Прибыть на вокзал удалось только в районе полудня, и оттуда Верховный безотлагательно отправился в Зимний дворец, на встречу с Керенским, а Филоненко поехал к своему покровителю, Борису Савинкову.
Поданный к вокзалу кабриолет, тарахтя слабосильным движком и кашляя сизым дымом, поехал по улицам столицы, и почти везде виднелись следы разрухи. Заколоченные окна, закрытые лавки, мусор на дорогах и тротуарах, обрывки флагов и транспарантов, переполненные урны и подсолнечная шелуха. Не так давно правительство Керенского силой разогнало демонстрации большевиков, и это, пожалуй, был единственный его мужской поступок, достойный уважения.
Здесь Верховного с цветами не встречали. Даже если кто-то и пришёл утром на Царскосельский вокзал, то опоздавшего Корнилова они не дождались. Да и в целом, в Петрограде балом правили Советы, крайне негативно относящиеся к назначению Корнилова и вообще к армии, так что, сидя в автомобиле, генерал нередко ловил на себе неприязненные взгляды прохожих.
Благо, ехать до Зимнего отсюда было не так далеко. Но взглянуть на Петроград образца 1917 года коренному петербуржцу оказалось крайне любопытно, и даже когда они выехали на Невский, который Корнилов никогда не любил, то он не смог удержаться и вертел головой, разглядывая витрины и вывески. Но одно генерал понял точно, лучше уж толпы туристов, чем разруха и разбитые витрины, сиротливо прикрытые фанеркой.
В Зимнем дежурил караул из юнкеров, пуская внутрь всех желающих, и Корнилов недовольно покосился на них, вытянувшихся смирно перед главнокомандующим. Дворец, который он неоднократно посещал и запомнил как величественный музей, теперь производил удручающее впечатление. Грязные, затоптанные полы, пустынные мрачные коридоры, в которых изредка появлялась фигура часового или дворцового служителя, в залах пустыми тёмными провалами зияли места, где портреты царей поснимали со стен, другие были завешаны брезентом или кисеёй. Ощущение было такое, будто хозяин этого дома только что умер, и дом заняли совершенно чужие люди, не умеющие и не хотевшие ценить красоту, блиставшую здесь ещё совсем недавно.
Керенский поселился в бывших покоях императора Александра III, в кабинете и библиотеке, так что про спальню императрицы это был обыкновенный навет, но сам факт того, что глава правительства самовольно занял покои во дворце, многих настраивал против него, и монархистов, и социалистов.
Верховного он принял в императорской библиотеке. Керенский снова вырядился в полувоенный френч, который сидел на нём, как на корове седло, некрасивое прямоугольное лицо будто просило кирпича. Корнилов, впрочем, как и всегда, пересилил себя и поздоровался с военным и морским министром, который изучал его холодным колючим взглядом.
— Здравствуйте, Лавр Георгиевич, — сказал Керенский, пожимая руку генералу.
Рука у министра оказалась холодная, мокрая и липкая, и Корнилову стоило больших усилий не вытереть её тут же о штанину.
Керенский указал на один из стульев, сам уселся за стол.
— Как дела на фронте? — склонив голову набок, спросил «гений русской революции».
Из Ставки ежедневно поступали доклады, и Корнилов ясно видел их лежащими на столе прямо перед Керенским.
— Могло бы быть и лучше, — сказал Корнилов.
Керенский вдруг рассмеялся. Чересчур наигранно и театрально.
— Если бы мы приняли все ваши меры? Со времени вашего назначения главковерхом каждое ваше обращение к правительству звучит как ультиматум, — сказал он.
— Дело не во мне и не в правительстве, а в обстановке на фронте. Она требует жёстких мер, — сказал Верховный.
— Что же, мне теперь в отставку подать? — всплеснув руками, воскликнул Керенский.
Корнилов покосился на него, помолчал, осторожно подбирая слова. Поддаваться на такую грубую провокацию нельзя.
— Я считаю, Александр Фёдорович, что влияние ваше заметно снизилось, — начал генерал. — Но как избранный вождь демократических партий вы должны оставаться во главе правительства.
