Сочинения. В 2-х томах - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

«ПЕСНОСЛОВ» [1]

Сосен перезвон

Александру Блоку –

Нечаянной Радости

1В златотканые дни сентября

В златотканные дни СентябряМнится папертью бора опушка.Сосны молятся, ладан куря,Над твоей опустелой избушкой.Ветер-сторож следы стариныЗаметает листвой шелестящей.Распахни узорочье сосны,Промелькни за березовой чащей!Я узнаю косынки кайму,Голосок с легковейной походкой…Сосны шепчут про мрак и тюрьму,Про мерцание звезд за решеткой,Про бубенчик в жестоком пути,Про седые бурятские дали…Мир вам, сосны, вы думы мои,Как родимая мать, разгадали!В поминальные дни СентябряВы сыновнюю тайну узнайте,И о той, что погибла, любя,Небесам и земле передайте.

2Весна отсияла. Как сладостно больно

Весна отсняла… Как сладостно больно,Душой отрезвяся, любовь схоронить.Ковыльное поле дремуче раздольно,И рдяна заката огнистая нить.И серые избы с часовней убогой,Понурые ели, бурьяны и льныСуровым безвестьем, печалию строгой —«Навеки», «Прощаю», — как сердце полны.О, матерь-отчизна, какими тропамиБездольному сыну укажешь пойти;Разбойную ль удаль померять с врагами,Иль робкой былинкой кивать при пути?Былинка поблекнет, и удаль обманет,Умчится, как буря, надежды губя;Пусть ветром нагорным душа моя станетПророческой сказкой баюкать тебя.Баюкать безмолвье и бури лелеять,В степи непогожей шуметь ковылем,На спящие села прохладою веятьИ в окна стучаться дозорным крылом.

3Наша радость, счастье наше

Наша радость, счастье нашеНе крикливы, не шумны,Но блаженнее и краше,Чем младенческие сны.В серых избах, в казематахВ нестерпимый крестный часСмертным ужасом объятыхНе отыщется меж нас.Мы блаженны, неизменны,Веря любим и молчим,Тайну Бога и вселеннойВ глубине своей храним.Тишиной безвестья живы,Во хмелю и под крестом,Мы — жнецы вселенской нивыВечеров уборки ждем.И хоть смерть косой тлетворнойНам грозит из лет седых,Он придет, нерукотворныйВек колосьев золотых.

4Вечер ржавой позолотой

Вечер ржавой позолотойКрасит туч изгиб.Заболею за работойПод гудочдый хрип.Прибреду в подвальный угол —В гнилозубый рот.Много страхов, черных пугалТемень приведет.Перепутает с просонкаСтрелка ход минут…Убаюкайте совенка,Сосны, старый пруд!Мама, дедушка Савелий,Лавка глаже щек…Темень каркнет у постели:«Умер паренек».«По одежине — фабричный,Обликом — белес»…И положат в гроб больничныйЛавку, старый лес.Сказку мамину на сердце,В изголовье — пруд,Убиенного младенцаАнгелы возьмут.К деду Боженьке, рыдая,Я щекой прильну:«Там, где гарь и копоть злая,Вырасти сосну!»«Страшно, дедушка, у домныГолубю-душе…»И раздастся голос громныйВ Божьем шалаше:«Полетайте, серафимы,В преисподний дол!Там для пил неуязвимыйВырастите ствол.Расплесните скатерть хвои,Звезды шишек, смоль,Чтобы праведные НоиУтолили боль.Чтоб от смол янтарно пегий,Как лесной закат,Приютил мои ковчегиХвойный арарат».

5Я говорил тебе о Боге,

Я говорил тебе о Боге,Непостижимое вещалИ об украшенном чертогеС тобою вместе тосковал.Я тосковал о райских кринах,О берегах иной земли,Где в светло-дремлющих заливахБлуждают сонно корабли.Плывут преставленные душиВ незатемненный далью путь,К Материку желанной сушиОт бурных странствий отдохнуть.С тобой впервые разгадалиМы очертанья кораблей,В тумане сумеречной дали,За гранью слившихся морей.И стали чутки к откровеньюНезримо веющих сирен,Всегда готовы к выступленьюИз Лабиринта бренных стен.Но иногда мы чуем обаОшибки чувства и ума:О неужель за дверью гробаНас ждет неволя и тюрьма?Все так же будет вихрь попутныйКрутить метельные снега,Синеть чертою недоступнойВдали родные берега?Свирелью плачущей сиреныТомить пугливые сердца,И океан лохмотья пеныШвырять на камни без конца?

(1908)

6. ПАХАРЬ

Вы на себя плетете петлиИ навостряете мечи.Ищу вотще: меж вами нет лиРассвета алчущих в ночи?На мне убогая сермяга,Худая обувь на ногах,Но сколько радости и благаСквозит в поруганных чертах.В мой хлеб мешаете вы пепел,Отраву горькую в вино,Но я как небо мудро-светел,И не разгадан как оно.Вы обошли моря и сушу,К созвездьям взвили корабли,И лишь меня — мирскую душу,Как жалкий сор пренебрегли.Работник Господа свободныйНа ниве жизни и труда,Могу ль я вас, как терн негодный,Не вырвать с корнем навсегда?

7Я был прекрасен и крылат

Я был прекрасен и крылатВ Богоотеческом жилище,И райских кринов ароматМне был усладою и пищей.Блаженной родины лишенИ человеком ставший ныне,Люблю я сосен перезвон,Молитвословящий пустыне.Лишь одного недостаетДуше в подветренной юдоли,Чтоб нив просторы, лоно водНе оглашались стоном боли,Чтоб не стремил на брата братВраждою вспыхнувшие взгляды,И ширь полей как вертоградЦвела для мира и отрады,И чтоб похитить человекВенец Создателя не тщился,За что, отверженный навек,Я песнокрылия лишился.

8. ГОЛОС ИЗ НАРОДА

Вы — отгул глухой, гремучей,Обессилевшей волны,Мы — предутренние тучи,Зори росные весны.Ваши помыслы — ненастье,Дрожь и тени вечеров,Наши — мирное согласьеТяжких времени шагов.Прозревается лишь в книгеВами мудрости конец, —В каждом облике и мигеНаш взыскующий Отец.Ласка матери-природыВас забвеньем не дарит, —Чародейны наши водыИ огонь многоочит.За слиянье нет поруки,Перевал скалист и крут,Но бесплодно ваши стукиВ лабиринте не замрут.Мы как рек подземных струиК вам незримо притечем,И в безбрежном поцелуеДуши братские сольем.

9Просинь — море, туча — кит,

Просинь — море, туча — кит,А туман — лодейный парус.За окнищем мороситНе то сырь, не то стеклярус.Двор — совиное крыло —Весь в глазастом узорочьи.Судомойня — не село,Брань — не щекоты сорочьи.В городище, как во сне,Люди — тля, а избы — горы.Примерещилися мнеБеломорские просторыГомон чаек, плеск весла,Вольный промысел ловецкий:На потух заря пошла,Чуден остров Соловецкий.Водяник прядет кудель,Что волна, то пасмо пряжи…На извозчичью артельЯ готовлю харч говяжий.Повернет небесный китХвост к теплу и водополью…Я как невод, что лежитНа мели, изьеден солью.Не придет за ним помор —Пододонный полонянник…Правят сумерки дозор,Как ночлег бездомный странник.

(1911)

10Осенюсь могильною иконкой

Осенюсь могильною иконкой,Накормлю малиновок кутьей,И с клюкой, с дорожною котомкойЗакачусь в туман вечеровой.На распутьях дальнего скитанья,Как пчела медвяную росу,Соберу певучие сказаньяИ к тебе, родимый, принесу.В глубине народной не забытымТы живешь, кровавый и святой…Опаленным, сгибнувшим, убитым,Всем покой за дверью гробовой.

11В морозной мгле, как око сычье,

В морозной мгле, как око сычье,Луна-дозорщица глядит;Какое светлое величьеВ природе мертвенной сквозит.Как будто в поле, мглой объятом,Для правых подвигов и сил,Под сребротканным снежным платомПрекрасный витязь опочил.О кто ты, родина? Старуха?Иль властноокая жена?Для песнотворческого духаТы полнозвучна и ясна.Твои черты январь-волшебникТуманит вьюгой снеговой,И схимник-бор читает требник,Как над умершею тобой.Но ты вовек неуязвимаДля смерти яростных зубов.Как мать, как женщина любимаСемьей отверженных сынов.На их любовь в плену угрюмом,На воли пламенный недугТы отвечаешь бора шумом,Мерцаньем звезд да свистом вьюг.О изреки: какие боли,Ярмо какое изнести,Чтоб в тайники твоих раздолийОткрылись торные пути?Чтоб, неизбывная доселе,Родная сгинула тоскаИ легкозвоннее метелиСлетела песня с языка?

12Сердцу сердца говорю:

Сердцу сердца говорю:Близки межи роковые,Скоро вынесет ладьюНа просторы голубые.Не кручинься и не плачь.Необъятно и бездумно,Одиночка и палач —Все так ново и безумно.Не того в отшедшем жаль,Что надеждам изменило,Жаль, что родины печальЖизни море не вместило.Что до дна заметеноЗарубежных вьюг снегами,Рокоча как встарь, оноНе заспорит с берегами.

13Холодное как смерть, равниной бездыханной

Холодное как смерть, равниной бездыханнойБолото мертвое раскинулось кругом,Пугая робкий взор безбрежностью туманной,Зловещее в своем молчаньи ледяном.Болото курится как дымное кадило,Безгласное как труп, как камень мостовой.Дитя моей любви, не для тебя ль могилуГотовит здесь судьба незримою рукой!Избушка ветхая на выселке угрюмомТебя изгнанницу святую приютит,И старый бор печально-строгим шумомВ глухую ночь невольно усыпит.Но чуть рассвет затеплится над бором,Прокрякает чирок в надводном тростнике,Болото мертвое немерянным просторомТебе напомнит вновь о смерти и тоске.

14Ты все келейнее и строже,

Ты все келейнее и строже,Непостижимее на взгляд…О кто же, милостивый Боже,В твоей печали виноват?И косы пепельные глаже,Чем раньше, стягиваешь ты,Глухая мать сидит за пряжейНа поминальные холсты.Она нездешнее постигла,Как ты, молитвенно-строга…Блуждают солнечные иглыПо колесу от очага.Зимы предчувствием объяты,Рыдают сосны на бору;Опять глухие казематыТебе приснятся ввечеру.Лишь станут сумерки синее,Туман окутает реку, —Отец, с веревкою на шее,Придет и сядет к камельку.Жених с простреленною грудью,Сестра, погибшая в бою, —Все по вечернему безлюдьюСойдутся в хижину твою.А Смерть останется за дверью,Как ночь, загадочно темна.И до рассвета суеверьюТы будешь слепо предана.

15О ризы вечера, багряно-золотые,

О ризы вечера, багряно-золотые,Как ярое вино пьяните вы меня!Отраднее душе развалины седыеТуманов — вестников рассветного огня.Горите же мрачней, закатные завесы!Идет Посланец Сил, чтоб сумрак одолеть;Пусть в безднах темноты ликуют ночи бесы,Отгулом вторит им орудий злая медь.Звончее топоры поют перед рассветом,От эшафота тень черней — перед зарей…Одежды вечера пьянят багряным цветом,А саваны утра покоят белизной.

16. ПРОГУЛКА

Двор, как дно огромной бочки,Как замкнутое кольцо;За решеткой одиночкиЧье-то бледное лицо.Темной кофточки полоски,Как ударов давних след,И девической прическиВ полумраке силуэт.После памятной прогулки,Образ светлый и родной,В келье каменной и гулкойБуду грезить я тобой.Вспомню вечер безмятежный,В бликах радужных балкон,И поющий скрипкой нежнойЗа оградой граммофон.Светло-крашеную шлюпку,Весел мерную молву,Рядом девушку-голубку —Белый призрак наяву…Я все тот же — мощи жаркойНе сломил тяжелый свод…Выйди, белая русалка,К лодке, дремлющей у вод!Поплывем мы… Сон нелепый!Двор, как ямы мрачной дно,За окном глухого склепаИ зловеще и темно.

(1907)

17Я надену черную рубаху,

Я надену черную рубаху,И вослед за мутным фонаремПо камням двора пройду на плахуС молчаливо ласковым лицом.Вспомню маму, крашеную прялку,Синий вечер, дрему паутин,За окном ночующую галку,На окне любимый бальзамин,Луговин поемные просторы,Тишину обкошенной межи,Облаков жемчужные узорыИ девичью песенку во ржи:Узкая полосынькаКлинышком сошлась, —Не во-время косынькаНа две расплелась,Развилась по спинушке,Как льняная плеть, —Не тебе-детинушкеДевушкой владеть.Деревца вилавогоС маху не срубить, —Парня разудалогоСилой не любить.Белая березынькаКлонится к дождю…Не кукуй, загозынька,Про судьбу мою…Но прервут куранты крепостныеПесню-думу боем роковым…Бред души! То заводи речныеС тростником поют береговым.Сердца сон кромешный как могила!Опустил свой парус рыбарь-день.И слезятся жалостно и хилоОгоньки прибрежных деревень.

(1911)

18Темным зовам не верит душа,

Темным зовам не верит душа,Не летит встречу призракам ночи.Ты как осень ясна, хороша,Только строже и в ласках короче.Потянулися с криком в отлетЖуравли над потусклой равниной.Как с природой, тебя эшафотНе разлучит с родимой кручиной.Не однажды под осени плач,О тебе — невозвратно далекой,За разгульным стаканом палачГоловою поникнет жестокой.

19Безответным рабом

«Безответным рабомЯ в могилу сойду,Под сосновым крестомСвою долю найду».Эту песню певалМой страдалец-отец,И по смерть завещалДопевать мне конец.Но не стоном отцовМоя песнь прозвучит,А раскатом громовНад землей пролетит.Не безгласным рабом,Проклиная житье,А свободным орломДопою я ее.

(1905)

20Есть на свете край обширный

Есть на свете край обширный,Где растут сосна да ель,Неисследный и пустынный, —Русской скорби колыбель.В этом крае тьмы и горяЕсть забытая тюрьма,Как скала на глади моря,Неподвижна и нема.За оградою высокойИз гранитных серых плит,Пташкой пленной, одинокойВ башне девушка сидит.Злой кручиною объята,Все томится, воли ждет,От рассвета до заката,День за днем, за годом год.Но крепки дверей запоры,Недоступно страшен свод,Сказки дикого простораВ каземат не донесет.Только ветер перепевныйШепчет ей издалека:«Не томись, моя царевна,Радость светлая близка.За чертой зари туманной,В ослепительной броне,Мчится витязь долгожданныйНа вспененном скакуне».

21По тропе-дороженьке

По тропе-дороженькеМогота ль брести?..Ой вы, руки, ноженьки, —Страдные пути!В старину по кладочкамТачку я катал,На привале давечаВспомнил, — зарыдал.На заводском промыслеЖизнь не дорога…Ой вы, думы-розмысли,Тучи да снега!

22Я пришел к тебе убогий,

Я пришел к тебе убогий,Из отшельничьих пустынь,От родимого порогаПилигрима не отринь.Слышишь, — пеною студеройМоре мечет в берега…Приюти от ночи темной,Обогрей у очага:Мой грозою сорван парус,И челнок пучиной взят, —Отложи на время гарус,Подыми от прялки взгляд…Расскажи про край родимый,Хорошо ль живется в нем,Все лежит он недвижимыйПод туманом и дождем?Как и прежде, мглой повиты,В брызгах пенистых валов,Плачут серые гранитыУ пустынных берегов?Если «да» в ответ услышуРоковое от тебя, —Гробовую буду нишуЯ готовить для себя.Если ж «нет»… Рокочет злаяНепогода без конца.Ты молчишь, не подымаяБездыханного лица.К заповедному приходуРоковое допряла,И орлиную свободуРаньше родины нашла.

23Старый дом зловеще гулок,

Старый дом зловеще гулок,Бел под лунным серебром.Час мечтательных прогулок,Встреч и вздохов о былом.Но былому неподвластны —Мы в грядущее глядим,Замок сказочно прекрасныйПод луною сторожим.Выйдем в сад, с тобою рядомМне так ново, так светло.Под луны волшебным взглядомТы как белое крыло.Оттого ли, как в темнице,Сердцу плачется с утра,Что тебе — урочной птицеОтлететь на Юг пора?Иль душе поверить тяжко,Что, забыт в саду глухом,Твоего возврата, пташка,Не дождется лунный дом?

24Любви начало было летом,

Любви начало было летом,Конец — осенним Сентябрем.Ты подошла ко мне с приветомВ наряде девичьи-простом.Вручила красное яичко,Как символ крови и любви:Не торопись на Север, птичка,Весну на Юге обожди!Синеют дымно перелески,Настороженны и немы,За узорочьем занавескиНе видно тающей зимы.Но сердце чует: есть туманы,Движенье смутное лесов,Неотвратимые обманыЛилово-сизых вечеров.О не лети в туманы пташкой!Года уйдут в седую мглу —Ты будешь нищею монашкойСтоять на паперти в углу.И может быть, пройду я мимо,Такой же нищий и худой…О дай мне крылья херувимаЛететь незримо за тобой!Не обойти тебя приветом,И не раскаяться потом…Любви начало было летом,Конец — осенним Сентябрем.

(1908)

25Не оплакано былое,

Не оплакано былое,За любовь не прощено.Береги, дитя, земное,Если неба не дано.Об оставленном не плачь ты» —Впереди чудес земля,Устоят под бурей мачты,Грудь родного корабля.Кормчий молод и напевен,Что ему бурун, скала?Изо всех морских царевенТолько ты ему мила. —За глаза из изумруда,За кораллы на губах…Как душа его о чуде,Плачет море в берегах.Свой корабль за мглу седуюНе устанет он стремить,Чтобы сказку ветровуюНаяву осуществить.

(1912)

26. ОТВЕРЖЕННОЙ

Если б ведать судьбину твою,Не кручинить бы сердца разлукой,И любовь не считать бы своюЗа тебя нерушимой порукой.Не гадалося ставшее мне,Что, по чувству сестра и подруг»,По своей отдалилась винеТы от братьев сурового круга.Оттого, как под ветром ковыль,И разлучная песня уныла,Что тебе побирушки костыльЗа измену судьба подарила.И не ведомо, я ли не прав,Или сердце к тому безучастно,Что, отверженной облик приняв,Ты как прежде, нетленно прекрасна.

27Ты не плачь, не крушись

Ты не плачь, не крушись.Сердца робость избудь,И отбыть не страшисьВ предуказанный путь.Чем ущербней зимаК мигу солнечных встреч,Тем угрюмей тюрьмаБудет сказку стеречь.И в весенний прилетПо тебе лишь однойУ острожных воротЗагрустит часовой.

28Сегодня небо, как невеста,

Сегодня небо, как невеста,Слепит венчальной белизной,И от ворот — до казни местаПротянут свиток золотой.На всем пути он чист и гладок,Печатью скрепленный слегка,Для человеческих нападокВ нем не нашлося уголка.Так отчего глядят тревожноТвои глаза на неба гладьЯ обещаюсь непреложноТебе и в нем принадлежать.Ласкать как в прошлом, плечи, рукиИ пряди пепельные кос…В неотвратимый час разлукиНе нужно робости и слез.Лелеять нам одно лишь надо:По злом минутии конца,К уборке трав и виноградаПрибыть в обители Отца.Чтоб не опали ягод грозди,Пока отбытья длится час,И наших ног, ладоней гвоздиМогли свидетельствовать нас

29Я — мраморный ангел на старом погосте,

Я — мраморный ангел на старом погосте,Где схимницы-ели да никлый плакун,Крылом осеняю трухлявые кости,Подножья обветренный, ржавый чугун;В руке моей лира, и бренные гостиУснули под отзвуки каменных струн.И многие годы, судьбы непреклонней,Блюду я забвение, сны и гроба.Поэзии символ — мой гимн легкозвонней,Чем осенью трав золотая мольба…Но бдите и бойтесь! За глубью ладоней,Как буря в ущельи, таится труба!

(1912)

30Нам закляты и заказаны

Нам закляты и заказаныК пережитому пути,И о том, что с прошлым связано,Ты не плачь и не грусти:Настоящего видениям —Огнепальные венки,А безвестным поколениям —Снежной сказки лепестки.

31Не говори — без слов понятна

Не говори — без слов понятнаТвоя предзимняя тоска,Она как море необъятна,Как мрак осенний глубока.Не потому ли сердцу мнитсяЗимы венчально-белый сон,Что смерть костлявая стучитсяУ нашей хижины окон?Что луч зари ущербно-острыйПомерк на хвойной бахроме…Не проведут ли наши сестры,Как зиму — молодость в тюрьме?От их девического круга,Весну пророчащих судьбин,Тебе осталася лачуга,А мне — медвежий карабин.Но, о былом не сожалея,Мы предвесенни как снега…О чем же, сумеречно тлея,Вздыхает пламя очага?Или пока снегов откосыЗарозовеют вешним днем —Твои отливчатые косыЗатмятся зимним серебром?

32Я за гранью, я в просторе

Я за гранью, я в простореИзумрудно-голубом,И не знаю, степь иль мореРасплеснулося кругом.Прочь ветрила размышленья,Рифм маячные огни,Ветром воли и забвеньяПоле-море полыхни!Чтоб души корабль надбитый,Путеводных волен уз,Не на прошлого гранитыДрагоценный вынес груз!..Колыбельны трав приливы,Кругозор, как моря дно.Спит ли ветер? Спят ли нивы? —Я уснул давно… Давно.

33Мы любим только то, чему названья нет

Мы любим только то, чему названья нет,Что как полунамек, загадочностью мучит:Отлеты журавлей, в природе ряд приметТого, что прозревать неведомое учит.Немолчный жизни звон, как в лабиринте стен,В пустыне наших душ бездомным эхом бродит;А время, как корабль под плеск попутных пен,Плывет и берегов желанных не находит.И обращаем мы глаза свои с тоскойК Минувшего Земле — не видя стран грядущих…. . . . . .В старинных зеркалах живет красавиц рой,Но смерти виден лик в их омутах зовущих.

34Вы обещали нам сады

Я обещаю вам сады…

К. Бальмонт

Вы обещали нам садыВ краю улыбчиво-далеком.Где снедь — волшебные плоды,Живым питающие соком.Вещали вы: «Далеких злаМы вас от горестей укроем,И прокаженные телаВ ручьях целительных омоем».На зов пошли: Чума, Увечье,Убийство, Голод и Разврат,С лица — вампиры, по наречью —В глухом ущелье водопад.За ними следом Страх тлетворныйС дырявой Бедностью пошли, —И облетел ваш сад узорный,Ручьи отравой потекли.За пришлецами напоследокИдем неведомые Мы, —Наш аромат смолист и едок,Мы освежительней зимы.Вскормили нас ущелий недра,Вспоил дождями небосклон,Мы — валуны, седые кедры.Лесных ключей и сосен звон.

35На песню, на сказку рассудок молчит,

На песню, на сказку рассудок молчит,Но сердце так странно правдиво, —И плачет оно, непонятно грустит,О чем? — Знают ветер да ивы.О том ли, что юность бесследно прошла,Что поле заплаканно-нище?Вон серые избы родного села,Луга, перелески, кладбище.Вглядись в листопадную странничью даль,В болот и оврагов пологость,И сердцу-дитяти утешной едва льПочуется правды суровость.Потянет к загадке, к свирельной мечте,Вздохнуть, улыбнуться украдкой —Задумчиво-нежной небес высотеИ ивам, лепечущим сладко.Примнится чертогом — покров шалаша,Колдуньей лесной — незабудка,И горько в себе посмеется душаНад правдой слепого рассудка.

36

Я молился бы лику заката,Темной роще, туману, ручьям,Да тяжелая дверь казематаНе пускает к родимым полямНаглядеться на бора опушку,Листопадом, смолой подышать,Постучаться в лесную избушку,Где за пряжею старится мать…Не она ли за пряслом решёткиВетровою свирелью поет…Вечер нижет янтарные четки,Красит золотом треснувший свод.

(1912)

37-38. АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ

IВерить ли песням твоим –

Верить ли песням твоим —Птицам морского рассвета,Будто туманом глухимВодная зыбь не одета?Вышли из хижины мы,Смотрим в морозные дали:Духи метели и тьмыВзморье снегами сковали.Тщетно тоскующий взглядСкал испытует граниты, —В них лишь родимый фрегатГрудью зияет разбитой.Долго ль обветренный флагБудет трепаться так жалко?..Есть у нас зимний очаг,Матери мерная прялка.В снежности синих ночейБудем под прялки жужжаньеСлушать пролет журавлей,Моря глухое дыханье.Радость незримо придетИ над вечерними намиТонкой рукою зажжетЗорь незакатное пламя.

IIЯ болен сладостным недугом –

Я болен сладостным недугом —Осенней, рдяною тоской.Нерасторжимым полукругомСомкнулось небо надо мной.Она везде, неуловима,Трепещет, дышит и живет;В рыбачьей песне, в свитках дыма,В жужжаньи ос и блеске вод.В шуршаньи трав — ее походка,В нагорном эхо — всплески рук,И казематная решетка —Лишь символ смерти и разлук.Ее ли косы смоляные,Как ветер смех, мгновенный взгляд…О, кто Ты: Женщина? Россия? —В годину черную собрат!Поведай: тайное сомненьеКакою казнью искупить,Чтоб на единое мгновеньеТвой лик прекрасный уловить?

39

Простятся вам столетий иго,И все, чем страшен казни час,Вражда тупых, и мудрых книги,Как змеи, жалящие нас.Придет пора, и будут сытыНездешней мудростью умы,И надмогильные ракитыЗазеленеют средь зимы.

40. ЗАВЕЩАНИЕ

В час зловещий, в час могильныйОб одном тебя молю:Не смотри с тоской бессильнойНа восходную зарю.Но, верна словам завета,Слезы робости утри,И на проблески рассветаТоржествующе смотри.Не забудь за далью мрачной,Средь волнующих забот,Что взошел я новобрачноПо заре на эшафот;Что, осилив злое горе,Ложью жизни не дыша,В заревое пала мореОгнекрылая душа.

Братские песни

ОТ АВТОРА

«Братские песни» — не есть мои новые произведения. В большинстве они сложены до первой моей книги «Сосен перезвон», или в одно время с нею. Не вошли же они в первую книгу потому, что не были записаны мною, а передавались устно или письменно помимо меня, так как я, до сих пор, редко записывал свои песни, и некоторые из них исчезли из памяти.

Восстановленные уже со слов других, или по посторонним запискам, песни мои и образовали настоящую книжку.

Николай Клюев

41Я был в духе в день воскресный

«Я был в духе в день воскресный».

Апокалипсис, гл. 1, 10.

Я был в духе в день воскресный,Осененный высотой,Просветленно бестелесныйИ младенчески простой.Видел ратей колесницы,Судный жертвенник и крест,Указующей десницыПутеводно-млечный перст.Источая кровь и пламень,Шестикрыл и многолик,С начертаньем белый каменьМне вручил Архистратиг.И сказал: «Венчайся белымТвердо-каменным венцом,Будь убог и темен телом,Светел духом и лицом.И другому талисмануНе вверяйся никогда —Я пасти не перестануС высоты свои стада.На крылах кроваво-дымныхОблечу подлунный храм,И из пепла тел невинныхЖизнь лазурную создам».Верен ангела глаголу,Вдохновившему меня,Я сошел к земному долу,Полон звуков и огня.

42. БЕГСТВО

Я бежал в простор луговИз-под мертвенного свода,Где зловещий ход часов —Круг замкнутый без исхода.Где кадильный ароматСтрастью кровь воспламеняет,И бездонной пастью адДуши грешников глотает.Испуская смрад и дым,Всадник-смерть гнался за мною,Вдруг провеяло над нимВихрем с серой проливною —С высоты дохнул огонь,Меч, исторгнутый из ножен, —И отпрянул Смерти конь,Перед Господом ничтожен.Как росу с попутных трав,Плоть томленья отряхнула,И душа, возликовав,В бесконечность заглянула.С той поры не наугадЯ иду путем спасенья,И вослед мне: свят, свят, свят, —Шепчут камни и растенья.

43Костра степного взвивы,

Костра степного взвивы,Мерцанье высоты,Бурьяны, даль и нивы —Россия, — это ты!На мне бойца кольчуга,И подвигом горя,В туман ночного лугаНесу светильник я.Вас люди, звери, гадыКоснется-ль вещий крик:Огонь моей лампады —Бессмертия родник.!Все глухо. Точит злакиСтепная саранча…Передо мной, во мраке,Колеблется свеча; —Роняет сны-картинкиНа скатерчатый стол, —Минувшего поминки,Грядущего символ.

44. ПОЛУНОЩНИЦА

(Зачало. Возглас первый.).

Всенощные свечи затеплены,Златотканные подножья разостланы,Воскурен ладан невидимый,Всколыбнулося било вселенское,Взвеяли гласы серафимские;Собирайтесь-ка, други, в Церковь Божию,Пречудную, пресвятейшую.!Собираючись, други, поразмыслите,На себя поглядите оком мысленным,Не таится ли в ком слово бренное,Не запачканы ль где ризы чистые,Легковейны ль крыла светозарные?Коль уста — труба, ризы — облако,Крылья — вихори поднебесные,То стекайтесь в Храм все без боязни!

(Лик голосов)

Растворитеся вратаПламенного храма,Мы — глашатаи Христа,Первенцы Адама.Человечий бренный родСогрешил в Адаме, —Мы омыты вместо водКрестными кровями.Нам дарована Звезда,Ключ от адской бездны,Мы порвали навсегдаСмерти плен железный.Вышли в райские луга,Под живые крины,Где не чуется ВрагаИ земной кручины.Где смотреть Христу в глаза —Наш блаженный жребий,Серафимы — образа,Свечи — зори в небе.

(Конец. Возглас второй).

Наша нива — тверди круг,Колосится звездной рожью,И лежит вселенский плугУ Господнего подножья.Уж отточены серпыДля новины лучезарной,Скоро свяжется в снопыКолос дремлюще-янтарный.

(Лик голосов).

Аминь!

(1912)

45Есть то, чего не видел глаз,

Есть то, чего не видел глаз,Не уловляло вечно ухо:Цветы, лучистей, чем алмаз,И дали призрачнее пуха.Недостижимо смерти дно,И реки жизни быстротечны, —Но есть волшебное виноПродлить чарующее вечно.Его испив, не меркнущ я,В полете времени безлетен,Как моря вал из бытия —Умчусь певуч и многоцветен.И всем, кого томит тоска,Любовь и бренные обеты,Зажгу с высот МатерикаПутеводительные светы.

46. ОЖИДАНИЕ

Кто-то стучится в окно:Буря ли, сучья ль ракит?В звуках, текущих ровно —Топот поспешных копыт.Хижина наша мала,Некуда гостю пройти;Ночи зловещая мглаЗверем лежит на пути.Кто он? Седой пилигрим?Смерти костлявая тень?Или с мечом Серафим,Пламеннокрылый, как день?Никнут ракиты, шурша,Топот как буря растет…Встань, пробудися, душа —Светлый ездок у ворот!

47Спят косогор и река

Спят косогор и рекаПризраком сизо-туманным.Вот принесло мотылькаНочи дыханьем медвяным.Шолом избы, как челнок,В заводи смерти глядится…Ангелом стал мотылекС райскою ветвью в деснице.Слышу бесплотную весть —Голос чарующе властный:«Был ты, и будешь, и есть —Смерти во-век непричастный».

48За лебединой белой долей,

За лебединой белой долей,И по лебяжьему светла,От васильковых меж и поляТы в город каменный пришла.Гуляешь ночью до рассвета,А днем усталая сидишь,И перья смятого беретаИглой неловкою чинишь.Такая хрупко-испитаяРассветным кажешься ты днем.Непостижимая, святая, —Небес отмечена перстом.Наедине, при встрече краткой,Давая совести отчет,Тебя вплетаю я украдкойВ видений пестрый хоровод:Панель… Толпа… И вот картина,Необычайная чета:В слезах лобзает МагдалинаСтопы пречистые Христа.Как ты, раскаяньем объята,Янтарь рассыпала волос, —И взором любящего братаГлядит на грешницу Христос.

49Позабыл, что в руках:

Позабыл, что в руках:Сердце, шляпа иль трость?..Зреет в Отчих садахВиноградная гроздь.Впереди крик: «нельзя»,Позади: «воротись».И тиха лишь стезя,Уходящая ввысь.Не по ней ли идти?Может быть, не греша,На лазурном путиСтанет птицей душа.

(1912)

50. ВАЛЕНТИНЕ БРИХНИЧЕВОЙ

Заревеют нагорные склоны,Мглистей дали, туманнее бор.От закатной черты небосклонаТы не сводишь молитвенный взор.О туманах, о северном лете,О пустыне моленья твои,Обо всех, кто томится на свете,И кто ищет ко Свету пути.Отлетят лебединые зори,Мрак и вьюги на землю сойдут,И на тлеюще-дымном простореБезотзывно молитвы замрут.

(1912)

51. БРАЧНАЯ ПЕСНЯ

Белому братуХлеб и вино новоеУготованы.Помолюсь закату,Надем рубище суровое,И приду на брак непозванный.Ты узнай меня, Братец,Не отринь меня, одноотчий,Дай узреть Зари Твоей багрянец,Покажи мне Солнце после Ночи,Я пришел к Тебе без боязни,Молоденький и бледный как былинка,Укажи мне после тела казниВ Отчие обители тропинку.Божий Сын, Невидимый Учитель,Изведи из мира тьмы наружнойЧеловека — брата своего!Чтоб горел он, как и Ты, Пресветлый,Тихим светом в сумраке ночном,Чтоб белей цветов весенней ветлыСтала жизнь на поприще людском!Белому братуХлеб и вино новоеУготованы.Помолюсь закату,Надем рубище суровое,И приду на брак непозванный.

52

«Не бойтесь, убивающих тело,

Души же не могущих убитъ».

Еванг. от Матф., гл. 10, 28

Как вора дерзкого, меняУ града врат не стерегите,И под кувшинами огняСоглядатайно не храните.Едва уснувший небосклонЗабрезжит тайной неразгадной,Меня князей синедрионОсудит казни беспощадной.Обезображенная плотьПоникнет долу зрелым плодом,Но жив мой дух, как жив ГосподьКак сев пшеничный перед всходом.Еще бесчувственна земля,Но проплывают тучи мимо,И тонким ладаном куря,Проходит пажитью Незримый.Его одежды, чуть шурша,Неуловимы бренным слухом.Как одуванчика душа,В лазури тающая пухом.

53Дремны плески вечернего звона,

Дремны плески вечернего звона,Мглистей дали, туманнее бор.От закатной черты небосклонаТы не сводишь молитвенный взор.О туманах, о северном лете,О пустыне моленья твои,Обо всех, кто томится на свете,И кто ищет ко Свету пути.Отлетят лебединые зори,Мрак и вьюги на землю сойдут,И на тлеюще-дымном простореБезотзывно молитвы замрут.

54

Не верьте, что бесы крылаты, —У них, как у рыбы, пузырь,Им любы глухие закатыИ моря полночная ширь.Они за ладьею акулой,Прожорливым спрутом плывут;Утесов подводные скулы —Геенскому духу приют.Есть бесы молчанья, улыбки,Дверного засова, и сна…В гробу и в младенческой зыбкеБурлит огневая волна.В кукушке и в песенке пряхиНыряют стада бесенят.Старушьи, костлявые страхи —Порука, что близится ад.О, горы, на нас упадите,Ущелья, окутайте нас!На тле, на воловьем копытеНачертан громовый рассказ.За брашном, за нищенским кусомРогатые тени встают…Кому же воскрылья с убрусомЗакатные ангелы ткут?

55Вы деньки мои — голуби белые,

Вы деньки мои — голуби белые,А часы — запоздалые зяблики,Вы почто отлетать собираетесь,Оставляете сад мой пустынею?Аль осыпалось красное вишенье,Виноградье мое приувянуло,Али дубы матерые, вечные,Буреломом как зверем обглоданы?Аль иссякла криница сердечная,Али веры ограда разрушилась,Али сам я — садовник испытанныйНе возмог прикормить вас молитвою?Проворкуйте, всевышние голуби,И прожубруйте, дольние зяблики,Что без вас с моим вишеньем станется:Воронью оно в пищу достанется.По отлете ж последнего голубяПостучится в калитку дырявуюДровосек с топорами да пилами,В зипунище, в лаптищах с оборами.Час за часом, как поздние зяблики,Отлетает в пространство глубинное…Чу! Как няни сверчковая песенкаПрозвенело крыло голубиное.

56«Не жди зари — она погасла,

«Не жди зари — она погасла,Как в мавзолейной тишинеЛампада чадная без масла»…Могильный демон шепчет мне.Душа смежает робко крылья,Недоуменно смущена,Пред духом мрака и насильяМятется трепетно она.И демон сумрака кровавыйТрубит победу в смертный рог.Смутился кубок брачной славыИ пуст украшенный чертог.Рассвета луч не обагрянитВино в бокалах круговых,Пока из мертвых не восстанетГробнице преданный Жених.Пока же камень не отваленИ стража тело стережет, —Душа безмолвие развалинЧертога брачного поет.

57Отвергнув мир, врагов простя,

Отвергнув мир, врагов простя,Собрат букашке многоногой,Как простодушное дитя,Сижу у хижины порога.Смотрю на северный закат,Внимаю гомону пингвинов,Взойти на Радужный ФрегатВ душе надежды не отринув.Уже в дубраве листопадНамел смарагдов, меди груду…Я здесь бездумен и крылатИ за морями светел буду.

58Помню я обедню раннюю,

Помню я обедню раннюю,Вереницы клобуков,Над толпою покаянноюТяжкий гул колоколов.Опьяненный перезвонами,Гулом каменно-глухим,Дал обет я пред иконамиСтать блаженным и святым.И в ответ мольбе медлительной,Покрывая медный вой,Голос ясно-повелительныйМне ответил: «ты не Мой».С той поры я перепутьямиНевидимкою блуждал,Под валежником и прутьямиВместе с ветром ночевал.Истекли грехопадения,И посланец горних силБезглагольного хваленияПуть заблудшему открыл.Знаки замысла предвечного —Зодиака и Креста,И на плате солнца млечногоЛик прощающий Христа.

59Отгул колоколов, то полновесно-четкий,

Отгул колоколов, то полновесно-четкий,То дробно-золотой, колдует и пьянит.Кто этот, в стороне, величественно-кроткий,В одежде пришлеца, отверженным стоит?Его встречаю я во храме, на проселке,По виду нищего, в лохмотьях и в пыли,Дивясь на язвы рук, на жесткие иголки,Что светлое чело короной оплели.Ужели это Он? О, сердце — бейся тише!Твой трепетный восторг гордынею рожден:По Ком томишься ты, Тот в полумраке ниши,Поруганный мертвец, ко древу пригвожден.Бесчувственному чужд Пришелец величавый,Служитель перед Ним тимьяна не курит,И кутаясь во мглу, как исполин костлявый,С дыханьем льдистым смерть очей Его бежит.

60-61. НА КРЕСТЕ

IЛестница златая

Лестница златаяПрянула с небес,Вижу, умирая,Райских кринов лес.В кущах духов клиры, —Светел лик, крыло…Хмель вина и миррыВетром донесло.Лоскуты рубахиТреплются у ног…Камни шепчут в страхе:«Да воскреснет Бог».

IIГвоздяные ноют раны,

Гвоздяные ноют раны,Жалят тернии чело.Чу! Развеяло туманыСерафимское крыло.К моему ли, горний, древуПерервать томленья нить, —Иль нечающую девуБлаговестьем озарить?Ночь глуха и безотзывна,Ко кресту утрачен след.Где ты, светлая отчизна —Голубиный Назарет?

62О поспешите, братья, к нам,

О поспешите, братья, к нам,В наш чудный храм, где зори — свечи,Где предалтарный фимиам —Туманы дремлющих поречий!Спешите к нам, пока росаПоит возжаждавшие травы,И в заревые поясаОдеты дымные дубравы.Служить Заутреню любви,Вкусить кровей, живого хлеба…Кто жив, души не очерствиДля горних труб и зовов неба!В передрассветный тайный час,Под заревыми куполами,Как летний дождь, сойдет на насВсеомывающее пламя.Продлится миг, как долгий век, —Взойдут неведомые светы…У лучезарных райских рекСойдемся мы, в виссон одеты.Доверясь радужным ладьям,Мы поплывем, минуя мысы…О поспешите, братья, к намВ нетленный сад, под кипарисы!

(1912)

63. БРАТСКАЯ ПЕСНЯ

Поручил ключи от адаНам Вселюбяший стеречь.Наша крепость и ограда —Серафима грозный меч.Град наш тернием украшен,Без кумирен и палат.На твердынях светлых башенБратья-воины стоят.Их откинуты забрала,Адамант — стожарный щит,И ни ад, ни смерти жалоДухоборцев не страшит.Кто придет в нетленный город, —Для вражды неуязвим.Всяк собрат нам — стар и молод,Земледел и пилигрим.Наш удел — венец терновый,Ослепительней зари. —Мы — соратники Христовы,Преисподней ключари.Ада пламенные сводыРазомкнуть дано лишь нам,Человеческие родыПовести к живым рекам.Крест целящий, крест разящий,Нам водитель и завет.Брат, на гноище лежащий,Подымись, Христос грядет!Он не в нищенском хитоне,И не с терном вкруг чела…На рассветном небосклонеПлещут ангелов крыла.Их заоблачные гимныБуреветрами звучат…Звякнул ключ гостеприимныйУ предвечных светлых врат.

(1911)

64В Моем раю обитель есть,

В Моем раю обитель есть,Как день лазурно беспотемна,Где лезвия не точит месть,Где не выносят трупов волны.За непреклонные вратаЛишь тот из смертных проникает,На ком голгофского крестаПечать высокая сияет.Тому в обители МоейСторицей горести зачтутся,И слезы выспренних очейДля всезабвения утрутся.Он не воротится назад —Нерукотворных сеней житель,И за него в тиши палатНе раз содрогнется мучитель

65Он придет! Он придет! И содрогнутся горы

Он придет! Он придет! И содрогнутся горыЗвездоперстой стопы огневого Царя,Как под ветром осока, преклонятся боры,Степь расстелет ковры, ароматы куря.Он воссядет под елью, как море гремучей,На слепящий престол, в нестерпимых лучах,Притекут к Нему звери пучиной рыкучей,И сойдутся народы с тоскою в очах.Он затопчет, как сор, вероломства законы,Духом уст поразит исполинов-бойцов,Даст державу простым, и презренным короны,Чтобы царством владели во веки веков.Мы с тобою, сестра, боязливы и нищи,Будем в море людском сиротами стоять:Ты печальна, как ивы родного кладбища,И на мне не изглажена смерти печатьСодрогаясь, мы внемлем Судьи приговору:Истребися, воскресни, восстань и живи!Кто-то шепчет тебе: «к бурь и молний соборуВы причислены оба — за подвиг любви».И пойму я, что минуло царство могилы,Что за гробом припал я к бессмертья ключу…Воспаришь ты к созвездьям орлом буйнокрылым,Молоньей просияв, я вослед полечу.

(1912)

66Как звезде, пролетной тучке,

Как звезде, пролетной тучке,Мне отчизна — синева.На терновника колючкеКровь, заметная едва.Кто прошел стезею правой,Не сомкнув хвалебных уст?Шелестит листвою ржавойЗа окном колючий куст:«Чтоб на Божьем аналоеСокровенное читать,Надо тело молодоеКрестным терном увенчать».

(1912)

67-69. РАДЕЛЬНЫЕ ПЕСНИ

IАх вы други — полюбовные собратья,

Ах вы други — полюбовные собратья,Обряжайтеся в одежу — в цветно платье.Снаряжайтесь, умывайтеся беленько,Расцвечайтеся, как зорюшка, аленько.Укрепитеся, собратья, хлебом-солью,Причаститеся незримой Агнчьей кровью!Как у нас ли, други, ныне радость:Отошли от нас болезни, смерть и старость.Стали плотью мы заката зарянее,Поднебесных облак-туч вольнее.Разделяют с нами брашна серафимы,Осеняют нас крылами легче дыма,Сотворяют с нами знамение-чудо,Возлагают наши душеньки на блюдо.Дух возносят серафимы к Саваофу,Телеса на Иисусову голгофу.Мы в раю вкушаем ягод грозди,На земле же терпим крест и гвозди.Перебиты наши голени и ребра…Ей, гряди ко стаду, Пастырь добрый!Аминь.

(1912)

IIМне сказали — Света век не видать, –

Мне сказали — Света век не видать, —Белый Светик и поныне во глазах.Я возьму каленовострую стрелу,На полете звонкоперой накажу.«Не кровавь, стрела зубчата, острия,Ни о зверя, ни о малого червя».Не послушалась каленая меня,Полетела за туманные моря.За морями синий камешек лежит,Из-под камня быстра реченька бежит,Вдоль по речке лебедь белая плывет,Выше берега головушку несет,Выше леса крылья взмахивает,На себя водицу вспляскивает.Угодила звонкоперая стрелаВ жилу смертную лебяжьего крыла.Дрогнул берег, зашаталися леса,Прокатилися по взгорьям голоса:«Ныне, други, сочетался с братом брат:С белой яблоней — зеленый виноград!»

IIIТы взойди, взойди, Невечерний Свет,

Ты взойди, взойди, Невечерний Свет,С земнородными положи завет!Чтоб отныне ли до скончанияПозабылися скорби давние,Чтоб в ночи душе не кручинилось,В утро белое зла не виделось,Не желтели бы травы тучные,Ветры веяли б сладкозвучные,От земных сторон смерть бежала бы,Твари дышущей смолкли б жалобы.Ты взойди, взойди, Невечерний Свет —Необорный меч и стена от бед!Без Тебя, Отец, вождь, невеста, друг,Не найти тропы на животный луг.Зарных ангельских не срывать цветов,Победительных не сплетать венков,Не взыграть в трубу, в гусли горние,Не завихрить крыл ярче молнии.

(1912)

70Путь надмирный совершая,

Путь надмирный совершая,Посети меня родная,И с любовьюК изголовью,Как бывало, припади,Я забуду смерти муку,С жизнью скорую разлуку,Прозревая,С верой чая,Кущи рая впереди.Не отринь меня, Царица,Ангел, Дева, Дух и Птица,Одиноким не оставь!Предавая тело Змею,Я затишья вожделеюКипарисовых дубравНераздельные судьбою,Мы увидимся с ТобоюСредь лазоревых полейИ, грозя кровавым жалом,На триумфе запоздаломЗашипит тлетворно Змей.

(1912)

71Под ивушкой зеленой

Под ивушкой зеленой,На муравчатом подножьи травномГде ветер-братик нас в уста целует,Где соловушко-свирель поет-жалкует,Доберемся-ка мы, други-братолюбцы,Тихомудрой, тесною семейкойВсяк с своей душевною жилейкой.Мы вспоем-ка, друженьки, взыграем,Глядючи друг другу в очи возрыдаемЧто-ль о той приземной доле тесной,Об украшенной обители небесной,Где мы в Свете Неприступном пребывали,Хлеб животный, воду райскую вкушали,Были общники Всещедрой Силы,Громогласны, световидны, шестикрылы…Серафимами тогда мы прозывались,Молоньею твари трепетной казались…Откликались бурей-молвью громной,Опоясаны броней нерукотворной.Да еще мы, братики, воспомним,Дух утробу брашном сладостным накормим,Как мы, духи, человечью плоть прияли,Сетовязами, ловцами в мире стали,Как рыбачили в водах ГенисаретаГде Ты — Альфа и Омега, Отче Света?..Свет явился, рек нам «мир вам, други!»Мы оставили мережи и лачуги,И пошли во след Любови-Света,Воссиявшего земле от Назарета.Рек нам Свете «с вами Я во веки!Обагрятся кровью вашей реки,Плотью вашей будут звери сыты,Но в уме вы Отчем не забыты»,Ныне, братики, нас гонят и бесчестят,Тем Уму Христову приневестят.Мы восплещем, други, возликуем,Заодно с соловкой пожалкуемС вешней ивой росно прослезимся,В серафимский зрак преобразимся:Наши лица заряницы краше,Молоньи лучистей ризы наши,За спиной шесть крылии легковейных,На кудрях венцы из звезд вечерних!Мы восплещем зарными крыламиНад кручинными, всерусскими полями,Вдунем в борозды заплаканные новиДух живой всепобеждающей любови —И в награду, друженьки, за этоВознесут нас крылья в лоно света

(1912)

72Ты не плачь, моя касатка,

Ты не плачь, моя касатка,Что на Юг лететь пора,Мне уснуть зимою сладкоПод фатой из серебра.Снежный бор от вьюг студеныхСироту оборонит,Сказкой инеев узорныхБоль — любовь угомонит.И когда метель-царицаДопрядет снегов волну,О невесте-голубицеЯ под саваном вздохну. —Бор проснется, снег растает,Улыбнется небосвод,Сердце зимнее взыграет,Твой предчувствуя прилет.

73. ПЕСНЬ ПОХОДА

Иисуса крест кровавый —Наше знамя, меч и щит,Зверь из бездны семиглавыйПеред ним не устоит.Братья-воины, дерзайтеВстречу вражеским полкам!Пеплом кос не посыпайте,Жены, матери, по нам.Наши груди — гор уступы,Адаманты — рамена.Под смоковничные купыСоберутся племена.Росы горние увлажатДня палящие лучи,Братьям раны перевяжутСреброкрылые врачи…В светлом лагере победы,Как рассветный ветер гор,Сокрушившего все бедыВоспоет небесный хор, —Херувимы, Серафимы…И как с другом дорогим,Жизни Царь ДориносимыйВечерять воссядет с ним.Винограда вкусит гроздий,Для сыновних видим глаз…Чем смертельней терн и гвозди.Тем победы ближе час…Дух животными крыламиПрикоснется к мертвецам,И завеса в пышном храмеРаздерется пополам…Избежав могильной клети,Сопричастники живым,Мы убийц своих приветимЦелованием святым:«Мир вам, странники-собратьяИ в блаженстве равный пай,Муки нашего распятьяВам открыли светлый рай.»И враги, дрожа, тоскуя,К нам на груди припадут…Аллилуя, аллилуя!Камни гор возопиют.

(1912)

Лесные были

74Пашни буры, межи зелены,

Пашни буры, межи зелены,Спит за елями закат,Камней мшистые расщелиныВлагу вешнюю таят.Хороша лесная родина:Глушь да поймища кругом!Прослезилася смородина,Травный слушая псалом.И не чую больше тела я,Сердце — всхожее зерно…Прилетайте, птицы белые,Клюйте ярое пшено!Льются сумерки прозрачные,Кроют дали, изб коньки,И березки — свечи брачныеТеплят листьев огоньки.

(1914)

75. СТАРУХА

Сын обижает, невестка не слухает.Хлебным куском да бездельем корит…Чую — на кладбище колокол ухает,Ладаном тянет от вешних ракит.Вышла я в поле, седая, горбатая, —Нива без прясла, кругом сирота…Свесила верба сережки мохнатыеМеда душистей, белее холста.Верба-невеста, молодка пригожая,Зеленью-платом не засти зари!Аль с алоцветной красою не схожа я —Косы желтее, чем бус янтари.Ал сарафан с расписной оторочкою,Белый рукав и плясун-башмачок…Хворым младенчиком всхлипнув над кочкою,Звон оголосил пролесок и лог.Схожа я с мшистой, заплаканной ивою,Мне ли крутиться в янтарь-бахрому?Зой-невидимка узывней, дремливее,Белые вербы в кадильном дыму.

76. ОСИНУШКА

Ах, кому судьбинушкаВорожит беду:Горькая осинушкаРонит лист-руду.Полымем разубрана,Вся красным-красна,Может быть, подрубленаТопором она.Может, червоточинаГложет сердце ей,Черная проточинаВъелась меж корней.Облака по просиниКрутятся в кольцо.От судины-осениВянет деревцо.Ой заря-осинушка,Златоцветный лет,У тебя детинушкаРазума займет!Чтобы сны стожарныеВ явь оборотить,Думы — листья зарныеПо ветру пустить.

(1913)

77Я люблю цыганские кочевья,

Я люблю цыганские кочевья,Свист костра и ржанье жеребят,Под луной как призраки — деревья,И ночной железный листопад.Я люблю кладбищенской сторожкиНежилой пугающий уют,Дальний звон и с крестиками ложки,В чьей резьбе заклятия живут.Зорькой тишь, гармонику в потемки,Дым овина, в росах коноплю…Подивятся дальние потомкиМоему безбрежному «люблю».Что до них? Улыбчивые очиЛовят сказки теми и лучей…Я люблю остожья, грай сорочий,Близь и дали, рощу и ручей.

