Корнилов хмыкнул, покручивая кольцо на безымянном пальце. Внешне он оставался бесстрастным, но внутри чувствовал злорадное удовлетворение. Всё идёт как надо.
— Вот как? — спросил он. — То есть, правительство сначало лишило Ставку всех реальных рычагов власти и теперь меняет главковерхов как перчатки, в надежде, что всё само рассосётся?
— Да, — усмехнулся Савинков.
Генерал кивнул собственным мыслям.
— Я человек военный, и если Родина позовёт, то сделаю всё для её защиты, — начал Корнилов. — Только у меня есть несколько условий.
— Каких? — спросил Савинков.
— Ответственность перед собственной совестью и всем народом, полное невмешательство правительства в мои распоряжения, в том числе, в назначения командного состава, — генерал начал загибать пальцы. — Распространение мер, принятых за последнее время на фронте, на все места дислокации запасных батальонов, и принятие моих прежних предложений. Смертная казнь в тылу, возвращение единоначалия, запрет комитетов, запрет митингов и антигосударственной агитации.
Комиссар воспринял эти слова абсолютно спокойно.
— Телеграфируйте Керенскому, — сказал Корнилов.
— Он будет против, — сказал Савинков.
Генерал пожал плечами в ответ.
— Либо мы спасаем положение, либо Керенский спустит все завоевания Революции под откос, — сказал он.
Савинков мрачно взглянул на генерала, дёрнул щекой.
— Вы были на передовой с 7-й армией, так? Видели этот позор при отступлении? — спросил Корнилов.
— Срамота, — глухо произнёс комиссар.
— На Северном фронте немец рвётся к Риге. Тамошние части распропагандированы сильнее всего. Ригу они не удержат. Падёт Рига — оттуда немцу прямая дорога до Петрограда, — сказал Корнилов. — Дальше, думаю, объяснять не надо.
— Не надо, — хмыкнул комиссар. — Я понимаю.
— Значит, отправьте Керенскому мои требования, — сказал Корнилов.
— Я постараюсь его убедить, — сказал Савинков.
— Хорошо. Я на вас рассчитываю, Борис Викторович, — сказал Корнилов.
Советы крепко держали Керенского за яйца, и он вынужден был крутиться, как уж на сковородке, угождать и нашим, и вашим, лавировать между совдеповскими социалистами и правительством-кадетами. И если весной, в революционном угаре, громкие речи Керенского позволили ему подняться на самый верх, то теперь от него ждали не речей, а каких-то конкретных решений для массы накопившихся проблем. А кризис-менеджер из Керенского был как из известного материала пуля. Ему бы команду управленцев, крепко сбитую, преданную лично ему, но увы. Керенский был патологически ревнив к власти, и не терпел возле себя никаких сильных личностей, устраняя их интригами и заговорами.
Вот только политика — это командная игра. Один в поле не воин, и Корнилов это прекрасно осознавал.
Савинков ушёл передавать требования генерала в правительство, Духонин удалился с пачкой приказов. Корнилов решил не оставаться в штабе, а вернуться пока в поезд. Управлять фронтом можно и оттуда. К тому же, если Керенский согласится на его требования, из Бердичева надо будет ехать уже в Могилёв, в Ставку Верховного Главнокомандующего, и нет никакого смысла располагаться на квартире здесь.
— Владимир Васильевич, голубчик, прикажите подать автомобиль. Возвращаемся в поезд, — попросил генерал, выходя из кабинета.
Голицын кивнул, ответил положенное по уставу и стремительным шагом помчался на улицу.
Генерал же, медленно шагая по коридору штаба, раздумывал над тем, кого назначить командовать фронтами после того, как правительство удовлетворит его требования. Нужны были авторитетные и крепкие духом генералы, которые не станут заигрывать с советами депутатов и солдатскими комитетами. Если бы во время Октябрьской революции на Северном фронте командовал кто-нибудь более решительный, возможно, большевистский переворот удалось бы подавить. Но история, как известно, сослагательного наклонения не знает.