Керенский тут же принял горделивую позу, дотронувшись до гладко выбритого подбородка. Верховный, чтобы сменить щекотливую тему, протянул ему копию записки с изложенной программой действий, которую накануне критиковал Филоненко.
— Так-так… — пробормотал Керенский, пробегая взглядом по ровным строчкам. Лицо его ничего не выражало.
— На этом вынужден с вами распрощаться, Александр Фёдорович, — произнёс Корнилов, поднимаясь со своего места.
— Да-да… Родина зовёт! — воскликнул Керенский, и генерал едва не скривился от отвращения к этому адвокатишке.
Верховный быстрым шагом вышел из кабинета и Зимнего дворца, направляясь к автомобилю. Его ждала ещё одна встреча.
— Набережная Мойки, 67, — приказал генерал, располагаясь в машине. — К Савинкову.
Впечатление от разговора с Керенским было совершенно ясное, и генерал недоумевал, как этот пустозвон вообще пробился на такие высоты. Хотя если вспомнить, что Керенский был масоном в одной ложе вместе с председателем Петросовета Чхеидзе, то всё становилось понятно. Да и оратором всё же он был неплохим, и в сочетании с парадоксальной популистской программой быстро стал любимцем толпы. Демократия, мать её. Надо срочно заниматься созданием НРПР и просачиваться во все ветви власти.
Ехать от Зимнего по полупустым улицам оказалось едва ли пять минут, и вскоре автомобиль остановился у Красного моста. Корнилов помнил это здание с памятной табличкой о том, что в нём В. И. Ленин выработал основные положения создания Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Бывший (или будущий) наркомат по военным делам, а теперь здание военного министерства.
Он прошёл через просторную светлую парадную, поднялся к Савинкову. Филоненко давно уже был здесь и наверняка проехался тому по ушам насчёт записки, но что-то подсказывало генералу, что особого влияния он оказать не мог. Филоненко напоминал ему шакала Табаки из советского мультфильма.
Новоиспечённый товарищ военного министра принял Верховного гораздо теплее, чем сам военный министр. Они пожали друг другу руки, а Филоненко, который тоже был тут, лишь смерил генерала неприязненным взглядом.
— Только что от Керенского, — пояснил генерал.
— Да? — Савинков усмехнулся в усы. — И как он воспринял этот доклад?
— Никак. Ничего конкретного он не сказал, — произнёс Корнилов.
Как, впрочем, и всегда. Много слов, мало смысла.
— Я тоже успел ознакомиться, — сказал Савинков. — Определённо, требует доработки.
— Время не ждёт, — сказал Корнилов. — Всё это нужно было сделать ещё вчера.
— Да, но в данный момент общество эти меры не поймёт и не примет, — вздохнул Савинков, приводя в порядок бумаги на столе. — Так что я прошу вас пока воздержаться от оглашения этой записки.
— Скоро будет уже поздно что-то предпринимать, — хмуро произнёс Корнилов.
— В министерстве аналогичные меры уже прорабатываются, — сказал Савинков. — Само собой, не точно такие же, но похожие.
— Могу я ознакомиться с проектом? — спросил Верховный.
— Он ещё на обсуждении, — немного помедлив с ответом, произнёс Савинков.
— Зная любовь нашего правительства к совещаниям, это может затянуться надолго, — хмыкнул генерал.
— Уверяю вас, в самом ближайшем времени этот вопрос будет решён, — сказал Савинков, поднимаясь из-за стола.
Верховный кивнул, полностью уверенный в обратном. Он прекрасно знал, как бюрократическая машина могла затягивать проекты, необходимые как можно скорее. А если принять во внимание то, что в правительстве сидят люди, которым развал армии выгоден больше, чем победа в войне, то можно было не сомневаться, что они пойдут на любые уловки, чтобы отменить эти законопроекты. Чернов — немецкий агент, Милюков — английский, и если бы это было возможно в данный момент, генерал развешал бы всё правительство на фонарях, но пока он вынужден был стискивать зубы и фальшиво улыбаться.
Савинков бросил быстрый взгляд на часы.
— Кажется, нам с вами пора обратно в Зимний, — произнёс он. — Правительство желает послушать ваш доклад об обстановке на фронтах.