Перевод: MonaBurumba
Редактура: MonaBurumba
Русификация обложки: Xeksany
Переведено специально для группы: vk.com/monaburumba
Пролог
Лето 1950 года
Двадцатилетний Горди Маршалл стоял посреди душного чердака двухэтажного дома своих родителей и любовался своим отражением в единственном зеркале в полный рост. Он нашел зеркало спрятанным здесь, когда был подростком. Горди понятия не имел, почему его отец ненавидел зеркала. Он их просто на дух не переносил, и во всем доме, кроме этого зеркала, имелось только два: одно в ванной и одно в прихожей. В спальне Горди никогда не разрешалось иметь зеркало, что он считал просто абсурдом.
Это зеркало он обнаружил спрятанным под простыней, когда однажды пришел сюда в поисках материалов для костюма клоуна. Горди знал, что его мать хранит на темном пыльном чердаке старый сундук, полный костюмов, которые она носила, работая танцовщицей в цирке. Он отыскал этот сундук и просидел наверху несколько часов, рассматривая блестящий шелк и сверкающие платья. Среди нарядов лежал фотоальбом, полный фотографий, запечатлевших, как его мать выступала в цирке. Она позировала рядом со львами, слонами, акробатами и клоунами.
Клоуны очаровали Горди больше всего. Он собирался устроиться в цирк и стать клоуном. Он не мог рассказать матери о своих мечтах, потому что у нее, казалось, больше не осталось своих собственных. Она превратилась в подавленную, злобную женщину, безропотно выполнявшую все, что говорил ей муж. Горди не мог вспомнить, когда она в последний раз смеялась или шутила.
В детстве он с трепетом слушал ее рассказы о цирковой жизни. Однажды его отец пришел домой и услышал, как она рассказывает ему о красивых акробатах на трапеции, и на этом все закончилось. На следующее утро отец отвез его в школу, а когда Горди вернулся домой, мать стояла на кухне и готовила чай в темных очках и с шарфом на шее — несмотря на теплый осенний день.
После этого дня она перестала смеяться и шутить. Больше не укладывала Горди спать, и прекратила рассказывать истории.
Сегодня он любовался костюмом, который сшил сам, держа его в руках и стоя перед зеркалом. Он взял в руки старую атласную косметичку, которую мать выбросила несколько месяцев назад, и достал из нее белую жирную краску. Горди не спеша нанес ее на лицо. Все должно получиться как надо. Он закончил толстый слой белой краски и взял красную, нарисовав большую, фальшивую, красную улыбку. Добавив толстые линии вокруг глаз, Горди улыбнулся, стоя как можно ближе к стеклу.
Поворачивая голову то влево, то вправо, он восхищался своей искусной работой. Он даже не услышал, как открылась входная дверь, настолько его заворожил вид самого себя в первый раз в полном гриме. Он облачился в костюм, который сшил из черно-белой полосатой атласной ткани, найденной им на дне сундука. Надев комбинезон, Горди улыбнулся. Посреди груди у него висели три черных помпона, на изготовление которых ушла целая вечность.
Он достал большой черный воротник, застегивающийся на шее, и поднял его вверх. Когда все было готово, Горди вытащил парик из чемодана, стоявшего рядом с сундуком. Ярко-оранжевый кудрявый парик из галантерейного магазина не выглядел особенно эффектно, пока он не отрезал кудри, оставив только три пучка ярко-оранжевых волос, торчащих вверх. Натянув его на голову, он усмехнулся своему зеркальному отражению. Отныне его будут звать клоуном Тафти.
Громкий удар, а затем пронзительный визг заставили его подпрыгнуть.
— Гор-р-р-ди Маршалл, какого черта ты тут устроил?
Он поморщился, услышав, как мать прокричала его имя. Ради Бога, она должна запомнить, что он уже не сопливый мальчишка, а взрослый мужчина. Шум доносился прямо под ним, а значит, она сейчас в его комнате. Снова копается в его личных вещах. В последний раз она делала это под предлогом смены постельного белья.
Гнев наполнил его грудь, и он повернулся, чтобы сбежать вниз и посмотреть, из-за чего она кричит. Он заскочил в свою комнату в тот самый момент, когда его отец поднимался по лестнице. Мать держала в руках его старую жестянку из-под конфет и смотрела на содержимое.
