мая спрятаны бушлаты,Суров арктический норд-ост.По звонким улицам КронштадтаШагает крепнущий мороз.Тогда в широкие просторыГранита, солнца и водыПроходят, пробуждая город,Шеренги флотских «молодых».И взводы выровнены чище,Винтовку стиснула рука,И ветер, налетая, свищетИ гонит в море облака.В шинели новой много жару,Не обносились сапоги,Но песня поднята, как парус,И тверже звонкие шаги.Так наша молодость шагает,Глубоко, как борец, дыша;А день — эскадра голубая —Заходит в гавань не слеша.<1935>188. «Свирепый ветер рвется под бушлат…»
Свирепый ветер рвется под бушлатИ гонит облака не уставая,Так возникает утро, Ленинград,Холодный лязг небыстрого трамвая.Да, осень — это стынущий гранит,Неву хранящий в сумрачных объятьях,И в семь утра горящие огни,И ветер этот, злобный, как проклятье.Лежит у ног матросский сундучок,А надо мной скупого неба просинь…А улиц вид туманен и далек.Стою, курю, и горек дым, как осень.1937189. «Вот вечер крадется бочком, бочком…»
Вот вечер крадется бочком, бочком,Мигнул маяк зрачком своим сторожко,Горит закат надраенным бачком,Склонился кок над свеклой и картошкой.В такую пору дудкам звонко петь,Сзывая тех, кто вахтою не занят,И увольнений блещущая медьЛетит в ладонь и прячется в кармане.А вечер тих, и голоса ветровС гуденьем волн в вечерний час не спорят;Качнулся трап… привет тебе, Рамбов,Привет тебе, земля — подруга моря!<1938>190. Весна на флоте
Запомнить приметы весенние просто:То ветер – дыхание моря и льда,И чайки, летящие быстро с зюйд-оста,Оттуда, где плещет морская вода.Весна возникает напором ремонта,Теплеют квадраты обшивки стальной,Форштевни стремятся уже к горизонтуДля бега, для яростной встречи с волной.Канаты запахли сосною смолистой,Чернеют разводья за грузной кормой,И слышит привычное ухо радистаРазряды, не слышимые зимой.Светлее, синее часы увольнений,На баке толкуют про дальний поход,И песней о море, о славе сраженийВесну боевую приветствует флот.<1939>191. Мы из Кронштадта
Так вот эта хмурая осень,Уже отдающая верпыВ Кронштадта гранитную гавань,Где грозно спят корабли.Отмечены склянками восемь,Скуп хлеб, разделенный шкертом.Эскадрам чужим не плаватьУ берега нашей земли!Ну да, мы мальчишками были,Когда подходил Юденич,Британских эсминцев пушкиГрозили тебе, Кронштадт;Но наши отцы служили,Вели корабли на сближенье,И запах штормов ревущихОтцовский впитал бушлат.Товарищ, ты видишь этуСухую полынь и скалы,Гремящую воду нижеИ связанных моряков,Ты слышишь взнесенную ветромПоследнюю речь комиссараИ раздающийся ближеОтчетливый лязг штыков.Республика! Мы окрепли,Пришли на твои границыСчастливые, гордые честьюБыть посланными во флот.Пускай нас штормами треплет,Но в море идут эсминцы,И вахты стоят на месте,Когда засвистят в поход.<1939>192. Компасный зал
В дубовом паркете картушка компаса,—Столетье, как выложил мастер ее.Над нею звезда полуночного часа,Касается румбов лучей острие.В скрещении гулких пустых коридоровСтою и гляжу напряженно вперед,И ветер холодных балтийских просторовВ старинные стекла порывисто бьет.…Стоят по углам, холодея как льдины(Мундиров давно потускнело шитье),Великовозрастные гардемарины,За пьянство поставленные под ружье.Из дедовских вотчин, из всех захолустий,Куда не доходят морские ветра,Барчат увезли и теперь не отпуститЖелезная воля и руки Петра.Сюда в Петербург, в мореходную школу,И дальше на Лондон или Амстердам,Где пестрые флаги трепещут над молом,Где в гавани тесно груженым судам.И тот, кто воздвиг укрепленья Кронштадта,Чьи руки в мозолях, что тверже камней,Он делал водителей русского флотаИз барски ленивых и косных парней.И многих терзала телесно обида,И многие были, наверное, злы,Зубря наизусть теоремы Эвклида,С трудом постигая морские узлы.А в будущем – кортик, привешенный косо,И мичмана флота лихая судьба:«Лупи по зубам, не жалея, матроса» –На то его доля слуги и раба.С командой жесток, с адмиралами кроток,Нацелься на чин – и проделай прыжокПоближе к дворцу и под крылышко теток,На невский, желанный всегда бережок.Но были и те, кто не знал унижений,Кто видел в матросе товарища дел,Кто вел корабли сквозь пожары сражение,Кто славы морской для отчизны хотел,С кем флот проходил по пяти океанам,Кто в битвах с врагом не боялся потерь:И шведы разбиты, и нет англичанамОхоты соваться к Кронштадту теперь.Об этом я думал полуночным часом,О славе, о бурных дорогах ее…Звезда высока над картушкой компаса,Касается румбов лучей острие.1939193. «Превыше мелочных забот…»
Превыше мелочных забот,Над горестями небольшимиВстает немеркнущее имя,В котором жизнь и сердце — флот!Идти над пеной непогод,Увидеть в дальномере целиИ выбрать курс, минуя мели,—Мысль каждая и сердце — флот!В столбах огня дай полный ход,Дай устремление торпеде,Таким в боях идет к победеМоряк, чья жизнь и сердце — флот!<1939>194. «Или помните, или забыли…»
Или помните, или забылиЗапах ветра, воды и сосны,Столб лучами пронизанной пылиНа подталых дорогах весны?..Или вспомнить уже невозможно,Как виденья далекого сна,За платформой железнодорожнойТолько сосны, песок, тишина.Небосвода хрустальная чаша,Золотые от солнца края.Это молодость чистая ваша,Это нежность скупая моя.195. «Возможно ли, чтоб годы эти…»
Возможно ли, чтоб годы этиЩадили нас! Но вновь встаетАпреля горьковатый ветер,Тревожный шум воскресших вод.Возможно ли в разлуке дальней,В тревогах, в помыслах, в кровиХранить огонь первоначальнойНаивно-горестной любви!А я, как ива в пору злуюОсенних бешеных ветров,Клонюсь под вихрем поцелуев,Горячечных и нежных слов.За нами бури и походы,И можно ли, мой милый друг,Вознаграждать себя за годыБылых и будущих разлук?О, потеплевший под рукамиГранит скамейки ледяной!Нет, не смеюсь я над слезами,В тот вечер пролитыми мной.Теперь мне легче и свободней.Отбушевал внезапный гром.…Я не могу писать сегодняТебе о чем-нибудь другом.196. «В июне, в северном июне…»
В июне, в северном июне,Когда излишни фонари,Когда на островерхой дюнеНе угасает блеск зари,Когда, теплу ночей доверясь,Под кровом полутемнотыУже раскрыл смолистый верескСвои лиловые цветы,А лунный блеск опять манилУйти в моря на черной шхуне,—Да, я любил тебя, любилВ июне, в северном июне.197. Товарищу
На Черноморье шторм десятибалльный,В Новороссийске буйствуют ветра.Товарищ мой, отдай салют прощальныйДавно с тобой нам свидеться пора.Давно пора, преграды далей руша,Спаять сердца и руки заодно,Шторма изрядно высушили душу,Но дружбе в них иссохнуть не дано.Ложись на норд с предгорий знойных Крыма,И мы тогда, в безмолвии ночном,Окутавшись котельным синим дымом,Поговорим о счастье боевом.И выйдем в ночь, где сумрачные водыДробят о камень черную струю,Где в зареве немеркнущем заводыМорскую мощь республики куют.Спеши, товарищ, — море стало нашим,И пусть походы холодны и злы,Форштевнями стремительными вспашемЗа Таллином балтийские валы.На Черноморье шторм десятибалльный.Пора вернуться в бухту кораблю.Я жду тебя упрямым, беспечальным,Таким, какого знаю и люблю.<1940>198. Песня
Пускай во тьме бушует вьюгаИ снег летит на паруса, –Не плачь, не плачь, моя подруга,Не слушай ветра голоса.Зажгла звезда мне нынче трубкуСвоею искрой голубой.Кладет волнами на борт шлюпку,Но не погибнем мы с тобой.Не видно дали бирюзовой,Дорога в море нелегка,Но привыкать к борьбе суровойДолжна подруга моряка.Уже мигнул огонь зеленый,Маяк на горной высоте,И берег, снегом заметенный,Забрезжил смутно в темноте.И пусть взмывают чайки, плача,К метельно-снежной вышине, —Не изменяет мне удача,Пока ты помнишь обо мне.<1940>199. Перед походом
Мы вместе курили, дул ветер осенний,Уже холодела вода,И серые тучи над нами висели,И плыли над морем года.Трещал пулемет над пустынным заливом,Кричали в выси журавли,Они улетали на юг торопливоОт грозной балтийской земли.Хотелось раскрыть исполинские крыльяИ ринуться в дальний простор,Лететь, осыпаемым солнечной пылью,Над синими гребнями гор.Лететь, разрывая завесы тумана,Ломать горизонта кольцо,Чтоб пламенный ветер широт океанаС размаху ударил в лицо.Окончена трубка и высыпан пепел,Команда по вахтам идет.И грохот по клюзу стремящейся цепиУже предвещает поход.Сигналы трепещут на мачтах треногих,Горит боевая заря.Пред нами ведущие к славе дороги.Союза большие моря.1940200. Отдых на базе
Блаженство строгой тишины,Часы, когда, придя из моря,От грома ветра и волныНа Балтике или Босфоре,Я вижу скромный свой приют,Простой и убранный опрятно,Столь чистой сухостью кают,Которая душе понятна.Вот стол и стопка милых книг,Кровать под серым одеялом,И на стене военный бригВ боренье с океанским шквалом,Три трубки старых и табак,Хранящийся в большом кисете.Что может большего морякЕще желать на белом свете!Что можно большего желатьПри нашем отдыхе коротком:Сидеть, курить и вновь мечтать,Сминая свитер подбородком.Ничто не может тяготить —Нет ни рояля, ни комода.Так хорошо готовым бытьК передвиженьям и походам.Оконных стекол легкий звон —Ответом яростному граду…Курить, пока не принеслиВнезапный вызов на бригаду.1940201. Ночная атака
Покорный твердому умуИ смелости твоей,Эсминец ринулся во тьмуНа зыбь морских путей.Берясь за поручень стальной,Ты заглянул в компа с, —Перед великою странойВ ответе ты сейчас.За миноносец, за людей.Во мгле морских пустыньТы скажешь сердцу: «Не слабей!»,Усталости: «Покинь!»Продуман поиск, встреча, бой,Задача вручена.И Родина сейчас тобойРуководит одна.И каждый чувствует боецЕе призыв сейчас,И ты сильней на сто сердец,На двести зорких глаз.Ты всё услышь и всё проверь,Маяк исчез, пора.И начинается теперьСуровая игра.Пронзая темноту, как нож,Коль верен твой расчет,Незримый никому, найдешьВрага — линейный флот.Но хрупкой тишины не тронь.И должно так идти,Чтоб заградительный огоньНе вспыхнул на пути.Наносит ветер дым и гарь,Теперь ошибки нет.Теперь рази, теперь ударьВсей яростью торпед.Они ударят — шесть когтей,Что ты во тьму простер, —Из веера прямых путейНе вырвется линкор.И, скользкий поручень сдавив,Переложив рули,Ты слышишь, как грохочет взрыв, –Торпеды в цель пришли.Вновь рулевой поворотилПо слову твоему,И снова сорок тысяч силНесут корабль во тьму.1940202. «Метет поземка, расстилаясь низко…»
Метет поземка, расстилаясь низко,Снег лижет камни тонким языком,Но красная звезда над обелискомНе тронута ни инеем, ни льдом.И бронза, отчеканенная ясно,Тяжелый щит, опертый о гранит,О павших здесь, о мужестве прекрасномТоржественно и кратко говорит.1941203. Сонет
Когда владеет морем мертвый штиль,Мы видим часто бухты и маяки, —То лжет мираж, приподнимая знаки,А берег наш за сорок с лишним миль.Но видно всё: седеющий ковыль,Кроваво пламенеющие маки,Прибрежной пены охряную накипьИ бота перевернутого киль.Мечты мои, неуловимой теньюВозникшие на грани сновиденья,Коротким блеском прорезают тьму.И в этот миг глазам открыты сноваПути в морях тревожных и суровых.Но берег есть. И я пробьюсь к нему!1941204. Тебе
Мы попрощаемся в КронштадтеУ зыбких сходен, а потомРванется к рейду серый катер,Раскалывая рябь винтом.Под облаков косою теньюЛуна подернулась слегка,И затерялась в отдаленьеТвоя простертая рука.Опять шуметь над морем флагу,И снова, и суров и скуп,Балтийский ветер сушит влагуТвоих похолодевших губ.… И если пенные объятьяНазад не пустят ни на часИ ты в конверте за печатьюПолучишь весточку о нас –Не плачь, мы жили жизнью смелой,Умели храбро умирать, –Ты на штабной бумаге белойОб этом можешь прочитать.Переживи внезапный холод,Полгода замуж не спеши,А я останусь вечно молод,Там, в тайниках твоей души.А если сын родится вскоре,Ему одна стезя и цель,Ему одна дорога – море,Моя могила и купель.Август 1941205. «Ты ждешь меня, ты ждешь меня…»
Ты ждешь меня, ты ждешь меня,Владеет сердцем грусть,И по стеклу, кольцом звеня,В твое окно стучусь.Звезда холодная, блести,Гляди сюда в окно,Ты не грусти, ты не грусти —Я мертв уже давно.В зеленоватой мгле пучинКорабль окончил бег,И там лежу я не один,И каждый год как век.Не внемлю, как года бегут,Не внемлю ничего,Кораллы красные растутИз сердца моего.И те, кто гибнет на волнеВ тисках воды тугих,Они идут сюда, на дно,Что лечь у ног моих.1941206. Возвращение из похода
Когда мы подвели итог тоннажуПотопленных за месяц кораблей,Когда, пройдя три линии барражей,Гектары минно-боновых полей,Мы всплыли вверх, – нам показалось странноТак близко снова видеть светлый мир,Костер зари над берегом туманным,Идущий в гавань портовый буксир.Небритые, пропахшие соляром,В тельняшках, что за раз не отстирать,Мы твердо знали, что врагам задаромНе удалось у нас в морях гулять.А лодка шла, последний створ минуя,Поход окончен, и фарватер чист.И в этот миг гармонику губнуюПоднес к сухим губам своим радист.И пели звонко голоса металлаО том, чем каждый счастлив был и горд:Мелодию «Интернационала»Играл радист. Так мы входили в порт.1941207. На дне
Лежит матрос на дне песчаном,Во тьме зелено-голубой.Над разъяренным океаномОтгромыхал короткий бой,А здесь ни грома и ни гула…Скользнув над илистым песком,Коснулась сытая акулаЩеки матросской плавником…Осколком легкие пробиты,Но в синем мраке глубиныГлаза матросские открытыИ прямо вверх устремлены.Как будто в мертвенном покое,Тоской суровою томим,Он помнит о коротком бое,Жалея, что расстался с ним.1941ИОСИФ ЛИВЕРТОВСКИЙ
Иосиф Моисеевич Ливертовский родился в 1918 году в Днепропетровске. Жил в Омске. Учился в Омском педагогическом институте, на литературном факультете. Окончил институт в 1940 году. Сотрудничал в молодежной омской газете «Молодой сибиряк», отвечал за выпуск литературных страниц. Печатался в сибирских газетах и журналах. Владел немецким и украинским языками, переводил Г. Гейне, И. Бехера, П. Грабовского. В 1940 году был призван на действительную службу в армию. Службу проходил в Новосибирске. С 1942 года — на фронте, в звании сержанта командовал артиллерийским расчетом и стрелковым отделением. Свои стихи публиковал во фронтовой печати.
Погиб летом 1943 года под Орлом в Орловско-Курском сражении.
208. «Почему мне сегодня не спится…»
Почему мне сегодня не спитсяУ раздутого ветром костра?Я увидел проклятую птицуНа высокой сосне вчера.Круглоглазая странница этаКуковала в сосновом бору.Есть в народе такая примета,Что увидеть ее — не к добру.Но меня ничего не волнует,Не пугает меня старина.Много сказок на свете бытуетИ примета живет не одна.Разве можно во сне затеряться,Если берег встает крутизной,Если сосны на нем толпятсяИ шумят за моею спиной?Я лежу на песке хрустящем,Чуть колышется бархат реки,Там, за острова темною чащей,Появляются чаще и чащеПароходов ночные свистки.…Я теперь не закрою ресницы,Пролежу на песке до утра.Пусть сегодня мне ночью не спится!У раздутого ветром костра.209. Ночь
Я люблю, сменив костюм рабочий,Одеваться бело и легко.Золотой закат июльской ночиОт меня совсем недалеко.Широко распахивая ворот,Я смотрю, как тихо над водой,Камышами длинными распорот,Выплывает месяц огневой.И смотрю, как розовой стрелоюУпадают звезды иногда;Папироса, брошенная мною,Тоже как падучая звезда.А навстречу мне сплошною пенойПо широкой улице идутВсе мои друзья, подруги все мои,Без которых места не найду.С ними песня весела и ходка(Я такой, конечно, не сложу).Я иду свободною походкой,С дружеским приветом подхожу,И пока луна садится в рощу,Расправляя лиственниц верхи,Темно-синей бархатною ночьюЯ пою друзьям мои стихи.210. В поезде
Окно и зелено и мутно,В нем горизонта полоса;Ее скрывают поминутноМимо летящие леса.Стреляет темень фонарями,А звезды с ними заодноСтремятся низко над полямиИ режут наискось окно.Их быстрота неимоверна,Они подобны беглецу;Они сбегаются, наверно,Обратно к старому крыльцу.И хочется бежать полями,Бежать, подобно беглецу,За звездами и фонарямиОбратно к старому крыльцу,Запутанной лесной тропою.Достиг бы я того звонка,Когда б не знал, что не откроетДверей мне милая рука.Когда б не знал, что по откосамДругой состав стремится вдаль,Что у тебя в глазах печаль,А думы мчатся вслед колесам.211. Поэзия
В шалаше из ветвистых, и кудрявых, и легких,Темно-синих осинок, завязавших верхи,На траве растянувшись, опираясь на локти,В желтой маленькой книжке я читаю стихи.И за каждою строчкой пробегает мой палец,И за каждою строчкой пробегают глаза.Ядовитые шорохи горячо зашептали:«Ты сегодня для жизни не вернешься назад».Ах, я знаю, но всё же я не буду печалиться,Что стихи — мое сердце, что стихи — моя кровь.Наплывают страницы на угластые пальцы,Как на острые скалы пенных волн серебро.И цветы голубые небо чашек раскрыли,Тонкий запах в раздувшихся ноздрях дрожит.У березы раскидистой словно выросли крылья,И пчела золотистая надо мною кружит.Что-то сладкое в мускулах и горячее что-тоПротекает по телу, наливает глаза.И я слышу, я слышу чуть трепещущий шепот:«Ты сегодня для жизни не вернешься назад».212. Папиросы
Я сижу с извечной папиросой,Над бумагой голову склоня,И отец вздохнет, посмотрит косо –Мой отец боится за меня.Седенький и невысокий ростом,Он ко мне любовью был таков,Что убрал бы, спрятал папиросыМагазинов всех и всех ларьков.Тут же рядом, прямо на дворе,Он бы сжег их на большом костре.Но, меня обидеть не желая,Он не прятал их, не убирал.Ворвалась война, война большая.Я на фронт, на Запад уезжал.Мне отец пожал впервые руку.Он не плакал в длинный миг разлуки.Может быть, отцовскую тревогу,Заглушил свистками паровоз.Этого не знаю. Он в дорогуПодарил мне пачку папирос.ВСЕВОЛОД ЛОБОДА
Всеволод Николаевич Лобода родился в 1915 году в Киеве Отец – преподаватель русского языка и литературы, мать закончила консерваторию и была оперной певицей.
С десяти лет стал писать стихи и сочинять рассказы. Окончив среднюю школу, в 1930 году В. Лобода переехал в Москву. Поступил в ФЗУ Щелковского учебно-химического комбината. В это же время начал печататься. В 1932—1934 годах был редактором многотиражки «Кузница» на Мытищинском вагоностроительном заводе. С сентября 1934 года работал в журнале «Высшая техническая школа».
Учился в Литературном институте им. Горького. Сотрудничал в журналах «Литературная учеба» и «Костер», в газете «Пионерская правда». С начала войны работал на радио, участвовал в радиопередачах «Письма на фронт». Осенью 1941 года ушел на фронт. Был пулеметчиком, воевал под Ленинградом, Старой Руссой, Великими Луками. Служил в 150-й стрелковой Идрицкой дивизии, некоторое время работал в дивизионной газете.
Всеволод Лобода убит 16 октября 1944 года под городом Добеле в Прибалтике, при прорыве обороны на реке Айвиексте.
213. Утро
Взорвав лучом ночную тишь,В распахнутое летоЛетит поверх сутулых крышСумятица рассвета.Так пей рассвет! Нам всё равноПьянеть и слепнуть сужденоУтрами от угара.Как дым, в лучах растет окно,Раздвинулось ангаром.И стекла дружно дребезжать,Что в тихую обительВедет из блика дирижабльНевидимый водитель.Внизу – земное доминоВспахали войн копыта.Так пей пространство! Всё равноТуда, где бывшее окно,Дорога позабыта.Кривую радуги возьмемВ коричневые руки,Чтоб заискрился черноземПо выжженной округе.В краю степей пророс репей.Но пей же будущее, пей,Пока в любви, в бессонницеСредь легиона голубейБарахтается солнце1934214. Письмо
Зажигаю слово:Дорогая, где ж ты?На свиданье сноваНикакой надежды.Ты стоишь виденьем,Но, как говорится,Третью неделюНекогда побриться.Дымы не растаяли,С ночи до утра мыТрогаем деталиИюльской программы.Копотью напудрен,Двигаю литыеИ, как эти кудри,Мутно-золотые…А вчерашним вечеромНе дали металла.Делать было нечего.Дело стало.На заводе тихо.Я подумал: скроюсь,И ворвался вихремВ пригородный поезд.Чтоб разлуку с больюГнать по рельсам грубо.Чтоб морскою сольюПропитались губы.Чтобы ветры пели.Чтоб деревья стыли.Чтобы с нетерпеньемЛовить слова простые.Чтобы вспышкой спичкиПолночь прогорела…Только электричкаМимо прогудела,Не остановилась.Вот тебе и жатва:Попадай в немилостьПо вине вожатого!Ты ушла. ОсколкамиВсе мечты — на нет.Где же вы, Сокольники,Пятый километр!..Потухает слово.Вместо сна лесного —Я в Москве. И вотМне в Мытищи сноваМчаться на завод.Не могу не злиться,И в глазах — гроза,Я ворвался львицейВ Северный вокзал.Потемнело небо.При фонарном свете,Дернув дверь свирепо,Я сказал: — Побрейте!1934215. Из цикла «Война» (Вступление)
Ночной зефирСтруит эфир.Шумит,БежитГвадалквивир.ПушкинНа берегах Гвадалквивира,Купаясь в травах, загорать.Окончив дань труда и мира,В кругу товарищей дышатьВесельем солнечного пира.И тронуть нежной песни лад,Когда расцветится закатНа тишине Гвадалквивира.В ночной глуши двоим добро.Всплесни веслом. Нам сереброЧеканит гладь Гвадалквивира,Нам нержавеющая лираПоет бессмертие реки.Взорвали сон ГвадалквивираВ крови погрязшая мортира,От крови черные полки.1937-1938?216. «Рвется в темень белая беда…»
Рвется в темень белая беда —предок мой Григорий Лобода.Скачет гетман. Все его добро —стремени да чуба серебро.Ночь наполнив цокотом коня,скачет, скачет прямо на меня.Я проснусь, я встану, побреду.Переулки мечутся в бреду.И шуршат сугробы. И с умасходит вьюга, скользкая зима.Ляжет на исхоженном путиТак, что ни проехать, ни пройти.Лед или глухая лебедатам, где скачет, скачет в никудазапорожский гетман Лобода.А в Москве – летая, тает снег,переулки мечутся во сне.Переулки тянутся к весне.Что ж! я по распутице пройду,я в тебя, Москва моя, иду,песни зажигая на ходу.Я иду. Мечтая о Москве,птицей в клетке – жилка на виске.Я иду. Так времени топорразрубает с прадедами спор.217. Долг
Невесел в дыме канонадысугубо штатский человек.Дрожи. Повелевает векзапомнить — как звенят снаряды,как завывает самолет,огнем одаривая землю,как пьют удушливое зелье,как рвутся в панике вперед.Век не под стать страстям квартирными пенью птичьему. А тыписал стихи, вдыхал цветыпод небом розовым и мирным.Теперь положено черстветьрукам, сжимающим винтовку,и смерть берет на изготовку,хотя ты прожил только треть.Ну что ж, погодки молодые,посуровеем – и не жаль:ведь нам видения седые,как полю град на урожай.Заголосят витые трубы,и ты – во мраке и в крови —забыв о нервах, стиснув зубы,как ветер, тучу изорви.Не под луной прогулка – встретитьна расстоянье локтя бой.Еще не мы, но наши детизадышат радостью одной.Чтоб им легко в беседы птичьивникалось, ты имей в видугадюку, жившую в саду,змеиной жизни двуязычье,под зданье дней твоих подкоп,любовь, несущую проказу.Пристрастным пришлых меряй глазомна стыках дел, ночей и троп.Коль не зияют сзади бреши,растает скоро бранный дым.Умрешь иль выйдешь постаревшим,но сильным, светлым и большим.Умрешь иль нет – тебе по правупоэта первая строка,непререкаемая слава,сплошное солнце на века.конец 30-х годов218. Партизан уходит в разведку
Неприятель прорвался к Дону.Сталью вытоптаны поля,Заскрипели возы бездомных,По дорогам степным пыля.Над гремящей землей томитсяТемнота. Ни луны, ни звезд.Как пылает твоя станица,Ночью видно за много верст.Уходя с боевым отрядомЗа реку, где ярится враг,На пожарище долгим взглядом,Сжав поводья, глядит казак.Где вчера еще цвел пригорок —Яма круглая — смерти след.Дым сраженья сер и горек,Но другого исхода нет.Ветер голосом человекаТихо стонет в ветвях ракит.Задыхаясь, как после бега,Командиру казак твердит:«Я стреляю довольно метко,И отточен, востер клинок…Отпустите меня в разведку…За беду посчитаться срок…»Командир отвечает: «С богом,поезжай». Погоди немного,Мы добьемся погожих дней, —Утро вечера мудреней!В трудном деле станичник весел;На плечо автомат повесил,Снарядился в опасный путьРади завтрашних легких песен,Чтобы ровно дышала грудь.…Громыхнула зенитка где-то.Пронеслась на восток ракета,Завиляла хвостом летучимИ упала, шипя, в залив,На мгновенье донскую тучуСмертным, синим огнем залив.1942219. «Солдатские дороги…»
Солдатские дороги,Коричневая грязь,С трудом волочишь ноги,На климат разъярясь.Лицо твое багрово —Холодные ветраСговаривались сноваБуянить до утра.Набухла плащ-палатка,Лоснится под дождем.На то ноябрь. ПорядкаОт осени не ждем.Боец, идешь куда тыИ думаешь о ком?Шрапнельные снарядыСвистят над большаком.А где же дом, в которомПросох бы да прилег?..За голым косогоромНе блещет огонек.Тебе шагать далече —Холмов не перечтешь,Лафет сгибает плечи,А все-таки идешь.Ведут витые тропы,Лежат пути твоиВ траншеи да в окопы,В сраженья да в бои.Шофер потушит фарыПод вспышками ракет…На западе пожарамКонца и края нет.Кричит земля сырая:— Спеши, боец, вперед.
Орудием караяТого, кто села жжет!От гнева — дрожь по коже,Соленый пот на лбу;Ногам легко, и ношиНе чуешь на горбу.И греет жарче водкиНас воздух фронтовой.И радостные сводкиРождает подвиг твой.Солдатские дорогиПридут издалекаК домашнему порогуСо славой на века.1943220. Товарищ капитан
Памяти капитана Д.П. Суменкова
Внезапна скорбь, и сердцем я не верю,Что опустел бревенчатый блиндаж,Что вас уже не встретишь перед дверью,Не улыбнешься. Чести не отдашь…Легко ль беде поверить, злой и скорой?Ужели оборвал ваш путь снаряд?Еще постель примята, на которойВы отдыхали час тому назад…Когда бойцов на битву поднимали,Сквозь дым вели вперед, на вражий стан,Бойцам казалось – выкован из сталиНеуязвимый храбрый капитан.Лишь тот надолго памяти достоин,Кто прожил век, лишений не страшась,Кто шел вперед, как труженик и воин,И грудью встретил свой последний час.Он был таким – спокоен и неистов,В беседе – друг, в сраженьях – ветеран.Он жил и умер стойким коммунистом,Мой командир, товарищ капитан.1943221. Наступление
Это было у села Износки, –Враг терял орудья и повозки,Эшелон пылал на полустанке,Стыли перевернутые танки.В окруженье грохота и дыма,Как сама судьба, неотвратимоБоевые двигались порядки.И поля трясло как в лихорадке.Горькой гарью веяли пожары.Пушка щедро сыпала удары,Скрежетала, словно в исступленье,Все заслоны вражеские руша(Мы ее, царицу наступленья,Звали по-семейному: «Катюша»).Под огнем, в метель, на холодинеЗаметались немцы по равнине,Побросали теплые берлоги.Лишь в Заречье, справа у дороги,Напрягая тающие силы,Огрызались правнуки Атиллы.Броневые чудища рычали,Венгры лошадей переседлали,«Сдайся, рус!» — фельдфебели орали.С голоду свирепые солдатыНа весу держали автоматы.Не желали пятиться по-рачьиИ беды не ждали.Вдруг навстречуЭскадроны хлынули казачьи,Завязали яростную сечу,С лету смяли всадников и пеших,Лезущих в непрошеные гости.Бронебойщик, в битвах преуспевший,Перебил ползучих танков кости,И казалось — воздух закипевшийПлавил сталь, ревущую от злости.Ты не жди, немецкая волчица,Своего возлюбленного фрица.За Днестром простым осколком сталиМы убийцу перевоспитали.Апрель 1944222. Начало
Лес раскололся тяжело,Седой и хмурый.Под каждым деревом жерлоДышало бурей…Стволам и людям горячо,Но мы в азарте.Кричим наводчикам:«Еще, еще ударьте!..»Дрожит оглохшая земля.Какая силаРучьи, и рощи, и поляПеремесила!И вот к победе прямикомЗа ротой ротаТо по-пластунски, то бегомПошла пехота.13 сентября 1944223. «Не плачь, Днипро, тебя мы не забыли…»
Не плачь, Днипро, тебя мы не забылиИ, отступая, видели во снеХмельницкого на вздыбленном коне —Он звал к победе, встав из древней были.И вот сбылось неслыханное счастье.Встречай нас, Киев! Шляхом боевымК Днепру пришли разгневанные части,Чтоб окреститься именем твоим.1944224. Павловская, 10
Не в силах радость вымерить и взвесить,Как будто город вызволен уже,Я в адрес: «Киев, Павловская, десять» –Строчу посланье в тесном блиндаже.Письмо увидит ночи штормовые,Когда к Подолу катятся грома,Когда еще отряды штурмовыеПрочесывают скверы и дома…По мостовым, шуршащим листопадом,Придет освобожденье. Скоро. Верь…Впервые за два года не прикладом,Без окрика, негромко стукнут в дверь.Мой хворый дед поднимется с кровати.Войдет веселый первый почтальон.От рядового с берега ЛоватиПривет вручит заждавшемуся он.Старик откроет окна. В шумном миреОсенний день, похожий на весну.И солнце поселится в той квартире,Где я родился в прошлую войну.1944225. Погиб товарищ
Во вражьем стане цели он разведал,Мечтал о встрече с милой над письмом,Читал статью про скорую победу,И вдруг – разрыв, и он упал ничком.Мы с друга окровавленного снялиОсколком просверлённый партбилет,Бумажник, серебристые медали.А лейтенанту было двадцать лет…Берёт перо, согбен и озабочен,Бумажный демон, писарь полковой.О самом страшном пишет покорочеПривычною, недрогнувшей рукой.Беду в письмо, выплескивая разом,Он говорит: «Ведь надо понимать,Что никакой прочувствованной фразойНельзя утешить плачущую мать».Она в слезах утопит своё горе,Покуда мы, крещённые огнём,Врага утопим в пенящемся море,На виселицу Гитлера сведём.И женщина инстинктом материнскимОтыщет сына дальние следыВ Курляндии, под елью исполинской,На скате безымянной высотыСедая мать увидит изумлённоНа зелени могилы дорогойВенок лугов, как яркая корона.Возложенный неведомой рукой.Блеснут в глазах цветы, ещё живые,От латышей – сынку? сибиряку?И гордость вспыхнет в сердце и впервыеПерехлестнёт горячую тоску.1944ВИКТОР ЛУЗГИН
Погиб на фронте в 1945 году. Биографических данных не сохранилось.
226. Моделист
Он по неделям не сидел на месте.Строгал и резал, клал чертеж на стол…И по утрам опилки, стружки жестиМать собирала, подметая пол.И вот стоит модель, его творенье,Готовая для спора с высотой.И всё в ней словно в пушкинской поэме,Где не найдете лишней запятой.227. Парашютист
Как оживился пионерский лагерь,Когда он, кончив кропотливый труд,Легко раскрыл из розовой бумагиИм сделанный впервые парашют.Рвался из сердца радости избыток,Когда с березы брошенный, шурша,На тонких стропах из суровых нитокНес парашютик два карандаша…Горит закат, дорогою знакомой,Чуть угловат, медлителен, плечист,Идет, не торопясь, с аэродромаИзвестный чемпион-парашютист.В его глазах мелькают жест пилота,И купол неба светло– голубой,И шаг с крыла, и тень от самолета,И струны строп, и шелк над головой.А он, рукою волосы откинув,Припомнит лето, лагерные дни,Как сквозь туман, неясные картиныВдруг проплывут из детства перед ним.Он вновь увидит пионерский лагерь,Он вспомнит долгий кропотливый трудИ первый свой из розовой бумагиИм сделанный когда-то парашют.228. Июльское утро
Спит деревня. Синеют пруды,Как мазки на коврах зеленых.Наклонились над рябью водыЛопоухие сучья кленов.На заборе бездельник-петухГорлопанит, зрачками вращая.И кнутищем прохлопал пастух,Полномочия дня возвещая.В поле запахи утра свежи,Чуть дымится туман над лугами,И на пологе убранной ржиЗашуршала стерня под ногами.Вот следы торопливых копыт,До рассвета здесь жнейки жужжали,Спят, откинувшись навзничь, снопы,Как солдаты в степи на привале.229. «Коль выйдет так, что полем боя…»
Коль выйдет так, что полем бояИдти придется сквозь огни,Давай условимся с тобоюНа все последующие дни:Во-первых, в трудный час разлукиНе проливать ненужных слезИ не ломать, закинув, рукиНад русым ворохом волос.И, во-вторых, чтоб трезво, грубоО всех невзгодах мне писать,В час одиночества чтоб губыС тяжелым всхлипом не кусать.Нет, лучше, губы сжав упрямо,Превозмогая в сердце дрожь,Пошли мне, право, телеграмму,Что любишь, что с тоскою ждешь.Пусть будет малость безрассудно:Но там, за далью, за войной.Я буду знать, как в жизни трудноБыть неприкаянной одной.В землянке средь снегов ночуя,Из боя вновь шагая в бой,Я буду, устали не чуя,Идти, чтоб встретиться с тобой.230. Ненастье на аэродроме
Мы в те дни поднимались болезненно-рано;Подходили к окну… отходили, сердясь.Нм пустыми полями бродили туманы,На дорогах рыжела за клеклая грязь.Ныла страшная осень. Казалось, над миромПровалилося небо. Дожди как беда.Лужи пенились, в ямах былых капонировЗеленела промозглая злая вода.Домино надоело… Все бывали «козлами»,Не хотелось читать, а тем более петь.Мы смотрели на мир злыми-злыми глазами.Кисло летное поле — ни сесть, ни взлететь.Был осадок безделья в бунтующих душах,Беспризорными были очки и унты.Самолеты стояли, как заячьи уши,Навострив в ожиданье стальные винты.231. Командир эскадрильи
Окно… Из марли занавеска,Тесовый старый табурет.Сидит за столиком комэскаИ молча смотрит на портрет.Собрав между бровей морщины,Чуть-чуть прищурив левый глаз,Видавший сто боев мужчина —О чем он думает сейчас?О чем мечтает, что он хочет,Что он решит не торопясь?А на него безусый летчикГлядит с портрета, чуть смеясь.Глядит курносый мокрогубик,Глядит веселый, озорной…В петлице только первый кубик,И два полета за спиной.232. «Далекий сорок первый год…»
Далекий сорок первый год.Жара печет до исступленья.Мы от границы на восходТоптали версты отступленья.Из деревень, в дыму, в пыли,Шли матери, раскинув платы.Чем мы утешить их могли,Мы, отступавшие солдаты?Поля, пожары, пыль дорог,Короткий сон под гулким небом,И в горле комом, как упрек,Кусок черствеющего хлеба.233. Вступление
Фронтовая старая тетрадкаКровью перемочена в бою.Как упрямства русского разгадку,Я тебя огласке предаю.Воскреси задымленные даты,Допиши сегодня до концаСветлый облик русского солдатаДо последней черточки лица.Встанет он не витязем из сказки,Побывавшем тыщу раз в боях.С автоматом, в запылённой каске,В кирзовых армейских сапогах.НИКОЛАЙ МАЙОРОВ
Николай Петрович Майоров родился 20 мая 1919 года в деревне Дуровка Сызранского уезда Симбирской губернии (ныне Сызранского района Самарской области) в крестьянской семье. С 10 лет он жил в Иванове. В 1937 году после окончания средней школы Н. Майоров поступил на исторический факультет МГУ, а с 1939 года параллельно Снимался и в Литературном институте им. Горького в творческом семинаре П. Антокольского. Его стихотворения в течение 1937—1940 годов печатались в университетской многотиражной газете.
