Ну, ушли они, стало быть. И как в воду канули. Искали их. Да тут чего найдешь, когда они за Мамын учихвостили. Золото, грит, там страшное нашли. Ну, видно, и настигла их там доля.
Года через два один якут (тут из ближней стойбы) охотился на Мамыне с сынишкой своим и наткнулся на шурфы. А в шурфах-то человеческие косточки и лотки… Хунхузы их, видно, оттяпали. Так и осталась там жила неразработанной. И теперь, ежели на нее натакаться…
— А где же этот якут сейчас?
— В том-то и штука вся, что он помер, да и сыну своему наказывал: мол, Страшное Место и ото всех ты его утаи. А сын помнит… Они, якуты, тайгу, брат, как свои пять пальцев знают…
— А можно теперь этого самого сына найти?
— Почему нельзя? Конечно, можно! Только не уговорить.
— Уговорим.
— Итак, товарищи, программу разведок можно считать в основном установленной.
Цетлин вопрошающе взглянул на собравшихся. Все закивали головами.
— Первая экспедиция под руководством Кузьмина едет в верховья бассейна Тыгды.
Вторая экспедиция во главе с техником Козловым направляется в верховье Яблонового становика по реке Норе к ключу Уштым…
А относительно Мамына мы решим в ближайшее время. Больше никто не имеет сказать? Заседание считаю закрытым.
В амбаре буянил фельдшер Рыбников. Он вчера выпил весь находящийся в амбулатории спирт и сломал две клизмы. Цетлин велел его арестовать.
На нарты грузили буры и припасы. Впрягали оленей. Падал крупный, редкий снег. Разведывательная партия была в полном сборе.
— С золотом ждите!
— Первая подвода двинулась!
— Едем!
Всклубился снег. Нарты скользнули и вырвались из груды бараков на ровный белый наст опрокинувшейся равнины.
— До свидания!
Нарты курлыкали, как журавли.
…Прииска удалялись с удивительной быстротой. Как это у Джека Лондона:
— Эгг-ей!..
Белая равнина покачивается седыми залысинами.
И человечий оплешивел мир…
А здесь свежесть, свежесть!
Тайга долго тянулась темной отвесной стеной и потом внезапно оборвалась у крутых берегов закованной в льды Селемджи. Все необозримое пространство обрушилось на нас бледно-голубым куполом неба, заполненным тишиной. Только иногда громко, как пистолетные выстрелы, лопались льдины. Нарты накренились набок от быстрого хода, и пассажиры все время хватались за поручни.
Вожак соскочил и побежал рядом с оленьим поездом. Он поравнялся с нами. Его возбужденное лицо плясало в воздухе ярким, почти красным пятном.
— Хотите, зажварю как следует?.. Если в удовольствие…
— Вали!
Берега Селемджи будто подпрыгнули и пустились галопом обратно. Снег шипел под полозьями нарт. Небо летело навстречу невообразимой пустотой и пушистыми хлопьями облаков. Воздух рвался обезумевшим стальным холодом, забивал в глаза и нестерпимо палил лица. Панорама плыла кругом и менялась, как в кинематографе. С каждой минутой увеличивалась быстрота. Тела, укутанные в овчинные тулупы и саджоевы дохи, нервно и боязливо вздрагивали от холода.
— Довольно! — не выдержал техник, но в свисте проносящегося мимо воздуха его голос прозвучал слабо, не достигнув вожаков.
Только спустя полчаса гонка затихла, и мы снова пошли ровным, размеренным бегом.
Причудливыми изгибами — «узлами» — шла Селемджа. Типичная таежная речка! Одинокие сосны, мелкий березняк и гальки бесчисленных «кос», обнаженные злыми, неукротимыми ветрами.
Вдалеке маячили синие контуры предгорья Яблонового хребта.
Техник философствовал вслух:
— Не правда ли… Есть в здешних ночах что-то такое, как бы это выразить, таинственное, поглощающее и, нужно признаться, даже страшное… Будто каждая звезда следит за твоими движениями и… подстерегает. Честное слово!
Обратите внимание — экий звездный колпак опрокинулся на нас, и из-под него уже не ускользнешь. Любопытно! Днем бегаешь, шумишь и ничего не замечаешь… А ночь вот нахлынет и сразу берет тебя в лапы. Сам себе пигмеем кажешься… Нет, вы обратите внимание — ведь всё это — миры, миры…
Техник широко развел рукой, как бы стараясь продолжить грандиозность и неотразимость своих впечатлений.
А ночь действительно глядела на нас в упор зеленоватыми, бесстрастными глазами. Она сдержанно дышала, склонившись над землей. Все мы чувствовали это дыхание. Созвездия мерцали чуждо и в то же время непередаваемо знакомо. От тишины, от величавого спокойствия таежной ночи кровь сладко и томительно тяжелела.
…Норский Склад — первое и последнее русское селение на нашем пути — вынырнул из мглы желтой кинолентой огней. Хором, как будто сговорившись, залаяли собаки. Пахнуло дымом.
Мы возле железной печки, источающей долгожданное тепло. Сковорода шипит, обжигаясь о кроваво-красные, вспыхивающие языками огня угли. Бесценный стеклярус!..
Синими струйками восходит к потолку махорка. Мы разговариваем медленно и неохотно. Нас охватывает прекрасная, одуряющая истома.
— Спать!..
Наскоро едим пахучую жирную медвежатину и валимся в постели. На еще не остывшей сковородке урчит и вскипает сало. К большому удовольствию к нему присоединяется и домоседское мурлыкание кошки.
— Спать… спать…
Я проснулся с первыми, бледными, тонкими лучами, проникнувшими сквозь обледенелые окна.
На божнице по темному лицу Спаса полз рыжий жирный таракан.
Мне невольно пришло в голову: как они здесь выживают — тараканы и… иконы?..
В сенях послышались тяжелые шаги хозяина. Он вошел.