(1914)

78. ПОВОЛЖСКИЙ СКАЗ

Собиралися в ночнину,Становились в тесный круг:«Кто старшой, кому по чинуПовести за стругом струг?Есть Иванко Шестипалый,Васька Красный, Кудеяр,Зауголыш, Рямза, ЧалыйИ Размыкушка-гусляр.Стать не гоже Кудеяру,Рямзе с Васькой-яруном!Порешили: быть ГусляруСтруговодом-большаком!Он доселе тешил братов,Не застаивал ветрил, —Сызрань, Астрахань,Саратов В небо полымем пустил».В япанчу, поверх кольчуги,Оболок Размыка станИ повел лихие стругиНа слободку — Еруслан.Плыли долго аль коротко,Обогнули Жигули,Еруслановой слободкиНе видали — не нашли.Закручинились орлята:Навожденье чем избыть? —Отступною данью-платойВолге гусли подарить…Воротилися в станища, —Что ни струг, то сирота:Буруны разъели днища,Червоточина — борта.Объявилась горечь в браге.Привелось, хоть тяжело,Понести лихой ватагеЧерносошное тягло.И доселе по ПоволжьюЖивы слухи: в ледоходСамогуды звучной дрожьюОглашают глуби вод.Кто проведает — учуетПоловодный вещий сказ,Тот навеки зажалкует,Не сведет с пучины глаз.Для того туман поречий —Стружный парус; гул валов —Перекатный рокот сечи,Удалой повольный зов.Дрожь осоки — шепот жаркийОгневая вспышка струй —Зарноокой полонянкиПриворотный поцелуй.

(1913)

79В просинь вод загляделися ивы

В просинь вод загляделися ивы,Словно в зеркальце девка-краса.Убегают дороги извивы,Перелесков, лесов пояса:На деревне грачиные граи,Бродит сонь, волокнится дымок;У плотины, где мшистые сваи,Нижет скатную зернь Солнопек:— Водянице стожарную кику, —Самоцвет, зарянец, камень-зель…Стародавнему верен навыку,Прихожу на поречную мель.Кличу девушку с русой косою,С зыбким голосом, с вишеньем щек.Ивы шепчут: «Сегодня с красоюПоменялся кольцом Солнопек.Подарил ее зарною кикой,Заголубил в речном терему»…С рощи тянет смолой, земляникой,Даль и воды в лазурном дыму.

(1912)

80. ЛЕС

Как сладостный орган, десницею небеснойТы вызван из земли, чтоб бури утишать,Живым дарить покой, жильцам могилы теснойНесбыточные сны дыханьем навевать.Твоих зеленых волн прибой тысячеустныйПод сводами души рождает смутный звон.Как будто моряку, тоскующий и грустный,С родимых берегов доносится поклон.Как будто в зыбях хвои рыдают серафимыИ тяжки вздохи их, и гул скорбящих крылО том, что Саваоф броней неуязвимойОт хищности людской тебя не оградил.

81Прохожу ночной деревней

Прохожу ночной деревней.В темных избах нет огня.Явью сказочною, древнейПотянуло на меня.В настоящем разуверясь,Стародавних полон сил,Распахнул я лихо ферязь,Шапку-соболь заломил.Свистнул, хлопнул у дорогиВ удалецкую ладонь,И, как вихорь, звонконогийПодо мною взвился конь.Прискакал. Дубровым зверемКонь храпит, копытом бьет;Предо мной узорный терем,Нет дозора у ворот.Привязал гнедого к тыну;Будет лихо, али прок, —Пояс шелковый закинуНа точеный шеломок.Скрипнет крашеная ставнями!«Что, разлапушка, — не спишь?Неспроста повесу-парняЗнают Кама и Иртыш!Наши хаживали стругиДо Хвалынщины подчас, —Не иссякнут у подругиБирюза и канифас…»Прояснилися избенки,Речка в утреннем дыму.Гусли-морок, всхлипнув звонко,Искрой канули во тьму.Но в душе как хмель струитсяВещих звуков серебро —Отлетевшей жаро-птицыСамоцветное перо.

(1912)

82Певучей думой обуян,

Певучей думой обуян,Дремлю под жесткою дерюгой.Я — королевич ЕрусланВ пути за пленницей-подругой.Мой конь под алым чепраком,На мне серебряные латы…А мать жужжит веретеномВ луче осеннего заката.Смежают сумерки глаза,На лихо жалуется прялка…Дымится омут, спит лоза,В осоке девушка-русалка.Она поет, манит на дноОт неги ярого избытка…Замри, судьбы веретено,Порвись, тоскующая нитка!

(1912)

83Тучи, как кони в ночном,

Тучи, как кони в ночном,Месяц — грудок пастушонка.Вся поросла ковылемБожья святая сторонка.Только и русла, что шлях —Узкая, млечная стёжка.Любо тебе во лесях,В скрытой избе, у окошка.Светит небесный грудокНашей пустынной любови.Гоже ли девке платокСупить по самые брови?По сердцу ль парню в кудряхНикнуть плакучей ракитой?Плыть бы на звонких плотахВниз по Двине ледовитой!Чуять, как сказочник-рульБудит поддонные были…Много б Устёш и АкульКудри мои полонили.Только не сбыться тому, —Берег кувшинке несносен…Глянь-ка, заря бахромуВесит на звонницы сосен.Прячется карлица-мглаТо за ивняк, то за кочку.Тысяча лет протеклаВ эту пустынную ночку.

84Я борозду за бороздою

Я борозду за бороздоюТяжелым плугом провожуИ с полуночною звездоюВ овраг молиться ухожу.Я не кладу земных поклоновИ не сплетаю рук крестом, —Склонясь над сумрачною елью,Горю невидимым огнем.И чем смертельней лютый пламень,Тем полногласней в вышинеРыдают ангельские трубыО незакатном, райском дне.Но чуть заря, для трудной новиЯ покидаю дымный лог, —В руке цветок алее крови —Нездешней радости залог.

85Ноченька темная, жизнь подневольная…

Ноченька темная, жизнь подневольная…В поле безлюдье, бесследье да жуть.Мается душенька… Тропка окольная,Выведи парня на хоженый путь!Прыснул в глаза огонечек малешенек,Темень дохнула далеким дымком.Стар ли огневщик, младым ли младешенек,С жаркою бровью, с лебяжьим плечом, —Что до того? Отогреть бы ретивое,Ворога тезкою, братом назвать…Лютое поле, осочье шумливоеПолнятся вестью, что «умерла мать».«Что не ворохнутся старые ноженьки,Старые песни, как травы, мертвы»…Ночь — домовище, не видно дороженьки,Негде склонить сироте головы.

(1914)

86Изба-богатырица,

Изба-богатырица,Кокошник вырезной,Оконце, как глазница,Подведено сурьмой.Кругом земля-землищаЛежит, пьяна дождем,И бора-старичищаПодоблачный шелом.Из-под шелома строгоГрозится туча-бровь…К заветному порогуЯ припадаю вновь.Седых веков наследство,Поклон вам, труд и пот!..Чу, песню малолетстваРодимая поет:Спородила я сынка-богатыряПод потокою на сиверке,На холодном полузимнике,Чтобы дитятко по матери пошло,Не удушливато в летнее тепло,Под морозами не зябкое,На воде-луде не хлябкое!Уж я вырастила сокола-сынкаЗа печным столбом на выводе,Чтоб не выглядел Старик-Журавик,Не ударил бы черемушкой,Не сдружил бы с горькой долюшкой!

(1914)

87Месяц — рог олений,

Месяц — рог олений,Тучка — лисий хвост.Полон привиденийТаежный погост.В заревом окладеСпит Архангел Дня.В Божьем вертоградеНе забудь меня.Там святой Никита,Лазарь — нищим брат.Кирик и УлитаСтрасти утолят.В белом балахонцеСкотий врач — Медост…Месяц, как оконце,Брезжит на погост.Темь соткала кукольЕлям и бугру.Молвит дед: «не внука льВыходил в бору?»Я в ответ: «теперяНа пушнину пост,И меня, как зверя,Исцелил Медост».

88Я пришел к тебе, сыр-дремучий бор,

Я пришел к тебе, сыр-дремучий бор,Из-за быстрых рек, из-за дальних гор,Чтоб у ног твоих, витязь-схимнище,Подышать лесной древней силищей.Ты прости, отец, сына нищего,Песню-золото расточившего!Не кудрявичем под гуслярный звонВ зелен терем твой постучался он.Богатырь душой, певник розмыслом,Раздружился я с древним обликом,Променял парчу на сермяжину,Кудри-вихори на плешь-лысину.Поклонюсь тебе, государь, душой —Укажи тропу в зелен терем свой!Там, двенадцать в ряд, братовья сидят —Самоцветней зорь боевой наряд…Расскажу я им, баснослов-баян,Что в родных степях поредел туман,Что сокрылися гады, филины,Супротивники пересилены,Что крещеный люд на завалинах,Словно вешний цвет на прогалинах…Ах, не в руку сон! Седовласый борЧуда-терема сторожит затвор:На седых щеках слезовая смоль,Меж бровей-трущоб вещей думы боль.

(1911)

89Галка-староверка ходит в черной ряске,

Галка-староверка ходит в черной ряске,В лапотках с оборой, в сизой подпояске,Голубь в однорядке, воробей в сибирке,Курица ж в салопе — клеваные дырки.Гусь в дубленой шубе, утке ж на задворкахЩеголять далося в дедовских опорках.В галочьи потемки, взгромоздясь на жердки,Спят, нахохлив зобы, курицы-молодки;Лишь петух-кудесник, запахнувшись в саван,Числит звездный бисер, чует травный ладан.На погосте свечкой теплятся гнилушки,Доплетает леший лапоть на опушке,Верезжит в осоке проклятый младенчик…Петел ждет, чтоб зорька нарядилась в венчик.У зари нарядов тридевять укладок…На ущербе ночи сон куриный сладок:Спят монашка-галка, воробей-горошник…Но едва забрезжит заревой кокошник —Звездочет крылатый трубит в рог волшебный:«Пробудитесь, птицы, пробил час хвалебный!И пернатым брашно, на бугор, на плёсо,Рассыпает солнце золотое просо!»

90. ВЕШНИЙ НИКОЛА

Как лестовка в поле дорожка,Заполье ж финифти синей.Кручинюсь в избе у окошкаКручиной библейских царей.Давид убаюкал СаулаПастушеским красным псалмом,А мне от елового гулаНет мочи ни ночью, ни днем.В тоске распахнула оконце:Все празелень хвои да рябь вод.Глядь — в белом, худом балахонцеПо стежке прохожий идет.Помыслила: странник на Колу,Подпасок, иль Божий Бегун, —И слышу: «я Вешний Никола» —Усладней сказительных струн.Было мне виденье, сестрицы,В сне тонцем, под хвойный канон.С того ль гомонливы синицы,Крякуши и гусь-рыбогон.Плескучи лещи и сорогиВ купели финифтяных вод…«Украшенны вижу чертоги» —Верба-клирошанка поет.

91. РОЖЕСТВО ИЗБЫ

От кудрявых стружек тянет смолью,Духовит, как улей, белый сруб.Крепкогрудый плотник тешет колья,На слова медлителен и скуп.Тепел паз, захватисты кокоры,Крутолоб тесовый шоломок.Будут рябью писаны подзорыИ лудянкой выпестрен конек.По стене, как зернь, пройдут зарубки:Сукрест, лапки, крапица, рядки,Чтоб избе-молодке в красной шубкеЯвь и сонь мерещились легки.Крепкогруд строитель-тайновидец,Перед ним щепа, как письмена:Запоет резная пава с крылец,Брызнет ярь с наличника окна.И когда оческами куделиНад избой взлохматится дымок —Сказ пойдет о Красном ДреводелеПо лесам, на запад и восток.

92Посмотри, какие тени

Посмотри, какие тениНа дорогу стелют вязы!Что нам бабушкины пени,Деда нудные рассказы.Убежим к затишью речкиОт седой, докучной ровни…У тебя глаза, как свечкиВ полусумраке часовни.Тянет мятою от сена,Затуманились покосы.Ты идешь, бледна как пена,Распустив тугие косы.Над рекою ветел лапы,Тростника пустые трости.В ивняке тулья от шляпы:Не вчерашнего ли гостя?Он печальнее, чем елиНа погосте, в час заката…Ты дрожишь, белей кудели,Вестью гибели объята.Ах, любовь, как воск для лепки,Под рукою смерти тает!..«Святый Боже, Святый крепкий» —Вяз над омутом вздыхает.

(1915)

93Разохалась старуха

Разохалась старухаПро молодость, про ад.В зените горы пухаПролиться норовят.Нет моченьки на кроснахТкать белое рядно.Расплакалося в соснахПурги веретено.Любовь, как нитку в бёрде,Упустишь — не найдешь.Запомнилося твердо,Что был матер, пригож.Под таежным медведемПогиб лихой лесник…Плакучих дум соседямНе вымолвил язык.Все выплакано кроснам —Лощеному рядну.Не век плясать по соснамПурги веретену.Изба — гнездо тетерье,Где жизнь, как холст доткать…А тучи ронят перьяВ лесную темь и гать.

94Дымно и тесно в избе,

Дымно и тесно в избе,Сумерки застят оконце.Верь, не напрасно тебеГрезятся небо и солнце.Пряжи слезой не мочи,С зимкой иссякнет куделя…Кот, задремав на печи,Скажет нам сказку про Леля.«На море остров Буян,Терем Похитчика-Змея»…В поле редеет туман,Бор зашептался, синея.«Едет ко терему Лель,Меч-кладенец нагот-еве»…Стукнул в оконце Апрель —Вестник победной любови.

95Невесела нынче весна:

Невесела нынче весна:В полях безголосье и дрема,Дымится, от ливней черна,На крышах избенок солома.Окутала сизая мутьРеку и на отмели лодку.Как узника, тянет взглянутьЗа пасмурных облак решётку.Душа по лазури грустит,По ладану ландышей, кашек.В лиловых потемках ракитНе чуется щебета пташек.Ужель обманула зимаИ сны, что про солнце шептали?Плывут облаков теремаВ рябые, потусклые дали.

(1911)

96Талы избы, дорога,

Талы избы, дорога,Буры пни и кусты.У лосиного логаЧетки елей кресты.На завалине лыжиОбсушил полудняк.Снег дырявый и рыжий,Словно дедов армяк.Зорька в пестрядь и лыкоРядит сучья ракит.Кузовок с земляникой —Солнце метит в зенит.Дятел — пущ колотушка —Дразнит стуком клеста,И глухарья ловушкаНа сегодня пуста.

97Ветхая ставней резьба,

Ветхая ставней резьба,Кровли узорный конек.Тебе, моя сказка, судьбаВойти в теремок.Счастья-Царевны глазаТам цветут в тишине,И пленных небес бирюзаТомится в окне.По зиме в теремок прибредуПро свои поведать вины,И глухую старуху найдуВместо синей звенящей весны.

(1912)

98Мне сказали, что ты умерла

Мне сказали, что ты умерлаЗаодно с золотым листопадом,И теперь, лучезарно светла,Правишь горним неведомым градом.Я нездешним забыться готов, —Ты всегда баснословной казалась,И багрянцем осенних листовНе однажды со мной любовалась.Говорят, что не стало тебя.Но любви иссякаемы ль струи:Разве зори — не ласка твоя,И лучи — не твои поцелуи?

(1913)

99Косогоры, низины, болота,

Косогоры, низины, болота,Над болотами ржавая марь.Осыпается рощ позолота,В бледном воздухе ладана гарь.На прогалине теплятся свечи,Озаряя узорчатый гроб,Бездыханные девичьи плечиИ молитвенный с венчиком лоб.Осень — с бледным челом инокиня —Над покойницей правит обряд.Даль мутна, речка призрачно-синя,В роще дятлы зловеще стучат.

(1915)

100Октябрь — петух медянозобый

Октябрь — петух медянозобыйГорланит в ветре и в лесу:Я в листопадные сугробыЯйцо снеговое снесуИ лес под клювом петушинымДырявым стал. Курятник тучСквозит пометом голубиным, —Мол Духа Божьего не мучь,Снести яйцо на первопуткиОднажды в год тебе дано.Как баба, выткала за суткиРеченка сизое рядноБлизки дубленые Покровки,Коровьи свадьбы, конский чес,И к звездной кузнице для ковкиПлетется облачный обоз.

101Болесть да засуха,

Болесть да засуха,На скотину мор.Горбясь, шьет старухаМертвецу убор.Холст ледащ наощупь,Слепы нить, игла…Как медвежья поступьТемень тяжела.С печи смотрят годыС карлицей-судьбой.Водят хороводыТучи над избойМертвый дух несносен,Маята и чад.Помялища сосенВ небеса стучат.Глухо Божье ухо,Свод надземный толст.Шьет, кляня, старухаПоминальный холст.

(1915)

102Чу! Перекатный стук на гумнах

Чу! Перекатный стук на гумнахОн по заре звучит как рог.От бед, от козней полоумныхМой вещий дух не изнемог.Я все такой же, как в столетьях,Широкогрудый удалец…Знать, к солнцепеку на поветяхРудеет утренний багрец.От гумен тянет росным медом,Дробь молотьбы — могучий рогНас подарил обильным годомСребробородый древний Бог.

103Снова поверилось в дали свободные,

Снова поверилось в дали свободные,В жизнь, как в лазурный, безгорестный путь.Помнишь ракиты седые, надводные,Вздохи туманов, безмолвия жуть?Ты повторяла. «Туман — настоящее,Холоден, хмур и зловеще глубок,Сердцу пророчит забвенье целящееВ зелени ив пожелтевший листок».Явью безбольною стало пророчество:Просинь небес и снега за окномВ хижине тихо. Покой, одиночество —Веют нагорным, свежительным сном.

104Набух, оттаял лед на речке,

Набух, оттаял лед на речке,Стал пегим, ржаво-золотым.В кустах затеплилися свечкиИ засинел кадильный дым.Березки — бледные белички,Потупясь, выстроились в ряд.Я голоску веснянки-птички,Как материнской ласке, рад.Природы радостный причастник,На облака, молюся я.На мне иноческий подрясникИ монастырская скуфья.Обету строгому неверен,Ушел я в поле к лознякам,Чтоб поглядеть, как мир безмерен,Как луч скользит по облакам,Как пробудившиеся речкиБурлят на талых валунах,И невидимка теплит свечкиВ нагих, дымящихся кустах.

(1912)

105Пушистые, теплые тучи,

Пушистые, теплые тучи,Над плесом соловая марь.За гатью, где сумрак дремучий,Трезвонит Лесной Понамарь.Плывут вечевые отгулы…И чудится: витязей рать,Развеся по ельнику тулы,Во мхи залегла становать.Осенняя явь ОбонежьяКак сказка, баюкает дух.Чу, гул… Не душа ли медвежьяНа темень расплакалась вслух?Иль чует древесная сила,Провидя судьбу наперед,Что скоро железная жилаЕй хвойную ризу прошьет.Зовут эту жилу Чугункой, —С ней лихо и гибель во мгле…Подъёлыш с Ольховой лазункойТаятся в родимом дупле.Тайга — Боговидящий инок,Как в схиму, закуталась в марь.Природы великий поминокВещает Лесной Понамарь.

106. ВРАЖЬЯ СИЛА

Возят щебень, роют рвы,Понукают лошаденок.От встревоженной травыДух идет, горюч и тонок.В лысый пень оборотясь,На людей дивится леший:Где дремали топь и грязь,Там снуют ездок и пеший.И береза, зелень косГребню ветра подставляя,Как вдова, бледна от слез:Тяжела-де участь злая.Камни-очи луговинОт тоски посоловели,Прячут изморозь сединПод кокошниками ели.И звериный бог МедостПришлецам грозит корягой:Мол пробыть до первых звезд,Опосля уйти ватагой.Вот и звезды, как грибы,На опушке туч буланых.Вторя снам лесной избы,Дед бранит гостей незваных:«Принесло лихую рать,Зайцу филина-соседа!..»И с божницы БогоматьСмотрит жалостно на деда.А над срубленной сосной,Где комарьи зой и плясы,«Со святыми упокой»Шепчет сумрак седовласый.

107Обозвал тишину глухоманью,

Обозвал тишину глухоманью,Надругался над белым «молчи»,У креста простодушною даньюНе поставил сладимой свечи.В хвойный ладан дохнул папиросойИ плевком незабудку обжег;Зарябило слезинками плесо,Сединою заиндевел мох.Светлый отрок — лесное молчанье,Помолясь на заплаканный крест,Закатилось в глухое скитаньеДо святых, незапятнанных мест.Заломила черемуха руки,К норке путает след горностай…Сын железа и каменной скукиПопирает берестяный рай.

108От дремы, от теми-вина

От дремы, от теми-винаНакренились деды-овины.Садится за прясло луна,Как глаз помутнело-совиный.На просини елей кресты,Узорно литье и чеканка…Пробрезжило. Будит кустыЗаливчатым криком зарянка.Загукала в роще желна,Витлюк потянул на болото…В избе заслюдела стенаКак риза, рябой позолотой.Встречая дремучий рассвет,В углу, как святой безымянный,По лестовке молится дед,Белесым лучом осиянный.

(1914)

109Радость видеть первый стог,

Радость видеть первый стог,Первый сноп с родной полоски,Есть отжиночный пирогНа меже, в тени березки,Знать, что небо ввечеруНад избой затеплит свечки,Лики ангелов в боруОтразят лесные речки…Счастье первое дитяУсыплять в скрипучей зыбке,Темной памятью летяВ край, где песни и улыбки,Уповать, что мир потерьКанет в сумерки безвестья,Что как путник, стукнет в дверьАнгел с ветвью благовестья.

(1913)

110Запечных потемок чурается день:

Запечных потемок чурается день:Они сторожат наговорный кистень, —Зарыл его прадед-повольник в углу,Приставя дозором монашенку-мглу.И теплится сказка… Избе лет за двести,А все не дождется от витязя вести,Монашка прядет паутины кудель…Смежает зеницы небесная бель.Изба засыпает… С узорной божницыВзирают Микола и сестры Седьмицы,На матице ожила карлиц гурьба,Топтыгин с козой — избяная резьба.Глядь, — в горенке стол самобранкой накрыт,На лавке разбойника дочка сидит,На ней пятишовка, из гривен блесня,Сама же понурей осеннего дня.Ткачиха-метель напевает в окно:На саван повольнику ткися рядно, —Лежит он в логу, окровавлен чекмень,Не выведал ворог про чудо-кистень…Колотится сердце… Лесная избаГлядится в столетья, темна как судьба,И пестун былин, разоспавшийся дед,Спросонок бормочет про Тутошний Свет.

111Сготовить деду круп, помочь развесить сети,

Сготовить деду круп, помочь развесить сети,Лучину засветить, и слушая пургу,Как в сказке, задремать на тридевять столетий,В Садко оборотясь, иль в вещего Вольгу.«Гей, други! Не в бою, а в гуслях нам удача, —Соловке-игруну претит вороний грай…»С палатей смотрит Жуть, гудит, как било, Лаче,И деду под кошмой приснился красный рай.Там горы-куличи и сыченые реки,У чаек и гагар по мисе яйцо…Лучина точит смоль, смежив печурки-веки,Теплынью дышит печь — ночной избы лицо.Но уж рыжеет даль, пурговою метлищейРассвет сметает темь, как из сусека сор,И слышно, как сова, спеша засесть в дуплище,Гогочет и шипит на солнечный костер.Почуя скитный звон, встает с лежанки бабка,На ней пятно зари, как венчик у святых,А Лаче ткет валы размашисто и хлябко,Теряяся во мхах и в далях ветровых.

112В овраге снежные ширинки

В овраге снежные ширинкиДырявит посохом закат,Полощет в озере, как в кринке,Плеща на лес, кумачный плат.В расплаве мхов и тине роясь, —Лесовику урочный дар, —Он балахон и алый поясВ тайгу забросил, как пожар.У лесового нос — лукошко,Волосья — поросли ракит…Кошель с янтарного морошкой,Луна забрезжить норовит.Зарит… Цветет загозье лыко,Когтист и свеж медвежий след,Озерко — туес с земляникой,И вешний бор — за лаптем дед.Дымится пень — ему лет со сто,Он в шапке, с сивой бородой…Скрипит лощеное берестоУ лаптевяза под рукой.

(1915)

113Черны проталины. Навозом,

Черны проталины. Навозом,Капустной прелью тянет с гряд.Ушли Метелица с Морозом,Оставив Марту снежный плат.И за неделю Март-портняжкаИз плата выкроил зипун,Наделал дыр, где пол запашка,На воротник нашил галун.Кому достанется обнова?..Трухлявы кочки, в поле сырь,И на заре, в глуши еловой,Как ангелок, поет снигирь.Капели реже, тропки суше,Ручьи скатилися в долок…Глядь, на припеке лен кукупщйВздувает сизый огонек.

(1913)

114Облиняла буренка,

Облиняла буренка,На задворках теплынь.Сосунка-жеребенкаДразнит вешняя синь.Преют житные копны,В поле пробель и зель…Чу! Не в наши ли окнаПостучался Апрель?Он с вербой монашек,На груди образок,Легкозвоннее пташекВетровой голосок.Обрядись в пятишовку,И пойдем в синь и гатьСолнце-Божью коровкуАллилуйем встречать,Прослезиться у речки,Погрустить у бугров…Мы — две белые свечкиПеред ликом лесов.

(1915)

115Осинник гулче, ельник глуше,

Осинник гулче, ельник глуше,Снега туманней и скудней.В пару берлог разъели ушиУ медвежат ватаги вшей.У сосен сторожки вершины,Пахуч и бур стволов янтарь.На разопрелые низиныЛетит с мошнухою глухарь.Бреду зареющей опушкой, —На сучьях пляшет солнопек.Вон, над прижухлою избушкойВиляет беличий дымок.Там коротают час досужийЗа думой дед, за пряжей мать…Бурлят ключи, в лесные лужиГлядится пней и кочек рать.

(1913)

116Я дома. Хмарой тишиной

Я дома. Хмарой тишинойМеня встречают близь и дгиЫ.Тепла лежанка, за стенойСтарухи-ели задремали.Их не добудится пурга,Ни зверь, ни окрик человечий…Чу/ С домовихой кочергаЗашепелявили у печи.Какая жуть… Мошник-петухНа жердке мреет как куделя,И отряхает зимний пух —Предвестье буйного Апреля.

(1913)

117Не в смерть, а в жизнь введи меня,

Не в смерть, а в жизнь введи меня,Тропа дремучая лесная!Привет вам, братья-зеленя,Потемки дупел, синь живая!Я не с железом к вам иду,Дружась лишь с посохом да рясой,Но чтоб припасть в слезах, в бредуК ногам березы седовласой,Чтоб помолиться лику ив,Послушать пташек-клирошанок,И, брашен солнечных вкусив,Набрать младенческих волвянок.На мху, как в зыбке, задремать,Под баю-бай осиплой ели…О пуща-матерь, тучки прядь,Туман, пушистее кудели, —Как сладко брагою лучейНа вашей вечери упиться,Прозрев, что веткою в ручейДуша родимая глядится!

(1915)

118Растрепало солнце волосы –

Растрепало солнце волосы —Без кудрей, мол, я пригоже,На продрогший луг и полосыСтелет блесткие рогожи.То обшарит куст ракитовый,То распляшется над речкой!..У соседок не выпытывай,Близко милый, аль далечко.За Онежскими порогамиЕсть края, где избы — горы,Где щетина труб с острогамиЗастят росные просторы.Там могилушка бескрестнаяБезголосьем кости нежит,И луна, как свечка местная,По ночам над нею брезжит.Привиденьем жуть железная,Запахнувшись в саван бродит…Не с того ль, моя болезная,Солнце тучи хороводит?Аль и солнышко отмыкалоБолесть нив и бездорожий,И земле в поминок выткалоЗолоченые рогожи.

(1915)

119На темном ельнике стволы берез –

На темном ельнике стволы берез —На рытом бархате девические пальцы.Уже рябит снега, и слушает откос,Как скут струю ручья невидимые скальцы.От лыж неровен след; покинув темь трущобБредет опушкой лось, вдыхая ветер с юга,И таежный звонарь — хохлатая лешуга, —Усевшись на суку, задорно пучит зоб.

(1915)

120Под низкой тучей вороний грай,

Под низкой тучей вороний грай,За тучей брезжит Господний рай.Вороньи пени на горний светПод образами прослышал дед.Он в белой скруте, суров пробор,Во взоре просинь и рябь озер…Не каркай, ворон, тебе на снедьРечное юДо притащит сеть!Поделят внуки счастливый лов,Глазастых торпиц, язей, сигов…Земля погоста — притин от бурь, —Душа, как рыба, всплеснет в лазурь.Не будет деда, но будет сказ,Как звон кувшинок в лебяжий час,Когда в просонки и в хмару водВлюбленный лебедь подруг ведет…Дыряв и хлябок небесный плат,Лесным гарищем чадит закат.Изба, как верша… Лучу во следВ то-светный сумрак отходит дед.

(1916)

121Лесные сумерки — монах

Лесные сумерки — монахЗа узорочным часословом.Горят заставки на листахСурьмою в золоте багровом.И богомольно старцы-пниВнимают звукам часословным.Заря, задув свои огни,Тускнеет венчиком иконным.Лесных погостов старожил,Я молодею в вечер Мая,Как о судьбе того, кто мил,Над палой пихтою вздыхая:Забвенье светлое тебе,В многопридельном хвойном храме»По мощной жизни, по борьбе,Лесными ставшая мощами!Смывает киноварь стволовВолна финифтяного мрака,Но строг и вечен часословНад котловиною, где рака.

(1915)

122Оттепель — баба хозяйка

Оттепель — баба хозяйкаЛог, как беленая печь.Тучка — пшеничная сайка —Хочет сытою истечь.Стряпке все мало раствора,Лапти в муке до обор.К посоху дедушки-бораЖмется малютка-сугор:«Дед, пробудися, я таю!Нет у шубейки полы».Дед же спросонок: «Знать к МаюСмолью дохнули стволы».«Дедушка, скоро ль сутёмкиКосу заре доплетут?..»Дед же: «Сыреют в котомке,Чай, и огниво и трут.Нет по проселку проходу,Всюду раствор, да блины…»В вешнюю полую водуДумы как зори ясны.Ждешь, как вестей, жаворонка,Ловишь лучи на бегу…Чу! Громыхает заслонкаВ теплом, разбухшем логу.

123Льнянокудрых тучек бег –

Льнянокудрых тучек бег —Перед ведреным закатом.Детским телом пахнет снег,Затененный пнем горбатым,Луч — крестильный образок —На валежину повешен,И ребячий голосокЗа кустами безутешен.Под березой зыбки скрип,Ельник в маревных пеленках…Кто родился иль погибВ льнянокудрых сутемёнках?И кому, склонясь, козуСтроит зорька-повитуха?..«Поспрошай куму-лозу»,Шепчет пихта, как старуха.И лоза, рядясь в кудель,Тайну светлую открыла:«На заранке я АпрельВ снежной лужице крестила».

(1916)

124Теплятся звезды-лучинки,

Теплятся звезды-лучинки,В воздухе марь и теплынь.Веселы будут отжинки,В скирдах духмянна полынь.Спят за омежками риги,Роща — пристанище мглы.Будут пахучи ковриги,Зимние избы теплы.Минет пора обмолота,Пуща развихрит листы.Будет добычна охота,Лоски на слищах холсты.Месяц засветит лучинкой,Скрипнет под лаптем снежок…Колобы будут с начинкой,Парень матер и высок.

(1913)

125Сегодня в лесу именины,

Сегодня в лесу именины,На просеке пряничный дух,В багряных шугаях осиныУмильней причастниц-старух,Пышней кулича муравейник,А пень, как с наливкой бутыль.В чаще именинник-затейникСтоит, опершись на костыль.Он в синем, как тучка, кафтанце,Бородка — очесок клочок:О лете, сынке-голодранце,Тоскует лесной старичок.Потрафить приятельским вкусамОн ключницу-осень зовет…Прикутано старой бурнусомСпит лето в затишье болот.Пусть осень густой варенухойОбносит трущобных гостей, —Ленивец, хоть филин заухай,Не сгонит дремоты с очей!

(1915)

126Уже хоронится от слежки

Уже хоронится от слежкиПрыскучий заяц… Синь и стыть,И нечем голые колешкиБерезке в изморозь прикрыть.Лесных прогалин скатереткаВ черничных пятнах; на рекеГорбуньей-девушкою лодкаГрустит и старится в тоске.Осина смотрит староверкой,Как четки, листья обронив;Забыв хомут, пасется СеркоНа глади сонных, сжатых нив.В лесной избе покой часовни —Труда и светлой скорби след..Как Ной ковчег, готовит дровниК веселым заморозкам дед.И ввечеру, под дождик сыпкий,Знать, заплутав в пустом бору, —Зайчонок-луч, прокравшись к зыбке,Заводит с первенцем игру.

(1915)

127. СМЕРТНЫЙ СОН

Туча — ель, а солнце — белкаС раззолоченным хвостом.Синева — в плату сиделкаНаклонилась над ручьем.Голубеют воды-очи,Но не вспыхивает в нихПрежних удали и мочи,Сновидении золотых.Мамка кажет: «Эво, елка!Хворь, дитя, перемоги…»У ручья осока — челка,Камни — с лоском сапоги.На бугор кафтан заброшен,С чернью петли, ал узор,И чинить его упрошенПропитуха мухоморЧто наштопает портняжка,Все ветшает, как листы,На ручье ж одна рубашкаДа посконные порты.От лесной, пролетней гариВеет дремою могил..Тише, люди, тише, твари, —Светлый отрок опочил!

(1915)

128Ель мне подала лапу, береза серьгу,

Ель мне подала лапу, береза серьгу,Тучка канула перл, просияв на бегу,Дрозд запел «Блажен муж» и «Кресту Твоему».Утомилась осина вязать бахромуВ луже крестит себя обливанец-бекас,Ждет попугного ветра небесный баркасУж натянуты снасти, скрипят якоря,Закудрявились пеной Господни моря,Вот и сходню убрал белокрылый матросНе удачлив мой путь, тяжек мысленный воз"Кобылица-душа тянет в луг, где цветы,Мята слов, древозвук, купина красотыТам, под Дубом Покоя, накрыты столы,Пиво Жизни в сулеях, и гости светлы —Три пришельца, три солнца, и я — Авраам,Словно ива ручью, внемлю росным словам«Родишь сына — звезду, алый песенный сад.Где не властны забвенье и дней листопад,Где береза серьгою и лапою ельТиховейно колышут мечты колыбель».

Мирские думы

Памяти храбрых

129В этот год за святыми обеднями

В этот год за святыми обеднямиСтроже лики и свечи чадней,И выходят на паперть последнимиДетвора да гурьба матерей.На завалинах рать сарафанная,Что ни баба, то горе-вдова;Вечерами же мглица багрянаяПоминальные шепчет слова.Посиделки, как трапеза братская, —Плат по брови, послушней кудель,Только изредка матерь солдатскаяПоведет причитаний свирель:«Полетай, моя дума болезная,Дятлом-птицею в сыр-темен бор…»На загуменьи ж поступь железная —Полуночный Егорьев дозор.Ненароком заглянешь в оконницу —Видишь въявь, как от северных водКопьеносную звездную конницуСтрастотерпец на запад ведет…Как влачит по ночным перелесицамСполох-конь аксамитный чепрак,И налобником ясным, как месяцем.Брезжит в ельник, пугаючи мрак.

1915

130Что ты, нивушка, чернешенька,

Что ты, нивушка, чернешенька,Как в нужду кошель порожнешенька,Не взрастила ты ржи-гуменницы,А спелегала — к солнцу выгналаНеедняк-траву с горькой пестушкой?Оттого я, свет, чернотой пошла,По омежикам замуравела,Что по ведру я не косулена,После белых рос не боронена,Рожью низовой не засеяна…А и что ты, изба, пошатилася,С парежа-угара, аль с выпивки,Али с поздних просонок расхамкавшись,Вплоть до ужина чешешь пазуху,Не запрешь ворот — рта беззубого,Креня в сторону шолом-голову?Оттого я, свет, шатуном гляжу,Не смыкаю рта деревянного,Что от бела дня до полуночи«Воротись» вопю доможирщику,Своему ль избяному хозяину.Вопия, надорвала я печени:Глинобитную печь с теплым дымником.Видно, утушке горькой — хозяюшкеВековать приведется без селезня…Ты, дорога-путинушка дальняяЯрый кремень да супесь горючая,Отчего ты, дороженька, куришься,Обымаешься копотью каменной?Али дождиком ты не умывана,Не отерта туманом-ширинкою,Али лапоть с клюкой-непоседоюБольно колют стоверстную спинушку?Оттого, человече, я куревомЗамутилась, как плесо от невода,Что по мне проходили солдатушкиС громобойными лютыми пушками.Идучи, они пели: «лебедушкуЗаклевать солеталися вороны»,Друг со другом крестами менялися,Полагали зароки великие:«Постоим-де мы, братцы, за родину,За мирскую Микулову пахоту,За белицу-весну с зорькой свеченькойНад мощами полесий затепленной!..»Стороною же, рыси лукавее,Хоронясь за бугры да валежины,Кралась смерть, отмечая на хартии,Как ярыга, досрочных покойников.Ах ты, ель-кружевница трущобная,Не чета ты кликуше осинушке,Что от хвойного звона да ладанаБьет в ладошки и хнычет по-заячьи;Ты ж сплетаешь зеленое кружевоОт коклюшек ресниц не здымаючи,И ни месяц-проныра, ни солнышкоНе видали очей твоих девичьих.Молви, елушка, с горя аль с усталиТы верижницей строгою выглядишь?Не топор ли тебе примерещился,Печь с беленым, развалистым жарником:Пышет пламя, с таганом бодается,И горишь ты в печище, как грешница?Оттого, человече, я выгляжуСрубом-церковкой в пуще забытою,Что сегодня солдатская матушкаПодо мною о сыне молилася:Она кликала грозных архангелов,Деву-Пятенку с Теплым Николою,Припадала как к зыбке, к валежине,Называла валежину Ванюшкой,После мох, словно волосы, гладилаИ казала сосцы почернелые…Я покрыла ее епитрахилью,Как умела родную утешила…Слезы ж матери — жито алмазное,На пролете склевала кукушица,А склевавши она спохватилася,Что не птичье то жито, а Божие…Я считаю ку-ку покаянныеИ в коклюшках как в требнике путаюсь.

(1915)

131Без посохов, без злата

Без посохов, без златаМы двинулися в путь;Пустыня мглой объята, —Нам негде отдохнуть.Здесь воины погибли:Лежат булат, щиты…Пред нами Вечных БиблийРазвернуты листы.В божественные строки,Дрожа, вникаем мы,Слагаем, одиноки,Орлиные псалмы.О, кто поймет, услышитПсалмов высокий лад?А где-то росно дышитЧеремуховый сад.За створчатою рамойМалиновый платок, —Туда ведет нас прямоТысячелетний рок.Пахнуло смольным медомС березовых лядин…Из нас с Садко-народомНе сгинет ни один.У Садко — самогуды,Стозвонная молва;У нас — стихи-причуды,Заморские слова.У Садко — цвет-призорник,Жар-птица, синь-туман;У нас — плакун-терновникИ кровь гвоздинных ран.Пустыня на утрате,Пора исчислить путь,У Садко в красной хатеОт странствий отдохнуть.

(1912)

132. НЕБЕСНЫЙ ВРАТАРЬ

Как у кустышка у ракитова,У колодечка у студеного,Не донской казак скакуна поил, —Молодой гусар свою кровь точил,Вынимал с сумы полотенышко,Перевязывал раны черные…Уж как девять ран унималися,А десятая словно вар кипит…С белым светом гусар стал прощатися,Горючьми слезьми уливатися:«Ты прощай-ка, родимая сторонушка,Что ль бажоная теплая семеюшка!Уж вы ангелы поднебесные,Зажигайте-ка свечи местные, —Ставьте свеченьку в ноги резвые,А другую мне к изголовьицу"Ты, смеретушка — стара тетушка,Тише бела льна выпрядь душеньку».Откуль-неоткуль добрый конь бежит,На коне-седле удалец сидит,На нем жар-булат, шапка-золото,С уст текут меды — речи братские:«Ты признай меня, молодой солдат,Я дозор несу у небесных врат,Меня ангелы славят Митрием,Преподобный лик — Свет-Солунскивш.Объезжаю я Матерь-Руссию,Как цветы вяжу души воинов…Уж ты стань, солдат, быстрой векшею,Лазь на тучу-ель к солнцу красному.А оттуль тебе мостовичинаКо Маврийскому дубу-дереву, —Там столы стоят неуедные,Толокно в меду, блинник масленый;Стежки торные поразметены,Сукна красные поразостланы».

(1915)

133Луговые потемки, омежки, стога,

Луговые потемки, омежки, стога,На пригорке ракита — сохачьи рога,Захлебнулась тальянка горючею мглой,Голосит, как в поминок семья по родной:«Та-ля-ля, та-ля-ля, ти-ли-ли.Сенокосные зори прошли.Август-дед, бородища снопом,Подарил гармониста ружьем.Эх-ма, старый, не грызла б печаль,Да родимой сторонушки жаль.Чует медное сердце мое,Что погубит парнюгу ружье,Что от пули ему умереть,Мне ж поминные приплачки петь.Луговые потемки, как плат;Будет с парня пригожий солдат,Только стог-бородач да поляНе услышат ночного «та-ля»…Медным плачем будя тишину,Насулила тальянка войну,

134. СОЛДАТКА

Скучно молодешеньке у свекра жить в дому,Мне питье в досадушку, еда не по уму,Русы мои косыньки повысеклися,Белые руки примозолилися,Животы-приданое трунь взяла!Погляжу я, беднушка, в стекольчато окно, —Не увижу ль милого за рядой во торгу.Ах, не торг на улице, не красная гульба,А лежит дороженька Коломенская!Как по этой ли дороге воевать милой ушел,Издалеча слал поклоны, куньей шапкою махал,На помин зеленой иве часто ветье заломал:«Мол, пожди меня, сударка, по куль ива зелена,А как ива облетит, втымеж я буду убит,Меня ветер отпоет, полуночь глаза сомкнет,А поплачут надо мной воронье с ковыль-травой!»

(1914)

135. ОБИДИН ПЛАЧ

В красовитый летний праздничек,На раскат-широкой улицеБудет гульное гуляньице —Пир — мирское столованьице.Как у девушек-согревушекБудут поднизи плетеные,Сарафаны золоченые.У дородных добрых молодцев, —Мигачей и залихватчиков,Перелетных зорких кречетов,Будут шапки с кистью до уха,Опояски соловецкие,Из семи шелков плетёные.Только я, млада, на гульбищеВыйду в старо-старом рубище,Нищим лыком опоясана…Сгомонятся красны девушки —Белолицые согревушки,Как от торопа повальногоОтшатятся на сторонушку.Парни ражие, удалыеЗа куветы станут талые.Притулятся на завалиныСтарики, ребята малые —Диво-дивное увидючи,Промежду себя толкуючи:«Чья здесь ведьма захудалаяХодит, в землю носом клюючи?Уж не горе ли голодное,Лихо злое, подколодное,Забежало частой рощею,Корбой темною, дремучею, —Через лягу — грязь топучую,Во селенье домовитое,На гулянье круговитое?У нас время не догуляно,Зелено вино не допито,Девицы не доцелованы,Молодцы не долюбованы,Сладки пряники не съедены,Серебрушки не доменены…»Тут я голосом, как молотом,Выбью звоны колокольные:Не дарите меня золотом,Только слухайте, крещеные:Мне не спалось ночкой синеюПеред Спасовой заутреней.Вышла к озеру по инею,По росе медвяной, утренней.Стала озеро выспрашивать,Оно стало мне рассказыватьТайну тихую, поддоннуюПро святую Русь крещеную.От озерной прибауточки,Водяной потайной басенкиПонабережье насупилось,Пеной-саваном окуталось.Тучка сизая проплакала —Зернью горькою прокапала,Рыба в заводях повытухла,На лугах трава повызябла…Я поведаю на гульбищеПраздничанам-залихватчикам,Что мне виделось в озерышке,Во глуби на самом донышке:Из конца в конец я виделаПоле грозное, убойное,Костяками унавожено.Как на полюшке кровавоёмГоловами мосты мощены.Из телес реки пропущены,Близ сердечушка с ружья паля,О бока пуля пролятыва,Над глазами искры сыплются…

* * *

Оттого в заветный праздничек,На широкое гуляньицеВыйду я, млада, непутною,Стану вотдаль немогутною,Как кручинная кручинушка,Та пугливая осинушка,Что шумит-поет по осениПесню жалкую свирельную,Ронит листья — слезы желтыеНа могилу безымянную.

136. МИРСКАЯ ДУМА

Не гуси в отлет собирались,Не лебеди на озере скликались, —Подымались мужики — Пудожане,С заонежской кряжистой Карелой,С Каргопольскою дикой Лешнею,Со всею полесной хвойною силой,Постоять за крещеную Землю,За зеленую матерь-пустыню,За березыньку с вещей кукушкой…Из-под ели два-десять вершиннойОт сиговья Муромского плёса,Подымался Лазарь преподобныйРатоборцам дать благословенье,Провещать поганых одоленье…Вопрошали Лазаря Лешане,Каргополы, Чудь и Пудожане:«Источи нам, Лазаре всечудный,На мирскую думу сказ медвяный:Что помеха злому кроволитью, —Ум-хитрец аль песня-межеумка,Белый воск, аль черное железо?»Рек святой: «Пятьсот годин в колодеПочивал я, об уме не тщася;Смерть моих костей не обглодала,Из телес не выплавила сала,Чтоб отлить свечу, чей брезг бездонныйУ умерших теплится во взоре,По ночному кладбищу блуждает,Черепа на плитах выжигая;А железо проклято от века:Им любовь пригвождена ко древу,Сожаленью ребра перебиты,Простоте же в мир врата закрыты.Белый воск и песня-недоумкаИстекли от вербы непорочной:Точит верба восковые слезыИ ведет зеленый тайный причитПро мужицкий рай, про пир вселенский,Про душевный град, где «Свете Тихий».И тропарь зеленый кто учует,Тот на тварь обуха не поднимет,Не подрубит яблони цветущей,И веслом бездушным вод не ранит…»Поклонились Лазарю Лешане,Каргополы, Лопь и Пудожане:«Сказ блаженный, как баю над зыбкой,Что певала бабка КупарихаУ Дедери Храброго на свадьбе».Был Дедеря лют на кроволитье,После ж песни стал, как лес осенний,Сердцем в воск, очами в хвои потемки,А кудрями в прожелть листопада.

137Кабы я не Акулиною была,

Кабы я не Акулиною была,Не Пахомовной по батюшке слыла,Не носила б пятишовки с галуном,Становицы с оподольником,Еще чалых кос под сборником, —Променяла бы я жарник с помеломНа гнедого с плящим огненным ружьем,Ускакала бы со свекрова двораВ чужедалыцину, где вражьи хутора,Где станует бусурманская орда,Словно выдра у лебяжьего гнезда;Разразила бы я огненным ружьемСупротивника с нахвалыциком-царем.«Не хвались-де, снаряжаючись на рать,На крещеную мирскую благодать?Лучше выдай-ка за черные виныИз ордынской, государевой казныНа мужицкий полк алтынов по лубку,А на бабий чин камлоту по куску,Старикам по казинетовым портам,Бабкам-клюшницам по красным рукавам,Еще дитятку АлешенькеЗыбку с пологом алешеньким,Чтобы полог был исподом канифас,На овершьи златоризый чудный Спас,По закромкам были б рубчаты мохры,Чтобы чада не будили комары,Не гусело б его платьицеВ новой горенке на матице!»

138. ПОМИННЫЙ ПРИЧИТ

Покойные солдатские душенькиПодымаются с поля убойного:До подкустья они — малой мошкою,По надкустью же — мглой столбовитою,В Божьих воздухах синью мерещатся,Подают голоса лебединые,Словно с озером гуси отлетные,С свято-русской сторонкой прощаются.У заставы великой, предсолнечнойВходят души в обличие плотское,Их встречают там горние воиныС грознокрылым Михаилом архангелом,По три-краты лобзают страдателен,Изгоняют из душ боязнь смертную.Опосля их ведут в храм апостольский —По своим телесам окровавленнымОтстоять поминальную служебку.Правит службу им Аввакум пророк,Чтет писание Златоуст Иван,Херувимский лик плещет гласами,Солнце-колокол точит благовест.Как улягутся вей сладкие,Сходит Божий Дух на солдатушек,Словно теплый дождь озимь ярую,Насыщая их брашном ангельским,Горечь бренных дней с них смывают,Раны черные заживляючи…На последки же громовник ИльяСо Еремою запрягальником,Снаряжают им поезд огненный, —Звездных меринов с колымагами,Отвезти гостей в преблаженный рай,Где страдателям уготованыВеси красные, избы новые,Кипарисовым тесом крытые,Пожни сенные — виноград-трава,Пашни вольные, бесплатежные —Всё солдатушкам уготовано,Храбрым душенькам облюбовано.

139Гей, отзовитесь, курганы, –

Гей, отзовитесь, курганы, —Клады, седые кремли, —Злым вороньем басурманыРусский рубеж облегли!Чуется волчья повадка,Рысье мяуканье, вой…Аль булавы рукояткаС нашей не дружна рукой?Али шишак златолобыйНам не по ярую бровь?Пусть богатырские гробыКроет ковыльная новь, —Муромцы, Дюки, ПотокиРусь и поныне блюдут…Чур нас! Вещуньи-сорокиЩокот недобрый ведут,В сутемень плачут гагары,Заяц валежник грызет, —Будут с накладом товары,Лют на поганых поход.Гром от булатных ударовСлаще погудной струны…Радонеж, Выгово, Сэров, —Наших имен баюны.Гей, отзовитеся, деды, —Правнуков меч не ослаб!Витязю после победыМесто в светелке у баб.Ждут его сусло, что пенник,Гребень-шептун перед сном,В бане ж духмянистый веник,Шайка с резным ободком.Хата чужбины не плоше,К суслу кто ж больно охоч, —С первой веселой порошейЗыбку для первенца прочь.Ярого кречета раныСыну-орлу не в изъян…Мир вам, седые курганы,Тучи, сказитель-бурьян!

1915

140. СКРЫТНЫЙ СТИХ

По крещеному Белому ЦарствуПролегла великая дорога,Протекла кровавая пучина —Есть проход лихому человеку,Чтоль проезд ночному душегубу.Только нету вольного проходуТихомудру Божью пешеходу.Как ему — Господню — путь засечен,Завален проклятым Черным Камнем.

Из песен олонецких скрытников

Не осенний лист падьмя падает,Не березовый наземь валится,Не костер в бору по моховищамСтелет саваном дымы-пажегу, —На Олон-реку, на Секир-горуСоходилася нища братия.Как Верижники с Палеострова,Возгорелыцики с Красной Ягремы,Солодяжники с речки Андомы,Крестоперстники с Нижней Кудамы,Толоконники с Ершеедами,Бегуны-люди с Водохлёбами,Всяка сборица-Богомолыцина:Становилася нища братияНа велик камень, со которогоБел плитняк гагатят на могилища,Опосля на нем — внукам памятку —Пишут теслами год родительский,Чертят прозвище и изочину,На суклин щербят кость Адамову…Не косач в силке ломит шибанки,Черный пух роня, кровью капая,Не язвец в норе на полесникаСмертным голосом кличет Ангела, —Что ль звериного добра пестуна, —Братья старища свиховалися,О булыжину лбами стукнули, —Уху Спасову вестку подали:«Ты, Пречистый Спас, Саваофов Сын, —Не поставь во грех воздыхания:Али мы тебе не служители,Нищей лепоты не рачители,Не плакиды мы, не радельщики,За крещеный мир не молельщики,Что нашло на нас время тесное,Негде нищему куса вымолить,Малу луковку во отишьи съесть?Во посад идти, — там табашники,На церковный двор, — всё щепотники,В поле чистое, — там Железный Змий,Ко синю морю, — в море Чудище.Железняк летит, как гора валит,Юдо водное Змию побратень:У них зрак — огонь, вздохи — торопы,Зуб — литой чугун, печень медная…Запропасть от них Божью страннику,Зверю, птичине на убой пойти,Умной рыбице в глубину спляснуть!»Покуль старища Спасу плакались,На кажину тварь легота нашла:Скокнул заюшка из-под кустышка,Вышел журушка из болотины,Выдра с омута наземь вылезла,Лещ по заводи пузыри пустил,Ель на маковке крест затеплила.Как на озере Пододонница,Зелень кос чеша, гребень выронит,И пойдет стозвон по зажоринам,Через гатища, до матерых луд,Где судьба ему в прах рассыпаться,Засинеть на дне ярым жемчугом, —Так молельщикам Глас почуялся:«Погублю Ум Зла Я Умом Любви,Положу препон силе Змиевой,Проращу в аду рощи тихие,По земле пущу воды сладкие, —Чтобы демоны с человекамиПерстнем истины обручилися,За одним столом преломляли б хлеб,И с одних древес плод вкушали бы!..»Старцы Голосу поклонилися,Обоюдный труд взяли в розмысел:Отшатиться им на крещену Русь, —По лугам идти — муравы не мять,Во леса ступить — зверю мир нести,Не держать огня, трута с плоткою,Что ль того ножа подорожного,Когда Гремь гремит, Тороп с ВихоремВ грозовом бою ломят палицыНоровят сконать Птицу-Фиюса,Вьюжный пух с нее снегом выперхать,Кровь заре отдать, гребень — сполоху,А посмертный грай волку серому, —Втымеж пахарю тайн не сказывать.Им тогда вести речи вещие,Когда солнышко засутемится,И черница-темь сядет с пяльцамиПод оконце шить златны воз духи, —Чтоб в простых словах бранный гром гремел,В малых присловьях буря чуялась,В послесловии ж клекот коршуна,Как душа в груди, ясно слышался, —Чтоб позналась мочь несусветная,Задолело бы гору в пястку взять,Сокрушить ее, как соломину.

