Ксения шла за подобравшей ее старушкой еле живая. Мокрая одежда прилипала к телу, остывшие конечности плохо слушались — ноги были как деревянные, руки, прижатые к животу, ничего не чувствовали. Ей казалось, что замерзло не только тело, но и душа. Босые ноги не ощущали камней и мусора на тропинке, хорошо, что идти было недалеко, просто подняться по тропинке, проложенной наискосок по крутому склону. У самого обрыва оказался небольшой домик, с огородиком и покосившейся банькой. Река давно подмыла берег, и смыла забор, так что огородик начинался прямо от обрыва.
Бабушка, а может женщина, девушка не могла разобрать, остановилась на обрыве и молча ждала ее, не пытаясь помочь. Когда Ксения дошла до нее, она сурово покачала головой в белом платочке, и кивнула в сторону баньки:
— Туда иди сразу, я сейчас подойду, возьму сухие вещи.
Ксения так же на автопилоте пошла к баньке, дверь, потемневшая и покосившаяся, не поддавалась, да и руки никак не могли зацепить толстую деревянную ручку. В голове опять зазвенело и ноги стали ватными. Сзади послышались шаги, и руки женщины буквально подхватили девушку. Она поддержала ее за локти, фактически обняв сзади, потом придерживая одной рукой, открыла дверь.
— Заходи скорее, баня еще горячая, я вчера поздно топила.
Она фактически донесла девушку до широкой лавки, и споро уложив, начала стягивать одежду. В бане было градусов сорок, но Ксению по-прежнему бил озноб. Старуха налила в большой таз горячей воды и стала поливать ее сверху, это помогало мало. Тогда она усадила ее на лавку, в ноги поставила таз с горячей водой, из второго поливая ее сверху. Вода обжигала кожу разностью температур, но не могла согреть.
— Ох-тыж, горе то какое, хорошо бы в ванну тебя, но откуда здесь ванна? Да и баня почти остыла. Годи, я пойду растоплю огонь и принесу чаю, внутрь поможет быстрее.
Ноги согревались в тазу, а тело по-прежнему била крупная дрожь. Старуха накинула ей на плечи какое-то старое покрывало, потом гремела дверцами печки, послышался запах дыма, потом убежала в дом. Вернулась с кипящим пластмассовым чайником, банкой малинового варенья и большой кружкой. Навела горячей воды с малиной и с ложки стала поить девушку.
Понемножку отошли руки, и Ксений попыталась взять в руки кружку.
— Тихо ты, ошпаришься же, — бабка отодвинула ее руки, и продолжила давать горячий напиток из ложки.
— Теперь пробуй руками шевелить, пусть кровь разойдется.
Девушка покорно сжимала руки, разжимала и пыталась удержать дрожь. Бабка покачала головой, и опять ушла куда-то. Потом послышался шум, она тащила что-то тяжелое. Как оказалось, это было деревянное корыто, даже больше похожее на низкий бочонок. Пожилая женщина подставила его под кран, откуда лилась горячая вода, и все бормотала.
— Этот лагушок у меня под сливом стоит, дождевую воду собирать, ты девка худенька, как раз на корточки влезешь туда. — Разговаривая, она бодро подливала холодной воды, помешивала, добавляла какие травы. — Мы ж тебя сварить не хотим. Ну вот, готово, сама сможешь залезть?
— Бабушка, мне греться нельзя так, беременная я. — Прошептала Ксения, впервые пробуя свой голос.
— О, уже речь очнулась, ничего, ничего, ты недолго, пока трясучка не пройдет, потом просто погреешься на полке и все. Чего ж ты, беременная, в реке то оказалась? Я пошла грядки полоть, я завсегда с четырех утра на огороде, пока мошки нет. Гляжу — хтой-то плывет. Река наша не така, чтобы в ней такие заплывы устраивать. И то чудо, что выплыла.
— Так получилось, бабушка. А плаваю я хорошо, только вот уж сильно холодная вода, да и река широкая, думала не дотяну.
— Все то у вас, молодых, получается! Беременность получилась, в речку сигануть получилось. Думаешь не поняла я, что ты самоубивца? Что, мужик кинул, а ты топиться побёгла? А мой-то, вон по зиме на охоте сгинул после войны, а я одна, да с тремя. И топиться не бегла, а сестра моя — с войны пятерых тянула, трое своих, да двое эвакуированных. Не бегли! — Тут старуха заметила, что девушка молча плачет, слезы катятся по лицу без всхлипов и вздохов.
— Прости, дочка, не до меня тебе сейчас. Сугрелась маненько? Давай теперь еще горяченького попей, я правда про заварку забыла. Да чаи после распивать будем. Давай на полок, каменка подтопилася, сейчас поддам жару, да разотру тебя.
