Я лежу в его постели, рассматривая едва различимые в темноте потолочные плиты. Простенькая мозаика, ромбики, кружочки, полосочки.
Это наяву.
А в мыслях — воспоминания минувшей ночи. Плывут друг за другом словно вагоны бесконечного поезда, и сами собой ложатся на музыку.
Спадают прочь бретельки с молочно-белых плеч…
В его глазах — огонь, и я хочу обжечься…
"Есть время передумать… Ты, дурочка, пьяна…"
"Молчи…" — целую нежно у чёрного окна.
А дальше… Наши тени сливаются в одну…
Тону в его объятиях, беспомощно тону…
Мы дышим, рваным стоном пронзая тишину…
"Люблю тебя, малышка…"
"И я… тебя… люблю…"
Спиной стоит и курит. По комнате сквозняк…
Смеётся: "Не жалеешь?"
"Я счастлива, дурак…"
Мурлыкаю себе под нос незамысловатую мелодию и улыбаюсь.
Сейчас Карасёва нет. Сбежал ещё утром. Одевался, шуршал, считал деньги. На прощание чмокнул меня, сонную, в висок.
Не иначе, как за цветами умчался. Представляю его в пороге с букетом и тортиком, и опять улыбаюсь.
Ради этого я готова даже пропустить занятия в колледже. Первую пару всё равно уже проспала…
Довольная обнимаю подушку, подбираю под себя одеяло, и закрываю глаза, намереваясь вздремнуть ещё часик. Но голос Нины Михайловны за дверью вмиг рушит мои планы.
— Это была её идея… — бормочет она. — Я не хотела… — всхлипывает.
С кем она говорит? Может быть, по телефону…
Я приподнимаюсь на постели, прислушиваюсь.
— Он маленький такой был… Красивый… Я бы ни за что…
Что-то не похоже на телефонный разговор. Скорее, она говорит сама с собой.
Едва я успеваю об этом подумать, Нина Михайловна входит в комнату. Не церемонясь. Без стука. Зажигает свет, заставляя меня подпрыгнуть от неожиданности и зажмуриться до боли в глазах.
Сон как рукой снимает. Я прижимаю к себе одеяло, смотрю на неё ошалело, ожидая любой реакции. От удивления до бешеного крика. Помнит ли она, что я здесь?
Но женщина не обращает на меня внимания. В её руках небольшая лейка. Она проходит к подоконнику, поливает стоящий на нём единственный цветок, рукой стряхивает невидимую пыль, дёргает занавеску и уходит прочь из комнаты.
При этом Нина Михайловна не прекращает бормотать.
Я понимаю, что она не в себе, и не стоит придавать её словам особого значения. Но что-то в её речи цепляет меня.
То и дело проскальзывают знакомые имена.
Альбина Витальевна…
Тамара Борисовна…
Галочка…
Наталья…
Три из четырёх мне знакомы.
Случайное совпадение?
Нет, не похоже…
И потому я внимательно вслушиваюсь в её бормотание.
Поднимаюсь с постели, бесшумно одеваюсь, привожу себя в порядок и не перестаю слушать.
Покинув комнату сына, Нина Михайловна уходит на кухню.
Вспоминаю, какой бардак мы с Карасёвым оставили на столе, и невольно краснею от стыда.
После того, как Толик подхватил меня на руки и унёс в свою комнату, к еде мы больше не вернулись…
Но, кажется, Нина Михайловна не злится. Гремит ящиками гарнитура, хлопает дверцами, включает и выключает воду, двигает стулья.
И продолжает бормотать.
Вновь и вновь она повторяет эти имена.
Альбина, Наталья, Тамара…
"Это они… Они виноваты…"
"Кровь… На их руках кровь…"
Некоторые фразы женщина повторяет несколько раз.
Перепрыгивает с одного на другое.
Она будто читает рассказ, предложения которого расставлены в произвольном порядке. Получается какая-то бессмыслица.
"Маленький родился…"
"Плакала сильно"
"Смешной такой…"
"Утром нашли её…"
Вскоре её речь уже не кажется мне бредом.
Не желая пропустить ни слова, я достаю из своей бездонной сумки потрёпанную тетрадь, первый попавшийся карандаш и принимаюсь записывать.
Занимаясь обычными домашними делами, Нина Михайловна не умолкает.
А я хожу за ней и пишу.
Она готовит еду и говорит, моет пол и говорит, смахивает пыль с мебели и говорит, говорит, говорит.
Мы вместе завтракаем и обедаем. Вместе сидим у телевизора, вместе перебираем книги, крупу и семена.
За несколько часов я успеваю почувствовать себя невидимкой и успеваю многое записать.
Увлёкшись своим занятием, только к обеду осознаю, что Толика нет дома с самого утра.
Где опять его носит?
Устроился на работу?
Убежал к дружкам, похвалиться вчерашней победой?
Опять встречается с Мари?
Вспоминаю о ней не кстати. Но на удивление ничего не чувствую. Ни обиды, ни ревности.
Потому что сейчас меня больше заботят не похождения Карасёва, а исписанная за день тетрадь.
На первый взгляд, в моём тексте нет никакого смысла. Но я переставляю предложения в нужном порядке, перечитываю снова и…
Ледяные когти ужаса берут меня за горло.
Кажется, я только что влезла туда, куда не следовало…