Пепел и роса - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

4

Курьерский поезд прибыл по расписанию, без пяти девять утра. Морозный воздух на несколько секунд прервал дыхание, но тут же обрушился гомоном встречающих, служащих Императорской железной дороги, рестораторов, прочей публики. Я как-то уверилась в том, что приглашение родственника предполагает встречу, поэтому долго прождала на пустеющем перроне, прежде чем согласилась на уже почти безнадежное приставание носильщика. Извозчик с сомнением оглядел меня после озвучивания адреса на Басманной улице, но отвез. Новое матине оказалось не таким уж и теплым, или просто морозы в Москве зарядили сильнее обычного, но я окоченела, пока добралась до дома губернатора столицы. Там меня встретили по одежке, настороженно, но после того, как я подала свою визитную карточку, челядь забегала сильнее прежнего — оказалось, что лакей, отправленный к поезду, перепутал вагоны и теперь гнев сурового губернатора каждый перекидывал на другого. Наконец мои пожитки уволокли в глубины дома, а саму проводили в зал ожидания, где толпилось множество чиновников самого разного ранга, сияющих наградами и лопающихся от собственного пафоса. Лишь один скромного вида клерк с большой коробкой в руках догадался уступить мне место на диванчике и помочь раздеться.

— Гершелев, Дмитрий Константинович, — поклонился он. — Помощник секретаря кадрового департамента.

— Татищева, Ксения Александровна. — чуть наклонила голову я.

Вокруг нас со смешками и едкими шутками обсуждали, как после подарочного рождественского гуся почти полностью слегла с вульгарным несварением желудка администрация кадрового департамента, и остался от них невредимым только один младший коллежский секретарь, который и был тем самым вежливым юношей. Юношей с тонким лицом, изящными ладонями, просветленным взглядом и румянцем на скулах. Праздничная открытка, а не российский чиновник, если бы не одно «но» — цепочка на часах с маленьким брелоком, который так хорошо мне запомнился еще с первого февраля.

Сразу стало как-то слишком жарко, слишком громко, а время потянулось слишком медленно. Судя по большим настенным часам, тикало именно там. А может и в этой здоровой коробке… И что теперь? Бежать? Кричать? И то и другое — крайне непродуктивно. Если все совсем плохо, то в нескольких сантиметрах от меня бомба, способная разнести на микрофрагменты всех посетителей и половину прислуги. Если совсем удачно рванет — то и верхние этажи рухнут. У меня даже сглотнуть не получилось. В этот раз я вряд ли смогу рассчитывать на спину Фохта и провал во времени. Не то расстояние, не та геометрия, не то везение.

— Жарко сегодня как… — просипела я. — Не сочтите за труд, пусть принесут воды.

Юноша все так же безмятежно улыбнулся, бережно поставил коробку на угол журнального столика и вышел. А может сейчас? Ведь каждый из этих павлинов поверит мне с полуслова, а поверив, без паники, осторожно и тихо пойдет к выходу. Без суеты, без криков, которые так «любит» нестабильная взрывчатка…

— Возьмите, Ваше Сиятельство. — он вернулся, держа стакан воды.

Мне пришлось кончиком языка его придержать, чтобы слишком громко не стучал о зубы.

— Благодарю Вас.

Медленно течет время. А граф Татищев Бог знает где — прием пока не начался и аудитория, все увеличиваясь в количестве, начинает переживать. Но есть и на нашей улице праздник — расслышав титул, близлежащие фанаты губернатора уже более плотоядно устремляются ко мне и начинают рассказывать, как хорошо они знали моего покойного супруга. Вот послушать — так он прожил лет пятьдесят крайне насыщенной общественной жизни, ведь успевал погостить одновременно в разных именьях, покачаться на стольких коленях, перецеловать столько дочурок… Я киваю, слушаю, улыбаюсь-улыбаюсь-улыбаюсь…

Наконец створки заветных дверей открываются и донельзя чопорный (куда до него Лугову) секретарь сообщает о начале аудиенции. Это последний шанс.

— Господа, — я умоляюще оглядываю эти лица — морщинистые и пока еще хранящие гладкость, тусклые и маслянистые глаза, жиденькие прядки и напомаженные кудри, ордена, погоны, усы, бороды. — позвольте, я только обниму papa.

И пока ни один не успел возразить, поднимаюсь и опираюсь на руку Гершелева. Почти естественно получилось чуть качнуться и ухватиться за надежное мужское предплечье — коробку он пока не взял.

— Что-то душно здесь. — и мягко потянула его в недра приемной.

Вот это кабинет. Всем кабинетам кабинет. С половину моего строительного участка.

— Папенька! — Возопила я почти от двери. Тот удивленно пошевелил бровями и начал подниматься на столом. Я же сложной дугой рванула к нему, продолжая держаться за локоть ошалевшего революционера. Мы чуть задели стол секретаря, за что я многословно извинилась, а после продолжила свой путь. И почти у самого стола изумленного родственника произошли два события — мне удалось опустить на затылок спутника пресс-папье, подобранное на секретарском столе, а а у него сорвался маневр извлечения чего-то из-за пазухи. Господин Гершелев на миг замер, повернул ко мне лицо и тут я ударила его еще раз в лоб. Точнее метила в лоб, попала в надбровную дугу, кровищи столько… И так медленно он падал…

— Что это значит, сударыня? — В тишине родственник выглядел не очень приветливым.

Ну я же могла ошибиться. И что тогда? Притворюсь истеричкой, здесь это помогает.

Секретарь у свекра оказался порасторопнее — он перевернул тело юноши, достал небольшой револьвер из внутреннего кармана и многозначительно уставился на шефа.

— Там, — сипло прошептала я, — на столике коробка. Этот принес. Тикает.

Все-таки скорость мышления у Татищева старшего куда выше, чем у моего покойного мужа, потому что решения он выдавал со скоростью звука.

— Это — унести, позвать Тюхтяева, пусть полюбуется. Остальных — всех сюда вместе, с коробки глаз не спускать и аккуратно унести на задний двор, в колодец.

Откуда-то появились два невзрачных молодца, которые тихо скользнули в эпицентр гомона, еще пара таких же небрежно поволокла тело моей жертвы.

Поцеловал меня в лоб, впервые обняв и подтолкнул к боковой двери.

— Графиню проводить в комнату, пусть отдохнет…

План был толковым, и наверняка бы сработал — взрыв в узком колодце можно было бы даже списать на аварию водопровода, как хотел губернатор, но все получилось иначе.

Я послушно следовала за слугой в парадной ливрее, когда в глубине дома раздался глухой хлопок, но за общей суетой это заметили не все и не сразу. Сюрреализм какой-то.

А граф-то силен — час невозмутимо улыбался, принимал поздравления, раздавал сувениры пришедшим гостям, пока наконец к полудню не спровадили последних гостей и не закрыли двери особняка.

Дом наводнился серыми мундирами, людьми с нехорошим взглядом, вспышками фотоаппаратов.

— Ксения Александровна, могу я войти? — он не дождался ответа и прошел в комнату, где я не отводила взгляд от люстры с дикими завитками ковки.

— Как ты? Держишься? — он помедлил и сел рядом на кушетку. — Там с тобой поговорить хотят. Не бойся, говори, как есть.

— Нет, Николай Владимирович, нельзя как есть. — прошептала я. — у него цепочка как у госпожи Чернышовой. Я по ней и догадалась. А если про цепочку расскажу, то и про Наталью Осиповну придется. У Вас проблемы начнутся.

— Ну раз не хочешь про госпожу Чернышову вспоминать, тогда про чутье скажи. Что интуиция у тебя хорошая. — вывернулся родственник.

— Хорошо. Только не уходите, ладно? — полагаю, что я впала в какой-то ступор, потому что чувств не было вовсе. Адреналиновый всплеск выжег все. И даже тех теней было жаль, но как-то без эмоционально…

— Конечно, девочка.

— Я тут вам всем подарки привезла. — столь же тускло продолжала я. — а меня не встретили. Так и пришлось на извозчике. А потом не пускали…

— Ты уже все сегодня подарила. И не только мне. — он отошел к окну и долго смотрел на снег.

