Не спалось. Переодевшись из парадного в домашнее шерстяное платье, я бесцельно бродила по своим апартаментам. Не каждый день тебя принудительно выдают замуж, и ведь сегодня только почву прощупывал, старый лис. По-моему, в этом году с постом не получилось. Я нырнула в сейф, где помимо Петиной шкатулки, деловых бумаг и лекарств ХХI века держала стратегические запасы шоколада. После поезда вообще к шоколаду пристрастилась. Внутри глобуса у прежнего хозяина был мини бар, а я блюду традиции. Выбрала вискарь — сейчас самое то.
Метель, уже почти без снега, завьюжила с новой силой, когда я вновь увидела человека за фонарем. Ну с пистолетом-то я стала смелая, и ерунда, что патроны к нему не родные, а кучность стрельбы оставляет желать много лучшего. Поэтому легко сбежала по всем пролетам — теперь у меня ноги накачены как у любой фитнес-леди с таким-то количеством ступенек, накинула подаренную Фролом шаль и открыв ночной запор выглянула наружу. Не столько человек, но мрачная тень стояла за фонарем.
Матеря и наблюдателя, и собственное любопытство, я выскользнула на совершенно пустынную улицу. Во дворе заржала Лазорка, но за воем метели ее возмущение было лишь чуть слышно.
— Вы, сударь, раз пришли, то стучать надобно. — хрипло проговорила я.
— Не хотел беспокоить. — с улыбкой в голосе произнесли из темноты.
Наверное, в глубине души, я об этом и мечтала. Весь год. Протянула руку, которую, чуть помедлив, прижали к заледеневшим губам. Я бы тоже помедлила, если бы мне руку с пистолетом протягивали. Отступила и позволила отвести себя в дом. Закрыла дверь. Молча поднялась по ступеням к себе и лишь наверху, в кабинете, поставив шоколад и коньяк к каминному пламени, позволила себе рассмотреть это чудо вблизи.
— У Вас не было этого шрама. — тонкая розовая полоска пересекла бровь, добавив лицу более ироничное выражение.
— Ерунда.
— Как голова? — этот вопрос меня раньше тревожил сильнее всего — ведь я отправила инвалида в путешествие между мирами.
— Врач оказался прав, и даже головной боли больше нет… А Вы похорошели. — Он вытянул ноги в тонких туфлях ближе к огню.
— Но как?…
— Это я у Вас хотел спросить. — он строго смотрел поверх бокала.
— Не поверите, заскучала по этим нарядам.
— Не поверю.
— А зря…
Я прошлась по комнате, задержалась у окна чтобы увидеть это — Федор Андреевич Фохт собственной персоной в моем доме. Снова. Как будто и не уезжали.
— Знаете, Федор Андреевич, я здесь прижилась. Лучше даже, чем там.
Конечно лучше — там вокруг меня рутина мелкого креакла, а тут торговля, слухи, опять же некоторая предсказуемость. В две тысячи пятнадцатом можно чуть ли не каждый вторник и четверг перед завтраком ждать начала третьей мировой войны с большими и красочными спецэффектами без иллюзий для выживания человечества, а здесь я наперед знаю все угрозы.
— Где бы я еще себе такой дом построила?
Фохт задумчиво изучал интерьер.
— Да, очень необычный и сказочный домик получился.
— Вы могли бы зайти в декабре.
— Не мог. Тогда я случайно был здесь рядом… по делу… и не ожидал Вас встретить. Если бы не трилистник на доме — не поверил бы.
Он снова вспомнил ту слежку, когда два месяца через пол-Европы вел господина Тулина и почти уже вошел в его кружок… Возвращался с собрания в доходном доме Северова и тут увидел новенький дом — узкий, с необычными плавными линиями крыши, огромными окнами и непривычной отделкой трилистниками. Подумал еще, что ей бы такой очень понравился, а ведь уже почти не вспоминал. И остолбенел, рассмотрев силуэт в желтой раковине мансарды. Она никогда не зашторивала окон.
Потом Тулина арестовали, хоть и другой группой, неважно. Зато есть время раскрыть его сеть, и понять, что с этим всем делать.