(1914)

141. СЛЕЗНЫЙ ПЛАТ

Не пава перо обронила,Обронила мать солдатская платочек,При дороженьке слезный утеряла.А и дождиком плата не мочит,Подкопытным песком не заносит…Шел дорогой удалый разбойник,На платок, как на злато, польстился —За корысть головой поплатился.Проезжал посиделец гостиный,Потеряжку почел за прибыток —Получил перекупный убыток…Пробирался в пустыню каликаС неугасною свеченькой в шуйце,На устах с тропарем перехожим;На платок он умильно воззрился,Величал его честной слезницей:«Ай же плат, много в устье морскоеЛьется речек, да счет их известен,На тебе ж, словно рос на покосе,Не исчислить болезных слезинок!Я возьму тебя в красную кельюПеленою под Гуриев образ,Буду Гурию-Свету молитьсяО солдате в побоище смертном, —Чтобы вражья поганая сабляПри замашке закал потеряла,Пушки-вороны песенной думыНа вспугнули бы граем железным,Чтоб полесная яблоня-песня,Чьи цветы плащаницы духмянней,На Руси как веха зеленела,И казала бы к раю дорогу!»

(1916)

142. РУСЬ

Не косить детине пожен,Не метать крутых стогов, —Кладенец из красных ноженОн повынул на врагов.Наговорна рукоятка,Лезвие — светлей луча,Будет ворогу не сладкоОт мужицкого меча!У детины кудри — боры,Грудь — Уральские хребты,Волга реченька — оборы,Море синее — порты.Он восстал за сирых братов,И, возмездием горя,Пал на лысину КарпатовКладенец богатыря.Можно б вспять, поправши злобу,Да покинешь ли однуРусь Червонную — зазнобуВ басурманском полону!Гоже ль свадебную брагуНе в Белградской гридне пить,Да и как же дружку-ПрагуРушником не подарить!Деду Киеву похулаАлый краковский жупан…Словно хворост, пушек дулаПопирает великан.Славься, Русь! Краса-девица,Ладь колечко и фату, —Уж спрядает заряницаБранной ночи темноту.Вспыхнет день под небосклоном, —Молодых в земле роднойВсеславянским брачным звономВстретит Новгород седой!

1914

143. ПЕСНЯ О СОКОЛЕ И О ТРЕХ ПТИЦАХ БОЖИИХ

Как по озеру бурливому,По Онегушку шумливому,На песок-луду намойную,На коряжину надводную,Что ль на тот горючий камешек, —Прибережный кремень муромский, —Птицы вещие слеталися,От туманов отряхалися.Перва птица — Куропь снежная,Друга — черная Габучина,А как третья птица вещая —Дребезда золотоперая.Взговорила Куропь белаяЧеловечьим звонким голосом:Аи же, птицы вы летучие, —Дребезда и ты Габучина,Вы летели мимо острова,Миновали море около,А не видли ль змея пестрого,Что ль того Лихого Сокола?Отвечали птицы мудрые:Аи же, Куропь белокрылая,Божья птица неповинная,У тебя ль перо Архангела,Голос грома поднебесного, —Сокол враг, змея суровая,Та ли погань стоголовая,Обрядился не на острове,Схоронился не на ростани,А навис погодной тучею,Разметался гривой долгоюНадо свят-рекой текучею —Крутобережною Волгою.От налета соколиного,Злого посвиста змеиногоВолга-реченька смутилася,В сине море отшатилася…Ой, не звоны колокольныеНикнут к земи, бродят около, —Стонут люди полоненныеОт налета злого Сокола.И не песня заунывнаяНад полями разливается, —То плакун-трава могильнаяС жалким шорохом склоняется!..

* * *

Мы слетелись птицы умныеНа совет, на думу крепкую,Со того ли саду райского —С кипариса — Божья дерева.Мы удумаем по-птичьему,Сгомоним по-человечьему:Я — Габучина безгрешная,Птица темная, кромешная,Затуманю разум Соколу,Очи выклюю у серого,Чтоб ни близ себя, ни околоНе узнал он света белого.Дребезда тут речь сговорила:Я развею перья красныеНа равнины святорусские,В буруны озер опасные,Что ль во те ли речки узкие.Где падет перо небесное,Там слепые станут зрячими,Хромоногие — ходячими,Безъязыкие — речистыми,Темноумные — лучистыми.Где падет перо кровавое,Там сыра земля расступится,Море синее насупится,Вздымет волны над дубравою —Захлестнет Лихого Сокола,Его силищу неправую,Занесет кругом и околоГлиной желтою, горшечною,И споет с победной славоюНад могилой память вечную.Прибредет мужик на глинянник,Кирпича с руды натяпаетНа печушку хлебопечную,На завалину запечную,Станет в стужу полузимнююСпину греть да приговаривать:Вот те слава Соколиная —Ты бесславьем опозорилась.Напоследок слово молвилаКуропь — птица белоперая:А как я, росой вспоенная,Светлым облаком вскормленная, —Возлечу в обитель Божию,К Саваофову подножию,Запою стихиру длинную,Сладословную, умильную.Ту стихиру во долинушкеМолодой пастух дослушает,Свесит голову детинушка,Отмахнет слезу рубахою,И под дудочку свирельнуюСложит новую бывальщину.Аминь.

144. СВЯТАЯ БЫЛЬ

Солетали ко мне други-воиныС братолюбным уветом да ласкою,Приносили гостинцы небесные,Воду, хлеб, виноградье Адамово,Благовестное ветвие раево.Вопрошали меня гости-воины:Ты ответствуй, скажи, добрый молодец,Отчего ты душою кручинишься,Как под вихорем ель, клонишь голову?Износилось ли платье стожарное,Загусел ли венец зарнокованный,Али звездные перстни осыпались,Али райская песня не ладится?Я на спрос огнекрылым ответствовал:Аи же други — небесные витязи,Мое платье — заря, венец — радуга,Перстни — звезды, а песни, что вихори,Камню, травке и зверю утешные;А кручинюсь, сумлююсь я, друженьки,По земле святорусския-матери:На нее века я с небес взирал,К ней звездой слетев, человеком стал;Двадцать белых зим, весен, осенейЯ дышу земным бренным воздухом,Вижу гор алтарь, степь-кадильницу,Бор — притин молитв, дум убежище, —Всем по духу брат, с человекамиРазошелся я жизнью внутренней…Святорусский люд темен разумом,Страшен косностью, лют обычаем;Он на зелен бор топоры вострит,Замуруд степей губит полымем.Перед сильным — червь, он про слабогоЗа сивухи ковш яму выроет,Он на цвет полей тучей хмурится,На красу небес не оглянется…

* * *

Опустив мечи и скрестив крыла,Мой навет друзья чутко слушали.Как весенний гром на поля дохнет,Как в горах рассвет зоем скажется,Как один из них взвеял голосом:Мир и мир тебе, одноотчий брат,Мир устам твоим, слову каждому!Мы к твоим речам приклонили слух,И дадим ответ по разумию.Тут взмахнул мечом светозарный гость,Рассекал мою клеть телесную,Выпускал меня, словно голубя,Под зенитный круг, в Божьи воздухи.И открылось мне: Глубина Глубин,Незакатный Свет, только Свет один!Только громы кругом откликаются,Только гор алтари озаряются,Только крылья кругом развеваются?И звучит над горами: Победа и Мир!В бесконечности духа бессмертия пир.

(1911)

145. БЕСЕДНЫЙ НАИГРЫШ, СТИХ ДОБРОПИСНЫЙ

«Его же в павечернее междучасиепети подобает, с малым погрецомногтевым и суставным».Из Отпуска — тайного свиткаолонецких сказителей-скрытниковПо рожденьи Пречистого Спаса,В житие премудрыя Планиды,А в успенье Поддубного старца, —Не гора до тверди досягнула,Хлябь здынула каменного плешью,В стороне, где солнышко ночуетНа кошме, за пологом кумачным,И где ночь-горбунья зелье варит,Чернит косы копотью да сажей,Под котлом валежины сжигая, —Народилось железное царствоСо Вильгельмищем, царищем поганым.У него ли, нечестивца, войска — сила,Порядового народа — несусветно;Они веруют Лютеру-богу,На себя креста не возлагают,Великого говения не правят,В Семик-день веника не рядят,Не парятся в парной паруше,Нечистого духа не смывают,Опосля Удилёну не кличут:«Матушка ржаная Удилёна,Расчеши солому — золот волос,Сдобри бражкой, патокою колос…»

* * *

Не сарыч кричит за буераком,На свежье детенышей сзывая,И не рысь прыскучая леснаяВ ночь мяучит, теплой кровью сыта, —То язык злокозненный глаголет,Царь железный пыхает речами:«Голова моя — умок лукавый,Поразмысли ты, пораскумекай,Мне кого б в железо заковати?Ожелезил землю я и воды,Полонил огонь и пар шипучий,Ветер, свет колодниками сделал,Ныне ж я, как куропоть в ловушку,Светел Месяц с Солнышком поймаю:Будет Месяц, как петух на жердке,На острожном тыне перья чистить,Брезжить зобом в каменные норыИ блюсти дозоры неусыпно?Солнцу ж я за спесь, за непокорствоС ног разую красные бахилы,Желтый волос, ус лихой косатыйОстригу на войлок шерстобитам;С шеи Солнца бобчатую гривнуКобелю отдам на ожерелок,Повалю я красного спесивцаНа полати с бабой шелудивой —Ровня ль будет соколу ворона?»Неедуча солодяга без прихлебки,Два же дела без третьего не гожи,Третье ж дело — гуменная работа,Выжать рожь на черниговских пашнях,Волгу-матку разлить по бутылям,С питухов барыши загребая,С уха ж Стенькина славного курганаСбить литую куяшную шапку,А с Москвы, боярыни вальяжной,Поснимать соболью пятишовку,Выплесть с кос подбрусник златотканный,Осыпные перстни с ручек сбросить.На последки ж мощи МакавеяИстолочь в чугунной полуступе,Пропустить труху через решетаИ отсевком выбелить печища,А попов, игуменов московскихПоложить под мяло, под трепало —Лоско ль будет черное мочало!..

* * *

Не медушник-цветик поит дремаПавечерней сыченой росою,И не крест — кладбищенский насельник,Словно столпник, в тайну загляделся —Мать-Планида на Руси крещенойОт страды келейной задремала.Был ли сон, аль малые просонки,Только въявь Планидушке явилисьПетр апостол с Пятенкою-девой.И рекли святые: «Мать-Планида,Под скуфьей уснувши стопудовой,За собой и Русь ты усыпила!Ты вставай-ка, мать, на резвы ноги,Повести-ка Русь о супостате.Не бери в гонцы гуляку-Вихря,Ни сестриц Сутемок чернокосых,Ни Мороза с Зоем перекатным:Вихрю пляс, присвистка да присядка,Балалайки дробь — всего милее;Недосуг Сутемкам, — им от БогаДан наказ Заре кокошник вышить,Рыбьи глазки с зеньчугом не спутать,Корзным стегом выпестрить очелье.У Мороза же не гладки лыжи,Где пройдет, там насты да суметы,В теплых пимах, в малице оленьейНа ходе Морозушко сопреет,А сопрев, по падям, по низинамРасплеснется речкой половоднойЗвонаря же Зоя брать негоже, —Без него трущоба — скит без била,Зой ку-ку загозье, гомон с гремьюШаргунцами вешает на сучья;Ввечеру ж монашком сладкогласнымЧасослов за елями читает…Ты прими-ка, матушка Планида,Во персты отмычки золотые,Пробудившись, райскими ключамиОтомкни синь-камень несекомый,Вызволь ты из каменной неволиПаскарагу, ангельскую птицу,Супротив стожарной ПаскарагиБирюча на белом свете нету!..»От словес апостольских ПланидаКак косач в мошище, встрепенулась,Круто буйну голову здынула,Откатила скуфью за Онего.Кур-горой скуфья оборотилась,Опушь стала ельником кромешным,А завязка речкою Сорогой…

* * *

Ой люди крещеные,Толико ученые,Слухайте-внимайте,На улицу баб не пускайте,Ребят на воронец —Дочуять песни конец,На лежанку старух,Чтобы голос не тух!Господи благослови,Царь Давид помоги,Иван Богослов,Дай басеньких слов,В подъязычный суставКрасных погрецов-слав,А с того, кто скуп,Выпеть денежек рубь!..

* * *

Тысчу лет живет Макоша-Морок,След крадет, силки за хвоей ставит,Уловляет души человечьи,Тысчу лет и Лембэй пущей правит,Осенщину-дань сбирая с твари:С зайца — шерсть, буланый пух с лешуги,А с осины пригоршню алтынов,Но никто за тысчу зим и весенНе внимал напеву Паскараги!Растворила вещая Планида,Словно складень, камень несекомый,И запела ангельская птица,О невзгоде Русь оповещая:Первый зык дурманней кос девичьихУ ручья знобяник-цвет учуял, —Он поблек, как щеки ненагляднойНа простинах с воином-зазнобой —Вещий знак, что много дроль пригожихНа Руси без милых отдевочат.Зык другой, как трус снегов поморских,Как булатный свист несметных сабель,Когда кровь, как жар в кузнечном горне,Вспучив скулы, Ярость раздувает,И киркою Смерть-кладоискательИз сраженных души исторгает.Третий зык, как звон воды в купели,Когда Дух на первенца нисходит,В двадцать лет детину сыном дарит,Молодицу ж горлинку — в семнадцать.Водный звон учуял старичищеПо прозванью Сто Племен в Едином,Он с полатей зорькою воззрилсяИ увидел рати супостата.Прогуторил старый: «эту погань,Словно вошь на гаснике, лишь баней,Лютым паром сжить со света можно…»Черпанул старик воды из Камы,Черпанул с Онеги ледовитой,И дополнив ковш водой из Дона,Три реки на каменку опружил.Зашипели Угорские плиты,Взмыли пар Уральские граниты,Валуны Валдая, Волжский щебеньНавострили зубья, словно 1ребень,И как ельник, как над морем скалы,Из-под камней сто племен восстало…

* * *

Сказанец — не бабье мотовило,Послесловье ж присловьем не станет.А на спрос: «откуль» да «что в последки»Нам програет Кува — красный ворон;Он гнездищем с Громом поменялся,Чтоб снести яйцо — мужичью долю.

1915

Песни из Заонежья

146Ax вы, цветики, цветы лазоревы,

Ax вы, цветики, цветы лазоревы,Алоцветней вы красной зорюшки,Скоротечней вы быстрой реченьки!Как на вас, цветы, лют мороз падет,На муравушку белый утренник, —Сгубит зябель цвет, корень выстудит!Ах ты, дитятко, свет Миколушка,Как дубравный дуб — ты матёр-станлив,Поглядеть кому — сердцу завистно,Да осилит дуб душегуб-топор,Моготу твою — штоф зеленого!На горе стоит елочка,Под кудрявою — светелочка,Во светелке красны девушки сидят,На кажинной брилянтиновый наряд,На единой дочке вдовиной —Посконь с серою мешковиной.Наезжали ко светлице соколья, —Всё гостиные купецки сыновья,Выбирали себе женок по уму,Увозили распригожих в Кострому,Оставляли по залавочкам труху —Вдовью дочерь Миколашке-питуху.

(1914)

147Вы белила-румяна мои,

Вы белила-румяна мои,Дорогие, новокупленные.На меду-вине развоженные,На бело лицо положенные,Разгоритесь зарецветом на щеках,Алым маком на девических устах,Чтоб пригоже меня, краше не было,Супротивницам-подруженькам на зло.Уж я выйду на широкую гульбу —Про свою людям поведаю судьбу:«Вы не зарьтесь на жар-полымя румян,Не глядите на парчевый сарафан,Скоро девушку в полон заполонитВо пустыне тихозвонный белый скит».Скатной ягоде не скрыться при пути, —От любови девке сердца не спасти.

(1912)

148Западите-ка, девичьи тропины,

Западите-ка, девичьи тропины,Замуравьтесь травою-лебедой, —Молоденьке зеленой не топтатиМакасатовым красным сапожком.Приубавила гульбища-воленьяОт зазнобушки грамотка-письмоЯ по зорьке скорописчату читала,До полуночи в думушку брала.Пишет девушке смертное прощеньеС Ерусланова, милый, городка, —На поминку шлет скатное колечко,На кручинушку бел-гербовый лист.Я ложила колечко в изголовье, —Золотое покою не дает.С ранней пташкою девка пробудилась! —Распрощалася с матерью, отцом.Обряжалася черною монашкой,Расставалась с пригожеством-красой…Замуравьтеся, девичьи тропины,Смольным ельником, частою лозой.

(1912)

149

Я сгорела, молоденька, без огня,Без присухи сердце высушила,Уж как мой-то муж недобрый до меня,Не купил мне-ка атласного платка,А купил злодей, коровушку —Непорядную работушку!..Лучше пуд бы мне масла купил,Подрукавной муки бы мешок, —Я бы пояс с япанечкой продала,На те деньги бы стряпейку наняла,Стряпея бы мне постряпывала,Я б младешенька похаживала,Каблучками приколачивала:Ах вы, красные скрипучи каблучки,Мне-ка не с кем этой ноченькой легчи —Нету деда, родной матери с отцом,Буду ночку коротати с муженьком!Муженечек на перинушке лежит,А меня, младу, на лавочку валит,Изголовьицем ременну плеть кладет,Потничком велит окутаться:«Уж ты спи, моя лебедушка, усни,Ко полуночи квашонку раствори,К петухам парную баню истопи,К утру-свету лен повыпряди,Ко полудню вытки белые холсты,К сутеменкам муженьку сготовь порты,У портищ чтоб были строчены рубцы,Гасник шелковый с кисточкою,Еще пугвица волжоная…»Молода жена — ученая.

(1914)

150На малиновом кусту

На малиновом кустуСладки ягоды в росту,Они зреют, половеютНа заманку-щипоту.Затрудила щипотаОт калинова моста,От накладины тесовой,Молодецка долота.Малец кладочку долбил,Долотешко притупил,На точило девку милуНенароком залучил.Я не ведала про то,В моготу ли долото,Зарудело, заалелоКамень — тело молодо…У малинова кустаНету плодного листа,Ах, в утробе по зазнобеЗреет ягода густа.На реке калинов мостВ снежный кутается холст,Девке торный, незазорныйПервопуток на погост.На погосте мил дружокСтружит гробик-теремок…Белый саван, сизый ладан —Светлый девичий зарок.

151Как по реченьке-реке

Как по реченьке-рекеВ острогрудом челноке,Где падун-водоворот,Удалой рыбак плывет.У него приманно-русЗакудрявлен лихо ус,Парус-облако, весло —Лебединое крыло.Подмережник — жемчуга,Во мереже два сига,Из сиговины один —Рыбаку заочный сын.В прибережной осоке,В лютой немочи-тоскеЗаломила руки мать.Широка речная гладь;Желтой мели полоса,Словно девичья коса,Заревые янтари —Жар-монисто на груди.С рыболовом, крутобок,Бороздит янтарь челнок.Глуби ропщут: так иль сяк —Будешь ты на дне, рыбак.

152. ПЛЯСЕЯ

(Девка-запевало):

Я вечор, млада, во пиру была,Хмелен мед пила, сахар кушала;Во хмелю, млада, похваляласяНе житьем-бытьем — красной удалью.Не сосна в бору дрожмя дрогнула,Топором-пилой насмерть ранена,Не из невода рыба шалая,Извиваючись, в омут просится, —Это я пошла в пляску походом:Гости бражники рты разинули.Домовой завыл — крякнул под полом,На запечье кот искры выбрызнул:Вот я —Плясея —Вихорь, прах летучий,Сарафан —Синь-туман,Косы — бор дремучий!Пляс-гром,Бурелом,Лешева погудка,Под косой —ЛуговойЦветик незабудка!

(Парень-припевало):

Ой, пляска приворотная,Любовь — краса залетная,Чем вчуже вами маяться,На плахе белолиповойСрубить бы легче голову!Не уголь жжет мне пазуху,Не воск — утроба топится,О камень — тело жаркоеНа пляс — красу орлинуюРазбойный ножик точится!

(1912)

153На припеке цветик алый

На припеке цветик алыйОбезлиствел и поблек, —Свет-детина разудалыйОт зазнобушки далек.Он взвился бы буйной птицей, —Цепи-вороги крепки,Из темницы до светлицыПеревалы велики:Призапала к милой стежка,Буреломом залегла,За окованным окошкомКолокольная игла.Все дозоры да запоры,Каземат — глухой капкан…Где вы, косы — темны боры,Заряница-сарафан?В белоструганной светелкеКто призарился на вас,На фату хрущата шелка,На узорный канифас?Заручился кто от любыСкатным клятвенным кольцом, —Волос — зарь, малина — губы,В цвет черемухи лицом?..Захолонула утроба,Кровь, как цепи тяжела…Помяни, душа-зазноба,Друга — сизого орла!Без ножа ему неволяКольца срезала кудрей,Чтоб раздольней стало поле,Песня-вихорь удалей.Чтоб напева ветрововаНе забыл крещеный край…Не шуми ты, мать-дуброва,Думу думать не мешай!

(1913)

154Ах, подруженьки-голубушки,

Ах, подруженьки-голубушки,Луговые серы утушки,Вы берите-ка скорешенькоПялы новые, точеные,Еще иглы золоченые,Шелк бурмитчатый, наводчатый,Мелкий бисер с ясным золотом,Расшивайте к сроку-времениРазузорчатую завесу!На одном углу — скради глаза,Наведите солнце с месяцем,На другом углу — рехнись ума,Нижьте девушку с прилукою!Как наедут сват со свахою,Поезжане с девьим выкупом,Разглядятся и раззарятсяНа мудрены красны шитипы,А раззарясь, с думы выкинутСватать павушку за ворона,Ощипать перо лазорево,Довести красу до омута!

(1914)

155. ПОСАДСКАЯ

Не шуми, трава шелкова,Бел-призорник, зарецвет,Вышиваю для миловаЛевантиновый кисет.Я по алу левантинуРасписной разброшу стёг,Вышью Гору Соколину,Белокаменный острог.Неба ясные упекиНаведу на уголки,Бирюзой занижу реки,С Беломорьем — Соловки.Оторочку на кисетеЛитерами обовью:«Люди с титлою», «Мыслете»,Объявилося: «Люблю».Ах, не даром на посадеГрамотеей я слыву…Зелен-ветер в палисадеВсколыхнул призор-траву.Не клонись, вещунья-травка,Без тебя вдомек уму:Я — посадская чернавка,Мил жирует в терему.У милого — кунья шуба,Гоголиной масти конь,У меня — сахарны губы,Косы чалые в ладонь.Не окупит мил любовиЧетвертиной серебра…Заревейте на обнове,Расписные литера!Дорог камень бирюзовый,В стёг мудреный заплетись,Ты, муравонька шелкова,Самобранкой расстелись.Не завихрился бы в полеПодкопытный прах столбом,Как проскачет конь гоголийС зарнооким седоком.

(1912)

156. ПЕСНЯ ПРО ВАСИХУ

Откуль пошло прозвище Лешева Находка

Кемское предание.

Баба ВасилистаХороша, грудиста,Голова кувшиномС носом журавлиным,Руки — погонялки,Ноги — волчьи пялки.Как пошла ВасихаСлободе на лихоБёрда наживати,Самобранку ткати.Дали ей бердищеПо колу зубище…На повозной пареЕхали бояре,Охобни бобровы,Сами чернобровы:«Помогай-те БожеВытыкать рогожи!»Баба ВасилистаНа язык речиста,Как выжлец у сала,Мерином заржала.«Аи да баба-пава,Гридняя забава…Быть тебе, Васиха,В терему ткачихой,За глумство-отвагуТрескать солодягу,За кудель на тынеОкрестить отнынеКрасную СлободкуВ Лешеву Находку!»

157. СЛОБОДСКАЯ

Как во нашей ли деревне —В развеселой слободе,Был детина, как малина,Тонкоплеч и чернобров;Он головушкой покорен,Сердцем-полымем ретив,Дозволенья оженитьсяУ родителя просил.На кручинное моленьеНе ответствовал отец, —Тем на утреннем пролетеСиза голубя сгубил:У студеного поморья,На пустынном берегу,Сын под елью в темной кельеПоселился навсегда.Иногда из кельи строгойНа уклон выходит онПоглядеть, как стелет мореПо набережью туман,Как плывут над морем тучи,Волны буйные шумят,О любови, о кручине,О разлуке говорят.

(1912)

158. БАБЬЯ ПЕСНЯ

Страховито деревинке под грозой стояти,Листопадные волосья по ветру трепати,Таково ли молоденьке за неладным мужем,Как за вороном касатке, годы коротати.Надоумилося птахе перышки оправить, —Молодешеньке у мужа спеси приубавить.Я рядилася в уборы — в дорогую кику,Еще в алу косоплетку — по любезну память,Улещала муженечка в рощу погуляти,На заманку посулила князем величати.Улучала молоденька времени маленько, —Привязала лиходея ко дремучей ели.Я гуляла-пировала круглую неделюС кудреватым, вороватым, с головой разбойной.По разлуке, по гостибью разума хватилась,Заставала душу в теле — муженька у ели:«Еще станешь ли, негодный, любу веселити?»— Ой, сударыня-жена, буду забавляти!«Еще станешь ли, негодный, на гульбу возити?»— Ой, боярыня-жена, буду на пеганке."«Ах, пегана у цыгана, сани на базаре,Крутобокое седельце у дружка в промене,Погонялочка с уздицей — в кабаке на спице».

(1913)

159Я ко любушке-голубушке ходил,

Я ко любушке-голубушке ходил,Голубую однорядку износил,Шубу беличью повыволочил,Коробейку мелких денег издержал,Разлюбезной воркованьем докучал:Я куплю тебе гостинец — скатну нить,Буду баско оболоченой водить,Разлюби ты дегтегона-лесника,Лаптевяза, да Мирона-резчика,Не подмигивай торговому в ряду,Не обранивай платочка на ходу,Протопопу белой ручкой не маши,Не заглядывай в рыбачьи шалаши,У калачника не мешкай в куреню,Не давай овса гонецкому коню,На гонца крутую бровь не наводи,Чтобы сердце не кровавилось в груди!У гонца не застоялая душа, —В торбе ложка и походная лапша.Он тебя за белояровый овесДоведет до неуемных горьких слез,Что ль до зыбки — непотребного лубка,До отцовского глухого кулака,Будет зыбочка поскрипывать,Красна девушка повздыхивать!

(1914)

160. ДОСЮЛЬНАЯ

Не по зелену бархату,Не по рытому, черевчату,Золото кольцо катается,Красным жаром распыляется, —По брусяной новой горнице,По накатаной половичине,Разудалый ходит походом,Голосит слова ретивые:Ах, брусяные хоромы,В вас кому ли жировати,Красоватися кому?Угодити мне из горниц,С белоструганных половиц,В поруб — лютую тюрьму!Ax вы, сукна-заволоки,Вами сосны ли крутити,Обряжать пути-мосты?Побраталися с детинойЛыки с белою рядниной, —Поминальные холсты!Ах ты, сад зеленотемный,He заманивай соловкой,Духом-брагой не пои:У тебя есть гость захожий,Под лозой лежит пригожий,С метким ножиком в груди!Ой, не в колокол ударили,Не валун с нагорья ринули,Подломив ковыль с душицею,На отшибе ранив осокорь, —Повели удала волостью,За острожный тын, как ворога,До него зенитной птахоюДолетает причит девичий:Ой, не полымя в боруПолыхает ало —Голошу — утробой мруПо тебе, удалый.У перильчата крыльцаЯровая мятаЗалучила жеребцаДруга-супостата.Скакуну в сыром лугуМята с зверобоем,Супротивнику-врагуНожик в ретивое.Свянет мятная трава,Цвет на бересклете…Не молодка, не вдова —Я одна на свете.Заторится стежка-вьюнДо девичьей хаты,И не вытопчет скакунУ крылечка мяты.

161. ПЕСНЯ ПРО СУДЬБУ

Из-за леса — лесу темного,Из-за садика зеленого,Не ясен сокол вылетывал, —Добрый молодец выезживалПо одежи он купецкий сын,По обличью — парень-пахотникОн подъехал во чистом полеКо ракитовому кустику,С корня сламывал три прутика,Повыстругивал три жеребья.Он слезал с коня пеганого,Становился на прогалине,Черной земи низко кланяясь:«Ты ответствуй, мать-сыра земля,С волчняком-травой, с дубровою,Мне какой, заочно суженый,Изо трех повыбрать жеребий?Первый жребий — быть лапотником,Тихомудрым, черным пахарем,Средний — духом ожелезиться,Стать фабричным горемыкою,Третий — рай высокий, мысленный,Добру молодцу дарующий,Там река течет животная,Веют воздухи безбольные,Младость резвая не старится,Не седеют кудри-вихори».

(1912)

162Меня матушка будит спозаранья,

Меня матушка будит спозаранья,Я поздёшенько, девушка, встаю.Покуль белое личко умываю —Мне изюмный калачик испечен,Покуль в цветное платье обряжаюсь,Мне-ка чарочка меду подана,Пока медом калачик запиваю, —На работу подруженьки уйдут…От крестьянской работки-рукодельяУ подруженек рученьки болят,Болят спинушка с буйной головою,Ретивому сердечку тяжело…Мне ж едина работушка далася —Шить наводы по алому сукну.Ах, с сиденья, с девичьего бездельяСполюблю я удала паренька, —С распригожим не будет девке тошноДо замужества время коротать, —До того ли замужества-разлуки,До проклятого бабьего житья!Распроклятое бабье жированье,Расхорошее девичье житье:Уж я высплюся девушкой досыта, >Нагуляюся красной до люби.

163. КРАСНАЯ ГОРКА

Как у нашего двораЕсть укатана гора,Ах, укатана, увалена,Водою полита.Принаскучило младойШить серебряной иглой, —Я со лавочки встала,Серой уткой поплыла,По за-сенцам — лебедком,Под крылечико — бегом.Ах, не ведала млада,Что гора — моя беда,Что козловый башмачокПо раскату — не ходок!Я и этак, я и так —Упирается башмак.На ту пору паренекПодал девушке платок.Я бахромчат плат брала»,Парню славу воздала:«Ты откуль изволишь быть,Чем тебя благодарить:Золотою ли казной,Али пьяною гостьбой?»Раскудрявич мне в ответ,«Я по волости сосед;Приурочил для тебяПлат и вихоря-коня,Сани лаковые,Губы маковые».

(1912)

164. ПЕСНЯ ПОД ВОЛЫНКУ

Как родители-разлучникиДа женитьба подневольнаяДовели удала молодцаДо большой тоски-раздумьица!Допрежь сердце соколиноеЧерной немочи не ведало, —Я на гульбищах погуливал,Шапки старосте не ламывалА тепереча я, молодец,Словно птаха-конопляница,Что по зорьке лет направивши,Птицелову в сеть сгодилася.Как лихие путы пташицу,Так станливого молодчикаЗавязала и запуталаМолода жена-приданница.

165. СВАДЕБНАЯ

Ты, судинушка — чужая сторона,Что свекровьими попреками красна,Стань-ка городом, дорогой столбовой,Краснорядною торговой слободой!Было б друженьке где волю волевать,В сарафане-разгуляне щеголять,Краснорядцев с ума-разума сводить,Развеселой слобожанкою прослыть,Перемочь невыносимую тоску —Подариться нелюбиму муженьку!Муж повышпилит булавочки с косы,Не помилует девической красы.Сгонит с облика белила и сурьму,Не обрядит в расписную бахрому.Станет друженька преклонливей травы,Не услышит человеческой молвы,Только благовест учует по утру,Перехожую волынку в вечеру.

(1912)

166Не под елью белый мох

Не под елью белый мохИзоржавел и засох,Заростала сохлым мхомПахотинка-чернозем.Привелося на грехиРаскосулить белы мхи,Призасеять репкуНе часту, не редку.Выростала репа-медВплоть до тещиных ворот…Глядь, в осенний репорезВор на репище залез.Как на воре тещин платКрасной вышивкой назад,Подзатыльник с галуном…Неподатлив чернозем.Зять воровку устерег,Побивало приберег,Что ль гужину во всю спину,На затылицу батог.Завопила теща-мать:«Государь — любимый зять,Погоди меня казнитьВели говор говорить!Уж как я, честна вдова,Как притынная трава,Ни ездок, ни пешеходМуравы не колыхнет,Потоптал тимьян-травуТы на студную молву,Я за студную бедуДочку-паву уведу!Ах, без павушки павлин —Без казны гостиный сын,Он в зеленый сад пойдет —Мелко листье опадет,Выйдет в красный хоровод —Отшатится весь народ.Ему тамова житье,Где кабацкое питье,Где кружальный ковш гремит,Ретивое пепелит,Ронит кудри на глазаПерегарная слеза!»

(1914)

167. ИВУШКА ЗЕЛЕНЕНЬКА…

Ивушка зелененька —Девушка молодёнька.Стали иву ломати —Девку замуж отдавати.Красна девушка догадалась,В нову горницу, свет, кидалась:«Ах ты, горенка — светлая сидельня,Мне-ка нонева не до рукоделья,А еще не до смирныя беседы!Ах вы, пялы мои золочены,Ворота ли вами подпирати?Вы, шелки мои — бобчаты поясья,По сугорам ли вас расстилати?Уж вы плящие, ярые свечи,Темны корбы ли вами палити?Ты согрева — муравчата лежанка,Не смолой ли тебя растопити?»Отвечала лежанка-телогрейкаОна речью крещеной человечьей:«Лучше б тебе, девушке, родитьсяВо сыром болоте черной кочкой,Чем немилу сапог разув ати,За онучею гривну искати,За нее лиходея целовати!»

168. СИЗЫЙ ГОЛУБЬ

Сизый голубь ворковал,Под оконце прилетал;Он разведал, распознал,Что в светлице говорят.Ухитряют во светлицеСиза в клетку залучить,Чтобы с голубем девицеКрасоту-любовь делить,Обряжатися-крутитьсяВ алый кемрик, в скатну нить.Буйноперый под окномОбернулся пареньком, —Очи — ночка — день — лицо…Хлипко девичье крыльцо.Тесовая дверь бела,Клетка-горенка мала,На лежанке пуховик —Запрокинуть девий лик,С перелету на грудиПтичьим пылом изойти.

169Летел орел за тучею,

Летел орел за тучею,В догонку за гремучею,Он воздухи разреживал,А туч не опереживал.Упал орел на застрехуКружала затрапезного,Повыглядел в оконницуСтановище кабацкое.Он в пляс пошел — завихрился,Обжег метельным холодом,Нахвалыциков — кудрявичейПритулил на залавицы…Ой, яра кровь орлиная,Повадка-поступь гульная,Да чарка злая, винная,Что песенка досюльная,Не мимо канет-молвится,Глянь, пьяница-пропойщина,Мирская краснобайщина,Тебе ль попарщик сиз орел,Что с громом силой мерялся,С крыла дожди отряхивал,С зениц стожары-сполохи,Ан он за красоулеюПогнавшись, стал вороною,Каркуньей загуменною.А и всё-то она, ворона, грает,На весь свет растопорха пеняет:«Извели меня вороги-люди,Опризорили зависть да лихо,Разлучили с невестой-звездою,Подружили с вороньею жирой,С загуменною, пьяною долей!»

170На селе четыре жителя,

На селе четыре жителя,Нет у девки уважителя, —Как у Власа-то савраса борода,У Никиты нос подбитый завсегда,У Савелья от безделья чернота, —Не выводится цыгарка изо рта,У Ипата кудревата голова,Да пронесена недобрая молва:Будто ночкою ИпатушкаЗагубил свою разлапушку, —Вышибал ей печень чернуюЗа повадку непокорную,За орехи, за изюмные стручки,За ручные мелкотравчаты платки,На платочках красны литеры —Подарил купец из Питера.Кабы я Ипату любушкой была,Не такое бы бесчестье навела,Накурила бы вина позеленей,Напекла бы колобов погорячей,Угостила б супостата-миляша,Чтобы вышла из постылого душа!..Ах, тальянка медносборчатая,Голосистая, узорчатая,Выдай погрецы детинушке —Ласкослову сиротинушке,Чтобы девку не сушила сухота,Без жалобного не сгибла б красота,Не палила б мои кречетьи глазаНеуемная капучая слеза!

(1914)

171Недозрелую калинушку

Недозрелую калинушкуНе ломают и не рвут, —Недорощена детинушкуВо солдаты не берут.Придорожну скатну ягодуТопчут конник, пешеход, —По двадцатой красной осениПарня гонят во поход.Раскудрявьтесь, кудри-вихори,Брови — черные стрижи,Ты, размыкушка-тармоника,Про судину расскажи:Во незнаемой сторонушкеКрасовита ли гульба?По страде свежит ли прохолодь,В стужу греет ли изба?Есть ли улица расхожая,Девка-зорька, маков цвет,Али ночка непогожаяКо сударке застит след?Ах, размыкушке-гармоникеПоиграть не долог срок!..Придорожную калинушкуТопчут пеший и ездок.

(1912)

172. СТИХ О ПРАВЕДНОЙ ДУШЕ

Жила душа свято, праведно;Во пустыне душа спасалася,В листвие нага одевалася,Во бересто боса обувалася,Притулья-жилья душа не имала,За застольным брашном не сиживала,Куса в соль не обмакивала.Утрудила душа тело белоеЧто ль до туги-издыхания смертного,Чаяла душа, что в рай пойдет,А пошла она в тартарары.Закрючили душеньку два огненных пса,Учали душеньку во уста лакать…Калыгеря-бес да бес-едунК Сатане пришли с судной хартией…Надевал Сатана очки геенские,Садился на стуло костеножное,Стал житие души вычитывать:Трудилась душа по-апостольски,Служила душа по-архангельски,Воздыхала душа по-Адамову —Мукой мучиться душе не за что.Айв чем же душа провинилася,В грабеже ль, во разбое поножевничалв,Мостовую ли гривну утаивала,Аль чужие силки оголаживала,Аль на уду свят артос насаживала?Неповинна душенька и в сих грехах…А как была душа в плоти-живности,Что ль семи годков без единого,Так в Страстной Пяток она стреснула,Не покаявшись, глупыш масленый…Не суди нас, Боже, во многом,И спаси нас, Спасе, во малом.Аминь.

173. ПРОСЛАВЛЕНИЕ МИЛОСТЫНИ

Песня убогого Пафнутъюшки

Не отказна милостыня праведная,На помин души родительскойПо субботним дням подаванаНищей братьи со мостинами…А убогому ПафнутьюшкеДан поминный кус в особицу.Как у куса нутра ячневы,С золотой наводной корочкой,Уж как творен кус на патоке,Испечен на росном ладане,А отмяк кусок под образом,Белым воздухом прикутанный…Спасет Бог, воз благодарствуетКормящих, поящих,Одевающих, обувающих,Теплом согревающих!Милостыня сота —Будет душеньке вольгота;Хозяину в дому,Как Адаму во раю,Детушкам в дому,Как орешкам во меду"Спасет Бог радетелей,Щедрых благодетелей!Аверкий — банный согреватель,Душ и телес очищатель,Сесентий-калужник,Олексий — пролужник,Все святые с намиВ ипостасном храме.Аминь.

Сердце единорога

174-176. ИЗБЯНЫЕ ПЕСНИ

Памяти матери

IЧетыре вдовицы к усопшей пришли…

Четыре вдовицы к усопшей пришли…(Крича бороздили лазурь журавли,Сентябрь-скопидом в котловин сундукиС сынком-листодером ссыпал медяки).Четыре вдовы в поминальных платках,Та с гребнем, та с пеплом, с рядниной в руках,Пришли, положили поклон до земли,Опосле с ковригою печь обошли,Чтоб печка-лебедка, бела и тепла,Как допреж, сытовые хлебы пекла.Посыпали пеплом на куричий хвост,Чтоб немочь ушла, как мертвец, на погост.Хрущатой рядниной покрыли скамью, —На одр положили родитель мою.Как ель под пилою, вздохнула изба,В углу зашепталася теней гурьба,В хлевушке замукал сохатый телок,И вздулся, как парус, на грядке платок, —Дохнуло молчанье… Одни журавли,Как витязь победу, трубили вдали:«Мы матери душу несем за моря,Где солнцеву зыбку качает заря,Где в красном покое дубовы столыОт мис с киселем словно кипень белы.Там Митрий Солунский, с Миколою ВласСвятых обряжают в камлот и атлас,Креститель-Иван с ендовы расписнойИх поит живой Иорданской водой…»Зарделось оконце… Закат золотарьШасть в избу незваный: — «Принес-де стихарь —Умершей обнову, за песни в бору,За думы в рассветки, за сказ ввечеру,А вынос блюсти я с собой приведуСутемки, зарянку и внучку-звезду,Скупцу ж листодеру чрез мокреть и гатьВелю золотые ширинки постлать».

(1916)

IIЛежанка ждет кота, пузан-горшок хозяйку, –

Лежанка ждет кота, пузан-горшок хозяйку, —Объявятся они, как в солнечную старь,Мурлыке будет блин, а печку-многознайкуНасытят щаный пар и гречневая гарь.В окне забрежжит луч — волхвующая сказка,И вербой расцветет ласкающий уют;Запечных бесенят хихиканье и пляска,Как в заморозки ключ, испуганно замрут.Увы, напрасен сон. Кудахчет тщетно рябка,Что крошек нет в зобу, что сумрак так уныл —Хозяйка в небесах, с мурлыки сшита шапка,Чтоб дедовских седин буран не леденил.Лишь в предрассветный час лесной, снотворной влагойНа избяную тварь нисходит угомон,Как будто нет Судьбы, и про блины с котягой,Блюдя печной дозор, шушукает заслон.

(1915)

IIIОсиротела печь, заплаканный горшок

Осиротела печь, заплаканный горшокС таганом шепчутся, что умерла хозяйка,А за окном чета доверчивых сорокСтрекочет: «близок май, про то, дружок, узнай-ка!Узнай, что снигири в лесу справляют свадьбу,У дятла-кузнеца облез от стука зоб,Что, вверивши жуку подземную усадьбу,На солнце вылез крот — угрюмый рудокоп,Что тянут журавли, что проболталась галкаВоришке-воробью про первое яйцо»…Изжаждалась бадья… Вихрастая мочалкаТоскует, что давно не моется крыльцо.Теперь бы плеск воды с веселою уборкой,В окне кудель лучей и сказка без конца…За печкой домовой твердит скороговоркойО том, как тих погост для нового жильца,Как шепчутся кресты о вечном, безымянном,Чем сумерк паперти баюкает мечту.Насупилась изба, и оком оловяннымУставилось окно в капель и темноту.

(1914)

177«Умерла мама» — два шелестных слова

«Умерла мама» — два шелестных слова.Умер подойник с чумазым горшком.Плачется кот и понура корова,Смерть постигая звериным умом:Кто она? Колокол в сумерках пегих,Дух живодерни, ведун-коновал,Иль на грохочущих пенных телегахК берегу жизни примчавшийся шквал?— Знает лишь маковка ветхой церквушки,В ней поселилась хозяйки душа,Данью поминною — рябка в клетушкеПрочит яичко, соломой шурша.В пестрой укладке повойник и бусыСвадьбою грезят: «Годов пятьдесятБог насчитал, как жених черноусыйВыменял нас — молодухе в наряд».Время, как шашель, в углу и за печкойДерево жизни буравит, сосет…В звезды конек и в потемки крылечкоСмотрят и шепчут: «вернется… придет…»Плачет капелями вечер соловый,Крот в подземельи и дятел в дупле…С рябкиной дремою, ангел пуховыйСядет за прялку в кауровой мгле.«Мама в раю», — запоет веретенце,«Нянюшкой светлой младенцу-Христу…»Как бы в стихи, золотые как солнце,Впрясть волхвованье и песенку ту?Строки и буквы — лесные коряги,Ими не вышить желанный узор…Есть, как в могилах, душа у бумаги —Алчущим перьям глубинный укор.

(1915–1916)

178Шесток для кота, что амбар для попа,

Шесток для кота, что амбар для попа,К нему не заглохнет кошачья тропа;Зола, как перина, — лежи, почивай, —Приснятся снетки, просяной каравай.У матери-печи одно на уме:Теплынь уберечь да всхрапнуть в полутьме;Недаром в глухой, свечеревшей избеКак парусу в ведро, дремотно тебе.Ой, вороны-сны, у невесты моейНе выклевать вам беспотемных очей;Летите к мурлыке на теплый шесток,Куда не заглянет прожорливый рок,Где странники-годы почили золой,И бесперечь хнычет горбун-домовой;Ужели плакида — запечный жилецПочуял разлуку и сказки конец?Кота ж лежебока будите скорей,Чтоб был на стороже у чутких дверей,Мяукал бы злобно и хвост распушил,На смерть трясогузую когти острил!

(1916)

179Весь день поучатися правде Твоей,

Весь день поучатися правде Твоей,Как вешнюю озимь, ждать светлых гостей,В раю избяном, и в затишьи гумнаПоплакать медово, что будет «она».Задремлется деду, лучина замрет —Бесплотная гостья в светелку войдет,Поклонится Спасу, погладит внучат,Как травка лучу, улыбнется на плат:Висит, дескать, сирый, хозяйке взамен.Повыкован венчик из облачных пен:Очелье — алмаз, по бокам — изумруд.Трех отроков пещных и ангелов труд.Петух кукарекнет, забрезжит светец,В дверях засияет Медостов венец;Пречудный святитель войдет с посошком,В пастушьих лапотцах, повитый лучом.За ним, умеряючи крыл паруса,Предстанет Иван — грозовая краса:Он с чашей крестильной, и голубь над ним…Всю ночь поучаюсь я тайнам Твоим.Заутро у бурой полнее удой,У рябки яичко, и весел гнедой.А там, где святые росою прошли,С курлыканьем звонким снуют журавли:Чтоб сизые крылья и клюв укрепить,Им надо росы благодатной испить.

(1915–1916)

180Хорошо в вечеру, при лампадке,

Хорошо в вечеру, при лампадке,Погрустить и поплакать втишок,Из резной, низколобой укладкиНедовязанный вынуть чулок.Ненаедою-гостем за кружкойУсадить на лежанку кота,И следить, как лучи над опушкойДогорают виденьем креста,Как бредет позад дремлющих гумен,Оступаясь, лохмотница-мгла…Все по старому: дед, как игумен,Спит лохань и притихла метла.Лишь чулок, как на отмели верши,И с котом раздружился клубок.Есть примета: где милый умерший,Там пустует кольцо иль чулок,Там божничные сумерки строже,Дед безмолвен, провидя судьбу,Глубже взор и морщины… О Боже —Завтра год, как родная в гробу!

(1914)

181Заблудилось солнышко в корбах темнохвойных,

Заблудилось солнышко в корбах темнохвойных,Износило лапчатый золотой стихарь:Не бежит ли красное от людей разбойных,Не от злых ли кроется в сутемень да в марь.Али корба хвойная с бубенцами шишек,С рушниками-зорями просини милей,Красики с волвянками слаще звездных пышекИ громов размычливей гомон журавлей?Эво, на валежине, словно угли в жарнике,Половеет лапчатый золотой стихарь…Потянули за море витлюки-комарники,Нижет перелесица бляшки да янтарь.Сядь, моя жалобная, в сарафане сборчатом,В камчатом накоснике за послушный лен, —Постучится солнышко под оконцем створчатым —Шлет-де вестку матушка с Тутошних сторон:Мы в ответ: радехоньки говору то-светному,Ходоку от маминой праведной души,Здынься по крылечику к жарнику приветному,От росы да мокрети лапти обсуши!Полыхнувши золотом, прянет гость в предызбицу,Краснобайной сказкою пряху улестит.Как игумен в куколе, вечер, взяв кадильницу,Складню рощ финифтяных ладаном кадит.В домовище матушка… Пасмурной округоюВодит мглу незрячую поводырка-жуть,И в рогожном кузове, словно поп за ругою,В Сторону то-светную солнце правит путь.

(1915)

182От сутемок до звезд, и от звезд до зари

От сутемок до звезд, и от звезд до зариБель бересты, зыбь хвои и смолы янтари,Перекличка гагар, вод дремучая дремь,И в избе, как в дупле, рудо-пегая темь,От ловушек и шкур лисий таежный дух,За оконцем туман, словно гагачий пух,Журавлиный пролет, ропот ливня вдали,Над поморьем лесов облаков корабли,Над избою кресты благосенных вершин…Спят в земле дед и мать, я в потемках один.Чую, — сеть на стене, самопрялка в углу,Как совята с гнезда, загляделись во мглу,Сиротеют в укладе шушун и платок,И на отмели правит поминки челнок,Ель гнусавит псалом: «яко воск от огня…»Далеко до лесного железного дня,Когда бор, как кольчужник, доспехом гремит —Королевну-Зарю полонить норовит.

(1918)

183Бродит темень по избе,

Бродит темень по избе,Спотыкается спросонок.Балалайкою в трубеЗаливается бесенок:Трынь, да брынь, да тере-рень…Чу! Заутренние звоны!Богородицына тень,Просияв, сошла с иконы.В дымовище сгинул бес,Печь, как старица, вздохнула.За окном бугор и лесЗорька в сыту окунула.Там, минуючи зарю,Ширь безвестных плоскогорий,Одолеть судьбу-змею "Скачет пламенный Егорий.На задворки вышел ВласС вербой, в венчике сусальном…Золотой, воскресный час,Просиявший в безначальном.

(1915)

184Зима изгрызла бок у стога,

Зима изгрызла бок у стога,Вспорола скирды, но вдомекБуренке пегая дорогаИ грай нахохленных сорок.Сороки хохлятся — к капели,Дорога пега — быть теплу.Как лещ наживку, ловят елиЛуча янтарную иглу.И луч бежит в переполохе,Ныряет в хвои, в зыбь ветвей…По вечерам коровьи вздохиСнотворней бабкиных речей:«К весне пошло, на речке глыбко,Буренка чует водополь»…Изба дремлива, словно зыбка,Где смолкли горести и боль.Лишь в поставце, как скряга злато,Теленье числя и удой,Подойник с крынкою щербатойТревожат сумрак избяной.

(1916)

185В селе Красный Волок пригожий народ,

В селе Красный Волок пригожий народ,Лебедушки девки, а парни как мед,В моленных рубахах, в беленых портах,С малиновой речью на крепких губах;Старухи в долгушках, а деды — стога,Их россказни внукам милей пирога:Вспушатся усищи, и киноварь словВыводит узоры пестрей теремов.Моленна в селе — семискатный навес:До горнего неба семь нижних небес,Ступенчаты крыльца, что час, то ступень,Всех двадцать четыре — заутренний день.Рундук запорожный — пречудный Фавор,Где плоть убедится, как пена озер,Бревенчатый короб — утроба кита,Где спасся Иона двуперстьем креста.Озерная схима и куколь лесовХоронят село от людских голосов.По Пятничным зорям, на хартии водВсевышние притчи читает народ:«Сладчайшего Гостя готовьтесь принять!Грядет Он в нощи, яко скимен и тать;Будь парнем женатый, а парень, как дед…»Полощется в озере маковый свет,В пеганые глуби уходит столбомДо сердца земного, где праотцев дом.Там, в саванах бледных, соборы отцовЖдут радужных чаек с родных берегов;Летят они с вестью, судьбы бирючи,Что попрана Бездна и Ада ключи.

(1918)

186. КОВРИГА

Коврига свежа и духмяна,Как росная пожня в лесу,Пушист у кормилицы мякиш,И бел, как береста, испод.Она — избяное светило,Лучистее детских кудрей:В чулан загляни ненароком —В лицо тебе солнцем пахнет.И в час, когда сумерки вяжут,Как бабка, косматый чулок,И хочется маленькой МашеСытового хлебца поесть —В ржаном золотистом сияньиКоврига лежит на столе,Ножу лепеча: «я готоваСебя на закланье принесть».Кусок у малютки в подоле —В затоне рыбачий карбас:Поломана мачта, пучинойИзгрызены днище и руль, —Но светлая радость спасенья,Прибрежная тишь после бурьЗареют в ребяческих глазках,Как ведреный, синий Июль.

(1916)

187Вешние капели, солнопек и хмара,

Вешние капели, солнопек и хмара,На соловом плесе первая гагара,Дух хвои, бересты, проглянувший щебень,Темью — сон-липуша, россказни да гребень.Тихий, мерный ужин, для ночлега лавка,За оконцем месяц — Божья камилавка,Сон сладимей сбитня, петухи спросонок,В зыбке снигиренком пискнувший ребенок,Над избой сутемки — дедовская шапка,И в углу божничном с лестовкою бабка,От печного дыма ладан пущ сладимый,Молвь отшельниц-елей: «иже херувимы»…Вновь капелей бусы, солнопека складень…Дум — гагар пролетных не исчислить за день.Пни — лесные деды, в дуплах гуд осиный,И от лыж пролужья на тропе лосиной.

(1914)

188Ворон грает к теплу, а сорока к гостям,

Ворон грает к теплу, а сорока к гостям,Ель на полдень шумит — к звероловным вестям.Если полоз скрипит, конь ушами прядет —Будет в торге урон и в кисе недочет.Если прыскает кот и зачешется нос —У зазнобы рукав полиняет от слез.А над рябью озер прокричит дребезда —Полонит рыбака душегубка-вода.Дятел угол долбит — загорится изба,Доведет до разбоя детину гульба.Если девичий лапоть ветшает с пяты, —Не доесть и блина, как наедут сваты.При запалке ружья в уши кинется шум —Не выглаживай лыж, будешь лешему кум.Семь примет к мертвецу, но про них не теперь,У лесного жилья зааминена дверь,Под порогом зарыт «Богородицын Сон», —От беды-худобы нас помилует он.

189. БЕЛАЯ ПОВЕСТЬ

Памяти матери

То было лет двадцать назад,И столько же зим, листопадов,Четыре морщины на лбуИ сизая стежка на шее —Невесты-петли поцелуй.Закроешь глаза, и ОноРодимою рябкой кудахчет,Морщинистым древним сучкомС обиженной матицы смотрит,Метлою в прозябшем углуНа пальцы ветловые дует.Оно не микроб, не Толстой,Не Врубеля мозг ледовитый,Но в победья час мировой,Когда мои хлебы пекутся,И печка мурлычет, пьянаХозяйской, бобыльною лаской,В печурке созвездья встают,Поет Вифлеемское небо,И Мать пеленает меня —Предвечность в убогий свивальник.Оно нарастает, как в темьИзмученный, дальний бубенчик,Ныряет в укладку, в платок,Что сердцу святее иконы,И там серебрит купола,Сплетает захватистый невод,Чтоб выловить камбалу-душу,И к груди сынишком прижать,В лесную часовню повесть,Где Боженька книгу читает,И небо в окно подаетЛучистых зайчат и свистульку.Потом черноусьем идти,Как пальчику в бороду тятьке,В пригоршне зайченка неся —Часовенный, жгучий гостинец.Есть остров — Великий ЧетвергС изюмного, лакомой елью,Где Ангел в кутейном дуплеПоет золотые амини, —Туда меня кличет ОноВоркующим, бархатным громом,От Ангела перышко дать.Сулит — щекотать за кудряшкой,Чтоб Дедушка-Сон бородойСогрел дорогие колешки.Есть град с восковою стеной,С палатой из титл и заставок,Где вдовы Реснииы живутС привратницей-Родинкой доброй,Где коврик моленный расшитСубботней страстною иглою,Туда меня кличет ОноКуличневым, сдобным трезвономХристом разговеться и всластьНаслушаться вешних касаток,Что в сердце слепили гнездоИз ангельских звонких пушинок.То было лет десять назад,И столько же весен простудных,Когда, словно пух на губе,Подснежная лоснилась озимь,И Месяц — плясун водянойПод ольхами правил мальчишник,В избе, под распятьем окнаЗа прялкой Предвечность сидела,Вселенскую душу и мозгВ певучую нить выпрядая.И Тот, кто во мне по ночамО печень рогатину точит,Стучится в лобок, как в притон,Где Блуд и Чума потаскуха, —К Предвечности Солнце подвелДля жизни в лучах белокурых,Для зыбки в углу избяном,Где мозг мирозданья прядется.Туда меня кличет ОноПророческим шелестом пряжи,Лучом за распятьем окна,Старушьей блаженной слезинкой,Сулится кольцом подаритьС бездонною брачной подушкой,Где остров — ржаное гумноСнопами, как золотом, полон.И в каждом снопе ароматМладенческой яблочной пятки,В соломе же вкус водянойИ шелест крестильного плата…То было сегодня… Вчера…Назад миллионы столетий, —Не скажут ни святцы, ни стукВисочной кровавой толкуши,Где мерно глухие пестыО темя Земли ударяют, —В избу Бледный Конь прискакал,И свежестью горной вершиныПахнуло от гривы на печь, —И печка в чертог обратилась:Печурки — пролеты столпов,А устье — врата огневые.Конь лавку копытом задел,И дерево стало дорогой,Путем меж алмазных полей,Трубящих и теплящих очи,И каждое око есть мир,Сплав жизней и душ отошедших.«Изыди» — воззвали Миры,И вышло Оно на дорогу…В миры меня кличет ОноНагорным пустынным сияньем,Свежительной гривой дождиС сыновних ресниц отряхает.И слезные ливни, как сеть,Я в памяти глубь погружаю,Но вновь неудачлив улов,Как хлеб, что пеку я без Мамы, —Мучнист стихотворный исподИ соль на губах от созвучий,Знать, в замысла ярый растворСкатилась слеза дождевая.

Долина единорога

190. БЕЛАЯ ИНДИЯ

На дне всех миров, океанов и горХоронится сказка — алмазный узор, —Земли талисман, что Всевышний носилИ в Глуби Глубин, наклонясь, обронил.За ладанкой павий летал ГавриилИ тьмы громкокрылых взыскующих сил, —Обшарили адский кромешный сундук,И в Смерть открывали убийственный люк,У Времени-скряги искали в часах,У Месяца в ухе, у Солнца в зубах;Увы! Схоронился «в нигде» талисман,Как Господа сердце — немолчный таран!..Земля — Саваофовых брашен кроха,Где люди ютятся средь терний и мха,Нашла потеряжку и в косу вплела,И стало Безвестное — Жизнью Села.Земная морщина — пригорков мозоли,За потною пашней — дубленое поле,За полем лесок, словно зубья гребней, —Запуталась тучка меж рябых ветвей;И небо — Микулов бороздчатый глазСмежает ресницы — потемочный сказ;Реснитчатый пух на деревню ползет —Загадок и тайн золотой приворот.Повыйди в потемки из хмарой избы —И вступишь в поморье Господней губы,Увидишь Предвечность — коровой онаУснула в пучине, не ведая дна.Там ветер молочный поет петухом,И Жалость мирская маячит конем,У Жалости в гриве овечий ночлег,Куриная пристань и отдых телег:Сократ и Будда, Зороастр и Толстой,Как жилы, стучатся в тележный покой.Впусти их раздумьем — и вьявь обретешьКовригу Вселенной и Месячный Нож —Нарушай ломтей, и Мирская душаИз мякиша выйдет, крылами шурша.Таинственный ужин разделите вы,Лишь Смерти не кличьте — печальной вдовы…

* * *

В потемки деревня — Христова брада,Я в ней заблудиться готов навсегда,В живом чернолесьи костер разложитьИ дикое сердце, как угря, варить,Плясать на углях, и себя по кускамЗарыть под золою в поминок векам,Чтоб Ястребу-духу досталась мета —Как перепел алый, Христовы уста!В них тридцать три зуба — жемчужных горы,Язык — вертоград, железа же — юры,Где слюнные лоси, с крестом меж рогов,Пасутся по взгорьям иссопных лугов…Ночная деревня — преддверие Уст…Горбатый овин и ощеренный кустНасельников чудных, как струны, полны…Свершатся ль, Господь, огнепальные сны!И морем сермяжным, к печным берегамГрома-корабли приведет ли Адам,Чтоб лапоть мозольный, чумазый горшокВостеплили очи — живой огонек,И бабка Маланья, всем ранам сестра,Повышла бы в поле ясней серебраНавстречу Престолам, Началам, Властям,Взывающим солнцам и трубным мирам!..О, ладанка Божья — вселенский рычаг,Тебя повернет не железный Варяг,Не сводня-перо, не сова-звездочет —Пяту золотую повыглядел кот,Колдунья-печурка, на матице сук!..К ушам прикормить бы зиждительный Звук,Что вяжет, как нитью, слезинку с лунойИ скрип колыбели — с пучиной морской,Возжечь бы ладони — две павьих звезды,И Звук зачерпнуть, как пригоршню воды,В трепещущий гром, как в стерляжий садок,Уста окунуть, и причастьем молокНасытиться всласть, миллионы вековГубы не срывая от звездных ковшов!..На дне всех миров, океанов и горЦветет, как душа, адамантовый бор, —Дорога к нему с Соловков на Тибет,Чрез сердце избы, где кончается свет,Гда бабкина пряжа — пришельцу веха:Нырни в веретенце, и нитка-лехаТебя поведет в Золотую Орду,Где ангелы варят из радуг еду, —То вещих раздумий и слов пастухи,Они за таганом слагают стихи,И путнику в уши, как в овчий загон,Сгоняют отары — волхвующий звон.Но мимо тропа, до кудельной спицы,Где в край «Невозвратное» скачут гонцы,Чтоб юность догнать, душегубную бровь…Нам к бору незримому посох — любовь,Да смертная свечка, что пахарь в перстахДержал пред кончиной, — в ней сладостный страхНизринуться в смоль, в адамантовый гул…Я первенец Киса, свирельный Саул,Искал пегоухих отцовских ослицИ царство нашел многоценней златниц:Оно за печуркой, под рябым горшком,Столетия мерит хрустальным сверчком.

191Судьба-старуха нижет дни,

Судьба-старуха нижет дни,Как зерна бус — на нить:Мелькнет игла — и вот они,Кому глаза смежить.Блеснет игла — опять чередЛюбить, цветы срывать…Не долог день, и краток годНетленное создать.Всё прах и дым. Но есть в векахБогорожденный час.Он в сердобольных деревняхЗовется Светлый Спас.Не потому ль родимых селСмиренномудрей вид,Что жизнедательный глаголИм явственно звучит,Что небо теплит им огни,И Дева-благодатьКак тихий лен спрядает дни,Чтоб вечное соткать?

(1915)

192Рыжее жнивье — как книга,

Рыжее жнивье — как книга,Борозды — древняя вязь,Мыслит начетчица-рига,Светлым реченьям дивясь.Пот трудолюбца Июля,Сказку кряжистой избы, —Всё начертала косуляВ книге народной судьбы.Полно скорбеть, человече,Счастье дается в черед!Тучку — клуб шерсти овечьей —Лешева бабка прядет.Ветром гудит веретнище,Маревом тянется нить:Время в глубоком мочищеЛен с конопелью мочить.Изморозь стелет рогожи,Зябнет калины кора:Выдубить белые кожиДеду приспела пора.Зыбку, с чепцом одеяльцеПрочит болезная мать —Знай, что кудрявому мальцуТятькой по осени стать.Что начертала косуля,Всё оборотится в быль…Эх-ма! Лебедка Акуля,Спой: «не шуми чернобыль!»

(1915)

193Так немного нужно человеку:

Так немного нужно человеку:Корова, да грядка луку,Да слезинка в светлую поруку,Что пробьет кончина злому веку,Что буренка станет львом крылатым,Лук же древом, чьи плоды — кометы…Есть живые, вещие приметы,Что пройдет Господь по нашим хатам:От оконца тень крестообразна,Задремала тайна половицей,И душа лугов парит орлицейОт росы свежительно-алмазна.Приходи, Жених дориносимый, —Чиста скатерть, прибрана светелка!..Есть в хлевушке, в сумерках проселка,Золотые Китежи и Римы.Уврачуйте черные увечья,О святые грады, в слезном храме!..У коровы дума человечья,Что прозябнет луковка громами.

194Вылез тулуп из чулана

Вылез тулуп из чуланаС летних просонок горбат:Я у татарского ханаБыл из наряда в наряд.Полы мои из БухарыРод растягайный ведут,Пазухи — пламя СахарыВ русскую стужу несут.Помнит моя подоплекаЖелтый Кашмир и Тибет,В шкуре овечьей востокаТеплится жертвенный свет.Мир вам, Ипат и Ненила,Печь с черномазым горшком!Плеск звездотечного НилаВ шорохе слышен моем.Я — лежебок из чуланаВ избу зазимки принес…Нилу, седым океанам,Устье — запечный Христос.Кто несказанное чает,Веря в тулупную мглу,Тот наяву обретаетИндию в красном углу.

195Печные прибои пьянящи и гулки,

Печные прибои пьянящи и гулки,В рассветки, в косматый потемочный час,Как будто из тонкой серебряной тулкиВ ковши звонкогорлые цедится квас.В полях маята, многорукая жатва,Соленая жажда и оводный пот.Квасных переплесков свежительна дратва,В них раковин влага, кувшинковый мед.И мнится за печью седое поморье,Гусиные дали и просырь мереж.А дед запевает о Храбром Егорье,Склонив над иглой солодовую плешь.Неспора починка, и стёг неуклюжий,Да море незримое нудит иглу:То Индия наша, таинственный ужин,Звенящий потирами в красном углу.Печные прибои баюкают сушу,Смывая обиды и горестей след…«В раю упокой Поликарпову душу»,С лучом незабудковым шепчется дед.

196Под древними избами, в красном углу,

Под древними избами, в красном углу,Находят распятье, алтын и иглу —Мужицкие Веды: мы распяты все,На жернове мельник, косарь на косе,И куплены медью из оси земной,Расшиты же звездно Господней иглой.Мы — кречетов стая, жар-птицы, орлы,Нам явственны бури и вздохи метлы, —В метле есть душа — деревянный божок,А в буре Илья — громогласный пророк…У Божьей иглы не измерить ушка,Мелькает лишь нить — огневая река…Есть пламенный лев — он в мужицких кресцах,И рык его чуется в ярых родах,Когда роженичный, заклятый пузырьМечом рассекает дитя-богатырь…Есть черные дни — перелет воронят,То Бог за шитьем оглянулся назад —И в душу народа вонзилась игла…Нас манят в зенит городов купола,В коврижных поморьях звенящий баркасСулится отплыть в горностаевый сказ,И нож семьянина, ковригу деля,Как вал ударяет о грудь корабля.Ломоть черносошный, — то парус, то руль,Но зубы, как чайки, у Степ и Акуль, —Слетятся к обломкам и правят пиры…Мы сеем, и жнем до урочной поры,Пока не привел к пестрядным берегамКрылатых баркасов нетленный Адам.

197Потные, предпахотные думы

Потные, предпахотные думыНа задворках бродят, гомонят…Ввечеру застольный щаный садМножит сны — берестяные шумы.Завтра вёдро… Солнышко впряглосьВ золотую, жертвенную соху.За оконцем гряд парному вздохуВторит темень — пегоухий лось.Господи, хоть раз бы довелосьВидеть лик Твой, а не звездный коготь!Мировое сердце — черный деготьС каплей пота устьями слилось.И глядеться в океан алмазный —Наша радость, крепость и покой.Божью помощь в поле, за сохойНам вещает муж благообразный.Он приходит с белых полуден,Весь в очах, как луг в медовой кашке…Привкус моря в пахотной рубашке,И в лаптях мозольный пенный звон,Щаный сад весь в гнездах дум грачиных,Древо зла лишь призрачно голо.И как ясно-задремавшее стекло —Жизнь и смерть на папертях овинных.

198Пушистые горностаевые зимы,

Пушистые горностаевые зимы,И осени глубокие, как схима.На палатях трезво уловимыЗвезд гармошки и полет серафима.Он повадился телке недужнойПриносить на копыто пластырь —Всей хлевушки поводырь и пастырьВ ризе непорочно-жемчужной.Телка ж бурая, с добрым носом,И с молочным, младенческим взором.Кружит врачеватель альбатросомНад избой, над лысым косогором.В теле буйство вешних перелесков:Под ногтями птахи гнезда вьют,В алой пене от сердечных плесковОсетры янтарные снуют.И на пупе, как на гребне хаты,Белый аист, словно в свитке пан,На рубахе же оазисы-заплаты,Где опалый финик и шафран.Где араб в шатре чернотканном,Русских звезд познав глубину,Славит думой, говором гортаннымПестрядную, светлую страну.

199О ели, родимые ели,

О ели, родимые ели,Раздумий и ран колыбели,Пир брачный и памятник мой,На вашей коре отпечатки,От губ моих жизней зачатки,Стихов недомысленный рой.Вы грели меня и питали,И клятвой великой связали —Любить Тишину-Богомать.Я верен лесному обету,Баюкаю сердце: не сетуй,Что жизнь, как болотная гать.Что умерли юность и мама,И ветер расхлябанной рамой,Как гроб забивают, стучит,Что скуден заплаканный ужин,И стих мой под бурей простужен,Как осенью листья ракит —В нем сизо-багряные жилкиЗапекшейся крови; подпилкиИ критик ее не сотрут.Пусть давят томов Гималаи, —Ракиты рыдают о рае,Где вечен листвы изумруд.Пусть стол мой и лавка-кривушаУмершего дерева душиНе видят ни гостя, ни чаш, —Об Индии в русской светелке,Где все разноверья и толки,Поет, как струна, карандаш.Там юных вселенных зачатки —Лобзаний моих отпечатки,Предстанут, как сонмы богов.И ели, пресвитеры-ели,В волхвующей хвойной купелиОмоют громовых сынов.

200Утонувшие в океанах

Утонувшие в океанахНе восходят до облаков,Они в подземных, пламенных странахСредь гремучих красных песков.До второго пришествия СпасаОгневейно крылаты они,Лишь в поминок Всадник СаврасыйНа мгновенье гасит огни.И тогда прозревают душиТихий Углич и праведный Псков,Чуют звон колокольный с суши,Воск погоста и сыту блинов.Блин поминный круглый не даром:Солнце с месяцем — Божьи блины,За вселенским судным пожаромКруглый год ипостась весны.Не напрасны пшеница с медом —В них услада надежды земной:Мы умрем, но воскреснем с народом,Как зерно, под Господней сохой.Не кляните ж, ученые люди,Вербу, воск и голубку-кутью —В них мятеж и раздумье о чудеУподобить жизнь кораблю,Чтоб не сгибнуть в глухих океанах,А цвести, пламенеть и питать,И в подземных, огненных странахК небесам врата отыскать.

201Осенние сумерки — шуба,

Осенние сумерки — шуба,А зимние — бабий шугай,Пролетние — отрочьи губы,Весна же — вся солнце и рай.У шубы дремуча опушка,Медвежья, лесная душа,В шугае ж вещунья-кукушкаТоскует, изнанкой шурша.Пролетье с весною — услада,Их выпить бы бражным ковшом…Есть в отроках хмель винограда,Брак солнца с надгубным пушком.Живые, нагие, благие,О, сумерки Божьих зрачков,В вас желтый Китай и РоссияСошлися для вязки снопов."Тучна, златоплодна пшеница,В зерне есть коленце, пупок…Сгинь Запад — Змея и Блудница, —Наш суженый — отрок Восток!Есть кровное в пагоде, в срубе —Прозреть, окунуться в зенит…У русского мальца на губеКитайское солнце горит.

202Олений гусак сладкозвучнее Глинки

Олений гусак сладкозвучнее Глинки,Стерляжьи молоки Вердена нежней,А бабкина пряжа, печные тропинкиЛучистее славы и неба святей.Что небо — несытое, утлое брюхо,Где звезды роятся глазастее сов.Покорствуя пряхе, два Огненных ДухаСплетают мережи на песенный лов.Один орлеокий, с крылом лиловатымПред лаптем столетним слагает свой щит,Другой тихосветный и схожий с закатом,Кудельную память жезлом ворошит:«Припомни, родная, карельского князя,Бобровые реки и куньи леса»…В державном граните, в палящем алмазеПоют Алконосты и дум голоса.Под сон-веретенце печные тропинкиУводят в алмаз, в шамаханский узор…Как стерлядь в прибое, как в музыке ГлинкиНыряет душа с незапамятных пор.О, русская доля — кувшинковый волос,И вербная кожа девичьих локтей,Есть слухи, что сердце твое раскололось,Что умерла прялка и скрипки лаптей,Что в куньем раю громыхает Чикаго,И Сиринам в гнезда Париж заглянул.Не лжет ли перо, не лукава ль бумага,Что струнного Спаса пожрал Вельзевул?Что бабкина пряжа скуднее Вердена,Руслан и Людмила в клубке не живут…Как морж в солнопек, раздышалися стены, —В них глубь океана, забвенье и суд.

203-206Поэту Сергею Есенину

IОттого в глазах моих просинь

Оттого в глазах моих просинь,Что я сын Великих Озер.Точит сизую киноварь осеньНа родной, беломорский простор.На закате плещут тюлени,Загляделся в озеро чум…Златороги мои олени —Табуны напевов и дум.Потянуло душу, как гуся,В голубой полуденный край;Там Микола и Светлый ИсусеУготовят пшеничный рай!Прихожу. Вижу избы — горы,На водах — стальные киты…Я запел про синие боры,Про Сосновый Звон и скиты.Мне ученые люди сказали:«К чему святые слова?Укоротьте поддевку до талииИ обузьте у ней рукава!»Я заплакал Братскими Песнями,Порешили: «в рифме не смел!»Зажурчал я ручьями полеснымиИ Лесные Были пропел.В поучение дали мне ИгоряСеверянина пудреный том.Сердце поняло: заживо выгорятТе, кто смерти задет крылом.Лихолетья часы железныеВозвестили войны пожар,И Мирские Думы болезныеЯ принес отчизне, как дар.Рассказал, как еловые куколиОсеняют солдатскую мать,И бумажные дятлы загукали:«Не поэт он, а буквенный тать!«Русь Христа променяла на Платовых,Рай мужицкий — ребяческий бред»…Но с Рязанских полей коловратовыхВдруг забрезжил конопляный свет.Ждали хама, глупца непотребного,В спинжаке, с кулаками в арбуз, —Даль повыслала отрока вербногоС голоском слаще девичьих бус.Он поведал про сумерки карие,Про стога, про отжиночный сноп;Зашипели газеты: «Татария!И Есенин — поэт-юдофоб!»О, бездушное книжное мелево,Ворон ты, я же тундровый гусь!Осеняет Словесное деревоИзбяную, дремучую Русь!Певчим цветом алмазно заиндевелНадо мной древословный навес,И страна моя, Белая Индия,Преисполнена тайн и чудес/Жизнь-Праматерь заутрени росныеСлужит птицам и правды сынам;Книги-трупы, сердца папиросные —Ненавистный Творцу фимиам!

(1917)

IIИзба — святилище земли,

Изба — святилище земли,С запечной тайною и раем;По духу росной коноплиМы сокровенное узнаем.На грядке веников ряды —Душа берез зеленоустых…От звезд до луковой гряды —Всё в вещем шёпоте и хрустах.Земля, как старище-рыбак,Сплетает облачные сети,Чтоб уловить загробный мракГлухонемых тысячелетий.Провижу я: как в верше сом,Заплещет мгла в мужицкой длани;Золотобревный отчий домЗасолнцевеет на поляне.Пшеничный колос-исполинДвор осенит целящей тенью…Не ты ль, мой брат, жених и сын,Укажешь путь к преображенью?В твоих глазах дымок от хат,Глубинный сон речного ила,Рязанский, маковый закат —Твои певучие чернила.Изба — питательница словТебя взрастила не напрасно:Для русских сел и городовТы станешь Радуницей красной.Так не забудь запечный рай,Где хорошо любить и плакать!Тебе на путь, на вечный май,Сплетаю стих — матерый лапоть.

IIIУ тебя, государь, новое ожерельице…

У тебя, государь, новое ожерельице…

Слова убийц Св. Димитрия-царевнча.

Елушка-сестрица,Верба-голубица,Я пришел до вас:Белый цвет-Сережа,С Китоврасом схожийРазлюбил мой сказ!Он пришелец дальний,Серафим опальный,Руки — свитки крыл.Как к причастью звоны,Мамины иконыЯ его любил.И в дали предвечной,Светлый, трехвенечный,Мной провиден он.Пусть я некрасивый,Хворый и плешивый,Но душа, как сон.Сон живой, павлиний,Где перловый инейЗапушил окно,Где в углу, за печью,Чародейной речьюШепчется Оно.Дух ли это Славы,Город златоглавый,Савана ли плеск?Только шире, шире,Белизна псалтири —Нестерпимый блеск.Тяжко, светик, тяжко!Вся в крови рубашка…Где ты, Углич мой?..Жертва Годунова,Я в глуши еловойВосприму покой.Буду в хвойной митре,Убиенный Митрий,Почивать, забыт…Грянет час вселенский,И Собор УспенскийСказку приютит.

IVБумажный ад поглотит вас

Бумажный ад поглотит васС чернильным черным сатаною,И бесы: Буки, Веди, Аз,Согнут построчников фитою.До воскрешающей трубыНа вас падут, как кляксы, беды,И промокательной судьбыНе избежат бумагоеды.Заместо славы будет смертьИх костяною рифмой тешить,На клякс-папировую жердьНасадят лавровые плеши.Построчный пламень во сто-кратГорючей жюпела и серы.Но книжный червь, чернильный адНе для певцов любви и веры.Не для тебя, мой василек,Смола терцин, устава клещи,Ржаной колдующий востокТебе открыл земные вещи:«Заря-котенок моет рот,На сердце теплится лампадка».Что мы с тобою не народ —Одна бумажная нападка.Мы, как Саул, искать ослицПошли в родные буераки,И набрели на блеск столиц,На ад, пылающий во мраке.И вот, окольною тропой,Идем с уздой и кличем: сивка!Поют хрустального трубойВо мне хвоя, в тебе наливка, —Тот душегубный варенец,Что даль рязанская сварила.Ты — коловратов кладенец,Я — бора пасмурная сила.Таран бумажный нипочемДля адамантовой кольчуги…О, только б странствовать вдвоем,От Соловков и до Калуги.Через моздокский синь-туман,На ржанье сивки, скрип косули!..Но есть полынный, злой дурманВ степном жалеечном Июле.Он за курганами звенитИ по-русалочьи мурлычет:«Будь одиноким, как зенит,Пускай тебя ничто не кличет».Ты отдалился от меняЗа ковыли, глухие лужи…По ржанью певчего коняДуша курганная недужит.И знаю я, мой горбунокВ сосновой лысине у взморья,Уж преисподняя из строкТрепещет хвойного Егорья.Он возгремит, как Божья рать,Готовя ворогу расплату,Чтоб в книжном пламени не датьСгореть родному Коловрату.

207На овинной паперти Пасха,

На овинной паперти Пасха,Звон соломенок, сдобный дух:Здесь младенцев город, не старух,Не в косматый вечер злая сказка.Хорошо с суслоном «Свете» петь,С колоском в потемках повенчаться,И рукою брачной постучатьсяВ недомысленного мира клеть.С древа жизни сиринов вспугнуть,И под вихрем крыл сложить былину.За стихи свеча Садко-овину…Скушно сердцу строки-дуги гнуть.Сгинь, перо и вурдалак-бумага!Убежать от вас в суслонный храм,Где ячменной наготой АдамДух свежит, как ключ в глуши оврага.Близок к нищим сдобный, мглистый рай,Кус сиротский гения блаженней…Вседержитель! Можно ль стать нетленней,Чем мирской, мозольный каравай?

208Я потомок лапландского князя,

Я потомок лапландского князя,Калевалов волхвующий внук,Утолю без настоек и мазиЗуд томлений и пролежни скук.Клуб земной — с солодягой корчагуСторожит Саваофов ухват,Но, покорствуя хвойному магу,Недвижим златорогий закат.И скуластое солнце лопарье,Как олений, послушный телок,Тянет желтой морошковой гарьюОт колдующих тундровых строк.Стих — дымок над берестовым чумом,Где уплыла окунья уха,Кто прочтет, станет гагачьим кумомИ провидцем полночного мха.Льдяный Врубель, горючий ГригорьевРазгадали сонник ягелей;Их тоска — кашалоты в поморьи —Стала грузом моих кораблей.Не с того ль тянет ворванью книга,И смолой запятых табуны?Вашингтон, черепичная РигаНе вместят кашалотной волны.Уплывем же, собратья, к Поволжью,В папирусно-тигриный Памир!Калевала сродни желтокожью,В чьем венце ледовитый Сапфир.В русском коробе, в эллинской вазе,Брезжат сполохи, полюсный щит,И сапфир самоедского князяНа халдейском тюрбане горит.

209Чтобы медведь пришел к порогу

Чтобы медведь пришел к порогуИ щука выплыла на зов,Словите ворона-тревогуВ тенета солнечных стихов.Не бойтесь хвойного бесследья,Целуйтесь с ветром и зарей,Сундук железного возмездьяВзломав упорною рукой.Повыньте жалости повязку,Сорочку белой тишины,Переступя в льняную сказкуЗапечной, отрочьей весны.Дремля, присядьте у печурки —У материнского сосца,И под баюканье снегуркиДождитесь вещего конца.Потянет медом от оконца,Паучьим лыком и дуплом,И весь в паучьих волоконцахТоптыгин рявкнет под окном.А в киновареном озерке,Где золотой окуний сказ,На бессловесный окрик зоркоБлеснет каурый щучий глаз.

210Гробичек не больше рукавицы,

Гробичек не больше рукавицы,В нем листочек осиновый, белый.Говорят, что младенческое телоЛегкокрылей пчелки и синицы.Роженичные ж боли — спицы,Колесо мученицы Екатерины,Все на свете кошмы и периныОт кровей Христовы багряницы.Царский сын, на вымени у львицыЯ уснул, проснулся же поэтом:Вижу гробик, листиком отпетымВ нем почили горькие страницы.Дайте же младенчику водицы,Омочите палец в синем море."..Уши мира со стихами в споре:Подавай им строки, как звоницы.Гробичек не больше рукавицы,Уплывает в сумерки и в свечи…Не язык ли бедный человечийПогребут на вечные седьмицы?

211Есть каменные небеса

Есть каменные небесаИ сталактитовые люди,Их плоскогорья и лесаНе переехать на верблюде.Гранитоглавый их корольНа плитняке законы пишет;Там день — песчаник, полночь — смоль,И утро киноварью дышит.Сова в бычачьем пузыреТуда поэта переносит,Но кто о каменной зареКосноязыкого расспросит?И кто уверится, что НойДосель на дымном Арарате,И что когда-то посох мойСразил египетские рати?Хитрец и двоедушный плут —Вот Боговидящему кличка…Для сталактитовых ИудНе нужно красного яичка.Им тридцать сребренников дай,На плешь упроченные лавры;Не Моисею отчий крайЗабьет в хвалебные литавры.Увы, и шашель платянойЖивет в порфирном горностае!Пророк, венчанный купиной,Опочивает на Синае.Каменнокрылый херувимЕго окутал руд наносом,Чтоб мудрецам он был незрим,Простым же чудился утесом.

212. ТРУД

Свить сенный воз мудрее, чем создать«Войну и Мир», иль Шиллера балладу.Бредете вы по золотому саду,Не смея плод оброненный поднять.В нем ключ от врат в Украшенный Чертог,Где слово — жрец, а стих — раджа алмазный,Туда въезжают возы без дорогС билетом: Пот и Труд многообразный.Батрак, погонщик, плотник и кузнецДавно бессмертны и богам причастны:Вы оттого печальны и несчастны,Что под ярмо не нудили крестец.Что ваши груди, ягодицы, пяткиНе случены с киркой, с лопатой, с хомутом.В воронку адскую стремяся без оглядки,Вы Детство и Любовь пугаете Трудом.Он с молотом в руках, в медвежьей дикой шкуре,Где заблудился вихрь, тысячелетий страх,Обвалы горные в его словах о буре,И кедровая глубь в дремучих волосах.

213Громовые, владычные шаги,

Громовые, владычные шаги,Пята — гора, суставы — скал отроги,И вопль Земли: Всевышний, помоги!Грядет на ны Сын Бездны семирогий!Могильный бык, по озеру крыло,Ощерил пасть кромешнее пещеры:«Мне пойло — кровь, моя отрыжка — зло,Утроба — ночь, костяк же — камень серый».Лев четырех ветров залаял жалким псом:Увы! Увы! Разбиты семь печатей…И лишь в избе, в затишье вековом,Поет сверчок, и древен сон палатей.Заутра дед расскажет мудрый сонПро Светлый град, про Огненное древо,И будет строг высокий небосклон,Безмолвен труд, и зелены посевы.А ввечеру, когда тела без сил,Певуча кровь и сладкоустны братья, —Влетит в светелку ярый ГавриилБлагословить безмужние зачатья.

214Два юноши ко мне пришли

Два юноши ко мне пришлиВ Сентябрьский вечер листопадный,Их сердца стук, покой отрадныйК порогу милому влекли.Я им писание открыл,Купели слез глагол высокий,«Мы приобщились к Богу сил» —Рекли пророческие строки.«Дела, которые творю,И вы, птенцы мои, — творите…»Один вскричал: «я возгорю»,Другой аукнулся в зените.И долго я гостей искал:«Любовь, явись! Бессмертье, где ты?..»«В сердечных далях теплим светы» —Орган сладчайший заиграл.И понял я: зачну во чреве,И близнецов на свет рожу:Любовь отдам скопца ножу,Бессмертье ж излучу в напеве.

215Братья, это корни жизни –

Братья, это корни жизни —Воскресные умытые руки,Чистая рубаха на отчизне,Петушиные, всемирные звуки!Дагестан кукарекнул Онеге,Литва аукнулась Якутке:На душистой, сеновозной телегеОтдохнет Россия за сутки.Стоголовые Дарьи, ДемьяныУзрят Жизни алое древо:На листьях роса — океаны,И дупло — преисподнее чрево.В дупле столетья — гнилушки,Помет судьбы — слезной птицы.К валдайской нищей хлевушкеПотянутся зебры, веприцы.На Таити брякнет подойник,Ольховый, с олонецкой резьбою,Петроград — благоразумный разбойникВострубит архангельской трубою:«Помяни мя, Господи,Егда приидеши во Царствие Твоё!»В пестрядине и в серой поскониХодят будни — народное житье.Будни угрюмы, вихрасты,С мозольным горбом, с матюгами.,В понедельник звезды не часты,В субботу же расшиты шелками…Воскресенье — умытые руки,Земляничная, алая рубаха…Братья, корни жизни — не стуки,А за тихой куделью песня-пряха.

216Миллионам ярых ртов,

Миллионам ярых ртов,Огневых, взалкавших глоток,Антидор моих стихов,Строки ярче косоплеток.Красный гром в моих крылах,Буруны в немолчном горле,И в родимых деревняхЗнают лёт и клекот орлий.В черносошной глубинеЕсть блаженная дубрава,Там кручинятся по мнеДве сестры: Любовь и Слава.И вселенский день придет, —Брак Любви с орлиным словом;Вещий, гусельный народОпочиет по дубровам.Золотые дереваСвесят гроздьями созвучья,Алконостами словаПорассядутся на сучья.Будет птичница-душаКорм блюсти, стожары пуха,И виссонами шурша,Стих войдет в чертоги духа.Обезглавит карандашСводню старую — бумагу,И слетятся в мой шалашСерафимы слушать сагу.Миллионы звездных ртовВзалчут песни-антидора…Я — полесник хвойных словИз Олонецкого бора.

217По Керженской игуменьи Манефе,

По Керженской игуменьи Манефе,По рассказам Мельникова-ПечерскогоВсплакнулось душеньке, как дрохвеВ зоологическом, близ моржа Пустозерского.Потянуло в мир лестовок, часословов заплаканных,В град из титл, где врата киноварные…Много дум, недомолвок каляканныхЗнают звезды и травы цитварные!Повесть дней моих ведают заводи,Бугорок на погосте родительский;Я родился не в башне, не в пагоде,А в лугу, где овчарник обительский.Помню Боженьку, небо первачное,Облака из ковриг, солнце щаное,В пеклеванных селениях брачноеПенье ангелов: «чадо желанное».На загнетке соборы святителей,В кашных ризах, в подрясниках маковых,И в творожных венцах небожителейПо укладкам келарника Якова.Помню столб с проволокой гнусавою,Бритолицых табашников-нехристей;С «Днесь весна» и с «Всемирною славою»Распростился я, сгинувши без вести.Столб-кудесник, тропа проволочная, —Низвели меня в ад электрический…Я поэт — одалиска восточнаяНа пирушке бесстыдно языческой.Надо мною толпа улюлюкает,Ад зияет в гусаре и в патере,Пусть же Керженский ветер баюкаетГолубец над могилою матери.

218Я — древо, а сердце — дупло,

Я — древо, а сердце — дупло,Где сирина-птицы зимовье,Поет он — и сени светло,Умолкнет — заплачется кровью.Пустынею глянет земля,Золой власяничное солнце,И умной листвой шевеля,Я слушаю тяжкое донце.То смерть за кромешным станкомВдевает в усновище пряжу,Чтоб выткать карающий гром —На грешные спины поклажу.Бередят глухие листы;В них оцет, анчарные соки,Но небо затеплит кресты —Сыновности отблеск далекий.И птица в сердечном дуплеЗаквохчет, как дрозд на отлете,О жертвенной, красной земле,Где камни — взалкавшие плоти.Где Музыка в струнном шатреТомится печалью блаженнойО древе — глубинной заре,С листвою яровчато-пенной.Невеста, я древо твое,В тени моей песни-олени;Лишь браком святится жилье,Где сиринный пух по колени.Явися, и в дебрях возляг,Окутайся тайной громовой,Чтоб плод мой созрел и отмяг —Микулово, бездное слово!

219Есть горькая супесь, глухой чернозем,

Есть горькая супесь, глухой чернозем,Смиренная глина и щебень с песком,Окунья земля, травяная медынь,И пегая охра, жилица пустынь.Меж тучных, глухих и скудельных земельЕсть Матерь-земля, бытия колыбель,Ей пестун Судьба, вертоградарь же Бог,И в сумерках жизни к ней нету дорог.Лишь дочь ее, Нива, в часы бороньбы,Как свиток являет глаголы Судьбы, —Читает их пахарь, с ним некто Другой,Кто правит огнем и мужицкой душой.Мы внуки земли и огню родичи,Нам радостны зори и пламя свечи,Язвит нас железо, одежд чернота, —И в памяти нашей лишь радуг цвета.В кручине по крыльям, пригожих лицомМы «соколом ясным» и «павой» зовем.Узнайте же ныне: на кровле конекЕсть знак молчаливый, что путь наш далек.Изба — колесница, колеса — углы,Слетят серафимы из облачной мглы,И Русь избяная — несметный обоз! —Вспарит на распутья взывающих гроз…Сметутся народы, иссякнут моря,Но будет шелками расшита заря, —То девушки наши, в поминок векам,Расстелют ширинки по райским лугам.

(1917)

220Как гроб епископа, где ладан и парча

Как гроб епископа, где ладан и парчаПолуистлевшие смешались с гнилью трупной,Земные осени. Бурее кирпичаОсиновая глушь. Как склеп, ворам доступный,Зияют небеса. Там муть, могильный сор,И ветра-ключаря гнусавый разговор:«Украден омофор, червонное кадило,Навек осквернена святейшая могила:Вот митра — грязи кус, лохмотья орлеца…»Земные осени унылы без конца.Они живой зарок, что мира пышный склепРаскраден будет весь, и без замков и скрепЛишь смерти-ключарю достанется в удел.Дух взломщика, Господь, и туки наших телСмиряешь Ты огнем и ранами войны,Но струпья вновь мягчишь бальзамами весны,Пугая осенью, как грозною вехой,На росстани миров, где сумрак гробовой!

221Счастье бывает и у кошки –

Счастье бывает и у кошки —Котеночек — пух медовый,Солнопек в зализанной плошке,Где звенит пчелой душа коровы.Радостью полнится и рябка,Яйцом в пеклеванной соломе,И веселым лаем АрапкаВ своей конуре — песьем доме.Горем седеет и муха —Одиночкой за зимней рамой…Песнописцу в буквенное брюхоНизвергают воды Ганг и Кама.И внимая трубам вод всемирных,Рад поэт словесной бурной пене, —То прибой, поход на ювелирныхМастерочков рифм — собак на сене.Гам, гам, гам, — скулят газеты, книги,Магазины Вольфа и Попова…Нужны ль вам мои стихи-ковриги,Фолиант сермяжный и сосновый?Расцветает скука беленоюНа страницах песьих, на мольбертах;Зарождать жар-птицу, роха, союЯ учусь у рябки, а не в Дерптах.Нежит солнце киску и Арапка,Прививает оспу умной твари;Под лучами пучится, как шапка,Мякоть мысли. Зреет гуд комарий.Треснет тишь — булыжная скорлупка,И стихи, как выводок фрегатов,Вспенят глубь, где звукоцвета губкаТянет стебель к радугам закатов…Счастье быть коровой, мудрой кошкой,В молоке ловить улыбки солнца…Погрусти, мой друг, еще немножкоУ земного, тусклого оконца.

222Шепчутся тени-слепцы:

Шепчутся тени-слепцы:«Я от рожденья незрячий».«Я же ослепла в венцы,В солнечный пир новобрачий».«Дед мой бродяга-фонарь,Матерь же искра-гулеха»…«Помню я сосен янтарь,Росные утрени моха».«Взломщик походку мне дал,Висельник — шею цыплячью».Призраки, вас я не звалБить в колотушку ребячью!Висельник, сядь на скамью,Девушке место, где пряжа.Молвите: в Божьем раюЕсть ли надпечная сажа?Есть ли куриный Царьград,В теплой соломе яичко,Сказок и шорохов клад,Кот с диковинною кличкой?Бабкины спицы там есть,Песье ворчанье засова?..В Тесных вратах не пролезтьС милой вязанкой былого.Ястреб, что смертью зовут,Город похитил куриный,Тени-слепцы поведутДушу дорогою длинной.Только ужиться ль в адуСердцу теплее наседки;В келью поэта придуЯ в золотые последки.К кудрям пытливым склонюсь,Тайной дохну на ресницы,Та же бездонная РусьГлянет с упорной страницы.Светлому внуку незрим,Дух мой в чернильницу канет,И через тысячу зимБуквенным сирином станет.

223Будет брачная ночь, совершение тайн

Виктору Шимановскому

Будет брачная ночь, совершение тайн,Все пророчества сбудутся, камни в пляску пойдут,И восплачет над Авелем окровавленный Каин,Видя полночь ресниц, виноград палых уд.Прослезится волчица над костью овечьей,Зарыдает огонь, что кусался и жег,Станет бурей душа, и зрачок человечийВознесется, как солнце, в небесный чертог.И Единое око насытится зреньемБрачных ласк и зачатий от ядер миров,Лавой семя вскипит, изначальным хотеньемДастся солнцу — купель, долу — племя богов.Роженица-земля, охладив ложесна,Улыбнется Супругу крестильной зарей…О пиры моих уд, мрак мужицкого сна, —Над могилой судеб бурных ангелов рой!

224Октябрьское солнце, косое, дырявое,

Октябрьское солнце, косое, дырявое,Как старая лодка, рыбачья мерда,Баюкает сердце незрячее, ржавое,Как якорь на дне, как глухая руда.И очап скрипит. Пахнет кашей, свивальником,И чуется тяжесть осенней земли:Не я ли — отец, и не женским ли сальникомСтал лес-роженица и тучи вдали?Бреду к деревушке мясистый и розовый,Как к пойлу корова — всещедрый удой;Хозяйка-земля и подойник березовый —Опалая роща лежит предо мной.Расширилось тело коровье, молочное,И нега удоя, как притча Христа:«Слепцы, различаете небо восточное.Мои же от зорь отличите ль уста!»Христос! Я — буренка мирская, страдальная, —Пусть доит Земля мою жизнь-молоко…Как якорь на дне, так душа огнепальнаяТоскует о брачном, лебяжьем Садко.Родить бы предвечного, вещего, струнного,И сыну отдать ложесна и сосцы…Увы! От октябрьского солнца чугунногоЛишь кит зачинает, да злые песцы.

225Эта девушка умрет в родах…

Аннушке Кирилловой

Эта девушка умрет в родах…Невдогад болезной повитухе,Что он был давяще-яр в плечахИ с пушком на отроческом брюхе,Что тяжел и сочен был приплод —Бурелом средь яблонь белоцветных…Эта девушка в пространствах межпланетныхРодит лирный солнечный народ.Но в гробу, червивом как валежник,Замерцает фосфором лобок.Огонек в сторожке и подснежник —Ненасытный девичий зрачок.Есть в могилах роды и крестиныВ плесень — кровь и сердце — в минерал.Нянин сказ и заводи периныВспенит львиный рыкающий шквал.И в белках заплещут кашалоты,Смерть — в моржовой лодке эскимос…Эту девушку, душистую как соты,Приголубит радужный Христос.

226Улыбок и смехов есть тысяча тысяч

Улыбок и смехов есть тысяча тысяч.Их в воск не отлить и из камня не высечь,Они как лучи, как овечья парха,Сплетают то рай, то мережи греха.Подснежная озимь — улыбка ребенка,В бесхлебицу рига — оскал старика,Издевка монаха — в геенну воронка,Где дьявола хохот — из трупов река.Стучит к потаскухе скелет сухопарый,(А вербы над речкой как ангел белы),То Похоть смеется, и души-гагарыНыряют как в омут, в провалы скулы.Усмешка убийцы — коза на постели.Где плавают гуси — пушинки в крови,Хи-хи роженицы, как скрип колыбели,В нем ласточек щебет, сиянье любви.У ангелов губы — две алые птицы,Их смех огнепальный с пером не случить:Издохнут созвучья, и строки-веприцыПытаются в сердце быдлом угодить.Мое ха-ха-ха — преподобный в ночлежке,Где сладостней рая зловонье и пот,Удавленник в церкви, шпионы на слежке…Провижу читателя смех наперед.О борозды ртов и зубов миллионы,Пожар языков, половодье слюны,Вы ярая нива, где зреют законыСтиха миродержпа и струнной весны!

227О скопчество — венец, золотоглавый град,

О скопчество — венец, золотоглавый град,Где ангелы пятой мнут плоти виноград,Где площадь — небеса, созвездия — базар,И Вечность сторожит диковинный товар:Могущество, Любовь и Зеркало веков,В чьи глуби смотрит Бог, как рыбарь на улов!О скопчество — страна, где бурый колчеданБуравит ливней клюв, сквозь хмару и туман,Где дятел-Маята долбит народов стволИ Оспа с Колтуном навастривают кол,Чтобы вонзить его в богоневестный задВселенной матери и чаше всех услад!О скопчество — арап на пламенном коне,Гадательный узор о незакатном дне,Когда безудный муж, как отблеск Маргарит,Стокрылых сыновей и ангелов родит!Когда колдунью-Страсть с владыкою-БлудомМы в воз потерь и бед одрами запряжем,Чтоб время-ломовик об них сломало кнут.Пусть критики меня невеждой назовут.

228Всё лики в воздухе, да очи,

Всё лики в воздухе, да очи,В пустынном оке снова лик….Многопудовы, неохочи,Мы — за убойным пойлом бык.Объемист чан, мучниста жижа,Зобатый ворон на хребтеБуравит клювом войлок рыжий —Пособье скотской красоте.Поганый клюв быку приятен,Он песня, арфы ворожба.И от пометных, смрадных пятенДымится луг, ручья губа.И к юду, в фартуке кровавом,Не раз подходит смерть-мясник,Но спит душа под сальным сплавомГеенских лакомок балык.Убойный молот тяжко-сладок —Обвал в ущельях мозговых…О, сколько в воздухе загадок,Очей и обликов живых!

229В зрачках или в воздухе пятна,

В зрачках или в воздухе пятна,Лес башен, подобье горы?Жизнь облак людям непонятна,Они для незрячих — пары.Не в силах бельмо телескопаНебесной души подглядеть.Драконовой лапой ЕвропаСплетает железную сеть:Словлю я в магнитные вершиГромовых китов и белуг!Земля же чешуйкой померкшейВиляет за стаей подруг.Кит солнце, тресковые луныИ выводку звезд-осетровПлывут в океанах, где шхуныИных, всемогущих ловцов.Услышат Чикаго с КалугойПредвечный полет гарпуна,И в судоргах, воя белугой,Померкнет на тверди луна.Мережи с лесой осетровойПротянут над бездной ловцы:На потрохи звездного ловаСвежатся кометы-песцы.Пожрут огневую вязигу,Пуп солнечный, млечный гусак.Творец в Голубиную книгуЗапишет: бысть воды и мрак.И станет предвечность понятна,Как озими мать-борозда.В зрачках у провидца не пятна,А солнечных камбал стада.

230Полуденный бес, как тюлень,

Полуденный бес, как тюлень,На отмели греет оплечья.По тяге в сивушную леньУзнаешь врага человечья.Он в тундре оленем бежит,Суглинком краснеет в овраге,И след от кромешных копытБолотные тряские ляги.В пролетье, в селедочный лов,В крикливые гагачьи токи,Шаман заклинает бесов,Шепча на окуньи молоки:«Эй, эй! Юксавель, ай-наши!»(Сельдей, как бобровой запруды),Пречистей лебяжьей душиШамановы ярые уды.Лобок — желтоглазая рысь,А в ядрах — по огненной утке, —Лишь с Солнцевой бабой любись,Считая лобзанье за сутки.Чмок — сутки, чмок — пять, пятьдесят —Конец самоедскому маю.На Солнцевой бабе заплат,Как мхов по Печенгскому краю.Шаману покорствует бесВ раю из оленьих закуток,И видит лишь чума навесКолдующих, огненных уток.

231Городские, предбольничные березы

Городские, предбольничные березыЗахворали корью и гангреной.По ночам золотарей обозыЧередой плетутся неизменной.В пухлых бочках хлюпает Водянка,На Волдырь пеняет Золотуха,А в мертвецкой крючнику цыганкаВорожит кули нежнее пуха:«Приплывет заморская расшиваС диковинным, солнечным товаром…»Я в халате. За стеною ХиваЗолотым раскинулась базаром.К водопою тянутся верблюды,Пьют мой мозг аральских глаз лагуныИ делить стада, сокровищ грудыК мозжечку съезжаются Гаруны.Бередит зурна: любовь ФатимыКак чурек с кашмирским виноградом…Совершилось. Иже ХерувимыПовенчали Вологду с Багдадом.Тишина сшивает тюбетейки,Ковыляет Писк к соседу-Скрипу.И березы песенку ЗюлейкиНапевают сторожу Архипу.

232Я уж больше не подрасту, –

Я уж больше не подрасту, —Останусь лысым и робко сутулым,И таким прибреду ко кресту,К гробовым, деревянным скулам.В них завязну, как зуб гнилой;Лязгнет пасть — поджарая яма…А давно ли атласной водойМеня мыла в корытце мама?Не вчера ли я стал ходить,Пугаясь бороды деда?Или впрямь допрялась, как нить,Жизнь моя и дьячка-соседа?Под окном березка росла,Ствол из воска, светлы побеги,Глядь, в седую губу дуплаКовыляют паучьи телеги.Буквы Аз и Буки везутВесь алфавит и год рожденья…Кто же мозгу воздаст за труд.Что тесал он стихи-каменья?Где подрядчик — пузатый журнал?В счете значатся: слава, тений…Я недавно шутя хворалОт мальчишеской, пьяной лени.Тосковал, что венчальный нарядНе приглянется крошке-Марусе…Караул/ Ведь мне шестьдесят,Я — закладка из Книжной Руси."Бередит нафталинную плешь,Как былое, колпак больничный…Кто-то черный бормочет: съешьГору строк, свой обед обычный.Видно я, как часы, захворал,В мироздании став запятою,И дочитанный Жизни журналЖелтокожей прикрыл рукою.

233. ПУТЕШЕСТВИЕ

«Я здесь», — ответило мне тело, —Ладони, бедра, голова, —Моей страны осиротелойМатерики и острова.И, парус солнечный завидя,Возликовало Сердце-мыс:«В моем лазоревом МадридеЦветут миндаль и кипарис».Аорты устьем красноводнымПлывет Владычная Ладья;Во мгле, по выступам бесплоднымМерцают мхи да ягеля.Вот остров Печень. НебесамиНам ним раскинулся Крестец.В долинах с желчными лугамиОтары пожранных овец.На деревах тетерки, куры,И души проса, пухлых реп.Там солнце — пуп, и воздух бурыйК лучам бесчувственен и слеп.Но дальше путь, за круг полярный,В края Желудка и Кишек,Где полыхает ад угарныйИз огнедышащих молок.Где салотопни и толкуши,Дубильни, свалки нечистот,И населяет гребни сушиКрылатый, яростный народ.О, шготяные Печенеги,Не ваш я гость! Плыви ладьяК материку любви и неги,Чей берег ладан и кутья."Лобок — сжигающий Марокко,Где под смоковницей фонтанМурлычет песенку востокаПро Магометов караван.Как звездотечностью пустыниВезли семь солнц — пророка жен —От младшей Евы, в Месяц Скиний,Род человеческий рожден.Здесь Зороастр, Христос и БрамаВспахали ниву ярых уд,И ядра — два подземных храмаИх плуг алмазный стерегут.Но и для солнечного магаСокрыта тайна алтарем…Вздыхает судоржно бумагаПод ясновидящим пером.И возвратясь из далей тела,Душа, как ласточка в прилет,В созвучий домик опустелыйПушинку первую несет.

234Звук ангелу собрат, бесплотному лучу,

Звук ангелу собрат, бесплотному лучу,И недруг топору, потемкам и сычу.В предсмертном «ы-ы-ы!..» таится полузвук —Он каплей и цветком уловится, как стук, —Сорвется капля вниз и вострепещет цвет,Но трепет не глагол, и в срыве звука нет.Потемки с топором и правнук ночи, сыч,В обители лесов подымут хищный клич,Древесной крови дух дойдет до Божьих звезд,И сирины в раю слетят с алмазных гнезд;Но крик железа глух и тяжек, как валун,Ему не свить гнезда в блаженной роще струн.Над зыбкой, при свече, старуха запоет:Дитя, как злак росу, впивает певчий мед,Но древний рыбарь-сон, чтоб лову не скудеть,В затоне тишины созвучьям ставит сеть.В бору, где каждый сук — моленная свеча,Где хвойный херувим льет чашу из луча,Чтоб приобщить того, кто голос уловилКормилицы мирской и пестуньи могил, —Там отроку-цветку лобзание даря,Я слышал, как заре откликнулась заря,Как вспел петух громов и в вихре крыл возникПодобно рою звезд, многоочитый лик…Миг выткал пелену, видение темня,Но некая свирель томит с тех пор меня;Я видел звука лик и музыку постиг,Даря уста цветку, без ваших ржавых книг!

(1917)

235Мужицкий лапоть свят, свят, свят!

Мужицкий лапоть свят, свят, свят!Взывает облако, кукушка,И чародейнее чем клад,Мирская потная полушка.Горыныч, Сирин, Царь Кащей, —Всё явь родимая, простая,И в онемелости вещейГнездится птица золотая.В телеге туч неровный бег,В метелке — лик метлы небесной.Пусть черен хлеб, и сумрак пег, —Есть вехи в родине безвестной.Есть мед и хмель в насущной ржи,За лаптевязьем дум ловитва.«Вселися в ны и обожи» —Медвежья умная молитва.

236Где пахнет кумачом — там бабьи посиделки,

Где пахнет кумачом — там бабьи посиделки,Медынью и сурьмой — девичий городок…Как пряжа мерен день, и солнечные белки,Покинув райский бор, уселись на шесток.Беседная изба — подобие вселенной:В ней шолом — небеса, палати — млечный путь,Где кормчему уму, душе многоплачевной,Под веретенный клир усладно отдохнуть.Неизреченен Дух и несказанна тайнаДвух чаш, двух свеч, шести очей и крыл!Беседная изба на свете не случайна,Она Судьбы лицо, преддверие могил.Мужицкая душа, как кедр зеленотемный,Причастье Божьих рос неутолимо пьет;О радость быть простым, носить кафтан посконныйИ тельник на груди, сладимей диких сот!Индийская земля, Египет, Палестина —Как олово в сосуд, отлились в наши сны.Мы братья облакам, и савана холстина —Наш верный поводырь в обитель тишины.

(1917)

237У розвальней — норов, в телеге же — ум,

У розвальней — норов, в телеге же — ум,У карего много невыржанных дум.Их ведает стойло, да дед дворовик,Что кажет лишь твари мерцающий лик.За скотьей вечерней в потемках хлева,Плачевнее ветра овечья молва.Вздыхает каурый, как грешный мытарь:«В лугах Твоих буду ли, Отче и Царь?Свершатся ль мои подъяремные сны,И, взвихрен, напьюсь ли небесной волны?..»За конскою думой кому уследить?Она тишиною спрядается в нить.Из нити же время прядет невода,Чтоб выловить жребий, что светел всегда.Прообраз всевышних, крылатых конейСмиренный коняга, страж жизни моей.С ним радостней труд, благодатней посев,И смотрит ковчегом распахнутый хлев.Взыграет прибой и помчится ковчегПод парусом ясным, как тундровый снег.Орлом огнезобым взметнется мой конь,И сбудется дедов дремучая сонь!

(1917)

238Плач дитяти через поле и реку,

Плач дитяти через поле и реку,Петушиный крик, как боль, за версты,И паучью поступь, как тоску,Слышу я сквозь наросты коросты.Острупела мать-сыра-земля,Загноились ландыши и арфы,Нет Марии и вифанской МарфыОтряхнуть пушинки с ковыля, —Чтоб постлать Возлюбленному ложеПыльный луч лозою затенить.Распростерлось небо рваной кожей, —Где ж игла и штопальная нить?Род людской и шила недомыслил,Чтоб заплатать бездну или ночь;Он песчинки по Сахарам числил,До цветистых выдумок охоч.Но цветы, как время, облетели.Пляшет сталь и рыкает чугун.И на дымно закоптелой елиОглушенный плачет Гамаюн.

239Где рай финифтяный и Сирин

Где рай финифтяный и СиринПоет на ветке расписной,Где Пушкин говором просвиренПитает дух высокий свой,Где Мей яровчатый, Никитин,Велесов первенец Кольцов,Туда бреду я, ликом скрытен,Под ношей варварских стихов.Когда сложу свою вязанкуСосновых слов, медвежьих дум?«К костру готовьтесь спозаранку» —Гремел мой прадед — Аввакум.Сгореть в мятельном ПустозерскеИли в чернилах утонуть?Словопоклонник богомерзкий,Не знаю я, где орлий путь.Поет мне Сирин издалеча:«Люби, и звезды над тобойЗаполыхают красным вечем,Где сердце — колокол живой».Набат сердечный чует Пушкин —Предвечных сладостей поэт…Как Яблоновые макушки,Благоухает звукоцвет.Он в белой букве, в алой строчке,В фазаньи-пестрой запятой.Моя душа, как мох на кочке,Пригрета пушкинской весной.И под лучом кудряво-смуглымДремуча глубь торфяников.В мозгу же, росчерком округлым,Станицы тянутся стихов.

240Оскал Февральского окна

Оскал Февральского окнаГлотает залпы, космы дыма…В углу убитая женаЛежит строга и недвижима.Толпятся тени у стены,Зловеще отблески маячат…В полях неведомой страныНаездник с пленницею скачет.Хватают косы ковыли,Как стебли свесилися руки,А конь летит в огне, в пыли,И за погоню нет поруки.Прости, прости! В ковыль и мглуТебя умчал ездок крылатый…Как воры, шепчутся в углуКирка с могильною лопатой.

(1913)

241-248. СПАС

IВышел лен из мочища

Вышел лен из мочищаНа заезженный ток —Нет вернее жилища,Чем косой солнопек.Обсушусь и провею,После в мяло пойду,На порты ЕремеюС миткалем на ряду.Будет малец ЕремаКак олень, белоног —По опушку — истома,После — сладкий горох.Волосок подколенный,Кресцовой, паховой,До одежды нетленнойОбручатся со мной.У мужицкого СпасаКрылья в ярых кресцах,В пупе перьев запасы,Чтоб парить в небесах.Он есть Альфа, Омега,Шамаим и Серис,Где с Ефратом ОнегаПоцелуйно слились.В ком Коран и Минея,Вавилон и СэровПляшут пляскою змеяПод цевницу веков.Плоти громной, Господней,На порты я взращен,Чтоб Земля с ПреисподнейУбедились как лен.Чтоб из Спасова чреваВоспарил об-он-полСын праматери Евы —Шестикрылый Орел.

IIЯ родил Эммануила –

Я родил Эммануила —Загуменного Христа,Он стоокий, громокрылый,Кудри — буря, меч — уста.Искуплением заклятый,Он мужицкий принял зрак;На одежине заплаты,Речь — авось, да кое-как.Спас за сошенькой-горбушейПотом праведным потел,Бабьи, дедовские душиВозносил от бренных тел.С белопахой коровенкойРазговор потайный вел,Что над русскою сторонкойСудный ставится престол.Что за мать, пред звездной книгой,На слезинках творена,Черносошная ковригаВ оправданье подана.Питер злой, железногрудыйИисусе посетил,Песен китежских причудыПогибающим открыл.Петропавловских курантовСлушал сумеречный звон,И Привал КомедиантовЗа бесплодье проклял Он.Не нашел светлей, пригожеЗагуменного бытья…О мой сын, — Всепетый Боже,Что прекрасно без Тебя?И над Тятькиной могилойТы начертишь: пел и жил.Кто родил Эммануила,Тот не умер, но почил.

IIIЯ родился в вертепе,

Я родился в вертепе,В овчем, теплом хлеву,Помню синие степиИ ягнячью молву.По отцу-древоделуЯ грущу посейчас —Часто в горенке белойПосещал кто-то нас.Гость крылатый, безвестный,Непостижный уму, —Здравствуй, тятенька крестный,Лепетал я ему.Гасли годы, всё режеЧаровала волшба,Под лесной гул и скрежетСиротела изба.Стали цепче тревоги,Нестерпимее страх,Дьявол злой, тонконогийОбъявился в лесах.Он списал на холстинуЕль, кремли облаков;И познал я кончинуГромных отрочьих снов.Лес, как призрак, заплавал,Умер агнчий закат,И увел меня дьяволВ смрадный, каменный ад.Там газеты-блудницы,Души книг, души струн…Где ты, гость светлолицый,Крестный мой — Гамаюн?Взвыли грешные тени:Он бумажный, он наш…Но прозрел я ступениВ Божий певчий шалаш.Вновь молюсь я, как ране,Тишине избяной,И к шестку и к лоханиПрипадаю щекой:О, простите, примитеВ рай запечный меня!Вяжут алые нитиЗори — дщери огня.Древодельные стружкиТочат ладанный сок,И мурлычит в хлевушкеГамаюнов рожок.

IVВ дни по Вознесении Христа

В дни по Вознесении ХристаПусто в горнице, прохладно, звонко,И как гробная прощальная иконка,Так мои зацелованы уста.По восхищении ХристаНекому смять складок ризы.За окном, от утренника сизы,Обнялися два нагих куста.Виноградный Спас прости, прости.Сон веков, как смерть, не выпить горсткой.Кто косматой пятернею жесткойОстановит душу на пути?Мы Тебе лишь алчем вознестиЖар очей, сосцов и губ купинных.В ландышевых горницах пустынныхХоть кровинку-б-цветик обрести.Обойти все горницы РоссииС Соловков на дремлющий Памир,И познать, что оспенный трактирДля Христов усладнее Софии.Что как куща, веред-стол уютен,Гнойный чайник, человечий лай,И в церквах обугленный РаспутинПродает сусальный, тусклый рай.

VНеугасимое пламя,

Неугасимое пламя,Неусыпающий червь…В адском, погибельном храмеВьется из грешников вервь.В совокупленьи геенскомКорчится с отроком бес…Гласом рыдающе женскимКличет обугленный лес:Милый, приди! О, приди же…И, словно пасечный мед,Пес огнедышащий лижетСемени жгучий налет.Страсть многохоботным удомМножит пылающих чад,Мужа зовет Изумрудом,Женщину — Черный Агат.Сплав Изумруда с Агатом —Я не в аду, не в раю, —Жду солнцеликого братаВызволить душу мою:Милый, явись, я — супруга,Ты же — сладчайший жених,С Севера, с ясного ль ЮгаЖдать поцелуев Твоих?Чрево мне выжгла геенна,Бесы гнездятся в костях.Птицей — волной белопеннойРею я в диких стихах.Гибнут под бурей крылатойАд и страстей корабли…Выведи, Боже распятый,Из преисподней земли.

VIМои уста — горючая пустыня,

Мои уста — горючая пустыня,Гортань — русло, где камни и песок,Сгораю я о Златоризном Сыне,Чьи кудри — запад, очи же — восток…О сыне мой, возлюбленное чадо,Не я ль тебя в вертепе породил…Твои стопы пьянее винограда,Веянье риз свежительней кропил.Испечены пять хлебов благодатных,Пять тысяч уст в пылающей алчбе,Кошница дев и сонм героев ратныхВ моих зрачках томятся по Тебе.Убелены мое жилье и ложе,Раздроблен агнец, целостно вино,Не на щеколде дверь… О стукни, Сыне Божий,Зиждительным перстом в Разумное окно!Я солнечно брадат, розовоух и нежен,Моя ладонь — тимпан, сосцы сладимей сот,Будь в ласках, как жена, в лобзании безбрежен,Раздвигни ложесна, войди в меня, как плод!Я вновь Тебя зачну, и муки роженицы,Грызь жил, последа жар стеня перетерплю…Как сердцевину червь, и как телков веприцы,Тебя, мое дитя, супруг и Бог — люблю.

VIIГосподи, опять звонят,

Господи, опять звонят,Вколачивают гвозди голгофскиеИ Тобою попранный починяют адСытые кутейные московские!О душа, невидимкой прикинься,Притаись в ожирелых свечах,И увидишь, как Распутин на антиминсеПляшет в жгучих, похотливых сапогах.Как в потире купаются бесенята,Надовратный голубь вороном стал,Чтобы выклевать у Тебя, Распятый,Сон ресниц и сердце-опал.Как же бежать из преисподней,Где стены из костей и своды из черепов?Ведь в белых яблонях без поповСовершается обряд Господний.Ведь пичужка с глазком васильковымВыше библий, тиар и порфир…Ждут пришельца в венце терновомАд заводский и гиблый трактир.Он же, батюшка, в покойчике сосновом,У горбатой Домны в гостях,Всю деревню радует словомО грядущих золотых мирах.И деревня — Красная лягаЗахмелела под звон берез…Знать, и смертная роспита баклагаЗа Тебя, буревестный Христос.

VIIIВойти в Твои раны — в живую купель,

Войти в Твои раны — в живую купель,И там убедиться, как вербный Апрель,В сердечном саду винограда вкусить,Поющею кровью уста опалить.Распяться на древе — с Тобою, в Тебе,И жил тростники уподобить трубе,Взыграть на суставах: Или — Элои,И семенем брызнуть в утробу Земли:Зачни, благодатная, пламенный плод, —Стокрылое племя, громовый народ,Сладчайшее Чадо в моря спеленай,На очапе радуги зыбку качай!Я в пупе Христовом, в пробитом ребре,Сгораю о Сыне — крылатом царе,В пяте Иисусовой ложе стелю,Гвоздиною кровью Орленка кормлю.Пожри меня, Чадо, до ада проклюй,Геенское пламя крылами задуй,И выведи Разум и Деву ЛюбовьИз чревных глубин на зеленую новь!О Сын мой, краснейшая гроздь и супруг,Конь — тело мое не ослабит подпруг.Воссядь на него, натяни удила,И шпорами нудь, как когтями орла,Об адские камни копыта сломай,До верного шляха в сияющий рай!Уплыть в Твои раны, как в омут речной,Насытиться тайною, глубью живой,Достать жемчугов, золотого песка,Стать торжником светлым, чья щедра рука.Купите, о други, поддонный товар —Жемчужину-солнце, песчинку-пожар!Мой стих — зазыватель в Христовы ряды —Охрип под туманами зла и беды,Но пуст мой прилавок, лишь Дева-ЛюбовьКупила повязку — терновую кровь,Придачей покупке, на вес не дробя,Улыбчивой гостье я отдал себя.

249. ПОДДОННЫЙ ПСАЛОМ

Что напишу и что реку, о Господи!Как лист осиновый все писания,Все книги и начертания:Нет слова неприточного,По звуку неложного, непорочного;Тяжелы душе писанья видимые,И железо живет в буквах библий!О душа моя — чудище поддонное,Стоглавое, многохвостое, тысячепудовое,Прозри и виждь: свет брезжит!Раскрылась лилия, что шире неба,И колесница Зари ПрощенияГремит по камням небесным!О ясли рождества моего.Теплая зыбка младенчества,Ясная келья отрочества,Дуб, юность мою осеняющий,Дом крепкий, пространный и убранный,Училище красоты простойИ слова воздушного, —Как табун белых коней в тумане,О родина моя земная, Русь буреприимная!Ты прими поклон мой вечный, родимая,Свечу мою, бисер слов любви неподкупной,Как гора необхватной,Свежительной и мягкой,Как хвойные омуты кедрового моря!Вижу тебя не женой, одетой в солнце,Не схимницей, возлюбившей гроб и шорохичасов безмолвия.Но бабой-хозяйкой, домовитой и яснозубойС бедрами, как суслон овсяный,С льняным ароматом от одежды…Тебе только тридцать три года —Возраст Христов лебединый,Возраст чайки озерной,Век березы, полной ярого, сладкого сока!..Твоя изба рудожелта,Крепко срублена, смольностенна,С духом семги и меда от печи,С балагуром-котом на лежанкеИ с парчевою сказкой за пряжей.Двор твой светл и скотинушкой тучек,Как холстами укладка невесты;У коров сытно-мерная жвачка,Липки, сахарно-белы удои,Шерсть в черед с роговицей линяет,А в глазах человеческий разум;Тишиною вспоенные овцыШелковистее ветра лесного;Сыты кони овсяной молитвойИ подкованы веры железом;Ель Покоя жилье осеняет,А в ветвях ее Сирин гнездится;Учит тайнам глубинным хозяйку, —Как взмесить нежных красок опару;Дрожжи звуков всевышних не сквасить,Чтобы выпечь животные хлебы,Пищу жизни, вселенское брашно…Побывал я под чудною ельюИ отведал животного хлеба,Видел горницу с полкой божничной,Где лежат два ключа золотые:Первый ключ от Могущества Двери,А другой — от Ворот Воскрешенья…Боже, сколько алчущих скрипа петель,Взмаха створов дверных и воротных,Миллионы веков у порога,Как туманов полки над поморьем,Как за полночью лед ледовитый!..Есть вода черноводнее вара,Липче смол и трескового клея,И недвижней стопы Саваофа:От земли, словно искра из горна,Как с болот цвет тресты пуховейной,Возлетает душевное тело,Чтоб низринуться в черные воды —В те моря без теченья и ряби;Бьется тело воздушное в черни,Словно в ивовой верше лососка;По борьбе же и смертном биеньиОт души лоскутами спадает.Дух же — светлую рыбью чешуйку,Паутинку луча золотого —Держит вар безмаячного моря:Под пятой невесомой не гнетсяИ блуждает он, сушей болея…Но едва материк долгожданныйКак слеза за ресницей забрезжит —Дух становится сохлым скелетом,Хрупче мела, трухлявее трута,С серым коршуном-страхом в глазницах,Смерть вторую нежданно вкушая.Боже, сколько умерших миров,Безымянных вселенских гробов!Аз Бог Ведаю Глагол Добра —Пять знаков чище серебра;За ними вслед: Есть Жизнь Земли —Три буквы — с златом корабли,И напоследки знак вита —Змея без жала и хвоста…О Боже сладостный, ужель я в малый мигРодимой речи таинство постиг.Прозрел, что в языке поруганном моемЖивет Синайский глас и вышний трубный гром;Что песню мужика: «Во зеленых лузях»Создать понудил звук, и тайнозренья страх?!По Морю морей плывут корабли с золотом:Они причалят к пристани того, кто братомзовет Сущего,Кто, претерпев телом своим страдание,Все телесное спасет от гибелиИ явится Спасителем мира.Приложитесь ко мне, братья,К язвам рук моих и ног:Боль духовного зачатьяРождеством я перемог!Он родился — цветик алый,Долгочаемый младень!Серый камень, сук опалыйЗалазурились как день.Снова голубь ИорданскийНад землею воспарил:В зыбке липовой крестьянскойСын спасенья опочил.Бельте, девушки, холстины.Печь топите для ковриг;Легче отблеска лучиныК нам слетит Архистратиг.Пир мужицкий свят и миренВ хлебном Спасовом раю,Запоет на ели Сирин:Баю-баюшки-баю.От звезды до малой рыбкиВсе возжаждет ярых крыл,И на скрип вселенской зыбкиВыйдут деды из могил.Станет радуга лампадой,Море — складнем золотым,Горн потухнувшего ада —Полем ораным мирским.По тому ли хлебоборьюМы, как изморозь весной,Канем в Спасово поморьеПестрядинною волной.Красный рык

250. ПЕСНЬ СОЛНЦЕНОСЦА

Три огненных дуба на пупе земном,От них мы три жолудя-солнца возьмем;Лазоревым — облачный хворост спалим,Павлиньим — грядущего даль озарим,А красное солнце — мильонами рукПодымем над Миром печали и мук.Пылающий кит взбороздит океан,Звонарь преисподний ударит в Монблан;То колокол наш — непомерный язык.Из рек бичеву свил Архангелов лик.На каменный зык отзовутся МирыИ демоны выйдут из адской норы,В потир отольются металлов пласты,Чтоб солнца вкусили народы-Христы.О Демоны-братья, отпейте и выГромовых сердец, поцелуйной молвы!Мы, рать солнценосцев, на пупе земномВоздвигнем стобашенный, пламенный дом;Китай и Европа, и Север, и ЮгСойдутся в чертог хороводом подруг,Чтобы Бездну с Зенитом в одно сочетать:Им Бог — восприемник, Россия же — мать.Из пупа вселенной три дуба растут:Премудрость, Любовь и волхвующий Труд…О, молот-ведун, чудотворец-верстак.Вам ладан стиха, в сердце сорванный мак;В ваш яростный ум, в многострунный язык,Я пчелкою-рифмой, как в улей, проник,Дышу восковиной, медынью цветов,Сжигающих Индий и Волжских лугов!..Верстак — Назарет, наковальня — Немврод,Их слил в песнозвучье родимый народ:«Вставай, подымайся» и «Зелен мой сад» —В кровавом окопе и в поле звучат…«Вставай, подымайся» — старуха поет,В потемках телега и петли ворот;За ставней береза и ветер в трубеГадают о вещей народной судьбе…Три жулудя-солнца досталися нам —Засевный подарок взалкавшим полям:Свобода и Равенство, Братства венец —Живительный выгон для ярых сердец;Тучнейте, отары голодных умов,Прозрений телицы и кони стихов!В лесах диких грив, звездных рун и вымянКрылатые боги раскинут свой стан,По струнным лугам потечет молокоИ певчей калиткою стукнет Садко:«Пустите Баяна — Рублевскую Русь,Я Тайной умоюсь, а Песней утрусь,Почестному пиру отвешу поклон,Румянее яблонь и краше икон»:«Здравствуешь, Волюшка-мать,Божьей Земли благодать,Белая Меря, Сибирь,Ладоги хлябкая ширь.Здравствуйте, Волхов-гусляр,Степи Великих Бухар,Синий Моздокский туман,Волга и Стенькин курган!Чай стосковались по мне,Красной поддонной весне,Думали — злой водяникВыщербил песенный лик?Я же — в избе и в хлевуТкал золотую молву,Сирин мне вести носилС плах и бескрестных могил.Рушайте ж лебедь-судьбу,В звон осластите губу,Киева сполох-устаПусть воссияют, где Мета.Чмок городов и племенВ лике моем воплощен,Я — песноводный жених,Русский, яровчатый стих!»

(1918)

251. КРАСНАЯ ПЕСНЯ

Распахнитесь, орлиные крылья,Бей набат и гремите, грома, —Оборвалися цепи насильяИ разрушена жизни тюрьма!Широки Черноморские степи,Буйна Волга, Урал златоруд, —Сгинь, кровавая плаха и цепи,Каземат и неправедный суд!За Землю, за Волю, за Хлеб трудовойИдем мы на битву с врагами, —Довольно им властвовать нами!На бой, на бой!Пролетела над Русью жар-птица,Ярый гнев зажигая в груди…Богородица наша Землица, —Вольный хлеб мужику уроди!Сбылись думы и давние слухи, —Пробудился народ-Свято гор;Будет мед на домашней краюхе,И на скатерти ярок узор.За Землю, за Волю, за Хлеб трудовойИдем мы на битву с врагами, —Довольно им властвовать нами!На бой, на бой!Хлеб да соль, Костромич и Волынец,Олончанин, Москвич, Сибиряк!Наша Волюшка — Божий гостинец, —Человечеству светлый маяк!От Байкала до теплого КрымаРасплеснется ржаной океан…Ослепительней риз серафимаЗаревой Святогоров кафтан.За Землю, за Волю, за Хлеб трудовойИдем мы на битву с врагами, —Довольно им властвовать нами!На бой, на бой!Ставьте ж свечи мужицкому Спасу!Знанье — брат и Наука — сестра, —Лик пшеничный, с брадой солнцевласой, —Воплощенье любви и добра!Оку Спасову сумрак несносен,Ненавистен телец золотой;Китеж-град, ладан Саровских сосен —Вот наш рай вожделенный, родной.За Землю, за Волю, за Хлеб трудовойИдем мы на битву с врагами, —Довольно им властвовать нами!На бой, на бой!Верьте ж, братья, за черным ненастьемБлещет солнце — Господне окно;Чашу с кровью — всемирным причастьемНам испить до конца суждено.За Землю, за Волю, за Хлеб трудовойИдем мы на битву с врагами, —Довольно им властвовать нами!На бой, на бой!

1917

252. ФЕВРАЛЬ

Двенадцать месяцев в году,Посланец бурь — Февраль;Он полуночную звездуПерековал на сталь.И сталь поет ясна, остра,Как половодный лед.Не самоцветов ли гораИз сумрака встает?То огнепальное чело,Очей грозовый пылТого, кто адское жерлоСлезою угасил.Чей крестный пот и серый кусЛучистей купины.Он воскрешенный Иисус,Народ родной страны.Трепещет ад гвоздиных ран,Тернового чела…В глухой степи, где синь-туман,Пылают купола.То кровью выкупленный край,Земли и Воли град,Многоплеменный каравайПоделят с братом брат:Литва — с кряжистым Пермяком,С Карелою — Туркмен;Не сломят штык, чугунный громРжаного Града стен,Не осквернят палящий ликСвободы буревой…Красноголосый вечевик,Ликуй, народ родной!Алмазный плуг подымет ярьВолхвующих борозд.Овин — пшеничный государьВ венце из хлебных звезд.Его сермяжный манифест —Предвечности строка…Кто пал, неся кровавый крест,Земля тому легка.Тому овинная свеча,Как Спасу, зажжена…Моря мирского калачаБез берега и дна.В них погибают корабли:Неволя, лихо, сглаз, —То Царь Морской — Душа Земли —Свершает брачный пляс.

1917

253Солнце Осьмнадцатого года,

Солнце Осьмнадцатого года,Не забудь наши песни, дерзновенные кудри.Славяно-персидская природаВзрастила злаки и розы в тундре.Солнце Пламенеющего лета,Не забудь наши раны и угли-кровинки,Как старого мира скрипучая каретаУвязла по дышло в могильном суглинке.Солнце Ослепительного века,Не забудь Праздника великой коммуны…В чертоге и в хижине дровосекаПоют огнеперые Гамаюны.О шапке Мономаха, о царьградских бармахИх песня? О, солнце, — скажи!..В багряном заводе и в красных казармахРоятся созвучья-стрижи.Словить бы звенящих в построчные сети,Бураны из крыльев запречь в корабли…Мы — кормчие мира, мы — боги и дети,В пурпурный октябрь повернули рули.Плывем в огнецвет, где багрец и рябина,Чтоб ран глубину с океанами слить;Суровая пряха — бессмертных судьбина —Вручает лишь Солнцу горящую нить.

1918

254. ПУЛЕМЕТ

Пулемет… Окончание — мед.Видно сладостен он для охочихПробуравить свинцом народ —Непомерные, звездные очи.Ранить Глубь, на божнице вербу,Белый сон купальских березок.Погляди за суслонов гурьбу:Сколько в поле крылатых повозок.То летучий Христов ЛазаретСовершает Земли врачеванье,И как няня, небесный кларнетНапевает седое сказанье:«Утолятся твои вереда,Раны, пролежни, злые отеки;Неневестная, будь же твердаДо гремящей звезды на востоке!Под Лучом заскулит пулемет,Сбросит когти и кожу стальную…»Неспроста буреломный народУповает на песню родную.

255. ТОВАРИЩ

Революцию и Матерь светаВ песнях возвеличим,И семирогие кометыНа пир бессмертия закличем.Ура, Осанна — два ветра-братаВ плащах багряных трубят, поют…Завод железный, степная хатаИз ураганов знамена ткут.Убийца красный — святей потира,Убить — воскреснуть, и пасть — ожить…Браду морскую, волосья мираКоммуна-пряха спрядает в нить.Из нитей невод сплетет Отвага,В нем затрепещут стада веков.На горной выси, в глуши оврагаЦветет шиповник пурпурных слов.Товарищ ярый, мой брат орлиный,Вперяйся в пламя и пламя пей!..Потемки шахты, дымок овинныйОтлились в перстень яснее дней!А ночи — вставки, в их гранях глубиСтихов бурунных, лавинных строк…Мы ало гибнем, прибойно любим,Как злая клятва — любви зарок.Как воск алтарный — мозоль на пятке,На ярой шее — веревки след,Пусть в Пошехоньи чадят лампадки,Пред ликом Мести — лучи комет.И лик стожарный нам кровно-ясен,В нем сны заводов, раздумье нив…Товарищ верный, орел прекрасен,Но ты — как буря, как жизнь красив!

(1918)

256Из подвалов, из темных углов,

Из подвалов, из темных углов,От машин и печей огнеглазыхМы восстали могучей громов,Чтоб увидеть всё небо в алмазах,Уловить серафимов хвалы,Причаститься из Спасовой чаши!Наши юноши — в тучах орлы,Звезд задумчивей девушки наши.Город-дьявол копытами бил,Устрашая нас каменным зевом,У страдальческих теплых могилОбручились мы с пламенным гневом.Гнев повел нас на тюрьмы, дворцы,Где на правду оковы ковались…Не забыть, как с детями отцыИ с невестою милый прощались…Мостовые расскажут о нас,Камни знают кровавые были…В золотой победительный часМы сраженных орлов схоронили.Поле Марсово — красный курган,Храм победы и крови невинной…На державу лазоревых странМы помазаны кровью орлиной.

1917

257. КОММУНА

Боже, Свободу храни —Красного Государя Коммуны,Дай ему долгие дниИ в венец лучезарные луны!Дай ему скипетр-зарю,Молнию — меч правосудный!..Мы Огневому ЦарюВыстроим терем пречудный:Разум положим в углы,Окна — чистейшая совесть…Братские груди-котлыВыварят звездную повесть.Повесть потомки прочтут, —Строк преисподние глуби…Ярый, строительный трудТолько отважный полюбит.Боже, Коммуну храни —Красного мира подругу!Наши набатные дни —Гуси, летящие к югу.Там голубой океан,Дали и теплые мели…Ала Россия от ран,От огневодной купели.Сладко креститься в огне,Искры в знамена свивая,Пасть и очнуться на днеНевозмутимого рая.

258-259. ИЗ «КРАСНОЙ ГАЗЕТЫ»

IПусть черен дым кровавых мятежей

Пусть черен дым кровавых мятежейИ рыщет Оторопь во мраке, —Уж отточены миллионы ножейНа вас, гробовые вурдалаки!Вы изгрызли душу народа,Загадили светлый Божий сад,Не будет ни ладьи, ни пароходаДля отплытья вашего в гнойный ад.Керенками вымощенный проселок —Ваш лукавый искариотский путь;Христос отдохнет от терновых иголок,И легко вздохнет народная грудь.Сгинут кровосмесители, проститутки,Церковные кружки и барский шик,Будут ангелы срывать незабудкиС луговин, где был лагерь пик.Ьедуинам и желтым корейцамНе будет запретным наш храм…Слава мученикам и красноармейцам,И сермяжным советским властям!гусские юноши, девушки, отзовитесь:Вспомните Разина и Перовскую Софию!В львиную красную веру креститесь,В гибели славьте невесту-Россию!

1918

IIЖильцы гробов, проснитесь! Близок

Жильцы гробов, проснитесь! БлизокСтрашный Суд!И Ангел-истребитель стоит у порога!Ваши черные белогвардейцы умрутЗа оплевание Красного Бога.За то, что гвоздиные раны РоссииОни посыпают толченым стеклом.Шипят по соборам кутейные змии,Молясь шепотком за романовский дом.За то, чтобы снова чумазый РаспутинПлясал на иконах и в чашу плевал…С кофейником стол, как перина, уютенДля граждан, продавших свободу за кал.О племя мокриц и болотных улиток!О падаль червивая в Божьем саду!Грозой полыхает стоярусный свиток,Пророча вам язвы и злую беду.Хлыщи в котелках и мамаши в батистах,С битюжьей осанкой купеческий род,Не вам моя лира, — в напевах тернистыхПусть славится гибель и друг-пулемет!Хвала пулемету, несытому кровьюБитюжьей породы, батистовых туш!..Трубят серафимы над буйною новью,Где зреет посев струннопламенных душ.И души цветут по родным косогорамМалиновой кашкой, пурпурным глазком…Боец узнается по солнечным взорам,По алому слову с прибойным стихом.

1918

260. МАТРОС

Грохочет Балтийское море,И пенясь в расщелинах скал,Как лев, разъярившийся в ссоре,Рычит набегающий вал.Со стоном другой, подоспевший,О каменный бьется уступ,И лижет в камнях посиневший,Холодный, безжизненный труп.Недвижно лицо молодое,Недвижен гранитный утес…Замучен за дело святоеБезжалостно юный матрос.Не в грозном бою с супостатом,Не в чуждой, далекой земле, —Убит он своим же собратом —Казнен на родном корабле.Погиб он в борьбе за свободу,За правду святую и честь…Снесите же, волны, народу,Отчизне последнюю весть.Снесите родной деревушкеПосмертный рыдающий стон,И матери, бедной старушке,От павшего сына поклон!Рыдает холодное море,Молчит неприветная даль,Темна, как народное горе,Как русская злая печаль.Плывет полумесяц багровый,И кровью в пучине дрожит…О где же тот мститель суровый,Который за кровь отомстит!

261На божнице табаку осьмина

На божнице табаку осьминаИ раскосый вылущенный Спас,Не поет кудесница-лучинаПро мужицкий сладостный Шираз.Древо песни бурею разбито,Не Триодь, а Каутский в углу.За окном расхлябанное ситоСеет копоть, изморозь и мглу.Пучит печь свои печурки-бельма:«Я ослепла, как скорбящий дед…»Грезит парень стачкой и Палермо,Президентом, гарком кастяньет…Сказка — чушь, а тайна — коршун серый,Что когтит, как перепела, ум.Облетел цветок купальской верыВ слезный рай, в озимый древний шум!Кто-то черный, с пастью яро-львинойВстал на страже полдней и ночей.Дед как волхв, душою пестрядиннойЗагляделся в хляби дум-морей.Смертны волны львиного поморья,Но в когтисто-жадной глубинеСеребрится чайкой тень ЕгорьяНа бурунном гибельном коне.«Страстотерпец, вызволь цветик маков!Китеж-град ужалил лютый гад…»За пургой же Глинка и КорсаковЗапевают: «Расцветай мой сад!»…

(1918)

262В избе гармоника: «накинув плащ с гитарой…»

В избе гармоника: «накинув плащ с гитарой…»А ставень дедовский провидяще грустит:Где Сирин — грасный гость, Вольга с Мамелфойстарой,Божниц Рублевский сон, и бархат ал и рыт?«Откуля, доброхот?» «— С Владимира-Залесска…»«Сгорим, о братия, телес не посрамим!..»Махорочная гарь, из ситца занавескаИ оспа полуслов: — «валета скозырим».Под матицей резной (искусством позабытым)Валеты с дамами танцуют «валц-плезир»,А Сирин на шестке сидит с крылом подбитым,Щипля сусальный пух, и сетуя на мир.Кропилом дождевым смывается со ставнейУзорчатая быль про ярого Вольгу,Лишь изредка в зрачках у вольницы недавнейПропляшет царь морской и сгинет на бегу.

263Уму — республика, а сердцу — Матерь-Русь

Уму — республика, а сердцу — Матерь-Русь.Пред пастью львиною от ней не отрекусь.Пусть камнем стану я, корягою иль мхом, —Моя слеза, мой вздох о Китеже родном,О небе пестрядном, где звезды — комары,Где с аспидом дитя играют у норы,Где солнечная печь ковригами полна,И киноварный рай дремливее челна…Упокой Господи, душу раба Твоего!..Железный небоскреб, фабричная труба,Твоя ль, о родина, потайная судьба!Твои сыны-волхвы — багрянородный трудВертепу Господа иль Ироду несут?Пригрезятся ли им за яростным горномСад белый восковой и златобревный дом, —Берестяный придел, где отрок ПантелейНа пролежни земли льет миро и елей…Изведи из темницы душу мою!..Под красным знаменем рудеет белый дух,И с крыльев Михаил стряхает млечный пух,Чтоб в битве с Сатаной железноперым стать, —Адама возродить и Еву — жизни мать,Чтоб Дьявол стал овцой послушной и простой,А Лихо черное — граченком за сохой,Клевало б червяков и сладких гусеницПод радостный раскат небесных колесниц…Свят, свят Господь Бог Саваоф!Уму — республика, а сердцу — Китеж-град,Где щука пестует янтарных окунят,Где нянюшка-Судьба всхрапнула за чулком,И покумился серп с пытливым васильком.Где тайна, как полей синеющая таль…О тысча девятьсоть семнадцатый Февраль!Под вербную капель и под грачиный грайТы выпек дружкин хлеб и брачный каравай,Чтоб Русь благословить к желанному венцу…Я запоздалый сват, мне песня не к лицу,Но сердце — бубенец под свадебной дугой —Глотает птичий грай и воздух золотой…Сей день, его же сотвори Господь,Возрадуемся и возвеселимся в онь!

1917

264. РЕВОЛЮЦИЯ

Низкая деревенская заря, —Лен с берестой и с воском солома.Здесь всё стоит за ЦаряИз Давидова красного дома.Стог горбатый и лог стоят,Повязалася рига платом:Дескать, лют окромедшый ад,Но и он доводится братом.Щиплет корпию нищий лесок,В речке мокнут от ран повязки.Где же слез полынный потокИли горести книжные, сказки?И Некрасов, бумажный лгун, —Бог не чуял мужицкого стона?Лик Царя и двенадцать лунИзбяная таит икона.Но луна, по прозванью Февраль,Вознеслась с державной божницы —И за далью взыграла сталь,Заширяли красные птицы.На престоле завыл выжлец:«Горе, в отпрысках корень Давида!»С вечевых Новгородских крылецВ Русь сошла золотая Обида.В ручке грамота: Воля, Земля,На груди образок Рублевский.И, Карельскую рожь меля,Дед учуял ладон московский.А в хлевушке, где дух вымян,За удоем кривая ЛукерьяВъявь прозрела Индийских странСамоцветы, парчу и перья.О колдуй, избяная луна!Уж Рублев, в пестрядном балахонце,Расписал, глубже смертного сна,У лесной церквушки оконце.От зари восковой ветерокЛьнет как воск к бородам дубленым:То гадает Сермяжный ВостокО судьбе по малиновым звонам.

1917

265Я — посвященный от народа,

Я — посвященный от народа,На мне великая Печать,И на чело свое природаМою прияла благодать.Вот почему на речке рябиВ ракитах ветер-АлконостПоет о Мекке и арабе,Прозревших лик Карельских звезд.Все племена в едином слиты:Алжир, оранжевый БомбейВ кисете дедовском зашитыДо золотых, воскресных дней.Есть в сивке доброе, слоновье,И в елях финиковый шум, —Как гость в зырянское зимовье,Приходит пестрый Эрзерум.Китай за чайником мурлычет,Чикаго смотрит чугуном…Не Ярославна рано кычетНа зоборале городском, —То богоносный дух поэтаНад бурной родиной парит,Она в громовый плащ одета,Перековав луну на щит.Левиафан, Молох с Ваалом —Ее враги. Смертелен бой.Но кроток луч над Валаамом,Целуясь с Ладожской волной.А там, где снежную ПечоруПолою застит небосклон,В окно к тресковому поморуСтучится дед — пурговый сон.Пусть кладенечные изломыВрагов, как молния, разят, —Есть на Руси живые дремы —Невозмутимый, светлый сад.Он в вербной слезке, в думе бабьей,В Богоявленьи наяву,И в дудке ветра об арабе,Прозревшем Звездную Москву.

266Нила Сорского глас: «Земнородные братья,

Нила Сорского глас: «Земнородные братья,Не рубите кринов златоствольных,Что цветут, как слезы в древних платьях,В нищей песни, в свечечках юдольных.Низвергайте царства и престолы,Вес неправый, меру и чеканку,Не голите лишь у Иверской подолы,Просфору не чтите за баранку.Причта есть: просфорку-потеряжкуПес глотал, и пламенем сжигался.Зреть красно березку и монашку —Бель и чернь, в них Руси дух сказался.Не к лицу железо Ярославлю, —В нем кровинка Спасова — церквушка:Заслужила ль песью злую травлюНа сучке круживчатом пичужка?С Соловков до жгучего КаираПротянулась тропка — Божьи четки,Проторил ее Спаситель мира,Старцев, дев и отроков подметки.Русь течет к Великой Пирамиде,В Вавилон, в сады Семирамиды;Есть в избе, в сверчковой панихидеСтены Плача, Жертвенник Обиды.О познайте, братия и други,Божьих ризниц куколи и митры —Окунутся солнце, радуг дугиВ ваши книги, в струны и палитры.Покумится Каргополь с Бомбеем,Пустозерск зардеет виноградно,И над злым похитчиком-КащеемВорон-смерть прокаркает злорадно».

267Меня Распутиным назвали,

Меня Распутиным назвали,В стихе расстригой, без вины,За то, что я из хвойной далиМоей бревенчатой страны,Что души печи и телегиВ моих колдующих зрачках,И ледовитый плеск ОнегиВ самосожженческих стихах.Что, васильковая поддевкаМеж коленкоровых мимоз,Я пугачевскою веревкойПеревязал искусства воз.Картавит дружба: «святотатец».Приятство: «хам и конокрад».Но мастера небесных матицВоздвигли вещему Царьград.В тысячестолпную СофиюСтекутся зверь и человек.Я Алконостную РоссиюЗапрятал в дедовский сусек.У Алконоста перья — строчки,Пушинки — звездные слова;Умрут Кольцовы-одиночки,Но не лесов и рек молва.Потомок бога Китовраса,Сермяжных Пудов и Вавил,Угнал с Олимпа я Пегаса,И в конокрады угодил.Утихомирился Пегаске,Узнав полеты в хомуте…По Заонежью бродят сказки,Что я женат на Красоте.Что у меня в суставе — утка,А в утке — песня-яйцо…Сплелась с кометой незабудкаВ бракоискусное кольцо.За Евхаристией шамановЯ отпил крови и огня,И не оберточный Романов,А вечность жалует меня.Увы, для паюсных умишекНевнятен Огненный Талмуд,Что миллионы чарых ГришекЗа мной в поэзию идут.

1918

268-269

Владимиру Кириллову

IМы — ржаные, толоконные,

Мы — ржаные, толоконные,Пестрядинные, запечные,Вы — чугунные, бетонные,Электрические, млечные.Мы — огонь, вода и пажити,Озимь, солнца пеклеванные,Вы же тайн не расскажетеПро сады благоуханные.Ваши песни — стоны молота,В них созвучья — шлак и олово;Жизни дерево надколото,Не плоды на нем, а головы.У подножья кости бранные,Черепа с кромешным хохотом;Где же крылья ураганные,Поединок с мечным грохотом?На святыни пролетарскиеГнезда вить слетелись филины;Орды книжные, татарские,Шестернею не осилены.Кнут и кивер аракчеевский,Как в былом, на троне буквенном.Сон Кольцовский, терем МеевскийУтонули в море клюквенном.Баша кровь водой разбавленаИз источника бумажного,И змея не обезглавленаПесней витязя отважного.Мы — ржаные, толоконные,Знаем Слово алатырное,Чтобы крылья громобойныеВас умчали во всемирное.Там изба свирельным шоломомМножит отзвуки павлинные…Не глухим, бездушным оловомМир связать в снопы овинные.Воск с медыныо яблоновою —Адамант в словостроении,И цвести над Русью новоюБудут гречневые гении.Или муза — котельный мастерС махорочной гарью губ…Заплутает железный Гастев,Охотясь на лунный клуб…Приведет его тропка к избушкеНа куриной, заклятой пяте;Претят бунчуки и пушкиВеликому сфинксу — красоте.Поэзия, друг, не окурок,Не Марат, разыгранный по наслышке.Караван осетинских бурокНе согреет муз в твоей книжке.Там огонь подменен фальцовкой,И созвучья — фабричным гудком,По проселкам строчек с веревкойКружится смерть за певцом.Убегай же, Кириллов, в Кириллов,К Кириллу — азбучному святому,Подслушать малиновок переливы,Припасть к неоплаканному, родному.И когда апрельской гераньюРасцветут твои глаза и блуза,Под оконцем стукнет к зараныоПеснокудрая девушка-муза.

270Проснуться с перерезанной веной,

Проснуться с перерезанной веной,Подавиться черным смерчем…Наши дни багровы изменой,Кровяным, веселым ключем.На оконце чахнут герани:У хозяйки — пуля в виске…В маргариновом океанеПлывут корабли налегке.Неудачна на Бога охота,Библия дождалась пинка.Из тверского ковша-болотаВытекает песня-река.Это символ всерусской доли,Черносошных, пламенных рек,Где цветут кувшинки-мозоли,И могуч осетр-человек.Не забыть бы, что песня — Волга,Бурлацкий, каганный сказ!Товарищи, ждать недолгоСолнцеповоротный час.От Пудожа до БомбеяРасплеснется злат-караван,Приведет Алисафия Змея,Как овцу, на озимь полян.То-то, братцы, будет потеха —Древний Змий и Смерть за сохой!Океан — земная прорехаПотечет стерляжьей ухой.Разузорьте же струги-ложки,Сладкострунный, гусельный кус!Заалеет герань на окошке,И пули цветистей бус.Только яростней солнца чайте,Кумачневым буйством горя…Товарищи, не убивайте,Я — поэт!.. Серафим!.. Заря!..На лежанку не сядет дед,В валенках-кораблях заморских,С бородищей — пристанью лет,С Индией узорною в горстках.В горенке Сирин и КитоврасОставили помет, да перья.Не обрядится в шамаханский атласВ карусельный праздник Лукерья.И «Орина, солдатская мать»,С помадным ртом, в парике рыжем…Тихий Углич, брынская гатьЗаболели железной грыжей.В Светлояр изрыгает заводДоменную отрыжку — шлаки…Светляком, за годиною год,Будет теплиться Русь во мраке.В гробе утихомирится Крупп,И стеня, издохнет машина;Из космических косных скорлупЗабрезжит лицо Исполина:На челе прозрачный топаз —Всемирного ума панорама,И «в нигде» зазвенит Китоврас,Как муха за зимней рамой.Заслюдеет память-стекло,Празелень хвои купальских…Я олонецкий ЛонгфеллоС сердцевиной кедров уральских.Смертельны каменные обноскиНа Беле-озере, где Синеус…Облетают ладожские березки,Как в былом, когда пела Русь.Когда Дон испивался шеломом,На базаре сурьмился медведь.Дятлом — стальным ремингтономПроклевана скифская медь.И моя пестрядная рубаха,Тюлень на Нильских песках…В эскимосском чуме, без страха,Запевает лагунный Бах.На морозном стекле МенделеевВыводит удельный вес, —Видно, нет святых и злодеевДля индустриальных небес.

(1918)

273Се знамение: багряная корова,

Се знамение: багряная корова,Скотница с подойником пламенным.Будет кринка тяжко-свинцова,Устойка с творогом каменным.Прильнул к огненному вымениРабочий-младенец тысячеглавый.За кровинку Ниагару выменять —Не венец испепеляющей славы.Не подвиг — рассекать ущелья,Звезды-гниды раздавить ногтем,И править смертельное новосельеНад пропастью с кромешным дегтем.Слава — размерить и взбить удоиВ сметану на всеплеменный кус.В персидско-тундровом зноеДозревает сердце-арбуз.Это ужин янтарно-алыйДля демонов и для колибри;От Нила до кандального БайкалаВоскреснут все, кто погибли.Обернется солнце караваем,Полумесяц — ножик застольный,С избяным киноварным раемПокумится молот мозольный.Подарится счастье молотобойцуОтдохнуть на узорной лавке,Припасть к пеклеванному солнцу,Позабытому в уличной давке.Слетит на застреху Сирин,Вспенит сказка баяновы кружки,И говором московских просфиренРазузорится пролетарский Пушкин.Мой же говор — пламенный подойник,Где удои — тайна и чудо;Возжаждав, благоразумный разбойникНе найдет вернее сосуда.

274Незабудки в лязгающей слесарной,

Незабудки в лязгающей слесарной,Где восемь мозолей, рабочих часов,И графиня в прачешной угарной,Чтоб выстирать совесть белей облаков.Алмазный король на свалке зловонной,В апостольском чертоге бабий базар,На плошади церковь подбитой иконойУставилась в сумрак, где пляшет пожар.Нам пляска огня колыбельно-знакома,Как в лязге слесарной незабудковый сон;Мы с радужных Индий дождемся парома,Где в звездных тюках поцелуи и звон.То братьев громовых бесценный подарок…Мы ранами Славы корабль нагрузим.У наших мордовок, узорных татарокВ напевах Багдад и пурговый Нарым.Не диво в батрацкой атласная дама,Алмазный король за навозной арбой,И в кузнице розы… Печатью ХирамаОтмечена Русь звездоглазой судьбой.Нам Красная Гибель соткала покровы…Слезинка России застынет луной,Чтоб невод ресниц на улов осетровыйЗакинуть к скамье с поцелуйной четой.От залежей костных на Марсовом ПолеПодымется столб медоносных шмелейПовысосать розы до сладостной боли,О пляшущем солнце пируюших дней.

(1918)

275Говорят, что умрет дуга,

Говорят, что умрет дуга,Лубяные лебеди-санки,Уж в стальные бьют берегаБуруны избяной лоханки.Переплеск, как столб комаров,Запевает в ушах деревни;Знать, пора крылатых китовРодить нашей Саре древней.Песнолиственный дуб облетел,Рифма стала клокочуще бурна…Кровохарканьем Бог заболел, —Оттого и Россия пурпурна.Ощенилась фугасом земля,Динамитом беременны доли…Наши пристани ждут корабляС красным грузом корицы и соли.Океан — избяная лоханьПлещет в берег машинно-железный,И заслушалась Мать-глухоманьБунчука торжествующей бездны.

276Не хочу Коммуны без лежанки,

Не хочу Коммуны без лежанки,Без хрустальной песенки углей!В стихотворной тягостной вязанкеДумный хворост, буреломник дней.Не свалить и в Красную ГазетуСлов щепу, опилки запятых,Ненавистен мудрому поэтуПодворотный, тявкающий стих.Лучше пунш, чиновничья гитара,Под луной уездная тоска.Самоцвет и пестрядь СветлояраВзбороздила шрифтная река.Не поет малиновкой лучина,И Садко не гуслит в ендове.Не в тюрбанах гости из БерлинаПриплывут по пляске и молве.Их дары — магнит и град колбасный,В бутербродной банке Парсифаль,Им навстречу, в ферязи атласной,Выйдет Лебедь — русская печаль.И атлас с васяжскою кольчугойОбручится вновь, сольет уста…За безмерною зырянской вьюгойКупина горящего куста.То моя заветная лежанка,Караванный аравийский шлях, —Неспроста нубийка и славянкаВорожат в олонеиких стихах.

277Господи! Да будет воля Твоя

Господи! Да будет воля ТвояЛесная, фабричная, пулеметная.Руки устали, ловяПризраки, тени болотные.Революция не открыла Врат,Но мы дошли до Порога Несказанного,Видели Пламенной зрелости сад,Отрока — агнпа багряного.На отроке угли ран,Ключи кровяные, свирельные, —Уста народов и странПрипадали к ним в годы смертельные.Вот и заветный Порог,Простой, как у часовни над речкою,А за ним предвечный чертогСеребрится заутренней свечкою.Господи! Мы босы и наги,На руках с неповинною кровью…Шелестят леса из бумаги,«Красная Газетд» мычит по-коровьи:«Мм-у-у!» Чернильны мои удои,Жирна пенка — построчная короста…По-казенному, в чинном покое,Дервенеют кресты погоста.Как и при Осипе патриархе,В набойчатом плату просвирня,И скулит в щенячьей лютой пархеМеднозвоном древняя кумирня.

