"Меня зовут Соколова Дарья и это мой дневник. Если сейчас вы читаете эти записи, значит, меня уже…"
Не закончив предложение, бросаю ручку, закрываю лицо ладонями и зажмуриваюсь до звёздочек в глазах. Вот уж не думала, что когда-нибудь стану писать подобный бред. Но ситуация в самом деле бредовая.
Карасёв ушёл из дома одиннадцать дней назад.
Не два… Не три… И даже не пять!
Прошло ужеодиннадцатьгрёбаных дней, как он оставил на моём виске свой поцелуй и исчез. И я понятия не имею, где он и что с ним.
Я заперта в этой душной квартире один на один с его чокнутой матерью, которая зовёт меня Светочкой, смотрит дурацкие телешоу и громко храпит по ночам.
Нина Михайловна шаркает по дому в стареньких тапочках, бормочет разные глупости и не переживает, что её сын где-то шляется уже 269 часов 17 минут и 45 секунд… 46… 47…
Возможно, этой женщине не привыкать сидеть взаперти, а вот мне чертовски хреново.
Утешаю себя тем, что рано или поздно меня станут искать. Потеряют преподаватели в колледже или родители учеников, которым я должна отдать рефераты. Каждый вечер ожидаю услышать в новостях своё имя.
"Без вести пропала Соколова Дарья Андреевна 1998 года рождения… Волосы тёмные, глаза карие…"
Но вот уже одиннадцать дней меня никто не ищет. И я мечусь из угла в угол по комнате и не знаю, что делать. Выучила наизусть каждый сантиметр этих восемнадцати квадратов.
Теперь знаю, что стол у Карасёва стоит неровно. Один угол столешницы плотно прилегает к стене, а другой отходит на пару сантиметров. На оконном стекле — следы от пальцев. Два справа и три слева. А снаружи, на кованных решётках, висят сосульки. Пять штук. Три длинных и две коротких.
В газетах на стене сплошная реклама. Ремонт телевизоров, стиральных машин, установка пластиковых окон, предложения о работе… Обои кое-где отходят. Диван скрипит пружинами справа громче, чем слева.
Квартира пропахла жареной рыбой. И это моя вина. В минувший вторник Нина Михайловна стояла у плиты. На сковороде, играя золотыми боками, шипели караси, и я невзначай ляпнула, что в детстве это было моим любимым блюдом. Теперь ем его каждый день и ненавижу.
С матерью Толика мы почти не разговариваем. Она предпочитает говорить сама с собой. Из её несвязного бормотания я узнала, что в молодости Нина Михайловна работала акушеркой. Как мама Кирилла Наталья, как Светкина мама Тамара Борисовна, как Альбина Витальевна, бабушкина подруга.
Эта смазанная фотография, с которой сегодня Нина Михайловна не расстаётся, — воспоминание о былых временах. Тогда она, выпускница медицинского института, молодая, красивая, здоровая, полная сил и желания, лелеяла мечту когда-нибудь стать знаменитым врачом. Но вскоре случилось то, о чём я написала в своей тетради, и в тот же день мечты молодой Нины Михайловны разбились о холодный кафель отделения реанимации…
Потом женщину начали мучить кошмары и чувство вины, и в итоге она стала такой, какой я вижу её сейчас. Бледной, осунувшейся, рано поседевшей и с призраками в голове.
Смотрю на её сутулую спину, и меня вдруг осеняет. А что, если Толик привёз меня к себе в качестве сиделки. Чтобы я помогала его матери по хозяйству, присматривала за ней, напоминала принять лекарство, а он тем временем мог свободно болтаться с друзьями и не бояться, что его мать уйдёт в магазин и забудет запереть дверь. Ведь не просто так он забрал у неё ключи и мобильный телефон, о чём она не раз упоминала в своей болтовне.
Не удивлюсь, если сейчас Карасёв живёт у своей подружки и наслаждается жизнью, пока я сижу здесь без документов, без связи, без воздуха, лишённая всего, что у меня было. И если в ближайшие дни ничего не изменится, боюсь, я как Нина Михайловна начну путать имена и слышать голоса призраков.
Со мной уже начинают происходить странные вещи.
Например, вчера.
Я весь день провела у окна в надежде увидеть во дворе если не самого Толика, то хотя бы кого-то из его друзей. После обеда показался Тимохин. Узнала его по дурацкому пуховику и шапочке с помпоном. Он шёл вдоль гаражей, уставившись себе под ноги. Я открыла форточку, принялась кричать ему и размахивать руками, но этот балбес даже головы не поднял. По всей видимости, он был в наушниках или просто невменяемый, как обычно.
Странное случилось позже, когда у тех же гаражей я увидела женщину. Она была одета во всё черное, стояла и смотрела в моё окно. Её лица я, само собой, не разглядела. Мы смотрели друг на друга, и я даже помахала ей. А потом у Нины Михайловны что-то загремело на кухне, я отвернулась на мгновение, а когда снова посмотрела в окно, женщины в чёрном уже не было. Была ли она на самом деле, или причудилась мне. Не знаю…
А сегодня мне с самого утра мерещится, будто где-то в комнате гудит телефон. Не звонит, а мягко вибрирует. Но я-то знаю, что в этой квартире нечему звонить. Домашнего телефона у Карасёвых нет, мой телефон исчез, а телефон Нины Михайловны Толик забрал с собой.
И вот сейчас я опять слышу вибрацию. Она доносится из угла комнаты, где стоит письменный стол.
Внимательно прислушиваюсь.
"Ууу… Ууу… Ууу… Ууу…"
Нет, мне точно не кажется! В комнате на самом деле вибрирует телефон!
Бросаюсь к письменному столу и один за одним дёргаю на себя ящики.
"Я так и знала… Вот он лежит… В самом нижнем…"