Горди выругался себе под нос:
— Черт.
Протягивая к нему открытую жестянку, мать пронзительно закричала.
— Что это, черт возьми, такое? Мне плохо. Я даже не уверена, хочу ли знать вообще.
Он пожал плечами на подборку мелких костей от животных, которых убил за эти годы и хранил там на память.
— Вещи, мои вещи, в которых ты не имеешь права копаться, любопытная корова.
Его отец вошел в комнату и прикрикнул на него:
— Не смей так разговаривать с матерью — и какого черта ты вырядился как цирковой урод? Ты знаешь, как по-идиотски выглядишь? А если бы тебя увидели соседи?
Горди почувствовал раскаленный до бела гнев, скрытый внутри него с того дня в лесу, когда в двенадцать лет он чуть не убил своего друга Эндрю. Горди так сильно ударил его веткой по голове, что тот потерял сознание. В тот день его гнев вырвался наружу, потому что Эндрю рассмеялся, когда Горди признался ему, что хочет стать клоуном в цирке.
К счастью для Горди, Эндрю не успел заметить, как он разъярился. Его друг провел три недели в коме, а когда очнулся, то понятия не имел, что произошло, так что Горди избежал ответственности. Потом была еще его учительница, когда ему исполнилось пятнадцать: Миссис Голдсмит, сделавшая его своей целью для издевок в школе. Ей стало не до смеха, когда он подстерег ее у дома однажды холодной, темной январской ночью. Она снова заставила его задержаться в школе, и Горди знал, что отец рассердится на него за опоздание.
Горди нашел в кустах в парке старый ржавый топор и взял его. После спрятал его за низкой стеной парка, который находился напротив дома миссис Голдсмит. Достав топор, он стал ждать в тени на задворках улицы, по которой она ходила, чтобы добраться до своего дома. Она даже не успела закричать, как гнев наполнил его грудь, стоило ей появиться в поле зрения. Топор обрушился на ее затылок. Она упала, а Горди бросился бежать.
Он не испытывал никаких сожалений, оставив ее лежать на холодной земле, истекая кровью, в полном одиночестве. Всю дорогу домой он смеялся про себя, радуясь, что показал ей. Она больше не будет смеяться над ним в классе. Она не умерла, но в школу так и не вернулась. Он слышал, как его мать рассказывала, что миссис Голдсмит едва могла говорить и кормить себя.
Теперь Горди смотрел на своего отца. Гнев снова наполнил его грудь. Его не беспокоило, что мать увидит его в таком виде. Она знала, что такое цирк, но он не ожидал, что отец окажется дома. Отец был таким фанатиком, и все, о чем заботился, это чтобы у Горди появилась нормальная работа, с перспективами, и чтобы он стал уважаемым человеком. Его работа на отца в компании «Маршалл и Маршалл Бухгалтерс» увлекала так же, как наблюдение за высыханием краски, и Горди знал, что не сможет заниматься этим ни дня. Пришло время уволиться, и он ничуть не жалел об этом.
— Я ухожу, чтобы стать клоуном. Мне предложили место в цирке.
Лицо его отца стало свекольного цвета. Пытаясь найти нужные слова, он брызгал слюной.
— Если ты уйдешь из этого дома в таком виде, то можешь больше никогда не возвращаться!
Мать начала плакать, а затем с криком бросилась на него. Ее маленькие кулачки били его в грудь. Горди схватил их в свои огромные руки, чтобы ее остановить. Отец рявкнул на него, чтобы он отпустил мать, и Горди вышел из себя. Разве ему не разрешалось защищаться? Его отец мог бить и пинать ее, но это запрещено? Просто смешно!
Отпихнув мать в сторону, Горди прошел через комнату, протискиваясь мимо отца. Ему нужно выбраться из этого удушающего дома страданий. В шкафу в прихожей у него уже стоял собранный чемодан; на нем были его самые дорогие вещи. Сбежав по лестнице, он схватил чемодан и прошел на кухню, где оставил бумажник.