278На ущербе красные дни,

На ущербе красные дни,Наступают геенские серные, —Блюдите на башнях огни,Стражи — товарищи верные!Слышите лающий гуд,Это стучится в ад Григорий Новых..У Лючифера в венце изумруд,Как празелень рощ сосновых.Не мой ли Сосен перезвонИ радельных песен свирелиЗатаили Распутинских иконСладкий морок, резьбу и синели?В наговорной поддевке моейХлябь пурги и просинь Байкала.За пляской геенских днейМерещится бор опалый.В воздухе просфора и кагор,(Приобщался Серафим Саровский)И за лаптем дед-СвятогорМурлычет псалом хлыстовский.Ковыляет к деду медведь,Матер от сытной брусники…Где ж индустриальная клеть,Городов железные лики?На ущербе красные дни,К первопутку лапти — обнова,Не тревожит гуд шестерниРай медвежий и сумрак еловый.Только где-то пчелой звенятНовобрачных миров свирели,И душа — запричастный плат —Вся в резьбе, жемчугах и синели.

279-288. ЛЕНИН

IЕсть в Ленине Керженский дух,

Есть в Ленине Керженский дух,Игуменский окрик в декретах,Как будто истоки разрухОн ищет в Поморских Ответах.Мужицкая ныне земля,И церковь — не наймит казенный.Народный испод шевеля,Несется глагол краснозвонный.Нам красная молвь по уму, —В ней пламя, цветенье сафьяна;То Черной Неволи БасмуПопрала стопа Иоанна.Борис — златоордный мурза,Трезвонит Иваном Великим,А Лениным — вихрь и грозаПричислены к Ангельским ликам.Есть в Смольном потемки трущобИ привкус хвои с костяникой,Там нищий колодовый гробС останками Руси великой.«Куда схоронить мертвеца» —Толкует удалых ватага…Поземкой пылит с Коневца,И плещется взморье-баклага.Спросить бы у тучки, у звезд,У зорь, что румянят ракиты…Зловещ и пустынен погост,Где царские бармы зарыты.Их ворон-судьба стережетВ глухих преисподних могилах…О чем же тоскует народВ напевах татарско-унылых?

1918

IIБратья, сегодня наша малиновая свадьба –

Братья, сегодня наша малиновая свадьба —Брак с Землей и с орлиной Волей!Костоедой обглоданы церковь и усадьба,Но ядрено и здраво мужицкое поле.Не жалейте же семени для плода мирскова,Разнежьте ядра и случкой китовьейПорадуйте Бога — старого рыболова,Чтоб закинул он уду в кипяток нашей крови!Сладко Божью наживку чуять в заводях тела,У крестца, под сосцами, в палящей мошонке:Чаял Ветхий, что выловит Кострому да иконки,Ан леса, как наяда, бурунами запела.Принапружь, ветробрадый, судьбу-удилище!Клев удачен, на уде молот-рыба и кит.На китовьей губе гаги-песни гнездище,И пята мирозданья — поддонный гранит.Братья, слышите гулы, океанские храпы!(Подавился Монбланом земледержец титан)Это выловлен мир — искрометные лапы,Буйно-радостный львенок народов и стран.Оглянитесь, не небо над нами, а грива,Ядра львиные — солнце с луной!..Восшумит баобабом карельская нива,И взрастет тамарис над капустной грядой.С Пустозерска пригонят стада бедуины,Караванный привал узрят Кемь и Валдай,И с железным Верхарном сказитель РябининВоспоет пламенеющий ленинский рай.Ленин, лев, лунный лен, лучезарье:Буква «Люди» — как сад, как очаг в декабре…Есть чугунное в Пуде, вифанское в Марье,Но Христово лишь в язве, в пробитом ребре.Есть в истории рана всех слав величавей, —Миллионами губ зацелованный плат…Это было в Москве, в человечьей дубраве,Где идей буреломы и слов листопад.Это было в Москве… Недосказ и молчанье —В океанах киты, погруженные в сон.Ленин — Красный олень, в новобрачном сказаньи,Он пасется меж строк, пьет малиновый звон.Обожимся же, братья, на яростной свадьбеВсенародного сердца с Октябрьской грозой,Пусть на полке Тургенев грустит об усадьбе,Исходя потихоньку бумажной слезой.

IIIСмольный, — в кожаной куртке, с загаром на лбу,

Смольный, — в кожаной куртке, с загаром на лбу,Юный шкипер глядится в туманы-судьбу…Чу! Кричит буревестник… К Гороховой 2Душегубных пучин докатилась молва.Вот всплеснула акула, и пролежни губПоглотили, как чайку, Урицкого труп.Браунинговый чех всколыхнул океан, —Это ранен в крыло альбатрос-капитан.Кровь коралловой пеной бурлит за рулем —Знак, что близится берег — лазоревый дом,Где столетия-угли поют в очагеО космической буре и черном враге.Где привратники — Радий, плечистый МагнитПровожают пришельцев за полюсный щит;Там долина Титанов, и яственный столВодрузил меж рогов Электричество-вол.Он мычит Ниагарой, в ноздрях Ливерпуль,А в зрачках петроградский хрустальный Июль,Рог — подпора, чтоб ветхую твердь поддержать,Где живет на покое Вселенская мать.На ущербе у мамушки лунный клубокДовязать краснозубому внуку чулок,Он в истории Лениным звался, никак,Над пучиной столетий воздвигши маяк.

IVБагряного Льва предтечи

Багряного Льва предтечиСлух-упырь и ворон-молва.Есть Слово — змея по плечиИ схимника голова.В поддевке синей, пурговой,В испепеляющих сапогах,Пред троном плясало Слово,На гибель и черный страх.По совиному желтоглазоЩурилось солнце с высоты,И, штопая саван, ПроказаСидела у Врат Красоты.Царскосельские помнят липыОкаянный хохот пурги;Стоголовые Дарьи, АрхипыМолились Авось и Низги.Авось и Низги — наши богиС отмычкой, с кривым ножом;И въехали гробные дрогиВ мертвый Романовский дом.По козьи рогат возница,На запятках Предсмертный час.Это геенская страница,Мужицкого Слова пляс.В Багряного Льва ВоротаСтучится пляшущий рок…Книга «Ленин» — жила болота,Стихотворной Волги исток.

VОктябрьские рассветки и сумерки

Октябрьские рассветки и сумеркиС ледовитым гайтаном зари,Бог предзимний, пушистый Ай-кюмерки,Запевает над чумом: фью-ри.Хорошо в теплых пимах и малицеСлышать мысль — горностая в силке;Не ужиться с веснянкой-комарницейЭскимосской, пустынной тоске.Мир — не чум, не лосиное пастбище,Есть Москва — золотая башка;Ледяное полярное кладбищеЗацветет голубей василька.Лев грядет. От мамонтовых залежейТянет жвачкой, молочным теплом,Кашалоты резвятся, и плеск моржей,Как тальянка помора «в ночном».На поморские мхи олениха-молваРонит шерсть и чешуйки с рогов…Глядь, к тресковому чуму, примчалась МоскваТабунами газетных листов!Скрежет биржи, Словаки и пушечный рык,Перед сполохом красным трепещут враги,Но в душе осетром плещет Ленина лик,Множа строки — морские круги.

VIСтада носорогов в глухом Заонежьи,

Стада носорогов в глухом Заонежьи,Бизоний телок в ярославском хлеву…Я вижу деревни седые, медвежьи,Где Скрябин расставил силки на молву.Бесценна добыча: лебяжьи отлеты,Мереж осетровых звенящая рябь.Зурна с тамбурином вселились в ворота,Чтоб множились плеск и воздушная хлябь.Удойны коровы, в кокосовых кринкахЖивет Парсифаля молочная бель.К Пришествию Льва василек и коринкаОсыпали цвет — луговую постель.У пудожской печи хлопочет феллашка,И в красном углу медноликий Будда.Люба австралийцу московка-фуражка:То близится Лев — голубая звезда.В желтухе Царь-град, в огневице Калуга,Покинули Кремль Гермоген и Филипп,Чтоб тигровым солнцам лопарского югаСердца врачевать и молебственный хрип.К Кронштадтскому молу причалили струги, —То Разин бурунный с персидской красой…Отмерили год циферблатные круги,Как Лев обручился с родимой землей.Сегодня крестины. — Приплод солнцеглавыйУ мамки-Истории спит на руках.Спеваются горы для ленинской славы,И грохот обвала роится в стихах.

VIIНора лебединого отлета,

Нора лебединого отлета,Киноварно-брусничные дни,В краснолесьи рысья охота,И у лыж обнова — ремни.В чуме гарь, сладимость морошки,Смоляной канатной пеньки,На гусином сале лепешкиИз оленьей костной муки.Сны о шхуне, песне матросовПро «последний решительный бой»,У пингвинных, лысых утесовСобирались певцы гурьбой.Океану махали флагом,(По-лопарски флаг — «юйнаши»)Косолапым пингвинам и гагамПримерещился Нил, камыши.От Великого Сфинкса к тундреДокатилась волна лучей,И на полюсе сосны УмбрийПриютили красных грачей.От Печоры слоновье стадоПотянулось на водопой…В очаге допели цикады,Обернулася сказка мглой.Дымен чум и пустынны дюны,Только, знак брусничной поры —На скале задремали руны:Люди с Естью, Наш, Иже, Еры.

VIIIОктябрь — месяц просини, листопада,

Октябрь — месяц просини, листопада,Тресковой солки и рябиновых бус.Беломорское, Камское сердце-громада —Всенародная руга — малиновый кус.Кус принесен тебе, ягелей володыка,Ледовитой зари краснозубый телок;Над тобой кашалот чертит ластами Ни-Ка,За ресницей моржи вскипятили белок.Ты последыш медвежий, росток китобойца,(Есть в сутулости плеч недолет гарпуна,За жилетной морщинкой просветы оконца,Где стада оленят сторожит Глубина).Ленин — тундровой Руси горячая печень,Золотые молоки, жестокий крестец,Будь трикраты здоров и трикраты же вечен,Как сомовья уха, как песцовый выжлец!Эскимосскую кличку запомнит гагара;На заре океан плещет «Ленин» скалам,Лебединая матка, драчлива и яра,Очарована плеском, гогочет: «он-сам».Жизни ухо подслушало «Люди» и «Енин».В этот миг я сохатую матку доил, —Вижу кровь в молоке, и подойник мой пенен, —Так рождается Слово — биение жил.Так рождается Слово. И пуля в лопатке —Двоеточье в строке, вестовые Конца…Осыпайся, Октябрь, и в тресковые кадкиБрызни кровью стиха — голубого песца.

IX. ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ

Я построил воздушный корабль,Где на парусе Огненный лик.Слышу гомон отлетных цапль,[2]Лебединый хрустальный крик.По кошачьи белый медведь,Слюня лапу, моет скулу…Стихотворная, трубная медьОглашает журнальную мглу.Я под Смольным стихами трубил,Но рубиново-красный солдатБелой нежности чайку убилПулеметно-суровым «назад».Половецкий привратный костер,Как в степи, озарял часовых.Здесь презрен ягелевый узор,Глубь строки и капель запятых.С книжной выручки Бедный ДемьянПодавился кумачным хи-хи…Уплывает в родимый туманМой корабль — буревые стихи.Только с паруса Ленина ликС укоризной на Смольный глядит,Где брошюрное море на мигПотревожил поэзии кит.

X. ПОСОЛ ОТ МЕДВЕДЯ

Я — посол от медведяК пурпурно-горящему Льву;Малиновой китежской медьюСкупаю родную молву.Китеж, Тайна, Финифтяный рай,И меж них ураганное слово:Ленин — кедрово-таежный май,Где и солнце, как воин, сурово.Это слово кровями купить,Чтоб оно обернулось павлином…Я — посол от медведя, он хочет любить,Стать со Львом песнозвучьем единым.

1918–1919.

289. МЕДНЫЙ КИТ

Объявится Арахлин-град,Украшенный ясписом и сардисом,Станет подорожник кипарисом,И кукуший лен обернется в сад.Братья, это наша крестьянская красная культура,Где звукоангелы сопостники людских пабедоки просонок!Карнаухий кот мудрей, чем Лемура,И мозг Эдиссона унавозил в веках поросенок.Бодожёк Каргопольского Бегуна — коромысловесов вселенной,И бабкино веретено сучит бороду самого Бога.Кто беременен соломой, — родит сено,Чтоб не пустовали ясли Мира — Великого Единорога.Чтобы мерна была жвачка Гималайнозубых полушарий,(Она живет в очапе и в ткацком донце.)Много на Руси уездных ТатарииОт тоски, что нельзя опохмелиться солнцем.Что луну не запечь, как палтосу, в тесто,И Тихий океан не влить в самовар.Не величайте революцию невестой,Она только сваха, принесшая дар —В кумачном платочке яичко и свечка,(Газеты пищат, что грядет Пролеткульт.)Изба — Карфаген, арсеналы же — печка,По зорким печуркам не счесть катапульт.Спешите, враги — легионы чернильниц,Горбатых вопросов, поджарых тире,Развеяться прахом у пахотных крылец,Где Радужный Всадник и конь в серебре!Где тропка лапотная — план мирозданья,Зарубки ступеней — укрепы земли,Там в бухтах сосновых от бурь и скитаньяУкрылись родной красоты корабли.Вон песни баркас — пламенеющий парус,Ладья поговорок, расшива былин…Увы! Оборвался Дивеевский гарус,Увял Серафима Саровского крин.На дух мироварниц не выйдет Топтыгин,Не выловит чайка леща на уху…Я верю вам, братья Есенин, Чапыгин, —Трущобным рассказам и ветру-стиху:Инония-град, Белый скит — не Почаев,Они — наши уды, Почаев же — трость.Вписать в житие Аввакумов, Мамаев,Чтоб Бог не забыл черносошную кость.И вспомнил Вселюбящий, снял семь печатейС громовых страниц, с ураганных миней,И Спас Ярославский на солнечном платеРазвеял браду смертоноснее змей: —Скуратовы очи, татарские скулы,Путина к Царьграду — лукавый пробор…О горе! В потире ныряют акулы,Тела пожирая и жертвенный сор.Всепетая Матерь сбежала с иконы,Чтоб вьюгой на Марсовом поле рыдатьИ с Псковскою Ольгой, за желтые боны,Усатым мадьярам себя продавать.О горе, Микола и светлый ЕгорийС поличным попались: отмычка и нож…Смердят облака, прокаженные зори —На Божьей косице стоногая вошь.И вошь — наша гибель. Завшивело солнце,И яростно чешет затылок луна.Рубите ж Судьбину на баню с оконцем,За ним присносущных небес глубина!Глядите в глубинность, там рощи-смарагды,Из ясписа даль, избяные коньки, —То новая Русь — совладелица ада,Где скованы дьявол и Ангел Тоски.Вперяйтесь в глубинность, там нищие в бармахИ с девушкой пляшет Кумачневый Спас.Не в книгах дозреет, а в Красных КазармахАдамотворящий, космический час.Погибла Россия — с опарой макитра,Черница-Калуга, перинный Устюг!И новый Рублев, океаны — палитра,Над Ликом возводит стоярусный круг —То символы тверди плененной и сотой(Девятое небо пошло на плакат),По горним проселкам, крылатою ротойСпешат серафимы в Святой Петроград.На Марсовом Поле сегодня обедняНа тысяче красных, живых просфорах,Матросская песня канонов победней,И брезжат лампадки в рабочих штыках.Матросы, матросы, матросы, матросы —Соленое слово, в нем глубь и коралл;Мы родим моря, золотые утесы,Где гаги — слова для ловцов — Калевал.Прости, Кострома в душегрейке шептухи!За бурей «прости» словно саван шуршит.Нас вывезет к солнцу во Славе и ДухеНаядообразный, пылающий кит.

ВАРИАНТЫ, РАЗНОЧТЕНИЯ, ПРИМЕЧАНИЯ

В 1954 году, в издательстве имени Чехова, в Нью Йорке, вышло под ред. Бориса Филиппова «Полное собрание сочинений» Николая Клюева в двух томах. Названо «полным» оно было издательством, хотя сам редактор указывал на неполноту этого собрания — в предисловии к первому тому. Но, конечно, это было наиболее полное собрание произведений Клюева из всех, к тому времени вышедших: оно включало в себя и впервые в нем опубликованную поэму «Погорельщина», и много стихотворений, не входивших ни в один из сборников Клюева. Был и еще один изъян в чеховском собрании произведений Клюева: редакторы издательства исключили несколько строк Клюева — по соображениям моральным.

Никак нельзя утверждать, что это наше издание представляет полное собрание произведений поэта: нами не разыскано несколько его стихотворений, опубликованных в редких и недоступных нам сборниках и газетах, едва ли можно считать, что исчерпаны все возможности для нахождения и еще никогда неопубликованных стихов и прозаических вещей Клюева. Найдено, главным образом г. Гордоном Мак-Вэем, много, может быть, все, что находится в литературных архивах Москвы и Ленинграда. Но многое может еще быть найдено в частных литературных собраниях, многое еще может быть обнаружено в провинциальных архивах.

Во всяком случае, наше собрание произведений поэта возросло, по сравнению с «полным собранием сочинений», почти в полтора раза. За пятнадцать лет, прошедших со времени выхода чеховского издания, возросло и количество книг, статей, заметок о Клюеве. Библиография публикаций Клюева и литературы о нем также чрезвычайно выросла по сравнению с чеховским изданием. Изменилось многое и в части биографических данных о поэте: опубликован ряд воспоминаний, документов, писем. Все это заставило основательно переработать и дополнить наши «Материалы к биографии» Клюева, в частности, и внести в них большинство тех выдержек из рецензий о его книгах, которые в издании 1954 года были включены в примечания к отдельным книгам (разделам нашего собрания сочинений). В настоящем собрании произведений поэта в примечаниях даются только цитаты из рецензий, не помещенных в «Материалах», или другие цитаты из тех же рецензий и статей, не те, что включены в «Материалы».

Издание дополненного, пересмотренного и исправленного собрания сочинений Николая Клюева осуществлено благодаря помощи ряда библиотек и отдельных лиц. Редакторы благодарят за помощь Л.А. Алексееву-Иванникову. Хелен Диксон, Гордона Мак-Вэя, В.Ф. Маркова, А.К. Раннита, Т.О. Федорову и художника Николая Сафонова.

* * *

Как уже указывалось во вступительной статье, Клюев до сих пор — полузапретный, а в ряде своих произведений — запретный автор в СССР. Бели его упоминают — в связи с Блоком, с Есениным, с клеймящимся в Советском Союзе «модернизмом», — то только для того, чтобы подчеркнуть, что «"глубины духа", которые открывались в поэзии Клюева, оказывались всего лишь настроениями зажиточного мужичка, принимавшего революцию лишь постольку, поскольку она освободила его от царя и помещика и дала ему землю, но упорно сопротивлявшегося социалистическим преобразованиям деревни». Так пишет о Клюеве в статье «Кровное, завоеванное» один из наиболее тупых ортодоксов-критиков, А. Метченко («Октябрь», 1966, № 5, стр. 199). Но и один из наиболее «академических» критиков и литературоведов СССР, Вл. Орлов, в менее трафаретных выражениях, все же говорит почти что то же самое: «…о чем бы ни писал Клюев, он всегда оставался самим собой — "певцом мистической сущности крестьянства", по характеристике Горького. Приветствуя революцию, прославляя даже революционный террор, Клюев и не думал отказываться от того, что кровно было близко и дорого его сердцу: ни от религии, ни от народной мистики "чарых Гришек", предтечей которых он себя считал, ни от любезного ему благостного лампаднозапечного быта. Он хотел, чтобы революция не только пощадила, но и упрочила стародавние заветы и уставы — даже церковь, которая теперь, после свержения самодержавия, уже не "наймит казенный", а духовный оплот "сермяжного Востока", живущего якобы божественной "извечной тайной"». («Николай Клюев». — «Литературная Россия», № 48, 25 ноября 1966, стр. 17). Все здесь — и правда, и неправда: правда, ибо Клюев, конечно, был против уничтожения, подавления религии, народной мистики, бытового уклада и издавна идущих культурно-исторических традиций. Неправда, потому что Клюев смотрел отнюдь не назад, а вперед, но понимал, что быть передовым — отнюдь не значит — отказываться от традиций. Неправда, ибо рассматривать Клюева только как «крестьянского» поэта — по меньшей мере смешно. Хорошо говорит об этом Роман Гуль: Искусство, увы, социальным происхождением не интересуется, и нарочитое подчеркивание "мужиковства" Клюева вряд ли имеет отношение к искусству» («Николай Клюев. Полное собрание сочинений» — рец. — «Новый Журнал», Нью Йорк, № 38, 1954, стр. 291). «"Крестьянский поэт", — пишет Юрий Иваск, — но, ведь, вместе с тем и декадент, даже почище многих других декадентов… …Все-таки был он поэт настоящий, и конечно лирический…» («Ник. Клюев. Поли. собр. соч.» — рец. — «Опыты», Нью Йорк, № 4, 1955, стр. 104). «Среди своих современников Н. Клюев обладал тем, чего многим и многим не хватало (и не хватает, и будет не хватать), а именно: силой, — как человек — силой внутренней убежденности в своей правде, как поэт — силой образа (пусть часто непривычного)». (Борис Нарциссов. Николай Клюев. «Новое Русское Слово», Нью Йорк, 12 сентября 1954). «Клюев — величайший в русской поэзии мастер орнамента, который в более поздних вещах уже начинает перегружать стиховую ткань» (Вл. Марков. Приглушённые голоса. Поэзия за железным занавесом. Изд. им. Чехова, Нью Йорк, 1952, стр. 16). «В его поэзии — прохладная нежность, ласковость. Он многим любуется, но мало что любит или даже ничего не любит страстно. Он кажется бесполым. Есть в нем что-то рыбье. Но иногда он вспыхивает — как сырые дрова, как костер под моросящим дождиком. Это случается, когда он говорит об утаенных своих реальностях — о материнстве, о братстве-сестричестве, и об одиночестве…А тайная тайных Клюева не хлыстовская полу-духовность, а скопческая — пусть ложная, но тотальная духовность и духовный рай — "то-светеая сторона"… Клюевский рай этот — очень экзотичен. Это фантастическая, улучшенная воображением Русь Светлояра, Китежа. Но клюевский рай все-таки завораживает…» (Юрий Иваск. Клюев. «Опыты», Нью Йорк, № 1, 1953, стр. 83, 85). «Раскольничья стихия, как это ни парадоксально, сожгла революционные мотивы поэзии Клюева. Путь к воскрешению идет через смерть. В сердце поэта кипит кровь старообрядцев, которые сжигали себя в срубах. Не революционные чувства, а мистический восторг самосожжения — вот чем сильны стихи Клюева о революции» (В. Завалишин. Николай Клюев. «Новое Русское Слово», Нью Йорк, 15 августа 1954).

Но, говоря словами «младшего брата» Клюева — Сергея Есенина, «истинный художник не огобразитель и не проповедник каких-либо определенных в нас чувств, он есть тот ловец, о котором так хорошо сказал Клюев:

В затонах тишины созвучьям ставит сеть».

(«Отчее слово». — Собр. соч. в 5 тт., т. 5, ГИХЛ, Москва, 1962, стр. 63–64).

* * *

(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА): «Мне тридцать пять лет…» Записана со слов поэта в 1922 г. П. Н. Медведевым и опубликована в книгах: Современные рабоче-крестьянские поэты в образцах и автобиографиях, с портретами, составил П.Я. Заволокин. Изд. «Основа», Иваново-Вознесенск, 1925, и Русская поэзия XX века. Антология русской лирики от символизма до наших дней. Составили И.С. Ежов и Е.И. Шамурин. Изд. «Новая Москва», Москва, 1925.

«Пещное действо» — или «Семь отроков в пещи огненной» — русская мистерия XVI–XVII века, исполнявшаяся молодыми диаконами и «певчими дьяками» в московских храмах времен царя Алексея Михайловича. В музыкальной редакции Каратыгина исполнялась в дореволюционные годы и в 1920-х годах в Академической (бывшей Придворной) Капелле в Петербурге. Палеостров, Выговская обитель — духовные исторические центры староверов.

(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАМЕТКА): «Говаривал мне…» Опубликована в отделе «Литераторы о себе» еженедельного журнала «Красная Панорама», Ленинград, № 30 (124), 23 июня 1926, стр. 13.

Сопель, шин, гривна, графья, ассис — см. словарь.

Автобиографическая заметка эта заставляет предположить, что жизненные пути поэта шли от Коневецкого монастыря (на острове Коневец, на Ладожском озере) до… Индии («до порфирного быка Сивы» = Шивы).

Сосен перезвон

В этот раздел, в основном, вошли стихи из одноименной книги стихов поэта, вышедшей в самом конце 1911 года (на титульном листе — 1912 г.). В «Песнослове» поэт перенес в этот раздел еще и стихи из «Братских песен», «Лесных былей», зато из стихов «Сосен перезвона», в свою очередь, перенес часть стихов в «Братские песни», «Мирские думы», а одно стихотворение вообще в «Песнослов» не включил. Так как «Песнослов» является собранием избранных стихотворений поэта, все исключенные поэтом из его предшествующих «Песнослову» книг стихи нами публикуются в составе соответствующих разделов. Но стихи, перенесенные поэтом в другие разделы, публикуются по тому, как и где они помешены в «Песнослове».

Авторское посвящение первой книги стихов: «Александру Блоку — Нечаянной Радости». В книге «Сосен перезвон» блоковские влияния весьма ощутимы. Много и общих мест символистской поэзии тех лет. Но уже очень много и своеобычного, чисто клюевского. Перед первым разделом книжки, названным — так же, как и вся книжка, — «Сосен перезвон» — эпиграф из Тютчева: «Не то, что мните вы, природа…» Второй раздел книги был назван «Лесными былями».

Первая книга Клюева была очень хорошо встречена и читателями, и критикой. Приведем полностью рецензию Н. Гумилева, небольшой отрывок из которой включен во вступительную статью: «Эта зима принесла любителям поэзии неожиданный и драгоценный подарок. Я говорю о книге почти не печатавшегося до сих пор Н. Клюева. В ней мы встречаемся с уже совершенно окрепшим поэтом, продолжателем традиций Пушкинского периода. Его стих полнозвучен, ясен и насыщен содержанием. Такой сомнительный прием, как постановка дополнения перед подлежащим, у него вполне уместен и придает его стихам величавую полновесность и многозначительность. Нечеткость рифм тоже не может никого смутить, потому что, как всегда в большой поэзии, центр тяжести лежит не в них, а в словах, стоящих внутри строки. Но зато такие словообразования, как "властноокая" или "многоочит" — с гордостью заставляют вспомнить о подобных же попытках Языкова. Пафос поэзии Клюева редкий, исключительный — это пафос нашедшего.

Недостижимо смерти дноИ реки жизни быстротечны,Но есть волшебное виноПродлить чарующее вечно…

говорит он в одном из первых стихотворений, и всей книгой своей доказывает, что он и испил этого вина. Испил, и ему открылись райские крины, берега иной земли и источающий кровь и пламень шестикрылый Архистратиг. Просветленный, он по новому полюбил мир, и лохмотья морской пены, и сосен перезвон в лесной блуждающий пустыне, и даж! золоченые сарафаны девушек-согревушек или опояски соловецкие дородных добрых молодцев, лихачей и залихватчиков. Но…

Лишь одного недостаетДуше в изгнания юдоли:Чтоб нив просторы, лоно водНе оглашались стоном боли……И чтоб похитить человекВенец Создателя не тщился,За что, посрамленный навек,Я рая светлого лишился.

Неправда ли, это звучит как: Слава в вышних Богу, и на земле мир и в человецех благоволение? Славянское ощущение светлого равенств! всех людей и византийское сознание золотой иерархичности при мысл! о Боге. Тут, при виде нарушения этой чисто русской гармонии, поэт впервые испытывает горе и гнев. Теперь он видит странные сны:

Лишь станут сумерки синее,Туман окутает реку —Отец с веревкою на шееПридет и сядет к камельку.

Теперь он знает, что культурное общество — только "отгул глухой, гремучей, обессилевшей волны". Но крепок русский дух, он всегда найдет дорогу к свету. В стихотворении "Голос из народа" звучит лейт-мотив всей книги. На смену изжитой культуры, приведшей нас к тоскливому безбожью и бесцельной злобе, идут люди, которые могут сказать про себя: "Мы — предутренние тучи, зори росные весны… в каждом облике и миге наш взыскующий Отец… Чародейны наши воды и огонь многоочит" 1 Что же сделают эти светлые воины с нами, темными, слепо-надменными и слепо-жестокими? Какой казни подвергнут они нас? Вот их ответ:

Мы — как рек подземных струиК вам незримо притечемИ в безбрежном поцелуеДуши братские сольем.

В творчестве Клюева намечается возможность большого эпоса». («Аполлон», 1912, № 1, стр. 70–71; перепеч.: Н. Гумилев. Собр. соч. в 4 тт., под ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова, т. 4, изд. В.П. Камкина, Вашингтон, 1968, стр. 281–283).

В. Львов-Рогачевский писал о первой книге Клюева: «Н. Клюев приносит в строгую размеренную поэзию ту свежую струю, тот аромат полей и сосен, которых не знают поэты-эрудиты и которым так богата поэзия Ив. Бунина». («Современный Мир», 1912, № 1, стр. 343). В левонароднических «Заветах» О. Колбасина писала два месяца спустя: «Неожиданная радость — этот маленький сборничек В нем много "своего", неповторяемого, много яркого и значительного и неожиданно прекрасны многие стихотворения». («Заветы», 1912, № 3, стр. 190).

№ 1. В ЗЛАТОТКАНЫЕ ДНИ СЕНТЯБРЯ. В кн. «Сосен перезвон» разночтения:

Стих 7. Из-за полога выглянь сосны,

«10. Грудь и профиль задумчиво-кроткий.

«13. Про бубенчик в изгнанья пути,

«14. Про бегущие родины дали.

№ 3. НАША РАДОСТЬ, СЧАСТЬЕ НАШЕ. В кн. «Сосен перезвон» помещено в виде стихотворного пролога, напечатано курсивом под названием «Жнецы» и предварено эпиграфом из А.В. Кольцова:

Сладок будет отдых

На снопах тяжелых.

№ 5. Я ГОВОРИЛ ТЕБЕ О БОГЕ. Впервые: «Золотое Руно», 1908, № 10. Разночтение (оно же — в «Сосен перезвоне»):

Стих 2. Картины неба рисовал.

№ 6. ПАХАРЬ. В «Медном Ките», 1919, цензурная «поправка»:

Стих 17. Работник родины свободный

№ 7. Я БЫЛ ПРЕКРАСЕН И КРЫЛАТ. В «Сосен перезвоне» под названием «Изгнанник». Разночтения:

Стих 2. В надмирном ангелов жилище,

«8. В лесной блуждающий пустыне.

«10. Душе в изгнания юдоли,

«19. За что, посрамленный навек,

«20. Я рая светлого лишился.

№ 8. ГОЛОС ИЗ НАРОДА. В «Сосен перезвоне» разночтение:

Стих 13. Ласка девичья природы

№ 10. ОСЕНЮСЬ МОГИЛЬНОЮ ИКОНКОЙ. Перенесено из «Братских песен».

№ 11. В МОРОЗНОЙ МГЛЕ, КАК ОКО СЫЧЬЕ. В «Сосен перезвоне» под названием «К родине» и с эпиграфами из А.В. Кольцова:

Поднимись, что силыРазмахни крылами.Может, наша радостьЖивет за горами.В мечтах не разуверюсь я.

Разночтение:

Стих 11. Для поэтического слуха

Одно из наиболее «блоковских» стихотворений Клюева.

№ 12. СЕРДЦУ СЕРДЦА ГОВОРЮ. Перенесено автором из книги «Братские песни», в ней — разночтение:

Стих 7. Крест, голгофа и палач –

№ 15. О, РИЗЫ ВЕЧЕРА, БАГРЯНО-ЗОЛОТЫЕ. Перенесено из «Братских песен».

№ 16. ПРОГУЛКА. Впервые: «Трудовой Путь», 1908, № 1, стр. 35, за подписью: «Крестьянин Николай Олонецкий». В журнальной публикации стихотворение это длиннее на 12 строк, чем в «Сосен перезвоне» (в «Песнослов» оно не включено). После строки 20-й («Белый призрак наяву») в журнале следует:

И суровый плен нежданныйВспомню я наедине;Зал торжественно-парадный,Где так страшно было мне.Где, как воры, люди робкоСовещание вели,По-военному, короткоСмертный приговор прочли.Может быть на казни местоПоведут меня сейчас;Посмотри, моя невеста,На меня в последний раз.Я все тот же — мощи жаркой — и т. д.

В журнале стихотворение «посвящается дорогой сестре».

№ 17. Я НАДЕНУ ЧЕРНУЮ РУБАХУ. В «Сосен перезвоне» под названием «Под вечер». Разночтения:

стих 2. Опояшусь кожаным ремнем,

«6. Синий вечер, дрему светлых стен.

«8. На окне любимый бальзамен,

«33. Сердца сон неистово-нелепый!

«34. По оврагам бродит ночи тень,

«35. И слезятся жалобно и слепо

Первая публикация редакции «Песнослова» (и нашей) — в «Медном Ките». Дата (1911) — в публикации Вл. Орлова: «Литературная Россия», 1966, № 48, стр. 17.

№ 18. ТЕМНЫМ ЗОВАМ НЕ ВЕРИТ ДУША. Перенесено из «Братских песен».

№ 19. БЕЗОТВЕТНЫМ РАБОМ. Перенесено из кн. «Братские песни». Впервые: «Волны», Москва, 1905, стр. 2. Разночтение:

Стих 7. И в наследство отдал

«Ранние стихи Клюева совсем еще незрелы, наивны и подражательны, но порой в них звучит, слабая, впрочем, нота социального протеста, разбуженная революционными событиями тех лет:

…не стоном отцовМоя песнь прозвучит,А раскатом громовНад землей пролетит. —»

(Вл. Орлов. Ник. Клюев. «Литер. Россия», 1966, № 48, стр. 16).

№ 20. ЕСТЬ НА СВЕТЕ КРАЙ ОБШИРНЫЙ. У нас — по тексту «Избы и поля». В «Песнослове» разночтение:

Стих 19. Эхо дикого простора

№ 21. ПО ТРОПЕ-ДОРОЖЕНЬКЕ. Перенесено из «Братских песен».

№ 22. Я ПРИШЕЛ К ТЕБЕ УБОГИЙ. В «Сосен перезвоне» под названием «Пилигрим». Разночтение:

Стих 31. И лазурную свободу

№ 23. СТАРЫЙ ДОМ ЗЛОВЕЩЕ ГУЛОК. Перенесено из «Братских песен».

№ 24. ЛЮБВИ НАЧАЛО БЫЛО ЛЕТОМ. Впервые — «Золотое Руно», 1908, № 10. Разночтения (они же в «Сосен перезвоне»):

Стих 4. В наряде девичьем простом.

«11. Сквозь паутину занавески

«17. О не лети в тумане пташкой!

№ 25. НЕ ОПЛАКАНО БЫЛОЕ. Перенесено из «Братских песен». Впервые — «Новая Земля», 1912, № 9-10, стр. 8. Разночтения только в пунктуации и в том, что первые две строки стихотворения и слово «он» в стихе 18-м набраны в журнале курсивом.

№ 27. ТЫ НЕ ПЛАЧЬ, НЕ КРУШИСЬ. В «Сосен перезвоне» под названием «На отлете».

№ 28. СЕГОДНЯ НЕБО, КАК НЕВЕСТА. В «Сосен перезвоне» под названием «На пороге жизни» и с разночтением:

Стих 23. И наших рук пробитых гвозди

№ 29. Я — МРАМОРНЫЙ АНГЕЛ НА СТАРОМ ПОГОСТЕ. Перенесено из книги «Лесные были». Впервые — «Гиперборей», №, 1912,

стр. 16. Разночтение — в журнале и «Леон, былях»:

Стих 11. Но бдите и бойтесь! В изваянном лоне,

№ 30. НАМ ЗАКЛЯТЫ И ЗАКАЗАНЫ. В «Сосен перезвоне» с разночтением (с этим же разночтением перепечат. в «Северной Звезде», 1916, № 4, стр. 32):

Стих 6. Скорбь и траура венки,

№ 31. НЕ ГОВОРИ — БЕЗ СЛОВ ПОНЯТНА. В «Сосен перезвоне» под названием «У очага» и с разночтениями:

Стих 10. На елей меркнет бахроме…

«16. А мне умолкший карабин.

«24. Зимы затмятся серебром.

Чем-то, каким-то внутренним звучанием позднее стихотворение Федора Сологуба (1923) перекликается с этими ранними стихами Клюева:

Не слышу слов, но мне понятнаТвоя пророческая речь.Свершившееся — невозвратно,И ничего не уберечь…

№ 32. Я ЗА ГРАНЬЮ, Я В ПРОСТОРЕ. Перенесено из «Братских песен».

№ 35. НА ПЕСНЮ, НА СКАЗКУ РАССУДОК МОЛЧИТ. У нас — по «Избе и полю». В «Сосен перезвоне» разночтения:

Стих 9. Вглядись в эту дымно-лиловую даль,

«13. Потянет к загадке, к туманной мечте,

Разночтение в «Песнослове»:

Стих 2. Но сердцу так странно-правдиво,

№ 36. Я МОЛИЛСЯ БЫ ЛИКУ ЗАКАТА. Перенесено из «Лесных былей». Впервые — «Новая Жизнь», 1912, № 10, стр. 44.

№ 37. ВЕРИТЬ ЛИ ПЕСНЯМ ТВОИМ. В «Сосен перезвоне» разночтения:

Стих 2. Птицам звенящим рассвета,

«4. Моря лазурь не одета?

«7. Злые метели зимы

«10. Шхер испытует граниты, –

№ 38. Я БОЛЕН СЛАДОСТНЫМ НЕДУГОМ. В «Сосен перезвоне» разночтения:

Стих 2. Багряной осени тоской.

«11. И свод тюрьмы, окна решетка –

№ 39. ПРОСТЯТСЯ ВАМ СТОЛЕТИЙ ИГО. Перенесено из «Лесных былей».

№ 40. ЗАВЕЩАНИЕ. Многократно перепечатывалось, в частности, в «Северной Звезде», 1916, № 4, стр. 39. В. Львов-Рогачевский видел в этом стихотворении «кольцовскую силу, кипучую и огненную» и утверждал, что оно «задумано в эпоху казней, расправ и расстрелов 1906–1907 гг.» («Поэзия новой России. Поэты полей и городских окраин». Книгоизд. Писателей в Москве, 1919, стр. 49).

Братские песни

В 1912 г. вышли «Братские песни», сначала в виде 16-страничной брошюры, изд. журн. «К Новой Земле», затем, в виде книги под тем же названием, с большим предисловием В. Свенцицкого (XIV стр.; тексты Клюева — 62 стр.), в изд. журнала «Новая Земля». В авторском предисловии Клюев пишет о том, что эти стихи написаны ранее, чем стихи «Сосен перезвона», но не вошли в первую книгу потому, что автором не записывались, а передавались устно или письменно помимо автора.

Это предисловие возмутило В. Львова-Рогачевского: «г. Клюев, только что вступивший в литературу, заявляет…» («Современный Мир», 1912, № 7, стр. 325). Гумилев, напротив, процитировав часть авторского предисловия, пишет: «Именно так и складываются образцы народного творчества, где-нибудь в лесу, на дороге, где нет возможности, да и охоты записывать, отделывать, где можно к удачной строфе приделать неуклюжее окончание, поступиться не только грамматикой, но и размером»… «До сих пор, начинает свою статью Гумилев, — ни критика, ни публика не знает, как относиться к Николаю Клюеву. Что он — экзотическая птица, странный гротеск, только крестьянин — по удивительной случайности пишущий безукоризненные стихи, или провозвестник новой силы, народной культуры? По выходе его первой книги "Сосен перезвон", я говорил второе; "Братские песни" укрепляют меня в моем мнении Пафос Клюева — все тот же, глубоко религиозный:

Отгул колоколов, то полновесно-четкий,То дробно-золотой, колдует и пьянит.Кто этот, в стороне, величественно-кроткий,В одежде пришлеца, отверженным стоит?

Христос для Клюева — лейтмотив не только поэзии, но и жизни. Это не сектантство отнюдь, это естественное устремление высокой души к небесному Жениху… Монашество, аскетизм ей противны; она не позволит Марии обидеть кроткую Марфу:

Не оплакано былое,За любовь не прощено,Береги, дитя, земное,Если неба не дано.

Но у нас есть гордое сознание, ставящее ее над повседневностью:

Мы — глашатаи Христа,Первенцы Адама.

Вступительная статья В. Свенцицкого грешит именно сектантской узостью и бездоказательностью. Вскрывая каждый намек, философски обосновывая каждую метафору, она обесценивает творчество Николая Клюева, сводя его к простому пересказу Голгофской церкви». («Аполлон», 1912, № 6, стр. 53; перепеч.: Н. Гумилев. Собр. соч. в 4 тт., под ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова, т. 4, изд. В.П. Камкина, Вашингтон, 1968, стр. 298–300).

В. Свенцицкий, в своей вступит, статье, писал: «"Песни" Клюева по содержанию своему имеют еще два основных начала: Вселенское, в том смысле, что в них выражается не односторонняя правда того или иного "вероисповедания", а общечеловеческая правда полноты вселенского религиозного сознания. Национальное, в том смысле, что раскрывается это вселенское начало в чертах глубоко русских, если можно так выразиться, плотяных, черноземных, подлинных, национальных…Мировой процесс, — это постепенное воплощение "Царствия Божия на земле", — постепенное освобождение земли от рабства внешнего: господства страдания, зла и смерти. "Освобождение земли" на языке религиозном должно быть названо искуплением. Путь к этому освобождению должен быть назван голгофским. Не дано "искупление", как подвиг единого Агнца — оно дастся, как усилие всей земли. Голгофа же Христова — первое слово освобождения, первый Божественный призыв, обращенный к земле: — взять крест и идти на распятие, — не в муку вечную, а в жизнь вечную»… (стр. VI–VII). Подзаголовок книги в первом ее, брошюрочном, сокращенном виде, — недаром — «Песни голгофских христиан».

Еще более восторженно приветствовал «Братские песни» их издатель, редактор и издатель «Новой Земли» и «Нового Вина», Иона Брихничев: «Пока жизнь продолжает стремиться мутным потоком и человек в борьбе за лучшее будущее, — неведомое и непонятное, — нагромождает одну неправду на другую, — Бог, незаметно для него, готовит себе вестника, — там, где он не ожидает… Великое, мировое — всегда зачинается в маленьком Назарете… Пусть вокруг нас объюродели мудрые и великие — олонецкий мужик скажет, что повелел ему Вышний…» (Поэт голгофского христианства. «Новая Земля», 1912, № 1–2, стр. 3). А в том же номере «Новой Земли» Сергей Городецкий приветствовал Клюева стихами (стр. 5):

Как воду чистую ключа кипучегоТвою любовь, родимый, пью,Еще в теснинах дня дремучегоПровидев молонью твою.Ой, сосны старые, ой, звоны зарные.Служите вечерю братам!Подайте, Сирины, ключи янтарныеК заветным рая воротам!

В «Новом Вине», пришедшем на смену закрытой цензурой «Новой Земле», столь же восторженный панегирик «Братским песням» пропела Любовь Столица (О певце-брате. «Новое Вино», 1912, № 1, стр. 13–14).

«В том-то и состояло различие между Клюевым и большинством крестьянских авторов, что последние во всю "крестились" и "причащались" не в силу глубокой внутренней потребности, а, так сказать, по традиции, "для виду", с целью передать свою "лапотность", "сермяжность", "народность", которая нередко понималась ими до крайности упрощенно, в соответствии с привычными штампами, механически усвоенными у тех же символистов. Тут действует не крестьянское мировоззрение, а поэтический "канон", насаждаемый "учителями"», — говорят А. Меньшутин и А. Синявский (Поэзия первых лет революции. 1917–1920. Изд. «Наука», 1964, стр. 77), резко выделяя Клюева с его неколебимым религиозным мировоззрением. «Не буду приводить цитат из этих "христианских" стихов Клюева, настолько они кощунственны и бесстыдны», — пишет поэт Вл. Смоленский (Мысли о Клюеве. «Русская Мысль», Париж, 15 октября 1954). Вообще, к религиозным мотивам в творчестве Клюева многие подходили по-разному… В. Львов-Рогачевский, в цитированной уже выше рецензии, жалуется: «Новый сборник нас разочаровал. Несмотря на истерически приподнятое, крикливое предисловие г. В. Свенцицкого, в котором Николай Клюев производится в пророки, а его песни превращаются в "пророческий гимн Голгофе", тощую, претенциозную "вторую книгу" Николая Клюева трудно дочитать до конца. Слишком он "велегласно возопил"Не пристало носить терновый венок набекрень и кричать о своих крестных муках» («Современный Мир», 1912, № 7, стр. 325–326).

Последнее замечание вызвано стихотворением Клюева «На кресте» и «Радельными песнями» с их «скачущим» мотивом. Плохо знающий русскую литературу, Львов-Рогачевский не принял во внимание мелодики «христовских» (хлыстовских) песнопений и того обстоятельства, что эти песни Клюева — хлыстовские песни. «То-то пивушко-то, — говорят хлысты, особенно после радения, и поясняют посторонним: — человек плотскими устами не пьет, а пьян бывает» (о. Ив. Сергеев. Изъяснение раскола, именуемого христовщина или хлыстовщина. Цитирую по В.В. Розанову: Апокалипсическая секта. СПб, 1914, стр. 10–11). Песни радельные распеваются во время верчения, в вакхическом экстазе, и мотив их всегда несколько плясовой, например:

Ай, кто пиво варил,Ай, кто затирал?Варил пивушко Сам Бог,Затирал Святой Дух.Сама Матушка сливала,Вкупе с Богом пребывала;Святы Ангелы носили,Херувимы разносили;Серафимы подносили.Скажи ж, Батюшка Родной,Скажи, Гость дорогой!Отчего пиво не пьяно?Али я гостям не рада?Рада, Батюшка родной,Рада, Гость дорогой,На святом кругу гулять,В золоту трубу трубить,В живогласну возносить!Богу слава и державаBo-веки, аминь.

(Исследование о скопческой ереси (Надеждина). СПб, 1845. Приложение).

«Старинные хлысты складывали и певали свои гимны на манер простонародных русских песен, — пишет Ф.В. Ливанов, — а у новейших сектаторов песнопение их сложено уже по версификации Ломоносова и Державина, книжным литературным языком, иногда же состоит из переводов со псалм французских, немецких и английских поэтов» («Раскольники и острожники», т. 1, изд. 4-е, СПб, 1872, стр. 63). Ну, а в 20-м веке V Клюева старораскольничьи и народные песни чередуются (а иногда и скрещиваются) с поэтикой символизма и даже футуризма.

Раздел второй «Песнослова» — «Братские песни» — состоит, в основном, из стихов одноименной второй книги Клюева (стихотворение «Что вы, друга, приуныли», заключающее брошюру «Братские песни», как не включенное автором во «вторую книгу стихов», нами перенесено во второй том, в раздел стихов, не включенных Клюевым в его книги). Однако, как мы видели, некоторые стихи из этой книги в «Песнослове» перенесены в раздел «Сосен перезвон»; с другой стороны, ряд стихотворений из «Сосен перезвона» перенесены автором в раздел «Братские песни». Из этой книги, при включении ее в «Песнослов», автор изъял наибольшее количество стихотворений (частично также и для того, чтобы несколько ослабить религиозную окраску собрания своих стихов, выходившего уже в1919 году).

№ 41. В БЫЛ В ДУХЕ В ДЕНЬ ВОСКРЕСНЫЙ. Перенесено из «Сосен перезвона». Разночтение:

Стих 22. Облечу вселенной храм,

№ 42. БЕГСТВО. Перенесено из «Сосен перезвона».

№ 44. ПОЛУНОЩНИЦА. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 19–20, стр. 3.

№ 45. ЕСТЬ ТО, ЧЕГО НЕ ВИДЕЛ ГЛАЗ. Перенесено из «Сосен перезвона». Разночтение:

Стих 15. Зажгу с Земли материка

№ 46. ОЖИДАНИЕ. Перенесено из «Сосен перезвона». Разночтения:

Стих 10. Смерти ль костлявая тень?

«12. В ризах огнистых как день?

№ 47. СПЯТ КОСОГОР И РЕКА. Перенесено из «Сосен перезвона», где было под названием «У окна». Разночтения:

Стих 2. Платом закрыты туманным.

«5. Сердцу полей ветерок

«6. Смерти дыханием мнится…

№ 48. ЗА ЛЕБЕДИНОЙ БЕЛОЙ ДОЛЕЙ. Перенесено из «Сосен перезвона», где было под названием «Грешница». Разночтения:

Стих 1. Бледна, со взором полным боли,

«2. С овалом вдумчивым чела –

«3. От мирных хижины и поля

«4. Ты в город каменный пришла.

«23. И взором милующим брата

№ 49. ПОЗАБЫЛ, ЧТО В РУКАХ. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 5–6. Расхождения только в пунктуации.

№ 50. ВАЛЕНТИНЕ БРИХНИЧЕВОЙ. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 9-10, стр. 8.

№ 52. КАК ВОРА ДЕРЗКОГО, МЕНЯ. Перенесено из «Сосен перезвона», где было под названием «Мученик» (так же и в «Медном Ките»).

№ 56. НЕ ЖДИ ЗАРИ, ОНА ПОГАСЛА. В «Братских песнях» разночтение:

Стих 10. Трубит победу в смерти рог.

№ 58. ПОМНЮ Я ОБЕДНЮ РАННЮЮ. Перенесено из «Сосен перезвона». Разночтения:

Стих 17. Дни свершилися падения,

«23. И на диске солнца млечного

№ 60. ЛЕСТНИЦА ЗЛАТАЯ. В «Братских песнях» разночтения:

Стих 5. В кущах братья-духи,

«7. Ладан черемухи

«8. С ветром донесло.

№ 61. ГВОЗДЯНЫЕ НОЮТ РАНЫ. В «Братских песнях» разночтения:

Стих 3. Чу! провеяло в тумане

«12. Мой Фавор и Назарет?

№ 62. О ПОСПЕШИТЕ, БРАТЬЯ, К НАМ. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 17–18, стр. 4, в составе цикла «Братские песни» (наши №№ 62, 67, 69, на стр. 4, б, 8), под названием «Утренняя». Разночтения только в пунктуации.

№ 63. БРАТСКАЯ ПЕСНЯ. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 1–2, стр. 3.

В журнале — ряд эпиграфов:

Смерть, где твое жало?

Ад, где твоя победа?

Из писаний Павла Тарсянина

И подобно камням в венце

Они воссияют на земле Его.

Из пророка Захарии

Ты светись, светись, Иисусе,

Ровно звезды в небесах,

Ты восстани и воскресни

Во нетленных телесах.

Из народных песен

(В «Братских песнях» эпиграфы сняты). Разночтения:

Стих 4. Заревой, палящий меч.

«10. На кольчугах крест горит.

«33. Наши битвенные гимны

«34. Как прибой морей звучат…

Стихов 17–20, 25–32 — в «Песнослове» нет. Нами они восстановлены по журнальной публикации и «Братским песням», поскольку их исключение произведено, главным образом, по цензурным соображениям.

№ 65. ОН ПРИДЕТ! ОН ПРИДЕТ! И СОДРОГНУТСЯ ГОРЫ. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 13–14, стр. 6, под названием «Сестре» (в «Братских песнях» название снято). Разночтения:

Стих 2. Под могучей стопою Пришельца-Царя!

«19. Кто-то шепчет тебе: «к серафимов Собору

«22. Что за гробом припал я к живому ключу.

«23. Воспаришь ты к лазури, светла, шестикрыла,

№ 66. КАК ЗВЕЗДЕ, ПРОЛЕТНОЙ ТУЧКЕ. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 3–4, стр. 11. Разночтения:

Стих 1. Как звезде, крылатой тучке,

«8. За окном осенний куст…

№ 67. АХ ВЫ ДРУГИ — ПОЛЮБОВНЫЕ СОБРАТЬЯ. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 17–18, стр. 6, в составе цикла «Братские песни» (стр. 4, 6, 8, наши №№ 62, 67, 69), под названием «Полуденная». Разночтения только в пунктуации.

№ 69. ТЫ ВЗОЙДИ, ВЗОЙДИ, НЕВЕЧЕРНИЙ СВЕТ. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 17–18, стр. 8, в составе цикла «Братские песни» (стр. 4, 6, 8, наши №№ 62, 67, 69), под названием «Вечерняя».

Разночтения только в пунктуации.

№ 70. ПУТЬ НАДМИРНЫЙ СОВЕРШАЯ. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 14–15, под названием «Змей». Разночтения:

Стих 7. С жизнью тяжкую разлуку

«15. Я бессмертья вожделею

«19. Средь немеркнущих полей.

Кроме того, после второй строфы, в журнале следует еще одна — пропущенная в «Братских песнях» (в «Песнослов» вообще эта песня не входит) — строфа:

До зари во мгле суровойБуду грезить жизнью новойВ царстве благостных теней.Просветленный, не услышу,Как крылом неволи нишуОсенит Убийца-Змей.Не отринь меня, Царица… —

В журнальной публикации подзаголовок: «Из серии "Тюрьма"».

