— Ксения, я понимаю Ваши чувства, но господин Тюхтяев не был Вам мужем, так что траур по нему соблюдать странно. — графиня Ольга нервно постукивала кольцами о край чайной чашки. Темно-русые прядки, уложенные в модную прическу, подчеркивали своим совершенством упрек серых глаз.
А по мне так очень странно, если не сказать кощунственно, ходить по балам, когда над моим женихом еще могила не осела. Но Ольге виднее, конечно. И я китайским болванчиком посещаю приемы и вечеринки в честь Рождества и Нового Года. Прошлый сезон был куда как радостнее, с предвкушением чуда, с наивными страхами и трогательными перепалками с Тюхтяевым. Я напоминаю себе, что началось Рождество тогда с двух трупов и чудом сорвавшегося теракта в резиденции моего свекра, графа Татищева, и в целом год в этом отношении не задался, но вспоминается только хорошее. Вот он приносит мне шампанское с соломинкой, когда я мучаюсь в костюме мумии на великокняжеском балу, вот мы препираемся накануне Ходынской трагедии, вот мерзнем в подвале на Большой Морской, похищенные заговорщиками. Там он впервые поцеловал меня, кстати. Слезы бы очистили эту тоску, но их нет. Ни разу не плакала после его смерти. Отомстила и живу дальше — пустая, выжженная, наполненная лишь злостью, как ядовитым газом. Фурия. И стоит закрыть глаза вечером — я вновь оказываюсь в экипаже, чувствую прикосновение его губ и пытаюсь, но не успеваю предупредить его об опасности. Снова и снова мир разлетается на куски, а мне остается лишь боль, которая становится не слабее, но привычнее день ото дня.
В Святки доставили пакет из модного дома Уорта. Все внутренности словно схватила огромная когтистая лапа и выкрутила. Ни я, ни Ольга не вспомнили, что заказ на свадебное платье нужно отменить. Не прикасаясь к пакету приказала Усте спрятать его в сундуке. Это, конечно, знак, но вот чего? Евдокия к вечеру пришла наверх и попросила разрешения перекрестить меня своей семейной иконой, долго плакала. Боятся, что мертвый жених заберет меня с того света что ли? Да я и не против.
Оказалось, что после той ноябрьской трагедии в некоторых изданиях объявление о гибели неизвестного человека у дома графа Татищева мирно соседствовали с объявлением о грядущей женитьбе статского советника М.Б. Тюхтяева и вдовствующей графини Татищевой. Граф успел спрятать все газеты, но по такому случаю я посетила публичную библиотеку и убедилась. Так что платье было уже совсем мрачным напоминанием.
Ночью, тайком от всех, достала его и подвесила на двери. Я была бы потрясающе красивой невестой — нежно-нежно воздушное кружево цвета пены капучино, невероятная, сияющая светлым золотом фата, пачка кружевных нижних юбок… Ему бы понравилось. Да что там говорить, мне и самой нравилось.
Признаюсь, боялась дня своей несостоявшейся свадьбы. Думала вообще уехать из города на несколько дней — но куда бежать от себя? С утра навестила запорошенный снегом холмик, на который положила золотой ободок обручального кольца. Размер я определила по памяти, но надеюсь, ему там приятно. Потом заехала в Спас На Крови, но даже там благодать на меня не снизошла. Самое удивительное, что и случившееся на Финском заливе вообще не воспринимается как собственное действие — только как пересказ из третьих уст. Моя история закончилась на татищевском курдонере.
Дома я зашла в ту гостевую, в которой летом выхаживала Тюхтяева, вытянулась на кровати и попыталась восстановить в памяти тот суматошный, но счастливый период. Со стены слегка равнодушно взирала озорница в перьях, а прототип искал смысл в дальнейшем существовании. Вселенная уже не первый раз намекает, что подвиги на любовном фронте мне удаются все хуже и хуже, так что стоит сделать выводы и сконцентрироваться на тех задачах, о которых я думала раньше. Мечталось же победить все плохое во имя всего хорошего? Самое время начинать.
Для воплощения планов опять же требовалось активное мужское участие, и лучше всего на роль проводника подошел бы склонный к мистицизму сотрудник Генштаба, которому дух Суворова начнет давать дельные военные советы. Ну или что-то в этом роде подобрать. И для всех планов нужно вести гиперактивную светскую жизнь, так что Ольга снова оказалась права — пора выходить в люди.
