— Ну, предысторию ты уже знаешь, — Лара выпускает из лёгких последнее облако дыма, тушит окурок о край блюдца и, отставив его в сторону, разворачивается ко мне.
— Эта квартира принадлежала Анфисе, моей старшей сестре, — она кладёт ногу на ногу и обхватывает колени руками. — Она была наивной дурочкой, мечтающей об огромной семье. Легко влюблялась. Не думая, отдавалась. Дважды беременела. Но замуж так и не вышла. Костик, её старшенький, родился крепышом. А с Андрюшкой не повезло. Врачи сразу сказали: "Долго не проживёт!" Так и вышло. Три часа всего протянул. А едва его не стало, не стало и её… — она умолкает на мгновение, с горечью вздыхает и отворачивается к окну.
Там, за морозными кружевами, играет метель.
— Осиротевшего пацанёнка мы отправили в Пригород, к блудному папаше. Квартиру выставили на продажу, — продолжает Лара, наблюдая за вальсирующими в январе снежинками. — Следующие семь лет она так и простояла никому не нужная. Мёртвая, обесточенная. Люди приходили, смотрели, головами кивали, обещали перезвонить и пропадали. Конечно, кто захочет связываться с дохлой электропроводкой и прогнившими трубами? А тут ещё по двору слухи поползли, мол, сестра моя не своей смертью померла. Мол, это медсёстры в роддоме сначала её наркотиками накачали, а потом на поясе от халата повесили. И теперь душа её по комнатам бродит, а по ночам стоит она у окна в белом саване и на руках малютку свою держит… Брр! Прям мурашки по коже… — Лара ёжится и одёргивает кашемировые рукава.
Поднявшись с дивана, она делает несколько бесшумных шагов до письменного стола, скользит взглядом по царящему на нём беспорядку, что-то перекладывает, что-то поправляет. Скорее всего, делает это неосознанно, на автомате. А потом оборачивается и, устроив обтянутые в джинсы ягодицы на краю столешницы, продолжает рассказывать:
— Но однажды всё же нашёлся желающий купить эту пропахшую смертью халупу. Приехал к нам средних лет мужичок, осмотрелся, поулыбался и согласился на все условия. Его не испугали ни ржавые трубы, ни старая электропроводка. И даже цена на квартиру понравилась. Как я радовалась, наконец, избавиться от этих серых мрачных стен! Вырученной суммы мне бы вполне хватило на аккуратную "однёшку" на Парковой. Тогда я бы сразу съехала от матери, этой пьющей эгоистичной старухи. Но вдруг на горизонте появляется твоя бабка. Никогда не забуду, как она, бедно-зелёная, выросла у нас на пороге. Мамка впустила её, провела на кухню. Они сидели до темноты, о чём-то шептались, кажется, обе плакали. А на следующее утро мать заявила, что не станет продавать эту квартиру. Конечно, я возмутилась. Мы так поругались, что две недели не разговаривали. А вы тем временем заняли здешние шкафы и полки, расположились на этих диванах, забили продуктами чужой холодильник. Меня трясло от негодования! Но когда на мою карту упала ваша первая арендная плата, а за ней сразу вторая и третья, я успокоилась и даже пожалела, что мы с матерью не сдали эту квартиру раньше. У меня, наконец, появились деньги. Мне стали доступны салоны красоты и магазины. Я завтракала в кафе и заказывала еду из ресторанов. Я путешествовала. Это была райская беззаботная жизнь, несмотря на то, что мне приходилось жить с матерью и терпеть её пьяные выходки. Но потом она сгорела от почечной недостаточности, и решилась ещё одна моя проблема. Твоя бабка исправно платила аренду, я теперь одна хозяйничала в "трёшке" на Садовой, и, кажется, это были лучшие годы в моей жизни. Но неделю назад объявился Костик, сын моей покойной сестры. Он оборвал мне телефон. Кричал в трубку: "Два дня! У тебя два дня, чтобы освободить квартиру и отдать мне ключи!" Видишь ли, он думал, что теперь я здесь хозяйничаю. Слышала бы ты, каким тоном он разговаривал со мной. А когда-то, в мае 1994-го, это был маленький беззащитный, орущий кулёк, перетянутый голубой лентой. Помню, смотрела на него и думала, что люблю детей…
Лара замолкает. Вскоре её аккуратно очерченные губы сжимают новую сигарету, а в ладонях чиркает зажигалка. На этот раз она не спрашивает моего разрешения, задумчиво курит и опять смотрит в окно.
— После разговора с Костиком я позвонила твоей старухе и поскольку её номер оказался не доступен, я приехала сюда лично, — продолжает женщина, стряхивая в блюдце седую горстку пепла. — Боже! Ты видела эту надпись на двери? Просто ужас… — она качает головой, шумно выдыхает и гасит окурок. — Но ещё страшнее оказался бардак, который ждал меня внутри. Ты что же развела здесь, дорогая? Или подростки все такие? — Лара хмурит идеально прорисованную бровь. — Как тебе не стыдно, Даша. Ты же девочка!
И это говорит мне женщина, смолящая, как паровоз?
— А Вы оставили дверь нараспашку! — парирую в ответ.
— В самом деле? Не может быть…
"Ещё как может!" — хочу крикнуть я, но сдерживаю себя.
К чему эта пустая перебранка?
Эту женщину и эти стены я вижу сегодня в последний раз.
"Через час, максимум через два, меня здесь не будет! — злюсь про себя. — И мне плевать, что говорит и думает обо мне эта мадам в кашемировом свитере!"
Я, наивная, ещё не знаю, что всё случится гораздо быстрее. Что уже через тридцать минут я брошу здесь свои вещи и с бешено колотящимся сердцем и слепыми от слёз глазами босиком побегу на январский мороз в поиске надёжного укрытия…