№ 71. УСЛАДНЫЙ СТИХ. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 11–12, стр. 2, под названием «Вечерняя песня». В «Песнослове» стихи 34–35:

Ныне, братики, нас гонят и бесчестят,Тем Уму Христову приневестят. —

исключены — по цензурным соображениям.

№ 72. ТЫ НЕ ПЛАЧЬ, МОЯ КАСАТКА. В «Братских песнях» — как третья часть триптиха «На отлете» (I. «Старый дом зловеще-гулок»; II. «Темным зовам не верит душа»; III. «Ты не плачь…»)

№ 73. ПЕСНЬ ПОХОДА. Впервые — «Новая Земля», 1912, № 7–8, стр. 3, под названием «Песнь — братьям». В «Песнослове» исключены совсем четверостишия первое (стихотворение сразу начинается со слов «Братья-воины, дерзайте»), и девятое («Мир вам, странники-собратья») и последние две строки стихотворения.

Лесные были

В том же 1912 году, что и «Братские песни», вышла — в издании журнала «К Новой Земле» — брошюра (16 стр.) «Лесные были». А в следующем, 1913 году, — третья книга стихов Клюева — «Лесные были», в издательстве К.Ф. Некрасова (78 стр.). В третью книгу поэта вошло 38 стихотворений, из которых 2 стихотворения было перепечатано из «Сосен перезвона». При распределении стихов из этой книги по разделам «Песнослова», автор оставил в одноименном разделе всего 15 стихотворений из этой книги, а 3 перенес в раздел «Сосен перезвон», 4 — в раздел «Мирские думы» и 15 стихотворений — в раздел «Песни из Заонежья». Таким образом, в этом разделе собрания стихотворений из 55 стихотворений 40 включены из журнальных и газетных публикаций.

Третья книга поэта — несомненно, лучшая из всех предреволюционных книг его. Но встречена она была более, чем сдержанно. От поэта ждали больше не чистой поэзии, а пророчеств, политических намеков, мистики с налетом сельской буколики. «Лесные были», поэтому, не произвели такого впечатления — в особенности на критику. Еще сравнительно сдержанно (если припомнить его последующие хвалебные оды Клюеву!) встречает новую книгу поэта Иванов-Разумник. Всем трем его первым книгам посвящает он в своем журнале — цитадели будущих «Скифов» — статью «Природы радостный причастник»: «Николай Клюев — поэт "из народа", пришедший в нашу сложную "культуру" из далеких архангельских и олонецких лесов. "Культура" часто обезличивает; и вот почему так, сравнительно, много у Н. Клюева стихотворений, принадлежащих не ему, а какому-то общему безликому поэту наших дней…К счастью для Клюева…подлинная поэзия составляет его сущность, его душу; увидев, почувствовав ее — навсегда забываешь все "чужие" его стихи, все резиновые штампы и общие места; начинаешь ценить только подлинно его стихотворения, — а их, к счастью, тоже не мало в небольшом собрании его стихов. Целая книжка стихов его посвящена перепевам на религиозные, полу-"сектантские" темы ("Братские песни"). Но не в этом сила его. Храм его — лес, и здесь, воистину, ему

В златотканные дни СентябряМнится папертью бора опушка;Сосны молятся, ладан куря…

И в храме этом не звон колоколов, а "сосен перезвон" слышит и любит он — Адам, изгнанный из рая и обретший свой храм на земном лоне… Здесь он становится зорок, смел, силен; слова его становятся яркими, образы — четкими, насыщенными; он заставляет видеть и нас, как "у сосен сторожки вершины, пахуч и бур стволов янтарь", как "по оврагам бродит ночи тень, и слезятся жалостно и слепо огоньки прибрежных деревень", — он заставляет слышать и нас "лесных ключей и сосен перезвон". Здесь — подлинный его "религиозный экстаз"… …Вот одно из лучших его стихотворений:

Набух, оттаял лед на речке,Стал пегим, ржаво-золотым……Природы радостный причастник,На облака молюся я…

"Природы радостный причастник" — вот где подлинный поэт Николай Клюев, вот место его среди других современных поэтов……Вечную победу жизни, сквозь смерть и поражения, легче других может чувствовать поэт, который в природе видит нерукотворный храм и радостно приобщается к жизни в этом храме. Так приобщается к жизни подлинный "народный поэт", "природы радостный причастник" Николай Клюев». («Заветы», 1914, № 1, отд. III, стр. 45–49).

Даже принявший книгу более чем осторожно, Чешихин-Ветринский все-таки не мог не сказать: «В литературе г. Клюев счастливо занял место, аналогичное месту в русской живописи поэта религиозного Севера — Нестерова; картины его невольно вспоминаются под тихий "Сосен перезвон"». («Вестник Европы», 1913, № 4, стр. 386). «У Клюева в каждой песне слышится "псалмов высокий лад"», — пишет В. Львов-Рогачевский («Поэзия новой России…», Москва, 1919, стр. 80). Позднее, в статье «Клюев» («Литература и революция», 2-е изд., ГИЗ, 1924, стр. 47–48) Лев Троцкий заметит: «Всякий мужик есть мужик, но не всякий выразит себя.

Мужик, сумевший на языке новой художественной техники выразить себя самого и самодовлеющий свой мир, или, иначе, мужик, пронесший свою мужичью душу через буржуазную выучку, есть индивидуальность крупная — и это Клюев…Клюев не мужиковствующий, не народник, он мужик (почти). Его духовный облик подлинно-крестьянский, притом северно-крестьянский. Клюев по-крестьянски индивидуалистичен: он себе хозяин, он себе и поэт. Земля под ногами и солнце над головою. У крепкого крестьянина запас хлеба в закроме, удойные коровы в хлеву, резные коньки на гребне кровли, хозяйское самосознание плотно и уверенно. Он любит похвалиться хозяйством, избытком и хозяйственной своей сметкой, — так и Клюев талантом своим и поэтической ухваткой: похвалить себя так же естественно, как отрыгнуть после обильной трапезы или перекрестить рот после позевоты». «Его лесная олонецкая Русь враждебна не только коммунизму, но всякой городской цивилизации — и советской Москве и императорскому Петербургу». «…Но зто все вопросы исторические, политические и к искусству они имеют только косвенное отношение. А Клюев прежде всего поэт…», — пишет Юрий Иваск («Клюев». «Опыты», Нью Йорк, № 2, 1953, стр. 81).

«Известная парадоксальность литературной судьбы Клюева заключалась в том, что при всей своей ненависти к дворянско-буржуазной интеллигенции и книжной культуре как поэт он учился именно у самых рафинированных интеллигентов — у символистов», пишет Вл. Орлов («Николай Клюев». — «Литературная Россия», № 48, 25 ноября 1966, стр. 16).

№ 74. ПАШНИ БУРЫ, МЕЖИ ЗЕЛЕНЫ. Впервые — «Северные Записки», 1914, № 5, в составе цикла «Из северных лесов» (наши №№ 74, 188, 187). У нас — по тексту «Избы и поля». В «Песнослове» разночтение:

Стих 16. Теплят листья огоньки.

№ 75. СТАРУХА. Впервые — «Русская Мысль», 1912, №Ю.

№ 76. ОСИНУШКА. Впервые — «Заветы», 1913, № 8.

№ 77. Я ЛЮБЛЮ ЦЫГАНСКИЕ КОЧЕВЬЯ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 2, стр. 6, с мелкими разночтениями в пунктуации.

№ 78. ПОВОЛЖСКИЙ СКАЗ. Впервые — «Заветы», 1913, № 2. Разночтение:

Стих 17. В есаулову кольчугу

№ 79. В ПРОСИНЬ ВОД ЗАГЛЯДЕЛИСЯ ИВЫ. Впервые — «Заветы», 1912, № 4. У нас по тексту «Избы и поля». В «Песнослове» разночтение:

Стих 6. Бродит сон, волокнится дымок;

№ 80. ЛЕС. Перенесено из «Братских песен».

№ 81. ПРОХОЖУ НОЧНОЙ ДЕРЕВНЕЙ. Впервые — «Заветы», 1912, № 2.

В «Лесных былях» под названием «А. Городецкой» и еще с одной строфой, исключенной в «Песнослове»: после строки 28-й («Бирюза и канифас») следует:

Обвила руками шею,Косы-тучи, темный бор…Изумрудно розовея,Прояснился кругозор:Поруделые избенки,Речка в утреннем дыму… —

№ 82. ПЕВУЧЕЙ ДУМОЙ ОБУЯН. Впервые — «Нива», 1912, № 45, стр. 891, под названием по первой строке. Разночтение:

Стих 4. В пути за Ладою-подругой.

№ 85. НОЧЕНЬКА ТЕМНАЯ, ЖИЗНЬ ПОДНЕВОЛЬНАЯ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 4, стр. 5.

№ 86. ИЗБА-БОГАТЫРИЦА. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 7, стр. 5.

№ 88. Я ПРИШЕЛ К ТЕБЕ, СЫР-ДРЕМУЧИЙ БОР. Впервые — «Гиперборей», №, 1912, стр. 15–16, и, одновременно, «Заветы», 1912,

№ 1; и в журнальн. публикациях, и в «Лесных былях» под названием «Лесная».

№ 91. РОЖЕСТВО ИЗБЫ. Название дано в «Избе и поле».

№ 92. ПОСМОТРИ, КАКИЕ ТЕНИ. Впервые — «Биржевые Ведомости», утренний выпуск, 27 сентября 1915, под названием «Речная сказка».

№ 95. НЕВЕСЕЛА НЫНЧЕ ВЕСНА. Впервые — «Современный Мир», 1913, № 4.

№ 97. ВЕТХАЯ СТАВНЕЙ РЕЗЬБА. Впервые — «Современник», 1912, № 12.

Несколько иная первая строфа:

Ветхая ставен резьба,Кровли узорной конек.Тебе, голубка, судьбаВойти в теремок.

В журнале под названием «Сказка», в «Лесных былях» под названием «Сказке».

№ 98. МНЕ СКАЗАЛИ, ЧТО ТЫ УМЕРЛА. Впервые — «Ежемесячные Литературные и Популярно-Научные Приложения к "Ниве"», 1913, № 2, столб. 357. Разночтение (оно же и в «Лесных былях»): Стих 11. Разве ветер — не ласка твоя,

№ 99. КОСОГОРЫ, НИЗИНЫ, БОЛОТА. Впервые — «Северная Звезда», 1915, № 14, декабрь, стр. 26, без разделения на строфы.

№ 101. БОЛЕСТЬ ДА ЗАСУХА. Впервые — «Огонек», 1915, № 47.

№ 104. НАБУХ, ОТТАЯЛ ЛЕД НА РЕЧКЕ. Впервые — «Русская Мысль», 1912, № 10.

№ 106. ВРАЖЬЯ СИЛА. Название дано в «Избе и поле».

№ 108. ОТ ДРЕМЫ, ОТ ТЕМИ-ВИНА. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 1, стр. 2.

№ 109. РАДОСТЬ ВИДЕТЬ ПЕРВЫЙ СТОГ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 1, стр. 2, с посвящением Надежде Яковлевне Брюсовой.

№ 112. В ОВРАГЕ СНЕЖНЫЕ ШИРИНКИ. Впервые — «Голос Жизни», № 20, 13 мая 1915; перепечатано, под названием «В овраге», — «Биржевые Ведомости», 25 декабря 1916 (утренний выпуск).

№ 113. ЧЕРНЫ ПРОТАЛИНЫ. НАВОЗОМ. Впервые — «Заветы», 1914, № 1. Последняя строфа в журнале:

Изба руда (чепец старуший —Облез сурмленый шеломок).И на припеке лен кукушийЯнтарный треплет огонек.

№ 114. ОБЛИНЯЛА БУРЕНКА. Впервые — «Северные Записки», 1915, № 4, в составе диптиха (наши №№ 114 и 121) под названием «Перед ликом лесов», с подзаголовком «Памяти матери». Разночтение:

Стих 11. И узывнее пташек

№ 115. ОСИННИК ГУЛЧЕ, ЕЛЬНИК ГЛУШЕ. Впервые — «Заветы», 1914,

№ 1. У нас — по тексту «Избы и поля». Разночтения:

Стих 12. Соловый хохлится дымок.

«13. В избе потемки, смачный ужин,

«14. Медвежья пряжа, сказка, мать…

«16. Глядится пень и кочек рать. («Песнослов»).

№ 116. Я ДОМА. ХМАРОЙ ТИШИНОЙ. Впервые — «Заветы», 1914, № 1. Разночтение:

Стих 10. На жердке хохлится куделей,

№ 117. НЕ В СМЕРТЬ, А В ЖИЗНЬ ВВЕДИ МЕНЯ. Впервые — «Голос Жизни», № 20, 13 мая 1915, под названием «Памяти матери»; перепечатана — «Биржевые Ведомости», утренний выпуск, 13 ноября 1916, с разночтением:

Стих 15. О пуща-матерь, тучка-прядь,

№ 118. РАСТРЕПАЛО СОЛНЦЕ ВОЛОСЫ. Впервые (без разделения на строфы) — «Ежемесячный Журнал», 1915, № 11, стр. 7.

№ 119. НА ТЕМНОМ ЕЛЬНИКЕ СТВОЛЫ БЕРЕЗ. Впервые — «Голос Жизни», № 20, 13 мая 1915.

№ 120. ПОД НИЗКОЙ ТУЧЕЙ ВОРОНИЙ ГРАЙ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1916, № 9-10, стр. 10, под названием «Смерть деда», без разделения на строфы. Разночтение:

Стих 11. Земля погоста притин от бурь, –

№ 121. ЛЕСНЫЕ СУМЕРКИ — МОНАХ. Впервые — «Северные Записки», 1915, № 4, в составе диптиха: «Перед ликом лесов. Памяти матери» (наши №№ 114 и 121).

№ 123. ЛЬНЯНОКУДРЫХ ТУЧЕК БЕГ. Впервые — «Биржевые Ведомости», утренний выпуск, 3 апреля 1916, Разночтения:

Стих 11. Кто родился, аль погиб

«13. И кому, клонясь, козу

«14. Кажет зорька-повитуха?

№ 124. ТЕПЛЯТСЯ ЗВЕЗДЫ-ЛУЧИНКИ. Впервые — «Заветы», 1914, № 1.

№ 125. СЕГОДНЯ В ЛЕСУ ИМЕНИНЫ. Впервые — «Биржевые Ведомости», утренний выпуск, 25 декабря 1915, под названием «Сегодня в лесу», с разделением не на четырехстрочия, а восьмистрочиями, с четырьмя строками (после стиха «Спит лето в затишьи болот»), исключенными в «Песнослове»:

Ему нипочем имениныБез зорь, без русалок-подруг;Пусть мгла, словно пух из периныЛожится на речку и луг.Пусть осень густой варенухой… —

№ 126. УЖЕ ХОРОНИТСЯ ОТ СЛЕЖКИ. Впервые — «Голос Жизни», № 20, 13 мая 1915.

№ 127. СМЕРТНЫЙ СОН. Впервые, под названием «Смерть ручья», сохраненном и в «Песнослове», — «Ежемесячный Журнал», 1915, № 8, стр. 4. В журнале — разночтение в последней строке:

Отрок-ручей опочил!

Мирские думы

Четвертая книга стихов Клюева вышла через три года после выхода третьей — в 1916 г. Разделена была на два раздела: в первом — «Мирские думы» — с авторским посвящением: «Памяти храбрых», — 12 стихотворений (наши №№ 129–130, 132–134, 136–139, 141–142, 145); во втором — «Песни из Заонежья» — 13 стихотворений (наши №№ 146, 149, 166,154, 156, 159, 162, 164, 172, 167, 173, 170, 140). Всего в книге 25 стихотворений. Цикл «Песни из Заонежья» выделен в «Песнослове» (и у нас) в особый раздел (за исключением № 140, оставленного в «Мирских думах»), а в четвертый раздел «Песнослова» (и наш) введены из других книг поэта 4 стихотворения: 2 из «Сосен перезвона» (№№ 135, 143) и 2 из «Лесных былей» (№№ 131, 144). Таким образом, в разделе «Мирские думы» у нас всего 17 стихотворений, но большинство из них — небольшие поэмы.

После выхода «Мирских дум» П. Сакулин в «Вестнике Европы» (1916, № 5) поместил статью «Народный златоцвет», посвященную Клюеву и Есенину и доказывающую что «это — голос из народа»… «родник народного творчества не иссяк». Подчеркивая самобытность «Мирских дум» и огромный рост клюевского дарования, Натан Венгров цитирует отрывок из стихотворения «Что ты, нивушка, чернешенька» и говорит: «"Мирские думы" посвящены "памяти храбрых". И из большой любви, которой любит Клюев Русь и ее деревню — поэт создает долго незабывающиеся образы, воистину трогающие, как настоящее доподлинное чувство…У Клюева намечается тяготение к эпосу. И такая вещь, как "Наигрыш", кстати сказать, несколько растянутый — имеет, кроме художественного, еще и этнографический интерес. Такое устремление уже намечалось и в "Лесных былях", но в последней книге Клюева — куда тверже, как в лирике, так и в опытах эпического творчества» («Современный Мир», 1916, № 2). На эпос, как основную дорогу для клюевского творчества, указывали и указывают многие. «Несмотря на прелесть многих ранних лирических стихотворений Клюева, Гумилев сразу почувствовал, что не лирика подлинный путь этого поэта. Гумилев указал Клюеву другую дорогу: эпос. Но развернуться этой силе Клюева помешали "всероссийские обстоятельства"» (Р. Гуль. Ник. Клюев. Полн. собр. соч. — рецензия — «Новый Журнал», Нью-Йорк, № 38, 1954, стр. 293). Другие, с неменьшей убедительностью, пишут, что «был он поэт настоящий, и, конечно, лирический. Ведь вся его пестрая "эпика" неубедительна. А песенная лирика — очень даже хороша…» (Ю. Иваск. Ник. Клюев. Пол. собр. соч. — рецензия — «Опыты», Нью-Йорк, № 4, 1955, стр. 104). Думается, что подходить к Клюеву с мерилом чистого эпоса или чистой лирики не совсем основательно: ведь и большие его поэмы пронизаны лиризмом, являются, по большей части, развернутым лирическим стихотворением.

Во вступительной статье приведено немало свидетельств того, что именно эту книгу поэта большевистская критика использовала для «доказательства» «империалистических» настроений поэта. «Накануне и во время империалистической войны Клюев, впавший в воинствующий квасной патриотизм и писавший лубочные "беседные наигрыши" о "Вильгельмище, царище поганом", прямиком и быстро шел к сближению с наиболее темными и реакционными силами. От его бунтарских настроений к тому времени не осталось и следа». (В. Орлов. Ник. Клюев. «Литературная Россия», № 48, 25 ноября 1966, стр. 16). Но не только критики и литературоведы советского лагеря писали и пишут об этом: «младший брат» Клюева, его «жавороночек» — Сергей Есенин, — сам в те годы писавший и патриотические стихи, и читавший свои стихи царице, желая обособиться от «реакционера» Клюева, писал в своих «Ключах Марии»: «Уходя из мышления старого капиталистического обихода, мы не должны строить наши творческие образы так, как построены они хотя бы, например, у того же Николая Клюева:

Тысячу лет и Лембэй пущей правит,Осеныцину дань собирая с тварей:С зайца шерсть, буланый пух с лешуги,А с осины пригоршню алтынов.

Этот образ построен на заставках стертого революцией быта; в том, что он прекрасен, мы не можем ему отказать, но он есть тело покойника в нашей горнице обновленной души и потому должен быть предан земле». (Собр. соч. в 5 тт., т. 5, ГИХЛ, 1962, стр. 51–52).

И.Н. Розанов в статье «Есенин и его спутники» (сборн. «Есенин…», под ред. Е.Ф. Никитиной, изд. «Работник Просвящения», Москва, 1926, стр. 175) рассказывает о том огромном впечатлении, какое производило публичное чтение Клюевым его стихов. В особенности «Беседного наигрыша», большой сказовой поэмы.

№ 129. В ЭТОТ ГОД ЗА СВЯТЫМИ ОБЕДНЯМИ. Впервые — «Биржевые Ведомости», утренний выпуск, 1915, номер и точная дата не установлены (номер этот не найден). В «Мирских думах» разночтение:

Стих 22. Сполох-конь аксамитный чапрак,

№ 130. ЧТО ТЫ, НИВУШКА, ЧЕРНЕШЕНЬКА. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1915, № 12 (и в том же журн. — 1916, № 12, стр. 7, под назв. «Мирская дума»); одновременно — «Речь», 6 декабря 1915. В журнале с эпиграфом:

Мирских умильных думушек

В долгий летний день не высказать,

В ночь осеннюю не выслухать.

(Из северных принтов)

Разночтения (у нас — по тексту «Избы и поля»):

Стих 25. Вековать придется без селезня! (Песнослов)

«31. Не отерта тумана ширинкою, (Ежем. Журн.)

№ 131. БЕЗ ПОСОХОВ, БЕЗ ЗЛАТА. Перенесено из «Лесных былей».

Впервые — «Заветы», 1912, № 7, с посвящением «Сергею Городецкому». Разночтение (в журн. и «Лесн. былях»):

Стих 12. Лазурные псалмы.

№ 132. НЕБЕСНЫЙ ВРАТАРЬ. Впервые — «Биржевые Ведомости», утренний выпуск, 15 февраля 1915, без деления на строфы и с разночтением (в 3-й строфе):

Стих 17 III строфы: Стежки торные поразметаны,

№ 134. СОЛДАТКА. Впервые — «Биржевые Ведомости», утренний выпуск, 14 декабря 1914. Разночтение:

Стих 8. Ах, в торгу на улице — не красная гульба,

№ 135. ОБИДИН ПЛАЧ. Впервые — в «Сосен перезвоне»; перепечатано в «Лесных былях». Перенесено в «Мирские думы» — раздел «Песнослова». Перепечатана и в «Избе и поле». Разночтения:

Стих 22. За куветы встанут талые. (Изба и поле)

«67. Царство белое, кручинное (Сосен перезвон)

«68. Все столбами огорожено… (—» —)

«69–72. (строчки точек) (—» —)

«73–74. — в «Сосен перезвоне» отсутствуют.

В «Сосен перезвоне» и «Лесных былях» это стихотворение под

названием «Лесная быль».

№ 139. ГЕЙ, ОТЗОВИТЕСЬ, КУРГАНЫ. Впервые — «Биржевые Ведомомости», утренний выпуск, 21 марта 1915.

№ 140. СКРЫТНЫЙ СТИХ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 6, стр. 4, без разделения на строфы. Разночтение (оно же и в «Мирских думах»):

Стих 1. Не осенний лист падьмя-падет,

№ 141. СЛЕЗНЫЙ ПЛАТ. Впервые — «Биржевые Ведомости», утренний выпуск, 10 апреля 1916.

№ 142. РУСЬ. Впервые — «Биржевые Ведомости», утренний выпуск, 25 декабря 1914. В «Песнослов» не вошло.

№ 143. ПЕСНЯ О СОКОЛЕ И О ТРЕХ ПТИЦАХ БОЖИИХ. Перенесено из «Сосен перезвона». Разночтения: в «Песнослове» пропущено 7 стихов после стиха 25-го («Голос грома поднебесного»):

Мы летели мимо острова,Миновали море около,А не видли змея пестрого.Что ль того лихого Сокола,Только волны говорливыеПринесли нам слухи верные,Вой гулкие пещерные:

И разночтение в самом конце (4-я строка с конца):

Стих 97. Подотрет слезу рубахою,

Перепечатана была и в «Лесных былях», уже в редакции «Песнослова», но последние стихи — по «Сосен перезвону».

№ 144. СВЯТАЯ БЫЛЬ. Перенесена из «Лесных былей». Впервые — без названия — «Гиперборей», №, 1912, стр. 17–19. Разночтение в «Гиперборее» и «Лесных былях»:

Стих 8. Отчего ты утробой кручинишься,

№ 145. БЕСЕДНЫЙ НАИГРЫШ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1915, № 12. Разночтения в части, начинающейся со стиха «Тысчу лет живет Макоша-Морок» (счет стихов ведется тут, начиная с этой строки):

Стих 20. Зык другой — как трус снегов полярных,

«51. Он гнездом с громами поменялся

Песни из Заонежья

В основу этого раздела положен одноименный цикл, завершающий книгу «Мирские думы» (в нашем собрании это стихи №№ 146, 149, 154, 156, 159, 162, 164, 166–167, 170, 172–173), всего 12 песен; одно стихотворение (наш № 161) перенесено из «Братских песен»; остальные 15 песен — из «Лесных былей» (наши №№ 147–148, 150–153, 155, 157–158, 160, 163, 165, 168–169, 171).

Первоначально Клюев думал выпустить эти песни отдельной книгой в издательстве Цеха Поэтов «Гиперборей». Так, в объявлениях о книгах, подготовленных к изданию, в № 5 журнала акмеистов «Гиперборей» (1913) значится книга Клюева «Плясея». Но книга в свет не вышла.

Еще в 1912 г., в рецензии на альманах «Аполлон», В. Львов-Рогачевский выделил помещенные там две песни Клюева: «Из стихов выделяются многокрасочные песни Николая Клюева, в которых нет подделки под народное творчество и чувствуется сила и свежесть, но этим стихам не место в книжном "Аполлоне"». («Современный Мир», 1912, № 1, стр. 342). Р. Иванов-Разумник, в статье о творчестве Клюева «Природы радостный причастник», писал: «Есть еще одна область, в которой Н. Клюев является несомненным "мастером", это — "народные песни", которыми заполнена его последняя книжка стихов "Лесные были". целый ряд этих народных песен обрисовывает новую сторону таланта этого поэта, сторону, тесно связанную с основной "стихией" его творчества. Природы радостный причастник не может не быть радостным выразителем души народной, ибо душа народная — та же "природа" в ином ее проявлении. Радостная вера в народ, вера в жизнь и вера в будущее — глубочайшее ощущение этого подлинно народного поэта». («Заветы», 1914, № 1, стр. 48). В рецензии на «Мирские думы» Натан Венгров укорял Клюева: «Только совершенно напрасно поэт не указывает в своей книге, что, например, "Песни из Заонежья" — обработка народной песни, что чересчур чувствуется под стихами. Вещи от этого только выиграли бы, но к творчеству Клюева отношение было бы значительно доверчивее. Так — неудобно…» («Современный Мир», 1916, № 2). Замечание несправедливое: песни Клюева замечательны именно тем, что они не стилизация, не обработка, а подлинно народные песни. Недаром многие из них расходились в народе и распевались еще до их записи (см. авторское предисловие к «Братским песням»). Вместе с тем, формальное сходство в песнях ограничивается, главным образом, совпадением первых строк при полной самостоятельности дальнейшего развития песни. «Клюев не подражал русской народной песне, — замечает Борис Нарциссов, — он просто был одним из тех, кто эту песню создавал» («Николай Клюев». «Новое Русское Слово», Нью-Йорк, 12 сентября 1954).

№ 146. АХ ВЫ, ЦВЕТИКИ, ЦВЕТЫ ЛАЗОРЕВЫ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 2, стр. 6, с посвящением Надежде Васильевне Плевицкой (посвящение это сохранено и в «Мирских думах»). Разночтение (или опечатка?) в журнале: Стих 15. На кажинной брелянтиновый наряд,

№ 147. ВЫ БЕЛИЛА-РУМЯНА МОИ. Впервые в альманахе «Аполлон», 1912, под названием «Девичья». Под тем же названием в «Лесных былях». Перепечатано в журн. «Северная Звезда», 1916, № 1, январь, стр. 31, без разделения на двустишия.

№ 148. ЗАПАДИТЕ-КА, ДЕВИЧЬИ ТРОПИНЫ. Впервые — «Заветы», 1912, № 5, под названием «Девичья» (то же название в «Лесных былях»).

№ 149. Я СГОРЕЛА, МОЛОДЕНЬКА, БЕЗ ОГНЯ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 11, стр. 3 (без деления на строфы), в составе цикла «Песни из Заонежья» (наши №№ 149, 166, 154). Разночтения: Стих 17. Буду ночку коротать с муженьком!

«30. Еще пугявица волжоная…»

№ 150. НА МАЛИНОВОМ КУСТУ. В «Лесных былях» под названием «Полюбовная», с разночтением (а, вернее, опечаткой, так как дальше куст — малиновый): Стих 1. На калиновом кусту

№ 151. КАК ПО РЕЧЕНЬКЕ-РЕКЕ. В «Лесных былях» под названием «Рыбачья».

№ 152. ПЛЯСЕЯ. Впервые — альманах «Велес», 1912–1913, с разночтением (или опечаткой?): первая строка слов «Парня-припевалы»:

Ой, пляска проворотная,

Вслед за первым куплетом «Парня-припевалы» («Ой, пляска…) в «Велесе» еще куплет (второй):

Ой, люба — птица вьюжная,Присуха — боль недужная,Блесни, взгляни на молодых,Развей, как тучи, розмысли,Размыкай душу черную!Не уголь жжет мне пазуху… —

Предпоследняя строка припева «Парня-припевалы» в «Велесе»:

На грудь твою орлиную

Приводим один из распространенных вариантов параллельной «посадской» (городской окраинной) песни:

Я вечор, млада, во пиру была,Во пиру была — во беседушке;Во пиру была, пиво-мед пила,Пиво-мед пила, сладку водочку.Во пиру была — похвалялася,Уж как полем шла — не качалася;Уж как полем шла — не качалася,А домой пришла — зашаталася;До двора дошла — пошатилася,За вереюшку ухватилася:— Ты вереюшка, верея моя,Поддержи меня, бабу пьяную,Бабу пьяную, разудалую…

(Записана в г. Ставрополе Кавказском Б.А. Филипповым).

№ 153. НА ПРИПЕКЕ ЦВЕТИК АЛЫЙ. Впервые — «Заветы», 1913, № 8, под названием «Острожная», сохраненном в «Лесных былях». В «Заветах», очевидно, опечатка:

Стих 23. Волос — гад, малина — губы,

№ 154. АХ, ПОДРУЖЕНЬКИ-ГОЛУБУШКИ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 11, стр. 4 (без разделения на строфы), в составе цикла «Песни из Заонежья» (наши №№ 149, 170, 159, 166, 154).

№ 155. ПОСАДСКАЯ. Впервые — «Заветы», 1912, № 6, сентябрь.

№ 157. СЛОБОДСКАЯ. Впервые — альманах «Аполлон», 1912, стр. 37–38, под названием «Теремная» (в «Лесных былях» — «Слободская»). Для того, чтобы показать, насколько песни Клюева не являются «стилизацией» народных, приведем наиболее близкий на первый взгляд «слободской» романс — «трагическую мещанскую балладу» (по характеристике В.И. Чернышева), из сборника Истомина и и Дютша «Песни русского народа», стр. 182, № 21:

Как во нашей во деревне,Во веселой слободеЖил мальчишка лет в семнадцатьНеженатой, холостой.Как любил-то свою девку,Обещался замуж взять.Его люди научили:«Ты спросись-ко у отца». —«Позволь, батюшка, жениться,Позволь взять, кого люблю».Отец сыну не поверил,Что любовь на свете есть:«Есть на свете люди равны,Надо всех равно любить».Отвернулся сын, заплакал —Прямо к Саше в теремок.Под окошком постучался:«Выйди, Саша, на часок.Дай мне руку, дай мне праву,С руки перстень золотой.Не отдашь с руки перстенька,Не увидимся с тобой».Пошел, вышел на крылечко,Востру саблю обнажил;Обнаживши востру саблю,Себе голову срубил.«Покатись, моя головка,По шелковой по траве!»Тогда отец сыну поверил,Что любовь на свете есть.

Что же общего между примитивным мещанским «страдательным» романсом и клюевскои «Слободской»? Г. Адамович полностью приводит «Слободскую» Клюева в «Литературных беседах» («Звено», Париж, 1926, № 203) и говорит: «Оно необычайно прекрасно по существу, по той глубокой внутренней музыке, которая, конечно, важнее всего в стихотворении… В то же время это стихотворение фальшивит во всю»… (стр. 2).

№ 158. БАБЬЯ ПЕСНЯ. Впервые — «Заветы», 1913, № 8. Разночтение («Лесные были» тоже):

Стих 2. Замурудные волосья по ветру трепати,

Ср. «Хороводную», из сборника Смирнова «Песни крестьян Владимирской и Костромской губернии», Москва, 1847, стр. 142:

…А пришлося негодяю мимо идти рощи.Привязала негодяя к белой березе,А сама-то ли пошла загуляла,Ровно девять денечков к нему не бывала,На десятый-ет денечек жена стосковалась,Стосковалась, стосковалась, стала тужить плакать:«Сходить было, подти к негодяю!»Не дошедши негодяя, жена остановилась,Низехонько ему поклонилась.«Хорошо ли ти, негодный, в пиру пировати?»«Государыня-жена, мне-ка не до пира…»…«Уж и станешь ли, негодный, меня кормить хлебом?»«Государыня-жена, стану калачами!»«Уж и станешь ли, негодный, меня поить квасом?»«Государыня-жена, все стану сытою,Я сытой, сытою, сладкой, медовою!»«Уж и станешь ли, негодный, меня пущать в гости?»«Государыня-жена, ступай хоть и вовсе!»

№ 159. Я КО ЛЮБУШКЕ-ГОЛУБУШКЕ ХОДИЛ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 11, стр. 3, в составе цикла «Песни из Заонежья» (наши №№ 149, 170, 159, 166, 154).

№ 160. ДОСЮЛЬНАЯ. Впервые, очевидно, в «Лесных былях».

№ 161. ПЕСНЯ ПРО СУДЬБУ. Перенесена из «Братских песен». Впервые — «Заветы», 1912, № 2, май, с разночтениями (есть разночтение и в «Братских песнях»):

Стих 8. Ко ракитовому кустышку,

«9. С корня сламывал три прутышка,

«14. «Прореки-ка, мать сыра-земля, (и в «Брат, песнях»).

№ 163. КРАСНАЯ ГОРКА. Впервые — «Заветы», 1912, № 8, ноябрь.

№ 165. СВАДЕБНАЯ. Впервые — «Современник», 1912, № 8, совершенно отличный от окончательной редакции вариант. Приводим его полностью:

Ты, судинушка — чужая сторона,Необорная, острожная стена,Стань-ка стежкою — дорогой столбовой,Краснорядною торговой слободой!Было б девушке где волю волевать,В сарафане-разгуляне щеголять,Краснорядцев с ума-разума сводить,Развеселой слобожанкою прослыть.Не послухала боярыня-судьба.За гулёного повыслала раба.Раб повышпилит булавочки с косы,Не помилует девической красы,Сгонит с облика белила и сурьму,Захоронит в грановитом терему.Станет девушка приземнее травы,Не услышит человеческой молвы,Только благовест учует по утру,Перехожую волынку в вечеру.

В «Лесных былях» — редакция «Песнослова».

№ 166. НЕ ПОД ЕЛЬЮ БЕЛЫЙ МОХ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 11, стр. 4 (без разделения на двустишия), в составе цикла «Песни из Заонежья» (наши №№ 149, 170, 159, 166, 154).

№ 168. СИЗЫЙ ГОЛУБЬ. Из «Лесных былей». Частое начало скопческих песен — с подслушивающим голубем — использовано Клюевым для любовной темы. Приводим духовный стих скопцов (Надеждин. Исследование о скопческой ереси. СПб, 1845, Приложение, № 5):

Уж ты, белый голубок,Мой сизенький воркунок,По саду ты летишь, воркуешь,Припал к терему, послушал.Что в тереме говорят?Волю Божию творят.Да поди, братец, порадей,Живым Богом завладей!Да пошел братец, порадел,Живым Богом завладел:Он пословичку сказал,Свою братью величал,Сестриц-братьев обличал.Красны девушки сошлися,Они Батюшку созвали.Сударь Батюшка пошел,К братцу с песенкой подшел:«Уж ты братец молодец,Ты неправдой, брат, живешь,Непорядки, брат, ведешь;Божью книгу ты читал,Свою братью величал,Сестриц, братцев обличал.Почему их обличал?Ведь над ними есть начал,Кто им ризушки тачал,И добру их научал!»Богу слава и держава,Во веки веков.Аминь!

Ср. также песню № 164 — «Девка голубя купила» — в сборн. «Русская баллада», под ред. В.И. Чернышева. Больш. серия «Библиотеки Поэта», изд. «Советский Писатель», Ленинград, 1936, стр. 176–177.

№ 169. ЛЕТЕЛ ОРЕЛ ЗА ТУЧЕЮ. В «Лесных былях» под названием «Кабацкая».

№ 170. НА СЕЛЕ ЧЕТЫРЕ ЖИТЕЛЯ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 11, стр. 3, в составе цикла «Песни из Заонежья» (наши №№ 149, 170, 159, 166, 154). Разночтения:

Стих 17. Кабы я Никите любушкой была,

«23. Ах, тальянка мелкосборчатая,

№ 171. НЕДОЗРЕЛУЮ КАЛИНУШКУ. Впервые — «Заветы», 1912, № 6, под названием «Рекрутская» (под тем же названием в «Лесных былях»).

№ 172. СТИХ О ПРАВЕДНОЙ ДУШЕ. Навеян стихами духовными. Ср. след. строки из «Стиха о грешной душе» («Русь страждущая», стихи народные о любви и скорби. Венец многоцветный. Собр. Е.А. Ляцкий. Изд. 2-е, «Северные Огни», Стокгольм, 1920, стр. 39):

Еще душа Богу согрешила:— Середы и пятницы не пащивалась,— Великого говления не гавливалась,— Заутрени, вечерни просыпывала я,— В воскресный день обедни прогуливала.

Пост строго соблюдается раскольниками и хлыстами. В послании основателя скопчества Кондратия Селиванова, как всегда написанном полустихами, наказывается строго-настрого: «А притом и должен кушать хлеб с водой, чтоб не жить с бедой, да третью — соль на подкрепление членов; а от других прохлад бывает душам наклад» (Послания Кондратия Селиванова, в прилож. к вып. 3-му В. Кельсиева, Лондон, 1862). Ср. также строки о царище Вильгельмище и немцах в «Беседном наигрыше» Клюева: немцы «великого говения не правят»…

№ 173. ПРОСЛАВЛЕНИЕ МИЛОСТЫНИ. Навеяно стихами нищих, «калик перехожих». Ср. также с составленными по Бессонову В.И. Вельским хорами нищих в «Сказании о Невидимом Граде Китеже и деве Февронии» Римского-Корсакова:

А и тем пристанище бывает, —На земли Ерусалим небесный, —Кто душою восскорбя в сем мире,Сердце взыщет тишины духовной……Кормильцы вы милостивые,Батюшки родные!Сошлите нам милостынькуГоспода для ради.Бог даст за ту милостынькуДом вам благодатный.Покойным родителямЦарствие небесное…

Сердце единорога

Раздел «Сердце Единорога» составлен Клюевым из стихов, впервые опубликованных в альманахах, сборниках, журналах. После «Песнослова» часть стихов этого раздела опубликована отдельной брошюрой в Берлине в 1920 г. издательством «Скифы» — под названием «Избяные песни».

«Избяные песни», наряду с «Песнями на крови» и поэмами Клюева, — лучшее, что написал поэт. Тем более странным явился для поэта отрицательный (в печати? или устный? — нами не установлено) отзыв об этих стихах Валерия Брюсова, укорявшего поэта за «техническую слабость» его стихов, банальность образов, слабую и плохую «слаженность» рифм. Брюсов писал, что обманулся в ожиданиях, что Клюев в «Сосен перезвоне» обещал много больше… Оценка Брюсова больно задела Клюева. В «Львином Хлебе» (1922) он ругается с Брюсовым:

…Погребают меня так рано.Тридцатилетним бородачом,Засыпают книжным гуаноИ Брюсовским сюртуком.Сгинь, поджарый!..

«Если Клюеву покажется, что в городе его не ценят, то он, Клюев, тут же обнаружит нрав и накинет цену своему пшеничному раю по сравнению с индустриальным адом, — писал про поэта Л.Д. Троцкий. — И если его в чем укорят, то он за словом в карман не полезет, противника обложит, себя похвалит крепко и убежденно» («Литература и революция», изд. 2-е, ГИЗ, 1924, стр. 50). В той же книге Троцкого, в статье «Сергей Есенин», автор писал: «Есенин и вся группа имажинистов — Мариенгоф, Шершеневич, Кусиков — стоят где-то на пересечении линий Клюева и Маяковского…Неправильно говорят, будто избыточная образность имажинистов вытекает из индивидуальных склонностей Есенина. На самом деле мы ту же черту находим и у Клюева. Его стих отягощен образностью еще более замкнутой и неподвижной. В основе своей это не индивидуальная, а крестьянская эстетика. Поэзия повторяющихся форм жизни мало подвижна в своих основах и ищет путей в сгущенной образности» (стр. 51–52). Поэт Владимир Смоленский («Мысли о Клюеве»), напротив, утверждает: «Клюев совсем не представлял собою русское крестьянство, в большинстве своем православное ("Никоньянское", как его презрительно называет Клюев) или старообрядческое, разделившееся на несколько толков, но все же цельное и чистое в своих глубинах. Представляет он собой очень немногочисленную, изуверскую и истерическую часть русского крестьянства, предавшихся радениям, воображавших себя в гордыне и глупости Христами и Богородицами» («Русская Мысль», Париж, 15 октября 1954). В. Друзин («Стиль современной литературы», Ленинград, 1929, стр. 90) пишет: «Можно доказать, что весь инвентарь развернутых метафор Есенина заимствован в порядке почтительного усвоения у Клюева». Б.В. Михайловский писал об «Избяных песнях» Клюева: «Удовлетворенность действительностью, нежелание никаких изменений, утверждение, что "вес благостно и свято"…..Клюев изображал и прославлял деревню сытую, сонную, застойную — "избяной рай"» («Русская литература XX века. С 90-х гг. до 1917 года», Учпедгиз, Москва, 1939, стр. 345). «Но до этих стихов Клюева-поэта, трепетных, беззащитных и волшебных, кажется, никому никакого дела нет. Говорят, спорят о его "мировоззрении", т. е. о клюевщине: и если бы ее не было, о Клюеве едва ли вспомнили», — справедливо жалуется Юрий Иваск (рецензия: Ник. Клюев. Поли. собр. соч. «Опыты», Ныо Йорк, № 4, 1955, стр. 104).

«Этот вот образ его рая-Руси может "соперничать" с цыганским раем Блока (Кармен):

Есть град с восковою стеной,С палатой из титл и заставок,Где вдовы Ресницы живут,С привратницей-Родинкой доброй,Где коврик моленный расшитСубботней страстною иглой,Туда меня кличет Оно… —

Сейчас сердце наше — на романтику не отзывается, но все-таки колется эта субботняя страстная игла и хочется внимать этому чуть дребезжащему напеву. И какая счастливая "находка" вдовы-Ресницы и привратница-Родинка добрая. Это не экзотика, а прежде всего — поэзия. В некоторых лучших вещах самая экзотичность не мешает и иногда даже обостряет чувство соприкосновения с мирами иными (напр, в стихотворении — Заблудилось солнышко в корбах темнохвойных). При всей декоративности есть в них воздух иного бытия. Мы все теперь очень протрезвели и недоверчивы к любым вещаниям. Но признаем, что Клюев о последних вещах знал не меньше Сологуба, В. Иванова, даже Блока» (Юрий Иваск. Клюев. «Опыты», Нью Йорк, № 2, 1953, стр. 85–86).

№ 174. ЧЕТЫРЕ ВДОВИЦЫ К УСОПШЕЙ ПРИШЛИ. Впервые— «Страда», (кн. 1), Петроград, 1916, в составе диптиха «Памяти матери» (наши №№ 174 и 178), без разделения на строфы. Затем — «Скифы», сборн. 2-й, СПб, 1918, в составе цикла «Избяные песни» (наши №№ 174, 175, 182, 180, 178, 176, 179, 184–187, 183, 191, 192). Перепечатано в кн. «Избяные песни». Разночтение (или опечатка) в «Скифах» и отд. издании «Изб. песен»: Стих 8. А после с ковригою печь обошли…

Кроме того, в «Изб. песнях» почти все слова-имена, как «Листодер», «Молчанье», «Заря» — с заглавной буквы…

Клюевский пантеон мужицких святых имеет много народно-поэтических параллелей — как в народном быту, народном календаре, так и в стихах духовных, особенно раскольничьих и сектантских. Приведем, для примера, песню, взятую из дела о скопце, унтер-офицере Морской типографии Мироне Данильчикове (Кельсиев, вып. 3, Лондон, 1862, прилож., стр. 73, № 37):

Ой, спасибо тому, кто в Божием дому!А в начале спасибо Небесному Царю;И спасибо хозяину с хозяюшкою,На хлебушке, на соли и на жалованье!Что поил, кормил, сударь, нас много жаловал;Что поели, попили, побеседовали,Мы про Исуса про Христа Бога советывали!А Илья, сударь, Енох — всю вселенную прошел,Всю вселенную прошел, на Седьмо Небо взошел;А Василий-то Велик — на Собор идти велит;А Григорий Богослов — читал книгу Родослов;А Иван-то Златоуст — учит верных изо уст;А Борис, сударь, и Глеб — сосылал нам сущий хлеб.Савватий и Зосим — свет у Господа просил,Свет у Господа просил, это дар нам разносил;А Архангел Михаил — всех недругов победил,Всех недругов победил, со Седьмого Неба сбил;А великий Николай — своей помощи подал;Илья, сударь, Пророк — по Седьмому Небу катал,Грозны тучи наводил, сильны дожжики спустил,На сырой-то на земле, сущий хлебушка родил,Сущий хлебушка родил, верных праведных кормил,Он поил, кормил, сударь, нас много жаловал!Что поели, попили, побеседовали,Про Исуса про Христа советовали:А и братцам и сестрицам по поклону всем! Аминь!

№ 175. ЛЕЖАНКА ЖДЕТ КОТА. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1915, № 3, стр. 3, в составе цикла «Избяные песни» (наши №№ 175, 180, 183), и с посвящением: «Памяти матери». Затем — «Скифы», сборник 2, 1918.

№ 176. ОСИРОТЕЛА ПЕЧЬ, ЗАПЛАКАННЫЙ ГОРШОК. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1914, № 4, стр. 5. Затем — «Скифы», сборн. 2, 1918. У нас — по тексту «Избы и поля». Разночтения:

Стих 5. Узнай, что снигири в саду справляют свадьбу, (Ежем. Журн.)

«11. Изождалась бадья… Вихрастая мочалка (Песнослов)

«18. Чем сумрак паперти баюкает мечту. (Ежем. Журн.)

№ 178. ШЕСТОК ДЛЯ КОТА, ЧТО АМБАР ДЛЯ ПОПА. Впервые — «Страда» (кн. 1), Петроград, 1916, в составе диптиха «Памяти матери» (наши №№ 174, 178); затем — «Скифы», сборн. 2, 1918.

№ 179. ВЕСЬ ДЕНЬ ПОУЧАТИСЯ ПРАВДЕ ТВОЕЙ. Впервые — «Скифы», сборн. 2, 1918.

№ 180. ХОРОШО В ВЕЧЕРУ, ПРИ ЛАМПАДКЕ. Впервые — «Ежемесячном Журнале», 1915, № 3, стр. 3, в составе цикла «Избяные песни» (наши №№ 175, 180, 183); затем — «Скифы», сборн. 2, 1918.

№ 181. ЗАБЛУДИЛОСЬ СОЛНЫШКО В КОРБАХ ТЕМНОХВОЙНЫХ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1915, № 5, стр. 4. Сопровождено примечаниями Н. Клюева: «Корба — чаща (Олон. губ.). Красик — гриб подосиновик. Жарник — костер, сильный огонь. Жадобный — желанный, сердце мое, любимый. Здынуться — подняться, вздыматься. Домовище — гроб».

№ 182. ОТ СУТЕМОК ДО ЗВЕЗД. Впервые — «Скифы», сборн. 2, 1918.

№ 183. БРОДИТ ТЕМЕНЬ ПО ИЗБЕ. Впервые — «Ежемесячный Журнал», 1915, № 3, стр. 3, в составе цикла «Избяные песни» (наши №№ 175, 180, 183); затем — «Скифы», сборн. 2, 1918.

№ 184. ЗИМА ИЗГРЫЗЛА БОК У СТОГА. Впервые — «Новый Журнал для Всех», 1916, № 1; затем — «Скифы», сборн. 2, 1918. Разночтение в журнале: Стих 18. Теленья числя и удой,

№ 185. В СЕЛЕ КРАСНЫЙ ВОЛОК. Впервые — «Скифы», сборн. 2, 1918. Строки: «Сладчайшего Гостя готовьтесь принять!.. Будь парнем женатый, а парень, как дед», — ср. с «посланиями» и «страдами» «батюшки» Кондратия Селиванова, основателя русского скопчества: «Ибо единые девственники предстоят у Престола Господня, и чистые сердцем зрят на Бога Отца моего лицем к лицу; в чистых же и непорочных сердцах любезно присутствует благодать Божия»… («Послания», в приложениях к «Исследованию о скопческой ереси» (Надеждина), СПб, 1845).

№ 186. КОВРИГА. Впервые — «Новый Журнал для Всех», 1916, № 1, без названия (название дано в «Избе и поле»), с разночтениями. Затем — «Скифы», сборн. 2, 1918. Разночтения в журнале:

Стих 12. Сытявого хлебца поесть –

«17. Кусок у мамашки в подоле –

№ 187. ВЕШНИЕ КАПЕЛИ, СОЛНОПЕК И ХМАРА. Впервые — «Северные Записки», 1914, № 5, в составе цикла «Из северных лесов» (наши №№ 74, 188, 187); затем — «Скифы», сборн. 2, 1918.

№ 188. ВОРОН ГРАЕТ К ТЕПЛУ. Впервые — «Северные Записки», 1914, № 5, в составе цикла «Из северных лесов» (наши №№ 74, 188, 187).

№ 189. БЕЛАЯ ПОВЕСТЬ. Об апокалипсическом значении Избы — творческого труда на земле — и о «путях возрастания» души в дух: творческом, духовном понимании христианства. Не вчера свершилось Искупление. Оно для каждого и каждый раз совершается в духе его и благодатию Духа Святого: «То было сегодня… Вчера… Назад миллионы столетий… В избу Бледный Конь прискакал… И печка в чертог обратилась»… Тут все и вся сливаются в Пли-рому, божественную Полноту и Единство бытия, полноту и единство в Боге: и Земля-Богородица, и сам поэт, и изба с ее сердцем — хлебопечною печью, пекущей причастие земли… Духоборческие течения в русском расколе склонны вообще к трактовке Евангелия только как символического образа, притчи для всякого человека; искупление — не совершившийся раз и навсегда исторический, неповторимый акт, а «притча» — для духовного окормления и восхождения каждой души к Богу-Отцу в качестве Сына, Христа тож. «Смерть Лазарева — грехи. Сестры Лазаревы — плоть и душа; плоть — Марфа, душа — Мариа. Гроб — житейские попечения. Камень на гробе — окаменение сердечное». — Так рассказывает о русских духоборах XVII столетия св. Димитрий Ростовский в «Розыске о Брынской Вере». У Клюева — и так — и принципиально иначе. Символ, идея — реальны, вещны, более того, они — домашняя реальность. Конь Бледный врывается в мир не только в конце исторического процесса: «времени больше не будет» для всякой души и ныне и присно, и во веки веков. Эти мотивы отныне многократно будут звучать у Клюева. Последняя книга его — «Изба и поле», 1928, составленная, главным образом, из старых, прежде опубликованных стихов, прямо подобрана для доказательства этого положения. А. Холодович, в статье «Язык и литература» («Звезда», 1933, № 1) писал, разбирая последнюю книгу поэта: «Возьмем Клюева. Это поэт кулацкий. Его мировоззрение враждебно нашей советской поэзии. Между тем его художественная система, его язык, созданная им поэтическая образность сохраняют огромную впечатляемость. В его поэзии художественный язык является действительно необходимым элементом художественного целого, а не простым привеском, созданным по принципу "пять хороших слов и девяносто пять плохих". В языке идеология Клюева развертывается столь же закономерно, как и в сюжете, теме, так что между всеми этими элементами нет противоречия. В основе клюевского мировоззрения лежит некоторая религиозно-мифологическая концепция, согласно которой мир, вселенная представляется как макроскопическая изба и, наоборот, изба представляется как микроскопический мир, космос. Так происходит невероятная гиперболизация, мифологическое разрастание своей околицы до мировых пределов и одновременно мифологическое сужение мира до пределов своей хаты…Как бы окончательно утверждая великолепие своего космического мировоззрения, своей курной философии, поэт дает нам понять, что дело не в том, что одна часть мира — скит, а другая часть мира — изба, а в том, что за скитом в мире прозревается изба, а за избою мерещится скит и что эти "два" — в "одном" или "одно" — в "двух лицах"». (Стр. 234–235, 236). Язык Клюева, его зрелое мастерство привлекает внимание исследователей. О языке Клюева пишет (очень слабо и неубедительно, хотя и восторженно) М.А. Рыбникова: Книга о языке. Изд. 3-е, «Работник Просвещения», Москва, 1926, стр. 40–47. Якубинский пишет: «Поэтический язык по Аристотелю должен иметь характер чужеземного, удивительного… Сейчас…русский литературный язык, по происхождению своему для России чужеродный, настолько проник в толщу народа, что уровнял с собой многое в народных говорах, зато литература стала проявлять любовь к диалектам (Ремизов, Клюев, Есенин…) и варваризмам… Таким образом просторечие и литературный язык обменялись своими местами». («Поэтика», стр. 112–113).