В окнах мансарды перестал зажигаться свет. Он уже приготовился зайти на Рождество — узнал, что она прожила полгода в усадьбе свекра, со смехом выслушал дикие измышления о ее смертоносном очаровании, придумал речь, обличающую глупейший поступок — возвращение… Цветы заказал… А графиня Татищева пропала.
Потом в газетах прочитал о маскараде в доме генерал-губернатора с описанием всех участников, пожелал Тюхтяеву множественных переломов главных карьерных костей, выбросил из записной книжки адрес цветочника и жил дальше. И почти не заглядывал в этот переулок. Почти.
— Я узнавала о Вас еще весной. Мне сказали, что Вы больше не служите… — осторожно начала восстанавливать события я.
— Все равно же узнаете. — он сменил позу, открыв каминному теплу другое колено. — Когда Вы исчезли, началось служебное расследование. Я же вернулся, как Вы и предупреждали, в тот же самый день. Дыра все-таки этот Ваш городок. Письмо купцу прямо в лавку сунул. Пока доехал, здесь уже шум — два дня пропадал непонятно где. А потом граф Татищев наведался с претензиями. До него письмо не сразу дошло, это потом он все быстро замял, а поначалу додумался меня в убийстве обвинять. Но, как у Вас говорят, ложечки нашлись, а осадок остался. Меня перевели в другой департамент. Мы этого вашего Ульянова-Тулина наблюдали. Интересный человечек, скажу я вам.
— Вы дедушку Ленина живого видели?!!! — восторженно изумилась я. Невозможно к такому привыкнуть.
— Только издали. Он сейчас занят малость будет. Лет на пять-семь.
— Ничего, я потом послушаю. Обязательно нужно побывать. А то я его только мельком в мавзолее видела. — решила я, начав расхаживать по комнате. Совсем же забыла о культурной стороне жизни. — Вообще нужно список составить и начать знакомиться с живыми классиками.
И я перечисляла тех, кого возненавидела на уроках литературы. Сейчас же есть уникальная возможность высказать претензии в лицо. Эх, жаль Достоевский успел уйти.
— Вы — невозможная женщина. — рассмеялся он и поймал мою руку во время очередной дуги.
Я смотрела на него сверху и коснулась шрама кончиками пальцев. Отвратительный жандарм, обманом проникший в наш самарский дом и столько нервных клеток убивший в Суздале. Уставший до смерти, обозленный следак, телом закрывший меня от взрыва в Петербурге. Потерянный ребенок в такси. Умирающий от приступа мужчина в реанимации. Сильный хищник в своей стихии сегодня. Совершенно неоднозначный человек.
И непредсказуемый.
Он, не отрывая от меня взгляда, коснулся ладони губами, сухими и горячими, продолжил целовать руку все выше и выше. Ткань его явно не смущала. Дойдя до ключицы, он оторвался, чтобы хрипло спросить.
— Вы уверены?
Нет, давай письменные переговоры начнем. Я погрузила пальцы в короткие жесткие волосы и почувствовала, что отрываюсь от пола, меня подхватывают и несут наверх. Надо бы спросить, как он научился столь хорошо ориентироваться в моем доме. Хотя здорово, что не нужно отвлекаться от такого важного и приятного дела, поясняя маршрут.
Оказалась, что он очень хорошо целуется, мягко, но неумолимо подчиняя своей воле партнершу. И мне все равно где и на ком он практиковался. Да и раздевать здешних женщин он тоже умеет неплохо.
У домашнего платья есть свои преимущества — лиф и юбка не предполагают дюжины нижних нарядов, так что с моим разоблачением Фохт закончил до рассвета. А сам он за год похудел, стал более жилистым. Брутальный тип, и такой изумительный.
Я провела ладонью по его груди, стягивая нижнюю рубаху, коснулась плеч, поцеловала ту впадинку над ключицей, которую запомнила еще с аквапарка. Хлопнула ресницами и посмотрела на него снизу вверх. Не отаодя взгляда кончиком яхыув провела от правой ключицы к левой, и тут ад развезся. Он подхватил меня и с легким полурыком-полуурчанием опрокинул на кровать.
Читала я о позднем появлении культуры женского оргазма, но и в девятнадцатом веке удалось найти мужчину, способного доставить удовольствие партнерше. Или все же господин Фохт посвятил изучению сайтов для взрослых больше времени, чем мне показалось год назад.
Когда я уже процарапала на его спине всю карту мира, он вернулся к моему лицу, впился в губы, ладонями прижал плечи к постели, вошел в меня и… Это не так больно, как я ожидала, вообще оказалось вполне естественно и даже Фохт не сразу понял, что произошло. Лишь через пару минут я поняла, что партнер замер и смотрит мне в глаза. Нехорошо так смотрит.
— Вы ничего не хотите мне сказать, сударыня?
— Нет. — я воспользовалась замешательством и опрокинула его на спину, оказавшись сверху. Так даже ещё лучше…
Спустя несколько десятков минут я лежала в ванне, выстраивая из пены фигурки на его голове.
— И все-таки мне хочется понять. — ну до чего же он упрямый.
— Что? — если быть вежливой занудой, то ему надоест расспрашивать.
— Вы были замужем. — он аккуратно подбирал выражения. — И я сам свидетель того, что ваш с графом брак не был формальностью.
— Не был. Мы любили друг друга. Просто так получилось… И вообще, это слишком личное, а мой покойный муж точно бы не захотел о подобном распространяться. — нырнула под воду, обняв его ногами.
— Вы — моя первая… Я никогда ранее… — ошеломленно повторял он.
— Вот не поверю, что я Ваша первая женщина. — протиснулась к нему за спину и теперь расположила его голову на своей груди, продолжая архитектурные изыскания.
— Нет. То есть да… Вы сводите меня с ума!
И мы переместились на шкуру того самого загадочного зверя, несомненно наполнив ее жизнью. Это прекрасно, что можно полностью раскрыться перед партнером, не тая желаний, эмоций, фантазий. Испробовав самые разные позы из мирового порнонаследия, мы валялись на этом клочке меха совершенно вымотанные.
— Вы моя сказочная фея. — прошептал мой партнер. Не станем шутить насчет волшебной палочки, а то уж совсем пошло выходит, но пару заклинаний я могу еще применить.
Я не буду сегодня считать сколько лет у меня не было секса, но он стоил ожиданий. Стоил каждой минуты.
Светало. Полусонную, он уложил меня в постель и поцеловал.
— Мне нужно идти. Я обязательно вернусь, моё сокровище.
И так хотелось сказать, что дверь заперта, что Мефодий скоро встанет, но было до того сонно и тепло… Волосы и постель пропахли им и не хотелось возвращаться в мир реальности. Реальность сама постучалась в дверь.
— Ксения Александровна! Утро уже. Завтрак готов.
— Устя, у меня болит голова, скажи всем, что я умерла в прошлом месяце и до обеда не выйду. — сообщила я из-под одеяла.
— Хорошо, Ваше Сиятельство. — она научилась улыбаться шуткам. — там записка пришла от Их Сиятельства.
— Позже, все позже.
Вот как у людей хватает совести портить такое волшебное утро?! Мне хотелось понежится в постели денька три-четыре. И чтобы диета из миндальных пирожных и травяного чая. И никаких известий из внешнего мира. Но раз графу неймется…
Я скатилась с кровати на пол и изумленно уставилась на комнату. Следы вчерашнего погрома практически уничтожены. Моя одежда аккуратно сложена на пуфик, только пуговицы к корсажу надо будет пришить. Бутылка стыдливо притулилась на каминной полке — это я спрячу в сундук. В ванной непросохший пол — но я добавлю душем, а вот простынь из-под кровати следует достать и куда-то перепрятать. Не то чтобы я стесняюсь прислуги… Я очень стесняюсь. Да и моя девственность — это был мой второй по значимости секрет в этой Вселенной. Теперь хоть об этом переживать не нужно.
Хотя нет, нужно, да еще как! Это я из дома привезла целый арсенал медикаментов, что сейчас в сейфе лежит. А вчера ни одним мозговым щупальцем не вспомнила, что их бы применить неплохо… Так, мирамистин и фарматекс — по основному своему направлению уже как мертвому припарки, ну вдруг хоть от каких болячек может помочь. А остальное теперь в руках более могущественны и ироничных. Я начала заправлять постель с криво натянутой простыней, когда заметила чуть потертый на краях черный бархатный футляр. С бешено бьющимся сердцем открыла его и заскулила от умиления — полтора десятка покрытых изумрудной эмалью серебряных с позолотой трилистников скреплялись замочком — божьей коровкой с клеймом «К. Фаберже». Он помнил. Он все запомнил.
Его Сиятельство изволил сообщить о необходимости («желательности») присутствия на ужине сегодня в Усадьбе. Даже экипаж прислал, и один из кучеров с завистью изучал новое обиталище Мефодия. Пришлось наряжаться, на этот раз в темно-зеленое платье с оборками сзади и изящной драпировкой на бедрах. Я долго спорила с портнихой о рукавах, и отстояла что-то адекватное. А в остальном строга, элегантна. Хорошо, что мелкие царапки от щетины на шее прикрыты воротником. Я слегка улыбнулась своему отражению. По сути, беспокоиться буду через пару недель, если что. А до того изменить все равно нечего. Добавила новые гагатовые бусы, стала еще больше напоминать чопорную англичанку. Накинула шляпку, ротонду и отправилась на Моховую.
— Добрый день, Ксения Александровна! — почуяв изменения в отношениях с четой Татищевых, их прислуга стала проявлять доселе невиданную приветливость. — Их Сиятельство ожидает в библиотеке.
— Хороша, очень хороша. — оглядел меня родственник. Наверняка, я на Лазорку так же смотрела попервоначалу.
— Благодарю. — потупилась я.
— У меня сегодня гости соберутся. Побудешь за хозяйку. — оповестил о немыслимом счастье родственник и вернулся к своим бумагам.
Ну конечно, я же отличная хозяйка, такую тут точно не забудут.
— Николай Владимирович… Я не могу гарантировать успех Вашего предприятия…
— А ты постарайся. — сухо ответил губернатор. Вот что с ним сегодня?
— Много ли гостей и чем они предпочитают развлекаться?
— Да совсем немного, не бойся. Граф Николай Валерианович Канкрин, камергер, монсеньор Луи-Огюст Ланн, маркиз де Монтебелло, ну еще человек пять-шесть. Все будет запросто, без особых церемоний, развлечь я их и сам смогу, а ты побудь рядом, поулыбайся. Сыграй при случае. Говорят, ты петь горазда?
— После… смерти Петеньки я не пою.
— Тогда порепетируй пока.
На этом мою аудиенцию завершили. Родственник был сердит, озадачен и явно не собирался это обсуждать со мной. Да и глупо было бы ожидать… Радует, что хоть что-то иногда доверяет… Правда, не получалось избавиться от ощущения пешки в чужой игре, но у любого выигрыша в социальных состязаниях — своя цена. И раз мне приспичило проникнуть в светскую семью — придется соответствовать. Уроки что ли начать брать…
Первым приехал отрекламированный граф Канкрин — сурового вида мужчина с пышными темно-каштановыми усами. Он привез с собой Карло Альберто Фердинандо Маффеи ди Больо — моложавого брюнета с орлиным носом, жгучими глазами и фантастическим обаянием. Несмотря на свои шестьдесят с хвостиком, он создавал ощущение, что заполоняет все пространство сразу. Чуть позже подтянулся двадцатидвухлетний француз в необычайной пестроты жилете и последним прибыли граф Трубецкой в сопровождении бородатого американца. Ну хоть где-то попрактикуюсь в английском.
Компания у нас подобралась — обнять и плакать. Юный француз — Луи Огюст Ланн — представитель классической золотой молодежи. Его отец женился на богатой наследнице, которая не стеснялась этого демонстрировать, чем и заразила сына. Тот долго расписывал мне роскошь балов, которые закатывает французское посольство при его папеньке. О как, граф пригрел мажорика. Густав Луи обучал сына так же как обучали его самого — начиная с малых постов в дипломатическом представительстве Третьей республики. Наследник откровенно страдал, стремясь найти любые способы для веселья. Сегодня этим способом оказалась я.
Мало того, что он с наигранным ужасом час переспрашивал, как можно выжить без знаний его чудесного языка, так еще и глумился над моими попытками свернуть тему разговора. Я честно отработала самые ходовые темы — природу, погоду, замки Луары, Лувр — мои воспоминания об этом, конечно, так себе, и я едва одернула себя от высказывания мнения о стеклянной пирамиде — ее же точно возвели совсем недавно. Зато отдала должное Эйфелевой башне — она-то точно уже построена. Юный лягушатник так кичился этими объектами, что можно было заподозрить его самого в проектировании. Особенно Лувра.
Играть роль дурочки-милашки было неприятно, но это было бы полбеды. Совсем еще не старый американский посол брюзжал об архаичности обычаев коронации, которые требуют определенного дресс-кода. Только с четвертой попытки удалось понять, что чудовищное унижение, непосредственно угрожающее ему — это необходимость нарядиться в короткие брюки с панталонами. «Мои избиратели никогда этого не поймут», восклицал он. Очень хотелось предложить ему сфотографироваться еще и с ручным медведем, чтобы уж избиратели точно не обращали внимания на мелочи типа одежды, но под строгим взором родственника язык пришлось прикусить. Поскольку отец посла в свое время дошел до должности вице-президента при Джеймсе Бьюкенене, то сын мечтал его превзойти. Что-то не припоминаю я хвалебных од данному президентству, да и насчет сына тоже терзают смутные сомнения, но я утешила его мыслью, что пусть лучше странный наряд будет единственной его проблемой, а все остальные разрешаться. Уж подобную мелочь можно подать в нужном свете. Меня смерили тяжелым взглядом, и не сочли необходимым комментировать.
И только итальянец пытался быть галантным, явно подчеркивая превосходство над северным соседом. С ним мы обсуждали нюансы вкуса лазаньи и пасты, сыры и вина, Рим и Венецию. Про Венецию и ее бурную и трагическую историю он вообще разливался соловьем, отчего проиграл четыре партии подряд. Но не унывая ни на секунду, продолжал дифирамбы историческому значению Вечного Города. Я смогла блеснуть эрудицией — еще бы, неделя экскурсий нон-стоп — по поводу революционной методики Фиорелли, позволившей вернуть лики жертв Помпеи. В конце концов итальянец оставил игру и полностью погрузился в разговор со мной.
Игра шла на средние ставки — количество золотых монет на столе не поражало воображения, когда в холле послышался шум.
— Иван Алексеевич, здравствуй, дорогой, — распахнул объятья граф и вышел встречать двух пожилых мужчин — Хуго Фюрста фон Радолина и Ивана Алексеевича Репина, также принадлежавшего к великосветской тусовке.
Гости не представлялись друг другу — только мне, из чего я сделала вывод, что все друг друга знают, и возникал вопрос — это как же компания, столь разношерстная, могла свести знакомство.
— Ксения Александровна, ангел мой, спой нам что-нибудь. — как никогда приторно обратился граф. Я с тоской посмотрела на пианино, к клавишам которого до сего дня не прикасалась уже лет пятнадцать — со знаменательного побега из музыкальной школы и попыталась. Честно попыталась.
Вообще, выбор песен был несколько затруднен политической и исторической подоплекой. Пока я репетировала, лучше всего вспомнила романс «Генералам двенадцатого года» и «Ты меня на рассвете разбудишь». Первое — плевок в сторону Франции, второе — дурное воспоминание американцу. Ассортимент песен моего недолгого замужества вызывал недопустимую сейчас ностальгию.
День и ночь роняет сердце ласку,
День и ночь кружится голова,
День и ночь взволнованною сказкой
Мне звучат твои слова:
Только раз бывают в жизни встречи,
Только раз судьбою рвется нить,
Только раз в холодный зимний вечер
Мне так хочется любить
Гости были столь хорошо воспитаны, что даже похлопали. По знаку графа продолжила, вспомнив буквально на ходу.
Et si tu n'existais pas….[3]
Ну здесь даже француз ожил, внимательно вслушиваясь в самые, на мой взгляд, прекрасные строки о любви.
— Madame, vous déformé la vérité, quand déclaré l'ignorance de la langue française[4].
Вот бы еще помнить, что он говорит. Поэтому просто улыбнусь.
Новоприбывшие сыграли партию в вист, после чего все участники начали разъезжаться. И со всеми мы прощались, долго и церемонно. Особенно долго с сеньором Маффеи ди Больо (Для Вас, сеньора — Карло, просто Карло). Тот уже успел позвать меня в оперу на гастроли итальянской примы, пригласить на коронационные торжества в посольстве, и вообще поражал гостеприимством, хотя вроде бы особенно не пил. Брюзжащий американец и Луи Огюст оказались куда более сдержаны в эмоциях, а русская половина игроков вообще смотрела сквозь мои прелести.
— J'espère vous voir à nouveau[5]. - прошептал француз.
— Je ne peux pas promettre[6]. - эту фразу я всегда произносила при выдаче домашних заданий на курсе, поэтому и запомнила хорошо.
Вопреки ожиданиям, граф не отправил меня домой сразу, а взялся проводить.
— Только ты, милая, поиграй пока тут, а мы пока поговорим в кабинете.
Получалось, что на сторожевом псе сэкономил: покуда в салоне я истязала клавиши, ни одна живая душа не могла бы подслушать разговор, который велся за дверями кабинета. И сама я тоже эти пять саженей бы не преодолела. Великий он стратег — отец моего мужа.
То, что гости иногда прислушивались к моим завываниям, стало понятно, когда Иван Алексеевич наклонился ко мне.
— Дитя мое, а что это за романс о кавалергардах?
Я повторила, чем почему-то растрогала старика.
— Это что-то новое? — спросил он.
Упс.
— Я еще у папеньки в архивах находила стихи, ноты… До меня еще написанные. Мы в деревне жили, мало ли кто мог бывать… Теперь уже не узнать — все сгорело. — скорбно прошептала в ответ.
Меня погладили по голове, посочувствовали череде потерь и похвалили за музыкальную смелость.
Граф всю дорогу был молчалив, а уже у крыльца дал указания.
— Если итальянец объявится — сходи с ним куда-нибудь.
— Куда? — я вообще обалдеваю от этого человека. То замуж выдает, на следующий день вообще готов подложить под кого ни попадя.
— Репутацию соблюдать не забывай, это верно. Ну от приема в посольстве по официальному приглашению отказываться не смей.
Поцеловал в темечко и отпустил.
Ночной дом встретил меня тьмой и безмолвием. И хотя дверь мне открыли почти сразу — Демьян устроился на стуле возле вешалки и с явным беспокойством ждал, я не могла отделаться от ощущения тоски и неуверенности.
Эта бестолковая вечеринка явно кому-то требовалась, но зачем? Нельзя сказать, что за игрой вообще велись какие-то серьезные разговоры. Я даже не понимаю, кто все эти люди. Жаль гугла пока нет, а то уже бы выяснила их предпочтения в напитках и полные дон-жуанские списки. А пока приходится напрягать извилины. И все мои усилия, оплаченные мигренью и покрасневшими с утра глазами, привели к тому, что иных причин, кроме демонстрации гостей друг другу, у этого экспромта не было. Была еще одна конспирологическая версия, что в монетах была своя тайная символика и кто-то что-то кому-то передавал. Но уж очень притянуто все за уши.
Вот так, день псу под хвост, а еще неприятное ощущение использованности втемную.
— Демьян, ко мне приходил кто вчера? — обратилась я к работнику, аккуратно очищавшему камин в библиотеке от золы. Тот обратил ко мне свои невероятные глаза (не в последнюю очередь ради этого я и подавала голос) и отрицательно покачал головой. Потом вскинулся и бросился в салон, откуда принес маленький круглый букетик красных роз. Что-то у меня в голове не укладывается, как Федор Андреевич собирает икебану, поминутно сверяясь со справочником значений цветов, так что трактовка большой любви не так уж и обязательна. Тем более, что я пока не препарировала свои эмоции.