Мать, обретшая второе дыхание, теперь бежала по лестнице, крича на него. Не раздумывая, Горди поднял с решетки камина острый топор, которым его отец колол дрова. Размахнувшись с полной силой, он наблюдал, как в замедленной съемке топор ударил мать по шее, и из нее брызнул фонтан красного цвета. Ее глаза начали стекленеть, и она упала на пол.
Отец набросился на него, выкрикивая имя матери Горди. Горди понял, что другого выбора нет, и замахнулся на отца топором. Он смотрел, как сила покидает здоровенного амбала, и тот рухнул на пол рядом со своей женой. Растекающаяся лужа густой, красной крови начала собираться вокруг голов обоих.
Горди бросил топор в открытый огонь, и рукоятка начала тлеть и гореть. Пламя вырвалось наружу, когда деревянное древко загорелось. Он ожидал услышать сирены вдалеке, но в доме стояла тишина. Впервые в жизни в доме стало по-настоящему тихо. Вымыв руки в раковине, он вытер их о чайное полотенце и взял в чемодан.
В первый раз за все это время он почувствовал себя расслабленным. Горди почувствовал себя свободным. Он повернулся, чтобы в последний раз взглянуть на обмякших, истекающих кровью, мертвых родителей, что он оставил позади — родителей, которых он когда-то любил. Очень давно. Он пожал плечами. Он мог бы переодеться, но для этого нет причин. Цирк находился всего в миле отсюда, на пустыре рядом с парком. Горди мог спокойно отправиться туда. Никто не узнает его, и он наконец-то сможет быть самим собой после всего этого времени.
Глава 1
Черно-белое море расступилось, словно по приказу самого Моисея, при появлении катафалка, запряженного лошадьми. Две шеренги аккуратных полицейских стояли со склоненными головами, все в нарядных черных форменных кителях номер один. Черные ботинки начищены настолько, что в них можно было увидеть собственное отражение. Отглаженные, чистые белые рубашки и безупречные складки на брюках.
Энни Эшворт стояла в конце толпы скорбящих. Рядом с ней держался ее друг и отставной сержант полиции Кав. Она все еще находилась в декретном отпуске и порадовалась, что ей не пришлось столкнуться с унижением, пытаясь втиснуться в свою слишком тесную форму. Она очень сомневалась, что ее китель застегнется, как и брюки.
Энни не хотела приходить на похороны Стюарта, но заставила себя выйти из дома сегодня утром, потому что чувствовала себя отчасти виноватой в его смерти. Нет, неверно. Она чувствовала полную ответственность за его смерть. Если бы он не появился в ее доме той ночью, пьяный в стельку и агрессивный, ничего бы этого не случилось. Она бы сейчас не стояла здесь, не смотрела на своего мужа Уилла, возглавляющего почетный караул и пытающегося держать себя в руках, выглядя при этом подавленным.
Энни видела его плачущим только дважды: один раз, когда он думал, что она погибла от рук серийного убийцы Генри Смита, и второй — когда родился их сын Альфи.
«Думай об Альфи и о том, какой он замечательный. Не смотри на…» Слишком поздно. Ее взгляд упал на массивный дубовый гроб с накинутым на него флагом «Юнион Джек». Сверху его украшала шляпа Стью и красивая композиция из белых роз, лилий и гипсофил. Энни почувствовала, что у нее дрожат ноги, но Кав сильной рукой схватил ее за локоть. Он наклонился и прошептал:
— Даже не начинай, это не твоя вина.
Глаза Энни наполнились слезами, потому что, сколько бы раз ей ни говорили, что это не так, она всегда — каждый день до конца жизни — будет винить себя. Когда офицеры отдали честь по случаю кончины своего коллеги, она моргнула и отвернулась. Она пришла сюда ради Уилла, который работал со Стью и был его другом последние пять лет. Уилл так много поддерживал ее, и теперь настала ее очередь. Энни знала, что Уиллу нужно попрощаться окончательно со Стюартом, а потом пойти в паб и надраться до чертиков с остальными членами своей команды в уголовном розыске. Он мог бы вспомнить старые добрые времена, попытаться забыть плохое и вообще выкинуть все это из головы.
Она прошептала в ответ: