— Мама… Подумать только… — недовольно хмыкает Лара. — Да я ненавижу детей! Всегда их терпеть не могла! Этих мелких, сопливых, вечно орущих маленьких ублюдков. Брр! — она с отвращением передёргивает плечами. — Нет уж, деточка, детей у меня нет. Это Анфиса, моя глупая сестра, души в них не чаяла. И в итоге от них же пострадала. Её второй младенец умер на третьем часу жизни. В тот же день эту дуру обнаружили в служебном помещении роддома висящей на поясе от халата. Бедняжка была так убита горем, что полезла в петлю, даже не подумав, что станет с её старшим ребёнком. А я теперь расхлёбываю последствия её идиотского поступка. Костик… Ментовской сынок, мажорчик грёбаный. Что же ему с папкой в Пригороде не сиделось?..
"Для чего эта женщина рассказывает мне всё это? — думаю я. — Зря я впустила её. Зачем она здесь? Кто она, чёрт возьми?"
Та будто читает мои мысли.
— Ладно! — Лара хлопает ладонями по столешнице и поднимается. — Хватит разговоров! Перейду сразу к делу!
Ножки стула беспощадно скребут линолеум. Я съёживаюсь.
Что-то идёт не так.
Она вытягивается передо мной в полный рост, стряхивает с белых кашемировых плеч невидимые пылинки и, уперев руки в бока, заявляет:
— К вечеру вы с бабкой должны освободить квартиру!
— Что? — беспомощно выдыхаю, глядя на неё снизу вверх.
— Что слышала! — рявкает Лара. — Собирайте свои пожитки и валите отсюда к чёртовой матери! Так понятнее?
В одно мгновение из грациозной, изящной женщины Лара превращается в сущую ведьму. Она пронзает меня зелёным взглядом, трясёт в воздухе остро заточенным пальцем и всем своим видом источает ледяной яд.
— Моя бабушка умерла… Вы разве не знаете? — говорю я, будто этот факт остановит златовласую мегеру.
Но та вдруг замирает.
— О… Не знала, не знала…
Кажется, Лара и вправду удивлена. Но, к моему несчастью, её удивление очень быстро сменяется полным равнодушием.
— Что ж, туда ей и дорога! — сложив руки на груди, выплёвывает она. — Мне никогда не нравилась эта мерзкая старуха. Мошенница, завладевшая чужим имуществом. Я была категорически против их договора. Но моя мать, сердобольное создание… Царствие ей небесное…
Эта женщина говорит загадками. Она — чужак, ворвавшийся в мой дом. Она рассказывает мне ужасные вещи. Она указывает мне, что делать. Она устанавливает свои порядки.
Я не понимаю, что происходит.
Мы с бабушкой переехали сюда, когда мне было семь. Я была ребёнком. Я не помню.
Ничего не помню.
Лара тем временем тянется к своей чашке, опрокидывает в себя остатки чая, и, бросив опустевшую керамику в раковину, снова впивается в меня изумрудными радужками.
Я смотрю на неё затравлено, ожидаю её дальнейших действий.
— Вижу, деточка, ты в самом деле ничего не понимаешь… — неожиданно мягко произносит кашемировая женщина.
Я не отвечаю, но и не отвожу глаз. Лара отчётливо видит в них два жирных вопросительных знака. А ещё страх. Хотя страх мне хотелось бы спрятать. Кажется, она сжаливается надо мной.
— Господи, ты же совсем ещё ребёнок… — вздыхает Лара почти искренне. — Пожалуй, я должна тебе всё объяснить. Чёрт, никогда не умела говорить с детьми… Но всё же попробую… Идём!
Она подходит ко мне, берёт за руку и вытягивает из-за стола. Я не сопротивляюсь.
Мы идём в мою комнату.
— Ты видишь эти книги? — ткнув пальцем в разномастные корешки, спрашивает Лара.
Я киваю.
— Вы ведь не покупали их, верно?
Я вынуждена согласиться. Эти книги достались нам с бабушкой вместе с этой квартирой.
— Это были её книги! — говорит Лара. — Анфиса очень любила читать…
— А вот эти игрушки видишь? — она указывает на пластиковый контейнер в углу.
Я давно выросла из детского возраста. Он уже много лет стоит вот так. Закрытый, упакованный, готовый в любой момент отправиться к новым детям.
— Ты играла в детстве этими игрушками, не так ли? — спрашивает Лара, взирая на меня, застывшую, растерянную, подавленную.
Я опять киваю в ответ.
Она довольно улыбается.
— Наш Костик тоже играл с ними когда-то… Это были его игрушки.
Затем особо не церемонясь, женщина распахивает мой плательный шкаф.
— А здесь? Много ли здесь твоих вещей? — спрашивает она, указывая на полки с идеально уложенным постельным бельём, полотенцами и прочими тряпками. — Например, платья? Сколько здесь твоих платьев?
Я вынуждена признать, что она права.
В этом доме слишком мало моих личных вещей. Эта квартира досталась нам с бабушкой полностью упакованной. Кажется, мы даже вилок не покупали.
Но это не значит, что эти квадратные метры не мои.
"Таковы условия продажи!"
Кажется, так сказала бабушка.
Мне, семилетней, конечно, было без разницы на какие-то там условия. Я любовалась своими красными туфельками, розовыми рюшами на платьице и облаками над головой, похожими на барашков.
"Паспорт! — вдруг осеняет меня. — Я должна показать Ларе свой паспорт! В нём же всё есть! Моя фамилия, фотография, прописка… Сейчас я покажу этой бабе свои документы, и она отвалит!"
Я бросаюсь в прихожую к своей сумке и принимаюсь переворачивать её внутренности.
Лара, застыв в дверном проёме, наблюдает за мной со снисходительной улыбкой.
Так смотрит родитель на провинившегося ребёнка. На его жалкие попытки замести следы преступления.
Так смотрит учитель на своего ученика, не выучившего урок. Следит за его глазами, беспомощно бегающими по странице учебника.
"Перед смертью не надышишься!" — говорит её взгляд.
А я, наконец, вылавливаю потрёпанную книжецу со страшненькой фотографией с самых недр своей бездонной сумки, хватаю несчастную за псевдокожаные бока и победоносно трясу ею в воздухе.
"Сейчас я поставлю эту лживую сучку на место!" — думаю про себя, заранее предвкушая победу над незванной гостьей.
Но уже через мгновение с ужасом понимаю, что держу в руках не документ, удостоверяющий личность, а лишь его облезлую шкурку.
Корочки пусты. Паспорта нет.
Видимо, он ушёл из моей сумки вместе с телефоном. Мистически исчез, как плюшевый медведь с ящика.
Воображение рисует мне его тлеющие останки где-нибудь на окраине за гаражами.
"Ничего. Ничего страшного. Не время впадать в панику. Сейчас я найду что-нибудь, что докажет мои права на эту квартиру."
И я бросаюсь в бабушкину спальню, к серванту. Там, в ящиках, она хранила все важные бумаги: документы, письма, открытки, какие-то талоны.
"Сейчас, сейчас…"
Я выдвигаю по очереди каждый ящик и роюсь, роюсь, роюсь. А проклятые слёзы не дремлют. Они уже здесь. Они уже мешают мне смотреть.
Но меня не остановить.
В конце концов, двенадцать лет — это целая жизнь. Наверняка найдётся хоть что-то, что покажет этой мерзкой кашемировой суке, кто в доме хозяин! Уверена, за столь долгий срок накопилась не одна сотня бумаг: медицинские карты, сертификаты, счета за воду и электричество, письма из налоговой, ксерокопии.
"Должно быть хоть что-то. Хоть что-то…"
Лара тем временем следует за мной по пятам. Она уже сидит у меня за спиной, на бабушкином диване. С прямой спиной, с руками на коленях.
Её взгляд всё тот же. Мерзкий, снисходительный.
— Деточка, ну зачем ты наводишь бардак? Что ты хочешь найти? — спрашивает она, и поскольку я ей не отвечаю, продолжает, — Я прекрасно знаю, что лежит в этих ящиках. Я знаю в этом доме каждую булавку. Я сама лично вчера всё тут прибрала. Тебе ничего не найти, уверяю. Ты зря теряешь время. Лучше начни собирать вещи.
Нет! Я не сдамся! В конце концов я могу обратиться к соседям. Бабушку многие знают и помнят.
— Антонина Петровна! — громко, почти восторженно произношу я.
Лара моментально реагирует.
— Кто? Эта старая дева с четвёртого этажа? — спрашивает она, скривив своё красивое лицо. — Да, да, да… Эта баба постоянно дежурит у окна и суёт нос не в своё дело! Действительно, обратись к ней. Наверняка, она расскажет тебе много интересного.
У меня опускаются руки. Я падаю на колени и позорно реву. Бессовестно реву. В голос.
Мне 19 лет. Ей, этой твари кашемировой, без малого полтинник. Мне её не победить.
Я сдаюсь и уже через десять минут, хлюпая носом, собираю вещи…
Лара хищно улыбается, глядя как я из сотни чужих нарядов, забираю своих два. Как из стройного ряда книг вытягиваю своих три. Четыре пары обуви, по одной на каждый сезон. Пуховик. Шапка. Шарф. Немного канцелярии. Бабулина фотография. Подушка.
"Нет, подушку, пожалуй, оставлю… Она вышита бабушкой, она дорога мне, но займёт слишком много места в сумке."
Лара тем временем скрывается на кухне и вскоре снова возвращается с маленьким блюдцем в руке.
— Я закурю? Ты не против? — спрашивает она, будто ей в самом деле необходимо моё разрешение.
Я складываю футболки, складываю кофты. Я молчу в ответ.
Лара с пластикой кошки скользит к дивану. Она снова легка и изящна. Она довольна собой.
Лара победила. Лара молодец.
Она усаживается, устраивает на коленях блюдце, свою импровизированную пепельницу, шуршит картонной пачкой, выуживая из неё сигарету, чиркает зажигалкой и, наконец, закуривает.
Затягивается жадно, победоносно, глубоко. И с наслаждением выдыхает.
Комната в считанные секунды наполняется сизым дымом. Я с трудом сдерживаю кашель.
Ларе плевать на мои страдания. Она изящно стряхивает пепел, снова затягивается, снова выдыхает и вдруг произносит:
— Между нами возникло непонимание. Уверена, ты считаешь меня мерзкой сукой, внезапно вторгшейся в твою жизнь.
Так и есть.
— Пойми, детка, я сама — жертва обстоятельств… — вздыхает она с фальшивой горечью.
Я молчу.
Не дождавшись моих реплик, Лара продолжает:
— Ты просто ничего не знаешь! А этой истории между тем уже больше двенадцати лет. И сейчас я тебе её расскажу…