Очередное шикарное вечернее платье. Синее, с глубоким декольте. Элегантная прическа, глянцевый макияж — едва заметный из микса ужасной местной и инфернальной косметики будущего. Подобрать достойные украшения из Петиного наследства и вперед — на подвиги. Новые мужчины, уже знакомые женщины, а порой наоборот. У кого-то спросить о здоровье любимой собачки, у кого-то про вязку лучшей лошади. Похвалить кружево на платье, выслушать очередные сплетни, расспросить генерала о Крымской войне (и в девятый раз за неделю выслушать описание единственной за карьеру удачной атаки), а вот с этим милейшим юношей можно обсудить толщину полосок на галстуке, модную в этом сезоне. Строго отмеренная доза кокетства, нормированные улыбки, немного лести, немного колкостей. Хороший коктейль, если уж быть честной с собой. Графиня Ольга, моя свекровь, пусть биологически и младше на два года (и на четыре старше по документам), очень довольна. Теперь меня не стыдно выпускать в люди, пусть и самой кажется, что это гламурный выпуск «Ходячих мертвецов». И точно налитая порция вискаря перед сном. Чтобы просто заснуть.
День, еще один. Скоро что ли пост?
Лучше бы работала до сих пор та калитка — наплевав на богатство и положение в обществе, сбежала бы не глядя туда, где ничто не напомнит мне о несбывшихся надеждах и неосуществленных планах. А еще лучше — найти другую, в утро второго ноября — и если не пролезть, так хоть предупредить эту дурочку пропустить бал. Но лимит моих путешествий, видимо, уже исчерпался.
О случившемся со мной практически никто не говорит, но информационный шлейф явно присутствует — флиртуют только отчаянно разорившиеся, игроманы или завзятые дуэлянты. Уж и не знаю, кого бы выбрать. А выбирать кого-то уже точно надо. Одиночество накрывает удушливой лавиной каждый день, и алкоголь от этого не помогает, откровенно говоря. Как справляются эмигранты, я примерно в курсе — несколько моих одноклассников успешно осваивали в свое время самые разные континенты. Но ни скайп, ни сеансы психотерапии, ни транквилизаторы, ни даже занятия йогой мне здесь не светят, а значит нужно справляться как-то самостоятельно и придумывать что-то свое. Даже когда утром пялишься в потолок и нет сил поднять одеяло.
С очередного понедельника пообещала себе начать новую жизнь — без алкоголя и самобичевания. Несколько минут под ледяным душем, часовая прогулка на Лазорке, распланированный до последней минуты день: изучение новостей, деловые встречи с наконец переехавшим сюда купцом Калачевым, старым товарищем и благодетелем, его поставщиками, чай у графини Ольги, литературный вечер у Зданкевичей. И завтра тоже расписываем каждую минуту, чтобы вечером упасть в постель без сновидений.
А вот как раз у Зданкевичей — святые все же люди, относятся ко мне как нормальной, хотя о беде моей слышали, и не требуют фонтанировать радостью — встретился мне удивительный человек.
Николай Федорович Анненский — брат известного поэта, руководитель статистического департамента городской управы Санкт-Петербурга, этакий картинный красавец с курчавой бородой, растущей вперед почти параллельно земле. В профиль уж очень хорош. Я не имею на него видов, он едва ли не старше Николая Владимировича, но язык подвешен великолепно. Именно он и вещал о грядущем.
То есть начал он с обсуждения какой-то широко известной в этих узких кругах литературной новинки, причем как я ни вслушивалась, не поняла, кто же гениальный автор и о чем вообще речь. Мы тихо переговаривались с женой Зданкевича, Агнессой Витольдовоной. На редкость обаятельная полька, она исхитрялась создать удивительно теплую обстановку вокруг и обожала сплетни.
— О, Ксения, это удивительнейший человек, праправнук того самого Ганнибала, Абрама Петровича. Рассорился с отцом, жутко, по какому-то семейному денежному делу, и вместо чиновничьей службы поступил в университет. Вроде бы даже, — она это уже совсем шепотом произносила. — в народовольцах состоял.
Конечно, где бы еще с твоим мужем знакомство сводить — только по кружкам, да по собраниям. После смерти Тюхтяева я считалась уже безопасной для обсуждения подобных вольных тем.
— Но Вы не подумайте, Ксения, ничего такого. — она осеклась, вспомнив историю двухмесячной давности. — Милейший человек, убежденный пацифист.
Этот самый пацифист как раз воодушевленно обличал падение нравов современной Российской Империи. О, люди, вам еще «Дом-2» не показывают, не на что жаловаться еще.
— Его жена, Александра Никитична, известная детская писательница. Вы же, возможно, сами на ее книгах выросли!
Я невнятно промычала — понятия не имею о чем она писала. Из столь антикварных писательниц только Чарскую слету могу вспомнить.
