Бейкер стоял перед камином, греясь, пока Морган просматривал папку.
«Как вы можете видеть, впервые он появился на сцене в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году. Убийство Василикоса. Именно тогда газеты впервые назвали его критянином».
— Потому что шофер был так уверен, что говорил с критским акцентом?
— Что, согласно досье, было подтверждено горничной в отеле «Хилтон» в Западном Берлине месяц спустя, когда он получил генерала Стефанакиса.
Морган читал дальше. «Эта история с девушкой в гардеробе, пока они ждали появления Стефанакиса. Он подлинный?»
«О, да».
«Что объясняет критский ярлык Любовника?»
«Этот и аналогичный случай, который вы найдете, упоминаются там. И эта девушка Будакис — это не было изнасилованием. С ней был сеанс у психиатра. У него сложилось впечатление, что она влюбилась в этого мужчину».
«Из деталей, перечисленных здесь, я бы сказал, что очень многие греки могут болеть за него», — сказал Морган. «И Василикос, и генерал Стефанакис, похоже, были парой мясников».
— Хорошо, — сказал Бейкер. «Итак, наш друг — простой критский крестьянин, герой Сопротивления, которому не нравится нынешний режим в Греции, режим, который он считает фашистским. Он решает что-то с этим сделать. Хорошо — за исключением одного довольно важного момента. С тех пор он несет ответственность за одно убийство за другим по всему миру. О, обычно на это претендует какая-нибудь подходящая террористическая группа, но мы знаем, как и большинство ведущих разведывательных организаций мира, когда ответственность за это несет критянин. Его прикосновения отличительны и безошибочны. Читайте дальше. Ты поймешь, что я имею в виду.»
Он сел у камина и снова раскурил трубку, а Морган начал рыться в папке.
В июне 1970 года он убил в своем гостиничном номере полковника Рафаэля Гальегоса, начальника полиции страны Басков, которая находится между Пиренеями между Испанией и Францией. Убийство было точной копией убийства генерала Стефанакиса в Западном Берлине. Ответственность взяло на себя баскское националистическое движение ЭТА, которое годами боролось за отделение от Испании.
В сентябре того же года генерал Северо Фалькао, глава бразильской тайной полиции, был убит в Рио-де-Жанейро дорожным полицейским, который остановил его машину на тихой проселочной дороге, ведущей из города к дому генерала. Как и в случае с убийством Васликоса, погибли только генерал и его телохранители. Шоферу разрешили уехать.
В ноябре 1970 года он убил Джорджа Генри Дейли, управляющего страховой компанией в Бостоне. Чего газетам не сказали, так это того, что Дейли на самом деле был майором Сергеем Кулаковым, который пять лет назад перешел на сторону американцев из разведывательного отделения Красной Армии в Берлине. ЦРУ выжало из него все соки, а затем снабдило его тем, что они наивно считали совершенно новой личностью. Его жена прекрасно описала критянина. Он мог убить ее и не сделал этого.
В 1971 году в Торонто был случай с Генри Джексоном, экономистом, еще один случай с русским агентом-дезертиром под вымышленным именем.
Позже в том же году Генеральный консул Израиля в Стамбуле. Ответственность за это взяла на себя Народно-освободительная армия Турции.
Затем произошло одно из самых захватывающих событий из всех. Его убийство итальянского режиссера Марио Форлани на Каннском кинофестивале. Черная бригада в Риме, фашистский ответ Красной бригаде, заявила о себе. Они несколько раз угрожали Форлани из-за фильма, который он снял, высмеивая Муссолини.
— Значит, он не какой-нибудь фанатик-марксист, — прокомментировал Морган.
— Ты имеешь в виду каннское дело? Это был адский роман. Французы охраняли отель, в котором остановился Форлани, как Форт Нокс. Гард мобайл повсюду. Охранники в штатском внутри. Все оставались там. Половина некоронованных голов Европы, большая часть того, что считается звездами в наши дни в Голливуде. Джон Микали, пианист, Софи Лорен, Дэвид Нивен, Пол Ньюман и Бог знает кто еще.»
— И он провернул это посреди этой стоянки?
«То, что произошло, было просто. Форлани появился из своей квартиры на пятнадцатом этаже с тремя подружками, чтобы спуститься на ужин. У его двери стояли двое полицейских, еще один — в лифте.»
— И что? — спросил я.
«Критянин просто материализовался в конце коридора, дважды выстрелил ему в сердце из пистолета, с такого расстояния, заметьте. Вылетел через пожарную дверь, как молния.»
— И никаких следов?
«Исчез с лица земли. Французская полиция вывернула это место наизнанку, но ничего не нашла. Большинство знаменитостей ушли в ту ночь. Не смог убежать достаточно быстро. Это вызвало адскую вонь».