Долина единорога

Раздел «Долина Единорога» составлен из стихов, опубликованных ранее в книге Клюева «Медный Кит», 1919 (наши №№ 192, 212, 216, 240, 247, 249); в «Скифах», сборн. 1, 1917 (наши №№ 203, 219, 234, 236, 237); в «Скифах», сборн. 2, 1918 (наши №№ 191, 192). Эти же стихи, частично, были опубликованы ранее в журналах «Голос Жизни» (наши №№ 191, 192) и «Заветы» (наш № 240). Из 60 стихотворений этого раздела, таким образом, нами не установлены в отношении 48 стихотворений их более ранняя, нежели в «Песнослове», 1919, — публикация. Вполне возможно, что, по крайней мере, большая часть этих стихотворений и опубликована в первый раз в «Песнослове»: то время часто называют «кафейный периодом русской поэзии», так как в те годы книг и журналов издавалось чрезвычайно мало, и поэты читали свои произведения в различных кафе: правда, и «кафе» эти были кофе и почти без еды…

Поэтому и отзывов на книги было немного: их попросту было негде печатать: так мало было органов печати. Хвалебную рецензию на «Песнослов» дал в петроградском библиографическом журнале «Книга и Революция» (1920, №б) Иннокентий Оксенов (см. вступит, статью Б. Филиппова). По поводу «иноземщины» в словесной орнаментике Клюева Есенин говорит в «Ключах Марии»: «Туга по небесной стране посылает мя в страны чужие", — отвечал спрашивающим себя Козьма Индикоплов на спрос, зачем он покидает Россию. И вот слишком много надо этой "туги", чтоб приобщиться…Но как к образу, а именно, как к неводу того, что "природа тебя обстающая — ты", и среди ее ущелий тебе виден Младенец.

Потому и сказал Клюев:Приложитесь ко мне, братья,К язвам рук моих и ног, —Боль духовного зачатьяРождеством я перемог…

"Слова поэта уже суть дела его", — писал когда-то Пушкин…» (С. Есенин. Собр. соч. в 5 тт., т. 5, ГИХЛ, 1962, стр. 65–66).

«Читая произведения Н. Клюева, нетрудно убедиться в исключительной приверженности поэта к неподвижно-патриархальному укладу русской деревни. Поэтизация "естественности", "нетронутости" быта и психики крестьян, сельской природы, противопоставление нравственной "чистоты" деревни "развращенному" городу, боязнь осквернения этого мира цивилизацией — вот наиболее характерные мотивы стихотворений (особенно ранних) Клюева. Вся Россия видится ему прежде всего, как правильно отмечала и критика тех лет, деревенской Бабой-Хозяйкой, живущей в добротной избе, окруженной тучными коровами, осененной Елью Покоя, с которой птица Сирин учит хозяйку глубинным тайнам. А народ — это Садко, воспевающий "цветник, жар-птицу и синь-туманы". Сами представления Клюева о жизни, его характер мышления ("хлеб — дар Божий" и т. п.) связаны с представлениями отсталых слоев крестьянства. Чем дальше, тем все более усиливается в его творчестве влияние книжно-религиозных, мистических премудростей. "Правда пахотная" облекается в различного рода теософические одежды». Так пишет в своей обширнойкниге «Русская советская поэзия и народное творчество» П.С. Выходцев, утверждая далее, что у него «народно-поэтическая стихия захлестывалась, подавлялась религиозной образностью, в общем не свойственной произведениям народного творчества трудовых масс». И всю эту длиннейшую галиматью (546 стр.) издала в 1963 г. Академия Наук СССР! (Цитировались стр. 59–60).

«Может быть даже он сам никогда не радел — только романтически мечтал, — пишет Ю. Иваск. — Но мог быть и настоящим хлыстом. Хлысты никого в частности, в особенности, не любят — любят весь свой хоровой пляшущий Корабль (это угадал Розанов). Полу-духовен, полуэротичен их совместный пожар — то разгорающееся, то затихающее горение. У Клюева не только хлыстовские, но и скопческие мотивы…По Розанову… — скопчество есть логическое завершение хлыстовства. Хлыстовское братство осуществляется преимущественно во время радений, в экстазе (при этом т. н. свальный грех вовсе для них не типичен, обязателен, как многие думают). Хлысты стремятся к духовному, не к плотскому восторгу. И в лучшие минуты они доплясываются до "преображения эроса", сублимируют эротику, а в худшие минуты — впадают в свальный грех. Скопцы же всегда чисто духовны. В лучезарных очах великого скопца Кондратия Селиванова — то солнце духа, то духовное небо, о котором хлысты тщетно мечтают, как о чем-то недостижимом! Как ни судить о скопцах — они "народные таланты", народная элита. По Розанову — они то же, что для образованного общества — художники, музыканты, поэты! Пусть — заблудшие овцы, но самые лучшие, тонкорунные! И у Клюева, конечно, есть какая-то связь с этой народной аристократией духа — если не биографическая, то творческая…

Любовь отдам скопца ножу,Бессмертье ж излучу в напеве.

Или

О, скопчество — венец, золотоглавый град,Где ангелы пятой мнут плоти виноград.

Скопец физически бесплоден, но у него ученики-сыновья:…безудный муж, как отблеск Маргарит, стокрылых сыновей и ангелов родит… Или родит Сына-Спасителя — Эммануила, "загуменного Христа" Яркая звукопись (эвфония) — от декадентов…Смелая его метафоричность — очень своеобразна… Своеобразна также живописная нелогичность изложения. Вот последние стихи Белой Индии:

Нам к бору незримому посох-любовь,Да смертная свечка, что пахарь в перстахДержал пред кончиной, — в ней сладостный страхНизринуться в смоль, в адамантовый гул…Я первенец Киса, свирельный Саул,Искал пегоухих отцовских ослицИ царство нашел многоцветней златниц:Оно за печуркой, под рябым горшком,Столетия мерит хрустальным сверчком.

Девять строк, одна за другой, без типографских "пролетов", и в них уместились три картины — деревенское предсмертье (5 строк), Клюев-Саул (3 строки), печурка, горшок, сверчок (2 строки). У всех старых символистов было больше логики, их романтическая задняя мысль, их декадентский умысел — очевиднее… …Отрывочность удачно нарушает монотонию клюевских ритмов, особенно длинных трехсложников». (Клюев. «Опыты», № 2, 1953, стр. 83–84, 87). Иваск правильно отмечает также наличие очень большого количества отроков в клюевских стихах.

№ 190. БЕЛАЯ ИНДИЯ. Эта небольшая поэма является как бы продолжением «Белой повести», заканчивающей предыдущий раздел. Та же система образов, та же словесная ткань. «И бабка Маланъя, всем ранам сестра» — образ, навеянный сказкой Н.С. Лескова «Маланья — голова баранья»: «Так прозвали ее потому, что считали ее глупою, а глупою ее почитали за то, что она о других больше, чем о себе, думала» (Собр. соч., изд. А.Ф. Маркс, 1903, т. XXXIII, стр. 196). «Я первенец Киса, свирельный Саул» — взято из глав 9 и 10-й Первой Книги Царств, повествующих о том, как Саул, сын Киса, в поисках ослиц своего отца, пришел к городу пророка Самуила, помазавшего его — после беседы с ним — на царство. В «Белой Индии», как и во многих других произведениях Клюева, — предельная «физиологизация» мира, как целого, вызванная сознанием полной слиянности человеческого «я» с Я божественным — и с «большим» «я» — «я» всей твари. По словам покойного С.А. Алексеева-Аскольдова, Клюев хорошо знал «Аврору» и «Христософию» Якова Беме и творения мистиков Запада и Востока.

№ 191. СУДЬБА-СТАРУХА НИЖЕТ ДНИ. Впервые — «Голос Жизни», № 20, 13 мая 1915; затем — «Скифы», сборн. 2, 1918, в составе цикла «Избяные песни. Памяти матери» (наши №№ 174–175, 182, 180, 178, 176, 179, 184–187, 183, 191, 192).

№ 192. РЫЖЕЕ ЖНИВЬЕ — КАК КНИГА. Впервые — «Голос Жизни», № 20, 13 мая 1915; затем — «Скифы», сборн. 2, 1918, и «Медный Кит», 1919.

№ 203. ОТТОГО В ГЛАЗАХ МОИХ ПРОСИНЬ. Впервые — «Скифы», сборн. 1, 1917, в составе цикла «Земля и Железо» (наши №№ 219, 237, 234, 236, 203), под названием «Прекраснейшему из сынов крещеного царства, крестьянину Рязанской губернии, поэту Сергею Есенину».

№ 205. ЕЛУШКА-СЕСТРИЦА. Эпиграф взят «Клюевым из сказания об убиении царевича Дмитрия, в котором, в частности, рассказывается о том, что Борис Годунов через подставных лиц подкупил Битяговского, предложив ему убить царевича Дмитрия. В день убийства сообщница Битяговского, мамка Волохова, вывела Дмитрия гулять на крыльцо. К царевичу подошел убийца Волохов и спросил его: "Это у тебя, государь, новое ожерельице?" — "Нет, старое", — ответил Дмитрий и, чтобы показать ожерелье, поднял голову. В это время Волохов ударил царевича по горлу…В самом стихотворении Клюев, сравнивая Есенина с Годуновым, себя уподобляет его жертве — Дмитрию-царевичу…» (В. Вдовин. Документы следует анализировать. «Вопросы Литературы», 1967, № 7, стр. 194).

№ 206. БУМАЖНЫЙ АД ПОГЛОТИТ ВАС. «Мы, как Саул, искать ослиц» — ал. примеч. к стих. 190.

№ 208. Я ПОТОМОК ЛАПЛАНДСКОГО КНЯЗЯ. Горюний Григорьев — худ. Борис Дмитриевич Григорьев (1886–1939), рисовал, в частности, портрет Клюева. С 1920 гг. — эмигрант. Автор замечательной книги рисунков «Расея» (изд. С. Ефрон, Берлин, 1922), открывающейся стилизованным портретом Клюева — в виде пастуха. «У Григорьева, — пишет в той же книге А.Н. Толстой, — много почитателей и не меньше врагов. Иные считают его "большевиком" в живописи, иные оскорблены его "Расеей", иные силятся постичь через него какую-то знакомую сущность молчаливого, как камень, загадочного славянского лица, иные с гневом отворачиваются: — это ложь, такой России нет и не было…В этой России есть правда, темная и древняя. Это — вековечная, еще до-петровская Русь…» (стр. 5 и 6 ненумер.).

№ 212. ТРУД. Опубликовано в «Медном Ките», 1919 (первая публикация?).

№№ 213–214. ГРОМОВЫЕ, ВЛАДЫЧНЫЕ ШАГИ. — ДВА ЮНОШИ КО МНЕ ПРИШЛИ. Тут и хлыстовские и скопческие реминисценции, и влечение Клюева к отрокам, при этом окрашенное в мистико— эротические тона. По хлыстовским и скопческим представлениям всякая душа (в том числе и мужская) — дева, ждущая Жениха Небесного и соединения с Ним. Чувство это и вера в это так сильны и ярки, что воплощаются в подчеркнуто эротической форме. Сравни, напр., скопческую песню, приведенную под № 16 в приложениях к «Исследованию о скопческой ереси» (Надеждина), СПб, 1845:

Утенушка по речушке плывет,Выше бережку головушку несет;Про меня младу худу славу кладет,Будто я млада в любви с Богом жилаСо Христом в одном согласьице.Я спать лягу, мне не хочется,Живот скорбью осыпается,Уста кровью запекаются:Мне к Батюшке в гости хочется,У родимова побывать, побеседовать.На беседушку апостольскую,И где ангелы пиршествуют,И где Дух Святой ликуется.

№ 216. МИЛЛИОНАМ ЯРЫХ РТОВ. Опубликовано в «Медном Ките», 1919 (первая публикация?).

№ 219. ЕСТЬ ГОРЬКАЯ СУПЕСЬ, ГЛУХОЙ ЧЕРНОЗЕМ. Впервые — «Скифы», сборн. 1, 1917, в составе цикла «Земля и Железо» (наши №№ 219, 237, 234, 236, 203).

№ 227. О СКОПЧЕСТВО — ВЕНЕЦ, ЗОЛОТОГЛАВЫЙ ГРАД. «И Вечность сторожит диковинный товар» — ср. в «Страдах» у Кондратия Селиванова: «Еще я пишу вам. Когда я шел в Иркутской, было у меня товару за одной печатью: из Иркутска пришел в Россию, — вынес товару за тремя печатями… Я товар обывал все трудами своими; свечи мне становили — по плечам и по бокам все дубинами, а светильни были — воловые жилы» (В. Кельсиев, вып. 3, 1862, приложение). «Товар», дающий свободу, могущество, смирение и чистоту — «оскопления: "малая печать" — отрезание ядер; "большая печать" —…всей детородной системы»… (В. Розанов. Апокалипсическая секта. СПб, 1914, стр. 142). Перед оскоплением — «прощальная» молитва: «Прости меня, Господи, прости меня Пресвятая Богородица, простите меня Ангелы, Херувимы, Серафимы и вся Небесная Сила, прости небо, прости земля, прости солнце, прости луна, простите звезды, простите озера, реки и горы, простите все стихии небесные и земные!» (Кельсиев, вып. 3, 1862, стр. 138–139).

№ 233. ПУТЕШЕСТВИЕ. Название дано стихотворению впервые в «Избе и поле». В этой последней книге поэта в стихотворении опущены четверостишия 9, 10 и 11 — вопросы пола в СССР уже в 1928 г. стали табу. Одно из характернейших стихотворений Клюева этой поры.

№ 234. ЗВУК АНГЕЛУ СОБРАТ. Впервые — «Скифы», сборн. 1, 1917, в составе цикла «Земля и Железо» (наши №№ 219, 237, 234, 236, 203). В «Избе и поле» разночтения, не введенные нами в основной корпус, так как они вызваны не художественными соображениями, а стремлением автора (вернее, цензора) смягчить церковную окраску словообразов:

Стих 8. В обители лесов поднимут хищный клич,

«19. Чтоб напоить того, кто голос уловил

№ 236. ГДЕ ПАХНЕТ КУМАЧОМ. Впервые — «Скифы», сборн. 1, 1917, в составе цикла (см. прим. к № 234).

№ 237. У РОЗВАЛЬНЕЙ — НОРОВ. Там же (см. прим. к № 234).

№ 240. ОСКАЛ ФЕВРАЛЬСКОГО ОКНА. Впервые — «Заветы», 1914, № 1 (другая редакция стихотворения); в новой редакции — «Пламя», 1918, № 27, октябрь; наш текст по «Медному Киту», 1919.

Редакция «Заветов»:

В белесоватости окнаМакушки труб и космы дыма,На лавке мертвая женаЛежит строга и недвижима.Толпятся тени у стены.Как взоры, отблески маячат…

Дальше — как в нашем тексте. Разночтение в «Пламени»:

Стих 1. Оскал октябрьского окна

№ 242. Я РОДИЛ ЭММАНУИЛА. «Привал Комедиантов, кафе-клуб писателей, музыкантов, художников я кабарэ и кафе-клуб писателей, музыкантов, художников, артистов, организованный артистом Борисом Прониным в Петербурге.

№ 247. ГОСПОДИ, ОПЯТЬ ЗВОНЯТ. Опубликовано в «Медном Ките», 1919 (может быть, первая публикация).

№ 249. ПОДДОННЫЙ ПСАЛОМ. Опубликован в «Медном Ките», 1919 (первая публикация?). Разночтение:

III строфа:

Стих 1. Есть моря черноводнее вара,

Сочетание мистики русского древлего благочестия и «Философии Общего Дела» Н.Ф. Федорова, с его учением о всеобщем воскрешении нами самими всех наших покойников, как основном общем деле человечества. И об окончательной победе над смертью.

Красный рык

В последний раздел «Песнослова» автор включил свои стихи 1917–1919 гг., часть из которых уже была собрана в книге 1919 г. — «Медный Кит» (наши №№ 250–252, 254, 256–261, 263–265, 267, 279, 289, — всего 16 стихотв.). 5 стихотворений (наши №№ 253, 255, 268, 272, 274) включены из публикаций в журнале «Пламя». Остальные 19 стихотворений этого раздела или впервые опубликованы в «Песнослове» (1919), или их первые публикации остались нам неизвестными. Сборник Клюева «Медный Кит», 1919, предварялся авторским «присловием», помещенным нами в начале нашего собрания, и был разделен на три раздела: «Судьба-гарпун», «Поддонный псалом» и «Медный Кит». Кроме того, в 1917 г. вышла отдельно, в виде листовки, «Красная песня» Клюева.

Критика народнического и марксистского толка очень высоко расценивала революционную музу Клюева. Никого не смутила даже ее — необычная для поэта — формальная слабость, доходящая до прямых провалов, до уровня творений П. Лаврова, Е. Нечаева или Ф. Шкулева… Такие вещи Клюева, как «Матрос» или «Коммуна», поражают своей беспомощностью. Но В. Львов-Рогачевский писал: «Сила революционной поэзии Клюева в ее сплетении с революционными настроениями восставшего народа» («Поэзия новой России. Поэты полей и городских окраин». Москва, 1919, стр. 61). В статье «Творчество Клюева» в «Книге для чтения по истории новейшей русской литературы», ч. 1, изд. «Прибой», Ленинград, 1926, тот же Львов-Рогачевский писал: «Порой поэт портит сбои стихи хлестко полемическими газетными выпадами против газетных врагов и занят не столько революцией, сколько Клюевым. Это к "смиренному Миколаю" совсем не идет» (стр. 138). Таким образом, Львов-Рогачевский осудил как раз лучшие из вещей Клюева, помещенные им в его пореволюционных сборниках: вещи тоскующие, сомневающиеся — и просто отчаявшиеся, — вещи полемические. А именно среди этого разряда вещей поэта — самые лучшие его стихи того времени в «Красном Рыке». Иванов-Разумник, идеолог «Скифов», поднимает Клюева на щит. В трижды опубликованной в 1918 г. статье «Поэты и революция» (в газ. «Знамя Труда», во 2-м сборнике «Скифов» и в «Красном Звоне») Иванов-Разумник писал: «Клюев — первый народный поэт наш, первый, открывающий нам подлинные глубины духа народного. До него, за три четверти века, Кольцов вскрыл лишь одну черту этой глубинности, открыл перед нами народную поэзию земледельческого быта. Никитин, более бледный, Суриков, Дрожжин, совсем уже поэтически беспомощные — вот и все наши народные поэты. Клюев среди них и после них — подлинно первый народный поэт; в более слабых первых его сборниках и во все более и более сильных последних — он вскрывает перед нами не только глубинную поэзию крестьянского обихода (напр., в "Избяных песнях"), но и тайную мистику внутренних народных переживаний ("Братские песни", "Мирские думы", "Новый псалом"). И если не он, то кто же мог откликнуться из глубины народа на грохот громов и войны и революции?» («Скифы», сборн. 2, 1918, стр. 1). Эта статья Иванова-Разумника встретила заслуженную отповедь М. Цетлина, писавшего в статье «Истинно народные поэты и их комментатор» («Современные Записки», № 3, Париж, 2 февр. 1921): «Как мог г. Иванов-Разумник не увидеть "стилизации", принять картон за металл, не расслышать звука подделки, смещать слово-подвиг со словом-игрой?» (стр. 251). Все это пишется как-раз о слабейших вещах Клюева… Всеволод Рождественский тоже отрицательно расценивает революционные стихи Клюева: «Сложности и схематичности метафор обречены последующие сборники, в особенности там, где Клюев, чувствуя себя обязанным быть современным, возводит идеологические терема и крылатую легкость слова отягчает смысловой нагроможденностью. "Медный Кит" и "Львиный Хлеб", при всех своих ярких достоинствах характерны именно для этой, "трудной" поры творчества…Поэзия его прежде всего не проста, хотя и хочет быть простоватой. При большой скудости изобразительных средств (без устали повторяющаяся метафора-сравнение) и словно нарочитой бедности ритмической Клюев последних лет неистощим в словаре. Революцию он воспринял с точки зрения вещной, широкогеографической пестрословности. "Интернационал" поразил его воображение возможностью сблизить лопарскую вежу и соломенный домик японца, Багдад и Чердынь. Вся вдохновенная реторика "Медного Кита" именно в таких неожиданных современных сопоставлениях. Хорош бы был сам Клюев в его неизменной поддевке где-нибудь на съезде народов Востока! Пестроте головокружительных дней созвучны его яркие, как одеяло из лоскутов, стихи. Он наш, он глубоко современен но только в те минуты, когда сам меньше всего об этом думает». («Мать-Суббота», «Книга и Революция», 1923, № 2 (26), стр. 62). На всех «космически-революционных», «евразийских» стихах Клюева отразилась левоэсеровская идеология «скифства». В 1917 г. Иванов-Разумник писал в статье «Третий Рим»: «"Москва" нашла свой конец в Петербурге 27 февраля 1917 года. Так погиб "третий Рим" идеи самодержавия, "а четвертому не быть"… Мир вступает ныне в новую полосу истории, новый Рим зарождается на новой основе, и с новым правом повторяем мы теперь старую формулу XVI века, только относим ее к идее не автократии, а демократии, не самодержавия, а народодержавия. "Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не быть". В папе, в патриархе, в царе выражалась идея "старого Рима", старого мира; в идее Интернационала выражается социальная идея демократии, идея мира нового»… («Новый Путь», журнал левых социалистов-революционеров, 1917, № 2, октябрь. стр. 3). Иванов-Разумник рассматривает Третий Рим, как Третий Интернационал, как дружную семью братских народов, клюевский хоровод племен и наций…

Большевики весьма настороженно отнеслись к революционному «баловству» Клюева. Л.Д. Троцкий, расценивая талант Клюева очень высоко, посмеивался: «У него много пестроты, иногда яркой и выразительной, иногда причудливой, иногда дешевой, мишурной — все это на устойчивой крестьянской закладке. Стихи Клюева, как мысль его, как быт его, не динамичны. Для движения в клюевском стихе слишком много украшений, тяжеловесной парчи, камней самоцветных и всего прочего. Двигаться надо с осторожностью во избежание поломки и ущерба». Рассказывая далее, что Клюев принял все-таки революцию на ее первых порах, принял по-крестьянски, Троцкий отмечает специфический характер «коммуны» Клюева: «Клюев поднимается даже до песен в честь Коммуны. Но это именно песни "в честь", величальные. "Не хочу коммуны без лежанки". А коммуна с лежанкой — не перестройка по разуму, с циркулем и угломером в руках, всех основ жизни, а все тот же мужицкий рай… …Не без сомнения допускает Клюев в мужицкий рай радио и плечистый магнит и электричество: и тут же оказывается, что электричество — это исполинский вол из мужицкой Калевалы, и что меж рогов у него — яственный стол… …Клюев ревнив. Кто-то советовал ему отказаться от божественных словес. Клюев ударился в обиду: "Видно нет святых и злодеев для индустриальных небес". Неясно, верит он сам или не верит: Бог у него вдруг харкает кровью, Богородица за желтые боны отдает себя какому-то венгру. Все это выходит вроде богохульства, но выключить Бога из своего обихода, разрушить красный угол, где на серебряных и золоченых окладах играет свет лампад — на такое разорение Клюев не согласен. Без лампады не будет полноты… …Вот поэтика Клюева целиком. Какая тут революция, борьба, динамика, устремление к будущему? Тут покой, заколдованная неподвижность, сусальная сказочность, билибинщина: "алконостами слова порассядутся на сучья". Взглянуть на это любопытно, но жить в этой обстановке современному человеку нельзя. Каков будет дальнейший путь Клюева: к революции или от нее? Скорее от революции: слишком он уж насыщен прошлым. Духовная замкнутость и эстетическая самобытность деревни, несмотря даже на временное ослабление города, явно на ущербе. На ущербе как будто и Клюев» («Литература и революция», изд. 2-е, ГИЗ, 1924, стр. 49–51).

В рецензии на «Медный Кит», в пролеткультовском журнальчике «Грядущее» (1919, № 1, стр. 23), Бессалько, процитировав из «Поддонного псалма»:

Что напишу и что реку, о Господи!Как лист осиновый все писания……Нет слова непроточного,По звуку не ложного, непорочного… —

иронизировал: «Но что поделаешь — взялся за гуж! Нужно писать, пусть знает земля, что вмещает в себе чрево "медного кита". "Есть в Ленине Керженский дух, /Игуменский окрик в декретах!!!" Ну, уж зарапортовались, пророк, от этого греха вас и пребывание "во чреве" не отучило. Но катайте дальше! "Боже, Свободу храни — / Красного Государя Коммуны…" — Какая архаическая лесть! Пророк не догадывается, что слово "парь", хоть и с прилагательным "красный", теперь совсем не в моде. Но послушаем, как относится Николай Клюев, то бишь Иона, к республике. "Свят, Свят, Господь Бог-Саваоф!/ Уму республика, а сердцу — Китежград…" — Хоть пророку и не мило это слово "республика", но "Сей день, его же сотвори Господь, / Возрадуемся и возвеселимся в онь!"… …"Медный Кит1 — книга нездоровая. Да это и понятно: как можно было автору написать здоровую, ясную, солнечную книгу, когда он пробыл такое продолжительное время в свалочном месте прожорливого кита?» Борис Гусман писал о Клюеве еще сравнительно положительно («Сто поэтов. Литературные портреты». Изд. «Октябрь», Тверь, 1923, стр. 135–136). Зато В. Тарсис в подобной же книжке — «Современные русские писатели», под ред. и с дополнениями Инн. Оксенова, Изд. Писателей в Ленинграде, 1930, — пишет прямо, что Клюев — классовый враг, кулак: «мировоззрение Клюева — идеология певца патриархальной кулацкой деревни, выразителя ее устремлений» (ст. 109). Доходило до курьезов: пресловутая Е. Усиевич, критик-доноситель, придиралась даже к пейзажной лирике вообще, как к чему-то, что не подходило под требования «индустриальных небес»: «На весь предыдущий период развития послеоктябрьской поэзии можно распространить то положение, что о природе писали главным образом поэты нам враждебные или чуждые (Клюев, Есенин, Орешин, Клычков)…» («Писатели и действительность», ГИХЛ, Москва, 1936, стр. 106). Зато Виссарион Саянов в «Очерках по истории русской поэзии XX века» (Рабочая литстудия «Резец»), изд. «Красная Газета», Ленинград, 1929, — писал: «Значение литературной деятельности Клюева исключительно велико. Он является одним из самобытнейших русских поэтов. Все то поколение крестьянских писателей, которое выступило одновременно с ним, во многом от него зависело». Ольга Форш, в документальной повести «Сумасшедший Корабль» (изд. МЛС, Вашингтон, 1964, стр. 187), писала: «Гаэтан (Блок, БФ), Еруслан (Горький, БФ), Микула (Клюев, БФ) и Инопланетный Гастролер (А. Белый, БФ) — собирательные исторические фигуры, — опустили в землю старую мать-Русь мужицкую, Русь интеллигентски-рабочую…., чей петербургский период закончился Октябрем». А Клюев — по Форш — «матерой мужик Микула, почти гениальный поэт, в темноте своей кондовой метафизики, берущий от тех же народных корней, что и некий фатальный мужик, тяжким задом расплющивший трон» (там же, стр. 165).

Все эти — столь противоречивые — оценки весьма характерны: «…важно подчеркнуть, — пишут А. Меньшутин и А. Синявский, — широкий общественный резонанс полемики вокруг Клюева, выходившей за рамки групповой борьбы и в то же время столкнувшей между собою ряд очень отличных, противоположных друг другу эстетических платформ. В этом, казалось бы, частном эпизоде литературной жизни тех лет отразились чрезвычайно важные противоречия, касающиеся коренных проблем современной поэзии и, шире, современной действительности. За идейно-художественной доктриной Клюева, так же, как за выступлениями его антагонистов, вырисовываются, по сути дела, противоположные классовые интересы, разные представления об исторических судьбах современной России. Так литературные дискуссии непосредственно перерастали в явление большого социального масштаба, и здесь уже решающую роль имели не столько индивидуальные склонности и вкусы Клюева… сколько принципиальные вопросы идеологии и культуры, выступившие в этих спорах на передний план и поэтому привлекшие внимание многих деятелей литературы, искусства. Это была борьба не только против Клюева, но против всего старого, ветхозаветного уклада, который он защищал и навязывал революционной совести. В стихотворном послании "Владимиру Кириллову" Клюев писал:

Твое прозвище — русский город.Азбучно-славянский святой,Почему же мозольный молотОткликается в песне простой?Или муза — котельный мастерС махорочной гарью губТам огонь подменен фальцовкой,И созвучья — фабричным гудком,По проселкам строчек с веревкойКружится смерть за певцом.Убегай же, Кириллов, в Кириллов,К Кириллу, азбучному святому…

Так, обыгрывая совпадение фамилии пролетарского поэта с названием древнерусского города, пытается Клюев переубедить своих литературных противников, отстоять художественную систему, которой вполне отвечали "азбучная святость" и "переливы малиновок", но решительно не соответствовали "фальцовка", "фабричный гудок". И не случайно в этой полемике возникало также имя Маяковского…» («Поэзия первых лет революции. 1917–1920». Изд. «Наука», Москва, 1964, стр. 118–119). Любопытен и ответ Вл. Кириллова на обращенные к нему стихи Клюева. Стихотворение так и называется — «Николай Клюев»:

Певец глухого Заонежья,Как листья обрывая дни,Глядишь, кедровый и медвежий,На доменные огни.И видишь, как на склон брусничный,На бархат заповедных мховСтупает тяжко мир кирпичныйС гудящей армией станков.И песнями твоими плачут,Твоею древнею тоской,О том, что близко всадник скачетС огнепылающей косой,Что Русь, разбуженная кровью,Срывает дедовский наряд,Что никогда за росной новьюНе засияет Китеж-Град.

(Владимир Кириллов. Голубая страна. ГИЗ, Москва-Ленинград, 1927, стр. 23–24).

Все эти разглагольствования о том, глядит ли Клюев «вперед» или «назад», основаны, понятно, на чистом наукобесии, примитивной вере в «прогресс» и в то, что все, что наступает позже, является более перередовым и положительным. При этом приходится иной раз морщиться, если вслед за веймарской, как-никак, демократией — в Германии к власти приходит Гитлер. Но и тут есть оправдание: «в конечном, мол, счете — история не идет вспять». Но Клюев вообще никак не глядел вспять. Пишущий эти строки хорошо запомнил один разговор с Клюевым: «— Отлетает Русь, отлетает… — Широкий крест над скорбным позевком рта с длинными моржовыми усами: — Было всякое. Всяко и будет. Не в прошлое гляжу, голубь, но в будущее. Думаешь, Клюев задницу мужицкой истории целует? Нет, мы, мужики, вперед глядим. Вот, у Федорова — читал ты его, ась? — "город есть совокупность небратских состояний". А что ужасней страшной силы небратства, нелюбви? К братству — и из городов!» (Б. Филиппов. Кочевья. Вашингтон, 1964, стр. 38–39; разговор записан почти дословно). Прав Клюев или не прав, но уже сейчас лучшие умы думают о том, как бы бороться со злом гипертрофированной урбанизации и механизации, грозящей вконец обезличить человека…

№ 250. ПЕСНЬ СОЛНЦЕНОСЦА. Впервые — «Скифы», сборн. 2, 1918, с предваряющей восторженной статьей А. Белого: «Слышит Клюев, народный поэт, что — Заря, что огромное солнце всходит над "белой Индией"… И его не пугает гроза, если ясли младенца — за громом: Дитя-Солнце родится» и т. д. Затем — «Медный Кит», 1919. На «Песни Солнценосца» отразились не только неонароднические («Скифы»), но и славянофильские увлечения Клюева, в частности, стихи Хомякова и Тютчева. Отразились и хлыстовские представления о «народах-Христах» и аналогичные воззрения Достоевского. Ср. также «соборную» духовную песню хлыстов (Кельсиев, вып. 3, 1862, прилож., стр. 72–73, № 36):

Как не золота трубушка жалобнешенькоВострубливала, аи! жалобнешенько:Восставали, восставали духи бурные;Заходили, заходили тучи грозные.Соберемтесь, братцы, во един Собор,Посудимте, братцы, такую радость.Уж вы, верные, избранные!Вы не знаете и не ведаете,Что у нас ныне, на сырой земле,Катает у нас в раю птица,Летит, в тую сторону глядит,Где трубит труба златая, там наш Батюшка…

На слова этой весьма аляповатой оды Клюева написана оратория, исполнявшаяся в Ленинградской Гос. Академической Капелле, под управлением М.Г. Климова, 18 ноября 1928: А.Ф. Пащенко. Песнь Солнценосца. Героическая поэма для солистов, хора и оркестра, 1924.

№ 251. КРАСНАЯ ПЕСНЯ. Впервые — «Дело Народа», 4 июня 1917; затем — отдельная листовка: Ник. Клюев. Красная Песня. Изд. Художественного комитета при Комиссии по организации духа при Комитете технической помощи. Напечатана была в Синодальной типографии, летом 1917 г. (2 ненумер, страницы). Перепечатана в «Знамени Труда» 30 декабря 1917 (12 января 1918 — нов. стиля), в «Вестнике Жизни», 1918, № 1 (декабрь), в сборнике «Красный Звон», 1918, и, наконец, в «Медном Ките», 1919. Написана на мотив «Русской Марсельезы» П.Л. Лаврова.

«Богородица наша землица» и «Китеж-град, ладан Саровских сосен» — характерные мотивы в революционных стихах Клюева. Борис Гусман назвал эту песню «тальяночной деревенской марсельезой» («Сто поэтов. Литературные портреты», Тверь, 1923, стр. 136). В рецензии на «Красный Звон» Фома Верный писал о «Красной песне» и «Из подвалов…»: «Сборник открывается двумя "красными песнями" Николая Клюева. Они прекрасны, как и все, созданное этим поистине "первым" народным тайновидцем-поэтом… Но тем не менее, ничего нового к художественному облику нашего удивительного поморского гусляра они не прибавляют. Жаль, что определенное настроение сборника не позволило включить сюда еще далеко не всеми понятые и оцененные жемчужины поэзии Николая Клюева "Беседный наигрыш" и "Новый псалом", вещи, которым предстоит занять место не только в русской, но и в мировой сокровищнице искусства». («Знамя Труда», 3 марта/18 февраля 1918, стр. 4). «Новый псалом» — первоначальное название «Поддонного псалма». Не знаем, кто укрылся под псевдонимом «Фома Верный» (не Андрей Белый ли?). Но сам псевдоним характерен: он как бы противоставляет себя «Фоме Неверному»: под этим псевдонимом писали прогрессивные и народнические литераторы второй половины XIX и начала XX века (см. Словарь псевдонимов Масанова).

№ 252. ФЕВРАЛЬ. Впервые — «Знамя Труда», 28 декабря 1917 (10 янв. 1918); затем, без названия, «Скифы», сборн. 2, 1918; «Медный Кит», 1919. Разночтение в «Скифах»: Стих 30. Свободы золотой…

№ 253. СОЛНЦЕ ОСЬМНАДЦАТОГО ГОДА. Впервые — «Пламя», 1918, № 31, 8 декабря, стр. 15. Разночтения в журнале и кн. Клюева «Ленин», 1924:

Стих 2. Не забудь наши песни, бесстрашные кудри! (Ленин)

«3. Славяно-персидская порода (Пламя)

№ 254. ПУЛЕМЕТ. Опубликовано в «Медном Ките», 1919 (первая публикация?)

№ 255. ТОВАРИЩ. Впервые — «Пламя», 1918, № 27, октябрь (7 ноября), стр. 2. В «Ленине», 1924, без названия и с разночтением: Стих 19. Потемки шахты, дымок овина

№ 256. ИЗ ПОДВАЛОВ, ИЗ ТЕМНЫХ УГЛОВ. Впервые — «Знамя Труда», 30 декабря 1917 (12 января 1918); затем — «Красный Звон», 1918; «Медный Кит», 1919. По «Медн. Киту» и «Кр. Звону» нами исправлена явная опечатка «Знамени Труда» и «Песнослова»: Стих 16. И с невестою милой прощались…

Марсово Поле — площадь в Петербурге-Ленинграде, одно время переименованная в «Площадь Жертв Революции». В центре обширнейшей площади — братские могилы погибших в 1917 г. революционеров. Мих. Цетлин справедливо писал об этом стихотворении, что оно невольно напоминает «сборник революционных песен, где были, помнится, строки "О, не плачь, невеста, о студенте"… …Разумеется, такими стихами не исчерпывается творчество Клюева. Он — очень даровитый поэт». («Истинно-народные» поэты и их комментатор. «Современные Записки», № 3, Париж, 1921, стр. 241).

№ 257. КОММУНА. «Медный Кит», 1919, на мотив «Боже, Царя храни», с некоторым нарушением размера. Набрасываясь на подобные вирши Клюева и Есенина, Мих. Платонов, в альманахе правых эсеров «Мысль», 1, 1918, все-таки отмечает, что поэтов этих тянет к другому, своему, не большевистскому. При этом автор вспоминает и стихи Клюева «Февраль»: «Даже Клюев, занимающий место "придворного пииты" Державина, неосторожно мечтает вслух о времени, когда "Не сломит штык, чугунный град /Ржаного Града стен…"» (стр. 287).

№ 258. ПУСТЬ ЧЕРЕН ДЫМ КРОВАВЫХ МЯТЕЖЕЙ. Впервые — «Красная Газета», Петроград, 1918 (№нами не найден — и дата не установлена). Затем — «Медный Кит», 1919.

№ 259. ЖИЛЬЦЫ ГРОБОВ, ПРОСНИТЕСЬ! Впервые — «Красная Газета», 1918 (№нами не найден). Затем — «Медный Кит», 1919. «Строки эти направлены против духовенства, "черных белогвардейцев", как их называет Клюев, оказавших отчаянное сопротивление советской власти. Им он и пророчит гибель…». (В. Вдовин. Документы следует анализировать. «Вопросы Литературы», 1967, № 7, стр. 195).

№ 260. МАТРОС. «Медный Кит», 1919.

№ 261. НА БОЖНИЦЕ ТАБАКУ ОСЬМИНА. Впервые — «Знамя Труда», 9 (22) мая 1918; затем — «Медный Кит», 1919. В газете под названием «Республика».

№ 262. В ИЗБЕ ГАРМОНИКА: НАКИНУВ ПЛАЩ С ГИТАРОЙ… «Накинув илащ, с гитарой под полою» — начало популярного романса на слова гр. В. А. Соллогуба (1814–1882). «Вольга с Мамелфой старой» — Вольга, он же Волх (в) — один из «старших» богатырей русского эпоса; Мамелфа, Мемелфа или Амелфа, часто Тимофеевна — мать богатыря новгородского Василия Буслаева (см., напр., «Древние Российские Стихотворения» Кирши Данилова, № 10),

№ 263. УМУ — РЕСПУБЛИКА, А СЕРДЦУ — МАТЕРЬ-РУСЬ. «Медный Кит», 1919 (первая публикация?). Написано, судя по строчке «О, тысча девятьсот семнадцатый февраль», не позже конца 1917 г. Нами так и датировано. В этом замечательном стихотворении особенно сильно звучат мотивы Китежа. Представление о земном рае пришло, отчасти, и из старых лубочных картин. «Лубочная карта, известная под заглавием "Книга, глаголемая Козмография, переведена бысть с римского языка", представляет круглую равнину земли, омываемую со всех сторон рекою-океаном; на восточной стороне означен "остров Макарийский, первый под самым востоком солнца, близь блаженного рая; потому его так нарицают, что залетают в сий остров птицы райские Гомоюн и Финикс и благоухание износят чудное… тамо зимы нет"». (А.Н. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2, Москва, 1868, стр. 135). Преображенная мужицкая, христовская (хлыстовская) Русь у Клюева — то Белая Индия, то — пиршественные столы под дубом Ма/м/врийским. Преображенная Русь — и стан Авраамов под дубом Мамврийским, и Невидимый Град Китеж, цветущий Вечностью и Божественной Полнотой жизни, — и «райский крин благоухающий» — сад лилейный, — и райски преображенное Человечество, София, Мать Сыра-Земля — все это одновременно. В «Сказании о Невидимом Граде Китеже» Римского-Корсакова-Бельского:

А и сбудется небывалое:Красотою все изукрасится,Словно райский крин процветет ЗемляИ распустятся крины райские……Время кончилось — вечный миг настал…

А в хлыстовской и скопческой песне, записанной — по показаниям скопцов — в Соловецком монастыре (Кельсиев, 3, прилож., стр. 35, № 6), поется:

Аи, нуте-тка, други, порадейте-тка,Вы у Батюшки-сударя во зеленом саду!Сия милость Его Божья, благодать Его Святая,Уж и этой благодатью вы умейте повладать:А золоты коренья вы не стаптывайте,А серебряны веточки вы не обламывайте,А бумажные листочки вы не осыпывайте.А нуте-тка, други, порадейте-тка,И вы Батюшку-сударя поутешьте-тка,И нас многогрешных порадывайте.

№ 264. РЕВОЛЮЦИЯ. «Медный Кит», 1919: «В Русь сошла золотая Обида»: «Уже бо, братие, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала обида в силах Дажьбога внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синем море у Дону плещучи, упуди жирня времена. Усобица князем на поганыя погыбе…» (Слово о полку Игореве. Изд. Академии Наук СССР, «Литературн. Памятники», 1950, стр. 17). «Автор "Слова" говорит здесь об обиде всей Русской земли в целом… …Образ девы-обиды, лебеди-девушки, плещущей лебедиными крыльями — типично фольклорный» (там же, комментарии Д. С. Лихачева, стр. 418). Датируется нами 1917 годом, так как строка «Но луна, по прозванью Февраль» и связанные с нею — не могла быть написана позже конца 1917 г.

№ 265. Я — ПОСВЯЩЕННЫЙ ОТ НАРОДА. «Медный Кит», 1919. Валаам — монастырь на одноименном острове Ладожского озера.

№ 266. НИЛА СОРСКОГО ГЛАС. Преп. Нил Сорский (ум. 1508) — «постриженник Кириллова Монастыря… долго жил на Афоне, наблюдал тамошние и цареградские скиты и, вернувшись в отечество, на реке Соре в Белозерском краю основал первый скит в России. Скитское жительство — средняя форма подвижничества между общежитием и уединенным отшельничеством. Скит похож и на особняк своим тесным составом из двух-трех келий, редко больше, и на общежитие тем, что у братии пища, одежда, работы — все общее. Но существенная особенность скитского жития — в его духе и направлении…"Кто молится только устами, а об уме небрежет, тот молится воздуху: Бог уму внимает". Скитский подвиг — это умное или мысленное делание, сосредоточенная внутренняя работа духа над самим собой, состоящая в том, чтобы "умом блюсти сердце" от помыслов и страстей, извне навеваемых или возникающих из неупорядоченной природы человеческой. Лучшее оружие в борьбе с ними — мысленная, духовная молитва и безмолвие, постоянное наблюдение над своим умом». (В.О. Ключевский. Курс русской истории, часть II, переиздание, Госсоцэкгиз, Москва, 1937, стр. 299–300). Преп. Нил Сорский — основоположник русского старчества.

№ 267. МЕНЯ РАСПУТИНЫМ НАЗВАЛИ. «Медный Кит», 1919. «И не оберточный Романов» — самооправдание Клюева, бывшего в царской семье — и одновременно — в социалистических, революционных организациях, близко, судя по всему, знакомого и с Распутиным (см. вступ. статью). «Не случайно Клюева даже возили в Царское Село, где он читал свои стихи императрице и был принят благосклонно. Об этом сказано, между прочим, у самого Клюева, в "Четвертом Риме"…» (Вл. Орлов. Николай Клюев. «Литературная Россия», № 48, 25 ноября 1966, стр. 17). «Утихомирился Пегаске» — не опечатка и не описка Клюева, а упорное клюевское написание, да еще подтвержденное рифмой: «сказки».

№ 268. МЫ — РЖАНЫЕ, ТОЛОКОННЫЕ. Впервые — «Пламя», 1918, № 27, октябрь (7 ноября), под назв. «Владимиру Кириллову». См. об этом стихотворении во вступит, статье Б. Филиппова и во вступит, примечаниях к разделу «Красный рык». Владимир Дмитриевич Кириллов (1890–1943) — поэт, родившийся в крестьянской семье. Был матросом, участвовал в революционном движении. В печати выступил впервые в 1913. Член большевистской партии. Сначала — один из столпов «Пролеткульта», затем, с 1920 г. — один из руководящих членов «Кузницы». В 1937 г. арестован, как «кровавый пес империализма» и погиб где-то в лагерях НКВД. «Посмертно реабилитирован». А был он и председателем Всесоюзной ассоциации пролетарских писателей (ВАПП), и руководящим работником Коммунистической партии, и воевал за советскую власть… Кириллову, между прочим, принадлежит и «программное» стихотворение пролетарских писателей — «Мы»:

…Мы во власти мятежного, страстного хмеля;Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты»,Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля,Разрушим музеи, растопчем искусства цветы…

Стихи — конца 1917 года. (Вл. Кириллов. Стихотворения. ГИХЛ, Москва, 1958, стр. 41).

№ 269. ТВОЕ ПРОЗВИЩЕ — РУССКИЙ ГОРОД. См. примечания к разделу «Красный рык». "Марат, разыгранный по наслышке» — в 1919–1922 гг. на всех клубных и провинциальных сценах шла глупейшая пьеска «Марат — Друг Народа». Написал ее некий Антон Амнуэль, подписавший ее «Красный Петроград, май 1919» (опубликована в журнальчике Пролеткульта «Грядущее», как раз в том же № 5–6, 1919, где и напечатан «Красный Конь» Клюева). Но пьеса — в ее первоначальной редакции — была написана и разыгрывалась еще в 1918 г.

№ 270. ПРОСНУТЬСЯ С ПЕРЕРЕЗАННОЙ ВЕНОЙ. «Приведет Алисафия Змея» — мотив из духовного стиха «О спасении Елисафии Арахлинской царевны» Егорием Храбрым. Царевна Е/А/лисафия, обреченная на съедение Змеем, спасена св. Георгием Победоносцем (см., напр., «Русь Страждущая. Стихи народные о любви и скорби. Венец многоцветный», Е.А. Ляцкого, Стокгольм, 1920, стр. 103–110).

№ 272. РЕСПУБЛИКА. Впервые — «Пламя», 1918, № 29, 17 октября, стр. 5. «Керженец в городском обноске» — характерный образ Руси тех лет. Река Керженец в Заволжье, в Семеновском уезде — центр древлего благочестия, скитов староверья. Неподалеку и озеро Светлояр — местонахождение легендарного Китежа.

№ 274. НЕЗАБУДКИ В ЛЯЗГАЮЩЕЙ СЛЕСАРНОЙ. Впервые — «Пламя», 1919, № 37, 19 января, стр. 7. Марсово Поле — см. примеч. К стих. № 256.

№ 278. НА УЩЕРБЕ КРАСНЫЕ ДНИ. Григорий Новых — Григорий Распутин. См. во вступит, статье. Опять мотивы революции переплетаются с хлыстовством, распутинщиной и былевыми крестьянскими мотивами. И основной лейтмотив — переход революции в дни «серные геенские». Мотив — общий для «скифов» (см., напр., лево-эсеровский журнал под ред. М. Спиридоновой — «Наш Путь», особенно №№ 1 и 2 за 1917 г. — статьи о «спасении революции»), для близкого к «скифам» А. Блока: «Большевизма и революции нет ни в Москве, ни в Петербурге. Большевизм — настоящий, русский, набожный — где-то в глуби России, может быть в деревне»; новый — неосуществленный — сборник стихов Блок предполагал озаглавить «Черный день»… (См. статью «Александр Блок» Вл. Орлова, в кн. Ал. Блок. Стихотворения. — Поэмы. — Театр. Редакция Вл. Орлова, ГИХЛ, Ленинград, 1936, стр. 43–44).

№ 279. ЕСТЬ В ЛЕНИНЕ КЕРЖЕНСКИЙ ДУХ. Впервые — «Знамя Труда», журн., 1918, № 1, стр. 15; затем — «Медный Кит», 1919. О стихах Клюева, посвященных Ленину, много писал, когда они вышли отдельной книжкой, Г. Лелевич. Он прямо утверждал, что клюевский «Ленин» — кулацкий Ленин, и с революцией Клюеву не по пути (рецензия: Н. Клюев. Ленин. «Печать и Революция», 1924, № 2; статья: Окулаченный Ленин, в кн. «На литературном посту», изд. «Октябрь», Тверь, 1924; отдельные замечания в кн. «Литературный стиль военного коммунизма», 1928). Троцкий говорил, как уже сказано раньше, что у Клюева не поймешь — Ленин это — или Анти-Ленин?

№ 281. СМОЛЬНЫЙ, — В КОЖАНОЙ КУРТКЕ. В «Ленине», 1924, разночтение:

Стих 24. Над пучиной столетий грозовый маяк.

Гороховая 2 — дом ЧК-ГПУ-НКВД в Петрограде-Ленинграде.

«Урицкого труп» — первый председатель ЧК Урицкий был убит в 1918 г. членом партии социалистов-революционеров — поэтом Леонидом Каннегиссером.

№ 286. ОКТЯБРЬ — МЕСЯЦ ПРОСИНИ, ЛИСТОПАДА. В «Ленине», 1924, разночтение:

Стих 16. Как сомовья икра, как песцовый выжлец!

№ 287. ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ. В «Ленине», 1924, без названия — и совсем в иной редакции:

Я построил воздушный корабль,Где на парусе Огненный лик.Слышу гомон отлетных цапль,Лебединый, хрустальный крик.По кошачьи белый медведь,Слюня лапу, моет скулу…Самоедская рдяная медьНебывалую трубит хвалу.Я под Смольным стихами трубил,Где горящий, как сполох, солдатПулеметным пшеном прикормилОслепительных гаг и утят.Там ночной звероловный костер,Как в тайге, озарял часовых…Отзвенел ягелевый узор,Глубь строки и капель запятых.Только с паруса Ленина ликПутеводно в межстрочья глядит,Где взыграл, как зарница, на мигПеснобрюхий лазоревый кит.

Строфа с Демьяном Бедным (предпоследняя) исключена вовсе, а остальные искажены до неузнаваемости цензурой (или автором — под давлением цензуры). «С книжной выручки Бедный Демьян подавился кумачным хи-хи» — уже в те годы началось чудовищное массовое производство стихов, плакатов, брошюр, фельетонов в стихах, басен и песен — и чудовищное обогащение Демьяна Бедного. 30 августа 1918 эсерка Дора Каплан стреляла в Ленина, а уже 7 сентября 1918 Демьян Бедный писал на разудалый мотив: «Мы раны нашего вождя слезами ярости омоем» (Демьян Бедный. Избр. произведения. Больш. серия «Библиотеки Поэта», изд. «Совет. Писатель», Ленинград, 1951, стр. 94).

№ 288. ПОСОЛ ОТ МЕДВЕДЯ. В «Ленине», 1924, название снято.

№ 289. МЕДНЫЙ КИТ. В одноименной книге Клюева, может быть, первая публикация этой небольшой поэмы. Арахлин-град — апокрифический град-царство, который Господь покарал за грехи, послав на него дракона-Змея, пожиравшего девиц. Очередную жертву — Алисафию-царевну — спас Егорий Храбрый (св. Георгий Победоносец). Дивеево — женский монастырь, основанный преп. Серафимом Саровским неподалеку от Саровской обители, в Темниковском уезде Костромской губернии, у северных ее границ с губернией Нижегородской. Чапыгин, Алексей Павлович (1870–1937), родившийся в Каргопольском уезде Олонецкой губернии, превосходный прозаик («Белый скит», «Разин Степан», «Гулящие люди», и т. д.), — земляк Клюева, одно время близкий к «Скифам». «Инония» — «скифская» программная поэма Есенина (1918):

Языком вылижу на иконах яЛики мучеников и святых.Обещаю вам град Инонию,Где живет божество живых!Плачь и рыдай, Московия!..

Кострома — и название города, и русско-славянское божество смерти и зимы: Кострому жгут — в виде снопа — или топят в реке, озере, пруде — в Иванову ночь

Моя вольность (примечание автора).