— Вспомните, Вы не могли не читать «Робинзона Крузо!» Госпожа Анненская как раз переработала его для деток.
О, вот кому надо сказать спасибо за то, что прочитав весьма себе живенькую русскую версию, я как по битому стеклу тащилась через унылый и мрачный подлинник? Уже с большим уважением я покосилась на пятидесятишестилетнюю грузную даму.
— Сейчас у нее частная школа. А Николай Федорович как раз возглавил статистическую службу и пришел рассказать нам о грандиозной переписи населения всей Империи.
Первая перепись населения в Российской Империи организована несколько иначе, чем мы привыкли — полторы сотни тысяч переписчиков в один день выйдут в народ 28 января и составят всю картину страны. Перепись будет пофамильной, так что вопросов об анонимности больше не возникнет, и секретов от государства тоже. Повезло мне, что легализовалась до этой свистопляски.
— И, господа, дело чести любого образованного человека помочь в такой работе. — продолжал распинаться бородач. — Даже известнейший драматург Антон Павлович Чехов тоже изъявил желание.
Ну раз Антон Павлович изъявил, то мне сам Господь велел. Хоть с кем-то пообщаюсь на вольные темы.
— Николай Владимирович, я хочу поучаствовать в переписи населения. Может быть в Вичугу съездить? — родственников, которым так и не удалось сбыть меня с рук, я навестила ближайшим же утром.
Граф сглотнул и переспросил.
— Что-что ты хочешь?
— Может быть, Вы с кем-нибудь поговорите? — я трогательно промокнула глаза. — Хорошее дело, государственное. И Вам можно будет при случае сказать, что вся семья задействована в таком богоугодном занятии.
— Ксения… — он только начал нависать над столом, как я уткнулась в платок. Черт, вот хоть бы одну слезинку выдавить! А так пришлось луковый сок закапывать.
Товарищ министра внутренних дел присел в свое огромное, роскошное кресло.
— Ну не плачь только.
— Я… Я не могу больше дома. Мне бы немного развеяться… — всхлипываю я и только одним глазом подглядываю.
Граф нервно закуривает и мы в тишине наблюдаем за клубами дыма.
— Может быть тебе в Европу съездить? На воды там куда… Ольга с удовольствием составит компанию… — надумал родственник, добив очередную сигарету.
— Смотреть на скучающих дам, озабоченных надуманными проблемами? — язвительно уточнила я.
— Ну не хочешь же ты пойти по стопам госпожи Блаватской? — родич подхватил иронию.
А что, Елена Петровна по своему времени была прогрессивнейшей женщиной — мало кому в первой половине девятнадцатого века удалось так встряхнуть свет и сохранить место в обществе. О ней сейчас мало кто знает, а я в школе еще реферат написала о знаменитых земляках. Так вот, госпожа Блаватская родилась в Екатеринославе, а в Саратов попала, когда ее деда, Андрея Михайловича Фадеева в 1841 году назначили губернатором. Я видела их дом в девяносто третьем — в моем детстве там уже безликая бетонная коробка книгоиздательства появилась, а сейчас еще можно прикоснуться к гнезду выдающегося российского мистика и теософа. В тринадцать лет девушка отправилась учиться музыке в Париж и Лондон без сопровождающих лиц и (тут я ее очень понимаю) оценила прелести путешествий. В общем-то с тех пор практически не останавливалась. В восемнадцатилетнем возрасте девица выскочила замуж за человека гораздо старше себя, вела себя крайне дерзко и непокорно, и сбежала от него через три месяца. Навсегда, как оказалось. Через Одессу, Керчь и Константинополь совсем юная барышня отправилась в кругосветное путешествие. Задолго до появления отелей all-inclusive побывала в Каире, где изучала местные верования, посетила Грецию, Европу, Средний Восток, Индию. Будучи талантливой пианисткой, покорила Лондон, Нью-Йорк, наравне с простыми колонистами путешествовала на Дикий Запад, открыла для себя Скалистые горы, Японию, Сингапур. Периодически возвращаясь на родину наша героиня не только пристрастила друзей, родственников и знакомых к спиритизму и мистицизму, но и не оставляла тяги к приключениям, побывав в Сирии, на Балканах, в Венгрии. Есть версия, что, переодетая в мужское платье, даже принимала участие в восстании Гарибальди, где получила ранения, которые долечивала потом в Лхасе.
В сорок четыре года вновь вступает в брак с американским на этот раз гражданином, вскоре получает гражданство США и остаток жизни посвящает созданному ею же Теософскому обществу. Прожившая всего пятьдесят девять лет, не имевшая семьи, она оставила после себя множество учеников и последователей, снискала мировую славу и в мое время — практически полное забвение в России.