— А как иначе-то? — я помолчала. — А те господа… Они оба…?

— Один. Понял, что донести не успеют и в сейф закинул, а дверь спиной прижал. Сейф покорежило, и краем Желторотова. — он и впрямь расстроен. Раньше я бы сказала, что до посторонних ему дела вовсе нет.

— Герой. — вяло произношу я.

— Да ты и сама… — он хотел что-то еще сказать, но на пороге нарисовался невысокого роста круглолицый толстячок лет сорока пяти, с аккуратной в палец длиной темно рыжей курчавой бородой, глубоко посаженными глазами под прямыми в черточку бровями, носом картошкой и огромными чуть оттопыренными сверху ушами. Уютный, плюшевый, пока глаза на меня не поднял. А я еще Фохта за это упрекала. Этот промораживает еще три метра вглубь, хотя и цвет-то у них теплый, темно-янтарный.

— Познакомите, Николай Владимирович? — он устроился в кресле, словно это его собственный дом, достал бумаги, крикнул, чтобы подали чаю, бутербродов, пододвинул стул. — Присаживайтесь, барышня.

— Ее сиятельство графиня Ксения Александровна Татищева. — чуть более чопорно, чем надо, произнес губернатор Москвы. — имею честь представить Вам, моя дорогая, статского советника Михаила Борисовича Тюхтяева.

— Да, сударыня, задали Вы нам сегодня хлопот. — уставился на меня вышеозначенный господин. И тон этот показушно-шутливый, и взгляд придирчивый, и беспардонность — решительно все меня раздражало.

— Я ли? — это он вообще к чему?

— Ну не Вы… Если б не Ваша реакция — хлопот было бы куда больше. — рассмеялся гость, но присоединяться к нему не хотелось. — Рассказывайте.

— Что рассказывать? — по вступительному слову графа я не поняла, насколько он доверяет этому человеку. Так что будем как с чужим. — Я потеряла своего супруга позапрошлой осенью и Его Сиятельство был столь добр и милостив ко мне, что позволил уединиться в его петербургском доме. В этом году приличия уже дозволяют отплатить за доброту, и я решила поздравить своих близких с праздниками. Вчера я выехала в Москву.

— Курьерским? — уточнил мой собеседник.

— Который приходит в 9 утра. — да не помню я, как он называется. — На перроне меня должны были встретить, но слуга что-то перепутал, так что пришлось взять извозчика и приехать самой. Прислуга здесь меня не знает, поэтому все засуетились, и почему-то привели в приемную господина губернатора. Там господин этот — забыла фамилию — уступил мне место. Все еще смеялись, что он один из всего департамента сумел из уборной выбраться. Простите, так и говорили, я еще удивилась, как это его угораздило. — Господи, что я несу! Но марку глупышки надо уметь держать. — Когда у нас дома горячка была, всех свалила без разбора. А потом коробка эта тикает. Часы же дарить — плохая примета. Мне и подумалось, что нечисто что-то с этим милым юношей.

— Графиня мудра не по годам — захихикал сыщик.

— У нас в семье дураков нет. — парировала я, а губернатор только переглянулся с гостем.

— И что дальше?

— В приемной было очень много людей. Если бы я оказалась права, то любая тревога могла привести к трагедии. Если бы я ошиблась — к неловкости.

— Ну да, дураков у вас в семье нет. — хихикнул Тюхтяев.

— Нет. — с металлом в голосе повторила я. — Поэтому я попросила этих милых господ пропустить меня к papa первой и предупредить его. Они все оказались так любезны, что пошли мне навстречу. А у меня от волнения закружилась голова и пришлось опереться на его руку. Он тоже был так любезен, что проводил меня к графу.

— И там?

— И там я случайно споткнулась о стол секретаря губернатора — не помню, как его зовут, а потом…

— Да-да, что потом? — с самым живейшим интересом спросил он.

— А потом господин младший коллежский секретарь поскользнулся и упал. — вот тут бы не очень конкретизировать.

— Прямо так сам и упал? — развеселился сыщик.

— Да. Меня немного покачивало от волнения, а он тоже раскачался и упал. — и ведь почти правда.

— На пресс-папье секретаря Закоржецкого?

— Да, так вот вышло. А пресс-папье упало со стола, когда я его задела. И этот господин неудачно упал.

— Оба раза? — прямо развлекается.

— У пресс-папье такая форма. Геометрически сложная. — с нажимом произнесла я. — При этом присутствовали губернатор и господин Закоржецкий, полагаю, они могут подтвердить мои слова.

— Ладно. Жаль, что раньше мы не были представлены — с Вами так интересно, графиня. — он отсмеялся и словно переключился в рабочий режим. — Встречались ли Вы раньше с господином Гершелевым?

— Полагаю, что нет.

— Странный ответ, Ксения Александровна.

— Я врать Вам я не хочу, но сегодня могла встретиться с несколькими сотнями человек — в поезде, на вокзале, в приемной. Ни одного из них я не знаю, но точно так же мы могли пересекаться раньше. Так что я с этим господином впервые разговаривала именно здесь.

— Хм… — он что-то записал в блокноте. — О чем говорили?

— Он представился мне, когда освободил место. Я попросила принести воды. Потом я обратилась ко всем насчет разрешения пройти к господину губернатору. Все.

— Но Вы же много общались в приемной. — видимо меня опрашивают не первой.

— Да, когда всем стало известно, что я не случайная визитерша, а родственница Николая Владимировича, почти все гости вдруг вспомнили о долгой и яркой истории знакомства с моим покойным супругом. Каждому хотелось высказаться, а я, как положено, внимательно выслушивала.

— А что было потом?

— Николай Владимирович, видя мое расстройство падением гостя и волнение от этой коробки, отправил меня сюда. Отдыхать. А потом Вы пришли.

— Ну, Михаил Борисович, графиня и так натерпелась сегодня, хватит ее пытать. — вмешался граф.

— Хорошо, Ваше Превосходительство. Так-то все уже ясно. — Он с сожалением посмотрел на недоеденные бутерброды, прихватил один. — Честь имею кланяться. А с семьей Вам определенно повезло.

— Да, Михаил Борисович. — синхронно огласились мы с графом.

За сыщиком закрылась дверь и в доме наступила тишина.

— Что теперь будет? — осторожно полюбопытствовала я у хозяина дома.

— С кем? — он думал о чем-то своем.

— С этим… человеком. — Я теперь наконец-то включила мозг и поняла, что стала ему личным врагом, которого он в живых не оставит. И зная имя, найдет даже в моем клеверном домике. Обидно-то как, ведь только-только обжилась.

— Не переживай. Его в тюрьме сгноят. Да и… — в дверь постучали и дождавшись разрешения войти, лакей что-то передал шефу. — Вот даже как…

Я вопросительно смотрела.

— Помер наш бомбист.

— Как?! — это я, что же, человека убила?

— Не твоя вина, разговорить его пытались. Перестарались чуток. — Без особого сожаления проговорил губернатор.

— А со мной что? — даже если не убила, то всяко напала… Со времен Катусова что-то мне не везет в этом отношении — всегда находятся свидетели и всегда доходит до полиции.

— Ордена — уж извини — дать не смогу. Скорее всего об этом происшествии вообще не узнают посторонние. И ты никому не рассказывай. А пока пойдем почаевничаем. Ее сиятельство с детьми уже ждут.

— Мне бы переодеться… — я только сейчас поняла, что на мне все то же дорожное платье из черного крепа с атласной оторочкой, да еще расцвеченное бисеринками крови покойника.

* * *

Откуда-то появилась горничная, которая с трудом удерживалась от разговоров — прислуга всегда все видит и все знает, так что я вызывала у нее живейший интерес. Меня причесали — вот это удовольствие, когда дефекты в прическе исправляет кто-то другой, а ты только капризничаешь… Нарядили в ежевичного цвета платье с черными бархатными вставками и выпустили в народ.

