Олений поезд сменил собачий. Мы взрезали якутскими ножами застывшие банки консервов и разогревали их над костром.
Кожа на деснах почернела от частого употребления спирта и слазила тонкими скатывающимися лоскутками.
Всё чаще и чаще приходилось ночевать под открытым небом. Мы залезали в оленьи мешки и, охваченные терпким густым сном, громко бредили.
Утром, когда неосторожно высунешься из мешка — мороз обжигает лицо, как выплеснутый из ушата кипяток.
Упряжные собаки похожи на волков. Ночью у них глаза горят неприятным холодным светом. Иногда они отвечают на вой своих свободных родичей.
Яблоновый хребет становится ближе. Он бесстрастно вздымается зубчатой, волшебной стеной, уверенный в своей недосягаемости.
Но ничего! Легенды покоряются. Вперед!
Техник щурил добрые близорукие глаза и раскладывал на заиндевевшей оленьей шкуре приборы. Он стряхнул в руку блестящую тонкую льдину с пенсне и громко выругался:
— Возмутительно! Ободок жжет переносицу! Представьте, такое ощущение, будто кто вонзает вам в голову иглу.
В самом деле, металлическая зацепка пенсне раскалилась под дыханием мороза. Термометр уныло остановился на 50º.
Техник со злобой посмотрел на безукоризненно чистое, пустынное небо и погрозил кулаком:
— Черт возьми, какое похвальное бесстрастие!.. Помните? — он несколько смягчил тон. — Как это у Сельвинского:
Впрочем, какая тут к черту Голландия! Голландии, как же, держи карман шире! Там и домики, и фру Норвельде, и масляное море. А здесь — жуть. Мне холодно — слышите вы? Мне холодно, черт возьми!
И техник начал исполнять на снегу фантастический танец, смешно размахивая руками и приговаривая при каждом прыжке:
— Движения, как можно больше движения!
Собаки зевали, показывая яркие, сочные языки, и тихо шевелили снежный пух пышными хвостами.
Подошел «вожак» Брутцкий. Он тяжело колыхнул заледеневшим комком своей бороды:
— Што, мороза берет?
— Берет, берет! — не переставая на ходу плясать, крикнул техник.
Брутцкий убежденно кивнул головой:
— Он возьмет. — И пошел вслед за описывавшим невероятные круги техником.
— Так как же, Михайло Григорьич? Шурф начинать будем?
— Будем, будем, милый. В том месте, где я вам указал.
— Возле сосенки, стало быть?
— У сосенки, — дробно выбивал чечетку техник.
— Не выйдет там ничего, Михайло Григорьич. Только занапрасно людей морить.
Техник остановился и подскочил к Брутцкому:
— Как, братец ты мой, не выйдет? Вы у меня уж, пожалуйста, того, без этаких аксиом. Н-да! Не выйдет? А съемка сделана? Сделана. Все признаки налицо? Налицо. Тут, брат, научное обоснование, а ты — «не выйдет». Почему не выйдет? Нет, ты скажи, почему не выйдет?
Брутцкий хмуро повернул голову:
— Камень не тот.
Техник печально засмеялся:
— Камень, кварцевая порода… и без возражений! На том месте, где я указал, на том месте…
Огонь лизал мерзлую землю. Возле глубокой ямы шурфа рос черный валун выброшенной почвы. Вслед за огнем шла артель рабочих, кирками и лопатами отвоевывая у вечной мерзлоты вершок за вершком грунта. С лотков брали пробы.
Золото первым обнаружил приискатель Катовщиков. Оно вздрогнуло на дне его лотка тусклым желтоватым светом.
— Золото!
Техник просветлел от удовольствия:
— Что, видали? Видал, Брутцкий? Нет, братец, признайся, великая вещь наука. Верно? А ты — «камень»!
…Порода оказалась довольно богатой золотом, но Брутцкий оставался явно недовольным результатами:
— Для здешних краев, можно сказать, ничтожное золото… А вот я заприметил, Михайло Григорьич, другое место. То будет почище, пожалуй.
Брутцкий повел техника показывать облюбованную площадь. Когда вернулись, техник пожимал плечами:
— Как хотите, не могу, не могу! Самое обыкновенное место… Уклон… И всего скорее пустота!
— Нет, уж поверьте моему слову, — вмешался Катовщиков, — сделайте шурф. У Брутцкого насчет этого талант есть. Сквозь землю видит.
Старые лохматые приискатели бросились уговаривать техника скопом. Тот не выдержал и махнул рукой:
— Давайте, не возражаю!
Задымился второй шурф. Застучали лопаты. И когда дошли до породы, сразу в нескольких лотках весело заблестели золотые песчинки.
— Очень рад, очень рад, коллега, — тряс техник крючковатую руку Брутцкого. — Не ожидал.
Приискатели запели песню.
Мы оставили за собой два темных пятна шурфов и двинулись дальше по руслу Норы. На вторые сутки совершенно неожиданно наткнулись на якутское селение. Нас вышли встречать женщины и дети. На вопрос, почему на стойбе нет мужчин, нам ответили, что все охотники ушли по следам тигра. Обнаглевший хищник освежевал оленя и ушел в сопки.
Если якуты, кочующие по реке Селемдже, живут бедно и грязно, то условия жизни норских якутов совершенно невыносимы. Голод — естественное явление здесь. Нет хлеба. Одежда сшита исключительно из звериных шкур. Норские якуты наиболее отдалены от культурных центров.