Дело осложнялось тем, что испокон веков в русской армии командующие фронтами назначались не по заслугам или боевым качествам, а по выслуге лет и согласно старшинству. Так что в начале войны на этих должностях стояли престарелые генералы, сражавшиеся ещё в русско-турецкой войне. И из-за этой сложившейся системы за места здесь интриговали похлеще, чем при монаршем дворе. В итоге главкомы менялись туда-сюда что при царе, что при республике, ревностно следя за чужими успехами.
Так что Корнилов желал распределить места таким образом. Северным, самым сложным и беспокойным участком, наиболее подверженным разложению, отправился бы командовать генерал Каледин, казачий атаман, отстранённый теперь от командования войсками из-за того, что отказался поддержать демократизацию армии. Западным фронтом командовать стал бы его нынешний начальник штаба генерал Марков, Юго-Западным — генерал Деникин. Эти двое, конечно, лучше всего работают в паре друг с другом, но придётся их разлучить. Румынским фронтом формально командовал король Фердинанд, но фактически его обязанности исполнял генерал Щербачёв, и к его действиям у Корнилова никаких претензий не было. Румынский фронт стоял крепко и сопротивлялся вражеской пропаганде довольно успешно. А на Кавказский фронт вернулся бы генерал Юденич, снятый Керенским с должности за сопротивление указаниям Временного правительства.
Вот только это был идеальный, сферический в вакууме, вариант развития событий. Корнилов ясно понимал, что никто не даст ему проводить в жизнь все эти начинания, а левая пресса заклеймит его реакционером. Хотя визг про военную диктатуру и бонапартизм и так будет стоять до небес, стоит только его требованиям появиться в газетах. Корнилов время от времени мониторил прессу, и там уже опасались возвращения к старым временам, с тревогой глядя на возвращение смертной казни и прочие жёсткие меры.
Но с другой стороны, многие восхваляли его в самых лестных эпитетах, упражняясь в славословии, уже сейчас именуя его спасителем фронта и прочее, и прочее. Правая оппозиция усиленно прогревала общественное мнение.
Пока всё шло по плану. Корнилов успешно остановил бегущую армию, вернул её в окопы, и теперь в народе заслуженно считался самым популярным генералом, так что Керенский будет вынужден принять его требования и назначить его Верховным. Не потому что военный и морской министр Временного правительства сам того хотел, а потому что это было единственным выходом из сложившейся ситуации. Теперь эту ситуацию нужно развить таким образом, чтобы у правительства не осталось выбора, кроме как позвать Корнилова в диктаторы или члены директории.
Нет, он не собирался повторять ошибки истории и отправлять генерала Крымова в поход на Петроград, это путь в никуда. Вооружённое выступление это последний аргумент, прямой и простой, солдафонский, как унтер-офицерский стек, последний козырь, который будет бит левой пропагандой и дружным совместным отпором советов и правительства. Корнилов поступит мудрее.
Подали автомобиль. Слава богу, на этот раз обошлось без торжественного парада, построения и прочих вывертов воспалённого сознания местных начальников, Корнилов приказал всем продолжать работу, и тратить время на бесполезные построения они не осмелились, так что генерал вместе с полковником Голицыным уехал к вокзалу, где на запасных путях товарной станции ждал поезд. Генерал распорядился оборудовать отдельный вагон с беспроволочным телеграфом и радиоузлом. Точно как в бронепоезде Троцкого.
Оставшиеся в поезде текинцы и офицеры удивлённо смотрели на возвращение генерала, хотя ещё несколько часов назад им указано было ждать машину, которая отвезёт их в город, чтобы охранять Корнилова и там.
Генерал холодно ответил на всеобщие приветствия и вошёл в свой вагон, оставляя Голицыну право объяснить причину их возвращения.