Дети за год подросли и Наташенька уже пыталась выглядеть серьезной дамой. Правда чопорность снесло сразу, как только появилась коробка с зайчихой в вечернем платье. Алеша порадовался костюму русского витязя, а когда из коробки достали щит и меч, стал абсолютно счастлив и погнался за ордой куда-то вглубь дворца.

— Завтра вечером мы даем небольшой прием-маскарад. — полуофициально произнесла хозяйка дома. Мы переглянулись с графом: я взирала с ужасом, а он расслабленно. Действительно, в доме взрыв, два трупа, но праздник будет. — Было бы очень мило, если бы Вы присоединились к этому скромному развлечению.

Да, самое то.

— Но будет ли это приличным? — как еще спросить, много ли вы пили с утра, братцы.

— Даже траур по Императору уже завершился. Полагаю, никто не упрекнет тебя в легкомыслии, если более года твое вдовство могло быть примером для любой жены с куда большим семейным опытом. — рассудительно произнес свекор. — С лошадью вон даже меня удивила. Лазоркин нрав — не для каждого, а у тебя она, говорят, расцвела, помолодела.

— Да, очаровательная кобыла. Я даже иногда выезжаю на ней. — я разулыбалась без напряжения. Мы пока даже собаку заводить не стали.

— Лазорка? — переспросила Ольга Александровна. — Это та твоя старая кобылка? Она разве жива еще?

— Полагаю, Ольга Александровна, с ее характером она любого сама переживет. — рассмеялась я.

Разговор постепенно переставал быть натужным, и пусть не превращался в задушевную беседу, но вполне мог считаться непринужденной болтовней. Меня вежливо расспросили о доме и посетовали на скорый переезд. Согласились, что сложно подобрать хорошую прислугу. Ужаснулись, как я обхожусь одной Евдокией и Мефодием. Про суеверия усадебной прислуги я рассказывать не стала, так как сегодня сама увидела два лишних тому подтверждения. Может потому и романов у меня нет, что я смерть мужикам несу? И лишь Фрол, бедняжка, выдерживал все.

* * *

Перед завершением трапезы я передала подарки старшим родственникам. В этот раз я схитрила, и запаслась всяким еще в две тысячи пятнадцатом. Раз уж не обязательно стало беречь тонкую канву истории, то гульнула я хорошо.

Для подарков графу и Фролу, а еще себе для разных нужд, прикупила с десяток перьевых ручек. Красивых и простых. Самую пафосную, черную под мрамор, со шноркельным механизмом заправки и иридиевым пером вручила хозяину дома. Показала, как ею пользоваться и отговорилась, что приобрела по случаю на рынке у изобретателя, которого более не встречала. Глядишь, на год-другой точно хватит. А там пусть сам находит производителя, делает реплики и штампует. Мужик он не глупый, выгоду не упустит. Неожиданно он заинтересовался новой игрушкой, залил чернила и вертел всячески — руки оставались чистыми. Полюбил.

Графине подарок выбрать было куда сложнее. Все, чем можно порадовать мою современницу либо многокаратно (и здешние мастера умеют делать куда лучше), либо завязано на современные технологии. Поэтому пришлось напрячь воображение и в итоге я нашла комплект удивительных щеточек для ногтей, где одной стороной пилки сначала чуть стачиваются шероховатости ногтевой пластины, а второй стороной полируется до перламутрового масляного блеска. С десяток оставила дома, а парочку преподнесла родственнице и тут же продемонстрировала. Та лицо сдержала, но скорость эффекта ее явно потрясла. Мне вот тоже интересно, что за химикат туда добавлен, что все так бодро получается.

Посиделки быстро свернули, так как каждый ринулся в свои апартаменты играть новым приобретением. Мне же пришлось ломать голову над нарядом. Начнем с того, что любой бал — подлинная катастрофа для меня. Несколько лет бальных танцев в далеком отрочестве оставили смутные воспоминания о вальсе, па-де-грас, па-де-труа. Но все это были занятия в студии, без обкатки на живых кавалерах. А о фигурах танцев 1895 года я вообще представления не имею.

Хотя есть шанс, что меня не пригласит никто. И я просто посижу в уголке, посплю под елкой. Но даже под елку нужно заползать в костюме, и тут мой скромный дорожный гардероб отказывается от продолжения банкета. Насколько я помню прошлые годы, между Рождеством и Новым годом модные магазины особенно не работают. Только если нехристианские…

Для утренней поездки в город мне выделили гербовую карету и графиню в попутчики. Как и ожидалось, лавки с карнавальными костюмами не порадовали. Бал не был тематическим и я на всякий случай держала про запас костюм мумии.

— А есть и у Вас в доме, Ольга Александровна, швейная машина? — заинтересовалась вдруг я.

— У экономки точно есть, — подумав ответила графиня и заинтересовалась. — Вы хотите успеть сшить костюм самостоятельно?

— Или наряжусь египетской мумией, чем точно запомнюсь надолго.

В еврейской лавке купили ткань подходящего желто-оранжевого оттенка, даже вуаль в цвет нашлась — и двинулись домой. Когда я попросила небольшое количество сена, даже невозмутимость графини дала трещину и под дверью комнаты экономки начал собираться народ. Это облегчало мою задачу, потому что в одиночку такой проект нужно делать хотя бы вечер и ночь, а я была очень ограничена во времени. К работе пристраивали всех любопытствующих.

По большому счету в моем проекте слабым местом были приличия, перчатки и чулки. Но насчет приличий меня успокоил граф, а с текстилем пообещала помочь кухарка и вполне успешно справилась со своей задачей, окрасив мои шелковые чулки и приготовленные на выброс Ольгины театральные перчатки луковой шелухой.

Я не собиралась наряжаться курицей, а вот золотых рыбок на балах еще не было. Корсет мы задрапировали золотистой вуалью на живую нитку, добавив образу распутства. Посмотрела я на получившийся результат и поняла, что для бурлеска граф еще не готов. Вернулась к юбке, которая очень узкой обтягивающей трубой, не предусматривающей особых нижних изысков кроме турнюра, шла до середины лодыжек, а после обрывалась, уходя в сказочный хвост сзади. Хвост мы набили соломой, а чешую настрочили из лоскутков вуали. На корсет надставили вуаль до шеи, и так же настрочили чешую. Маску долепливали из папье маше и досушивали на печи уже когда гости начали стягиваться. В волосы прикрепили мелкие жемчужные бусы, выданные хозяйкой и морские раковины из сувениров хозяина.

Сама хозяйка нарядилась Зимой и выглядела блистательно — лед, белизна, парча, стеклярус… Оказалось, что платье шили четыре месяца. Пятичасовая рыбина-переросток рядом не стояла. Но поскольку мне пришлось усовершенствовать костюм добавив разрезы по бокам для свободы передвижения, то блистание рыжими коленками таки тоже произвело фурор.

Ко мне потянулись охотники за исполнением желаний. И если часть из них я еще могла исполнить, заворачивая гостей к волшебнице-Зиме, способной на любое чудо, то некоторые, озвученные шепотом в танце, заставляли с тоской вспоминать о безвременно почившем пресс-папье. А танцы были, и было их много. Я сначала пыталась отбрыкаться от них наличием хвоста, но мне тут же принесли щипцы-паж, которыми я и таскала этот нарост. Возможно с мумией идея была не так плоха. Из угла ехидно улыбался господин Тюхтяев, который участия в общем веселье не принимал, но за обстановкой приглядывал в костюме средневекового палача. Если б не язвительное «Жаль, что сегодня без удочки зашел» и не узнала бы.

— Вес не возьмете, Михаил Борисович. — огрызнулась в ответ.

* * *

Через пару часов я уже выдохлась, а коллектив, напротив, только раздухарился. Вдруг Зима исчезла с горизонта. Я пожала плечами и решила навестить удобства, где и обнаружила донельзя расстроенную хозяйку дома.

— Что-то случилось? — не то чтобы она мне нравилась, но такое огорчение вряд ли связано с тем, что кто-то на балу мог ее затмить.

— Ах, Ксения Александровна, мне придется покинуть бал. Внезапно началось то состояние… Ну Вы же понимаете…

Я-то понимала, а проблема в чем?

— Мне всегда так нехорошо в начале, а от опия становится еще хуже. — на нее прям больно смотреть.

Я проводила несчастную до будуара — там тоже, кстати, балы можно закатывать, подумала малость и пошла к себе. Достала из закромов именно на такой случай припасенную модель прокладки и несколько таблеток анальгина, которые растолкла и завернула в листок бумаги, чтобы уж совсем не дезавуировать их происхождение. Остается пара лет, пока их не изобрели, а Рябинкин не мычит и не телится. Петербургские врачи и аптекари оказались еще большими снобами. Мои главное денежные коровы обещали бесславно пасть до первого удоя.

Несчастная Зима валялась на полу, а ее рыдающая хозяйка в расстройстве лежала на кровати, положив под себя подушку. Одно время у меня тоже были проблемы с критическими днями, так что я ее понимала. И пусть она зацикленная на себе, поверхностная красотка, но по-женски ее очень жаль.

— Ольга Александровна! — я тронула ее за плечо. В покрывале всхлипнули. — Попробуйте, хуже уже не будет.

Минут через пятнадцать ее отпустило, а когда я уговорила ее одеть мой гениальный проект, то настроение стремительно улучшилось.

— И где Вы достали эту удивительную вещь? — она даже попрыгала, не нанеся ущерба своей одежде, что особенно радовало.

— О, это мой давний знакомец, купец Калачев будет производить по медицинскому патенту. Необычайно удобная вещь, не находите?

— Непременно закажу, как только начнется торговля. — Она несколько раз присела на белые простыни, вставала, снова садилась и вдохновлялась все больше и больше.

— Но раз в несколько часов все же стоит менять, — предупредила я ее и отдала несколько сменных вкладышей.

Это услышала уже её спина, потому что провальный бал обещал стать весьма таки успешным…

И я снова щебетала с гостями, несла им восторженную чушь про сбывающиеся желания… В очередном вальсе я прошептала на ухо пирату с выдающимися усами и окладистой черной бородой.

— Спасибо, Николай Владимирович. Мне за весь день ни разу не было страшно.

Тем временем подвыпившие гости добыли у прислуги плетеный гамак и этой сетью начали ловить меня. Пришлось махнуть хвостом и исчезнуть в пучине темных коридоров.

* * *

Наутро я получила в подарок флакон духов от хозяйки дома и ротонду из золотистой норки с высоким воротником от хозяина. Такая красота, где же успел достать? Хотя кто рискнет отказать губернатору… Риторический вопрос.

Вскоре у дверей появилась горничная с запиской от графини. Я отсыпала горсть таблеток и задумалась. А что, если не стоит убеждать фармацевтов самой?

За завтраком хозяйка пребывала в прекрасном настроении и восхищенно щебетала о прошедшем бале. Кстати, небольшой прием — это чуть более четырех дюжин гостей. Я специально посчитала.

— Я еще раз хочу поблагодарить Вас за приглашение. Столько счастья и радости. — повторяла я слова признательности и за подарки, и за праздник.

— Да и ты всем праздник устроила. — улыбнулся граф. — Ольга сказала, ты сама сделала наряд за день?

— Ну у меня же не было с собой ничего подходящего. Пришлось импровизировать.

— Милая, а почему у тебя импровизировали портнихи по цене хорошей лошади? — нежно поинтересовался граф у жены, а та скорчила грустную гримасу.

— Зато наряд Ольги Александровны можно выставлять в музее, а мой — только на один раз показывать в легких сумерках. — примиряюще высказалась я.

— Для Вас — просто Ольга, моя милая. — прощебетала хозяйка, и мне вдруг стало сомнительно относительно наименования таблеток. Дома я пересыпала их из блистеров в бутылочки, но вдруг где случайно попался транквилизатор? Сколько всего говорят о фальсификации медпрепаратов.

Короче говоря, и сегодня я опять не уехала. Начинало складываться ощущение, что я застряну тут навечно. Об этом я решила расспросить хозяина дома и города, в котором он стоит.

— Николай Владимирович, я, конечно, очень признательна за все, что Вы для меня сделали, но не пора ли мне домой? — задалась я вопросом, поймав его в библиотеке.

— А разве тебе тут плохо? — он чуть приподнял глаза от очередной стопки бумаг.

— Очень хорошо, но и обременять Вас как-то не хочется…

— Вот и живи пока…

«Дорогой мой Фролъ Матвѣевичъ!

Съ наилучшими пожеланіями и поздравленіями съ Новымъ Годомъ и Рождествомъ! Отъ всей души поздравляю и желаю всяческихъ благодѣяній Вамъ, Антону Семеновичу, Ѳеклѣ, Агаѳьѣ Никитишне, Данилке и Авдею. Я всё еще не теряю надежды добраться до Саратова въ эту зиму, но врядъ ли раньше окончанія Святокъ смогу покинуть домъ губернатора Татищева. Очень настоятельно прошу запускать шитье тѣхъ самыхъ салфетокъ хотя бы въ расчетѣ нѣсколькихъ сотенъ дюжинъ. Думаю, пора.»

* * *

Конечно, в этот раз в доме Татищевых меня принимали намного теплее чем, когда либо, и, скорее всего, это предельный возможный уровень близости для нас, но я уже начинала тяготиться своим пребыванием. Мои полутраурные туалеты выглядели явно бедненько на фоне московской неуемной роскоши, разговаривать было не с кем, а газеты в праздники были на редкость скучны. К графине приходили гости и меня пару раз усаживали на диванчик в углу, вынуждая слушать сплетни о людях, которые мне не знакомы. Чтобы уж совсем не заснуть от тоски, я начала вышивать салфетки для собственного дома — потому что трилистник-то был мне еще по силам. То, что выходило, можно было с гордостью выдавать слепым гостям. Мое поведение называли коротким словом «Дичилась», и то, только из уважения к должности свекра. Внедрение в великосветскую тусовку шло плохо.

Ко вторнику, когда приближалась уже неделя моего вселения в дом родственников, а дата отъезда все больше покрывалась туманом, состоялось второе пришествие Тюхтяева.

— Ваше Сиятельство, какая радость встретить Вас в столь прекрасном расположении духа! — умилялся он, как дурак фантику.

— И Вам, Михаил Борисович, тоже доброго утра! Чем могу быть полезна? — уходи, милый, уходи и не возвращайся.

— Да вот, пообщаться хотел. Укрепить, так сказать, знакомство… — он извлек из недр сюртука свой потрепанный блокнот, карандаш и похлопал рядом с собой на диване. — Устраивайтесь поудобнее, Ксения Александровна.

— Да лучше я постою. — я подошла к окну и оперлась на подоконник. Когда-то на тренинге по управлению персоналом, нас учили, что дискомфорт для противника стоит малых потерь для себя. Но казалось, что сыщик вообще не замечал ни света, бьющего в глаза, ни подчеркнутой холодности. Хотя, скорее всего, его обычные собеседники были еще менее приветливы, чем я.

— Как Вам угодно, сударыня. — он покопался в записях и продолжил. — Я тут уточнить кое-что хочу. Касательно коробки.

— Что именно?

— Почему Вы решили, что она представляет опасность? — и смотрит так невинно.

— Любезный Михаил Борисович! Все гости, пришедшие к Его Превосходительству, оказались без особой поклажи. И только он — с огромным коробом. Вел себя очень странно, был полностью погружен в себя. А я читала про всяких таких…

— То есть Вас озаботило поведение человека настолько, чтобы лишить его сознания? — невозмутимо продолжил он.

— Господин упал на пресс-папье. — отчеканила я и замкнулась.

— Сударыня, не обижайтесь, все Вы правильно сделали. — Он постучал карандашом о блокнот. — А чем Вы сейчас занимаетесь? — внезапно сменил тему.

— Вышивкой. — я извлекла из сумочки несчастную салфетку, которую гость долго изучал.

— Сударыня любит современную живопись? Эти новомодные художники… — протянул он после некоторого раздумья.

— Это — клевер. — обиделась я и спрятала лоскуток обратно.

— Ну да, конечно. — он чуть покраснел. — Я слышал, Вы дом достроили в Санкт-Петербурге.

— Да, у меня осталось небольшое наследство от моего бедного супруга. — к чему эта проверка счетов?

— Необычное занятие для графини. Стройка, торговля… — он хитро улыбнулся.

— Я не скрываю свою историю. Глупо отрицать прошлое.

Еще раньше, когда принимала решение о вхождении в аристократию, догадалась, что у хомячка просто хороший PR, в отличие от крысы, поэтому скрывать то, что может потом выйти боком не стала. Да, история Золушки, вынужденной работать, пока еще не самый писк моды, но и позор в этом меньший, чем мутное пятно на биографии. Тем более, что замужество благополучно отмывает почти любое прошлое, особенно если свекор — губернатор второго города Империи. То, что некоторые двери для меня будут закрыты — не так тяжко, как если сначала пустят, а потом выгонят.

— Вы вряд ли захотите скучать в салонах. — полуутвердительно продолжал гость.

— Современная женщина всегда сможет найти интересы по вкусу.

— В молебнах-то? — скептически приподнял бровь он.

— Есть в жизни место и Богу, и суете. — перекрестилась я. Вот попробуй, прижми теперь.

— Но чем Вы займетесь теперь? Новое замужество, семья…

— Или путешествия, наука, искусство… Михаил Борисович, на все воля Божья. Будь посланник графа в пятницу порасторопнее, я бы спокойно сидела в своей спальне пока этот человек заходил к графу. Будь граф торопливее или я сообразительнее — нейтрализовала бы его раньше, и тогда глядишь — Ваш сотрудник мог выжить. Мы с Вами тут можем загадывать много разного, но жизнь — цепочка случайностей.

— Верно рассуждаете, графиня. Рад, очень рад, что не ошибся в Ваших умственных способностях. — потер он руки. — А как Вы смотрите на возможность служить Отечеству?

— Мне? Это в качестве кого? — признаться, я ожидала допроса, всяких нездоровых измышлений о прошлых делах…

— Как Вы понимаете, я состою на службе в Особом департаменте. И нам не помешала бы помощь особы с такой интуицией.

Ищейка-чудотворец что ли? Ты на мне еще мишень нарисуй и в горнило революции пятого года выпусти. Отличная мысль!

— Я как-то плохо представлю себя на канцелярской работе, Михаил Борисович. А другое женщине Вы вряд ли предложите.

— Ну отчего же? — он готов был выложить множество льстящих моему самолюбию вариантов, вроде внедрения под прикрытием. — Можете просто наблюдать и делиться своими наблюдениями.

— То есть стать шпионкой? — про Мату Хари пока еще не знают, а мысли уже есть. — Достаточно, Михаил Борисович. Я не обладаю столь кротким характером, чтобы работать в государственной бюрократической системе. И держать меня с расчетом, что я еще кого угляжу — непродуктивно. Да что говорить, я только что новоселье справила, переезжать в Москву не намерена.

Чуть было не палилась, назвав Москву столицей. Но это ж надо, как у него фантазия работает!

— Так что пока наша беседа не имеет практической ценности. Но раз уж Вы столь трогательно заботитесь о моем времяпрепровождении, отвечу Вам любезностью — Вашим сотрудникам полезно изучать труды ученых-психологов. Есть такое направление — профайлинг. Это определение типа поведения любого человека и прогнозирование поступков. Обычно каждый из нас оценивает и анализирует поступки других исходя из того, как поступил бы сам. А это в корне неверно…

На меня уставились с недоверием и иронией.

— Взять к примеру Вас. Мы не знакомы, общаемся второй раз, а другой информацией, помимо собственных наблюдений я пользоваться не хочу, так что эксперимент будет чистым. Судя по всему, служба для известного нам обоим статского советника — фундамент всех прочих ценностей. Она заменяет многие социальные роли, отчасти замещает семью и дает возможность реализовать все потребности: и в обеспечении нужд жалованием, и в общении, и в уважении — Вас ценят сотрудники и другие люди, например, Его Высокопревосходительство. Вы самореализуетесь, совершенствуя собственные навыки. И неосознанно предполагаете, что и другие люди ориентируются на такую же схему, modus operandi. Но у кого-то базисом будут только собственные желания — и тогда ему потребуются совсем другие аргументы. Кто-то превыше всего ценит борьбу ради борьбы — и с ним не сработает все вышеперечисленное. Так вот, профайлинг — это исследование самих моделей поведения, а после уже — поиск тех, кто в нее вписывается. Куда эффективнее, чем простое просеивание всех свидетелей. Этот метод не заменит, а дополнит то, что Вы используете.

— Так-так-так. Давайте-ка еще раз. — он пару раз моргнул, словно отгоняя наваждение, и начал делать какие-то пометки.

— Теперь вернемся к нашему случаю. После Рождества все ходят с визитами. Младшие — к старшим, подчиненные — к начальствующим. Поведение каждого при этих визитов в общем-то традиционно — засвидетельствовать почтение, закрепить связи и обменяться сплетнями. Порой можно решить какие-то дела, но в целом это когда взрослые мужчины меряются… статусами. Такова традиция.

— А Вы, сударыня, жестоки и циничны не по годам.

— С удовольствием разочаруюсь в себе. — парировала я. — Господин Гершелев оказался в необычной среде: его окружали высокопоставленные чиновники, чье внимание было бы полезно привлечь к своей исполнительности. Но он вообще не реагировал ни на насмешки над своими коллегами, ни на другие события — сидел, погруженный в свои мысли, просветленный, улыбался, даже не рассматривая публику. Хотя там было на что посмотреть и кого послушать. Он не отреагировал на женщину рядом до тех пор, пока я сама не приблизилась к нему. Тогда сработала вбитая с детства вежливость, но и после этого он не пытался поддержать разговор. Более того, в его отношении ко мне появилась нотка презрения после того, как он услышал мой титул. Ну пусть он застенчив от природы — тогда что он делает в кадровом департаменте и как застенчивость и презрение к титулу могут сочетаться? Он не попробовал наладить даже зрительный контакт с более близкими ему по статусу сотрудниками. Когда мы вошли к Его Превосходительству, понял, что не все идет по плану и попытался использовать запасной вариант, выхватывая пистолет — вот тогда у него появились эмоции — и раздражение мной, и ненависть к Николаю Владимировичу. Все тревожные признаки по отдельности ничего не значат и могут быть объяснены иначе, безобиднее. Но все вместе вызывает обеспокоенность. Попробуйте использовать эту идею в работе — лишней точно не будет.

— Интересные теории Вы излагаете, Ксения Александровна. Где же такому учат? — заинтересовался гость.

— Я много читала в деревне, а потом долго молча наблюдала за людьми в лавке. — я уселась-таки на стул. — Хотя сколь-нибудь системного образования не имею. Посему в практической работе бесполезна.

И улыбнулась. Приятно иногда блеснуть интеллектом, хотя получилось, что высунулась еще больше. И вряд ли сценаристы «Criminal Minds» опирались на работы ученых столь глубокого прошлого. Но с Тюхтяевым не сдержалась — наверняка есть у него талант разговорить даже дерево.

Распрощались мы с ним без явственных обид, но с заметным его недоумением. И вот что мне не молчалось? Этот, если захочет, раскопает все, что не надо — вон как глазами зыркает.

* * *

Перед завтраком лакей на серебряном подносе подал мне коробку конфет и пресс-папье с фигуркой совы.

На мой немой вопрос веселящийся граф ответил.

— Чем-то ты Михаила Борисовича поразила. До того он женщинам подарки не делал. Даже… Никому, в общем, не делал.

Ольга Александровна повертела сову в руках.

— Странные подарки. И сам он тоже. — обратившись ко мне с жаром продолжила. — Не думаю, что Вам, Ксения, стоит поощрять его знаки внимания. После маскарада я получила столько писем с восторгами относительно загадочной рыбки, что мы сможем устроить Вашу судьбу куда лучше.

