На этом мы прощаемся. Время поджимает. Светка ждёт меня внизу и наверняка уже превратилась в сосульку, прыгает там у подъезда и матерится на французском.
Я благодарю Настю за мудрый совет, ещё раз соболезную её утрате и бегу вниз по ступеням.
Подруга караулит мой чемодан под козырьком второго подъезда. Она замёрзшая и злая. Переминается с ноги на ногу и, завидев меня, набрасывается с воплями:
— Ну, наконец-то, блин! Ты где была? Почему так долго!
— Прости. Задержалась, — говорю я, подбегая. Поехали скорей!
— Куда?
— На Садовую! Оставлю у тебя свой багаж! — подхватываю чемодан и киваю в сторону автобусной остановки. — Мне надо кое с чем разобраться…
— О, ладно! — соглашается Светка. — Я и сама собиралась позвать тебя к себе! Хочу познакомить тебя кое с кем…
Я слишком занята своими мыслями и не заостряю внимания на последней фразе.
А зря…
Потому что уже через сорок минут, оказавшись на пороге её квартиры, я буду жалеть, что пропустила эти слова мимо ушей.
Но это случится через сорок минут. А пока мы качаемся в полупустом троллейбусе, рисуем ногтями узоры на замёрзшем стекле и болтаем о разном.
Она спрашивает, почему я больше не живу на Центральной, и я рассказываю ей всё. Про чужую квартиру и Лару, про стопку квитанций с бабушкиной подписью и про найденный ключ от Садовой, про посылки от матери и про Полянского. Чего уж там, пусть знает.
Светка хлопает густо накрашенными ресницами и периодически издаёт нечленораздельное: "О, оу, оё…" и "Ни фига себе!"
— Почему сразу не рассказала? — спрашивает она. — Это же капец!
Что ей ответить? Не хотела ранить её нежную душу? Стыдилась? Была не готова говорить об этом? Не знаю… Не рассказала и всё.
Потом мы едем молча и через растаявшие пятнышки на окнах любуемся зимой.
— Дашка, ты прости меня за нашу последнюю встречу! Ладно? — будто между прочим говорит Светка. — Я наговорила тебе всякого, хотя сама была не права. Не знаю, как я вообще могла так поступить с мамой. Просто Женька казался мне таким красавчиком, таким взрослым, таким опытным. Любопытно мне стало, какой он, ну… в этом смысле. К тому же он так мне улыбался, шутил, подмигивал. Не устояла я, понимаешь?
Не понимаю… Но сейчас не хочу развивать эту тему.
— Проехали… — коротко бросаю в ответ, надеясь поскорее свернуть этот разговор.
— Нет, правда… — не унимается Светка. — У нас с ним в тот день последний раз было, клянусь! Я утром матери всё рассказала. Она, конечно, в шоке была, расплакалась. А Женька сразу ушёл. Благородным козлом оказался. Сказал, понимает, что виноват и потому должен уйти, дать моей матери время всё обдумать, успокоиться. Сейчас живёт в "Привокзальной", а мамка квартиру нам ищет. После случившегося она со мной-то неделю не разговаривала, а его тем более не простит…
Я слушаю молча. Что тут скажешь? Наломали дров.
Потом мы с подругой не спеша бредём по заснеженной улице. Она изменилась. Лишилась своего новогоднего лоска и лампочек-карамелек. Скинула праздничную мишуру и опять стала серой и повседневной.
На подходе к Светкиному дому я опять смотрю на свои бывшие окна. То кухонное, в котором я видела свет, сейчас чёрное и безжизненное. Опять думаю, что зря приехала, но гоню прочь эти мысли.
Несмотря ни на что я исполню задуманное! Поднимусь на этаж и снова позвоню в дверь. А там будь что будет!
Светка помогает мне втащить чемодан в свой подъезд, и мы плетёмся наверх. На пороге её квартиры переводим дыхание, она открывает дверь, и мы вваливаемся внутрь.
Прихожую заполняет вишнёвый дым. Едкий запах врезается в ноздри, и я невольно задерживаю дыхание.
Почему здесь пахнет сигаретами? Почему в квартире моей подруги, где никто не курит, пахнет проклятой вишней с ментолом?..
Вопросы отпадают сами собой, когда я вижу брошенный у зеркала пуховик.
Красный.
С серебристой надписью "Лайк".
Я нервно сглатываю и медленно оборачиваюсь на Светку, которая тем временем запирает дверь за моей спиной. Мне кажется, щеколда лязгает так громко, что хочется закрыть уши.
— Лапина, что происходит?
Та прячет ключ в кармане куртки и растягиватся в улыбке:
— Сюрпри-и-из!..