Так что в качестве примера она мне бы и не помешала, только вот внутренней потребности открывать духовные глубины я что-то не ощущаю. Хотя вот она-то бы поверила в мою сумасбродную историю. А может быть и есть что-то в этом всем — путешествовать, воевать, изучать что-то новое, неизведанное, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями… Но мне хочется вновь забраться в кокон одеяла и ни о чем не думать. Так что глобальные эзотерические открытия покуда пусть подождут.
— Елена Петровна, конечно, выдающаяся женщина, но я не хочу менять мир, Николай Владимирович. — я покрутила в руках платок. — А вот в Вичуге бы могла с удовольствием обойти крестьянские дома с анкетами. Все же вряд ли у Вас там вдруг началась поголовная грамотность.
Николай Владимирович пожевал губы и вдруг согласился. Даже больше того — за чаем графиня так расписывала мое решение, что заразила подобным социальным волонтерством нескольких своих приятельниц. И тут бы насторожиться, но я все еще пребывала в своей студеной прострации.
С Николаем Федоровичем мы встретились в рабочем кабинете свекра. Я изобразила дежурную улыбку, а тот покосился с легкой досадой и усталостью.
— И вот, сударь мой, вдова графа Петра Николаевича, Ксения Александровна, решила поучаствовать в твоем деле. — рокотал голос графа, а я ела глазами посетителя. И то ли мольба моя сработала, то ли авторитет графа Татищева, но вручили мне означенное количество бланков, нагрудную бляху с эмблемой и личным номером, несколько раз зачитали инструкции и отправили в большое путешествие.
На перроне товарищ министра занял собой все пространство и долго и нудно напутствовал, распространяясь как о пользе дела государственного (я остолбенела — неужели так привык работать на публику, что между чиновниками и мной уже разницу не видит), так и о важности личного участия любого привилегированного сословия в жизни страны. Стоящий рядом невзрачный журналист торопливо конспектировал, графиня Ольга с волнением и нежностью любящей матери взирала на мою скромную персону, а я начала тяготиться этим спектаклем. К чему такое, если до того ни разу подобной помпы не устраивали?
— О, и чуть не запамятовал! — любезный papa картинно хлопнул себя по голове. — Для безопасности тебе, Ксения Александровна, сопровождение полагается.
Точно, не мог он просто так все это спустить. Я старалась собрать брови и челюсти в одно лицо покуда из-за спины родича выткался юноша бледный со взором горящим. Рослый, пусть и ниже Николая Владимировича, тускло-блондинистый, с небесно-голубыми глазами и пухлыми губами, он выглядел как ни разу не бывавший на солнце узник подземелья. Форменный мундир МВД сидел на нем похлеще, чем на мне — платья купчихи Калачевой в первые дни в данном измерении, так что картинка бедного родственника становилась полной. Остался лишь один вопрос — чьего?
— Это племянник вдовы моего троюродного кузена, Марии Аркадьевны Чемезовой, да вы же встречались в Москве во время коронации, помните, Андрей Григорьевич Деменков. — со знакомым уже хищным блеском серых глаз защебетала свекровь и подвела жертвенного агнца поближе ко мне.
Во время коронации меня представили нескольким сотням человек, которых я так и не запомнила. Когда сообразила, что записывать надо — уже больше половины позабылись. Ну была там нескончаемая орда малообеспеченных родственников губернаторской жены, о которых сам властительный чиновник отзывался порой весьма колко, но тогда меня не рассматривали с практической точки зрения. С тех пор я избегала семейных посиделок, зато они сами нагнали даже такую затворницу.
— П-п-поч-ч-чту з-за ч-ч-ч-честь. — неловко щелкнул он каблуками.
Ему лет-то сколько? Двадцать? Эти люди меня вообще за кого держат? Даже если принять во внимание, что о моем биологическом возрасте здесь не знают, да и самой пора бы помнить только одну биографию Ксении Нечаевой, мне уже двадцать шесть. Для женщины — солидный возраст, когда на подобных малолеток уже не бросаются без нужды. Но графиня Ольга твердо вознамерилась устроить всеобщее счастье, невзирая на желания своих жертв.
— Андрей Григорьевич теперь приписан к моему ведомству. — в лице графа мелькнуло что-то, что при должном оптимизме можно назвать смущением. — И тоже очень заинтересован переписью населения.
Отказываться поздно, бежать некуда, и я под несколькими парами глаз подаю руку для приветствия.
Мальчик долго рассматривает ее в недоумении, потом неловко пожимает. И тут звучит спасительный гудок, под который мы спешно грузимся в вагон.