Летом 1941 года Н. Майоров в составе студенческого отряда университета принимал участие в строительстве оборонных сооружений под Ельней, а 18 октября ушел добровольцем на фронт. 8 февраля 1942 года политрук пулеметной роты Н. Майоров был убит в бою на Смоленщине. Похоронен в деревне Баренцево, недалеко от Гжатска.
Н. Майоров посмертно награжден мемориальной медалью конкурса им. Н. Островского, проводившегося Союзом писателей СССР и издательством «Молодая гвардия».
234. История
Она пропахла пылью вековою,Ветрами лет. И ныне на меняГладит бумагой древней гербовою,Случайно уцелевшей от огня.А было всё: И зябких листьев вздохи,И сабель свист, и шепот конопли.Как складки лба, изрытые отрогиЛегли в надбровья сплюснутой земли.Прошли века. Но ночью вдруг я внемлю:Вновь душу рвет нам азиатский гик…И тишина… И падают на землюМои густые, твердые шаги.1936235. Взгляд в древность
Там — мрак и гул. Обломки мифа.Но сказку ветер окрылил:Кровавыми руками скифаХватали зори крой земли.Скакали взмыленные кони,Ордой сменялася ордаИ в этой бешеной погонеБоялись отставать года…И чудилось — в палящем зноеКоней и тел под солнцем медьНе уставала над землеюВ веках событьями греметь.Менялось всё: язык, эпоха,Колчан, кольчуга и копье.И степь травой-чертополохомПозарастала до краев.…Остались пухлые курганы,В которых спят богатыри,Да дней седые караваныВ холодных отблесках зари.Ветра шуршат в высоких травах,И низко клонится ковыль.Когда про удаль СвятославаРучей журчит степную быль, —Выходят витязи в шеломах,Скликая воинов в набег.И долго в княжеских хоромахС дружиной празднует Олег.А в полночь скифские курганыВздымают в тень седую грудь.Им снится, будто караваныК востоку держат долгий путь.Им снятся смелые набеги,Скитанья, смерть, победный рев,Что где-то рядом печенегиСправляют тризну у костров.Там — мрак и гул. Обломки мифа.Простор бескрайный, ковыли…Глухой и мертвой хваткой скифаХватали зори край земли.1937236. Весеннее
Я шёл весёлый и нескладный,Почти влюблённый, и никтоМне не сказал в дверях парадных,Что не застёгнуто пальто.Несло весной и чем-то тёплым,А от слободки, по низам,Шёл первый дождь,Он бился в стёкла,Гремел в ушах,Слепил глаза,Летел,Был слеп наполовину,Почти прямой. И вместе с нимВступала боль сквозная в спинуНедомоганием сплошным.В тот день ещё цветов не знали,И лишь потом на всех углахВразбивку бабы торговали,Сбывая радость второпях.Ту радость трогали и мяли,Просили взять,Вдыхали в нос,На грудь прикладывали,Брали,Поштучно,ОптомИ вразнос.Её вносили к нам в квартиру,Как лампу, ставили на стол,—Лишь я один, должно быть, в миреСпокойно рядом с ней прошёл.Я был высок, как это небо,Меня не трогали цветы,—Я думал о бульварах, где быМне встретилась случайно ты,С которой я лишь понаслышке,По первой памяти знаком, —Дорогой, тронутой снежком,Носил твои из школы книжки….Откликнись, что ли!Только ветерДа дождь, идущий по прямой…А надо вспомнить —Мы лишь дети,Которых снова ждут домой,Где чай остыл,Черствеет булка…Так снова жизнь приходит к намПоследней партой,Переулком,Где мы стояли по часам…Так я иду, прямой, просторный,А где-то сзади, невпопад,Проходит детство, и валторныСловами песни говорят.Мир только в детстве первозданен,Когда, себя не видя в нем,Мы бредим морем, поездами,Раскрытым настежь в сад окном,Чужою радостью, досадой,Зеленым льдом балтийских скалИ чьим-то слишком белым садом,Где ливень яблоки сбивал.Пусть неуютно в нем, неладно,Нам снова хочется домой,В тот мир простой, как лист тетрадный,Где я прошел, большой, нескладныйИ удивительно прямой.1938237. Отцам
Я жил в углу. Я видел только впалостьОтцовских щек. Должно быть, мало знал.Но с детства мне уже казалось,Что этот мир неизмеримо мал.В нем не было ни Монте-Кристо,Ни писем тайных с желтым сургучом.Топили печь, и рядом с нею приставПерину вспарывал литым штыком.Был стол в далекий угол отодвинут.Жандарм из печки выгребал золу.Солдат худые, сгорбленные спиныСвет заслонили разом. На полу –Ничком отец. На выцветшей иконеКакой-то бог нахмурил важно бровь.Отец привстал, держась за подоконник,И выплюнул багровый зуб в ладони,И в тех ладонях застеклилась кровь.Так начиналось детство…Падая, рыдая,Как птица, билась мать. И наконец,Запомнилось, как тают, пропадаютВ дверях жандарм, солдаты и отец…А дальше – путь сплошным туманом застлан.Запомнил только пыли облака,И пахло деревянным масломОт желтого, как лето, косяка.Ужасно жгло. Пробило всё навылетЖарой и ливнем. Щедро падал свет.Потом войну кому-то объявили,А вот кому – запамятовал дед.Мне стал понятен смысл отцовских вех.Отцы мои! Я следовал за вамиС раскрытым сердцем, с лучшими словами,Глаза мои не обожгло слезами,Глаза мои обращены на всех.1938238. Памятник
Им не воздвигли мраморной плиты.На бугорке, где гроб землей накрыли,Как ощущенье вечной высоты,Пропеллер неисправный положили.И надписи отгранивать им рано –Ведь каждый небо видевший читал,Когда слова высокого чеканаПропеллер их на небе высекал.И хоть рекорд достигнут ими не был,Хотя мотор и сдал на полпути, –Остановись, взгляни прямее в небоИ надпись ту, как мужество, прочти.О, если б все с такою жаждой жили!Чтоб на могилу им взамен плиты,Как память ими взятой высоты,Их инструмент разбитый положилиИ лишь потом поставили цветы.1938239. Торжество жизни
Рассвет сочился будто в сите,Когда в звенящем серебреРванулся резко истребительКосым движением к земле.Пилот, в бесстрашье шансы взвесив,Хватался в спешке за рули,Но все дороги с поднебесьяК суровой гибели вели.И с жаждой верной не разбиться,Спасая в виражах мотор,Хотел он взмыть, но силу птицыПрезрели небо и простор.Она всё тело распластала,Скользя в пространстве на крыле,И вспышкой взрыва и металлаЖизнь догорела на земле.…А сила ветра так же крепла,Восходом солнца цвёл восток,И на земле сквозь дымку пеплаПробился утренний цветок.Уже истлели тело, крылья,Но жизнь, войдя с людьми в родство,Презрев пред гибелью бессилье,Своё справляла торжество.Как прежде, люди в небо рвалисьВ упорной жажде высоты.А в небе гасли, рассыпалисьЗвёзд изумрудные цветы.И пахли юностью побегиВетвей. Прорезав тишину,Другой пилот в крутом разбегеВзмыл в голубую вышину.Мир был по-прежнему огромен,Прекрасен, радужен, цветист;И с человечьим сердцем вровеньНа ветке бился первый лист.И, не смущаясь пепла, тлена,Крушенья дерзостной мечты,Вновь ликовала кровь по венамВ упорной жажде высоты!1938240. На Родине
Там не ждут меня сегодня и не помнят.Пьют чаи. Стареют. Свято чтутТесноту пропахших пылью комнат,Где мои ровесники растут,Где, почти дверей плечом касаясь,Рослые заходят мужикиИ на стол клеенчатый бросаютКрасные, в прожилках, кулаки.В дымных, словно баня, плошкахМать им щи с наваром подает.Мухи бьют с налета об окошко.Кочет песни ранние поет.Только в полдень отлетевшим залпом,Клочьями оборванного сна,Будто снег на голову, внезапноПадает на окна тишина.Пахнут руки легкою ромашкой.Спишь в траве и слышишь: от рукиВыползают стайкой на рубашкуС крохотными лапками жуки.Мир встает такой неторопливый,Весь в цветах, глубокий, как вода.Даже слышно вечером, как в нивыПервая срывается звезда.Людям не приснится душный город,Крик базара, ржанье лошадей,Ровное теченье разговора…Люда спят. Распахнут резко ворот.Мерное дыхание грудей.Спят они, раскинув руки-плети,Как колосья без зерна, легки.Густо лиловеют на рассветеВскинутые кверху кадыки.Видят сны до самого рассветаИ по снам гадают — так верней —Много ль предстоящим летомБлагодатных выпадет дождей?Я запомнил желтый подоконник,Рад тому, что видеть привелось,Как старик, изверившись в иконе,Полщепотки соли на ладониМедленно и бережно пронес.Будет дождь: роняют птицы перьяИз пустой, далекой синевы.Он войдет в косые ваши двериЗапахом немолкнущей травы,Полноводьем, отдыхом в работе,С каждым часом громче и свежей.Вы его узнаете в полетеНебо отвергающих стрижей,В бликах молний и в гуденье стекол,В цвете неба, в сухости ракит,Даже в том, как торопливо соколМимо ваших окон пролетит.1938241. «Заснуть. Застыть. И в этой стыни…»
Заснуть. Застыть. И в этой стыниСмотреть сквозь сонные скачкиВ твои холодные, пустые,Кошачьи серые зрачки.В бреду, в наплыве идиотства,Глядя в привычный профиль твой,Искать желаемого сходстваС той. Позабытой. Озорной.И знать, что мы с тобою врозьПрошли полжизни тьмой и светомСквозь сонм ночей весны — и сквозьНеодолимый запах лета.И всё ж любить тебя, как любятГлухие приступы тоски, –Любил безумный, страшный ВрубельСвои нелепые мазки.1938242. «Я лирикой пропах, как табаком…»
Я лирикой пропах, как табаком,И знаю — до последнего дыханьяПросить ее я буду под окном,Как нищий просит подаянья.Мне надо б только: сумрак капал,И у рассвета на краюНочь, словно зверь большой, на лапыБросала голову свою…1938243. Волк
Когда раздался выстрел, онЕще глядел в навес сарая,В тот гиблый миг не понимая,Что смерть идет со всех сторон.Стоял на рыхлом талом насте,По ветру ставил чуткий нос,Когда двухствольным резким «Здрасьте!»В ушах и в теле отдалось.Он падал медленно под креномКосого резкого угла.Еще медлительней по венамКровь отворенная текла.Сбежались люди, тишь нарушивПлевком холодного ствола.А под его тяжелой тушейУже проталина цвела.И рядом пыж валялся ватныйУ чьих-то мех обутых ног,И потеплел — в багровых пятнах –Под теплой лапою ледок.Там, где нарост остистой шерстиСвалялся в ледяной комок,Шесть кровоточащих отверстийСтруили приторный дымок.Он издыхал с косым оскалом,В паху еще теплился зуд,Но смерть всё близилась и кралаТеченье считанных минут.Уже светало. Пахло хлебом,Овчиной, близким очагом.А рядом волк лежал и в небоСмотрел тоскующим зрачком.Он видел всё: рассвет и звезды,Людей, бегущих не спеша,И даже этот близкий воздух,Которым больше не дышать.Голодной крови теплый запахТревожил утреннюю рань,И нервно сокращалась в лапахРывками мускульная ткань.Бежали судороги в теле,В снег ртутью падала слеза,А в небо синее смотрелиБольшие серые глаза…Нет, в них не виделось испуга,Они грустили лишь о том,Что сероглазая подругаЕго не встретит за бугром.Они, как склизлый студень, стыли,Так он лежал в чужих ногах,Смертельно раненный навылетПод теплый и бесшерстный пах.1938244. Отелло
Пусть люди думают, что я трамвая жду,В конце концов кому какое дело,Что девушка сидит в шестом рядуИ равнодушно слушает «Отелло».От желтой рампы люди сатанеют.Кто может девушке напомнить там,Что целый год ищу ее, за нею,Как этот мавр, гоняясь по пятам.Когда актеры позабыли ролиИ — нет игры, осталась лишь душа,Партер затих, закрыл глаза от болиИ оставался дальше не дыша.Как передать то содроганье зала,Когда не вскрикнуть было бы нельзя.Одна она с достоинством зевала,Глазами вверх на занавес скользя.Ей не понять Шекспира и меня!Вот крылья смерть над сценой распростерла.И, Кассио с дороги устраня,Кровавый мавр берет жену за горло.Сейчас в железы закуют его,Простится он со славой генерала,А девушка глядела на негоИ ничего в игре не понимала.Когда ж конец трагедии? Я сноваК дверям театра ждать ее иду.И там стою до полчаса второго.А люди думают, что я трамвая жду.1939245. Август
Я полюбил весомые слова,Просторный август, бабочку на рамеИ сон в саду, где падает траваК моим ногам неровными рядами.Лежать в траве, желтеющей у вишен,У низких яблонь, где-то у воды,Смотреть в листву прозрачнуюИ слышать,Как рядом глухо падают плоды.Не потому ль, что тени не хватало,Казалось мне, вселенная мала?Движения замедленны и вялы,Во рту иссохло. Губы как зола.Куда девать сгорающее тело?Ближайший омут светел и глубок.Пока трава на солнце не сгорела,Войти в него всем телом до пределаИ ощутить подошвами песок!И в первый раз почувствовать так близкоПрохладное спасительное дно.Вот так, храня стремление одно,Вползают в землю щупальцами корни,Питая щедро алчные плоды, –А жизнь идёт, – всё глубже и упорнейСтремление пробиться до воды,До тех границ соседнего оврага,Где в изобилье, с запахами вин,Как древний сок, живительная влагаКлючами бьёт из почвенных глубин.Полдневный зной под яблонями таетНа сизых листьях тёплой лебеды.И слышу я, как мир произрастаетИз первозданной матери – воды.1939246. Что значит любить
Идти сквозь вьюгу напролом.Ползти ползком. Бежать вслепую.Идти и падать. Бить челом.И все ж любить ее — такую!Забыть про дом и сон,Про то, чтоТвоим обидам нет числа,Что мимо утренняя почтаЧужое счастье пронесла.Забыть последние потери,Вокзальный свет,Ее «прости»И кое-как до старой двери,Почти не помня, добрести,Войти, как новых драм зачатье,Нащупать стены, холод плит…Швырнуть пальто на выключатель,Забыв, где вешалка висит.И свет включить. И сдвинуть пологКрамольной тьмы. Потом опятьДостать конверты с дальних полок,По строчкам письма разбирать.Искать слова, сверяя числа,Не помнить снов. Хотя б крича,Любой ценой дойти до смысла,Понять и сызнова начать.Не спать ночей, гнать тишину из комнат,Сдвигать столы, последний взять редут,И женщин тех, которые не помнят,Обратно звать и знать, что не придут.Не спать ночей, не досчитаться писем,Не чтить посулов, доводов, похвалИ видеть те неснившиеся выси,Которых прежде глаз не достигал.Найти вещей извечные основы.Вдруг вспомнить жизнь.В лицо узнать ее.Прийти к тебе и, не сказав ни слова,Уйти, забыть и возвратиться снова,Моя любовь – могущество мое.1939247. «Тогда была весна. И рядом…»
Тогда была весна. И рядомС помойной ямой на дворе,В простом строю равняясь на дом,Мальчишки строились в кареИ били честно. ПолагалосьБить в спину, в грудь, еще – в бока.Но на лицо не подымаласьСухая детская рука.А за рекою было поле.Там, сбившись в кучу у траншей,Солдаты били и кололиТаких же, как они, людей.И мы росли, не понимая,Зачем туда сошлись полки:Неужто взрослые играют,Как мы, сходясь на кулаки?Война прошла. Но нам осталасьПростая истина в удел,Что у детей имелась жалость,Которой взрослый не имел.А ныне вновь война и порохВошли в большие города,И стала нужной кровь, которойМы так боялись в те года.1939248. Рождение искусства
Приду к тебе и в памяти оставлюЗастой вещей, идущих на износ,Спокойный сон ночного ЯрославляИ древний запах бронзовых волос.Всё это так на правду не похожеИ вместе с тем понятно и светло,Как будто я упрямее и строжеВзглянул на этот мир через стекло.И мир встаёт — столетье за столетьем,И тот художник гениален был,Кто совершенство форм его заметилИ первый трепет жизни ощутил.И был тот час, когда, от стужи хмурый,И грубый корм свой поднося к губеИ кутаясь в тепло звериной шкуры,Он в первый раз подумал о тебе.Он слушал ветра голос многоустыйИ видел своды первозданных скал,Влюбляясь в жизнь, он выдумал искусствоИ образ твой в пещере изваял.Пусть истукан массивен был и грубИ походил скорей на чью-то тушу,Но человеку был тот идол люб:Он в каменную складку губВсё мастерство вложил своё и душу.Так, впроголодь живя, кореньями питаясь,Он различил однажды неба цвет.Тогда в него навек вселилась завистьК той гамме красок. Он открыл секретБессмертья их. И где б теперь он ни был,Куда б ни шёл, он всюду их искал.Так, раз вступив в соперничество с небом,Он навсегда к нему возревновал.Он гальку взял и так раскрасил камень,Такое людям бросил торжество,Что ты сдалась, когда, припав губамиК его руке, поверила в него.Вот потому ты много больше значишь,Чем эта ночь в исходе сентября,Что даже хорошо, когда ты плачешь,Сквозь слёзы о прекрасном говоря.1939249. Одесская лестница
Есть дивные пейзажи и моря,Цветут каштаны, выросли лимоны.А между нами, впрочем, говоря,Я не глотал ещё воды солёной.Не видел пляжа в Сочи, не лежалНа пёстрой гальке в летнюю погоду,Ещё ни разу я не провожалВ далёкий рейс морского парохода,Не слышал песен грузчиков в порту.Не подышал я воздухом нездешним,Не посмотрел ни разу, как цветутИ зноем наливаются черешни.Не восходил к вершине с ледорубом,Не знал повадок горного орла.Ещё мои мальчишеские губыПустыня древним зноем не сожгла.Ташкента не узнал, не проезжал Кавказа,Не шёл гулять с ребятами на мол.Ещё одесской лестницей ни разуЯ к морю с чемоданом не сошёл.Мне двадцать лет. А Родина такая,Что в целых сто её не обойти.Иди землёй, прохожих окликая,Встречай босых рыбачек на пути,Штурмуй ледник, броди в цветах по горло,Ночуй в степи, не думай ни о чём,Пока верёвкой грубой не растёрлоТвоё на славу сшитое плечо.1939250. На реке
Плыву вслепую. Многое не вижу,А где-то есть конец всему и дно.Плыву один. Всё ощутимей, ближеЗемля и небо, слитые в одно.И только слышно,Там, за поворотомТорчащих свай, за криками людей,Склонясь к воде с мостков дощатых, кто-тоСухой ладонью гладит по воде.И от запруд повадкой лебединойПройдёт волна, и слышно, как тогдаОбрушится серебряной лавинойНа камни пожелтевшая вода.И хорошо, что берег так далёко.Когда взгляну в ту сторону, едваЕго я вижу. Осторожно, бокомТуда проходит стаями плотва.А зыбь воды приятна и легка мне…Плотва проходит рукавом рекиИ, обойдя сухой камыш и камни,Идёт за мост, где курят рыбаки.Я оглянусь, увижу только телоТаким, как есть, прозрачным, наяву, –То самое, которое хотелоКасаться женщин, падать на траву,Тонуть в воде, лежать в песке у мола…Но знаю я – настанет день, когдаМне в первый раз покажется тяжёлойДоныне невесомая вода.1939251. В вагоне
Пространство рвали тормоза.И пока ночь была весома,Все пассажиры были заТо, чтобы им спалось, как дома.Лишь мне не снилось, не спалось,Шла ночь в бреду кровавых маревСквозь сон, сквозь вымысел и сквозьГнетущий привкус дымной гари.Всё было даром, без цены,Всё было так, как не хотелось, –Не шел рассвет, не снились сны,Не жглось, не думалось, не пелось.А я привык жить в этом чреве:Здесь всё не так, здесь сон не в сон.И вся-то жизнь моя — кочевье,Насквозь прокуренный вагон.Здесь теснота до пота сжатаРебром изломанной стены,Здесь люди, словно медвежата,Вповалку спят и видят сны.Их где-то ждут, для них готовятЧаи, постели и тепло.Смотрю в окно: ночь вздохи ловитСквозь запотевшее стекло.Лишь мне осталося грустить.И, перепутав адрес твой,В конце пути придумать стихТакой тревожный, бредовой…Что вы, ступая на перрон,Познали делом, не словами,Как пахнет женщиной вагон,Когда та женщина не с вами.1939252. «Мне б только жить и видеть росчерк грубый…»
Мне б только жить и видеть росчерк грубыйТвоих бровей, и пережить тот суд,Когда глаза солгут твои, а губыЧужое имя вслух произнесут.Уйди, но так, чтоб я тебя не слышал,Не видел, чтобы, близким не грубя,Я дальше б жил и подымался выше,Как будто вовсе не было тебя.1939253. Предчувствие
Неужто мы разучимся любить,И в праздники, раскинувши диваны,Начнем встречать гостей и церемонно питьХолодные кавказский нарзаны?Отяжелеем. Станет слух наш слаб.Мычать мы будем вяло и по-бычьи.И будем принимать за женщину мы шкапИ обнимать его в бесполом безразличьи.Цепляясь за разваленный уют,Мы в пот впадем, в безудержное мленье.Кастратами потомки назовутСтареющее наше поколенье.Без жалости нас время истребит.Забудут нас. И до обиды грубоНад нами будет кем-то вбитКондовый крест из тела дуба.За то, что мы росли и чахлиВ архивах, в мгле библиотек,Лекарством руки наши пахлиИ были бледны кромки век.За то, что нами был утраченСан человечий; что скопцы,Мы понимали мир иначе,Чем завещали нам отцы.Нам это долго не простится,И не один минует век,Пока опять не народитсяЗабытый нами Человек.1939254. «Как жил, кого любил, кому руки не подал…»
Как жил, кого любил, кому руки не подал,С кем дружбу вел и должен был кому –Узнают всё, раскроют все комоды,Разложат дни твои по одному1939255. Гоголь
…А ночью он присел к каминуИ, пододвинув табурет,Следил, как тень ложилась клиномНа мелкий шашечный паркет.Она росла и, тьмой набухнув,От жёлтых сплющенных иконШла коридором, ведшим в кухню,И где-то там терялась. ОнПерелистал страницы сноваИ бредить стал. И чем помочь,Когда, как чёрт иль вий безбровый,К окну снаружи липнет ночь,Когда кругом — тоска безлюдья,Когда — такие холода,Что даже мерзнёт в звонком блюдеВечор забытая вода?И скучно, скучно так емуСидеть, в тепле укрыв колени,Пока в отчаянном дыму,Дрожа и корчась в исступленье,Кипят последние поленья.Он запахнул колени пледом,Рукой скользнул на табурет,Когда, очнувшися от бреда,Нащупал глазом слабый светВ камине. Сердце было радоТой тишине. Светает — в пять.Не постучавшись, без докладаВорвётся в двери день опять.Вбегут докучливые люди,Откроют шторы, и тогдаВсё в том же позабытом блюдеЧуть вздрогнет кольцами вода.И новым шорохом единымРастает на паркете тень,И в оперенье лебединомУ ног её забьётся день…Нет, нет — ему не надо света!Следить, как падают дрова,Когда по кромке табуретаРука скользит едва-едва…В утробе пламя жажду носитЗаметить тот порыв один,Когда сухой рукой он броситрукопись в камин.…Теперь он стар. Он всё прощаетИ, прослезясь, глядит туда,Где пламя жадно поглощаетЛисты последнего труда.1939?256. Творчество
Есть жажда творчества,Уменье созидать,На камень камень класть,Вести леса строений.Не спать ночей, по суткам голодать,Вставать до звезд и падать на колени.Остаться нищим и глухим навек,Идти с собой, с своей эпохой вровеньИ воду пить из тех целебных рек,К которым прикоснулся сам Бетховен.Брать в руки гипс, склоняться на подрамник,Весь мир вместить в дыхание одно,Одним мазком весь этот лес и камниЖивыми положить на полотно.Не дописав, оставить кисти сыну,Так передать цвета своей земли,Чтоб век спустя всё так же мяли глинуИ лучшего придумать не смогли.Июнь-июль 1940257. «Когда умру, ты отошли…»
Когда умру, ты отошлиПисьмо моей последней тетке,Зипун залатанный, обмоткиИ горсть той северной земли.В которой я усну навеки,Метаясь, жертвуя, любяВсё то, что в каждом человекеНапоминало мне тебя.Ну а пока мы не в уронеИ оба молоды пока,Ты протяни мне на ладониГорсть самосада-табака.1940258. «Я с поезда. Непроспанный, глухой…»
Я с поезда. Непроспанный, глухой.В кашне, затянутом за пояс.По голове погладь меня рукой,Примись ругать. Обратно шли на поезд.Грозись бедой, невыгодой, концом.Где б ни была ты – в поезде, в вагоне, –Я всё равно найду, уткнусь лицомВ твои, как небо, светлые ладони.1940259. Мы
Это время трудновато для пера.МаяковскийЕсть в голосе моем звучание металла.Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.Не всё умрет. Не всё войдет в каталог.Но только пусть под именем моимПотомок различит в архивном хламеКусок горячей, верной нам земли,Где мы прошли с обугленными ртамиИ мужество, как знамя, пронесли.Мы жгли костры и вспять пускали реки.Нам не хватало неба и воды.Упрямой жизни в каждом человекеЖелезом обозначены следы –Так в нас запали прошлого приметы.А как любили мы — спросите жен!Пройдут века, и вам солгут портреты,Где нашей жизни ход изображен.Мы были высоки, русоволосы,Вы в книгах прочитаете, как миф,О людях, что ушли, не долюбив,Не докурив последней папиросы.Когда б не бой, не вечные исканьяКрутых путей к последней высоте,Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,В столбцах газет, в набросках на холсте.Но время шло. Меняли реки русла.И жили мы, не тратя лишних слов,Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устныхДа в серой прозе наших дневников.Мы брали пламя голыми руками.Грудь раскрывали ветру. Из ковшаТянули воду полными глоткамиИ в женщину влюблялись не спеша.И шли вперед, и падали, и, елеВ обмотках грубых ноги волоча,Мы видели, как женщины гляделиНа нашего шального трубача.А тот трубил, мир ни во что не ставя(Ремень сползал с покатого плеча),Он тоже дома женщину оставил,Не оглянувшись даже сгоряча.Был камень тверд, уступы каменисты,Почти со всех сторон окружены,Глядели вверх – и небо было чисто,Как светлый лоб оставленной жены.Так я пишу. Пусть не точны слова,И слог тяжел, и выраженья грубы!О нас прошла всесветная молва.Нам жажда выпрямила губы.Мир, как окно, для воздуха распахнут,Он нами пройден, пройден до конца,И хорошо, что руки наши пахнутУгрюмой песней верного свинца.И как бы ни давили память годы,Нас не забудут потому вовек,Что, всей планете делая погоду,Мы в плоть одели слово «Человек»!1940260. «Я не знаю, у какой заставы…»
Я не знаю, у какой заставыВдруг умолкну в завтрашнем бою,Не коснувшись опоздавшей славы,Для которой песни я пою.Ширь России, дали Украины,Умирая, вспомню… И опять –Женщину, которую у тынаТак и не посмел поцеловать.1940261. «Ни наших лиц, ни наших комнат…»
Ни наших лиц, ни наших комнат…Но пусть одно они запомнят:Вокруг московского КремляВращалась в эти дни Земля.30 апреля 1941262. «Когда к ногам подходит стужа пыткой…»
Когда к ногам подходит стужа пыткой,В глазах блеснет морозное стекло,Как будто вместе с посланной открыткойТы отослал последнее тепло.А между тем всё жизненно и просто,И в память входит славой на векаТяжелых танков каменная поступьИ острый блеск холодного штыка.1941263. «Пусть помнят те, которых мы не знаем…»
Пусть помнят те, которых мы не знаем:Нам страх и подлость были не к лицу.Мы пили жизнь до дна и умиралиЗа эту жизнь, не кланяясь свинцу.1941264. «О нашем времени расскажут…»
О нашем времени расскажут.Когда пройдем, на нас укажутИ скажут сыну: «Будь прямей!Возьми шинель – покроешь плечи,Когда мороз невмоготу.А тем – прости: им было нечемПрикрыть бессмертья наготу».1941265. «Нам не дано спокойно сгнить в могиле…»
Нам не дано спокойно сгнить в могиле —Лежать навытяжку и приоткрыв гробы, —Мы слышим гром предутренней пальбы,Призыв охрипшей полковой трубыС больших дорог, которыми ходили.Мы все уставы знаем наизусть.Что гибель нам? Мы даже смерти выше.В могилах мы построились в отрядИ ждем приказа нового. И пустьНе думают, что мертвые не слышат,Когда о них потомки говорят.1941ВАРВАРА НАУМОВА
Варвара Николаевна Наумова родилась в 1907 году. Окончила Ленинградский университет, работала в редакциях ленинградских журналов «литературная учеба» и «Звезда».
Первая книга стихов — «Чертеж» — вышла в свет в 1932 году. Затем В. Наумова с геологической экспедицией уехала на дальний Север, в бухту Тикси, где провела два года. Вернувшись в Ленинград, работала в Институте народов Севера, переводила стихи эвенкийских поэтов. Свои новые стихи Наумова печатала в журналах «Ленинград». «Звезда», «Литературный современник», готовила к печати вторую книгу стихов.
Осенью 1941 года, когда фашистские войска стали под стенами Ленинграда, Варвара Наумова вместе с сотнями ленинградцев вышла на передовые рубежи на оборонные работы.
Умерла от голода в конце 1941 года.
266. В дорогу
Разгон дорог дождем окутав,Апрель берет над миром власть,И с ним неведомо откудаТревога старая взялась.И плечи давит, словно тяжесть,Прямоугольник потолка,И снова даль зовет бродяжить,Ветрам дорожным потакать.Но, заглушив весенний шорох,Неотвратимее зовет —Над формулой сухой, как порох,Над лаком импортных приборов —Работ великих третий год.Где путь в горах оборван круто,Где снег ногами не примят,Где по весне ручьи гремят, —Лежат нетронутые руды.И мы на них ведем отряд —В края, где греет неустанноСухое небо Казахстана,В сибирский комариный зной,Среди низин глухих и мокрых,Необжитой пугая округСвоею песнею шальной.Мы, как машину, до винтаНаш край в работе изучаем.И нас просторами встречая,Своих сокровищ инвентарьВ любой разведке наших партийЗемля вверяет новой карте.Такого жаркого восходаНе знала ни одна заря, —По всем концам земли восходятПути советского сырья;И нам за ним идти велитВесенний зов, чтоб мы моглиСказать, что хорошо ли, худо ль,Но не деленной пополам,Не как коротенькую ссуду —Сполна переключили удальНа точный пятилетний план.1931267. На ходу
Когда настоящего примесьВрывается в сонный мир,Когда запевает примусС пяти утра до восьми,От воздуха, что застиранИ выварен день ото дня,Тепло коммунальной квартирыНа уличный холод сменя, —Привычные горожане,Становимся на свою,Заводами и гаражамиРазмеченную колею.Но если наш день не виданВ просторах всемирных стран, —Для нас еще не обидаВеселая теснота.Дорогой юности нашейСквозь будущие годаНа фабриках, в Гипромаше,В колхозах и городах.Пройдет, смыкаясь теснее,Товарищей младших семья, —Я вижу, как вместе с неюПроходишь ты, жизнь моя.Проходишь еще смелееИ выше знамен поднята,Лишь поступью тяжелее,Лишь голосом ты не та.Но нынче, пока не сорванВеселого слова звон,От времени самого скорогоДо самых дальних времен,Мы вновь обещаем, грознееСвой голос напеву отдав:«По всем океанам и странам развеемМы красное знамя труда».<1932>268. Спутница
И за руки водит, и кружит,И ночью и днем отыскав,В работе, веселье и дружбеПроверенная тоска.Как запах горелого торфаДо боли гортань щекоча,Лишенные музыки строфыПодсказывает по ночам.В свободные дни пятидневкиВрывается в рамы окна,И бродит от Невки до Невки,И всё подчиняет сполна.Но, вновь обрекая на завистьНе смеющих в ногу идти,Иная диктуется записьЭпохой больших директив.И смутен, и неприкаянТот голос, что слышен едва,Он вырастет, к ней примыкая,Ее повторяя слова.И вздутые вешнею спесьюИ почки деревьев, и дниЯ нынче встречаю без песен, —Но скоро придут и они.<1932>269. С повинной
Вечер к вечеру — как по шаблону,Как один другим отражен —Вечно занят твой стол зеленыйСпешно требуемым чертежом.Нынче дни рабочего стажаСчет ведут прямым и кривым, —Ты и мне отвечаешь, дажеОт бумаг не подняв головы.Прихожу к тебе повиниться,Говорю, ничего не скрыв:Устаю, начинаю лениться,Понемногу растет прорыв.И подчас не живу — скучаю,Мало разнится день ото дня.Но внезапно твое молчанье,Как упрек, обрывает меня.Как привет от кварталов до верфиДым из труб посылая к нам,Крыши лагерем красноверхимДалеко видны из окна.Город мой подымает стены,И, ветрам и морозам открыт,Он работой вечерней смены,Всем дыханьем своим говорит,Что работы у всех не меньшеИ что так мы спешить должны,Чтобы вместе дорогой прямейшейВыйти в будущее страны.Чтобы годом нам не казаласьПятидневка в разгар работ,Наша строчка нашу усталостьНа поруки себе берет.И опять по лестнице длиннойМне с тобою бежать легко:Нет невзгоды неодолимой!Наши песни еще далекоНе окончены, не пропеты, –Подтвердить это нынче должна,На проспект Пролетарской победыВыходя вслед за нами, весна.<1932>270. Весна в Тикси
Отдых к ночи, а ночи нету –Каждой ночью светло, как днем.Как тут будешь бродить до света,Тьму отыскивать днем с огнем?Утки в забереги слетают,Лед проталинами пошел.Из распадка любую стаюТут выслеживать хорошо.Все спокойно в холмах безлесных,Птицы свищут у самых ног,Да гремит в снеговых отвесахЧерно – синий лютый поток.Солнце словно желтою пыльюОдевают гор наготу;И, расправив рябые крылья,Мне в глаза взглянув на лету,Коршун падает с камня камнем,Пустырей разбойный герой,И скрывается за сверканьемСнега талого под горой.Но в пустыне, одетой светом,Там, где маревом поднят лед,Что за тень, колеблема ветром,На черте горизонта встает?То шагает легкий и скорыйМой товарищ – зачинщик охот.«Здравствуй! – крикну я через горы. –Как охота твоя идет?»И просторной свободой богаты,В цель стреляя под небеса,Сколько разной твари пернатойМы привяжем на пояса!И к зимовке – уснуть до работы.Уходя, говорим вперебойО работе в порту, об охотах,Об осеннем пути домой.Осень – к осени, к лету – лето.Через несколько быстрых летСпросишь: «Молодость моя, где ты?» –Ничего не слыхать в ответ.И тогда, тяжелее камня,С неизвестных слетев высот,Глянет злая тоска в глаза мне,Надо мной задержав полет.Я из самых дальних затоновВерной памяти привозуВремя солнца и льдов зеленых –Сон, приснившийся наяву.И товарищи выйдут те же,Молодые – как в те года;Мы сойдемся на побережьеПосле радостного труда.Впереди просторно и тихо,Темных крыльев пропал и след,Только в море из бухты выход –Словно в будущее просвет.1935271. Итог
Иной судьбы, казалось, не желая,К несбыточному больше не стремясь,Так медленно, так нехотя жила я,В чужую жизнь стучаться утомясь.Ступала от удачи к неудаче,На близкое смотря издалека,Когда, мои пути переиначив,Их повела холодная река.Так палый лист уносится теченьемКуда-то в неизвестность. И пришлоТо чувство, что зовется отреченьем,Что холодно, пустынно и светло.У моря ветром рвало мох и камень,И приходилось, наклонясь дугой,Карабкаться, держась за трос руками,Храня дыханье, сжатое пургой.И день за днем вставали в сроках твердых –Стремленье ветра, уровень воды,Путь облаков и в дождемерных ведрахСухого снега светлые следы.Еще в июне льды в заливе стылиЗеленые, прозрачны и влажны,А светлая, холодная пустыняВзыграла всеми красками весны.На склонах гор, коричнево-лиловых,Горели мхи и снег сходил на нет;Большой пустырь куражился в обновахБолот, у неба отбиравших цвет.И солнечными длинными ночами,Держа от солнца руку у бровей,Бродила я с винтовкой за плечами,Пугая птиц в оттаявшей траве.И многократно утверждали скалы,Катая эхо моего ружья,Что лишь преддверьем — искусом закалаБыла вся жизнь прошедшая моя,Что было в ней борьбы постыдно мало.И, отступив в сознании вины,Молчала я, и снова возникалаНад голым миром песня тишины.Она в ушах звучала бегом крови,Разгоряченной редкостной весной,Она была прекрасней и суровей,Чем гребни гор и небо надо мной.Оплетена напевом этим длинным,Я волю в нем услышала одну:Огромный зов к застроенным равнинам,Гораздо раньше встретившим весну.И стало ясно: от него не скроешьСебя нигде, и на краю землиМоя судьба — такого же покроя,Как судьбы тех — оставшихся вдали.Мы улью одному готовим соты.И доказал мне этой песни лад,Что жизнь друзей и прежняя работа,Объединясь в усилии, велятВернуться к ним, чтоб изменять значеньеЛюбых вещей по слову своему.1935272. История порта
В каком краю мы жили целый год!Пришельца он встречает как врага.Ни дерева на камне, лишь мететПустые горы снежный ураган.В промерах бухты, за буреньем днаРастаяло последнее тепло,И облаком и поступью грозна,Вошла зима, шагая тяжело.Она врасплох застать пыталась насВ палатках на пустынном берегу.И ускореньям метя каждый час,Пришлось дома достраивать в пургу.В три яруса шли койки по стене, –Тут места нет для одиноких дум;И приходили в гости, как стемнеет,Друзья со шхун, зимующих во льду.И в мертвом мире вестью о живомЗвучал мотора равномерный стук,И мастерские в трюме баржевомРаботали, как в городском порту.А у машины сплоченная ратьНе знала слова «отдых» иль «прогул».Для охлаждения воду набиратьИз проруби случалось нам в пургу.Ремень порою рвался, как назло,Покрыл одежду нефти жирный блеск,Но свет горел и радио неслоРодные голоса из дальних мест.И новый порт Союза, на краюРеспублики, где нет еще дорог,На право жить заявку сдав свою,Как орден боевой, на карте лег.Пришла весна. Закладывали мол,И аммонал добычу брал у гор, –И скоро первый катер в рейс пошелОпробовать исправленный мотор.Под криками сирены и гусейРосло, нетерпеливей каждый час,Большое ожидание гостей –Гостей, хозяев порта после нас.И вот за длинным мысом – первый дым,Полярным морем подошли суда.И в радости стал каждый молодым,Каким он был, когда пришел сюда.Основан порт. Вбегает мол в залив,И меж судами катера снуют…Печаль и боль, откуда ж вы взялисьПри возвращению в прежнюю семью?Тут были холод, вьюга, теснота,Зимою вовсе не бывало дней,Тут крепла дружба, бранью начата,Не много дружб сравниться могут с ней.И край, людей сближающий в беде,Где воля крепнет, как осенний лед, –Он входит в память, ею завладев.В таком краю мы жили целый год….1935273. Мишка
Он спал на льду, на острове Мостахе.От шума он проснулся. Вот опятьРаздался шум, и зарычала в страхеИ поднялась встревоженная мать.И рухнула. Винтовка била прямо,И промах невозможен в двух шагах.Спускались люди в ледяную яму,Собачьим лаем полнился Мостах,Летело эхо голосов веселых,Все подбегали Мишку поглядеть,А к вечеру доставлен был в поселокЗимовщикам трехмесячный медведь.О, ворс пушистый лая коротколапых,Наивные глаза под круглым лбом.В нем обаянье детства проступалоСильнее, чем в детеныше любом.Он быстро с нами научился ладить,Дружил с собакой, словно был щенком,Порою разрешал себя погладитьИ накормить сгущенным молоком.В час отдыха водился с пленным всякий,Учил его, как учат медвежат.На положенье комнатной собакиПривык звереныш в тамбуре лежать.Весною он, июньским солнцем вызван,Ушел — мы не заметили, когда —Купаться в майну. Заблестела, брызнув,Над прорубью студеная вода.И псов сухих упряжка с лаем громкимМетнулась — камня крепче каждый клык;Ремня не чуя, путая постромки,Собаки сбились, на медведя злы.И после, лапы врозь, на льду весеннемОн вздрагивал и медленно стонал.Я подле опустилась на колени,И он в последний раз меня узнал.Но, из-под гнета ласки подневольнойОсвобождаясь, он, как только мог,Стремясь руке ласкавшей сделать больно,Нанес на ней зубов своих клеймо.Я встала, понимая недоверьеКо мне, к чужой, и не сводила глазС мохнатого комка, что снова зверем —Самим собою — был в последний час.1935274. «Бывает, синью неба молодого…»
Бывает, синью неба молодогоОслеплена, сомкну глаза — и вотВесь мир весной давнишней околдованИ вновь она к тебе меня зовет.…Бегут назад поля, речные дамбыИ сухостой, чернеющий углем,И легкий ветер залетает в тамбур,Где у подножки мы стоим вдвоем.То словно опускаясь на колени,То снова подымаясь до небес,Мелькает, кружит голову весеннийКрая дороги обступивший лес.И в наших жилах самым вешним звономПоет внезапной встречи торжество,И поезд, мчась по неизвестным зонам,Колесным громом чествует его.Но были мы с тобою слишком схожиСвоим упрямством и судьбой самойИ не сжились поэтому. И всё же —Я знаю — даже в час последний мой,Забот обычных забывая годы,Я захочу хоть раз еще с тобойУслышать дальний голос парохода,Увидеть дым меж небом и водой.И выросший в единое мгновенье,Шумя и подымаясь до небес,Зеленый мой, веселый мой, весенний,У самых окон замелькает лес.1940275. Лето
Жаром веяли дни июля,Накалялся сухой песок,Только на море ветры дули,Был сердитый прибой высок.Здесь, у взморья, друг друга встретив,Мы бродили плечо в плечо:Двое взрослых, и с нами третья —На земле еще новичок.Ей ничто не казалось малым,Не пугала ее гроза,И когда она подымалаК дальним тучам свои глаза, —Так до дна они голубели,Будто с первого дня ееРасстилалось у колыбелиМоря чистое бытие.А вдали, где каймою плоскойБерег заводи окружал,Вечерами лиловой блесткойВ камышах прожектор лежал.И порою, когда прохладаБерегами брела впотьмах,От маневренной канонадыСтекла вздрагивали в домах.Этот грохот на полигонеБыл нам сторожем за окном.И, приникнув щекой к ладони,Спали дети спокойным сном.А наутро был снова слышенХохот в зарослях сосняка.И внезапно за ближней крышейУгол паруса возникал.И летящий за яхтой прямо,Загорался в глазах ребятСамый чистый, бесстрашный самыйСолнцу радующийся взгляд.1941276. Снова лето
Еще со взгорья, как штыки нацелясь,Торчат сухие, мертвые стволы.И, словно зло оскаленная челюсть,На мшистом склоне надолбы белы;Еще землянок черные берлогиСухим быльем с краев занесены,Зияют в чаще по краям дороги,Но этот лес – живой музей войны.Уж на дрова разобраны завалы.Природа нам союзницей была:Она дождями гарь боев смывала,На пепелище зелень привела.И хутора спускаются в долину,С угрюмым одиночеством простясь,И жизнь полей становится единой,И неразрывной будет эта связь.Еще для слуха кажутся чужимиНазванья сел, и путь меж ними нов,Но Родины единственное имяВстает, как день, над волнами холмов.И люди здесь спешат трудом и словомЗапечатлеть во всем ее черты,Уже навек сроднившись с краем новымВ сознании спокойной правоты.1941ЕВГЕНИЙ НЕЖЕНЦЕВ
Евгений Саввич Нежинцев родился в 1904 году в Киеве. Учился в гимназии. С пятнадцати лет начал работать. Был табельщиком, строжем, конторщиком, подручным слесаря. Учился в Киевском политехническом институте, на электротехническом факультете. Печататься стал с 1922 года в киевской газете «Пролетарская правда». Нежинцев давал в газету не только статьи, но и заметки на производственные темы.
В 1927 году Нежинцев закончил институт и приехал на строительство Волховской гидроэлектростанции, затем был переведен в Ленинград на должность инженера Ленэнерго. С этого времени его литературная деятельность тесно связана с Ленинградом.
Занимался поэт и переводами с украинского: переводил Т. Шевченко, И. Франко, М. Коцюбинского, современных украинских поэтов. Переводил Нежинцев также с английского и французского языков.
В 1930 году в Киеве вышел первый стихотворный сборник Нежинцева «Яблочная пристань», а в 1931 году там же — второй — «Рождение песни».
В июне 1941 года Евгений Нежинцев ушел добровольцем в отряд народного ополчения, но болезнь помешала ему отправиться на фронт. В ноябре 1941 года он слег, однако и в больнице продолжал работать над переводом повести И. Франко «Столпы общества», завершил который в конце 1941 года.
Евгений Саввич Нежинцев умер в Ленинграде от голода 9 апреля 1942 года.
277. Петит
Буква за буквой брели в набор,В узкую щель плоскогрудых шпаций.Осень и дождь. Невысокий заборИ ветви давно отшумевших акаций.Годы, как литеры, шли из кассВ белые вьюги. Падали снова.Годы верстали простой рассказ,В кассах храня закипавшее слово.Замерло слово. Застыло. Лежит.Слово в свинце и свинцом перевито.Вот почему здесь и радость, и жизньНабраны узким, скупым петитом.Осень пришла, как всегда, в набор,В мутную цепь равнодушных шпаций.Плакала осень – лицом в забор –В мокрых ветвях отшумевших акаций.Вечер был слеп, да и ночь слепа –Ночью в наборной шатался некто.Первые гранки проспал метранпаж,И корректуры проспал корректор.Солнце и снег, и дождь поутру.Редактор в поту, и очки сбиты:По первой странице — водой из труб —Хлынули дружно ряды петита.По снежному полю на штурм орда, —Черною дробью в снега впиться.Стрелою накрест летал карандаш,И руки в бессилье рвали страницы.Поздно — колонн завоевана грань.Последние строчки петит таранит.Редактор знал:Пропала игра.И вещи наспех легли в чемодане.А пули хлестали всю ночь в окно,И люди, как кролики, жались с опаской.На утро газетчики сбились с ног,И пахли листы непросохшею краской.<1929>278. Хирург
Я весел, здоров и как будто крепок,И сердце стучит и работает дружно,И кажется — тело — не тело, а слепок.Которому вовсе облаток не нужно.Но вдруг выбивает из круга, из такта,То бурей бросает, — то мертвым лежишь.Пошел я к хирургу. «Вот так мол и так-то.Кладите на стол и готовьте ножи».Я болен. Не сплин, не чахотка, не скука.Любви и наркоза не знаю давно.Дрожит мое сердце, и голос, и рукиПри виде белеющих яблонь весной.Я в синие ночи брожу по аллеямИ словно романтик с зарею дружу.Я болен. Вам, доктор, должно быть виднееПодайте мне маску. Я замер. Лежу.И вот я застыл, как бездушная плаха,Но брызнули слезы по впадинам щек,Когда он спокойным, уверенным взмахомУтихшую грудь пересек.Сознанье уходит, качается, вертитсяИ пульс разрывает ритмичную цепь.Сейчас вот рукой остановит сердцеИ сердце, как вишню, раздавит ланцет.И слышу: сквозь рой лабиринтов и штолен,Сквозь бред хлороформа, метель чепухиХирург говорит: «Безнадежно болен.Опасней чахотки и тифа — стихи».<1930>279. Мудрость
Восприняв мудрость чисел и таблиц,Пройдя тройные рощи интегралов,Мы вышли в жизнь,Как в схватку корабли,Обрывки пены бросив у причалов.Нам стали тесны эти небесаИ ход планет казался тяжелее.Нам другом был и Ом, и Гей-Люссак,Декарт, Паскаль и Менделеев.И мир был покорен и прост,И формулам должны были поддатьсяСпокойное мерцанье звездИ душное цветение акаций.Но в гроздьях формул потерялись мы,Найдя не сразу наше назначенье.Философы! — Лишь обменяли мир.Мы – изменить должны его движенье.<1935>280. Очень рано
Еще над морем не светало,Еще в горах висела мгла.Когда украдкой пробежалаБольшая капля вдоль стекла.И теплый дождик рад стараться —Давай шуметь по мере силПо листьям мокнувших акаций,По тонким столбикам перил.И пузырями у фонтанаПошел вздуваться и шипеть.Пускай шумит. Еще ведь раноИ нам вставать, и птицам петь.1939281. Еще февраль
Еще февраль. Все окна взяты в плен.Мороз сильней становится под вечер.У клиники сутулится Рентген,Тяжелый снег всё падает на плечи,А он, старик, взойдя на пьедестал,Так и стоит без шубы и без шляпы.Бездушный медицинский персонал!Ему халат накинули хотя бы.У нас ведь вдоволь света и тепла,А как ему, сердечному, на стуже?…Уже давно убрали со столаНемного запоздавший ужин.Уже давно в палатах тишина,Войдет сестра и свет потушит скоро.Но время не пришло еще для сна,Еще минуте есть для разговора.Мечтаний долгожданная пора!Слова идут украдкою, по-лисьи:«Пусть болен я, но лишь один бы разПройти опять по улицам Тбилиси!Где всюду смех и солнце, и тепло…Вы были в Грузии когда-нибудь весною?Сосед умолк, он дышит тяжело.«А вот у нас, над Северной Двиною…»Стихает говор. Даже думать лень.Бессилье. Сон. Свободен каждый атом.И вот тогда, предлинный, словно тень,Старик Рентген проходит по палатам.1940?282. Лето 1940 года
Вся в тусклом золоте заря,И солнце тлеет еле-еле…Июнь — в листках календаря,А руки зябнут, как в апреле.По крышам дач, по кровлям будокШумит без устали вода,Лишь вспыхнет небо иногдаНеярким цветом незабудок.И снова туча облеглаОтяжелевший купол неба…И просишь чуточку тепла,Как нищий просит ломтик хлеба.1940?283. Дорожный мастер
Как весело мастер дорожный живет.Летит на дрезине и песни поет.Качаются травы, взлетает песок,Дрожит на шесте кумачовый флажок.Над пеною рек, над равниной,Как птица, мелькает дрезина.Мосты прогремят и туннель промелькнет –Дрезина замедлит стремительный ход.Наш мастер проверит, как шпалы лежат.Он камешков белых подвыправит ряд.И снова помчится дрезина —Полно еще в баке бензина.Но небо темнеет, темнеет вода —Над стрелкой зеленая всходит звезда.И тени бледнее кругом…Наш мастер уходит в свой дом.Стоит под навесом дрезина —Наверно, ни капли бензина.1940284. Опять нет писем
Висят кувшины на заборе,Рябина плещет на ветру,И ягод огненное мореВедёт весёлую игру.На опустевшие балконыЛожатся сумерки и тьма,И ходят мимо почтальоны,И нет по-прежнему письма.Как будто ты забыла имя,И номер дома, и число,Как будто листьями сухимиДорогу к сердцу занесло…1940285. Последний день в ЦПКиО
Свежеет ветер, всё сильнейРаскосый парус надувая.И руки тонкие ветвейПодолгу машут, с ним прощаясь.Под птиц печальный пересвистИдем, счастливые, с тобою.На солнце пожелтевший листЛетит, мелькая над водоюПрохладой осени дыша,В последний раз теплом порадуй.И в шубах дремлют сторожа,Склоняясь у обнаженных статуй.1940286. Первая скрипка
Замолкла скрипка у окна,И звуки растерялись странно,И золотая тишинаПроплыла облаком нежданным.И только билась под смычкомДавно отыгранная песня.И падал день, как я, ничком,И сердцу становилось тесно.Оставь смычок, оставь футлярИ эту скрипку вековую, —Тебя восторженный пожарОсенних листьев зацелует.И с ним метаться и лететьПод дудочку, под зов свирели,И падать в желтую метельВеселой песней на панели.1940287. Вторая скрипка
Как скрипки первое держанье,Как робкий взлет и стон смычка —Уже коснулось увяданьеРукой серебряной виска.Осенний лист устало кружит,Ты падал с ним и с ним лети.Но мне ль под шелест желтых стружекО прежней удали грустить?Рябин пылающие бусыВорвались гроздьями в окно.И перелив осенних музыкПьянит, как старое вино.И только жгучее желаньеЛелеет мысль одну. Одну —Спокойно встретить увяданьеИ чувствовать в себе весну.1940288. «Вспыхнула испуганная рама…»
Вспыхнула испуганная рамаБлеском ослепительным стекла:Молния, как будто телеграмма,Тучами тяжелыми прошла.А за ней раскатисто и низкоШел вдогонку разъяренный гром,Словно кто-то требовал распискуИ грозил поставить на своем.Гром отгрохотал, и над домамиСнова и просторно, и светло…Только от тебя ни телеграммы,Ни простой открытки не пришло…1940289. «Картины пишем, акварели…»
Картины пишем, акварелиВсех уголков родной земли,Чтоб пограничники смотрелиИ крепче землю берегли.Стихи мы пишем дни и годы,Мы отдаем им жизнь свою,Чтоб с ними шли бойцы в походыИ побеждали бы в бою.Мы плавим сталь в печах и домнах,А после выплавки, устав,Лежим в тиши квартир и комнат,Листая воинский Устав.1940290. «Пусть буду я убит в проклятый день войны…»
Пусть буду я убит в проклятый день войны,Пусть первым замолчу в свинцовом разговоре,Пусть… Лишь бы никогда не заглянуло гореВ твой дом, в твои глаза, в твои девичьи сны…Пусть не осмелится жестокая рукаЧеркнуть в письме, в скупой на чувства фразе,Что ты в разорванном лежишь противогазеИ бьется локон твой у синего виска…1941ПЕТР НЕЗНАМОВ
Незнамов (псевд.; настоящая фамилия — Лежанкин) Петр Васильевич родился в апреле 1889 года на Нерчинском заводе Читинской области в семье служащего. Окончил гимназию в Чите и был признан в армию. С начала первой мировой войны Незнамов служил в артиллерии, был контужен, отравлен газами. После лечения в госпитале штабс-капитан Незнамов был демобилизован и тяжело больным вернулся в Читу.
Впервые он начал печататься в 1907 году в газете «Забайкальская новь». В 1919—1920 годах его стихи публиковались в читинской и Владивостоке кой периодике: в журналах «Театр и искусство», «Дальневосточная республика» и других. В 1921—1922 годах он был членом футуристической группы «Творчество». В сентябре 1922 года П. Незнамов переехал в Москву и поселился в общежитии ВХУТЕМАС’а.
Огромную роль в творческой судьбе Незнамова сыграло знакомство и общение с В. Маяковским, который устроил его на работу в издательство артели писателей «Круг». В 1923 году Незнамов вступил в литературную группу «ЛЕФ», а когда начал издаваться журнал «ЛЕФ», стал секретарем его редакции. Первый сборник поэта — «Пять столетий» — вышел в 1923 году. В середине 1930-х годов он активно сотрудничал в «Литературной газете», писал статьи и рецензии.
Петр Незнамов погиб в октябре 1941 года в Дорогобуже в составе московского народного ополчения.
291. России
Тебя, тебя на всем скакуКакой запечатлеет мастер:Слились и всадник и скакунВ таком невиданном распласте!И спроектирует ли ктоТвоих кипящих сил поток!Но все, кто видел и не видел,В сегодняшнем венчают днеТебя, тебя в твоем раскиде —В раскиде песен и огней!И пусть звенит твой звонкий деньВ ушах столиц и деревень!1921292. Наскок ливня
Еще никто его не ждал.Косого летнего дождя, —Сверкало солнце не листах –И вдруг нахлынул, исхлестав.Пули дождин запели.Пеньем покрыли поле.Почвы их жадно пили.Пыль попримяли пули.И под посвист: жди — не жди,Жди — не жди, насытим вдосталь, –Миллиардами дождинРазлинован разом воздух.И под ливня рев и войБыл он снова, снова, снова,Без линейки по кривойРазом, разом разлинован.Резвый, резкий этот маршЛивня, бешенства, шумихи —Он похож на рейд гусар,Он берет рекорд на лихость.Разве ливень — топ в галоп —Кинув тыщи обещаний,Тучу сдвинувши на лоб,Не форсирует песчаник?..Веером пуль-дождин,Шлепнув экспресс-красавец,Прихотью влаг рожден,Он ускакал на север.1921293. Этот февраль
О. Петровской
С кашлем в горле, с гулким кашлем,Застегнув себя на вьюгу,Был февраль. За ним ветра шли —Множить вызлобки и ругань.С кашлем в горле — сыр и мглинист —Мглой испробован, изглодан,Каждый вечер бурю вынесИ в оправе снега подан.Каждый дом исшарен смерчем —Стенам некуда деваться —Снег, как скрипкин гриф, заверченДважды, трижды, трижды двадцать.Город в лоб исхлестан злобой,Взят врасплох в своей постели,Город сжат в тиски сугробов,Снега, ругани, метелей.Но и так, в студеный вечер,Где-нибудь на Забайкальской —Сам с собою плюс диспетчер —Лучше слушать эти вальсы,Лучше этих вьюг оправа —Да, снегов оправа лучше! —Чем огни шанхайских лавок,Йокагам благополучье…С кашлем в горле, с гулким кашлем,Застегнув себя на бурю,Был февраль. За ним снега шли,И фонарь глазок прищурил.1921294. «Несется жизнь лавиной…»
Несется жизнь лавиной,И о такой поре —Ее попробуй вдвинутьВ 5 строк На нонпарель.Она, минуя тропы,Обвалами летит,А ты пойди — попробуйЗажми ее в петит.Она, как вольный ветер,Сегодняшняя жизнь,А ты ее в газетеПоймай и удержи.И пусть — обвал обвалом…Но нет причин кричать,Спокойно, как бывало,Обвал отправь в печать.Не куксясь и не горбясь, —Работа весела! —Обвал на узкий корпусБери и посылай.Чтоб тесно было фразам,Как травам на Дону,Чтоб мысль — большая —Разом взрыхляла целину.И вот тогда, горячий,Касаясь строк едва,Для свежих восприятийСумей найти слова.Будь ясен до предела иТак их поверни, чтобСлово стало делом, чтобСтало — коммунизм!А сам таким будь стойкимИ целостным еще,Чтоб слово в общей стройкеСлужило кирпичом.1925НИКОЛАЙ ОВСЯННИКОВ
Николай Овсянников родился в 1918 году. Учился в Институте истории, философии и литературы (ИФЛИ) в Москве вместе с Л. Шершером и Э. Подаревским.
Погиб в 1942 году под Сталинградом.
295. «Чуть заметной, заросшей тропой…»
Чуть заметной, заросшей тропойТы идешь, как тогда, как прежде.Искрометной, студеной росойЛес забрызгал твою одежду.Ночь. Туманы. И снова деньНадвигается пасмурный, строгий.Ты же ищешь всегда, вездеНе пройденной никем дороги.Это юность моя идетПо лугам, по лесам дремучим,А над ней набухает, растетСиневатая, грозная туча.А над ней раскололся гром,И, зарывшись в траве прогорклой,Он под сумрачным смолкнул дождем,Занавесившим речку за горкой.Дождь кругом… Ничего не видать…Ветер листья срывает беснуясь…Так куда ж ты пойдешь, куда,Беспокойная, дерзкая юность?1937296. «Ни сказки нету, ни песни…»
Ни сказки нету, ни песни,Никто не расскажет о том,Как был ты расстрелян, ровесник,При матери, под окном.И жил ты и умер как надо.А там, где упал ты, теперьЛишь шорох заглохшего садаДа глухо забитая дверь.И мне бы и просто и строгоПройти по дорогам земным,И мне пусть приснятся в тревогахМальчишески-ясные сны.И пусть упаду, не изведав,Как ветер над миром прошел,Как тяжко колышет победаЗнамен пламенеющих шелк.И мне б, умирая, сквозь роздымьСледить, как на запад прошлиТакие хорошие звезды,Последние звезды мои.А ветер всё круче и кручеВстает над моею страной,Веселые майские тучиПроносятся стороной.И мне бы сквозь горечь бурьянаУслышать большую грозу,Услышать, как в пыльные раныКолючие травы ползут.И жизнь, проходящая мимо,И грудь просверливший свинецМне станут ясны нестерпимо —И пусть это будет конец.Апрель 1938297. «Горькие и высохшие травы…»
Горькие и высохшие травы,Камни под копытами и мухи,Облепившие у раненого рот…Мы тогда рождались только,Изредка отцы к нам приходили,Ставили винтовки в уголИ руками, от которых пахлоПорохом, окопною землею,Осторожно подымали нас.За окном команда раздавалась,Ржали кони, тяжкою походкойЛюди проходила умирать.Ветер над убитыми да песни,Пыль на сапогах, да слава,Да тысячелетние дороги,По которым некуда идти…Так в тифу, в броду и в детском плаче,В переполненных убитыми окопахИ в зрачках безумных матерей, —Так она рождалась, наша правда,В боли, в судорогах — и этой правдеНикогда, нигде не умирать!Октябрь 1938298. «Не забыть мне этот вечер…»
Не забыть мне этот вечер:Ветер шарил по полям,А в саду на тихом вечеСовещались тополя.Я — романтик. Было жалко,Что на спутанных ветвяхНе увижу я русалкиС гребнем в мокрых волосах.Что не крикнет старый лешийМне из темного дупла,Что не спросит ворон вещий,Пролетая: «Как дела? »Вместо этой чертовщиныС ней я встретился тогда,Где о сникшие вершиныРаскололась гладь пруда.По пруду кувшинки плыли,Звезды на небе зажглись,Мы недолго говорили,Улыбнувшись, разошлись.В память вечера такогоЯ хотел для счастья снятьНеизвестную подковуНеизвестного коня.А подкова затеряласьВ мягких теплых небесах…Только мне затосковалось,Отчего, не знаю сам.Может, я погибну скоро,Но до смерти б я донесЧутких листьев робкий шорох,Перемигиванье звезд.Может, я не смело встречуСмерть. Но, сделавшись светлей,Я припомню этот вечер —Встречу с девушкой моей.1938299. Во славу твою
Не кричим, не мечемся, не любим,Сердце — камнем. Но удар — и вотПесня обожжет нам губы,Ветер в дверь открытую войдет.Это мы. Лаокооном новым,Искупленьем не своей вины,Встану, на мучения готовый,Словно осужденный у стены.Душу искромсай и изнасилуй,Высмей сокровенные слова,Землю, по которой ты ходила,Исступленно буду целовать.Не боюсь насмешек. Пусть уродливо,Пусть не воркованье, а разбой.Лучше уж любовь юродивая,Чем вегетарианская любовь.Никогда не перестану славить!Пусть сомнут, сломают, раздробят,Если скажешь песню обезглавить,Песню обезглавлю для тебя.1938?300. Лаокоон
Полуоткрытый рот и тело, как струна,Готовы плакать и кричать от боли,А ты молчишь, и гордость спасена.Но кто тебе молчать позволил?Пока ты здесь, пока ты небо видишь,Пока еще ты только человек,От боли, от стыда и от обидыТы можешь плакать, грек.Потом возьмут продолговатый камень,И, на века оставленный резцом,Пустыми и холодными глазамиТы будешь нам смотреть в лицо.Пусть так же обойдется жизнь со мной,Чтоб помнить: боль была, и тучи плыли.А дальше — ночь. А дальше — всё равно,Холодный мрамор иль щепотка пыли.Май 1939301. Май 1941 – Май 1942
В том мае мы еще смеялись,Любили зелень и огни.Ни голос скрипок, ни роялиНам не пророчили войны.Мы не догадывались, споря(Нам было тесно на земле),Какие годы и просторыНам суждено преодолеть…Париж поруганный и страшный,Казалось, на краю земли,И Новодевичьего башниПокой, как Софью, стерегли.И лишь врасплох, поодиночке,Тут бред захватывал стихи,Ломая ритм, тревожа строчкиСвоим дыханием сухим.Теперь мы и строжей и старше,Теперь в казарменной ночиНа утренний подъем и марши –Тревогу трубят трубачи.Теперь, мой друг и собеседник,Романтика и пот рубахУже не вымысел и бредни,А наша трудная судьба.Она сведет нас в том предместье,Где боя нет, где ночь тиха,Где мы, как о далеком детстве,Впервые вспомним о стихах.Пусть наша юность не воскреснет,Траншей и поля старожил!Нам хорошо от горькой песни,Что ты под Вязьмою сложил.1942ЕВГЕНИЙ ПАНФИЛОВ
Евгений Андреевич Панфилов родился в 1902 году в Петербурге в рабочей семье. В 1917 году окончил высшее начальное училище и поступил работать на ленинградскую фабрику «Гознак». Занимался в литературной студни Пролеткульта, учился на рабфаке при Ленинградском государственном университете.
В 1920 году начал печатать свои стихи в журналах «Грядущее», «Юный пролетарий», «Пламя», руководил литературными кружками на Ижорском заводе и на заводе «Светлана». Учился в Ленинградском университете и одновременно работал подручным фрезеровщика на заводе «Русский дизель». В 1926 году вышла первая книга стихов и поэм «На рубеже», вызвавшая большое количество критических статей и рецензий.
В 1928 году вышел второй сборник стихов Панфилова «На седьмом этаже». Поэт печатался также в различных журналах и альманахах. Много времени отдавал Е. Панфилов рабочим литературным кружкам на заводе «Электросила» и другим.
Перед войной поэт подготовил к печати книгу своих избранных стихов — «Мечта».
В первые же дни Великой Отечественной войны Евгений Панфилов вступил добровольцем в ряды народного ополчения и погиб в тяжелых боях за переправу на реке Оредеж (Ленинградская область) в августе 1941 года.
302. «Ай, и много, много будет ласки…»
Ай, и много, много будет ласкиНа цветущем берегу,Если наши мысли без опаскиВ неизведанное побегут.Ой, звените, скрипки и гитары,И пляшите, пилы, топоры:Наше сердце — брызги Ниагары,Наши помыслы — орлы!И летят бестрепетною стаей,Через тундры и солончаки,Вдаль, туда, где изредка мигаютОгоньки…Пусть туман и пуля-лиходейка —В сердце страх не выищет угла:Жизнь легка, как праздничная вейка,И напевна, как колокола!Ей-же-ей, пузатое и злоеМоре в пене… Не видать земли…Только мы, сквозь время буревоеПроведем удачно корабли!Ай, и много, много будет ласкиНа цветущем берегу,Если наши мысли без опаскиВ будущее побегут!1921303. У нас и у них
У нас шестеренкиБегают, как девчонкиШестнадцати лет,А у них — нет.У нас расплавленная медь —Не медь, а солнце, сброшенное в мастерскую;Ну, где у них вот заиметьИ перелить такую?Наши стружки-серебрушки,Что хорошие подружки:За одной другая вслед,А у них-то стружек — нет.У нас паровой молотМужественен и молод:Каждый удар легок и лих.А что у них?Ах, зато у них, у текстилей,Сотни, тысячи девчонок,Смех которых звонче и теплейРазговора наших шестеренок!1924304. На седьмом этаже
Там, где люди, кони и трамваи,Где автомобили и кино —Много зданий, поглядишь, зевая,Над панелью блеклой взнесено.И в одном, меж небом и землею,В этаже, взлетевшем на чердак,Со своей двадцатилетнею женоюПроживает молодой чудак.Он творит, строчит стихотворенья,А она в затерянной тишиПересчитывает бережно поленьяИ редакционные гроши.Хорошо им на своем балконе(Не балкон, а крыша) — точно с гор,Гулкий город, словно на ладони,И, как степь, размашистый простор.Вот тяжелый мрачный Исаакий,Крепостная бурая стена,А налево, за мостом во мраке —Выборгская сторона.Хорошо им — воздух. В самом деле!Только лягут рыхлые снега —По квартире вьюги и метели,Как в произведеньях Пильняка.И балкон уже простая крыша,И окошки не окошки — щель.Заметает выше — вышеБесконечная метель.Хорошо им: не в ладах с плитою;Даже в печку вглядываясь зло,У печурки мечутся с едою,От печурки требуют тепло.Поневоле с января о дачеЗамечтать придется молодым,Если днями отовсюду скачетБеспокойный дым.Где трамваи и народ — толпою,Где безделье мечется и труд —Вот над этой взбалмошной землеюИ мои знакомые живут.<1926>305. «Так устал! Постель давно желанна…»
Так устал! Постель давно желанна.Сон, как ястреб, сторожит меня.Я иду. Встречает плеском ванна,Ледяного полная огня.Окунаюсь раз, другой и третий,Фыркая, выскакиваю вон.За спиною никнет на рассветеПтицей обескрыленною сон.Вновь сижу… Проносятся трамваи…Здравствуй, утро жизни трудовой!Рукопись, так долго черновая,Наконец-то стала беловой.1936306. Весенняя ночь
Вечер сутолоки на исходе.Тишина, теплынь и легкий дождь.Майской ночью по такой погодеМолодо по улице идешь.Тусклы Исаакия колонны,Парапета призрачен гранит.За Невой, как поезд отдаленный,Дождь над парком Ленина шумит.Вот грохочет ливень, нарастая,Возле, рядом падает стеной.Я иду, и струи, расступаясь,Как друзья, торопятся за мной.Хорошо! Ужель мне с гаком тридцать?Честный паспорт, ты, пожалуй, врешь.Продолжай звенеть и серебриться,Прибалтийский полуночный дождь!1937307. Здравствуй!
Мы идем березовой аллеейИ глядим с улыбкой на восток:– Здравствуй, мой прославленный конвейер!– Здравствуй, верный фрезерный станок!На учете каждое мгновенье,И станки спешат, как поезда,Торжествуя, плещет вдохновеньеМолодого нашего труда.Вот гудки отбоем загудели,С честью день окончен трудовой.– Здравствуй, парк культуры и веселья!– Здравствуй, легкий парус над Невой!Самолет скользит в лучах заката,И слежу не отрываясь я.– Здравствуй, сокол, Соколова Ната,Смуглая ровесница моя!Мы сидим, а день такой чудесныйПо волнам от нас уходит прочь…День погас. Ну что ж, он прожит честно.– Здравствуй, наступающая ночь!1937ЭДУАРД ПОДАРЕВСКИЙ
Эдуард Антонович Подаревский родился в 1919 году. Учился в Институте истории, философии и литературы (ИФЛИ) Активно участвовал в студенческой жизни, выпускал факультетскую стенгазету «Комсомолия». Подаревский хорошо рисовал и был главным оформителем газеты. Не бросая института, стал работать в журнале «Красная новь».
С начала войны Э. Подаревский — на оборонных работах, затем — курсант минометной роты Смоленского пехотного училища в городе Сарапуле. Он продолжал писать стихи, заметки, рецензии, печатал их в газете «Красный воин».
Лейтенант-минометчик Эдуард Подаревский погиб на фронте весной 1943 года.