Ну что сказать? Он прикольный, как сказала бы Люська. С ним можно не притворяться и теперь уже ничего не скрывать. Не нужно юлить в разговорах, просчитывать действия наперед, заботиться о приличиях. В конце концов, однажды он спас мне жизнь. Я-то расплатилась за это и в прямом и переносном смысле, но тогда он действовал бескорыстно. Он хороший партнер для походов «на дело». Как выяснилось, и другие вещи у нас с ним тоже очень здорово получаются. Да и если быть честной с собой — победило любопытство и желание. Я отношение к нему не то что влюбленностью — увлечением назвать не могу. Он свой и с ним просто. В сложном, переполненном условностями мире — более чем значимый аргумент. Как-то звучит все это более чем цинично и взвешенно, но я и не хочу для себя этакую роковую страсть, чтобы гром, молнии и разрыв сердца. Плавали, знаем, хватит, а спецэффектам место в кинематографе.
Насчет дальше я пока не хочу думать. Пока нужда не заставит, о замужестве я думать не хочу. Вряд ли мне вообще попадется такой же покладистый муж, как Фрол или Петя, а терпеть самодура при таких-то ограничениях, как здесь — увольте. При разводе детей забирает муж, имущество чаще тоже, без разрешения супруга даже покупки делать не рекомендуется. И это мне еще невероятно повезло с Петенькой — без завещания мне бы причиталась 1/7 имущества мужа. Комфортно жить только вдове. Обеспеченной вдове, само собой.
В общем, со мной все понятно — от скуки и неких смутных порывов совратила мужика. А вот он-то что? Вообще, зачем круги вокруг дома нарезал, простывая на ветру? Наличие браслета предполагает, что не один день планировал встречу. Благодарность? Возможно. А остальное — удачное стечение обстоятельств, тем более, романы с веселыми вдовушками здесь повсеместны. И что эта вдовушка его так удивит — этого он точно не ожидал. Интересно, теперь как честный человек захочет жениться или что? Сама бы я что предпочла? Если в отрыве от сплетен и дурной репутации, вполне бы… Не важно, это меня скомпрометирует. Тут разве что залет от Императора считается знаком качества, остальное обсуждается множеством непричастных, но избыточно любознательных.
Хотя я не в курсе его актуальной личной жизни — полтора года назад у него семьи вроде бы не было, но этот аспект мы ни разу не обсуждали, за эти месяцы многое могло измениться. И была эта оговорка про первую девственницу… Вот и говори о высокой морали в Прекрасную эпоху — мужик тридцать семь лет прожил, а с таким не сталкивался.
Я в задумчивости ощипывала букет, пока не превратила его в бутоны на палочках. Засушить что ли? В комплект к Петиным пойдут.
Тем временем моя прислуга принимала гонцов.
Сначала пачку нот прислал родственник. Алябьев, Титов, Дельвиг… Тоска. Не понимаю, это намек на неудачный репертуар или поощрение? Да и пианино у меня нет.
Итальянец, как человек слова, прислал все сразу — и приглашение на посольский прием, и корзину с сырами, пастой и вином, и письмо с приглашением в оперу. Приятно иметь дело с таким человеком. А за полтора-то месяца я точно успею с платьем. Двумя платьями, поправила сама себя — бальное и театральное — это два разных туалета. Сразу написала письмо с благодарностями за подарки и обещанием обязательно присутствовать везде. Если б еще не пост, вообще бы жизнь забила ключом.
Француз прислал вычурный букет цветов, с толкованием которого я совсем сбилась. Некоторые жутковатого вида листья я не опознала, но оставшегося хватило, чтобы ум за разум зашел. Ирисы (эмблема Франции, символизирует надежду, обещание на будущее), рыжие лилии («Твое сердце свободно?»), туберозы («Опасные удовольствия), магнолии («Хочу Вас любить»), жасмин и бордовые розы (эти без комментариев). И вот этот гербарий нужно тоже как-то пристроить. А так — даже шоколадку не приложил. Не зря говорят об их прижимистости. Ему писем не писала — куда мне этот золотой мальчик, отделалась запиской с благодарностью.
Если б не было тебя… (фр.) — первая строка из одноимённой песни Джо Дассена
Мадам, вы солгали, когда сказали, что не знаете французский язык (фрю)
Я надеюсь увидеть вас снова (фр.)
Я не могу обещать (фр.)