Сначала доносится топот взбегающих по ступенькам ног, а вместе с ним громыхание металлических перил, после мы слышим требовательный стук в дверь.
Стучат не к нам, а в одну из соседних квартир. А точнее — вмоюквартиру.
— Опять долбают… — с досадой произносит Антонина Петровна. — Всю ночь покоя не было. Сейчас вот опять…
На этот раз я уверена, что это Карасёв.
"Не всё сказал. Пришёл добавить пару слов…" — думаю про себя.
Между тем стук прекращается, но всё ещё ощущается чьё-то присутствие на площадке. Чуть позже слышатся шаги на лестнице. Спускающийся шаркает по двери Антонины Петровны, будто чувствует, что я здесь. А спустя ещё пару мгновений на площадку возвращается прежняя тишина.
— Это Карасёв… — мрачно говорю я. — Ко мне приходил…
Антонина Петровна, конечно, помнит, как захлёбываясь слезами, я обвиняла Толика в смерти бабушки. Потому сейчас осторожно спрашивает:
— Дашенька, ты всё ещё злишься на него?
— А Вы как думаете? — боюсь, мой ответ звучит слишком грубо.
Антонина Петровна вздыхает. Она непроизвольно дотрагивается до раскрытой пачки с печеньем, сдвигает её в сторону. Затем принимается перемешивать чайной ложкой остатки жидкости в кружке.
— Я видела вас из окна сегодня… — не поднимая глаз, будто невзначай произносит она. — Это Толик довёл тебя до слёз?
Я молчу в ответ. По-прежнему не глядя на меня, Антонина Петровна горько усмехается:
— Я могла бы догадаться. Ты злишься на него, он в ответ злится на тебя. А ведь могли бы стать такой красивой парой.
— Вы сейчас шутите? — мои глаза округляются. — После того, что он сделал?
Антонина Петровна не отвечает. Она откладывает ложку, поднимается из-за стола и подходит к незашторенному окну.
Из уличного пейзажа я вижу только верхушки деревьев и серое пасмурное небо. Мимо окна проносится птица.
— Почему ты решила, что именно Толик виноват в смерти твоей бабушки?.. — она стоит ко мне спиной, смотрит на улицу, теребит поясок халата.
— Вы же слышали бабушкино последнее слово… — опять изучаю глазами битую чашку.
— Конечно, слышала… Он… Здесь был он… — задумчиво произносит Антонина Петровна, глядя в окно. — Но почему ты решила, что твоя бабушка имела в виду Толика? Мне кажется, на тот момент вы с ним неплохо ладили. Разве не его цветы стояли тогда в вазе на кухонном столе?
Она оборачивается и выжидающе смотрит на меня.
Цветы… Да, то были его цветы. В пятницу вечером он пришёл ко мне с букетом, а в субботу утром нагрянул к моей бабушке и загнал её в могилу.
Нападать внезапно — это так по-Карасёвски.
Его драка с Кириллом, о которой мне рассказала Светка, яркое тому подтверждение. Того он тоже застал врасплох.
Но главным неоспоримым доказательством является полоса атласной ткани, которая до сих пор лежит в ящике моего стола, похороненная под толщей прошлогодних конспектов.
Но я не говорю всего этого Антонине Петровне, произношу одно лишь:
— Потому что это он…
Выходит почти по слогам.
Антонина Петровна вздыхает, и снова разворачивается к окну. В небе появляются первые предвестники обещанного синоптиками снегопада.
— Пойми, Дашенька, я знаю этого парня много лет, — говорит она, глядя куда-то вдаль. Сейчас, зимой, из наших окон открывается панорамный вид на оживлённый проспект. — Я помню его ещё трёхмесячным карапузом, а Нину Михайловну, его мать, здоровой молодой женщиной. Она частенько просила меня погулять с маленьким Толиком.
Антонина Петровна возвращается за стол, трогает рукой электрический чайник, включает и под его мерное шипение продолжает говорить:
— Знаю, в школе вы с Толиком не ладили, и у тебя есть основания сердиться на него. Но я знаю и другое. Например, что в трудный час он подставил тебе своё сильное плечо.
Заметив мой удивлённый взгляд, Антонина Петровна улыбается краешками губ:
— Да, моя хорошая, я видела из окна, как в ту ночь Толик на руках понёс тебя в свой подъезд. А потом ты две недели пряталась у него от Ольги Николаевны. Или скажешь, я не права?
Я молча опускаю глаза. Мусолю в руках бумажный ярлычок испитого чайного пакетика.
Конечно, права… А что мне ещё было делать? Я не могла явиться домой в таком виде.
Антонина Петровна не требует ответа и продолжает:
— Полагаю, с тобой случилось что-то скверное, и ты скрыла это от бабушки…
"Да, случилось. Да, скрыла. А Карась пришёл и всё ей выложил…" — думаю про себя.
Антонина Петровна не умеет читать мыслей. Она заливает кипятком новые чайные пакетики и говорит с улыбкой:
— Тебе удалось обмануть пожилого человека, но не меня. Как-то мы встретились с Толиком в супермаркете. В его тележке лежало платье 42 размера. Я спросила у него: "Кому-то в подарок?" Он ответил: "Матери…" Это прозвучало так забавно. Я-то знаю, что Нина Михайловна даже в молодости носила одежду 50 размера. Это платье он выбрал для тебя. Не так ли?
Я опять молчу в ответ.
Да, я попросила его купить мне платье. Взамен моего, разодранного в лохмотья…
— У Толика сложный характер, но он умеет хранить секреты, и он не убийца, — резюмирует Антонина Петровна. Она делает глоток горячего чая и берёт из открытой пачки надломленное печенье. — Я уверена, он не имеет никакого отношения к смерти твоей бабушки.
Стоп!
Почему она так уверена в этом? Если она видела нас с Толиком в ту ночь, значит, видела и платье, в котором я была. Она должна была узнать атласный пояс от него, который бабушка сжимала в руке до последнего вздоха.
Я хочу сказать ей об этом, но Антонина Петровна опережает меня.
Её следующая фраза бьёт меня подобно электрическому разряду:
— Дашенька, а ты не думала, что твоя бабушка хотела сказать не "Он", а "Она"?..