308. «Вспомним про лето. Про это вот лето…»
Вспомним про лето. Про это вот лето.Оно заслужило, чтоб вспомнить о нем.Мы доброю славой его помянем,И доброю песней, и добрым вином.И вместе потом просидим до рассвета,Припоминая про то и про это.Про славное лето, веселое лето,Как мчалось, как пенилось, солнцем согрето,Как кличут кузнечики в спеющей ржи,Как небо крылом рассекают стрижи,Как осока растет на поемном лугу,На зеленом до боли речном берегу…А в небе звезда догоняет звезду,И грозди созвездий плывут в вышине,И жирные карпы в замшелом прудуНосами копаются в илистом дне…И венок из цветов на твоей голове,И томик Багрицкого в мятой траве…И дорога прямая, и ветер степной,И ветер степной над родной стороной…Ветер в лицо. И ветер в груди,И ветер приказывает: иди!Иди посмотри, как хлеба хороши,Прислушайся, как шелестят камыши,Как песни звенят в полуночной тиши,Иди и дыши, всей грудью дыши,Иди и гляди, всем сердцем гляди.Простор голубой впереди, позади,Простор голубой, да ветер степной,Да ветер степной над тобой, надо мной…И дьявольски хочется не умирать,Всё в мире услышать, узнать и понять, —И звезды ночей, и журчанье ручьев,Рожденье стихов и дрожь парусов,Романтику странствий и цокот подков,Романтику бурь и походных костров,Романтику схваток, романтику слов,Романтику песен и песни ветров…………………………………………….Я поднимаю тост за этоУже промчавшееся лето…За то, чтоб солнцем вновь и вновьКипела кровь, звенела кровь,За то, чтоб сквозь годов громаду,Не посутулившись, пройти,Чтоб жить, чтоб умереть как надо;Чтоб не растратить в полпутиБольшую радость созерцанья,Большое, жадное вниманье,Чтоб до последнего дыханья,Не растранжирив, донестиЗарниц далеких полыханье,Горячей полночи молчаньеИ трепет Млечного Пути…Чтоб залпом выпить дар бесценный,Любить, работать, петь, дышать,Чтоб каждой клеткой вдохновенноВесь этот мир воспринимать;Чтоб дней поток свободно тёк,Безбрежно светел и широк;Склонив седеющий висок,Чтоб каждый после вспомнить мог,В веселый час, в минуту злую,В труде, на отдыхе, в бою,Огнем и ветром налитуюБольшую молодость свою.1938. Москва309. «На этаже пятнадцатом…»
На этаже пятнадцатомГостиницы «Москва»(Хоть не хочу признаться в том)Кружится голова…А с улицы доноситсяСирен разноголосица,Колес разноколесица,Трамвайные звонки…Тяжелые зеленые и желтые жуки,Ползут себе троллейбусы, задравши хоботки.Конец 1930-х годов310. «Серые избы в окошке моем…»
Серые избы в окошке моем,Грязные тучи над грязным жнивьем.Мы, вечерами Москву вспоминая,Песни о ней бесконечно поем —Каждый со всеми и все о своем.Ночью — далекие залпы орудий,Днем — от дождя озверевшие людиВ тысячу мокрых, пудовых лопатЗемлю долбят, позабыв о простуде,Липкую, грязную глину долбят.Значит, так надо. Чтоб в мире любили,Чтобы рождались, работали, жили,Чтобы стихи ошалело твердили,Мяли бы травы и рвали цветы бы…Чтобы ходили, летали бы, плылиВ небе, как птицы, и в море, как рыбы.Значит, так надо. Чтоб слезы и кровь,Боль и усталость, злость и любовь,Пули и взрывы, и ливни, и ветер,Мертвые люди, оглохшие дети,Рев и кипенье огня и свинца,Гибель, и ужас, и смерть без конца,Муки — которым сравнения нет,Ярость — которой не видывал свет…Бой небывалый за тысячу лет,Боль, от которой не сгладится след.Значит, так надо. В далеком «потом»Людям, не знающим вида шинели,Людям, которым не слышать шрапнели,Им, над которыми бомбы не пели,Снова и снова пусть скажут о том,Как уходили товарищи наши,Взглядом последним окинув свой дом.Значит, так надо. Вернется пора:Синие, в звоне стекла-серебра,Вновь над Москвой поплывут вечера,И от вечерней багряной зариИ до рассветной туманной зариСнова над незатемненной столицейТысячью звезд взлетят фонари.Пусть же тогда нам другое приснится,Пусть в эти дни мы вернемся туда,В испепеленные города,В земли-погосты, в земли-калеки…Пусть мы пройдем их опять и опять,Чтобы понять и запомнить навеки,Чтоб никогда уже не отдавать.Вспомним, как в дождь, поднимаясь до света,Рыли траншеи, окопы и рвы,Строили доты, завалы, преградыВозле Смоленска и возле Москвы…Возле Одессы и у ЛенинградаВспомним друзей, что сейчас еще с нами,Завтра уйдут, а вернутся ль — как знать…Тем, кто увидит своими глазамиНашей победы разверстое знамя,Будет о чем вспоминать.……………………………………………………………Травы желты, и поля пусты,Желтые листья летят с высоты,Осень и дождь без конца и без края…Где ты, что ты, моя дорогая?Часто, скрываясь за облаками,Чьи-то машины проходят над нами.Медленный гул над землею плыветИ затихает, к Москве улетает.Кто мне ответит, кто скажет, кто знает:Что нас еще впереди ожидает?Нет никого, кто бы знал наперед.Может быть, бомбой шальной разворочен,Жутко зияя оскалами стен,Дом наш рассыплется, слаб и непрочен…Может быть… Много нас ждет перемен…Что же… Когда-то, романтикой грезя,Мы постоянно считали грехом,То, что казалось кусочком поэзии,Нынче явилось в огне и железе,Сделалось жизнью, что было стихом.1941?311. «Ветка голубая…»
Ветка голубая,Синяя хвоя.Где-то ты, родная,Милая моя?Между нами долгиеПролегли пути.Может быть, тебя мнеБольше не найти.Может быть, тебя мнеБольше не видать, —Только что же без толкуДумать да гадать?Может, очень скороГород голубой,Распахнув просторы,Встретит нас с тобой….Ветка голубая, синяя хвоя…Где-то ты, родная, милая моя?13 мая 1942. Сарапул312. «Плыли блики в речке синей…»
Плыли блики в речке синейКеросиновых кругов,Разбегались в керосинеПереблески всех цветов.Плыли радуг переблески,А над речкой, на горе,Тихо плыли перелескиВ предзакатном январе.И за эту елку-палку,За речную тишь да гладь, –Вдруг я понял – мне не жалкоВсё отдать. И жизнь отдать.14 мая 1942ЮРИЙ ПОЛЯКОВ
Юрий Поляков родился в 1920 году. Жил в Ленинграде. В 14 лет конкурсе юных дарований (март 1934 года) получил одну из первых премий и был направлен в Детский литературный университет, в котором занимался под руководством С. Я. Маршака. В семнадцать Ю. Поляков поступил на исторический факультет Ленинградского государственного университета.
В июле 1941 года вместе с товарищами добровольцем ушел в народное ополчение. Юрий Поляков погиб в боях на подступах к Ленинграду.
313. Батарея
Царят над улицей неугомонной,Жерло обратив к облакам,Мортиры тяжелые с бронзовым звономИ гаубицы по бокам.Колеса их врыты в обтесанный камень,Снегом белеют хребты,Их пасти отверстые глохнут векамиОт ржавчины и пустоты.Но если проходят рядами литымиБойцы по крутой мостовой,Внезапно и грозно встает перед нимиОрудий заржавленный строй.Как будто бы снова военной трубоюРазбужена медная рать…Так предки из гроба встают перед боем,Чтоб мужеством нам помогать.1939314. Крузенштерн
На Неве в пароходном дымеСтук лебедок и скрип досок.Там чернеет над мостовымиМеталлический островок.Это сгустком чугунной лавыСтрогий памятник четко встал…Вам, отцу кругосветной славы,Я завидую, адмирал!Я хотел бы, всю ветошь скинув,Юнгой быть на том корабле,Что открыл просторы морскиеНачинающей жить земле.Но начертан нам новый жребий:Бортовые огни горят,Цепи стонут, и морем бредятМеднорукие якоря.И, завидуя славе нашей,Словно в сердце вонзился терн,Нам тяжелой шляпой помашетМореплаватель Крузенштерн.1940315. «На краю страны, у границы…»
На краю страны, у границы,Окруженный кольцом дождей,Всё чернеет царь меднолицыйНа гранитной глыбе своей.И на площади тут же рядом,Прошагав от ранней зари,Останавливаются отрядыВозле памятника покурить.В кулаках горячи окурки,Наползает горький дымок…Скоро двинусь и я по гулким,По широким плечам дорог.1941?ИВАН ПУЛЬКИН
Иван Иванович Пулькин родился 12(25) января 1903 года в селе Шишкове, ныне Волоколамского района Московской области в крестьянской семье. После окончания трех классов церковноприходской школы служил мальчиком в трактире. В 1915 году Пульки и приехал в Москву и поступил учеником наборщика в типографию, но в 1917 году ему пришлось вернуться в деревню. После Октябрьской революции Пулькин учился на курсах политпросвета в Волоколамске – занимался пропагандистской работой. В 1920 году воевал в Красной Армии.
С 1924 года Пулькин жил в Москве, работал в газете «Молодой ленинец», учился в Высшем литературно-художественном институте имени Брюсова. В 1919 году он работал в газете «Московский комсомолец», а с 1930 по 1934 год был редактором в Государственном издательстве художественной литературы.
Печатался Пулькин с 1924 года: сначала в молодежных изданиях, а затем и в «толстых» журналах — «Октябре», «Новом мире», но большинство стихотворений и поэм осталось неопубликованным.
В 1934 году Иван Пулькин был осужден Особым совещанием НКВД и сослан на 3 года в Западную Сибирь. Там он сотрудничал в газете «Зоркий страж» и лагерной многотиражке «Перековка». После досрочного освобождения вернулся в Москву, работал библиографом в Институте истории, философии и литературы (ИФЛИ).
В первые дни Великой Отечественной войны Пулькин пошел в народное ополчение. Был ранен при бомбежке, затем снова уехал на фронт. Иван Пулькин погиб в декабре 1941 года в боях под Москвой.
316. Вступление к поэме «Яропольская волость»
На тротуарах мокренько,Снежок внатруску —Скользкие…Остановили с окриком:«Вы русские?»— «Нет, мы — яропольские!»У нас о весне небеса цветут,Травкой вью-Тся по бережку,На каждом кустуПо соловью,У каждой березы — по девушке.Самые длинные бороды у стариков —В Яропольце.Самые умные головы у мужиков —В Яропольце.Самые толстые кулаки —у нас,Самые тощие бедняки —У нас.Словом, ни для кого не новостьЧто мы образцовая волость.Наш говор экспортируется в столицы,У нас лучшие по округу невесты(Высокие, круглолицые).Наш кооперативный центрПо борьбе за снижение ценЗанял первое место.Климат влажный, воздух чудесный(Стоит обследовать!),Прелестная местность,И недалёко отседова.1929317. Из книги «СССР». Волхов
Будучи не из тех, что, высоко котируясь,Отказались от прошлого,Весь день яБезжалостно цитируюЛюбимейшее произведение.О Баяне, соловью старого времени(Хорошо поешь, где-то сядешь?),Рыщешь в тропу Троянью с романтикой у стремени,А любо — лелеешь Святославовы насады.Садись, старик,ПобеседуемНа тему:Нечего о прошлом сетовать.Нам под жизнь отведен замечательный век,Нам вручены силы:Недр, ветров, пара, солнца и рек,Словом, векИзумительно милый.Незачем ходить далеко —Сверяться в исторических толках,Скажи мне:Сколько вековВалялась без дела такая река как Волхов?С гусель яровчатых веселого СадкаМедом сыченым песнь текла,И будто бы с рукавов бобровых ВолховныКатились Волхова волны.А косматые бородачи,Надевши красные рубахи,Подпоясывали мечиИ, как бесстрашные рубаки,Для потехи, на досуге,Оседлав ладьи да струги,Плыли к стойбищам полянГрабить мирных поселян…Лелеял Волхов белорунныйКорму высокую ладьи,И запевал Садко,Перебирая струны,Про то, как плавали они.Рассказывал под гуслярный звон,Как вздорил с Новгородом он:Эх, я ли тебя, ты ли меня!От славного городаНовгорода,От славного озераИльменяВыбегали,ВыгребалиТридцать кораблей,Тридцать кораблей —Един корабь.Базарь, ушкуйники, да грабь,Мы здесь погуливали летось!А после,Именем культуры,Историки литературыПро это самое —Про «летось» —Сказали каменное:«Эпос!»Я не считаю пустякомНаш эпос, слаженный на диво,В нем мастера речитативаСдружили слово со стихом.Но думается, чтоНелепо-сУвесистое слово «Эпос».Зачем лирическую песню,Где отразились век и класс,Прозвали эпосом у нас?С их-то руки,То есть с тех пор,В сонных томах на книжных полкахИ на губах у рифмачейИграет пряной брагой Волхов,Неся лихих бородачей.А между темОн уяснил,Что онНе «эпос»,Что он молодИ чувствует машинный голодВсейМассой лошадиных сил.Бушующей в его валах.Что «эпос» — тесно и старо,Что зря лелеять гусляров.Пришел мускулистый галах —Другой, не пьяница Буслаев,Что Новгороду нагрубил….………………………………………….И вот,На Ленина ссылаясь,Всей тяжестью, сгущенной в волнах,Торжественно клокочет Волхов,Вращая лопасти турбин.Я видел тысячи Ручьев,Речушек,Речек,Рек — неудержимого бега, —Попавший к нам в оборот человекДелался прозрачней снега.У них с весны работы по горло:Питать рыб,Носить суда, —Но только ВолховПо-настоящему гордоНесет красное знамя труда.Судите:Мало лиВолхову дел,Легка ли валамРабота,ЕжелиВал ВолховаБел —В белой кипени пота.Седобород и гриваст,Вал ВолховаИдет вприсядку,Громом обдастКак пить дастИ…Мимо!Без пересадки!У ВолховаВосемь турбин,В каждую — воду неси!Я слышал:Волхов трубилТревогуОт нехватки сил,Но чтобы накалить кабелейВсё заглушающий звон,Он падалПоследней каплей,Равной тысячам тонн!Я спрашиваю:Каждому ли вдомекТакое самосвержение?Волхов,Как сердце, сжимается в комокНеопровержимого напряжения!Когда нарушается связьУзко ограниченной зоныИ материя, раздробись,Превращается в электроны,Когда в грохотеИ в кипеньеСтали,В сплошном пеньеГудковСплошь нарушено сердцебиение(И столько лет не сдались —Неуклонно стройны!),Когда строится социализмСилами одной страны!1931-1932Из цикла «Дикие песни»
1
О, как давно я не пил за белою скатертью чаю,Как давно мой каблук не стучал об асфальт и торец,И песни мои дичают,И я дичаю, их веселый отец.Где слова мои — быстрые рыбки,Пересекавшие звонкий поток?Возьмешь книгу и прошлогодней улыбкиНайдешь засушенный на память цветок.Он ласково твой взор повстречаетИ тихонько запоет,И ты увидишь, как песни мои дичаютИ как дичает сердце мое.Возьми и перелистай, если можешь,Эти сухие цветы,И ты найдешь под умершей кожейЖивые сны мои и мечты.2
Дело было к весне,Накануне мая,Шел, как полагается, снег,По улицам пыль подымая.И я, тишины тише,Той, что, грустя, поет,Прислушивался, как бьется вышеВеселое сердце мое.Шел снег в густой оправеФилигранного серебра,Я думал: «А разве вправеСердце рваться из-под ребра?Разве вправе оно на свободуПроситься, памятуя о том,Что, как воду, горячий воздухЛовлю обгоревшим ртом?»Воздух обжигал губы,Как и всякому, кто поет,И шло постепенно на убыльВеселое счастье мое.3
В решетку солнышко разграфлено,И потому так душно и темно,И потому в глазах такая муть,И хочется поверх тоски взглянутьВ лицо весны такой большой и теплой,Сверкающей на кирпичах и стеклах.И хочется глаза открыть как можно шире,Чтоб увидать, как всё свежеет в мире:Как крепнут мускулы, как набухают почки,Как на дворах резвится детвора,Как, разговаривая, идут трактора,Распахивая впадины и кочки.Я вышел бы, как прежде, на крыльцо,Чтоб ветер брызнул дождиком в лицо,Чтобы обжег скользящий с синих кручОтточенный звонкоголосый луч.Но ветра нет, и душно и темно,Откуда он возьмется, звонкий луч-то,Сквозь этот мрак тяжелый, потому чтоВ решетку солнышко разграфлено.1934-1935319. Не верю!
Я мир прошел из края в крайЗемля мокраОт слез…Мир мраком и чумой обросДо самых глазКак раз…Тут духоты —Не продышать — от крови,Тут темнотыИ тошнотыС краями вровень!Мир оплыл жиром!Тут тоски —С пеленок и до гробовой доскиНе расхлебать всем миром!Тут пухнет с голоду бедняк,Не видя света, —Ни хлеба, ни мечты, ни дня.Да разве этоЖизнь, когдаСплошной туман и кровь!Смерть формирует поездаИ гонит в бой любовь!..Я мир прошел из края в край —У мира морда зверя,От крови вся земля мокра, —И всё ж не верю!Не верю в ночь и в темноту,Не верю в смерть и в пустоту,Не верю в голод, в кровь и вой,Ни в бойню пополам с чумой, —Пока на небе солнце есть,Есть освещающие весьМир звезды на седом Кремле —Есть правда на земле!Есть в мире майская гроза —На страх гнетущей мгле,Глядящая во все глазаЕсть стража на земле,Есть труд — славнее всяких слав –Есть песен медьИ право выше всяких прав –Творить и петь,Есть доблесть в боевом строю,Есть смерть за родину в бою,Есть звезды на седом Кремле –Есть счастье на земле!1939320. Пролив детства
Будто у этой ночи есть свое тепло:невиданное греющее солнце.И. ГончаровТы спишь — щенок щенком, уткнувши нос в ладошки,Прижмурив взгляда омут голубой…Ты спишь и видишь: за ночным окошкомК большой луне, мурлыча словно кошка,Разнежась, ластится недремлющий прибой…Вдоль побережья трав безбрежное кипенье,Ласкающее спящие зрачки, —В них будто в море мира отраженьеПлывет торжественно… Задвижки и крючкиНе в силах воспретить ему плескаться в спальне,Запорам не смирить неукротимый бег, —Сквозь камень стен, сквозь древесину ставнейОно проникло в комнату к тебе!Тебя невидимо ночное солнце греет —На лбу солоноватая роса…И шумный мир не для тебя стареет,Ты дышишь глубже, чище и острее,Ты видишь белые, как сахар, паруса,Ты твердою ногой на палубу ступаешь,Ты бродишь в зарослях, ты покоряешь мир;Старуха жизнь, на радости скупая,С тобой щедра, боец и командир!Я вижу, ты оседлываешь ветер, —Он крутится, виляя и юля,Но он тебе и лучший друг на свете,Он ветер времени — у ног твоих земля!Ты мне не сын, ты мне чужой ребенок.Я имени не знаю твоего,Но голос твой знаком, он золотист и звонок,Нежней, пожалуй, солнца самого!Ты мне не сын, но чувствую, как дышишь,Чужого счастия любимая слеза.Я не встречал тебя и имени не слышал.Но снам твоим заглядывал в глаза!Я знаю, что лицом ты в наше время вышел,Что не рожден ты для обид и бедИ что для матери нет в мире счастья выше,Чем заглянуть в твой розовый расцвет,Наполненный весенним жарким соком,Что в мире выше нет звезды твоей высокой!..С реальностью такое детство в ссоре,Мне скажут — влаги розовой стакан!..Но я ж не говорил, что детство — это море,Оно лишь только путь в просторный океан!..1939321. «День распускается ярким…»
День распускается яркимВенчиком лютика. ЗнойСияющий и жаркийНад задремавшей рекой!..Ласточка крылом режетТонкий шелк вышины;Цветет над побережьемВоздушный лес тишины…Стрекозы зеленокрылой трепет,Дробя стекло синевы,Уплывает в лепет,В лепет, в шелест листвы…И в полупрозрачные ветви,Склонившись на грудь воды,Будто читают ветромОставленные следы…И ты стоишь не дыша, внимаяМелодии сладостного молчанья,Всё видя, всё слыша, всё понимаяВсевидением печали.Вставай же из мглы безвестнойНа солнечный светлый пир,С высокого берега песниЕще необъятней мир!1941СЕРГЕЙ РУДАКОВ
Сергей Борисович Рудаков родился 8(21) октября 1909 года в Воронеже в семье офицера. В 1921 или 1922 году отец был расстрелян приговору следственной комиссии, занимавшейся расследованием деятельности офицеров царской армии. Вскоре после его гибели мать переехала с детьми в Петроград.
После окончания школы в 1928 году С. Рудаков поступил на Высшие государственные курсы искусствоведения при Институте история искусств. В 1930 году институт закрыли и С. Рудаков вынужден был устроиться на работу чертежником.
После убийства С. М. Кирова С. Рудаков из-за своего дворянского происхождения был выслан из Ленинграда и с марта 193S по июль 1936 года жил в Воронеже. Там он тесно сблизился с О. Э и Н. Я. Мандельштамами и начал работу над архивом О. Э. Мандельштама: записывал стихи с авторскими комментариями, копировал личные документы, черновики и другие материалы, со слов Н. Я. Мандельштам составлял биографию поэта.
Вернувшись в Ленинград, С. Рудаков поступил на заочное отделение Педагогического института им. А. И. Герцена, которое закончил в 1941 году. Преподавал в школе для взрослых, принимал участие в работе Пушкинской комиссии Академии наук.
С начала Великой Отечественной войны С. Рудаков воевал в частях морской пехоты на Ленинградском фронте, был тяжело ранен. После лечения с лета 1942 года служил в Москве (на нестроевой службе).
В 1943 году С. Рудаков был осужден за попытку помочь другу получить отсрочку от призыва в армию и в ноябре 1943 года снова оказался на фронте. Погиб 15 января 1944 года под Могилевом.
322. «Почтовый и лагерный строй…»
Почтовый и лагерный строй.Без почвы построена крепость.Случайностей лепится рой —Решенная крепко нелепость.События первого дняТы первою памятью тронешьИ видишь: ветрами меняВстречает морозный Воронеж.Март-апрель 1935323. «Громкоговоритель, чище вытяни…»
Громкоговоритель, чище вытяниПесню посланную небом в рестораны.Дребезжат тарелки и стаканы…О Кольцове, о НикитинеВ сквере повествуют истуканы.Согласие с судьбой равно победе.Знай обо мне, о дорогая, скороМы входим в бытовые разговоры,Знакомыми становятся соседи,Привычными — кирпичные заборы.Апрель 1935324. «Петровский сквер открыт семи ветрам…»
Петровский сквер открыт семи ветрам.Его проспект линейно омывает.Ступивший за ограду — тамВ стеснительной нирване пребывает.Деревьев мало. Сад не так велик,Чтоб находить в нем смену впечатлений,К заречью склон. Беспомощен родник.Но солнце там высокое, без теней.Чиновный дар ваятельной наукиСтоит, о щедрости уездной говоря,И неумеренно — к подножию и в руки —Даны Петру морские якоря.Апрель 1935325. «Железная дорога…»
Железная дорогаЗа узеньким окном.Отпущеннику строгоЗаказано — порогаНе преступать тайком.Бессонница хранимаРевниво, без труда…Заснешь — проходит мимоСоседа-караимаСедая борода.И на прогулке тениНа каменном двореВ завистливом терпеньи,В восьмом часу — в смиреньиНа мартовской заре.От лампы желтой колкойХоть глаз не открывать —И станет ненадолгоВагона жесткой полкойЖелезная кровать.<27 мая 1935>326. «Травой живущая среди кустов тропинка…»
Травой живущая среди кустов тропинка,Над нею голубые облака.Подробность мира — круглого жукаЗелено-лиловеющая спинка.Из детской книги белая картинка:Учебный профиль мертвого цветка…Оберегающая нас рукаЛучей расплавленного летом цинка.Не холодит изменчивая тень.В глаза глядит июньский долгий день.Просторы воздуха жарою разогреты.Не найденные в сосняке грибы,Не найденные, как во сне, судьбыДо послезавтра спрятаны ответы.Июнь—июль 1935327. «Ничего не скажешь милому соседу…»
Ничего не скажешь милому соседу.Ничего не скажешь — промолчишь.Ведь сосед — не милый: я с тобой не еду,Обо мне дорогою грустишь.Вот начало ночи. Про разлуку злуюРадио концерт передает.Я тебя — ты слышишь, милая? — цалую,Голос о любви твоей поет.А на небе черном, возле звезд синея,Птиц ночных повторны голоса.Нам они стозвучны – гимны Гименея,Озаряя наши небеса.Авиаполеты совершая ночью,Тайно наклонялся до крыш,АНТы-самолеты — слышим мы воочью —Нарушают неземную тишь.Ветер пробегает воздуха просторы,Листья сами льнут к его волне.Мы с тобой проводим звездные дозоры,Веруя полуночной луне.Июль 1935328. «Как хорошо бродить среди людей…»
Как хорошо бродить среди людейИ наблюдать за ветерком, проплывшимПо лепесткам сентябрьских ветвей,Природный срок еще не пережившим.В ночной толпе движенья ровный ход,Журчанию подобный, — это поводЖужжания подобный говорСравнить толпу с потоком мелких вод.Как хорошо внимать на расстояньиОсенней музыке, играемой в садах, —Людей безоблачных пустое развлеканье,Несомое в звучащих облаках.В толпе движенья ровный ход,Плывущих лиц живая перемена —Немыслимый ночной круговоротИ светлых платьев вянущая пена.Август 1935329. «От холмов уйдя в отроги…»
От холмов уйдя в отроги,Разбегаются поля.Будят клены-недотроги —Это купы, это кроныТемнокудрого Кремля,Это Миргород зеленый, —Полногрудная земля.А дорогой по дорогеВыступают тополя.Октябрь 1935330. «От мороза до мороза…»
От мороза до мороза —С половины марта до зимыСохраняется каприз наркоза.Вне движенья сохранились мы.И теперь приветствуем беду:Павильоны летние пусты,Да на столик шахматный в садуПланомерно падают листы.Октябрь 1935. Воронеж331. «Подобна голосу дьячка…»
I
Подобна голосу дьячка,Ведущему святую пряжу,Растрату времени, покражуОплакивает трель сверчка.Сверлит, протачивает щели,Казенный разрушает дом,В котором временно живемПо воле чумной канители.Звенит подобием волчка,Чертит невидимые круги —Бесчеловечные досуги,Непрошенные мной услугиИнфекционного сверчка.II
И вот — чем дальше, тем яснее,И вот — чем дальше, тем виднейНеправедная повесть дней.Не знаю, что мне делать с нею.Тепло больничных коридоров,Тюремно-медицинский норовСвежеокрашенных палат.Мирись, мой ангел, рад-не рад,Без возражений, разговоров.III
Устав больничного гаремаНе до конца преображен —Неопытная теоремаБлагих, трудолюбивых жен.Декабрь, оттаявший, нетвердый,Утрами синий полусвет.Индустриальные рекорды,Столбцы стахановских газет…Скарлатинозная палата —Белоголовый детский сад —Сорокадневная расплата,Живой сорокадневный ад.И взоры, никнущие долу,Ресницы, устремленны ниц.Хвала прекраснейшему полуОт сумароковских страниц.Декабрь 1935. Плехановская больница. Воронеж.332. «Она святого Иордана…»
Она святого ИорданаПолдневный зной, безводный луг,Веселости, любви, обманаНеиссякаемый досуг.Она долина Хараара,Непокоренная пока, —Веселости, любви, пожараГлубоководная река.Январь 1936. Воронеж333. «Живя самоконтролем бдительным…»
Живя самоконтролем бдительным,Нежна, румяна и бела —Она мила, и утвердительноО том свидетельствуют зеркала.Апрель 1936. Воронеж334. Баллада
В силу удельного веса,Меньшего веса воды,Вдоль затонувшего лесаПлыли весенние льды.Доски забора намокли,Подмыт половодьем сарай.Над гатью заречной не молкнетГалок полуночный грай.Галки не молкнут, а кромеНе молкнут огни фонарей.На приземленном паромеСмена плывущих теней.ПосылкаГалок полночных руладыСлушать воде довелось.Истоки неточной баллады —Дождинки на ветках берез.Апрель—май 1936. Воронеж—Ленинград 1938.335. «Высокий, плотный гражданин…»
Высокий, плотный гражданин,Надев колесные очки,Идет проспектом не один:Ведет с собою каблучки.Она идет, идет сама.Она его уводит прочь.Как неустойчива зима —Страдает оттепелью ночь.Декабрь 1936. Ленинград336. «Я проездом на беду…»
Я проездом на бедуПосетил звериную столицу,Т. е. я гулял большом саду,Я рассматривал животных лица.А теперь мартышка на трубеУдочкою ловит дым багровый,На боярских на воротах, на гербеБык и окунь волокут оковы.Расплескалась чистая криница,Хмара непутевая нависла;На селе известная синицаПо воду шагает с коромыслом.Дятлы ветви тополя качают,Раскачали и качают снова,И глаза в листве не различаютПамятник чугунного Крылова.Июль 1937. Бобрицы337. «Раскрутился змеистый снежок…»
О.М.
Раскрутился змеистый снежок.Путь заказан Владимиру чинный.С двери отнят засов. Послух свечи возжёгЧистой Матери Десятинной.Ночь стоит. По морозу полозья скрипят.Кони глазом косят озверело:О дощатые стены домовья не в ладУдаряется мерзлое тело.<1939?>338. «И вот теперь — в часы уединенья…»
И вот теперь — в часы уединеньяВ присутствии недремлющих чудес,Когда вы слышите своих сердец биенье, —На воды, нежный луг, дворцы и лесЗащитою от злого разрушенья,Друзья, зовите благодать небес;Чтоб вечность саду дивному дала,Молите нимфу Царского Села.Подражание Ариосту на материале Царского Села с использованием работы Пушкина и Катенина, с учетом собственного лирического опыта. 4 августа 1940339. «Преимущество тех, кто остались в живых…»
Преимущество тех, кто остались в живых,Только в том, что за ними праваО друзьях, о соперниках бывших своихПроизнесть приговора слова;Преимущество в том, что не страшен ответ.Не уколет насмешливый взор,Потому что такого и взора-то нет,Да немыслим и сам разговор.В этом тихая скука и нудная боль,Это зло, это холод и мрак…Ни чужих поцелуев, ни чужого «позволь»Не воротишь оттуда никак.И тогда начинаешь смешное — любить,Начинаешь дурное — жалеть,Потому что тому, неживому — не быть,То есть с нами не жить, не стареть.Удивленья достойны и скупость людей,И упрямство божественных жен.Хороводу сентябрьских солнечных днейСрок ничтожнейший положен.8-10 сентября 1942340. «Отпусти. Нет сил тебе молиться…»
Отпусти. Нет сил тебе молиться,А любить ко мне ты не придешь.Древняя твоя столицаСпит еще. Над ней рассвет хорош.Именно – хорош холодным светом,Безразличным солнечным теплом…В мире, брошенном поэтом,Перекатывает поздний гром.В этой зеленеющей пустынеВсё зовется именем твоим.Для чего — от века и понынеЯ такою мукою томим?Для чего свою узнал потерю,Если усыпленною душойЯ ни утру, ни себе не верю,Что ты ночью не была со мной?<Июль—сентябрь 1942>341. «31 августа»
Как судьбу косматую отрину,Огоньки сгоню с болот.Год назад я потерял МаринуИ не знал об этом целый год.Происшедшее теперь яснее,Объяснимей лютый смысл утрат:Сам того не зная — с неюЯ утратил милый Ленинград.И когда, с высот склоняясь, в очиСмотрят звезды бархатных очей,Я утратил средь кромешной ночиЗной и негу киевских ночей.И еще — спасите, люди, люди! —Боль и холод каменных сердец —Залпы собственных орудийЦарскосельский ранили дворец.Новое свершается крещеньеТой неравной танковой войны.А в тебе и слезы, и прощенье,Нежная, погибшая за ны…<Июль—сентябрь 1942>342. «То кладбище Марьиной Рощи…»
Э.Г.
То кладбище Марьиной Рощи,Где нынче всеобуча пункт,Имеет разрыхленный грунт,В нем влажные, тленные мощи.А зелень здесь, будто на даче.По пояс учебный окопКопает боец. Но задачеМешает откопанный гроб.Бежать мне от смерти куда?По совести — больше не надо:Вперед на большие годаДовольно смертей Ленинграда.Меня-то какие причиныОт смерти спасали в бою?В Москве я. О смерти МариныЗа чаем от вас узнаю.Вот — о совпаденьях рассказ.Что в жизни случайностей проще:Ее — я услышал от вас —Вы видели в Марьиной Роще.Июль—сентябрь 1942. Марьина Роща.343. «Хочу понять основу всех основ…»
1
Хочу понять основу всех основ —Понять себя и собственную совесть.Что значит толкователь сновТюремных дней раскрывшаяся повесть.29 августа 19432
Мне дана (начну сначала,С пребыванья в одиночке, не спеша)Кружка с кошкой, чтобы не скучалаБез людей томящаясь душа.3
Одиночка — значит — не шали:Люди сгинули, в пространство канув;Функцию соседей обрелиДвое суетливых тараканов.4
Прошлого зияющая рана,Правосудья тяжкого весы…Из-под табурета тараканаВыставились черные усы.Суток нет: не поздно и не рано —Нет часов — отсутствуют часы.5
Но зато присутствует пространство —Времени ревнивый враг.Одиночка — символ постоянстваПлощадью в один квадратный шаг.6
Вот одна из тюремных основ —Эта смена постов караула:Через каждую пару часовНарастание адского гула.Павел Первый, российская Мальта:Не жалея подметок, печатают так,Что, как гром, этот гатчинский шагОтражается на асфальте.344. Из цикла «1 сентября»
На Лубянке с месяц я ужеИ сижу без Ваших писем, Кити,Вы из камер, что на третьем этаже,В сорок третью напишите.Но не даст мне почтальон московскийДаже на конвертик Ваш взглянуть,Предлагал же в песне ИсаковскийНаписать куда-нибудь.345. «Кончилось следствие. Сколько пустой чепухи…»
Кончилось следствие. Сколько пустой чепухи.И как неважно строчит пресловутая эта машина.Здесь не имели успеха стихи,И незнакомкой уходит со мною Марина.Глупый законник, окончив последний допрос,Принял вполне дружелюбную позу:— Что вам стихи, — наставительно он произнес, —Лучше на воле примитесь за прозу.Август 1943346. Из цикла «Фауст II»
Есть в Ленинграде старинный, осанистый дом —Против Стремянной, на улице ныне Марата,Жил здесь Радищев и в немКнигу свою отпечатал когда-то.«Путешествие из Петербурга в Москву» —Урна целебного яда.Я дописал к нему двадцать шестую главу,Где рассказал, что такое зима и блокада.Ваши труды, Александр Николаич, увы,Видно, имеют дурную изнанку:Так — с кнутобойцем Шешковским спозналися Вы,Я угодил на Лубянку.347. «Мне опять готовиться в дорогу…»
Мне опять готовиться в дорогуВ те края, где выстрелы и снег.Стало быть, воинственному богуНужен беспокойный человек.Белую, ямщицкую равнинуПесней наполняет ветерок:— Я не скоро этот мир покину,Мне еще не выпал срок.На снегу не красною, а чернойКажется пролившаяся кровь.Никогда веселой и покорнойДля любимой не была любовь.Сколько по сугробам ни броди,Стежка оборвется где-нибудь.Доброй памятью меня прости,Сердцем ласковым – не позабудь4-6 ноября 1943БОРИС СМОЛЕНСКИЙ
Борис Моисеевич Смоленский родился в 1921 году в Николаеве.
С 1921 по 1933 год семья Смоленских жила в Москве. Отец руководил отделом в «Комсомольской правде», позже редактировал газету в Новосибирске, где в 1937 году был незаконно репрессирован.
С детства Борис Смоленский мечтал стать моряком, поэтому после окончания школы поступил на судоводительский факультет Института инженеров водного транспорта.
Стихи Смоленский начал писать с детских лет, позднее занимался переводами. Одним из первых он открыл для советских читателей стихи Ф. Гарсии Лорки, переводил А. Рембо.
В начале 1941 года поэт был призван в армию и оказался в стройбате на берегу Белого моря. С первых дней войны он находился на фронте — в Карелии. Рядовой Борис Смоленский погиб в бою под Медвежьегорском 16 ноября 1941 года.