Я проглотила даже не комок, а целую жабу в горле.

— Да я как-то не готова к… устройству судьбы. — как же можно было упустить подобную угрозу.

— Мы все очень любили Петеньку и будем его помнить, но Вы так молоды и еще сможете завести семью, деток и…. - она щебетала, щебетала, а я тоскливо смотрела поверх ее головы на графа. Тот безмолвствовал.

— Вы очень добры ко мне, графиня, но вряд ли я встречу кого-то лучше. А с худшим связываться незачем. — я всхлипнула и пошла к себе, по пути прибрав подарки.

Как я пропустила момент, когда Ольга решила выдать меня замуж? В общем-то решение вполне понятно — чем ожидать от меня всяких непредсказуемых поступков, способных навредить фамилии Татищевых, проще передать меня с рукой, сердцем и ответственностью кому-то еще. А уж если эта передача принесет определенные дивиденды ей и мужу — вообще замечательно. Так я стала активом, инструментом для построения связей и себе не принадлежащим приложением к имени. Жаль, ведь почти поверила, что могу стать частью семьи. Тошно как-то. Сразу вспомнился Фрол, принимавший меня вслепую, независимо от обстоятельств. Хотя и для него я старалась приносить пользу, но он больше уважал мою свободу. И понятнее стало, от чего сбежал Мефодий.

Кстати, надо сообщить прислуге, что я задерживаюсь. Хотя там и писать-то некому — и Евдокия, и Мефодий оба не шибко грамотны, и понимают только примитивный счет в деньгах, так что придется просить Лугова оповестить их о моем пребывании.

Я уже начала собирать вещи от расстройства, когда разразился апокалипсис местного масштаба. Над домом раздавались крики графини и даже что-то разбивалось. Неоднократно разбивалось.

Я высунулась в коридор, где как раз пробегала очередная горничная.

— Что случилось, голубушка?

Та помялась и шепотом на ухо:

— Графиня гневаются. Очень. Письмо получили и гневаются.

Судя по всему, у графа обнаружился выводок в полдюжины внебрачных детей, как минимум. Я немного помедлила, но решила пойти узнать, стоит ли готовить траурный наряд или погодить пока. Граф встретился в коридоре обеспокоенным и несколько смущенным.

— Кто-то расстроил Ольгу Александровну? — уточнила я и без того явный факт.

— Понятия не имею. Может ты, как женщина с женщиной с ней поговоришь? — все-таки недолюбливает женские истерики. А мои слезы в свое время его не трогали. Хотя я тогда думала только о себе, а кто знает, что он переживал с утратой первенца, с неразрешенными конфликтами, с появлением проходимки в семье?

Я осторожно приоткрыла дверь и застала графиню в окружении черепков и стекла.

— Можно?

— Ненавижу ее! Ужасная, страшная женщина! — какая-то безделушка отправилась в угол.

Я осторожно — тканевые домашние туфельки на раз режутся любым стеклом — подошла к графине и попыталась ее обнять.

— Все будет хорошо. Мы со всем справимся… — что там еще в таких случаях говорят?

— Нет, не справимся. Она так специально сделала. У нас нет времени…

Растоптанный лист бумаги с поплывшими уже чернилами извещал, что в программе бала, даваемого княгиней Юсуповой в доме Великого Князя Сергея Александровича, произошли изменения… У Господа есть чувство юмора и за мой рыбий хвост Ольге отомстили — до начала бала остается девять часов, а она только узнала о необходимости карнавального костюма.

— Я готовила это платье несколько месяцев. — рыдала жена второго человека в городе. — И все это знаааают.

Шедевр стоял в гардеробной и сиял всеми цветами летнего заката. Яркое, изумительно сшитое платье с множеством мелких украшений — его можно было рассматривать часами.

— А разве прилично сообщать о таком в день торжества? — уточнила я.

— Она захотела унизить меня. Извиняется, что курьер потерял первое приглашение. А ведь не было его… — и снова в рев.

Конечно, бал у Великого Князя — мероприятие статусное, посерьезнее домашней вечеринки и сюда с рыбой не заглянешь.

— А Ваше прекрасное зимнее? — и тут же пожалела о своих словах.

— Но его же ВСЕ видели. Это катастрофа!.. — она рухнула в подушки и продолжила оплакивать свою судьбу.

Графиня — слабенький игрок в этой лиге. Там, где повелевают родственники Императора, она только может играть по чужим правилам, но подобное унижение выходило за рамки дозволенного и задевало, кроме всего прочего, еще и Его Сиятельство. Шуточки о том, как судорожно второе лицо в городе искал наряд, вряд ли укрепят его репутацию. Да и как выбрать то, что не вызовет нездоровых ассоциаций?

— Мы что-нибудь обязательно придумаем.

Я вышла и обнаружила графа с бокалом вина.

— Что с ней? Я за все годы подобного не видел.

— Княгиня Зинаида Николаевна Юсупова известила, что на бал к Великому Князю следует явиться в костюмах. — скривилась я. — А вы оба к этому не готовы. Ольга Александровна очень расстроена.

На мой взгляд повод пустяшный, но губернаторше нужно сохранить лицо, а как это сделать? Я, конечно, могу предложить один вариант… И мы даже успеем, но есть нюансы.

— То есть и я должен буду наряжаться? — уточнил граф с легким отвращением. Странно, пиратом он вполне таки нравился себе. Но что я знаю о подковерных интригах?

— Было бы очень красиво, если бы вы оба пришли в похожих нарядах.

Мне и в самом деле нравится их пара — сильный и видный он, хрупкая она.

— Каких же? — язвительно уточнил граф, чей ход мыслей не сильно отличался от моего.

— Насколько я понимаю, здесь есть много подводных камней, которые желательно обойти. — я дождалась кивка и продолжила. — Нельзя опередить Великих Князей, не стоит давать повод для насмешек исподтишка и при этом стоит сохранить достоинство. Поэтому сейчас метаться по магазинам не стоит.

— Да. — он отставил выпивку и выпрямился.

Устал. Это я дурака валяю, а он каждый день по три-четыре часа проводит с секретарем, принимает посетителей, читает огромный массив бумаг — и это в праздники. А тут мы со своими прожектами.

— Можно одеться фараоном и его женой. Сейчас в Европе эта мания спала давно, так что риск повторить чью-то идею невелик. Что-то мне подсказывает, что образ Зимы уже занят кем-то… А такие наряды мы успеем подготовить.

— Фараоном?

— Чтобы не было дурных ассоциаций — Египетским царем.

— Это как?

В моей бурной корпоративной молодости костюмы четы фараонов шли по цензу 18+. Но если сусх удлинить до пола, то мои родственники будут выглядеть свежо и эффектно. Насчет материалов я была уверена — белых простыней в доме хватает, золотистые лоскуты остались у меня, с камнями вот посложнее, но тут пусть он сам решит вопрос.

До открытия гробницы Тутанхамона еще жить и жить, так что мы сварганим вольную версию.

В помощь мне отдали восьмерых горничных, экономку, трех лакеев и гувернантку детей. Этим дружным коллективом за три часа мы создали и отгладили костюм графа, причем большую часть времени потратили на головной убор.

Примерка стоила мне полкило нервных клеток. Сначала убеждали камердинера графа, что это можно одеть в люди. Потом вышел сам граф в нашем творении и метал громы и молнии. Белоснежный сусх оказался слегка просвечивающим, так что пришлось оставить ему нижнее белье для поддержки уверенности в себе. Тут как раз я вспомнила о жезле. Его оклеили фольгой и получилось вполне таки прилично.

Успокоившаяся и проспавшая полдня графиня отлеживалась с ледяными компрессами на лице, пока мастерили ее наряд. Тут все оказалось проще, и мы лишь разорили ее шкатулку в византийском стиле, с которой содрали все украшения. Тоненькая, в одном лишь корсете и комбинации она стояла и мужественно терпела нанесение макияжа.

Царственная чета, на мой скромный взгляд, удалась. Выглядели они по одному очень просто, но вместе — элегантно и законченно.

