Я смотрю на стройный ряд сувениров, аккуратно выставленных по росту вдоль книжных корешков, и только сейчас понимаю, что впервые вижу эти безделушки.
В нашем доме никогда не было ни статуэток, ни магнитиков, ни ароматических свечей. Бабушка их терпеть не могла, называла бесполезными пылесборниками, и, случись кому-нибудь из коллег подарить ей что-то подобное на праздник, без жалости выбрасывала.
Эта дюжина керамических драконов, пластиковых телят и тряпичных мышей со вшитыми в лапы магнитами появилась в моём доме вместе с идеальным порядком и короткой запиской на столе.
Кто, чёрт возьми, решил меня напугать, а вместе с тем так изощрённо посмеяться над памятью моей бабушки?
Я не могу ответить на этот вопрос. Единственное, что сейчас мне по силам, отправить все эти безделушки в мусорное ведро.
Но я этого не делаю. Я стискиваю зубы, сжимаю кулаки и ничего не делаю, потому что выставленные на полке сувениры — только первый акт этого блядского спектакля.
Следующим любопытным для меня открытием становится фотография в рамке, что стоит чуть правее от армии пылесборников.
Я смотрю на снимок и с ужасом понимаю, что мне знакома эта молодая счастливая женщина на снимке.
Я уже много раз видела эти струящиеся золотистые локоны, эти тонкие усыпанные родинками руки, эти длинные музыкальные пальцы с аккуратным маникюром и белое платье, едва прикрывающее худые колени.
Ну, здравствуй, героиня моих кошмаров! Наконец, ты показала мне своё лицо…
Аккуратный овал с чётко очерченными глазами цвета мяты, гладкая кожа, ровный слегка припудренный нос, точки веснушек на переносице и щеках, пухлые губы, тронутые загадочной улыбкой, и золотистые пряди рассыпанные по молочно-белым плечам.
Мои глаза вмиг увлажняются.
— Мама, мамочка… — шепчу я сквозь слёзы.
"Твоя мать была очень красивой женщиной!" — рассказывала бабушка и говорила истинную правду.
Но мама Оля много лет внушала мне, что моя мама умерла. А это была наглая бессовестная ложь. Потому что снимок, с которого эта молодая, полная сил женщина сейчас загадочно мне улыбается, был сделан всего несколько лет назад. Об этом свидетельствует ряд крохотных цифер в углу:
17.07.2012
Тем летом я перешла в восьмой класс и уже много лет считала свою маму умершей при каких-то страшных обстоятельствах. Страшных на столько, что бабушка предпочла скрыть их, нежели рассказать правду.
Я прикладываю ладонь к губам, а затем осторожно касаюсь крохотной щеки на матовой фотобумаге.
— Мамочка, она говорила мне, что ты умерла… А ты жива… И ты была здесь…
Я закрываю глаза и прерывисто вздыхаю. Этот трогательный момент прерывает громкий стук в дверь.
Я вздрагиваю и распахиваю глаза. Мой взгляд беспомощно бросается к электронным часам.
Половина второго.
Апрельские слишком пунктуальны. Они не приедут раньше обозначенного времени.
"Карасёв… Явился, не запылился… — язвительно думаю я. — Вспомнил-таки обо мне. Сейчас распахну дверь и прогоню его к чёртовой матери. К-хм, а лучше обратно к этой его Мари…"
Стремительно шагаю к двери и, не глядя в глазок, отворяю засовы. Ржавый моргающий электрический свет врывается в мою прихожую вместе с запахом мороза, табака и… женской туалетной воды.
На моём пороге стоит она.
В зимних сапогах на шпильке, в дорогой норковой шубе до колен, с крохотной сумочкой на плече. Из-под вязаной шапочки выбиваются чуть влажные золотистые локоны.
Её щёки тронуты румянцем, а на ресницах застыли капельки умерших снежинок.
Она улыбается своей мягкой улыбкой и негромко произносит:
— Здравствуй, Дашенька! Как же ты выросла за эти годы… Впустишь меня в свою уютную жизнь?
А у меня пропадает голос от волнения. И вместо ответа я несколько раз киваю головой.
Передо мной стоит она, женщина с фотографии.
Моя мама, которую я много лет считала умершей.
— Пожалуйста… — произношу, наконец, дрожащим шёпотом и отступаю в сторону, позволяя ей войти…