Ксения смогла удержать приостывшую кружку, и большими глотками стала пить горячеватый чай. Внутри потеплело, стала отпускать дрожь и холод. Бабка помогла ей вылезти из бочонка, подняться на полок. Поддала немного жару — пар еще был белым, плохо прогретым. Но все же теплым. Старуха взяла с полки какою-то плошку, и стала растирать тело девушки желтой массой. По запаху стало понятно, что это мед, но с добавками. От массажа кровь быстрее побежала по телу, возвращая чувствительность коже и мышцам. Бабка еще поддала в каменку, теперь пар был горячее, и девушка почувствовала, наконец, что ей жарко.
— Вот и ладно, вот и согрелись. Полежи чуток, я одежку принесу, сполосну тебя и в дом.
Лежать на полке в бане было жарко, но так здорово — она жива, она будет жить, слезы все так же лились из глаз, но теперь скорее от счастья. Дай Господь этой женщине всех благ, за то, что стояла и ждала, когда девушка доплывет до берега, а потом кинулась помогать. Ей больше не хотелось вспоминать предательство Дэна, свою прошлую нелепую жизнь. И лежа здесь, в покосившейся баньке, она дала себе слово — больше никто не будет управлять ее жизнью, больше никто не подойдет к ней так близко, что сможет ударить в спину.
— А вот и я, вот принесла тебе одежду, да полотенца. Сейчас моемся, и в постель. Ты лежи, я все сама, не то скинешь мне тут робёнков. — Говоря все это, бабка бодро намылила травяную мочалку, и стала смывать с тела мед с каким-то жиром. Это получалось у нее удивительно ловко, да Ксения легко поддавалась ее рукам, которые напомнили ей руки матери, так же ловко купавшие ее в детстве. Бабка сполоснула ее водой с травами, с запахом смородины и мяты. Завернула в полотенце, и усадила на лавке.
— Предбанника то у меня нету, тута и одеваюся я. Сейчас дверь приоткрою, обтирайся, да надевай вот платье. Чистое оно, не боись, это специальная одёжа, после бани одевать. Все равно еще пот гнать будет, потом дам переодеться.
Ксения послушно вытерлась, не вставая с лавки и взяла протянутое ей бабкино ситцевое платье. Чистое и глаженое, оно было беленьким с узкими кружавчиками. Надев балахон через голову, девушка встала поправить подол, и качнулась в сторону.
— Не спеши, теперь уже спешить то тебе и некуда. Сиди, жди девять месяцев, не нервничай и не думай. На вот тапки старые, одень к дому дойти.
Они, почти обнявшись, дошли до домика, хорошо, что крылечко было низеньким, в одну ступень, иначе девушка просто не поднялась бы на него. В доме старуха провела ее в махонькую спаленку, с высоко взбитой кроватью. Под покрывалом обнаружилось пуховое одеяло и перина, все в веселеньком рисунке самошитого белья. Старуха уложила Ксению на огромную подушку полусидя, со всех сторон укрыла одеялом. Перина непривычно охватила тело снизу и сбоку, сразу обдавая теплом.
— Ну вот, жить можно. Сейчас чаю принесу с медом, потом спи.
Чай Ксения пила так же полусидя, почти не слушая бабкино бормотанье, и сразу провалилась в сон. Сон был глубоким, душно-жарким, с кошмарами, в которых она сперва тонула, потом ее допрашивали какие-то люди. Ей казалось, что она бежит куда-то, но руки и ноги связаны жаркими путами.
Очнулась она вечером следующего дня. Старуха сидела за столом, в комнате было сумеречно, маленькие оконца давали мало света, под иконами в углу горела лампадка. Белье на кровати, платье на Ксении — все было мокрым, хоть выжимай.
— Напугала ты меня девка, я уж и скорую вызывала. Они тебя забрать хотели, а ты кричишь, нет и все. Не отдала, так чуть сама рядом не легла. Врач сказала, если помрешь, меня посадит. Вставай, если можешь.
Ксения села, голова кружилась, на локте был виден след от укола. Но на удивление, чувствовала она себя хорошо. Положила руку на живот — как он там?
— Не скинула, не боись. Тогда б не оставили. Иди, будем ужинать, да думать, что с тобой делать.
— Бабушка, спасибо Вам, вы меня спасли. Только мне бежать нужно из города, срочно. Пусть все думают, что я утонула. — Девушка взяла из рук старухи очередное балахонистое белое платье, больше похожее на ночную рубаху.
— Не рассказывай мне ничего, я больше суток твой бред слушала, чего не поняла, значит того и не надобно. Знаю я, мне карты про тебя сказали много, бежишь ты всю жизнь, как волчонок, а вины на тебе нет. Хочешь дальше бежать — твое дело. А вот знаю, если воротишься, твой мужик тебе ноги целовать будет и прощенья просить, любит он тебя. — Все это бабка выговаривала, снимая влажное постельное,
— Так любит, что уничтожить хотел. Нет бабушка, больше никаких мужиков. Дальше я сама, деньги у меня есть — мне друг оставил. Мне б только в город попасть тишком, да лучше б ночью сегодня.
Они поели густого супа из тушёнки и свежей зелени, и женщина повела ее за собой. За раскидистой яблоней обнаружилась калитка, и узенькая улочка, на которой стоял зеленый старый москвич. К удивлению Ксении, бабка открыла дверь и села за руль. Она подошла, осматривая машину — трудно было поверить, что эта машина на ходу.
— Не боись, мне внучок эту рухлядь в лучшем виде содержит. Сколько лет предлагает новую купить, да я сорок лет за рулем этой колымаги, уж и сгинем — так вместе.
— Бабушка, скажите, как Вас зовут? А то неловко все получилось, даже не познакомились. Я Ксения.
— Зовут зовуткой, а величают уткой. Зовешь бабушкой и зови, ни к чему тебе. А ты не Ксения, имен у тебя, как днёв в месяце. И знать не хочу. Отвезу куда скажешь, и Господь с тобой, не слушаешь меня — пойдешь длинной дорогой, да всё придешь туда же. Только не одна смерть тебя там ждет, не один раз по краю пройдешь. Воля твоя. Знаю, думашь, как меня отблагодарить, а мне твоёго спасиба не надо. Как выберешься, в церковь ходи, милостыню подавай, да увидишь человека в беде — помоги. Тем и отплатишь мне.
К дому Ксении они подъехали заполночь, в квартире огней не было. Девушка поднялась на этаж, открыла дверцу электрического щитка, там на специальном подвесе хранились запасные ключи. Усмехнулась, вспомнив Ника — его наука, вбито до корней волос.
Тихо открыла дверь, в нос ударил запах спиртного, табака, перегара, прокисшей еды. Значит эта троица до сих пор тут бухает, подумала Ксения. Оставив дверь приоткрытой, на цыпочках, двигаясь бесшумно, как привидение, прошла в гардеробную. Первым делом достала паспорт и карты, зашитые под двойным дном. В кармане сумочки забрала резервный телефон. Потом быстро сложила в пакет одежду и туфли, переодеваться в доме не решилась, могут проснуться эти товарищи.
Так же на цыпочках, благо тапки были мягкие, и шаг получался бесшумным, двинулась на выход, тут в спальне кто-то заворочался. Девушка замерла, опустив пакет на тумбу в прихожей. Зевая и почесываясь, не включая свет в коридор выполз Игорь, судя по росту. Увидев белый силуэт девушки, он замер:
— Ксюха? Ты… ты это…. Я не виноват, пощади … — он бухнулся на колени, и даже голову склонил к полу.
Ксения подхватила пакет, бесшумно выскользнула на площадку, и прикрыла дверь, не давая замку защелкнуться. В квартире послышалась возня, потом Игорь заорал:
— Мужики, мужики, вставайте, за мной Ксюха приходила!
Теперь можно было не опасаясь, захлопнуть дверь, в этом шуме щелчок замка уже не услышат. Быстро сбежав на первый этаж, в закутке за лифтом натянула джинсы и водолазку, одела мокасины, и выскочила из подъезда. В квартире уже горел свет, но по лестнице никто не гнался, значит поверили в призрак.
Бабулька довезла ее до круглосуточного супермаркета, где они и расстались. Ксения в порыве благодарности, поцеловала ей руку, за что бабка согнутым пальцем стукнула ее по лбу.
— Упрямыя! Ну Бог с тобой, иди своей дорогой!
Девушка сняла деньги с карты, быстро набрала минимум вещей в тут же купленную дорожную сумку — человек без багажа может привлечь внимание. Вызвала такси, и по дороге, по телефону купила билет на утренний рейс до Москвы на имя Миланы Войцеховской. Горько усмехнулась, вбивая данные паспорта, не упомнишь какой это паспорт, и какое имя. В аэропорту, после регистрации прошла в назойливые магазины — тут и брендовые сумки и обувь, и духи, и косметика. Двигаясь от одного к другому, Ксения постепенно преображалась.
Сперва появилась яркая помада, потом поверх водолазки накинула летний удлиненный пиджак, ярко-оранжевого цвета. Волосы скрутила и убрала под шелковый шарф, повязанный на богемный манер, причем продавщица уверяла, что ей дико идет. Дальше мокасины сменила на туфли на высоком каблуке, явно подделку под известный бренд, судя как они стали натирать ноги. Закончила преображение так же оранжевой сумочкой под «Гуччи» с дикими стразами. Наверное, Гуччи бы удавился, узнав, что именно китайцы выдают за его стиль. Высокий каблук изменил походку, и в самолет садилась уже уверенная в себе надменная полячка.
Из Москвы позвонила в Сочи, Максу.
— Душа моя, ты воскресла? Нам сообщили, что ты утопилась. Я ни секунды не поверил, чтобы наша Кукла, да так глупо сгинула. Ну что ж, тут воскрес еще кое-кто и ждет с тобой встречи.