На все про все ушло меньше пяти часов, и вот когда они уже покрутились перед зеркалами и под всеобщее восхищение смирились со своими образами, Ольга меня убила.

— Пусть Ксения едет с нами.

И напрасно мы с графом наперебой отговаривали ее от подобного выверта — она оказалась непреклонной. До бала два часа, а идей больше нет. Ну то есть не совсем нет…

Главное во всем этом — не пить. Мой наряд был совершенно непристоен, но зато гармонировал с хозяевами. Я наконец нарядилась мумией, замотавшись лентами из старых, слегка пожелтевших простыней прислуги поверх корсета и коротенькой, выше колен юбочки. После едкой, но конструктивной критики графа добавили бахрому из лент, спускающихся от талии до икр. На шею повесили амулет, гармонировавший с нарядом графини, набросили на всех плащи и отправились в карете на Тверскую, 13.

Лучше бы я умерла рыбой.

Поскольку Ольга Александровна еще до окончательной примерки собственного наряда уже оповестила принимающую сторону об увеличении числа гостей, мне пришлось судорожно искать кавалера. И им оказался… Ну вы же поняли, да? Костюм нашего спутника состоял из легкого летнего сюртука, трости, лупы и пробкового шлема — сделан на коленке, зато тянет на археолога, а уж энтузиазма у господина Тюхтяева было на троих.

Наше появление не произвело фурор, но и не оказалось провалом. Семья Татищевых выдержала удар и даже набрала очки в какой-то своей великосветской игре. Слава Богу мой костюм практически не предполагал возможности поболтать, и я лишь кивками могла высказать свое мнение о происходящем. Как оказалось, не одни мы оказались в таком цейтноте и многие шептались о чудовищной бестактности. Не одна и не две модницы вынуждены были сказаться больными, дабы не опозориться в повторе. А я смогла рассмотреть вблизи тех, по чьим портретам изучала искусство рубежа веков и историю. Например, вот Великий Князь, потрясающей красоты мужчина, высоченный, с тонкими чертами лица, высоким лбом, изящными руками и убийственного обаяния глазами. И шансов нет, особенно с моими вторичными половыми признаками. Но на него можно обожающе смотреть и это как любоваться Ниагарским водопадом, цветением сакуры или извержением вулкана — красиво, но в дом не надо.

Конечно, понятно, почему Зинаида Николаевна вызывала столь сильные эмоции — она обладает особой, царственной красотой, непередаваемой глубиной серых глаз, фарфоровой кожей и тонкими запястьями. На ее фоне любая женщина сразу выглядит коровой и мне лишь повезло, что костюм мумии и не претендует на грацию. Её Снежная Королева убивала наповал любые спецэффекты Голливуда 2010-х, а фамильная жемчужина с хорошую виноградину лишь подчеркивала величие. Как бы ни носились в мое время с Елизаветой Федоровной, она не дотягивала до этой планки. Насколько я помню, личная жизнь Великой Княгини от моей далеко не ушла, но внешне это не проявляется — она еще светится счастьем и радостью.

Графиня Ольга пользовалась бешеным успехом в своем легком, почти провокационном наряде. Я же предпочитала прятаться за колоннами и провожать голодными глазами вереницы лакеев с напитками и вкусной едой — со всей этой костюмерной чехардой ни завтрака, ни обеда у меня не состоялось. Оказалось, что у Тюхтяева мозги сочетались с совестью и после очередного танца мне поднесли фужер шампанского с соломинкой. Первый раз я почувствовала признательность к этому человеку.

— Спасибо, Михаил Борисович. — промычала я.

— Осмелюсь заметить, Вы выбрали крайне эксцентричный наряд, Ксения Александровна. — лукаво улыбнулся мой спутник.

— За два часа до нашей встречи я была уверена, что отправлю Николая Владимировича и Ольгу Александровну на праздник и отправлюсь спать. Мало того, что их костюмы за день слепили из всего, что было, так еще и мне пришлось. — вот как получилось, что я ему жалуюсь?

— То есть это Ваша идея? — изумился он, глазами указывая на египетскую чету, кружащуюся в вальсе.

— Восемь часов на идеи и воплощения. Даже Вас вот удалось вписать в общий замысел. — я с удовлетворением оглядела дело рук своих.

— Восхищен Вашими талантами. — он манерно поклонился и поцеловал правую забинтованную конечность.

Как выяснилось, его присутствие здесь было неизбежно именно в целях безопасности, а то, что хочешь спрятать, нужно выкладывать на самом виду. Мы даже потанцевали с ним. И еще непонятно с кем, потому что пока искусство запоминания множества лиц и их титулов от меня ускользало, а пара бокалов шампанского на пустой желудок вообще не сочетались с хорошей памятью.

Ярче остальных, во всех смыслах этого слова оказалась скандальная жена Саввы Морозова Зиновия, которая преуспела в деле скрещивания человека и павлина. Ее платье с множеством перьев, блесток и с хохолком бриллиантов на голове произвело фурор.

Но вот мы без происшествий дожили до полуночи, прозвонили часы, все поздравили друг друга с наступлением Нового Года, и я попросилась у графа домой. Поскольку формально он был самым статусным гостем после Сергея Александровича, растворившегося с последним боем часов, то мог бы и отпустить меня, но не судьба. Графиня была в ударе, и мы отработали практически полную смену, попрощавшись с гостями около семи утра.

Как я уже говорила, лучше бы сдохла рыбкой.

Завтрак в доме Татищевых не состоялся, равно как и обед тоже. Оголодавшая, я бродила по тихим коридорам в поисках ну хоть кого-нибудь, потому что вчерашние конфеты были уже съедены и забыты.

По запаху, каким-то чудом, удалось разыскать ход на кухню, где сразу забегали, засуетились — и выдали мне от большой щедрости бисквиты с бульоном. Пора и честь знать, решила я.

Хозяева дома пробудились в прекрасном настроении, благостные, счастливые, особенно графиня, которая не только сохранила самообладание, но и еще чудесно провела вечер, и теперь лишь ворчала на мужа за приглашение «этого ужасного Тюхтяева». Можно подумать, вчера меня удалось бы сбыть с рук удачнее.

Наконец мне удалось отпроситься поехать в дальнейшее свое путешествие. Напоследок граф пригласил меня в библиотеку.

— Сударыня, эти твои поездки в Саратов…

— Владимир Николаевич, они носят совершенно невинный и отчасти деловой характер.

Он ехидно посмотрел на меня, а я, аккуратно подбирая слова, дабы не нарушить принципы цензуры и хорошего тона, попробовала донести простую истину.

— Равно как добродетель любой женщины вчера могла быть в безопасности с одним древнегреческим богом, так и я имею с Фролом Матвеевичем только дружеские отношения.

Смутился. А я-то помнила, как Его Светлость Дионис пялился на тыльную часть фараона.

* * *

Поездка на родину прошла крайне сумбурно — город весь увлекся праздником — все же это было первое Рождество после государственного траура. Рябинкин стремился успеть все и немного больше, так что нам досталась лишь ночь.

Уезжала я, имея за спиной маркетинговый план, подкрепленный восьмью бездетными вдовами, которые в съемном доме дни напролет шили прокладки. Получалось около десятка в час у каждой. Медленно, но лучше, чем ничего. И этот съемный дом находился над подвалом, чью безопасность мне было столь важно сохранить.

* * *

Все десять дней моих похождений погода не донимала. То есть в Москве я быстро перешла на ротонду и морозы вообще не задевали. Фрол подарил шикарную пуховую шаль, благодаря которой можно было путешествовать сколь угодно долго, но в целом зима была безболезненной. А вот на пути в Петербург нас накрыло метелью. Сначала поезд сбросил скорость, а потом и вовсе встал в поле. Несколько часов пурги — и намело почти до окон. В ночь пассажиры ушли в легком беспокойстве. Точнее это другие ушли в беспокойстве — мой опыт путешествий научил доверять железной дороге.

А утро встретило прохладой. Я не учла, что поездки на электровозе и на древнем паровозе имеют существенные различия — у нас банально закончились дрова. В вагоне-ресторане нас угостили холодными бутербродами, и я была не единственной, кто прихватил бутылочку чего покрепче. К обеду кочегар и его помощники сбегали к ближайшей рощице, где нарубили дров для первого класса, так что шубу уже можно было снять, но в остальном поезде творился кошмар. Из вагона третьего класса пассажиры выходили прямо на снег лишь бы подвигаться. От скуки или избытка горячительного меня потянуло спасать людей. Экскурсия в дальние вагоны напомнила фильмы про блокаду Ленинграда. К счастью, детей было мало, и их уже приютили на кухне, но один крестьянин уже точно не проснется — зайдя по нужде в тамбур, он там так и задремал навсегда. Мое же внимание привлекла одна пара — непривычно одетые парень и девушка лет семнадцати. На ней особым образом завязанный платок, а он угрюмо смотрит в пол. Она сложила руки в замок и бормотала молитву.

Вокруг этой пары образовалось пустое место, хотя остальные сбились в кучку, пытаясь хоть так сохранить живое тепло.

— Что с ними? — спросила я у проводника.

— Да сектанты это, кулугуры-беспоповцы. Тьфу.

— Замерзнут же так. — не сразу дошло до меня.

— А и невелика потеря. — его явно раздражала необходимость находиться тут из-за каприза знатной пассажирки. Теперь я при каждом удобном случае сообщала свой титул, а если бывала в особом задоре, то и родственные связи.

Нетвердой походкой я подошла к отверженным.

— Пойдешь ко мне в прислуги?

Девица подняла глаза, оказавшиеся вовсе не кроткими, а жесткими, как у много повидавшей старухи. На ресницах уже начинал белеть иней.

— Пойду. — с каким-то отчаянием прошептала она.

— А мужа с собой возьмешь? — я кивнула на не реагировавшего на нас парня.

— Это брат. Не говорит он. Со мной везде.

— Ну пошли. — я развернулась и пошла к себе, считая свой долг по благотворительности на сегодня исполненным.

Проводник еще что-то верещал, но после трехрублевой купюры быстро вспомнил о других делах. Кулугуры сели в уголке моего купе, взяв один маленький узелок на двоих, а я легла спать прямо в одежде.

Проснулась я от стука проводника. Оказалось, что поезд пока дальше не пойдет, а пассажирам первого и второго класса можно уехать на санях, которые прислал местный староста. Эта идея меня не особо впечатлила, так что я пока отказалась, попросив лишь подать мне пару бутылок коньяка. Оказалось, что есть только одна, последняя, зато литровая. И пусть по цене ящика, но меня она очень даже воодушевила.

Тут я рассмотрела других пассажиров.

— А вы кто? — ну то есть я весьма смутно помнила свой выход в люди, и не была уверена в его итогах.

— Красноперовы мы. Устинья и Демьян. — настороженно сообщила девица.

— Хорошо, Устинья. Меня зовут Ксения Александровна Татищева. Я графиня, так что зови меня «Ваше Сиятельство». Дом у меня в Петербурге. Вы сами-то куда ехали?

— В Москву. — глядя в пол сообщила Устинья.

— Семья там?

— Нет у нас никого. Одни мы.

Что-то я раньше о старообрядческих семьях другое слышала.

— А откуда вы?

— Из Пензы. Там у нас село. Было.

Понятно, больная тема.

— И чем же вы в Москве заниматься собирались?

Она помолчала и, видимо решившись на что-то свое, выдала:

— Там у людей старой веры работа для своих всегда найдётся. Даже для таких, как мы.

— А что же с такими, как вы не так?

— Мы с горнего согласия. Староста наш, Ефим Титыч, с другими рассорился и один спасаться решил. Скит наказал выкопать. Мы туда всем селом пошли и сидели. Месяц без малого. А там солдаты пришли, и тогда мужики наши матицу подрубили. Мало кого откопали. Нас вот с Демьянушкой, у Сычевых бабку одну — она все равно потом померла. Бекешины все полегли. А у Гусевых малой остался. Крыдина молодуха… — она спокойно перечисляла фамилии, а у меня выбивался весь алкоголь из головы.

Двадцать шесть дворов. Более двух сотен человек. И чуть больше дюжины выживших. И тишина в информационном пространстве. Кто ж тех кулугуров считать будет.

— Нас потом в монастырь свезли. — так же невозмутимо продолжала девица. — а Демьян без меня никак не мог, его били, а он сильный — вырывался. Так и заперли в умалишенном доме. Я, когда сбежала, к ним прокралась ночью и позвала его — он в окно вылез. Мы у старьевщика на мое колечко тулуп с валенками сменяли. Потом на ярмарке Демьян с мужиками на спор дрался — так денег на билет набрали. Вот и поехали.

Фильм ужасов из обычной сельской жизни.

— Документов у вас, как я понимаю, нет? — надо же, а голос совсем не дрожит. Почти.

— Нет, Ваше Сиятельство. — согласилась Устинья.

Ну сама я с таким же стартом начинала. Только закалка послабее была.

— Прежде чем двигаться дальше, я бы хотела узнать, во что вы сейчас верите. То есть какие у вашей веры запреты, что вам можно.

— В Бога веруем. — она истово перекрестилась двумя перстами, как мои предки прямо. — В церкву вашу не ходим. Врать нельзя, красть, жизни лишать. Водки и табака нельзя. Молиться только на свои иконы можно.

— А как же вы теперь?

Она опасливо оглянулась, распустила косу и достала из волос мешочек, где на дне позвякивали две крошечные иконки. Услышав шорох за дверью змеей свернула все обратно и снова уставилась в пол.

— Ты грамоте обучена?

— Читать умею по нашему и по вашему немного научилась в монастыре. Писать немножко и счет понимаю.

— А сколько ты в монастыре-то просидела?

— Недолго, года два.

Черт возьми, а я на свои горести жаловалась.

— Вам лет-то сколько?

— Мне пятнадцать. А он на четыре старше.

Здоровый лоб после двух лет в психушке. Мое самое блестящее приобретение, покруче Лазорки будет. Зато хоть девка не потеряется в любой ситуации.

— А с ним что? — я кивнула на меланхоличный тюк овчины.

— Он не говорит.

— Немой что ли?

— Нет. Но не говорит. — она погладила его по плечу. — Иногда что и скажет, но больше молчит.

— Устя, а он нас слышит? — осторожно кивнула я в его сторону.

— Конечно, — улыбнулась она. — Познакомься с барыней.

Он посмотрел на меня, и я пропала. Нет, не влюбилась. Просто такие глаза на иконах пишут — бесконечно добрые, наивные, чуть удивленные. Как у верной собаки, которую без вины пнули, но она все хозяину простит.

— Договоримся так. Полгода работаете за комнату, стол и одежду. Потом справим вам бумаги и положим жалование как всем. Жить сможете в одной комнате. Кому вы в ней молитесь — дело ваше. В доме с другими вопросы религии не трогать, и я им тоже накажу. Одеваться придется в городское, но это для работы. В комнате, опять же — ваше дело. — По трудовому кодексу это рабство, а по местным меркам — роскошное предложение. — Что бы в доме не узнала — посторонним не рассказываешь. Захочется обсудить — выскажись брату. Возникнут вопросы или претензии — мне. Устраивает?

— Да, барыня, век за Вас молиться буду. — Устинья крепко сжала руку брату, а тот встал передо мной на колени и поклонился. Он оказался еще и очень высоким, статным. Смерть девкам, если заговорит.

Это был лучший момент, чтобы вспомнить, что Фекла оставила мне два пирога.

Нас откопали к исходу четвертого дня, когда я проголодалась как волк и прикончила все запасы алкоголя, гостинцы Феклы, и чуть-чуть отморозила кончики пальцев. Самый старый, переживший со мной свадьбу и все похороны зарядник после этого так и не ожил, а телефон, спрятанный под корсетом — вполне. Мои слуги (звучит-то как) спали, прижавшись ко мне и завернувшись во все одеяла что нам удалось найти. В третьем классе выживших не нашлось.