348. Баллада памяти
Забудешь всё… И вдруг нежданноПолслова, зайчик на стене,Мотив, кусочек Левитана —Заставит сразу побледнеть.И сразу память остро ранит,И сразу — вот оно — Вчера!Так море пахнет вечерами.Так морем пахнут вечера.Я не жалею. Только разве,Года, пути перелистав,В ночном порту завидя праздник,Я захочу туда попасть.Но бог нарек в моем коране:Дорога ждет. Иди. Пора.Так море пахнет вечерами,Так морем пахнут вечера…1938349. Ремесло
Есть ремесло — не засыпать ночамиИ в конуре, прокуренной дотла,И в конуре, прокуренной дотла,Метаться зверем, пожимать плечамиИ горбиться скалою у стола.Потом сорваться. В ночь. В мороз.Чтоб ветер стянул лицо. Чтоб, прошибая лбомУпорство улиц, здесь сейчас же встретитьЕдинственную нужную любовь.А днем смеяться. И, не беспокоясь,Все отшвырнув, как тягостный мешок,Легко вскочить на отходящий поездИ радоваться шумно и смешно.Прильнуть ночами к звездному оконцу,И быть несчастным от дурацких снов,И быть счастливым просто так – от солнцана снежных елях.Это – ремесло.И твердо знать, что жизнь иначе – ересь.Любить слова. Годами жить без слов.Быть Моцартом. Убить в себе СальериИ стать собой. И это – ремесло.1938350. «Полустудент и закадычный друг…»
Полустудент и закадычный другМальчишек, рыбаков и букинистов.Что нужно мне? Четвертку табакуДа синюю свистящую погоду,Немного хлеба, два крючка и леску,Утрами солнце, по ночам костер,Да чтобы ты хоть изредка писала,Чтоб я тебе приснился… Вот и всё.Да нет, не всё… Опять сегодня ночьюЯ задохнусь и буду звать тебя.Дай счастье мне! Я всем раздам его…Но никого…1939351. «Теряет синий свет окно…»
Теряет синий свет окно,И день за горизонты канул…Но я клянусь: мы не вином,Мы солнцем налили бокалы.Я пью. И вдруг стакан пролит,И поджигает край земли,Пожаром ночь залив.Пускай огонь, не синева,Но всё равно, неси, Нева,Неси меня в залив.На парусах срывая злобу,И шторму гаркая: «Не сметь!» –Вперед, чтоб землю знать, когда глобус,И чтоб, как глобусом, вертеть…1939352. «Снова вижу солнечные ели я…»
Снова вижу солнечные ели я…Мысль неуловима и странна —За окном качается Карелия,Белая сосновая страна.Край мой чистый! Небо твое синее,Ясные озерные глаза!Дай мне силу, дай мне слово сильноеИ не требуй, чтоб вернул назад.Вырежу то слово на коре ли я,Или так раздам по сторонам…За окном качается Карелия —Белая сосновая страна.1939. Петрозаводск353. Ночной экспресс
Ночной экспресс бессонным окомПроглянет хмуро и помчит,Хлестнув струей горящих оконПо черной спутанной ночи.И задохнется, и погонит,Закинув голову, сопя,Швыряя вверх и вниз вагоны,За стыком — стыки, и опятьС досады взвоет и без счетаЛистает полустанки, стыкЗа стыком, стык за стыком, к чертуПослав постылые посты…Мосты ударам грудь подставят,Чтоб на секунду прорыдатьИ сгинуть в темени… И стаяБросает сразу провода.И – в тучи, и в шальном размахеИм ужас леденит висок,И сосны – в стороны, и в страхе,Чтоб не попасть под колесо…И ночь бежит в траве по пояс,Скорей, но вот белеет мгла –И ночь бросается под поезд,Когда уже изнемогла…И как же мне, дорогою мчась с нимиПод ошалелою луной,Не захлебнуться этим счастьем,Апрелем, ширью и весной…1939354. Ночной разговор
Переполнен озорною силой,Щедрый на усмешку и слова,Вспомню землю, что меня носила,И моря, в которых штормовал.Вспомню дни скитаний и свободы,Рощи, где устраивал привал,Реки, из которых пил я воду,Девушек, которых целовал…По ночам работается лучше,Засыпают в городе огни…Над домами, по прозрачным тучамБродит месяц, голову склонив.Я ему открыл окно ночное,В мире – тишина и синева…Заходи, поговори со мною –Долго не видались, старина…1939355. Ветреный день
По гулкой мостовой несется ветер,Приплясывает, кружится, звенит,Но только вот влюбленные да детиСмогли его искусство оценить.Взлетают занавески, скачут ветви,Барахтаются тени на стене,И ветер, верно, счастлив,Что на светеЕсть столько парусов и простыней.И фыркает, и пристает к прохожим,Сбивается с мазурки на трепакИ, верно, счастлив оттого, что можетВсе волосы на свете растрепать.И задыхаюсь в праздничной игре я,Бегу, а солнце жалит, как слепень,Да вслед нам машут крыльями деревья,Как гуси, захотевшие взлететь.1939356. «Двенадцать. В мире тишина…»
Двенадцать. В мире тишина.В окне качается лунаПод светлым парусом косым…Хореем тикают часы,До черта звезд — не перечтешь…Приколот кнопками чертежК доске, а на него угломЛегли лекала, циркуля…Большим и темным кораблемПо звездам в ночь идет земля…Табачный дым (мужской уют)Плывет над лампой голубой.Я вынул карточку твою.Ты здесь. Я помолчу с тобой.Дымится в печке уголек.Бинокль на книге прессом лег…А с моря, угловат и груб,Летит на город бризИ завивает дым из труб,И сыплет звезды вниз…1939357. «Пустеют окна. В мире тень…»
Пустеют окна. В мире тень.Давай молчать с тобой,Покуда не ворвется деньВ недолгий наш покой.Я так люблю тебя такой —Спокойной, ласковей, простой…Прохладный блик от лампы лег,Дрожа, как мотылек,На выпуклый и чистый лоб,На светлый завиток.В углах у глаз теней покой…Я так люблю тебя такой!Давай молчать под тишинуПро дни и про дела.Любовь, удачу и бедуПоделим пополам.Но город ветром унесен,И солнцу не бывать,Я расскажу тебе твой сон,Пока ты будешь спать.1939358. «Я очень люблю тебя. Значит – прощай…»
Я очень люблю тебя. Значит – прощай.И нам по-хорошему надо проститься.Я буду, как рукопись, ночь сокращать,Я выкину все, что еще тяготит нас.Я очень люблю тебя. Год напролет,Под ветром меняя штормовые галсы,Я бился о будни, как рыба об лед(Я очень люблю тебя), и задыхался.И ты наблюдала (Любя? Не любя?),Какую же новую штуку я выкину?Привычка надежней – она для тебя.А я вот бродяжничать только привыкну.Пойми же сама – я настолько подрос,Чтоб жизнь понимать не умом, так боками.В коробке остался пяток папирос –Четыре строки про моря с маяками.С рассветом кончается тема. И тутКончается всё. Расстояния выросли.И трое вечерней дорогой бредутС мешками. За солнцем, за счастьем, за вымыслом.1939359. Франсуа Вийон
Век, возникающий нежданноВ сухой, отравленной траве,С костра кричащий, как Джордано:«Но всё равно ведь!» — Вот твой век!Твой век ударов и зазубрин,Монахов за стеной сырой,Твой век разобран и зазубрен…Но на пути профессоровТы встал широкоскулой школой…Твой мир, летящий и косой,Разбит, раздроблен и расколот,Как на полотнах Пикассо.Но кто поймет необходимостьТвоих скитаний по земле?Но кто постигнет запах дыма,Как дар встающего во мгле?Лишь тот, кто смог в ночи от градаПрикрыться стужей как тряпьем,—Лишь тот поймет твои баллады,О метр Франсуа Вийон!…И мир, не тот, что богом навран,Обрушивался на квартал,Летел, как ветер из-за Гавра,Свистел, орал и клокотал.Ты ветру этому поверил,Порывом угли глаз раздул,И вышвырнул из кельи двери,И жадно выбежал в грозу,И с криком в мир, огнем прорытый,И капли крупные ловил,И клялся тучам, как открытью,Как случаю и как любви.И, резко раздувая ноздри,Бежал, пожаром упоен…Но кто поймет, чем дышат грозы,О метр Франсуа Вийон!1939360. «Не надо скидок, это пустяки…»
Не надо скидок, это пустяки –Не нас уносит, это мы уносимС собою все, и только на пескиКаскад тоски обрушивает осень.Сожмись в комок и сразу постарей,И вырви сердце — за вороньим граем –В тоску перекосившихся окраин,В осеннюю усталость пустырей.Мучительная нежность наших днейУдарит в грудь, застрянет в горле комом.Мне о тебе молчать еще трудней,Чем расплескать тебя полузнакомым.И память жжет, и я схожу с ума –Как целовала. Что и где сказала.Моя любовь! Одни, одни вокзалы,Один туман – и мост через туман.Но будет день: все встанут на носки,Чтобы взглянуть в глаза нам в одночасье.И не понять – откуда столько счастья?Откуда столько солнца в эту осень?Не надо скидок. Это мы уносимС собою все. А ветер – пустяки.1939361. «Я сегодня весь вечер буду…»
Я сегодня весь вечер буду,Задыхаясь в табачном дыме,Мучаться мыслями о каких-то людях,Умерших очень молодыми,Которые на заре или ночьюНеожиданно и неумелоУмирали, не дописав неровных строчек,Не долюбив, не досказав, не доделав.1939362. «А если скажет нам война: “Пора”…»
А если скажет нам война: «Пора»,Отложим недописанные книги,Махнем: «Прощайте» – гулким стенам институтовИ поспешим по взбудораженным дорогам,Сменив слегка потрепанную кепкуНа шлем бойца, на кожанку пилотаИ на бескозырку моряка.1939363. «Как лес восстановить по пням?..»
Как лес восстановить по пням?Где слово, чтоб поднять умерших?Составы, стоны, суетня,Пурга да кислый хлеб промерзший.Четвертый день вагон ползет.Проходим сутки еле-еле.На невысоких сопках ледДа раскоряченные ели.А сверху колкий снег валит.Ребята спят, ползет вагон.В печурке огонек юлит.Сидишь и смотришь на огонь.Так час пройдет. Так ночь пройдет.Пора б заре сквозь темноту –Да нет вот, не светает тут…Ползут часы. Ползет вагон.Сидишь и смотришь на огонь.Но только голову нагни,Закрой глаза, накройся сном –В глазах огни, огни, огни,И тени в воздухе лесном.…Потом в горах – огни, огни,Под ветром осыпались дни,Летели поезда,И загоралася для нихЗеленая звезда.…Вперед сквозь горы!Предо мной распахивалась синь.Пахнуло солью и смолой,Гудок взревел: «Неси-и!»Три солнца – сквозь туннель в просвет.Рывок – и тьма назад.И сразу нестерпимый светУдарил мне в глаза.Зима 1939-1940364. «…Но стужа в кормовой каморе…»
…Но стужа в кормовой камореПоднимет сразу ото сна,Суровость Баренцева моряНемногословна и ясна.Курс «норд», как приказал Седов…В ночи плывут огни судов,И берег – простыня.А мы уходим в шторм на риск,И ночь качает фонари на пристанях.Ни звука. Пусть хоть просто крик,Собачий лай бы,Но молчаливы, хоть умри,Рыбачьи лайбы.Лишь прижимаются тесней,Хоть и привыкли к холодам…Нависли скалы. Серый снег.И черная вода.Но берега назад-назад,Прибою их лизать…Три вспышки молнии – гроза –Иль орудийный залп?Но все равно – сквозь эту темень!Но все равно вперед – за теми!1940365. «Я иногда завидую жестоко…»
Я иногда завидую жестоко:Ведь мне б, тоску скитаний утолив,Дышать, как море, – ровно и глубоко,Непобедимо, как морской прилив.1940366. Уроки композиции
Весенний день дымит и кружится,Мелькает и в глазах рябит,От солнечного пива в лужицахПьянеют даже воробьи.А вечерами крики умерли,И месяц вылез, ярко-рыж,И слышно мне в тиши, как сумеркиСтекают гулко с синих крыш.А ночь запахнет дымом, дынями,Вздыхает у мостов вода.И звезды трепетными линямиДрожат у ночи в неводах.Не позднее июля 1941367. «Потерян ритм. И все кругом горит…»
Потерян ритм. И всё кругом горит,И я бегу, проваливаясь в ямы…Что ни напишешь, что ни говори,А сердце не заставишь биться ямбом.Зарницы на заре начнут стихать,Под ветром тучи низкие заплещут.Но где найдешь дыханье для стихаТакое, чтоб развертывало плечи?И как ты образ там ни образуй,Швыряя медяки аллитераций –Но где дыханье, чтобы как грозу,Чтоб счастье – и не надо притворяться?Пусть для стихов, стишонок и стишатУслужливо уже отлиты строфы –Анапесты мешают мне дышать,А проза – необъятней катастрофы…Так в путь. Рвани со злобой воротник,Но версты не приносят упоенья,А поезд отбивает тактовик,Неровный, как твое сердцебиенье.Не позднее июня 1941368. Из цикла «Мастера»
В эту ночь даже небо нижеИ к земле придавило ели,И я рвусь через ветер постылый,Через лет буреломный навет.Я когда-то повешен в Париже,Я застрелен на двух дуэлях,Я пробил себе сердце навылет,Задохнулся астмой в Москве.Я деревья ломаю с треском:«Погоди, я еще не умер!Рано радоваться, не веришь?Я сквозь время иду напролом!»В эту ночь я зачем-то Крейслер,В эту ночь я снова безумен,В эту ночь я затравленным зверемРаздираю ночной бурелом.Не позднее июня 1941СЕРГЕЙ СПИРТ
Сергей Аркадьевич Спирт родился в январе 1917 года в Киеве в семье юриста. С детства он увлекался поэзией, писал стихи, переводил украинских и французских поэтов. После окончания семилетки был принят на русское отделение факультета языка и литературы Киевского педагогического института. Окончив институт, работал редактором литературного отдела на киевском радио и заочно учился в аспирантуре.
Стихи С. Спирта печатались в «Киевском альманахе» и журнале «Советская литература» (Киев). Одновременно он выступал в печати как прозаик и критик, собирал материал для книги о М. Ю. Лермонтове.
В июне 1941 года Сергей Спирт ушел на фронт рядовым бойцом и погиб летом 1942 года.
369. Город Комсомольск
Погоди! Я раскошелюсь, Ира,Свистом бурь и грохотом ветров.Не страшись затейливого пира,Мы с тобой пройдем дорогой мираВдоль крутых амурских берегов.Не страшись! Разбросаны по склонамТолщи бревен, камни на тропе.Я могу назвать их поименно.Как топор гулял неугомонно,Расскажу без вымысла тебе!Тыщи верст в сугробах холодели,Тыщи лет всем были не с руки,Как же их теперь на самом делеМы прошли в конец и песни пели,Как входили клином в мощь тайги?Как же так от устья до истокаСплав пускали, вырубивши лед;Как летели голубями строкиНа просторы Дальнего Востока,Как встречали золотой восход?Здесь бы выйти вместе! Стать у дома.Снег идет. И воздух стал иглист.Всё свое, до близости знакомо, —Отдаленный отголосок грома,Шум деревьев и таежный свист.Здесь бы петь, как я не пел доныне,Мне б сейчас охапку новых слов!Вот родился город на равнине,На упругость этих слитных линийЯ смотреть до полночи готов.Я стою. Под ветром крепче голос.Ты о чем мечтаешь? Расскажи!Мы пришли сюда — здесь было голо,Мы растили город Комсомола, —В нем уже гуляют малыши!Я стою. Мы рядом. КривобокийВетер разгулялся возле стен.Видишь искры звездного потока,Этот вечер синий и глубокий, —Мы по праву властвуем над всем!<1935>370. Пушкин
Языческая красота лесов,Снежинки крупные, как сливы.И бег саней, и шум подков,И вдалеке — рукав залива.И снег, лежащий пеленой,И ветер под кустом, и город,Звучащий каменной струной,Воспетый им, ночные споры,Горящие от пунша губы,Белесый северный рассвет…И Пушкин сбрасывает шубу —И поднимает пистолет.1935371. В горах
Кругом снега. Я ими скован.Они назойливы. Крепись!Я начал день не просто словом,А сказочным полетом ввысь.Тропинка шла, в провалы тычась,Сквозь редкий строй березняка.Внизу, по-птичьему курлыча,Текла звенящая река.И это громкое соседствоПод легкой дымкой снеговойМне снилось сызмальства. И в детствеМеня пленяло новизной.Но только оценив громады,Врезавшиеся в небосвод,Я понял страстную отрадуТого, кто создал самолет.Он бредил, поднимая плечи,В прозрачной синей густотеСвоей тоской нечеловечьейПо безъязыкой высоте.И в гуще этих летних марев,Нависших каменных породОн жил сказаньем об Икаре,Как липкой почкой садовод.Он знал, что только нам сулилиИ эту мысль, и этот шаг,И первое рожденье были,Легендой ставшее в веках.<1936>372. «Он с нами был. Он вечно будет наш…»
Он с нами был. Он вечно будет наш,Курчавый, страстный и суровый.Накидка. В кулаке зажат лепаж,Вокруг истоптаны сугробы.И мне б — когда, согнув колени,Он сразу выстрелить не смог —Вскричать: «Остановись, мгновенье!» —И самому спустить курок.1936373. Творчество
На свете пути не найдете другого,Седой океан уж не так постарел.Колумб! Ты вернешься в Америку снова,Чтоб ветер хлестал паруса каравелл.Ты снова поднимешься — грозным, великим —И шторм укротишь поворотом руля.Ты мир всколыхнешь своим вихревым криком,Настойчивым криком: «Земля!»Мне тоже припало широкое море,Мне тоже судьба моя с детства велитКак белке вертеться по старым просторамСырой, и округлой, и жадной земли.Мне тоже шататься и глохнуть от жажды,Искать, убеждаться и не находить.Теряться в догадках — и, может быть, дваждыВсё той же дорогой, как новой, ходить.<1940>374. Дочери
Мне кажется — я не был дома вечность.Вернусь негаданно, вернусь к утру.Остановлюсь, почтив твою беспечность,Пройду к тебе, глаза твои протру.Губами встречу волосы густые,Услышу крик — что до рожденья мил,И отступлю, увидевши впервые,Как, просыпаясь, ты глядишь на мир.Ты будешь легкой, маленькой и птичьей,Захочешь сразу всё собрать в одно,И я пойму, как я косноязычен,И замолчу — раскрою лишь окно.Смотри сама, здесь не помочь словами.Мы входим в мир, не трогая их зря.Так в детстве узнается тяжесть камня,И недруги, и лучшие друзья.Так вырастают, отдаются делуИ вспоминают радость первых дней,Чтоб снова ощутить себе незрелымНад колыбелью собственных детей.<1940>375. Гроза ночью
Смешался с вымыслом грозыВнезапно сыгранный Бетховен.Он постигал ее азыИ поднимался с громом вровень.Он ждал, глаза оледенив,Раскатом мощным обесславлен:Он уловить хотел мотив,Но глухотою был подавлен.Он шел в мажор — и застывал,Следя за грозовым волненьем!Я путал подлинники и не знал,Кого назвать изображеньем.<1940>376. Реквием Лермонтову
И я клянусь — на каждой кромкеВдали распластанных снегов,Как завещание потомкам,Дымится пролитая кровь.И Терек, выгнувшись, как шпага,В лучах сверкающей струей,Бряцает в тесноте оврага,Точа о камни лезвие.Метнув волну, он шлет наружуКаскады радужных тенейИ грозно бережет оружье,Как верный слепок этих дней,Еще волнующих не тем лиПредсмертным часом всё острей,Когда поэт, влюбленный в землю,Погиб, не расквитавшись с ней,Где дальним громом промелькнулаГлухая пуля на лету,Как будто чокнулись аулы,Рассыпав эхо на версту.<1940>377. Абхазия
Если ты не видал рассвета,Отраженного горной рекойУ извилистого парапета,Перевитого синевой;Если около звонкой БзыбиТы опять просмотрел с высоты,Как блестят чешуею рыбьейРазноцветные брызги воды;Если вновь, проходя по ущелью,Ты забыл оглянуться назадИ не видел скользкой форели,Проплывающей водопад, —То тогда, чтоб не даром лазить,Прикрывая рукою глаза,По петляющим тропам Абхазии,Улетающим в небеса,Не забудь на поляне открытой,У замшелой и древней стены,Покоряющей пляски джигитаВ однозвучной оправе зурны.И над берегом дымной МшовниНа досуге припомни потомЭти горы с надвинутым словноДо бровей снеговым башлыком,Где какой-то особенный воздух,Сквозь который навесом густымВиноградными гроздьями звездыСозревают над пляжем ночным;Где преданьями жив каждый камень:Только тронь — и начнется рассказ,И над морем закатное пламяПровожает рыбачий баркас.<1940>378. Три сонета
1
Где б я ни жил, и где б мой ни был дом,Какое б небо не стучалось в ставни,Я б никогда не кончил счета с давнимИз-за звезды перед моим окном.Я б думал вновь, что это всё во сне,Что отстоять тебя еще не поздно,Что ты жива и ты еще во мне,Как терпкий сок в налитых солнцем гроздьях.Я б вместо моря расплескал тебя,И вместо ветра – пил твое дыханье.Я б пенье птиц на ноты раздробя,Нашел в них отзвук твоего признанья,Из плеска волн я б вновь создал тебя.Но в этот миг тревожного желанья2
Я настежь двери отворяю в ночьИ слышу капель щелканье глухоеИ шум дождя, который превозмочьНе в силах даже трубный звук прибоя.Я так хочу, чтоб ты была со мной,Чтобы по крайней мере ты казаласьУ ног моих распластанной землей,Ночной волной, с которой ты смешалась.Я так хочу опять тебя найти,Сквозь плач пробившись, вылепить из ночи,Из горя моего, чтобы в грудиТы задыхалась цепкой вязью строчек,Стихами, где остались позадиОдни мечты, и чтоб я мог воочью3
Вновь обрести рассветный шум дорог,Глухих лесов чернеющие пятна,Где каждый с ветки сорванный листокУже как будто просится обратно,Где нужно верить, что мой стол широк,Но сколько б я за ним не оставался –Течет вода сквозь стиснутые пальцыИ на ладони не сдержать песок.Я б никогда не вспоминал о нем,Раз и на всегда покончив счеты с давним,Но все разно перед моим окномДано везде сиять твоим лицом,Где б я ни жил, и где б мой ни был дом,Какое б небо ни стучалось в ставни.<1940>ВАДИМ СТРЕЛЬЧЕНКО
Вадим Константинович Стрельченко родился в 1912 году в Херсоне в семье служащего. Детство и юность поэта прошли в Одессе. Там он учился, работал слесарем на заводе, посещал рабкоровскую группу «Станок».
В 1929 году он опубликовал в одесском журнале «Шквал» свое первое стихотворение «В кузнице», затем печатался в журнале «Прибой» я в одесских газетах.
В 1934 году по рекомендации Э. Багрицкого стихи В. Стрельченко были напечатаны в журнале «Красная новь».
В 1936 году В. Стрельченко переехал в Москву. Печатался в центральных периодических изданиях. Одно время учился в Литературном институте, но скоро бросил его.
Первый сборник В. Стрельченко «Стихи товарища» вышел в 1937 году, а в 1941 — книга «Моя фотография».
Многие рукописи поэта погибли во время войны.
С самого начала Великой Отечественной войны В. Стрельченко, несмотря на плохое зрение, пошел добровольцем в народное ополчение, был командиром отделения. Погиб в январе 1942 году под Вязьмой.
379. Слово на пиру
О любви, о силе без печали,О геройстве – пела мне не мать.Что другие с молоком всосали,Мне пришлось уже зубами брать.Знаю наши улицы и верю!В каждом доме можно написатьКистью легкою над каждой дверьюСаблю, зубчатое колесо, тетрадь.Мы показываемся над волнами!Мы в полях видны! Мы на ветру!Засыпая ввечеру бойцами,Мы встаем бойцами поутру.Рослые,Зерном, плодами сада,Флагом мы грозим своим врагам:Карлики!Им на деревья надоВлезть, чтоб видеть то, что видно нам!Мне за стол с врагами не садиться;Что мне хлеб у них? Что молоко?Пусть я голоденЯ ем как птица:Только тут,Где двигаться легко.И на площади и пред собраньем,И в безлюдии степной травы, –Может быть, я жив одним сознаньем,Что вокруг меня живете вы.Пусть нарежут хлеба мне не скупо,Прораставшего в дожде, в пыли!Пусть в тарелку мне добавят супа,С овощами милой мне земли!Слышу трубы! На земле покатой –Ветрено, светло! Не повернуть.Как перед мечом, перед лопатой –Песня славы и далекий путь.И прошу, клянясь звездою в небе:Если изменю тебе, мой край,И приду к тебе, моля о хлебе,То ты хлеба мне не подавай!1935380. Смотрителю дома
Если постучится у ворот,От ветров и солнца темнокожий,С книжкою моих стихов прохожий,Спрашивая громко:«Тут живетСтрельченко, поэт, который всюдуСлавить будет землю и людей,На земле трудящихся, —ПокудаНе земля — на нем,А он — на ней!И который, хоть писал годами,Обыскав карманы брюк своих,Вытащит не кошелек с деньгами —Только сильных две руки мужских!И не птичьим посвистом гордится —Яблоком, киркой в руках людей,Потому что больше пенья птицыЛюбит смех и голоса друзей,И затем лишь и живет на свете?»Увидав в моем окошке свет,Вы тому товарищу ответьте:«В этом доме есть такой поэт».1936381. Двери настежь
Отворила девушка окно,В целый мир распахнуто оно.Стекол между нами больше нет,Сквозь цветы и листья вижу я:Краснощекая сидит семья.В комнате гитара. Хохот, свет.Эти люди незнакомы мне,Но изображенья на стене:Моря, винограда, кузнецов —Говорят: «Здесь сильная семья.И ее судьба — судьба твоя,Самовар и для тебя готов».Что мешает мне пойти вперед?Как сверкает лестницы пролет!Почему бы в дверь не постучать?Что же стало на моем пути?Почему мне в двери не войти, —Сесть за стол и тоже хохотать,Будто мы знакомы с давних лет?Что с того, что я им не сосед!Я всегда молился на друзей,На сердца, на руки их, на рот.…Как сверкает лестницы пролет!Эй, хозяйка, открывай скорей!1936382. Моя фотография
На фотографии мужчина снят.Вокруг него растения торчат,Вокруг него разросся молочай —И больше ничего… Безлюдный край!И больше ничего, как будто онИ вправду под капустою рожден…Я с удивлением гляжу на свой портрет:Черты похожи, а меня и нет!Со мной на фотографии моейДолжны бы сняться тысячи людей,Людей, составивших мою семью.Пусть мать качает колыбель мою!Пускай доярки с молоком стоят,Которое я выпил год назад, —Оно белело чисто и светло,Оно когда-то жизнь мою спасло.Матрос огромный, с марлей на виске,Качающийся на грузовикеВ гробу открытом лунной ночью… ОнСошел на землю охранять мой сон,Акацию и школьную скамьюИ навсегда вошел в мою семью.А где-то сзади моего лицаНайдется место и для подлеца,Чей прах в земле — и тот враждебен мне:Явись, Деникин, тенью на стене!Торговка Марья станет в уголке —Купоны, боны, кроны в кошельке, —Рука торговки тянется к плодам…Я враг скупцам, лжецам и торгашам!Со мною должен сняться и солдат,Мной встреченный семнадцать лет назад(Такое шло сиянье по волне,Что стыдно было плюнуть в воду мне.)Солдат французский в куртке голубой,Который дыню поделил со мной,Почуяв мальчика голодный взгляд…Шумело море… Где же ты, солдат?Забыв твои глаза, улыбку, рот,Я полюбил всей Франции народ.Так я пишу. И предо мной портрет,Ему уже конца и края нет:Явились, хохоча и говоря,Матросы, прачки, швеи, слесаря.Без вас меня не радует портрет,Как будто бы руки иль глаза нет.Учителя, любившие меня!Прохожие, дававшие огня!Со мною вы. Без вас, мои друзья.Что стоит фотография моя!1936383. Хозяйке моей квартиры
Смеюсь, хозяйка: даром ты в комнату моюПриходишь с самоваром.«Не нужно» — говорю.Ты милый сердцу глобус поставь-ка на столе,Чтоб я о всей огромнойНе забывал земле,Чтоб Шар Большой являлся в веселье и нужде!(Так, видя искру в небе,Мы помним о звезде.)И мне замка не надо, не надобно ключей, —Нужна ли мне оградаОт всех моих друзей!Ты вешаешь картину? Картин не нужно здесь,Но ветку молодуюАкации повесь.Пилу, кирку и весла — расставишь по углам?…Два башмака носкамиПовернуты к дверям,Стакан воды сияет,И глобус на столе…И мне жилья иногоНе нужно на земле!1936384. Не в дыму рожденному
В небе необычно: солнце и луна.Солнце светит ярко, а луна бледна…Вдруг толпа на улице, крик на мостовой,Только уши лошади вижу за толпой.Что там?«Да роженица… редкие дела:Как везли в больницу, тут и родила».…Кто бежит в аптеку, кто жалеет мать.Ну, а мне б — ребенка в лоб поцеловать:Не в дому рожденный!Если уж пришлось —Полюби ты улицу до седых волос.Взгляды незнакомые, нежные словаНавсегда запомни, крошка-голова!Не в дому рожденный,Не жалей потом:Ну, рожден под солнцем, не под потолком.Но пускай составят твой семейный кругТыщи этих сильных Братьев и подруг!1937385. Человек
Мне этот человек знаком? Знаком.А как же! Часто сходимся вдвоемУ радиотрубы, в дверях трамвая.Он часто молод, а порою сед.Порой в пальто, порой в шинель одет.Он всё спешит, меня не замечая.Мы утром у киоска ждем газет:Ну, как в Мадриде?Жертв сегодня нет?А что китайцы — подошли к Шанхаю?А как в Полтаве ясли для детей?(О, этот семьянин и грамотейНа всю планету смотрит… Я-то знаю!)Куда ни повернешься — всюду он!Его в Туркмению везет вагон,Его несет на Север в самолете.Пусть снизу океан ломает лед…Он соль достанет, примус разведет, —Как дома, приготовится к работе.Он обживется всюду и всегда.Сожженный солнцем камень, глыба льда –Всё для него квартира неплохая.Где б ни был он — там вспыхивает свет…Где б ни был он, там Сталина портрет,И хлеб, и чертежи, и кружка чая.А как поет он песни! Всё о том,Кто водит караваны, любит домИ в облаках плывет. Сидит в Советах.Так на рояле, в хоре, на трубеОн распевает песни о себеИ улыбается, как на портретах.Он толст и тонок, холост и женат,Родился сорок, двадцать лет назад.Родился в Минске, в Харькове, в Тюмени.Вот он идет по улице, гляди:Порою орден на его груди,Порою только веточка сирени.Он любит толпы людных площадей,Стакан вина и голоса друзей, —Такой уж он общительный мужчина…Над буквами газетного столбцаИ в зеркале моем —Черты лицаЗнакомого мне с детства гражданина.1939386. Калильщик
Подсобный рабочий (Недавно из села?Недавно из-за прилавка? На заводе недавно?),Согнутый и потный больше чем надо,В калильный цех несет со склада коробку стальных валиков,Ступает опасливо-широко,Словно зубья подачи «шепинга»Можно расплескать, как молоко,Или развеять по ветру, как одуванчик.И лишь толькоПоставил коробку на деревянную стойкуУ калильной печи,Шумно вздыхает, словно пятипудовую штангуСвалил с плеч.И смотрит на калильщика.А молчаливый ловкач в прожженной углем спецовке,Почти не глядя на печь,Клещами выкладывает валикиПо дну своей «духовки».Ему-то не надобно слов:Он знает всю радугу побежалых цветовИ когда покраснеть, а когда пожелтеть металлу,А когда в бачок машинного маслаМало-помалуОпускать шипящий валик…И будет сталь тверже стали.И знает еще многое товарищ калильщик,Насупленный, тихий,В синих очках мудреца.…И, отерев пот с лица,Подсобник, вздыхая, покидает цех:«Как хорошо быть калильщиком…Неужель это счастье доступно для всех!»<1940>387. Грузчик
Я — в фате продырявленной, из мешка,Груз несу от борта грузовика.А над складом в сиянии ста витринЛюдной улицы Горького магазин.И смотреть не могу я по сторонам,Сторониться нужно не мне, а вам,Кто с руками свободными вышел в путь.Из-за тяжести я не могу взглянуть.Вижу только локти свои да грудьИ одну да другую ногу.Я работаю. Дай дорогу!Кто с тяжелой ношею в путь идет,Тот шагает прямо, пусть знает тот,Что уступят путь ему каждый мигИ ребенок, и женщина, и старик,Перед тем, кто носит помногу.Грузчик я. Дорогу! Дорогу!1939388. Ливень
Снова зеленые всходыНад прошлогодней листвой.В пыль измельченные водыТучей несет над Москвой.Смолкнуло, заблестело…Что это — солнце взошло?(Грянуло, потемнело…)Нет, полило, полило.Струи! Они исчезают…Где они делись? Смотри:Вот уж они распрямляютПочки берез изнутри.Чтобы росла и гуделаКаждой травинкой земля.Хочется важного дела.Это не нужно,А я, —Краны наполнены, знаю,Водопроводной водой —Всё же ведро выставляюПод водосточной трубой.Всё, что не врыто, не вбито,Всё, что корней лишено,Будет размыто и смыто,Ливнем унесено.1939ГЕОРГИЙ СУРКОВ
Георгий Кузьмич Суворов родился 19 апреля 1919 года в селе Абаканском Енисейской губернии (ныне Красноярского края). Его родители, крестьяне-бедняки, рано умерли. После окончания начальной школы Суворов закончил Абаканский педагогический техникум, одновременно преподавал в сельской школе. В 1939 году он поступил в Красноярский педагогический институт, но учиться там ему практически не пришлось, так как осенью 1939 года он был призван в армию, служил в Омске. Там, в омской периодике, и появились его первые стихи. Оттуда он в первые дни войны уехал в действующую армию.
Г. Суворов прошел путь от рядового до командира взвода противотанковых ружей, служил офицером связи, сотрудником дивизионной газеты. После второго ранения и лечения в госпитале весной 1942 года Суворов настоял на том, чтобы его послали на фронт, участвовал в боях по прорыву блокады Ленинграда.
13 февраля 1944 года гвардии лейтенант Георгий Суворов был смертельно ранен при отражении контратаки немецких танков на реке Нарове и 14 (по другим источникам, 13 или 18) февраля умер. Похоронен около деревни Криуши.
Г. Суворов посмертно награжден мемориальной медалью конкурса им. Н. Островского, проводившегося Союзом писателей СССР и издательством «Молодая гвардия».
389. «Хотя теперь сонеты и не в моде…»
Хотя теперь сонеты и не в моде —Узки, тесны, простора мысли нет,Сентиментальны по своей природе,В четырнадцати строчках сжат поэт…Пусть будет так. Пусть небылицы бродят.На старый кедр пролей ты новый свет, —Поэт, скажи сонетом о походе,И по-иному заблестит сонет.В четырнадцать чеканных светлых строкВложи времен живую эпопею…И что ни слово, ни строка — рывок.Сонет — снаряд смертельный по врагу,Петля врагу кровавому на шею,Кровь, пламенеющая на снегу.Январь—март 1942?390. «Еще вчера мечтал об институте…»
Еще вчера мечтал об институте,О книгах, о задуманных стихах,Каникулярном будущем маршрутеСредь гор хакасских, о ночных кострах;Мечтал о той торжественной минуте,Когда кулан на голубых рогах,Развеяв клочья предрассветной мути,Поднимет из-за гор расцветший мак.Теперь всё прочь… И книги, и цветы:Ты слышишь клич — опасность над страною.Поэт, теперь маршрут изменишь ты,Сменив берданку меткой нарезною,Забудешь дебри, реки и хребты…Сегодня ты боец, готовый к бою.Январь—март 1942?391. Письмо сестре
Я жив-здоров. И что еще сказать!Свистят ветра, бушуют снегопады,И в грудь земли впиваются снаряды,Как бы ее стараясь пронизать.Но снежный вихрь мне не слепит глаза.Смотрю вперед, смотрю через преграды,Туда, туда, где черные громадыГребенчатой дугой подперли небеса.Иду… А сколько, сколько впередиЕще огня, труда и испытаний…Но нет унынья у меня в груди.Иду вперед с надеждой золотой,Что там, за гранью горя и страданий,Мы вновь найдем и счастье, и покой.Январь—март 1942?392. Перед атакой
Сердца на взлете — огненные птицы.Сейчас взметет их гнева алый смерч.Сейчас падет врагу на шею смерть,Сейчас умолкнет зверь тысячелицый.Сердца на взлете. Взор не замутится.Рука — к гранате. И врагу не сметьПоднять голов позеленевших медь.В окопах черных ждут кончины фрицы.Сердца на взлете. Пальцы на цевье.Сейчас за дело кровное своеПойдут бойцы сквозь мрак и сгустки дыма.Сердца на взлете. Смолкните, враги!Сейчас четырехгранные штыкиНад ночью золотой рассвет подымут.Январь—март 1942?393. Подарок
Я — не Отелло, ты — не Дездемона,Своей любви я не предам ножу…Она со мной, и я ее ношуБез пятнышка, как бархат небосклона.Когда умолкнет бой, настороженноВ густой траве прилягу на межу,На твой подарок чистый погляжу,На твой платочек, цвета глаз влюбленных.Я — не Отелло… И, приняв подарок,Измены пятен не ищу на нем,Он предо мной, как сердце, без помарок;Он предо мной неугасимо ярок,Как символ веры, золотым огнемГрудь согревает средь сражений ярых.Январь—март 1942?394. «Средь этих нив я собирал слова…»
Средь этих нив я собирал слова,То пестрые, как вешняя долина,То строгие, как горная вершина,То тихие, как на заре трава.Средь этих тучных нив не раз, не дваЯ песню направлял в полет орлиный, —И песня, птицей став, неслась былинойИз века в век, прекрасна и жива.Средь этих нив я создал жизнь свою,Подобную сереброкрылой песне,На зависть всем и даже соловью.Средь этих нив я лягу и умру,Чтобы еще звончей, еще чудеснейЛетела песня утром на ветру.Январь—март 1942?395. «Я снова пьян и юностью богат…»
Н. Тихонову
Я снова пьян и юностью богат.Не оторвать мне губ от пенной «Браги».Я пью огонь, живой огонь отваги.И пробую клинок. Я — вновь солдат.Как широка, как беспредельна дальМоих лесов и рек голубопенных!Любовь к родному дому неизменна,И что пред ней немецких дотов сталь!Не устоит! Под грохот канонадПускай враги беснуются во мраке.Я выпил настоящей русской браги.Я пьян отвагой, родины солдат.Конец 1942—начало 1943?396-398. Во имя любви
Нине Емельяновой
1. «Мне кажется, жизни нет места…»
Мне кажется, жизни нет местаНа поле, изрытом войной.Туманов белесое тестоПлывет над промерзшей Невой.Снегов помутневшая россыпьНа скованном льдом берегу.Окопы. Воронки. Заносы.Багрянец крови на снегу.Вверху — грохотание «Илов»,А прямо — траншеи зигзаг.Сдержать свое сердце не в силах,К тебе тороплю я свой шаг.Молчать не могу, не умею, —Прочь с губ моих, тяжкий замок!..Траншея — в траншею. Траншея —В блиндаж. В блиндаже — огонек.2. «В ночах неуютно-бездонных…»
В ночах неуютно-бездонных,Пусть скажут мне очи твои,Что, сталью терзая влюбленных,Враги не убили любви.Что в мире смертельной тревоги,На трудном, на грозном пути,Где лица приподнято-строгиИ слово «люблю», как «прости», —Пускай, как веселое солнцеНад этой ненастною мглой,Сверкнув, в тишине пронесетсяТвой трепетный голос живой:«Победа! Люблю! И — победа!..»И вновь я поверю в мечту,Что, тропы к победе разведав,Я встречу твою красоту.Что, жизнью своею рискуя,Тебя, дорогой человек,Назвать, возвратившись, смогу яВозлюбленною навек…3. «…И падали люди, как камни…»
…И падали люди, как камни,Вблизи, у тебя на виду.И огненными лепесткамиИх кровь расцветала на льду.Смотрела ты долго… Блестели,В глазах отражаясь твоих,Багровые кудри метели,Куда я ушел за двоих.Наверное, в это мгновеньеМолила с надеждою ты:«О, дай им пройти сквозь сраженье,Пройти эту четверть версты…»И не было песни чудесней, —Ах, песня, ты слышишься мне, —В огне не горящая песняЛюбви, что проснулась в огне.И шел я, и силы кипеньеГудело и пело в крови.Так шел я, не прячась, в сраженье,В сраженье во имя любви.Конец 1942—начало 1943?399. Снайпер
Он такой же, как все,Только глаз быстрей.Видит так же, как все,Только видит ясней.Среди многих тенейПридорожных березВыделяет однуВ человеческий рост.Среди многих однуВыделяет он.И винтовка к плечу.И курок взведен.И над мушкою дым —Соболиный хвост.Грузно падает теньВ человеческий рост.<1943>400. «Над лесом взмыла красная ракета…»
Полковнику Подлуцкому
Над лесом взмыла красная ракета.И дрогнуло седое море мглы.Приблизили багровый час рассветаОрудий вороненые стволы.От грохота раскалывались тучи,То опускаясь, то вздымая вверх,Через Неву летел огонь гремучий —И за Невою черной смертью мерк.И так всю ночь, не ведая покоя,Мы не гасили грозного огня.И так всю ночь за русскою НевоюЗемля горела, плавилась броня.И так всю ночь гремели батареи.Ломая доты за рекой во рву, —Чтоб без потерь, стремительней, дружнееПехота перешла через Неву.Чтобы скорее в схватке рукопашнойОчистить дорогие берега,Чтоб, растопив навеки день вчерашний,Встал новый день над трупами врага.<1943>401. Болото
Мрак лесной. Тишина. Ни души.Погружаются в ночь блиндажи.От болотины смертью несет.За болотиной — ров, дзот.За болотиной — сучьев треск.Автомата немецкого блеск.На болоте блуждает светляк.Луч луны закачался в ветвях.Мрак лесной. Тишина. Блиндажи.Ночи майские как хороши!Пара глаз устремилась в лесок.Мушка в прорези — на висок.Палец плавно давит крючок.На болоте погас светлячок.Над болотом метнулась тень.Мертвый немец свалился на пень.<1943>402. Месть
Мы стали молчаливы и суровы.Но это не поставят нам в вину.Без слова мы уходим на войнуИ умираем на войне без слова.Всю нашего молчанья глубину,Всю глубину характера крутогоПоймут как скорбь по жизни светлой, новой,Как боль за дорогую нам страну.Поймут как вздох о дорогом рассвете,Как ненависть при виде вражьих стад…Поймут — и молчаливость нам простят.Простят, услышав, как за нас ответятОрудия, винтовки, сталь и медь,Сурово выговаривая слово: «Месть!»<1943>403. «Бушует поле боевой тревогой…»
Бушует поле боевой тревогой.И вновь летит сегодня, как вчера,Солдатское крылатое «ура!»Своей воздушной, дымною дорогой.И вновь солдат окопы покидает,И через грязь весеннюю — вперед.В постылом свисте стали, в шуме водНи сна, ни часа отдыха не зная.Глаза опалены огнем и дымом,И некогда поднять усталых глаз,Чтобы за два весны боев хоть разВсласть насладиться всем до слез любимым.Увидеть, как среди пустых воронок,На уцелевшем пятачке земли,Две стройные березки расцвели,Как жизнь среди полей испепеленных.Да. Это жизнь. Она к смертям привыкла.Но всюду видно жизни торжество.Она шумит зеленою листвой,Как вечное вино, как сердца выкрик.Она глядит и слушает с тревогой,Как режет мрак крылатое «ура!»,Как целый день сегодня, как вчера,Мы падаем, а нас всё так же много.<1943>404. Брусника
Я шел в разведку. Времени спокойней,Казалось, не бывало на войне.Хотелось отдохнуть на горном склоне,Присев к густой приземистой сосне.Хотелось вспомнить край золотоликий,Мою Сибирь, мою тайгу. И вотПахнуло пряным запахом брусникиНад прелью неисхоженных болот.О, неужели, упоен мечтою,Я вызвал аромат моей страны…Брусника каплей крови предо мноюГорит у корня срубленной сосны.С какою дикой радостью приник яК брусничным зорям, тающим в траве.Но мне пора. Иду. В глазах брусника,Как бы далекой родины привет.<1943>405. «Хоть день один, хоть миг один…»
Хоть день один, хоть миг одинСредь этих тягостных годин —Мы будем петь и счастье славить!Идя дорогами войны,Мы встретим светлый день весныВ его серебряной оправе.Чтоб мы смеялись в этот час,Там, ночи не смыкая глаз,Бойцы лежат у пулеметов…Чтоб мы играли в этот миг, —Боец встает. Огонь. И тих.Он падает у вражьих дотов.Нет, не забудем мы о нем,Без слова павшем под огнем, —Героя имя не забудем.Будь твой отец он или брат —Он был солдатом!.. Как солдатОн пал среди военных буден.Он пал. Но ранняя веснаИдет. Что смерть ей и война?Свежа, румяна, говорлива,Идет, черемухой цветет,Идет, синицею поет,Шумит сверкающим разливом.И мы… хоть день, хоть миг одинСредь этих тягостных годин —Мы будем петь и славить радость.Среди крутых дорог войныМы встретим светлый день весны –Мы встретим, дети Ленинграда!Март 1943?406. «Когда-нибудь, уйдя в ночное…»
Когда-нибудь, уйдя в ночноеС гривастым табуном коней,Я вспомню время боевоеБездомной юности моей.Вот так же рдели ночь за ночью,Кочуя с берегов Невы,Костры привалов, словно очиВ ночи блуждающей совы.Я вспомню миг, когда впервые,Как миру светлые дары,Летучим роем золотыеЗа Нарву перешли костры.И мы тогда сказали: славаНеугасима на века.Я вспомню эти дни по правуС суровостью сибиряка.<1944>407. «Пришел и рухнул, словно камень…»
Пришел и рухнул, словно камень,Без сновидений и без слов,Пока багряными лучамиНе вспыхнули зубцы лесов,Покамест новая тревогаНе прогремела надо мной.Дорога, дымная дорога,Из боя в бой, из боя в бой…Пока победными лучамиНе озарится даль холмов,Когда я рухну, словно камень,И буду спать без грез, без снов…><1944>408. «В моем вине лучистый белый лед…»
В моем вине лучистый белый лед.Хвачу в жару — и вмиг жара пройдет.В моем вине летучий вихрь огня.Хвачу в мороз — пот прошибет меня.В моем вине рассветная заря.Хвачу с устатку — снова молод я.Так много троп и много так дорог,Утрат и непредвиденных тревог.Но что метель и смертное темноТому, кто пьет солдатское вино!<1944>409. «Еще утрами черный дым клубится…»
Еще утрами черный дым клубитсяНад развороченным твоим жильем.И падает обугленная птица,Настигнутая бешеным огнем.Еще ночами белыми нам снятся,Как вестники потерянной любви,Живые горы голубых акацийИ в них восторженные соловьи.Еще война. Но мы упрямо верим,Что будет день, — мы выпьем боль до дна.Широкий мир нам вновь раскроет двери,С рассветом новым встанет тишина.Последний враг. Последний меткий выстрел.И первый проблеск утра, как стекло.Мой милый друг, а все-таки как быстро,Как быстро наше время протекло.В воспоминаньях мы тужить не будем,Зачем туманить грустью ясность дней, —Свой добрый век мы прожили как люди —И для людей.<1944>410. «Леса и степи, степи и леса…»
Леса и степи, степи и леса…Тупая сталь зарылась в снег обочин.Над нами — туч седые паруса,За нами — дым в огне убитой ночи.Мы одолели сталь. Мы тьму прошли.Наш путь вперед победою отмечен.Старик, как будто вставший из земли,Навстречу нам свои расправил плечи.Мы видели, как поднял руку он,Благословляя нас на бой кровавый.Мы дальше шли. И ветер с трех сторонНам рокотал о незакатной славе.<1944>411. «Мы тоскуем и скорбим…»
Мы тоскуем и скорбим,Слезы льем от боли…Черный ворон, черный дым,Выжженное поле…А за гарью, словно снег,Ландыши без края…Рухнул наземь человек, —Приняла родная.Беспокойная мечта.Не сдержать живую…Землю милую устаМертвые целуют.И уходит тишина…Ветер бьет крылатый.Белых ландышей волнаПлещет над солдатом.<1944>МИХАИЛ ТРОИЦКИЙ
Михаил Васильевич Троицкий родился в 1904 году в Петербурге в семье чиновника. После окончания средней школы учился на архитектурном отделении Художественного промышленного техникума, но вынужден был после смерти отца оставить учебу из-за отсутствия средств к существованию. Работал чернорабочим на ремонте мостов, на фабрике «Картонтоль», помощником машиниста на заводе «Большевик».
Литературной работой Троицкий начал заниматься с 1926 года. Он — автор пяти сборников стихов. Большое внимание уделял переводу произведений грузинских поэтов, а также работе с начинающими в литературных консультациях при журнале «Резец» и Доме культуры промкооперации.
4 июля 1941 года Михаил Троицкий был призван в армию и направлен на курсы комсостава, а после их окончания воевал строевым командиром.
22 декабря 1941 года командир минометного взвода Михаил Троицкий погиб в бою за Ленинград в районе Невской Дубровки.
412. Опыт
Детский мир, еще простой и плоский,Медные фамилии квартир,Диаграммы, аспидные доски,Карты, открывающие мир.Мальчику большое время снится.Он еще не спит, он влез на стул.Двадцать оловянных пехотинцевВстали перед ним на караул.Над столом, на плоскости Европы,Черные кружочки — города.Так приходят знание и опыт,Незаметные и навсегда.Корабли в морях стоят на страже.Армия огромна и сильна.Желтые околыши фуражек.Вот она, японская война!Я глядел в лицо большой иконе,Я читал слова молитв чужих.Оловянные скакали кони,В городе забытый мальчик жил.Застревали зернышки горохаВ черном дуле детского ружья.Адмиральский час в окошки грохалВ комнате? На карте? Где же я?Как понятны знания и опыт,Каждый возглас, каждый переход!Контуры воюющей Европы —Девятьсот четырнадцатый год.За окном стоят большие зданияВ сумрачном величии своем,Те же плоскостные очертания,Стены, потерявшие объем.Может быть, тугие клубы грома,Черный беспокойный телефон —Первое понятие объема,Трудно проникающее в дом.Февраль—июнь 1934413. «Таврический сад совершенно внезапен…»
Таврический сад совершенно внезапен –Как будто деревья по улицам шли,Нигде не оставив следов и царапин,Нигде на камнях не просыпав земли.Как будто сегодня неслышной походкойПришли, а надолго ль останутся тут?..Спокойно стоят за железной решеткой,Стоят добровольно и завтра уйдут.1934414. Калган (Из застольных стихов)
А. Гитовичу
Портвейн, мадеру иль малагуМне горько видеть за столом,Но мы иную знаем влагу —То ль зверобой, то ль костолом,Калган, как бури завыванье,Зубровка, добрый русский ром(Тут много значит и названье).Калган — растение простое.О нем поэты не поют,Его, на перекрестках стоя,Букетами не продают.И не ведутся обсужденья,Что-де — лекарство или яд?Своим знакомым в день рожденьяЕго в горшочках не дарят.Забыт, а нам какое дело —Хвалу калгану вознесу.Я этот корень почернелыйНожом выкапывал в лесу.В местах, исхоженных заране,В траве колючей и густой,У пней корявых на полянеМелькает крестик золотой.И вьется стебель невысокий,Чуть перехваченный листом,Уходит вглубь. И что за сокиТаятся в корешке простом!И мы его простым приемлем,Как говорили в старину,И приобщаем нашу землюПростому нашему вину.Пускай он дух лесной и жадныйВ душе, как птицу, поселит,Похмельем легким и отраднымСердца людей развеселит.Слепым он проясняет зренье,Глухим он музыкой звучит,И всех скорей к закуске клонит,Земли плоды, листы, кореньяИ осладит и огорчит,К желудку сок волнами гонит, —И тут, в моем стихотвореньеПриятным зовом прозвучит.1936415. «По-разному неслись мои года…»
По-разному неслись мои года.Я не пожалуюсь, что мог прожить иначе.И вечно жадный, жаждущий и зрячий,Я не боялся смерти никогда.Я помню смерть, глядевшую угрюмоНа землю, что уходит из-под ног,Но в простоте я никогда не думал,Чтоб целый мир во мне погаснуть мог…1936416. Испания
И вдруг по залу глуховатоТолпы дыханье пронеслось.Оно с жужжаньем аппаратаВ один и трудный вздох сошлось.Так от колесиков зубчатыхБольшая повернется ось,Так струны: запоет одна —Другая задрожит струна.Так свет изображенье строит —Далекий раскаленный деньПрошел, но долго целлулоидХранит живые свет и тень.Ряды бойцов и небо юга,Вот кто-то смотрит к нам сюда.Я, может быть, такого другаНе встречу больше никогда.Винтовку взял шутя и взвесил.Пусть поглядел он наугад,Но взгляд его упрям и весел!Мы здесь, товарищ! Все глядят.Мы сжали пальцы, ручки креселУ нас в руках, а не приклад.Так мысль идет мгновенным чудомНа всех народов языки,И смотрят женщины оттуда,К плечам поднявши кулаки.Там день, здесь вечер темный, ранний,Там свет, но между нами нетНи дней пути, ни расстояний,И все мы поняли привет.Бойцы нам свой пароль сказали.И дети закивали нам.Они глядят как будто в зале,А мы глядим как будто там.Свои вершины приближая,Идут вдали покатые холмы.Твои дороги, родина чужая,Как сказки детства, узнавали мы.«Испания!» — мы повторяем глухо,Мы узнаем, как имя произнесть,Чтоб оглянулась шедшая старуха,Чтобы друзья услышали: мы здесь!Мы здесь глядим, мы знаем все кругом.Как мы глядим! В экран ворваться можем,Как будто кинемся к прохожим,Детей их на руки возьмем.Я узнаю дороги жесткий каменьИ матерей усталые глаза.Покачивая серыми вьюками,Проходит мул – и трудно дышит зал.Как мы глядим! Мы здесь. Мы узнаемОбломки баррикад, пустые окна зданий.Они живут в дыхании моемИ в горькой тишине воспоминаний.Мы узнаем. Мы знаем всё вокруг:Шипенье пуль и крик гортанный.О, если бы перешагнул я вдругНа серую траву экрана!Не подвиги, не воинская слава!И клятвы ни одной не произнесть!К чужой земле, к чужим горячим травамПрижаться грудью! Родина, ты здесь!О, если бы… Но это только чудо!О, если бы… Но это полотно!Комок земли хотя бы взять оттуда,Уж если мне там быть не суждено!Декабрь 1936417. «На берегу желтели доски…»
На берегу желтели доски,И в ручейках краснела глина.Река легла светло и плоско,Кусты и небо опрокинув.Она текла и не журчала,В какую сторону — забыла.И синий катер у причалаОдной чертою обводила.Корму очерчивая тонко,К бортам прижалась, как лекало.И только темная воронкаИз-под руля вдруг выбегала.И мне казалось, что сегодняТак стройно этих струй движенье,Что если бы убрали сходни —Осталось бы их отраженье.1937418. Андрей Муравьев
Двенадцать тысяч муравьевСобрали зернышки плодовИ много разноцветных игл —Музей готов.Торчала кочка, а под ней,У догнивающих корней,Сто комнат и двухсветный зал,И там видней —Черники синенький плакат,Суставы муравьиных лат,Коронки челюстей, рогаРядком лежат.И стопки крыльев расписных,И усики клопов лесных,И пряжа тонких паутинЛежат с весны.Мешочки желтых мертвых тлей,И в кубиках вишневый клей,И в колокольчиках пыльцаСо всех полей.Но странный есть один предмет,Таких в музее больше нет:Громадный конус, тяжкий весИ странный цвет.Стоит он, круглый, без конца,Как бог, лишившийся лица,И, капли сохранивший вид,Кусок свинца.Здесь не узнают, как он тверд,Какою силой он протертСквозь пыль и ветер, ткань и костьИ шум аорт.Как червь его безглазый грыз,И в прахе он катился вниз,И тонкий стебелек травыНад ним повис.Его катили через пыльЗа сотни муравьиных миль.И в поколеньях муравьевЗабылась быльМикроскопических минут.Сто поколений проживут,А он, ужасный и простой,Всё тут.Геометрический предмет,Но для него масштабов нет,Как будто в этот мир внесенС других планет.1938419. «Мы захотим — поставим брашна…»
Мы захотим — поставим брашна,Друзей, товарищей зовемИ выпьем так, что небу страшно,А не хотим — так и не пьем.Мы пляшем так, что стены стонут,И наша пляска всем видна;Народы целые потонутВ потоках нашего вина.Мы запоем — весь мир нам тесен,По всей земле тогда гремит,А коль не слышно наших песен,То вся вселенная молчит.Грустили мы — земля страдалаИ тучи плакали над ней,Мать сыновей не узнавалаИ реки стали солоней.Считать — не сосчитаем раны,Но вспомним обо всех боях,И не могилы, а курганыНаходим мы в своих степях.Май 1939420. Ласточки в Кронштадте
На базе в амбразурах оконЕсть много ласточкиных гнезд.Из глины птицы лепят кокон, —Он крепок, незаметен, прост.Висит он каменным карманом,Неинтересный птичий дом,Открытый ветру и туманам,Как будто шепчет: «Не уйдем.От века мы с природой спорим,Мы не жалеем о былом,Всё будем мы летать над морем,Воды не зацепив крылом.Пожар сраженья нас задушит,Людей внезапная беда,Нам гнезда легкие разрушат —Мы не исчезнем и тогда.Пусть будет жизнь — и труд, и горе,Мы гнезда вылепим опять,Покуда существует море,Здесь будут ласточки летать…»Я понял, что и в наше времяДает природа вещий знак,Что трудовое наше племяНе может уничтожить враг.Пускай вся жизнь мне будет горем,Я не сойду с родной земли.Всю жизнь мы боремся и спорим,Но вьются ласточки над моремИ ходят наши корабли.1940421. «Границу мы представляем кривой…»
Границу мы представляем кривой,Окрашенной в красный цвет.Кроме того, стоит часовой, –А так ничего интересного нет.За ней синеет такой же лес,Так же стволы дубов черны.Но часовой потерял интересК предметам чужой страны.Он будет смотреть от куста до куста,Но что ему этот вид!Будет ходить и, если устал,Винтовку к ноге. Стоит.Как будто бы и ничего не грозит –Всё тихо, застыло хоть на сто лет,Но четыре патрона вошли в магазин,Пятый сидит в стволе.Но если ночью шаги заскрипят,Ворохнется лист или наст —Уверенный выстрел тряхнет приклад,И эхо его отдаст.1940?422. Устная картинка
Я не ропщу, что вновь пришла бессонница, –Во сне увидеть ничего не хочется.Не стану я подушку перекладывать,Курить впотьмах, вздыхать или ворочаться.Возьму тетрадку, что-нибудь придумаю, —Иных займет. Кому-нибудь приглянется.Со многими делю я одиночествоИ не боюсь теперь, что ночь протянется.Кому-нибудь и этим я понадоблюсьИ помогу в минуту несчастливую.Не брезгайте, когда простой ремесленникПодарит вам работу кропотливую.Не прогоняй меня, мой друг неведомый,Не отвергай простого приношения.Ведь я и для тебя слова придумывал,И для тебя искал я утешения.Мой бедный друг в минуту несчастливуюУвидит вдруг мою картинку устную —Простит меня за эту вещь несложную,Простит меня и за улыбку грустную.30 января 1941423. Тропинка гномов
Я нашел в лесу следы,Что кончались у воды.Были в том лесу канавыИ проточные пруды.У воды желтел песок,Был кустарник невысок.Там нашел я отпечаткиМаленьких проворных ног.По песку и по суглинкуКто-то вытоптал тропинку,Кто-то часто здесь ходил,Не задел за паутинку,Веточки не обломил.Кто-то вытянул травинку,Сплел зеленую корзинкуИ чернику собирал.Кто живет в лесу зеленом,Чья избушка там под кленом —До сих пор я не узнал.Между черными корнямиВижу маленькую дверь,Загороженную пнями,Чтоб не вполз лукавый зверь…1941424. «Мы недолго пробыли в Батуми…»
Мы недолго пробыли в Батуми.Я едва запомнил узкий берег,Черно-красный корпус парохода,Лодки темные, как рыбьи спины,Пристани с дрожащими мостками,Близко зеленеющие горыИ деревья старого бульвара,Самого прекрасного на свете.В первый раз увидел я всё это,Но как будто вновь сюда вернулся,Узнавал, как будто прожил годыВ домике с прохладными сенями.Так же вечерами у кофеенСлышался костяшек треск азартный,Стук подков на улицах мощеных,Окрики усатых водоносов,Плещущие гулкие ударыИ судейский жестяной свисточекНа площадке за стеной акаций.Мы с тобой ходили всюду вместе,Вечно нам друг друга не хватало.Я ли в домино играть садился —Ты в мои заглядывала кости,Если ты записывать садилась —Я твои перебирал тетрадки.Ужинать ходили — занималиСамый дальний столик в ресторане.1941425. «Застыли, как при первой встрече…»
Застыли, как при первой встрече.Стоят и не отводят глаз.Вдруг две руки легли на плечиИ обняли, как в первый раз.Всё было сказано когда-то.Что добавлять? Прощай, мой друг.И что надежней плеч солдатаДля этих задрожавших рук?1941426. «Здесь только призрак мой живет…»
Здесь только призрак мой живет.Как человек, он ест и пьет.А если я сюда приду —Он навсегда уйдет.Мне жаль бессонных вечеровНад столбиками древних строф.Мне жаль, что бедный призрак тотМоих найти не может слов.Он будет мучиться всю ночь,Я не могу ему помочь:Когда я подойду к столу —Ему уйти придется прочь.Не знает он мою печальИ радости поймет едва ль.И то, что я своим зову,Ему, наверное, не жаль.Мое уменье он постиг,Добрался до заветных книг.Но разве он узнает всё,Что я любил, к чему привык?Внизу я под окном стоюИ вижу комнату мою.Зеленой лампы мягкий светНа потолке я узнаю…1941427. «Вдоль проспектов глухо и слепо…»
Вдоль проспектов глухо и слепо,Спотыкаясь, идет тишина.Ветер замер, и ночь окрепла.Над заводом темнеет она.Но сочатся всю ночь над цехамиСотни лампочек — желтых глаз.И лежит в шкафу за резцамиТвой проверенный противогаз.1941?428. «Пространство. Даль. Буланая…»
Пространство. Даль. Буланая.Парнишка на коне.О, Трансвааль, страна моя,Ты вся горишь в огне.О песня, снова в дрожь идиТуда, где на зареЛетят карьером лошадиВ дымящемся каре!На буйный век я выменялСпокойную страну,И ты, Девет, возьми меняС собою на войну!Там грянет залп — и пауза.И поле нараспашь.Я взял с собою маузер,Кларнет и патронташ.Буланая, постранствуйВ траве по стремена.Страна моя — пространство,Мой век — все времена!Я сапоги изнашивал.Я рвался наугад.И вот из века нашегоЯ в бой веду отряд.В свою победу верю я.Ведь нам не первый раз:«Мы красная кавалерия,И про нас…»1941?ИВАН ФЕДОРОВ
Иван Николаевич Федоров родился 1 января 1913 года в деревне Нежданово Старицкого уезда Тверской губернии. Своей школы в деревне не было, поэтому он окончил четырехклассную школу в соседнем селе Глухове, затем учился в семилетке в селе Лодзино. В 1928 году семья Федоровых переехала в Ленинград. После окончания ФЗУ Федоров получил специальность столяра-краснодеревщика, работал на заводе имени Воскова, затем в мастерских Академии художеств, а вечерами писал стихи.
С 1931 года стихотворения Ивана Федорова печатались в журналах «Резец», «Ленинград», «Литературный современник». С 1940 году он стал заниматься в творческом семинаре молодых литераторов при ленинградском Доме писателя.
В мае 1941 года Федоров был призван в армию. Войну он встретил на Карельском перешейке.
Солдат Иван Федоров был убит при форсировании Невы 5 сентября 1942 года.
429. Певцу калгана
Прославленный калганный пьешь настой, —До капли пей, не оставляй в посуде,О женщине, доступной и простой.Грусти, печален — кто тебя осудит?Но умолчи, назвавшийся поэтом,Про грусть свою. Кому она нужна?Есть нищета, есть горе в мире этом,Есть в мире этом голод, есть война.Когда плывут по мутным водам Соммы,По бурным водам Марны мертвецы, —Кому поможешь проповедью соннойО благостыне стансов и терцин?Когда навис над Лувром дым Помпеи,Когда мортиры рушат Роттердам,Поэты содрогаются, — пигмеиПророчат вечность собственным трудам.1936430. «Любовь и дружбу славил Руставели…»
Любовь и дружбу славил Руставели,Вино кувшином вычерпал Хайям, —Что делать нам? Идти к тригорской елиПо необъятным родины полям.И, освещая Пушкиным проказыДорожные, опять среди степейКрасавице калмычке черноглазойСлагать стихи на память о себе?Нет, милый, нет! Отличен век от века;Хотя поэтов множится число,Хотя изменчив разум человека, —Всегда одно поэта ремесло:Быть верным сыном своего народа,Всем дорожить, что родиной дано,И жизнь наполнить, как велит природа,Любовью, дружбой — крепкой, как вино,И ненавистью, день и ночь готовойК оружию… Быть вестником побед.Народ рождает золотое слово,А высказать его рожден поэт.1937?431. «Милой называл, — не улыбнулась…»
Милой называл, — не улыбнулась;Как люблю рассказывал, — грустила;Целовал бы молча, — отвернулась;Уходить собрался, — не пустила…Положила рукуНа мое плечо —Лучше бы ни звукаНе сказать еще…Долго ли стояли на поляне?Выпала вечерняя роса.Кто любил когда-нибудь — оглянетРодины дремучие лесаИ увидит эту,Близко ли, далече,Сломанную веткуВ знак прощальной встречи.<1939>432. Санкт-Петербург
Во льдах, с погодой не в ладу,Вели суровые поморыПоток плотов на поводу, —О берег бились волны спора:– Вконец погубит, лиходей!– Подохнем, братцы, без причастья– Смышленых, видишь ты, людейШлет к супостатам обучатьсяВладеть мечом и долотомДа городить дома в туманах…– Вишь, срезал бороду, потомНательный крест сорвет с гайтана…Недолог спор, недолги сборы,Пока палаты небогаты,Открыть кабак, закрыть соборы,Копить казну, рубить фрегаты…Страна посевов и лесовРоптала глухо. Но ПетруУже виднелся порт Азов, —И он, как парус на ветру,Упрям в работе плодотворной.Он на лесах, весь на виду.Ропщи, страна, но будь покорнаЕго стремлению! ПойдутЛюдей дубовых караваныПо зыбям северных морей,Пробьются к южному лиману —И, где ни кинут якорей,Купцам, вельможам нерадивымПонять помогут вымпела,Что воля росса породилаИ что Россия создала.Страна дубов, убогих срубов(На поле копны урожая)Роптала явственней, сквозь зубы,Едва не бунтом угрожая:«Опять указ для голытьбы:“Валить дубы под самый корень”.А ноне время молотьбы!Не быть добру!» Кто правый в споре?Не быть добру — еще не видятДобра лесные жители.Но вот плоты, на стрежень выйдя,Опять Петра увидели.Широкое его лицоСияло бритыми щеками.Он выше вздыбленных лесовИ тверд, как тот накладный камень.Он говорил: «Друзья, радейте!»А через ямы, через кочкиУже дворовые гвардейцыНесли ковши, катили бочкиИ жгли бенгальские костры —Во славу флота жгли на мачтах…Среди бород, среди расстригИ на плотах хмельная качка.Но он один, как исполин,Стоял, и хмель его не трогал,Мечтою трезвою палимО славе русского народа.<1940>433. Памятник восстанию
Султан гвардейца на ветру,Покрыта инеем кокарда.Стрелки, оледенев, замрутПеред конем кавалергарда.Декабрь на площади. С ветвейСоседних кленов опадалиКомочки пуха. ВоробейИ ворон битвы не дождались.Того не выждал и народ,В кабак забившийся от стужи,Кликуша выла у ворот,Слезились будочники тут жеОт умиления…ЦаремВ морозный этот полдень станетЖандарм.Ликуй, кто одаренТулупом, чином и крестами!В тумане площадь. На стенеНезавершенного собораДремал архангел, посинев.И он увидел штурм нескоро.А выше на лесах стоялСтроитель сгорбленный. (ВекамиСтроитель так стоял, таяЗа пазухой тяжелый камень.)Еще невнятен и емуБыл гул на площади Сенатской,Но ужас голода, чуму,Сиротство нищенской, кабацкойРодни, злорадство богатеевТогда строитель угадал;Гвардейцев смелую затеюБлагословил он — и когдаНа белом холеном конеКавалергард на площадь вынесДержаву и, осатанев,Огнем велел восставших выместь,Худую спину распрямив,Перекрестив свою сермягу,Сказав: «Царь-батюшка, примиМою холопскую присягу!» —Метнул строитель с высотыЛесов согретый кровью камень:Руки движением простымСтал гнев, накопленный веками.<1940>434. Памятник поэту
Где царь вознесся на конеИ замер в сумраке зловещем,Поэт завидовал волне,Что ей простор морской обещан.И в самой зависти, шумливейВолны, он тосковал о мщенье.С плаща стекал осенний ливень,И капли плыли по теченью.А он куда направит бегСудьбы своей? Где кинет сходни?Иссякнет ливень, хлынет снег —Тоска и злоба безысходны.Пока дворцовые огниБлистают, словно эполеты,Пока подобьем западниРоссия кажется поэту.Нева черным-черна у ног,Ночные воды непроглядны.На что надеяться он мог?Чего желать? Ночь… Плеск невнятный…Где конь на каменной волнеС разлету брызнул медной пеной,Всё отзывается во мнеНегодованье лиры пленной!<1940>435. Память о детстве
1
Едва припомню барский сад,Опять привидится раскосый,Хмельной, широкогрудый, босыйСадовник — отставной солдат.Таким привидится он мнеИ в сотый раз, едва припомнюОсенний сад, пролом в плетне,Коловший до крови шиповник.Была пуглива ветвь ветлы,Был клен багрян наполовину,А он лишайные стволыОбмазывал раствором глины.И не терпелось тем сильнейВломиться в сад, назло солдату,Чем больше красного аркатаРоняли воробьи с ветвей.2
Рубаху красную на Пасху,Кожух дубленый к Покрову,Картонную на святки маску —Зеленоклювую сову, —Меня подарки утешали,Но было больно мне смотреть,Как мяла мать каемку шали,Лица не в силах утереть.Она обнову мне дарилаИ снова, так, что жизнь отдашь,Кого-то доброго молила:«Даруй нам пищу, Боже наш!»И проливала, вопрошая,Святые слезы — сердце жглось…Так голодать до урожаяНам с божьей помощью пришлось.3
Божницу подпирал плечамиЦерковный староста, покаТянули жребий поречанеИ снаряжали ходокаВ Торжок за солью, за свечами.Минуя села и слободки,Ворча на жребий свой, ходокПо насту вешнему неходкоСпешил к Ефремию в ТоржокСушить опорки и обмотки.Костер на площади соборнойНе угасал тогда. ПопыВзамен свечей и соли сорнойВыманивали у толпыПчелиный воск и холст узорный.А поречане на дорогуГлядели сумрачно в ночи.И остывало понемногу,Как непосоленные щи,Их упование на бога…Пел матицей коптила плошка,На сходке маялся народ:Делили соль столовой ложкой —По ложке, поровну, на рот,А было соли всей — лукошко…4
Когда Папанин в океанеЛедовом вырос, как гора,Дворы покрыла ропакамиИ айсбергами детвора.Кто: те ли, эти ли любимей?Равно имели мы в видуИ тех, дрейфующих на льдине,И этих, зябнущих на льду.Нам дорог берег, обретенныйОтцами в схватках боевых.Котовский, Щорс, Чапай, Буденный —Герои сверстников моих.Есть, не в пример наукам хитрым,Совсем не хитрая одна:Распознавать по детским играм,Чем озабочена страна.<1941>436. Восемь лет спустя
1
Прибрежной липы ствол дуплистыйУвидел я издалека.Услышал плеск листвы росистой,Подобный плеску ручейка;Чуть испытав сердец томленье,Там мы расстались у реки,Я уповал на примиренье,На краткость крохотной руки.И упований долголетье —Как сон тревожный в мире том.Где мы, расставшись на рассвете,С восхода солнца встречи ждем.Благословенна свежесть маяИ утренняя дрожь ветвей,Дорога к берегу лесная,Листва над хатою твоей!2
Только белая блузка –Грустный времени след –И короткой и узкойСтала за восемь лет.И глаза словно те же,Тот же выговор слов,Только русая режеПрядь спадает на лоб.Только гостеприимстваМолчаливей обряд.Ярче свет материнства —Светлый женственный взгляд.3
Маньчжурские сопки, карельские скалы,Бесчисленных странствий моих колеиНа сгорбленном глобусе, верю, искала,Сжигая шальные открытки мои.А ныне… А ныне – как не было странствий,Дороги и годы не выкрали страсть.Дай руку, уверься в моем постоянстве,Дай сердцем натруженным к сердцу припасть.Апрель – май 1941437. У реки
Левый берег в огне, а на правомПеплом кроются угли костра,И связисты сквозь тьму к переправамТянут кабель – работа быстра.И, незримы, сползая по скатам,Пробираются к лодкам стрелки.Возвестит предрассветным набатомБатарея о штурме реки.Тишину разорвут на клочьяВсплески весел и гром пальбы.Берег с берегом, мерясь мощью,Водяные взметнут столбы.Вспенят волны реки величавойМастера лобовых атак,И рванутся в штыки у причалов,И отхлынет, не выстояв, враг.И связисты протянут кабельНад водой и отправят весть:Там, где буйствовал враг и грабил,Жег и рушил, – вершится месть.Октябрь 1941438. «Дождями омытые тропы…»
Дождями омытые тропы,Деревья, шумящие гневно,Листвы облетающей ропотИ залпы всенощно, вседневно.Фашистские орды, лютуя,Пусть метят кровавою метойЛесные селенья, — вчистуюРасплатимся мы и за это.Мы в битвах всенощных, вседневных,Чем дальше, тем тверже, упрямей.Не видеть им родину гневных —Россию — в позоре и сраме.1941-1942?ВЛАДИМИР ЧУГУНОВ
Владимир Михайлович Чугунов родился 5 мая 1911 года в Сибири на станции Иланская близ Канска, в семье железнодорожного врача. Шести лет лишился отца. Подростком пошел работать на одну из шахт Анжеро-Судженска коногоном, потом стал забойщиком. Затем В. Чугунов поступил в Анжерское горное промышленное училище (Горпромуч), кончив которое, получил диплом машиниста врубовой машины.
Еще в детстве стал писать стихи. Печатался в газетах «Борьбе за уголь», «Большевистская смена», «Советская Сибирь», «Красное знамя». Редакция «Борьбы за уголь» пригласила Чугунова на постоянную работу в газету, но вскоре он поступает в Томский геологоразведочный институт.
В 1936—1937 годах Владимир Чугунов живет и работает в Новосибирске, печатается в журналах «Сибирские огни», «Будущая Сибирь», в различных сибирских газетах, готовит к печати первый сборник стихов «Горючий камень», вышедший в Новосибирске в 1939 г.
С 1938 года поэт живет в Казахстане. Помимо стихов пишет также рассказы, очерки, повести.
Во время Великой Отечественной войны В. Чугунов добровольцем ушел на фронт. В звании лейтенанта командовал стрелковым отделением, потом взводом. Участвовал в битве на Курской дуге.
Был убит в бою 5 июля 1943 года. Похоронен близ ст. Безлюдовск Шебановского района Курской области.
439. Сосна
На склоне дня в червонной позолотеСтоит сосна, стройна и высока.Над ней летят, сверкая, самолетыИ белогрудые кочуют облака,Ее вершину молнией могучейГроза разбила. И у той сосныВ бессильном гневе бронзовые сучьяНад голою землей занесены.Хранит сосна на смуглом теле знакиДалеких встреч и чьи-то имена.По вечерам в сыром и плотном мракеЕй грезились былые времена.Ей вспоминалась прелесть диких весен,Когда в корнях рождаются ключиУ одиноких лермонтовских сосен;Когда рычат потоки, бьются косачи.И вновь трубит весна…Опять в овраге,Беснуясь, мчится бурная река,Горят костры и вспыхивают флаги,По полевому шпату бьет кирка,И режет землю звонкая лопата,И злые корни рвет в глуби земли…Здесь будет парк. Веселые ребятаК сосне недаром песню принесли.Они поют о муромской дороге,Они поют: «Стояло три сосны.Со мной прощался милый…» И о многомПоют они, хмельные от весны.И зашумели ветви, закачались,Пролетный ветер наклонил сосну.Под нею тоже, может быть, прощалисьИ назначали встречу на весну.И вот сосна совсем по-человечьиНавстречу людям ветви подала,Чтобы при новых и счастливых встречахПод нею наша молодость цвела.1935440. «Просишь ты лирических стихов…»
Просишь ты лирических стихов,Чтобы строки сердце волновали,Чтоб на каждый затаенный вздохВсе слова любовью отвечали.Что же, принимаю вызов твой!Я не ставлю над стихом названья.Свежею весеннею травойЭтих строк наполнено дыханье.О, как величав язык любви!Бьется сердце, щеки пышут ало.Ты меня по имени зови,Как в далеком детстве называла.Я опять читаю наизустьПервое свое стихотворенье.В нем такая искренняя грусть,Буря чувств, черемухи цветенье.Осыпаются с черемухи цветы.Затаит она дыханье на год.На тяжелых ветках видишь тыГроздья крупных и созревших ягод.Ты пила черемуховый сок,Золотой от солнечного света.Потому веселый твой зрачокВечно мне напоминает лето.1937441. Яя
Шумно гонит воды Яя:Дикий камень, тальники…И журчат, в нее впадая,Три таежные реки.1
Голубой волне навстречуИз болот, как ночь, глухихВыгибает спину речкаВ тальниках береговых.Баял парням дед горбатый,Что у яра, под кустом,В речке плавает усатый,Почитай, саженный сом.Вентиля срывает с кольев,Попадется — сети рветИ гуляет по раздольюМутной речки взад — вперед.Дед, конечно, рыбой бредил,Сома видел с пьяных глаз.Ради памяти о дедеРечка Пьяной назвалась.2
А в тайге, где мгла лежала,Из колдобин и ключейБрал певучее началоГолубой, как день, ручей.Над ручьем пихтач и сосны.Размывая темный лог,Он несет золотоносныйОслепительный песок.И затерянной тропоюМимо сосен вековых,Лоси ходят к водопоюНа копытах золотых.Хохотушки-зимородкиВместе с перьями цветнымиНосят в клювах самородки,Украшая гнезда ими.Из таких ручьев в СибириВоду черпают руками,Раздувая ноздри шире,Пьют короткими глотками.Потому ребята крепки,Коренасты, конопаты,Золотые кудри кепкойНе закроешь — маловата…Меж крутыми берегамиТретья плещется река.О горючий черный каменьТрет упругие бока.В речке теплая водицаГальку гонит волоком.Если в речку заглядится —Тучей станет облако.И над черной речкой тотчасЗаворочается гром,Вспыхнет огненная росписьПод невидимым пером.Там шахтеры в час закатаЖдут возлюбленных своихУ гремучих перекатов,В тальниках береговых.Парней метит черный угольСиней меткой вдоль плечей,Чтоб их помнили подругиДа любили горячей.Шумно гонит воды Яя…Дикий камень, тальники…И журчат, в нее впадая,Три таежные реки.<1939>442. Весна в Алма-Ате
В Сибири говорят: весна не за горами.И это значит — близится весна.Под влажными апрельскими ветрамиЗвенит обледенелая сосна.А мне-то что сказать?Прекрасен выход в горы.С проспекта Ленина до них подать рукой.Весна из гор ворвется в этот городВ камнях ревущей, бурною рекой.443. «Заволокло туманом горы…»
Заволокло туманом горы,И низко хлопья туч висят.Лебяжий пух покроет скороОсенний сад.Листы на дубе заржавели,И облетел озябший клен.А я в тебя, как и в апреле,Еще влюблен.Я помню каждое движенье,Походку, голос нежный твой.В саду осеннем пахнет тленьем,Сухой травой.Уже варенья наварилаСоседка на зиму давно.Уже в бочаре забродилоМое вино.На теплом ватном одеяле,Заждавшись дочь, уснула мать.А мы еще не всё сказали.И что сказать?..Вот ты мелькнешь и скроешься за домом.Уснешь и будешь видеть сон:Тропинку в садике знакомом,Озябший клен.Меня иль, может быть, другого —Ведь разные бывают сны.Так знай, я не сказал ни словаЛишь до весны…Заволокло туманом горы,И низко хлопья туч висят.Лебяжий пух покроет скороОсенний сад.1940444. «Мне тебя прельстить сегодня нечем…»
Мне тебя прельстить сегодня нечем —Песня задушевная не в счет.Над степным, над горным СемиречьемРазыгрался ветер, снег идет.Сад покрыт серебряной попоной.На привалах облака висят.Но, завидев ясность небосклона,Петухи цветные голосят.Значит, будет славная погодаИ узор на стеклах расписной.В декабре сорокового годаСнова пахнет в воздухе весной.С полдня начинаются капели,Ноздреватым делается снег.Если б соловьи еще запелиНад страной семи студеных рек!1940. Алма-Ата445. Лист
Такой воздушный, ломкий, яркийНа ветке удержался лист.Он помнит ветра пересвист,Пушистый снег, мороз январский.Взлететь готовый к небесам,Чтобы не видеть смерть растений,Он не упал на землю сам —Один встречает день весенний.Набухли почки, и смолаК нему, вскипая, потекла,И дрогнул лист, весну приемля.Другая жизнь кипит у крон,И, уступая место, он,Как мотылек, спорхнул на землю.1941446. Светлана
Я друзей обманывать не стану,Сердце не грубеет на войне:Часто дочь трехлетняя СветланаМысленно является ко мне.Теплая и нежная ручонкаНоровит схватиться за рукав.Что скажу я в этот миг, ребенкаНа коленях нежно приласкав?Что не скоро я вернусь обратно,А возможно, вовсе не вернусь…Так закон диктует в деле ратном:«Умирая, все-таки не трусь!»Может быть, в журнале иль газете,Что хранили быль наших времен,Дочь моя, читая строки эти,Гордо скажет: «Храбро умер он!»А еще приятней с нею вместеЭтот стих короткий дочитав,Говорить о долге, славе, чести,Чувствуя, что был тогда ты прав.Я друзей обманывать не стану,Сердце не грубеет на войне:Часто дочь трехлетняя СветланаМысленно является ко мне.1943?447. Кукушка
Над головою пуля просвистела;Шальная иль прицельная она?Но, как струна натянутая, пелаПронизанная ею тишина.Меня сегодня пуля миновала,Сердцебиенье успокоив мне,И тот же час в лесу закуковалаВеселая кукушка на сосне.Хорошая народная примета:Нам жить сто лет, напополам деляВсю ярость бурь и солнечного света,Чем так богата русская земля.15 апреля 1943. Северный Донец448. «Все распри сводятся на нет…»
Все распри сводятся на нетАртиллерийской перестрелкой.Сияет ярче дружбы свет,И места нет корысти мелкой.Мы в дни войны сошлись втроем —Равно бедны, равно богаты, —Грустим, смеемся и поемПод потолком крестьянской хаты.А завтра в бой!Быть может, смертьСвершит над кем-нибудь расправу.Он упадет на землю в травы,Но жаворонок будет петь,Цвести ромашки, незабудкиИ многодумный лес шуметь…С судьбой теперь плохие шутки:Здесь очень просто умереть.И если первым буду яСудьбой отвергнут от событий,То вы, товарищи-друзья,Меня в час встречи вспомяните.А коль возьму над жизнью власть,Ток животворных сил почуя,Всю поэтическую страстьВ четыре строчки заключу я.1 мая 1943. с. Первомайское449. После боя
Хорошо, товарищ, после боя,Выдыхая дым пороховой,Посмотреть на небо голубое –Облака плывут над головой.И в затихшем орудийном гулу,Что в ушах моих еще звенит,Вся страна в почетном караулеНад убитым воином стоит.10 мая 1943. с. ПервомайскоеЛЕОНИД ШЕРШЕР
Леонид Рафаилович Шершер родился в 1916 году в Одессе в семье служащего. С детства писал стихи, некоторые из них читал по радио и печатал в «Пионерской правде». В 1935 году поступил на филологический факультет московского Института истории, философии и литературы (ИФЛИ). Участвовал в выпуске факультетской стенной газеты «Комсомолия». В 1940 году окончил институт и был призван в армию. Служил в артиллерийском полку, затем в театре Красной Армии. С начала Великой Отечественной войны Л. Шершер добивается перевода в военную газету. В августе 1941 года он становится военным корреспондентом газеты авиации дальнего действия «За правое дело».
Л. Шершер продолжал писать стихи, очерки, рассказы, печатался в «Известиях», «Комсомольской правде», «Новом мире».
Работая в газете, он неоднократно участвовал в боевых вылетах в качестве стрелка-радиста. Погиб 30 августа 1942 года во время боевого вылета.
450. «Видишь, брызги на окне…»
Видишь, брызги на окне, —Это очи светятся.Гулко бродят в тишинеЗвездные Медведицы.Я не знаю, сколько ихВ этой звездной бездне.Лишь мечтаю про твоиТеплые созвездия.И возможно, как-нибудьСинелунным вечеромЯ по ним узнаю путь,Чтоб дойти до встречи нам.7 октября 1935. Москва451. «Ты ложишься спать, моя родная…»
Ты ложишься спать, моя родная.Под подушку руку положив.Город полуночный засыпает,И, луну прозрачную разлив,Облака уходят. Ветер резкийПоднимает тихо занавескиИ идет, ступая по ковру.Я тебе, как жизни, не совру,Не скажу неправильного слова,Как стихам. Вечерняя пораНам показывает в новом светеОблака, большие звезды, ветер,Виденные иначе с утра.Мы с тобой живем одним дыханьем,Связаны любовью и стихом.Никогда не скажем «до свиданья»,Друг от друга в жизни не уйдем.(Я сижу и думаю о том,Как в кривом Ростокинском проездеТы бумажки крутишь за столом.)Помнишь сказку про Тильтиля и Митиль?Мы с тобой во МХАТ тогда ходили,Вместе хмурились и улыбались вместе,Спорили, мечтая об одном,Помнишь сны, что видели ребята:Над кривой избушкой небогатойСчастье птицей пролетало, не задев…В Гамбурге не спит ночами Тедди,И друзья его почти не спятИ о счастье, о большой победеДо зари до самой говорят.Им на жестких тюфяках приснится:В городе, в котором мы живем,Пролетают флаги, точно птицы,Распластавши крылья над Кремлем.Нам с тобой намного это проще.Что другим приснится только сном,Красную торжественную площадь,Просыпаясь, видим за окном.Ели наклоняются, старея,Над гранитом гулким мавзолея,Солнце легкокрылое в зените —Слово различим издалека:«Ленин» начертала на гранитеРодины могучая рука.Это к счастью — говорит поверье, —Так шумит знамен высоких шелк,И ногами открываю дверь я,Чтобы ветер в комнату вошел.Посидим, подумаем немного,Как нам жить и что нас ждет с тобой?Есть на карте дальняя дорогаВ дальний город, самый молодой.Дорогая, скоро, очень скоро,Мы с тобой поедем в этот город,Обязательно поедем мы с тобой.Жизнь лежит большая, как дорогаОт Москвы до города того,Много песен и невзгод довольно многоОт Москвы до города того.Будем тверже. Мир большой, как глобус,На столе стоит в дыханье дня,И, как шар земной, нигде не вторясь,Ты одна, родная, у меня.Я пройду сквозь все на свете муки,Чтобы видеть: поздно — ровно в пять,Положивши под подушку руки,Ты ложишься, дорогая, спать,Я пройду сквозь всё, сквозь паклю дымаПод неровным ветром батарей,Чтоб невзгоды проходили мимоГоловы растрепанной твоей.1938452. В День Победы
Да будет веселым день нашей победы!Мы снова сойдемся в круг –Друг налево и друг направо,И прямо напротив друг.Когда этот час неизбежный настанет,Я встану, подняв стакан:«Не все здесь с нами. Одни убиты,Лечат других от ран.Но я от имени всех живущихИ тех, кто погиб в бою,В слове, простом и взволнованном слове,Прославлю страну мою.Что я скажу, как сумею найти яЛучшие в мире слова?Я даже не крикну, а тихо скажу вам:Да здравствует наша Москва!»Мы в окна посмотрим – увидим: сноваЗвезды горят на Кремле,Весна начинается, пахнет весноюПо всей молодой земле.Вот они, школы, где мы учились,Сквер, куда шли гулять,Вокзалы, с которых мы провожали,Зовут нас теперь встречать!А если мне суждено в сраженьеПогибнуть до этого дня –Ты тогда поднимись со стаканомИ это скажи за меня.Сделайте всё, что я не успеюСделать в моей стране.А любимую пусть никто не целует,Пусть помнит она обо мне!1941453. «Мне кажется сейчас, что знаю я…»
Мне кажется сейчас, что знаю яВсех, кто живет в моей большой стране.Я знаю их в лицо, я знаю голос их.Я подойду к окну – и слышу далеко,Я выйду в поле – вижу далеко, –И всюду близкие мои живут.Как выросла сейчас моя семья,Как возмужала. Как окреп народ.Сироты есть уже. Но сколько рук,Готовых взять их, вынянчить, согреть.Есть старики, чьих сыновей ужеСразила пуля злая наповал.Но твердою и верною рукойБлагословляют младших сыновей.Девчонка, столько раз сводившая с умаМальчишек, столько разКазавшаяся нам пустой,Ведет в атаку взводИ падает в крови. И полк стоитНад ней, склонив знамен высокий шелк.И плачут мальчики, которых столько разСводила эта девочка с ума.И мы, пожалуй, только лишь сейчасВдруг узнаем, кто с нами рядом жил,Кого встречали мы, спроси: «Ну, как дела?» –И уходили прочь. Как мы моглиНе чувствовать, не замечать, не знать!Нельзя жалеть любви нам для друзей,Нельзя, нельзя судить по мелочам.Как ошибался я! И только лишь сейчасМне кажется, друзья, что знаю яВсех, кто живет в моей большой стране.1941454. Ветер от винта
Как давно нам уже довелось фронтовые петлицыНеумелой рукой к гимнастёрке своей пришивать,Золотые, привыкшие к синему птицыПо защитному небу легко научились летать.Хоть клянусь не забыть – может, всё позабуду на свете,Когда час вспоминать мне о прожитых днях подойдёт,Не смогу лишь забыть я крутой и взволнованный ветерОт винта самолета, готового в дальний полёт.Не сумею забыть этот ветер тревожной дороги,Как летит он, взрываясь над самой моей головой,Как в испуге ложится трава молодая под ногиИ деревья со злостью качают зелёной листвой.Фронтовая судьба! Что есть чище и выше на свете.Ты живешь, ощущая всегда, как тебя обдаётБескорыстный, прямой, удивительной ясности ветерОт винта самолета, готового в дальний полёт.Тот, кто раз ощущал его сердцем своим и душою,Тот бескрылым не сможет ходить никогда по земле,Тот весь век называет своею счастливой звездоюПятикрылые звезды на синем, как небо, крыле.И куда б ни пошел ты – он всюду проникнет и встретит,Он могучей рукою тебя до конца поведёт,Беспощадный, упрямый в своем наступлении ветерОт винта самолета, готового в дальний полёт.Ты поверь мне, что это не просто красивая фраза,Ты поверь, что я жить бы, пожалуй, на свете не мог,Если б знал, что сумею забыть до последнего часаВетер юности нашей, тревожных и дальних дорог.А когда я умру и меня повезут на лафете,Как при жизни, мне волосы грубой рукой шевельнётНенавидящий слёзы и смерть презирающий ветерОт винта самолета, идущего в дальний полёт.1942ЕЛЕНА ШИРМАН
Елена Михайловна Ширман (печаталась также под псевдонимами Ирина Горина, Алена Краснощекова и др.) родилось 3 февраля 1908 года в Ростове-на-Дону в семье штурмана каботажного плавания и учительницы. Училась в школе, потом в библиотечном техникуме. В 1930 году работала учетчицей в тракторной бригаде в совхозе. После окончания в 1933 году литературного факультета Ростовского пединститута занималась культпросветработой, была библиотекарем, руководила литературной группой при газете «Ленинские внучата». В 1937—1941 годах Ширман училась в Москве в Литературном институте им. Горького (занималась в творческом семинаре И. Сельвинского), одновременно она была литературным консультантом «Пионерской правды».
Первое стихотворение Ширман напечатала в 15 лет в газете «Советский юг» и с тех пор постоянно сотрудничала сначала в ростовских периодических изданиях, затем в центральных журналах («Октябрь», «Смена» и др.). Много занималась собиранием и обработкой фольклора.
Незадолго до войны Елена Ширман вернулась в Ростов. В армию ее не взяли, и, чтобы попасть на фронт, она записалась на курсы медсестер. Ширман работала токарем на заводе, строила оборонные сооружения. В конце 1941 года она была назначена редактором боевого сатирического листка «Прямой наводкой». В этой газете печатались ее стихи, частушки, фельетоны. Когда фашисты были уже на подступах к городу, в Ростове вышел маленький сборник ее стихов «Бойцу Н-ской части» (1942).
В июле 1942 года Е. Ширман в составе выездной редакции ростовской газеты «Молот» выехала в район на хлебоуборочные работы.
2 августа 1942 года Елена Ширман была схвачена фашистами со всеми материалами редакции в станице Ремонтной и героически погибла.
455. Весна
1
Моя жизнь, как репейник, колючая,И одна лишь мне радость дана, —Каждый год нарастает певучая,Улыбающаяся весна…2
То не бог вдохновенно дышитНа откосе поющих борозд —Это кошка кричит на крыше,Выгибая дугою хвост.Мир весенний, размытой мощьюЗакипает со всех концов………………………………………Проезжающий мимо извозчикЗаляпал мне грязью лицо.1924456. Ветер
Ветер, ветер, ну что ты наделал?Ты, должно быть, сошел с ума!Это из-за тебя, оголтелый,У меня не волосы, а кутерьма.Ведь и так на других не похожа,Как дикарка, хожу меж людей.Ты ж сильнее еще растревожил,Потянул на просторы сильней.Не могу я ходить по дорожкам,Жажду дебрей и троп косых.Потому меня любят кошкиИ ненавидят псы.Люди города! Как вы жалки,Каменных стен рабы!Вы лишь знаете, как кричат галкиДа чирикают воробьи.Плюнуть хочется мне в эти морды,В пудре, в красках, в духах «Лориган»!Мне бы шкуру носить на бедрах,В небо метать бумеранг.Эх, какою свистящею плетьюРазогнала бы я эту гниль!Это ты, сумасшедший ветер,Растрепал меня и раскрутил…Ты мне голову сделал такую,Что не волосы, а кутерьма.И теперь расчесать не могу я,Чтоб свой гребень не поломать…1924457. Жить! (Из поэмы «Невозможно»)
Разве можно, взъерошенной, мне истлеть,Неуемное тело бревном уложить?Если все мои двадцать корявых лет,Как густые деревья, гудят – жить!Если каждая прядь на моей башкеК солнцу по-своему тянется,Если каждая жилка бежит по рукеНеповторимым танцем!Жить! Изорваться ветрами в клочки,Жаркими листьями наземь сыпаться,Только бы чуять артерий толчки,Гнуться от боли, от ярости дыбиться.1930458. Первая ночь
Ты один перед миром.Ты затравлен пространствамиОдичалых сугробов, убегающих прочь,Где, корежась от голода, хищно распластанаТвоя самая страшная, первая ночь.В нескончаемой пустоши обледенелойТы зубами скрипишь, как мальчишка, как трус,И жестоко дрожит непривычное тело,Обнаженное на ветру…Не прильнуть неожиданным, нежным ладоням,Не коснуться прохладой раскаленного лба:В ненасытных сугробах безнадежно утонетИсступленных коленей борьба.Не дрожи, дорогой, и зубами не лязгай,Эту терпкую боль до конца дотерпи.Ведь когда-нибудь встанет андерсеновской сказкойЭта белая полночь среди черной степи.Ты припомнишь ожоги смертельного холода,Замерзание губ, содрогание плеч,Эту жизнь. Эту смерть. Эту страшную молодость.Эту страсть, рассекающую, как меч.1930459. Кошка
Жизнь, как большая красивая кошка,Вкрадчивой поступью влезла ко мне.Кошке бы надо сливок немножко,Кошке бы шерсть приласкать на спине…Кошка мурлычет. Подогнуты лапки.Узкою щелью сквозит изумруд.Кошка устала. Ей скучно и зябко,Ей отвратительны холод и труд.Милое дело — лежать и мурлыкать,Усом изящным слегка вертя.Милая кошка! Послушайте, вы-ка,А не убраться ли вам к чертям?Я вас любила пушистым котенком,Диким, пружинистым и шухарным.С вами мы бегали наперегонкиПо косогорам нашей страны.Вы научили меня не боятьсяТяжеловесных и глупых псов.Вы научили шипеть и кусатьсяВ ответ на претензии разных «усов».За это спасибо. Но нынче другое:Вам захотелось жирок нагулять.Мне же всего ненавистней в покоеСыто мурлыкать, зрачками шаля.Знаете что? Так и быть, примирюсь я –Шерстку хольте на крышах других.Но только не здесь, дорогая Маруся,Не на расстоянии моей руки!Иначе возьму вас за нежное ушко,Розовое, как греза первой любви.О, сытая сволочь с богатой опушкой,Иди, дармоедка, хоть крыс лови!1930460. Дискобол
Наследье веков повелело,Чтоб вынес и выхолил тыВ Элладе точёное телоИз мрамора и быстроты.Не знает ни злобы, ни болиЛепной, неулыбчивый рот.И каменных плеч дискоболаСтремительный поворотПластичным, певучим движеньемКидается в пустотуЗа линией статных коленей,Приподнятых на лету.Смотрю: красота на разгоне!И вдруг свирепею: тоскаТакая, что стынут ладониИ хочется – до костякаРазъять это слитное телоИз камня и нервных узлов,Чтоб дрогнуло и захрустело,Чтоб длительно, вязко и зло –Сквозь мускулов мощь и усталость,Навылет и нараспев –Гудело и нарасталоВеками зажатое жало,От боли окоченев.Чтоб книзу, и насквозь, и прямо –Элладу переборов –Хлестала и пачкала мраморЖивая, животная кровь!1930461. Скульптор
Перед тобой громада мокрой глины,Сырая плоть встревоженных болот.А день так мал, а ночи слишком длинны,И отдых так мучителен. И вот –Встают из хаоса натруженные спины,Пудовых плеч свирепый поворот,Безмолвный бой взъярённых исполиновИ смертной болью искажённый рот.Но ты не рад. Тебе покоя нетОт созданных тобой побоищ и побед,От рук и лбов, от воплей и рыданья.Из тьмы веков воинствующий бредИ выношен, и вынесен на свет.И пахнет мокрой глиной мирозданья.1935462. Автопортрет
Ты не можешь, не смеешь свалиться,Грузом плеч своих овладей –Одичалою буйволицейТы протопаешь меж людей.В твоей поступи тяжеловеснойНе сегодняшних женщин разгон,И становится слишком теснымУзкий уличный небосклон…Пусть тупицы меня обливают помоями,Но позвольте мне жить по-своему.1936463. Над пропастью (Вступление к поэме)
Пусть будет, как будет.
Твоя поговоркаСтоят надо мною горы,Высокие, как мечты.Лежат подо мной Дигоры,Невидимые почти.«Пусть будет, как будет…» – прощаясь,Сказал ты. И скрылся. И вот,К словам твоим возвращаясь,Гляжу с непривычных высот.Пусть будет, как будет. От векаШаманы, жрецы и попыВнедряли в умы человекаПокорность веленьям судьбы.Пусть будет, как будет… Ведь лучшейВселенной под звездами нет.И лермонтовский поручикПодносит к виску пистолет.Пусть будет, как будет… РазумноВсё сущее на земле.И Гегель, не зная Шумана,О прусском поет короле.Но семя чревато ростом.И в страхе и в муке глядитНа черные язвы ПанглосаКолеблющийся Кандид.И толпы людей взъяренных,Земли трудовой костяк,Швыряют в лицо законамРазгневанное: «Не так!»И ныне в стране, распахнутойОт синих до бурых гор,Умы и поля распаханыВсем судьбам наперекор.И я, спотыкаясь в пенеНедоброй, гнедой Лабы,Бреду вперерез теченьюЛукавой своей судьбы.Пусть ноги скользят и берегНе близок, но я не ропщу.Я слишком судьбе не верю,Я многого слишком хочу.Хочу, чтоб тебя не обуглилПожар бытовых стихий,Чтоб вечно — светлый и смуглый —Читал мне свои стихи.Чтоб вечно рассветное небоВ твоих зеленело глазах,Чтоб места в душе твоей не былоПонятиям «ложь» и «страх».Чтоб в Перу, Пальмире и Польше(Любую страну назови!)Рождалось людей побольшеМоей и твоей крови.Чтоб сбросили дряхлую ветошьПривычек, приличий, примет,Чтоб встали, мечтою согреты,Под знамя высоких победИ сделали эту планетуПрекраснейшей из планет.…………………………………Стоят надо мною вершины,Доступные, как мечты.Лежат подо мной стремниныНетроганой красоты.И к камню прижавшись грудью,Над пропастью я кричу:«Пусть будет не так, как будет!Пусть будет, как я хочу!»Август 1939. Северная Осетия464. Проводы
Я буду слушать, как ты спишь. А утромПораньше встану, чаю вскипячу,Сухие веки второпях напудрюИ к вороту петлицы примечу.Ты будешь, как всегда: меня шутливо«Несносной хлопотуньей» обзовешь,Попросишь спичку. И неторопливоГазету над стаканом развернешь.И час придет. Я встану, холодея,Скажу: «Фуфайку не забудь, смотри».Ты тщательно поправишь портупеюИ выпрямишься. И пойдешь к двери.И обернешься, может быть. И разомКо мне рванешься, за руки возьмешь.К виску прильнешь разгоряченным глазом,И ничего не скажешь. И уйдешь.И если выбегу и задержусь в парадном,Не оборачивайся, милый, уходи.Ты будешь биться так же беспощадно,Как бьется сердце у меня в груди.Ты будешь биться за Москву, за звезды,За нынешних и будущих детей.Не оборачивайся. Слишком поздно.И слез не видно на щеке моей.Сентябрь 1939465. На Лабе (Акростих)
Да верно ли было со мноюВысокое небо вдвоем,И ясное солнце в дорогеИ мужественная ладонь?В. МарчихинВсё было просто: пыль плыла,А ветер слёг, сомлев.Лаба клубилась и несла,Едва я устоять могла,Разгон преодолев.И камень жёг. И солнце жгло,И падал светлый лист.Мне было тихо и тепло.А ты был ясен, как стекло,Ребячлив и речист.Читал стихи мне. А потомИзвивом шла тропа.Хлестала ноги, как жгутом,И шла навстречу напроломНеверная Лаба.И вечером, при свете звёзд,Я плакала, что мир так прост.1939466. Поэт
…ходит из снов в сны, пересекает время достигает бронзы… В столетиях располагается удобно, как в качалке.В. ХлебниковТы существуешь. Это так же точно,Как то, что из земли растет трава.Как траектория. Как дважды два.Как вывод после двоеточья.Пусть бьется мой несовершенный умО грани человечьего познанья,Как муха, заключенная в стакане,Как полны океана в трюм.Пусть я исчезну, ничего не завершив,Пусть, как слепец, блуждающий по кругу,Я упаду под окрики и ругань.Но ты — останешься. Ты будешь вечно живКак центр тяжести. Как радиус. Как кореньТы существуешь. Это — априори .1939467. Ненайденному адресату
«Письмо?» —И голос: «Писем нет»В. МарчихинПисать тебе. Писать всю ночь. И знать,Что голос мой тебе не очень нужен.Что день твой мал и до минут загруженИ некогда тебе стихи мои читать.И все-таки писать. И думать — вероятно,Ты переехал, ты уже не там,И дом не тот, и улица не та,И мой конверт ко мне придет обратно,И буду почерк свой в тоске не узнавать,И, запинаясь, ставить знаки препинанья,И буквы обводить, и плакать от сознанья,Что не найду тебя. И все-таки опятьВесь день, всю ночь — пускай бесцельно это –Я не могу с тобой не говорить,Как не могу не думать и не жить,Как не могу не ожидать ответаВсегда, всю жизнь, не в силах променятьНи на какие сытые забавыГолодное, но радостное правоМечтать, надеяться и безнадежно ждать.Истлеет лист. Умрут слова и даты.Но звезды, замыслы и бытие самоОстанутся, как вечное письмоТебе, ненайденному адресату.Декабрь 1939468. Детям
Всё резче графика у глаз,Всё гуще проседи мазня,А дочь моя не родилась,И нету сына у меня.И голос нежности моейЖужжит томительно и зло,Как шмель в оконное стеклоВ июльской духоте ночей.И в темноте, проснувшись вдруг,Всей грудью чувствовать — вот тут –Затылка невесомый пухИ детских пальцев теплоту…А утром – настежь! – окна в сад!И слушать в гомоне ветвейНевыдуманных мной детейВсамделишные голоса.Июль 1940. Москва469. Приезд
Состав, задыхаясь, под арку влетит,Навстречу рванутся и окна, и гомон,И холод, и хохот. И кто-то навзрыдЗаплачет. И все это будет знакомо,Как в детстве, в горячке. Ведь так на родуНаписано мне по старинной примете –И то, что тебя я опять не найду,И то, что меня ты опять не встретишь.И лица. И спины. И яркий перрон.И кто-то толкает меня. ГромогласенГудок паровозный. И это не сон,Что нету тебя. И приезд мой напрасен.Клубясь и вращаясь, прокатит вокзал,Сверкание залов и темь коридоров.И площадь пуста. И фонарь, как запал,Мигнет, поджигая покинутый город.И площадь взлетит, как граната, гремя,И хлынут осколки разорванных улиц.…Кто-то с панели поднимет меняИ спросит заботливо: «Вы не споткнулись?»1940470. Время
Вернуть его! Пойди, попробуйСиницу удержать в горсти,Коль время — обнаженный провод.Дотронься — и начнет трясти.В. МарчихинДа, не вернуть. Клубится пустьДым за окном вагонным. ЗановоЗажмурься. Вот он — теплый вкус,И цвет, и выпуклость банана.Загаром тронутая бровь.Ребячий всхлип. И вся нелепостьДождей полтавских и ветров,Не по-весеннему свирепых.Щекочут губы пчелы век,Жужжа ресницами, как зуммер.Без жал, без жалоб. ЧеловекИмеет право на безумье.Прапамять? Или праигра?Страна Юно? Терра Фонтана?Но в мире графиков и графСтена, как пошлость, деревянна.Да, рычага не повернуть.Диспетчер пьян. Страшней — бездаренИ времени железный прутНе выгнуть никаким ударом.Но мы сильнее рук своих:На стыке спазм, слез, междометийДошедший до абсурда мигВеличественнее тысячелетий.1940471. Шестнадцатилетнему Маяковскому
…Я вот тожеоруА доказать ничего не умею!В. МаяковскийТы тут. Ты со мною. Но ты мне не рад —Свирепый мальчишка в пастушеской шляпе.Непримирим твой голодный взгляд,И красками плащ заляпан.Ты глядишь на меня. Не мигая. В упор.Как только войду, каждый раз.И такой жестокий укорВ темноте твоих глаз.Я с поличным поймана. Не дышу.Я знаю, что ты мне хочешь сказать:Я плохо живу. Плохо пишу.Ору, не умеючи доказать.Оправдаться нечем. Молчу. Стою.И мне вовек подойти не посметь,Чтобы эту замерзшую руку твоюДыханьем своим согреть.И мне вовек не дано объяснить —Ни тебе, ни себе, никому:Как это все-таки трудно — жить.И все-таки радостно… Почему?И пусть объяснения этому нет,Как нет объяснения снам и любви.Строжайший из судий выносит мнеСтрашнейший из приговоров: живи!1940472. Поэзия (Из цикла «Стихи о завтрашних стихах»)
Пусть я стою, как прачка над лоханью,В пару, в поту до первых петухов.Я слышу близкое и страстное дыханьеЕще не напечатанных стихов.Поэзия – везде. Она торчит угламиВ цехах, в блокнотах, на клочках газет –Немеркнущее сдержанное пламя,Готовое рвануться и зажечь,Как молния, разящая до грома.Я верю силе трудовой руки,Что запретит декретом СовнаркомаПисать о родине бездарные стихи.1940473. После ночной смены
Я иду по улицам ночного завода.Двери цехов зияют, как пещеры троглодитов.Машины обступают меня, громоздкие и причудливые, как динозавры.Я легко ухожу от них, потому что они неподвижны.Я вдыхаю холодный и сладкий воздух рассвета,Я не знала до сих пор, что воздух бывает так вкусен.Наконец-то — впервые в жизни —Мне открывается подлинная ценностьСамых простых и насущных вещей —Воздуха, воды и куска хлеба.Мои руки черны от масла и металлической пыли.Я смотрю на них с уважением:Это действительно — мои руки.Наконец-то — впервые в жизни —Они — мои руки — создают настоящие вещи.Нужные моему народу, имеющие вес и объем,Вещи, которым не требуютсяЛитературные комментарии.Я стою на перекрестке и ожидаю первого трамвая.Рассветный ветер пронизывает меня весьма беззастенчиво,Я забыла, что уже сентябрьИ что надо было надеть жакетку.До дому моего далеко, и трамваи еще не ходят.Я ежусь от холода и ожидаю.Над поселком плывут тончайшие облака с розоватым отливом.Но я не смотрю на них; мои веки слипаются.Я ожидаю трамвая и знаю, что когда-нибудь он придет…И если бы не зубная боль — я была бы сейчас вполне счастлива.1941474. Я живу
Я живу без тебя. В неуютной квартире,Среди шумных соседей и облупленных стен.Я одна в этом плохо проветренном мире.Это быт. Это дом. А похоже на плен.Я взбираюсь под утро на подоконник,Прижимаюсь к стеклу и царапаю мел.Я старею — от слез, от свирепых бессонниц,От неконченных писем, стихов и новелл.Это трудно. Но всё это — только снится.Мир совсем не такой, если снять мишуру,Если вспомнить пронзенные солнцем ресницы.Ты со мной. Ты во мне. Я с тобой говорю.Ты меня не ругаешь за отсутствие пудры,За немодное платье, за мечты о тебе…Ты меня понимаешь, спокойный и мудрый(Не такой, как в Полтаве, а как был на Лабе),Улыбаются умные, добрые губы,Светло-русая прядь закрывает висок.Я тебя называю: «Аэро, любый…»Ты меня — полушепотом: «Еленок…»И становится мир и просторным и светлым.Ты мне волосы гладишь. Не во сне. Наяву.Мы стоим над обрывом. От холодного ветраТы меня защищаешь. Потому я живу.15 января 1941. Ростов-Дон475. Возвращение
Жди меня, и я вернусь,Только очень жди…К. СимоновЭто будет, я знаю… Нескоро, быть может, –Ты войдешь бородатый, сутулый, иной.Твои добрые губы станут суше и строже,Опаленные временем и войной.Но улыбка останется. Так иль иначе,Я пойму – это ты. Не в стихах, не во сне.Я рванусь, подбегу. И наверно, заплачу,Как когда-то, уткнувшись в сырую шинель…Ты поднимешь мне голову. Скажешь: «Здравствуй…»Непривычной рукой по щеке проведешь.Я ослепну от слез, от ресниц и от счастья.Это будет нескоро. Но ты – придешь.1941476. Подарок
Человек…Беспредельно влюбленныйВ дальние горизонтыВ туманные ночи и свежие утра,В росистые травы и нежные цветы,Во все моря света и облака,В молнии, громы и горячие споры,В стихи и краски всех радуг,В хорошие книги и в свою работу…В. МарчихинДарю тебе весь этот мир:Кипенье смрадное асфальта,Ручьёв бегущее контральтоИ в небе ласточек пунктир.И тучи цвета молока,И трепетание мембраны,И шеи динозавров – краны,Взнесённые под облака.В акациях прозрачных сквер,Овал младенческих коленейИ напечатанные тениНа жёлто-розовом песке,И корректуры первых книг,И первые раскаты грома,И первородный женский крикИз окон ближнего роддома…Бери его! Он твой – весь мир!Клубок из боли и блаженства.Но будь к нему непримирим –Владей, корчуй и совершенствуй.1941477. Последние стихи
Эти стихи, наверное, последние.Человек имеет право перед смертью высказаться.Поэтому мне ничего больше не совестно.Я всю жизнь пыталась быть мужественной,Я хотела быть достойной твоей доброй улыбкиИли хотя бы твоей доброй памяти.Но мне это всегда удавалось плохо,С каждый днём удаётся всё хуже,А теперь, наверно, уже никогда не удастся.Вся наша многолетняя перепискаИ нечастные скудные встречи —Напрасная и болезненная попыткаПерепрыгнуть законы пространства и времени.Ты это понял прочнее и раньше, чем я.Потому твои письма, после полтавской встречи,Стали конкретными и объективными, как речь докладчика,Любознательными, как викторина,Равнодушными, как трамвайная вежливость.Это совсем не твои письма. Ты их пишешь, себя насилуя,Потому они меня больше не радуют,Они сплющивают меня, как молоток шляпу гвоздя.И бессонница оглушает меня, как землетрясение.… Ты требуешь от меня благоразумия,Социально значимых стихов и весёлых писем,Но я не умею, не получается…(Вот пишу эти строки и вижу,Как твои добрые губы искажает недобрая «антиулыбка»,И сердце моё останавливается заранее.)Но я только то, что я есть, — не больше, не меньше:Одинокая, усталая женщина тридцати лет,С косматыми волосами, тронутыми сединой,С тяжёлым взглядом и тяжёлой походкой,С широкими скулами, обветренной кожей,С резким голосом и неловкими манерами,Одетая в жёсткое коричневое платье,Не умеющая гримироваться и нравиться.И пусть мои стихи нелепы, как моя одежда,Бездарны, как моя жизнь, как всё чересчур прямое и честное,Но я то, что я есть. И я говорю, что думаю:Человек не может жить, не имея завтрашней радости,Человек не может жить, перестав надеяться,Перестав мечтать, хотя бы о несбыточном.Поэтому я нарушаю все запрещенияИ говорю то, что мне хочется,Что меня наполняет болью и радостью,Что мне мешает спать и умереть.… Весной у меня в стакане стояли цветы земляники,Лепестки у них белые с бледно-лиловыми жилками,Трогательно выгнутые, как твои веки.И я их нечаянно назвала твоим именем.Всё красивое на земле мне хочется называть твоим именем:Все цветы, все травы, все тонкие ветки на фоне неба,Все зори и все облака с розовато-желтой каймою —Они все на тебя похожи.Я удивляюсь, как люди не замечают твоей красоты,Как спокойно выдерживают твое рукопожатье,Ведь руки твои — конденсаторы счастья,Они излучают тепло на тысячи метров,Они могут растопить арктический айсберг,Но мне отказано даже в сотой калории,Мне выдаются плоские буквы в бурых конвертах,Нормированные и обезжиренные, как консервы,Ничего не излучающие и ничем не пахнущие.(Я то, что я есть, и я говорю, что мне хочется.)… Как в объёмном кино, ты сходишь ко мне с экрана,Ты идёшь по залу, живой и светящийся,Ты проходишь сквозь меня как сновидение,И я не слышу твоего дыхания.… Твоё тело должно быть подобно музыке,Которую не успел написать Бетховен,Я хотела бы день и ночь осязать эту музыку,Захлебнуться ею, как морским прибоем.(Эти стихи последние и мне ничего больше не совестно.)Я завещаю девушке, которая будет любить тебя:Пусть целует каждую твою ресницу в отдельности,Пусть не забудет ямочку за твоим ухом,Пусть пальцы её будут нежными, как мои мысли.(Я то, что я есть, и это не то, что нужно.)… Я могла бы пройти босиком до Белграда,И снег бы дымился под моими подошвами,И мне навстречу летели бы ласточки,Но граница закрыта, как твоё сердце,Как твоя шинель, застёгнутая на все пуговицы.И меня не пропустят. Спокойно и вежливоМеня попросят вернуться обратно.А если буду, как прежде, идти напролом,Белоголовый часовой поднимет винтовку,И я не услышу выстрела —Меня кто-то как бы негромко окликнет,И я увижу твою голубую улыбку совсем близко,И ты — впервые — меня поцелуешь в губы.Но конца поцелуя я уже не почувствую.1941ВАЛЕНТИН ШУЛЬЧЕВ
Валентин Иванович Шульчев родился в 1914 году. Учился в Воронежском педагогическом институте, затем преподавал в средней школе. Незадолго до войны был призван на действительную службу, которую проходил в Киевском военном округе. Писать стихи начал еще в институте, печатался в журналах «Молодой колхозник», «Красная новь», «Красноармеец и краснофлотец».
В 1940 году получил первую премию за лучшие стихи среди молодых бойцов на конкурсе, объявленном газетой Киевского военного округа «Красная Армия».
С первых дней Великой Отечественной воины В. Шульчев в боях. Взятый в плен под Харьковом, несколько раз пытался бежать из лагеря. За побег был приговорен к расстрелу, но снова бежал. В начале 1942 года попал в партизанский отряд, действовавший в Курской области. В отряде продолжал писать стихи и песни. Печатался в партизанской газете.
В феврале 1943 года в бою под селом Меркуловка Курской области Валентин Шульчев погиб, спасая раненого товарища. В свертке, снятом с груди поэта на поле боя, сохранилось несколько его стихотворений военной поры.
478. У реки
Там, где хата обгоняет хату,Убегая взапуски к реке,По крутому выцветшему скатуСветлый ветер ходит налегке.Расписные яркие березыТам стоят, крыла свои воздев.И река, прозрачная, как слезы,Что-то повторяет нараспев.И стада, раскрашенные пестро,По реке проходят прямиком.Свечереет. И потянет остроКочевым пастушьим огоньком.Теплой ночью с месяцем двурогим,Липами и сыростью лесной,Влажным сеном, детством босоногим,Травами, цветами и весной,Песнею, водящей хороводы…И тогда, багряный, как плакат,Падает в развернутые водыДеревенский медленный закат.И темнеют яркие березы,В тишину крыла свои воздев…Только речка, светлая, как слезы,Что-то повторяет нараспев.479. Погоня
В рассветные сумерки синие,В разлёте и гике погони,Одетые пеной, как инеем,Вломились безумные кони.В предместья, кривые и сонные,Подковами рухнув на камень,Ворвались они, озаренныеКосыми – наотмашь – клинками.И, ветра свистящего полные,Их гривы плясали, как пламя,И длинные, сизые молнииКипели, клубясь, под ногами. И вровень с пустыми балконамиЛетел мостовою покатойНад громом, над храпом, над южнымиШтандарта огонь языкатый.И, за город мча переулками,Катясь над водою днепровской,Вставало и падало гулкое:«Котовский!.. Котовский!.. Котовский!Догнали!.. Догнали!.. Над пашнямиВ кипение схватки рябое,Пылая, ударили страшныеЛиловые молнии боя.И битвы гремящее полымяКатилось седыми полями.Весна… И вставало над селамиСоветское жаркое знамя.480. Испанскому учителю
Фронты чадят. Не счесть, который месяцРевут орудья хрипло вперебой.И бродит смерть страной цветов и песен,Взметнув знамена зарев над собой;Они качаются, их отблеск розовНад мертвым пеплом сел, садов и нив.А смерть идет, крылами бомбовозовНад городами небо затенив.А ты стоишь. Клубится дым тяжелыйИ умирает. Ночь идет с полей.Она сегодня называлась школой —Вот эта груда тлеющих углей.Все решено. И ты шагаешь прямо(Вперед, вперед сквозь сумрак неживой!)Туда, где блещут выси ГвадаррамыОружием правительственных войск.Ни возраст твой не ведом (сорок? двадцать?),Ни имя (Педро? Мануэль? Хуан?).Но ты приходишь: «Я хочу сражаться!» —И просишь дать винтовку иль наган.И там, где порох опалил знамена,Где злым свинцом освистаны поля,Я вижу вас, несчетных поименно,В рядах бойцов, в передовых колоннах,Испанские учителя!1937481. Дорога на запад
Над просторной рекой пробегала дорогаМимо зарев и рваной трепещущей мглы.И над нею маячили хмуро и строгоПереломанных сосен кривые стволы.Там валялись разбитые смятые танки,Пушки немо, как бревна, лежали вразброс.И над талой землей громоздились останкиОбгорелых лафетов, цепей и колес.И над сталью, над башен косыми углами,Над деревьями, сбитыми в тесный привал,Умирало тяжелое мутное пламя.И, чадя, раскаленный металл остывал.Дым качался и падал в окопы и щели,И по выжженным рощам стелился, космат.И в далекое небо сурово гляделиНеподвижные лица немецких солдат.Так вершится итог и кончаются сроки,И разбитое судно садится на мель.И просторной могилой земля на востокеОбернулась любителям новых земель.Так приходит расплата за кровь и за слезы.Шла пехота вперед, приминая снега.И на запад советские шли бомбовозы,И советские танки теснили врага.И уже на шоссе, на лесные поляны,Покидая овраги, болота, кусты,Выходили из дымных лесов партизаныИ над ними знамен загорались цветы.<1942>482. Партизанская
Немецкими танками смяты посевы,Свинцовая хлещет пурга.Но грозное пламя народного гневаБушует в тылу у врага.Мсти врагу беспощадно и смело!Мать – Отчизна, мы слышим твой зов!В бой выходят за правое делоПартизаны орловских лесов.Враг злобствует, в бешеном страхе и дрожи,Но Родина нам дорога. Ряды партизанские ширя и множа,Народ наш встает на врага.На воздух мосты, эшелоны и склады!Берись за топор и за нож!Свинцом и гранатой, штыком и прикладомФашистских собак уничтожь!Мсти врагу беспощадно и смело!Мать – Отчизна, мы слышим твой зов!В бой выходят за правое делоПартизаны орловских лесов.<1942>ВЛАДИМИР ЩИРОВСКИЙ
Владимир Евгеньевич Щировский родился в 1909 году в Москве. Он был сыном сенатора в отставке. Из Москвы семья Щировского переехала в Харьков, там будущий поэт начал учиться в первом классе харьковской мужской гимназии. После революции закончил школу-семилетку и музыкальное училище. Стихи начал писать рано.
В 1926 году поступил в Ленинградский университет, однако проучился там недолго, так как вскоре был исключен «за сокрытие соцпроисхождения». После этого работал сварщиком на строительстве Балтийского вокзала. В 1930 году возвратился в Харьков. В 1931 году был призван в армию, служил при харьковском горвоенкомате. Дважды был арестован. В 1933 году жил в Москве, затем в 1934 году переехал в Корчь, где устроился заведующим художественным радиовещанием, а затем руководителем художественной самодеятельности в Доме пионеров и в клубе имени Энгельса.
В эти годы он переписывался с В. Пастернаком, показывал свои стихи М. Волошину и Н. Тихонову. При жизни В. Щировского ни одно из его стихотворений света не увидело.
В июле 1941 года Владимир Щировскнй был призван в армию, тяжело ранен в одном из первых боев под Геничевском, погиб в результате прямого попадания бомбы в машину с ранеными.
Многие его стихи, а также переписка погибли в Керчи во время войны.
483. «Есть в комнате простор почти вселенский…»
Есть в комнате простор почти вселенский.Весь день во мне поет Владимир Ленский,Блуждает запах туалетных мыл.И вновь: «Ах, Ольга, я тебя любил!»Прекрасно жить. На письменном столеЛежат стародворянские пруды,Мерцают лебеди. НавеселеЗвучат гармошек громкие лады,И громы ладные старинных ливнейЗвучат еще прекрасней и наивней,Чем до восстанья в октябре.Вот, проползая по земной коре,Букашки дошлые опять запелиИнтернационал, и по панелиМятется трудовой и пыльный пыл.«А знаешь, Ольга, я тебя любил!»1926-1927484. Память
Времена возникают. Взрастает в сверканьях и дымахПлощадей небывалых суровый безумный гранит,Но ушедших от нас, и поэтому только любимых,Моя память спокойно, свободно и нежно хранит.Предстают созерцанью, полюбившему холод и ясность,Лица бывших друзей, обстановки забытых квартир.Я люблю примирившую всё неизбывную разностьМежду обликом мысли и обликом, видевшим мир.И живут невесомые доли усердных веселийИ любимыми ставшие образы старых коварств,Города, переулки предместий, дома, водоемы, качелиИ в покинутой комнате стол и жеманный бювар.Там когда-то, читая Айвенго, я пугался потемок,Населявших пролет между двух этажерок в углу,Там встречал я рассветы, и был бестревожен и тонокЛуч серебряно‑красный в окне, приникавший к стеклу.Там позднее любил я по ночам, когда все засыпали,Видеть радуги в сонных глазах и биению крови внимать,Начинался дремотный полет и в кошмарном фиалеПредпоследними секстами дом сотрясала зима.Там рождалась нетвердая, тяжкая, робкая зрелость…Жив ли стол, озарявшийся первым любовным письмом?Кем разбита та лампа, что некогда вяло горелаВ одиночестве бурном и в преображенье ночном?В строгой памяти живы друзья, и вино расставаньяЗатаил и сберег любопытный и дерзостный вкус,И в часы неожиданных дум, на случайном диванеМнится сладостным бремя постигнутых девичьих уст.Но пленительно время, и пространство неумолимо,И безмерно число обаяний ночных и дневных.Колдовские поля и столицы, прекрасные дамыОбнимаются зреньем, дорогами окружены.Жизнь и смерть обручаются: в веснах, и летах, и зимахСочетаются ветр придорожный с чернокнижием уличных плит.И ушедших от нас, и поэтому только любимых,Моя память спокойно, свободно и нежно хранит.1927. Харьков485. «Квартира снов, где сумерки так тонки…»
А.П.Ш.
Квартира снов, где сумерки так тонки,Где царствуют в душистой тишинеШкафы, портреты, шляпные картонки…О, вещи, надоевшие зане.Да, жизнь звучала бурно, горько, звонко,Но смерть близка и ныне нужно мнеВскормить собаку, воспитать ребенкаИль быть убитым на чужой войне.Дабы простой, печальной силой плотиЯ послужил чужому бытию,Дабы земля, в загадочном полетеВесну и волю малую мою,Кружась в мирах безумно и устало,В короткий миг любовно исчерпала.1929. Ленинград486. «Вчера я умер, и меня…»
Вчера я умер, и меняСтарухи чинно обмывали,Потом – толпа, и в душном залеБлистали капельки огня.И было очень тошно мнеВзирать на смертный мой декорум,Внимать безмерно глупым спорамО некой божеской стране.И становился страшным залОт пенья, ладана и плача…И если б мог, я б вам сказал,Что смерть свершается иначе…Но мчалось солнце, шла весна,Звенели деньги, пели люди,И отходили от окна,Случайно вспомнив о простуде.Сквозь запотевшее стеклоВбегал апрель крылатой ланью,А в это время утеклоМое посмертное сознанье.И друг мой надевал пальто,И день был светел, светел, светел…И как я перешел в ничто –Никто, конечно, не заметил.1929. Харьков487. «Убийства, обыски, кочевья…»
Возник поэт. Идет он и поет.Е. БаратынскийУбийства, обыски, кочевья,Какой-то труп, какой-то ров,Заиндевевшие деревьяКаких-то городских садов,Дымок последней папиросы…Воспоминания измен…Светланы пепельные косы,Цыганские глаза Кармен…Неистовая свистопляскаХолодных инфернальных лет,Невнятная девичья ласка…Всё кончено. Возник поэт.Вот я бреду прохожих мимо,А сзади молвлено: чудак…И это так непоправимо,Нелепо так, внезапно так.Постыдное второрожденье:Был человек – а стал поэт.Отныне незаконной теньюСпешу я сам себе вослед.Но бьется сердце, пухнут ноги…Стремясь к далекому огню,Я как-нибудь споткнусь в дорогеИ – сам себя не догоню.1929. Ленинград488. Счастье
Нынче суббота, получка, шабаш.Отдых во царствии женщин и каш.Дрогни, гитара! Бутылка, блесниМилой кометой в немилые дни.Слышу: ораторы звонко орутЧто-то смешное про волю и труд.Вижу про вред алкоголя плакат,Вижу, как девок берут напрокат,И осязаю кувалду свою…Граждане! Мы в социальном раю!Мне не изменит подруга моя.Черный бандит, револьвер затая,Ночью моим не прельстится пальто.В кашу мою мне не плюнет никто.Больше не будет бессмысленных трат,Грустных поэм и минорных сонат.Вот оно, счастье: глубоко оно,Ровное наше счастливое дно.Выйду‑ка я, погрущу на луну,Пару селедок потом завернуВ умную о равноправье статью,Водки хлебну и окно разобью,Крикну «долой!», захриплю, упаду,Нос расшибу на классическом льду.Всю истощу свою бедную прыть –Чтобы хоть вечер несчастным побыть!1929489. «Горсовет, ларек, а дальше…»
Горсовет, ларек, а дальше –Возле церкви клуб.В церкви – бывшей генеральшиОтпевают труп.Стынет дохлая старуха,Ни добра, ни зла.По рукам мертвецким мухаТихо проползла.А у врат большого клубаПара тучных девТянут молодо и грубоПлощадной напев:«Мы на лодочке катались,Золотой мой, золотой,Не гребли, а целовались…»«…Со святыми упокой…»Церкви, клуба, жизни мимоПрохожу я днесь.Всё легко, всё повторимо,Всё привычно здесь.Как же мне не умилиться,Как же не всплакнуть,Поглядев на эти лицаИ на санный путь?Ты прошла, о генеральша,Ты идешь, народ, –Дальше, дальше, дальше, дальше,Дальше – всё пройдет.Дан томительный клубок нам,Да святится нить…Но зачем же руки к окнамРвутся – стекла бить?1930. Харьков490. «В переулок, где старцы и плуты…»
В переулок, где старцы и плуты,Где и судьбы уже не звучат,Где настурции, сны и уютыНедоносков, братишек, девчат,Навсегда ничего не изволя –Ни настурций, ни снов, ни худоб, –Я хожу к тебе, милая Оля,В черном теле, во вретище злоб.Этот чахлый и вежливый атом –Кифаред, о котором молва, –Погляди пред суровым закатом,Как трясется его голова.Он забыл олимпийские ночи,Подвязал себе тряпкой скулу,Он не наш, он лишенец, он прочий,Он в калошах на чистом полу.Он желающий личных пособий,Посетитель врачей и страхкасс…Отчего ж ты в секущем ознобеНе отводишь от мерзкого глаз?Скоро ночь. Как гласит анероид –Завтра дождик. Могила. Конец.Оля будет на службе. ПостроитМощный блюминг напористый спец.Я касался прекрасного тела,Я сивуху глушил – между темМарсиасова флейта кипелаНад весной, над сушайшей из схем,Над верховной коллизией болей,Над моим угловым фонарем,Надо всем, где мы с милою ОлейПетушимся, рыдаем и врем.1932. Харьков491. «Быть может, это так и надо…»
Быть может, это так и надоИзменится мой бренный видИ комсомольская менадаМеня в объятья заключит.И скажут про меня соседи:«Он работящ, он парень свой!»И в визге баб и в гуле медиЯ весь исчезну с головой.Поверю, жалостно тупеяОт чванных окончаний изм,В убогую теодицею:Безбожье, ленинизм, марксизм…А может статься и другое:Привязанность ко мне храня,Сосед гражданственной рукоюДонос напишет на меня.И, преодолевая робость,Чуть ночь сомкнет свои края,Ко мне придут содеять обыскТри торопливых холуя…От неприглядного разгромаПосуды, книг, икон, белья,Пойду я улицей знакомойК порогу нового жильяВ сопровождении солдата,Зевающего во весь рот…И всё любимое когда-тоСквозь память выступит, как пот.Я вспомню маму, облик сада,Где в древнем детстве я играл,И молвлю, проходя в подвал:«Быть может, это так и надо».1932. Харьков492. «Совсем не хочу умирать я…»
Совсем не хочу умирать я,Я не был еще влюблен,Мне лишь снилось рыжее платье,Нерасцениваемое рублем.Сдвинь жестянки нелегкой жизни,Заглуши эту глушь и темьИ живою водою брызниНа оплакиваемую тень.В золотое входим жилье мыВ нашем платье родном и плохом.Флирты, вызовы и котильоныПокрывал расписной плафон.Белоснежное покрывалоПокрывало вдовы грехи,И зверье в лесах горевалоИ сынки хватали верхи.Мрак людских, конюшен и псарен.Кавалер орденов, генерал,Склеротический гневный баринЗдесь седьмые шкуры дирал.Вихри дам, голос денег тонкий,Златоплечее офицерье,И, его прямые потомки,Получили мы бытие.И в садах двадцать первого века,Где не будут сорить, штрафовать,Отдохнувшего человекаОпечалит моя тетрадь.Снова варварское смятенье…И, задев его за рукав,Я пройду театральной тенью,Плоской тенью с дудкой в руках.Ах, дуда моя, веселуха,Помоги мне спросить его:Разве мы выбираем брюхоДля зачатия своего?1936-1937493. «Город блуждающих душ, кладезь напрасных снов…»
Город блуждающих душ, кладезь напрасных снов.Встречи на островах и у пяти углов.Неточка ли Незванова у кружевных перил,Дом ли отделан заново, камень ли заговорил.Умер монарх. Предан земле Монферан.Трудно идут года и оседает храм.Сон Фальконета – всадник, конь и лукавый змий,Добела раскаленный в недрах неврастений.Дует ветер от взморья, спят манжурские львы,Юноши отцветают на берегах Невы.Вот я гляжу на мост, вот я окно растворил,Вьется шинель Поприщина у кружевных перил…Серенькое виденьице, бреда смертельный уют…Наяву кашляют бабушки и куры землю клюют.Наяву с каждой секундой всё меньше и меньше меня,Пылинки мои уносятся, попусту память дразня,В дали астрономические, куда унесены –Красные щеки, белые зубы и детские мои штаны.1936-1940494. Донна Анна
Тамаре Яковлевне Щировской
Повинуясь светлому разуму,Не расходуя смысл на слова,Мы с тобой заготовили на зимуКеросин, огурцы и дрова.Разум розовый, резвый и маленькийОзаряет подушки твои,Подстаканники и подзеркальники,Собеседования и чаи…И земля не отметит кручиною,Сочиненной когда‑то в раю,Домовитость твою муравьиную,Золотую никчемность твою.Замирает кудрявый розариум,На стене опочил таракан…О непрочные сны! На базаре имТак легко замелькать по рукам!Посмотри и уверься воочиюВ запоздалости каждого сна:Вот доярки, поэты, рабочие –Ордена, ордена, ордена…Мне же снится прелестной ГишпанииОчумелый и сладкий галдеж,Где и ныне по данному ранееОбещанию, ты меня ждешь…И мы входим в каморку невольничью,В эскурьял отстрадавших сердец,Где у входа безлунною полночьюТвой гранитный грохочет отец.1937. Керчь495. «Скучновато слушать, сидя дома…»
Скучновато слушать, сидя дома,За мушиной суетой следя,Тарантас полуденного грома,Тарантеллу летнего дождя.Грянула по радио столица,После дыни заболел живот,Перикола бедности боится,Но пока еще со мной живет.Торжища гудят низкопоклонно,Мрак штанов, сияние рубах,Словно кривоустая Мадонна,Нищенка с ребенком на руках.Шум судеб, серьезность пустолаек,И коровье шествие во хлев…Меркнет день и душу усыпляетПот и пудра овцеоких дев.Спят, полны слепого трудолюбья,В разных колыбелях малыши…Под необъяснимой звездной глубьюСтелется блаженный храп души.Спит душа, похрапывая свято –Ей такого не дарило снаСказочное пойло Арарата,Вероломство старого вина.Спи, душа, забудь, во мрак влекома,Вслед Вергилию бредя,Тарантас заброшенного грома,Тарантеллу кроткого дождя.1938. Керчь496. «На твоей картине, природа…»
На твоей картине, природа,На морском пейзаже твоемНарисован дымок парохода,Желтый берег и белый дом.В белом доме живет Анюта,На борту парохода матрос.Устарелый кораблик – кому-тоОн счастливую встречу принес.В ресторане, в говоре пьяном,В палисаднике и в кино –Назревает свадьба с баяном,Гименей стучится в окно…Будем нюхать свежую розу,Будем есть вековечный хлеб,Продлевая дивную прозуУстройства земных судеб.Ты мне скажешь – дождик захлюпал.Я отвечу – мир не таков:Это вечности легкий скрупулРаспылился ливнем веков.И немыслимо в полной мереРазглядеть мелюзгу бытия,Округляясь в насиженной сфере,В круглой капле, где ты – не я.Где по сумеркам трюмов порожних,По сияньям домашних лампРазместил неизвестный художникУстрашающий свой талант.1938-1939. Керчь497. «На блюдах почивают пирожные…»
На блюдах почивают пирожные,Золотятся копченые рыбы.Совершали бы мы невозможное,Посещали большие пиры бы…Оссианова арфа ли, юмор лиДобродушного сытого чрева,Всё равно – мы родились, вы умерли,Кто направо пошел, кто налево.Хоть искали иную обитель мы,Всё же вынули мы ненарокомЖребий зваться страной удивительной,Чаадаева злобным уроком.Но на детские наши речения,Что аукают, не унывая,Узаконенной наглости генияУпадает печать огневая.Мы с картонного сходим корабликаПрямо в школу, и зубрим, и просим,Чтоб кислинкой эдемского яблокаОтдавала дежурная осень.Чтобы снились нам джунгли и звери тамС исступленьем во взорах сторожких…И к наглядным посредственным скверикамСходит вечность на тоненьких ножках.1938-1939498. «Вселенную я не облаплю…»
Вселенную я не облаплю –Как ни грусти, как ни шути,Я заключен в глухую каплю –В другую каплю – нет пути.1938-1939499. «В балетной студии, где пахнет как в предбаннике…»
В балетной студии, где пахнет как в предбаннике,Где слишком много света и тепла,Где вьются незнакомые ботаникеЖивых цветов громадные тела.Где много раз не в шутку опозорены,Но всё ж на диво нам сохранены,Еще блистают ножки ТерпсихориныИ на колетах блещут галуны;Где стынет рукописная Коппелия,Где грязное на пультах полотно,Где кажется вершиной виноделияБесхитростное хлебное вино,Где стойко плачут демоны ли, струны ли,Где больше нет ни счастья, ни тоски,Где что-то нам нездешнее подсунули.Где всё не так, где все не по‑людски, –В балетной студни, где дети перехвалены,Где постоянно не хватает слов, –Твоих ногтей банальные миндалиныЯ за иное принимать готов.И трудно шевелиться в гуще воздуха,И ведьмы не скрывают ржавых косм,И всё живет без паузы, без роздыхаБезвыходный, бессрочный микрокосм.1939500. «Осень, некуда кинуться нам со всех ног…»
Осень, некуда кинуться нам со всех ног.Нет для нас подходящего сада.Нет теплицы, где вырос бы желчный цветок –Ботанической ереси чадо.Осень. Звонко горланят по школьным дворамКрасноносые дошлые дети.По квартирам не счесть оглушительных драм:Здесь Монтекки, а там Капулетти.Осень. Время призыва, отправки в войска,Время поисков топлива, времяЖелтизны у листвы, седины у вискаИ презрительной дружбы со всеми.О, душа, недотрога, возьми свой лорнет,Запотевшее стеклышко вытри.Видишь краски, которых подобия нетНа бессмертной фабричной палитре.Серый полдень, сугубая плотность дождей,Населенье в блестящих калошах,Море выглядит Мафусаила седей.Просит песен, но только хороших.В эти дни я пленяюсь своей правотой,Заурядной, бессовестной, гиблой,Триумфальной, заветно-блистающей, той,Что скрепляет незыблемость библий1940. Керчь501. Танец легкомысленной девушки
«Когда я был аркадским принцем»,Когда я был таким-сяким,И детским розовым гостинцемКазалась страсть рукам моим.Зашел я как-то выпить пиваВ один неважный ресторан.Носились официанты живо,Качался джаз, потел стакан.Сгибались склеенные пары,Вперед вдвоем, назад вдвоем.Как отдаленные гитары,Звенели мысли ни о чем.И стоит ли тому дивиться,Что в томном танце надо мнойОдна румяная девицаСверкнула голою спиной.Так сладко стало мне и больно,Что я, забыв свое питье,Благоговейно, богомольноВзглянул на рожицу ее.Курносая, в прекрасном платье,Вся помесь стервы с божеством…О, как хотелось мне сказать ей:– Укрась собой мой скучный дом,Развесели меня скандаломСо злой соседкой у плиты,Дабы не завелись мечтыВ житьишке каверзном и малом…И губки лживые твоиЦелуя тысячу раз кряду,Здесь в мимолетном бытииЯ затанцуюсь до упаду.1940502. Танец бабочки
Кончен день. Котлеты скушаны.Скучный вечер при дверях.Что мне песенки Марфушины,Ногти дам, штаны нерях?Старый клуб отделан заново –На концерт бы заглянуть –Выйдет Галочка СтепановаИ станцует что-нибудь.Дева скачет, гнется ивою,Врет рояль – басы не те.Человечество шутливоеКрупно шутит в темноте.И на мерзость мерзость нижется,И троится мутный ком,И отверженная ижицаЛезет в азбуку силком.Но я верю, что не всуе мыТерпим боль и борем страх –Мотылек неописуемыйВ сине‑розовых лучах.Чучело седого филинаНе пугается обид,Но, булавкою пришпилена,Бабочка еще дрожит…Что ж, кончай развоплощение,Костюмерше крылья сдай.Это смерть, но тем не менееВсе-таки дорога в рай.Выходи в дорогу дальнюю,Вечер шумен и игрист,На площадку танцевальную,Где играет баянист.1940503. Танец души
А.Р.
В белых снежинках метелицы, в инее,Падающем, воротник пороша,Став после смерти безвестной святынею,Гибко и скромно танцует душа.Не корифейкой, не гордою примоюВ милом балете родимой зимы –Веет душа дебютанткой незримою,Райским придатком земной кутерьмы.Ей, принесенной декабрьскою тучею,В этом бесплодном немом бытииПрипоминаются разные случаи –Трудно забыть похожденья свои.Всё – как женилась, шутила и плакала,Злилась, старела, любила детей, –Бред, лепетанье плохого оракула,Быта похабней и неба пустей…Что перед этой случайной могилоюЛаски, беседы, победы, пиры?Крепкое Нечто с нездешнею силоюСтукнуло, кинуло в тартарары.В белом сугробе сияет расселина,И не припомнить ей скучную быль –То ли была она где-то расстреляна,То ли попала под автомобиль.Надо ль ей было казаться столь тонкою,К девам неверным спешить под луной,Чтоб залететь ординарной душонкоюВ кордебалет завирухи ночной.Нет, и посмертной надежды не брошу я,Будет Маруся идти из кино –Мне вместе с предновогодней порошеюВ очи ее залететь суждено.1941504. Вальс Грибоедова
А. Р.
«Карету мне! Карету!»
Завтра вечером в восемь часовЗаверну я к тебе попрощаться.Ясен ум. Чемодан мой готов,Завтра я уезжаю, как Чацкий.Будет поезд греметь и качаться, –Подвижной, неустойчивый кров.Что сказать? Молви мне: «Будь здоров!»Завтра я уезжаю, как Чацкий.Кем я стану во мнении дам,В завидущих глазах старушонок?Не к лицу мне идти по следамДуш кривых и сердец устрашенных.Вот твой голос – он полон и звонок,Вот твой облик, присущий пирам,Говорливому множеству драмДуш кривых и сердец устрашенных.Ну, а я от живой мелюзги,От приморского скучного сада,От сердец, где не видно ни зги,От тоски сведенборгова адаУезжаю – и плакать не надо.В ресторанчике зарево вин,Ходят воры и врут златоусты.Я гулял и заметил одинУголок оскорбленному чувству.Шел снежок, не спеша и не густо…Елки в святости зимних седин…И трудящийся рыл гражданинУголок оскорбленному чувству.Но до этого мне далеко…От любви умирают не часто.Балерина в телесном трикоДаст мне ручку белей алебастра.Даст мне нежную ручку – и баста!..Предрассветных небес молоко,Дальний вальс утихает легко…От любви умирают не часто.1941505. Танец медведя
А.Р.
Перьям и белым страницам, кистям и просторным полотнам,Нет, не завидую я, хоть участь свою и кляну.В мире животных я стал неизящным животным.Бурым медведем сижу я в дурацком плену.В старом Париже я был театральным танцором.Жил небогато, был набожен, сыт и одет…Склокам актерским конец… Конец оркестровым раздорам –Хитрый Люлли сочинил королевский балет.Я танцевал в эти годы красиво и ловко,Был на виду у придворных скучающих дам.Ты мне была несравненной партнершей, чертовка,Я и теперь тебе сердце медвежье отдам.Помню я всё: как тебя увозили в карете,В белой карете с опасным и громким гербом.Помню, как ты возвратилась ко мне на рассвете…Но почему-то не помню, что было потом.Ты ли меня беззаветным враньем утомила,Сердце ль мое разорвалось от горя любви…Прутьями клетки моя обернулась могила,Силы бессмертные мне повелели – живи!Смотрят меня пионеры, студенты, зеваки,Мужние жены мне черствые булки суют,Натуралисты вторгаются паки и пакиВ зоологический мой безлюбовный приют.Изредка только под модной ужимкою шляпы,Мнится, узнал я сиянье трагических глаз,И поднимаюсь тогда я на задние лапы,И начинаю забавный и жалобный пляс.1941506. Ничто
Ничто… Пусть пролегло оноДля любопытства грозной гранью…Пусть бытие его темноИ заповедано сознанью.Истлел герой – возрос лопух.Смерть каждой плоти плодотворна.И ливни, оживляя зерна,Проходят по следам засух.1941. КерчьСТИХИ НЕИЗВЕСТНЫХ ПОЭТОВ
507. «Мой товарищ, в предсмертной агонии…»
Мой товарищ, в предсмертной агонииНе зови ты на помощь людей.Дай-ка лучше согрею ладони яНад дымящейся кровью твоей.И не плачь ты от страха, как маленький,Ты не ранен — ты только убит.Я на память сниму с тебя валенки.Мне еще воевать предстоит.508. «Я вернусь еще к тебе, Россия…»
Я вернусь еще к тебе, Россия,Чтоб услышать шум твоих лесов,Чтоб увидеть реки голубые,Чтоб идти тропой моих отцов.Не был я давно в густых дубравахИ не плыл по глади русских рек,Не сидел под дубом величавымС синеокой — другом юных лет.Но я каждый день и миг с тобою,И лишь дрема веки мне смежит,Я иду с подругой дорогоюТропкой, что у озера лежит…Я как сын люблю тебя, Россия,Я люблю тебя еще сильней, —Милые просторы голубыеИ безбрежность всех твоих морей!Я вернусь еще к тебе, Россия,Чтоб услышать шум твоих лесов,Чтоб увидеть реки голубые,Чтоб идти тропой моих отцов.509. Незабываемое
Пройдут года. Мы станем стариками,Падет на лоб волос седая прядь,Но будем мы дрожащими рукамиСтраницы жизни прожитой листать.Не раз огнем жестоким загорятсяГлаза бойца, и судорога сведетЛадонь в кулак, ему уж не разжаться,Когда вдруг злая ненависть придет.Открой страницу в сердце изболевшемИ сразу вспомнишь горькую аппель [66].Стоишь в строю, дрожащий, посиневший,Одетый в полосатую шинель.Кто позабудет жуткую картинуПовешенья у лагерных ворот,Когда палач веревкою змеинойНесчастной жертве шею обовьет?А крематорий… Говорить нет силы.Кто только сможет, право, подсчитатьВсех тех, кому здесь выдернули жилыИ скольким здесь пришлося жизнь кончать!Хлысты, резина, палки — что хотите,Везде побои, слезы, смерть и кровь.Вы в памяти всё это сохраните,Как сохранили первую любовь.
Нагрудные – почти боярские – полоски.
Бумажные знаки 1924 г.
«На белом коне под малиновый звон» - фраза Деникина.
Медные монеты 1924 г.
Шаг – денежная единица Центральной Рады, равнялась ½ коп.
Желто-блакитный флаг украинских националистов от Скоропадского до Петлюры.
Перекличка (нем.) — Ред.