«Тогда?»
— Это есть в деле. Убит Хельмут Кляйн, министр финансов Восточной Германии, который посещал Франкфуртский университет в ноябре прошлого года. Кампус находился под усиленной охраной. Он скрывался с девушкой по имени Лизелотт Хоффманн, которая, как позже выяснилось, была сторонницей Баадера-Майнхофа. Она взяла винтовку по приказу фракции Красной Армии. Мне сказали придержать его для сбора».
— И критянин объявился?
«После наступления темноты и в этом своем проклятом капюшоне».
Морган снова просмотрел досье. Согласно этому, Кляйн вышел с приема в доме директора сразу после десяти. Критянин попал в него с трехсот ярдов, используя усилитель изображения. Чертовски хороший выстрел.»
«Затем убрался восвояси. Девушку поймали при попытке избавиться от пистолета. Большинство деталей всплыло во время ее допроса. Кажется, он дал ей то, что дал горничной в отеле Hilton в Берлине, и она была еще одной, которая, похоже, не возражала. Ее вытащил из тюремного фургона по пути в тюрьму боевой отряд фракции Красной Армии.»
— И полностью исчезли?
«Пока ее не арестовали в Лондоне в феврале этого года, когда она работала в бутике. Утверждала, что вышла замуж за джентльмена по имени Гарри Фаулер, официанта из Камден-Тауна, только его не могут найти. Это, конечно, сделало бы ее гражданкой Великобритании. Немцы хотят ее вернуть, как восточная, так и западная разновидности. Естественно, группы гражданской свободы здесь хотят, чтобы ее оставили. Она в специальном следственном изоляторе в Тангмере, недалеко от Кембриджа. Источник значительных затруднений для правительства».
«Могу себе представить». Морган некоторое время читал в тишине. «Отчет этого психолога о девушке действительно превосходен. Кто это сделал?»
«Женщина по имени Райли. Доктор Кэтрин Райли. Американец. Она студентка одного из колледжей Кембриджа. Ей разрешили регулярно навещать девушку Хоффмана.»
«Почему?»
«Терроризм — это ее сфера деятельности. Она брала интервью почти у каждого известного европейского террориста в тюрьме, когда ей это позволяли. Восемнадцать месяцев назад написал об этом книгу под названием «Феномен терроризма».
— Теперь я вспомнил, — сказал Морган. — Я прочитал это. — Он потянулся за сигаретой. «По моим подсчетам, наш друг уложил около дюжины очень важных людей чуть менее чем за три года. Это неплохой результат.»
«И он не принимает ничью сторону», — сказал Бейкер. «Критский крестьянин, который казался таким антифашистским, заканчивает тем, что стреляет в министра кабинета министров Восточной Германии и кинорежиссера-коммуниста».
«Но также все еще находит время для странного фашиста».
«И два очень важных русских перебежчика, о которых, как американская, так и канадская разведки думали, что они позаботились более чем должным образом».
Морган сказал: «Каковы последние новости на международном террористическом фронте? Я немного оторвался от дел в Ольстере».
«Сейчас между группами по всему миру существуют определенные связи», — сказал Бейкер. «Например, японцы, ответственные за массовое убийство в аэропорту Тель-Авива, прошли подготовку в ливанских лагерях подготовки террористов. Их оружие, в основном гранаты и автоматы Калашникова, было предоставлено бандой Баадера-Майнхофа. Фронт освобождения Палестины также был вовлечен.»
— Неплохая комбинация.
«По нашей информации, ранее в этом году в Дублине состоялась секретная конференция партизанских организаций, на которой присутствовали представители маоистов и анархистов со всего мира».
— С ИРА в качестве хозяев?
— Это зависит от того, о каком отделении ИРА ты говоришь.
«Маоисты — анархисты — к черту их всех. Я хочу критянина. Морган взял карандаш и пододвинул блокнот. — Что мы на самом деле знаем о нем?
«Физически маленький», — сказал Бейкер.
«Но чрезвычайно мощный».
«Очень умный, находчивый. Очевидно, что он может передвигаться по всему миру без каких-либо трудностей».
«Солдат».
— Что заставляет тебя так думать?
«То, как он работает, точность, организация. Когда у него есть цель, это то, к чему он стремится. В нем нет ничего неразборчивого. Несколько раз он спасал жизни людей. Шоферы, например, в Париже и Рио.»
— Но не Меган.
«Нет». Морган спокойно кивнул. «Он загнал ее, как собаку. Его единственная ошибка.»
Он изучил записи, которые сделал в блокноте, и Бейкер сказал: «Не забудь о самом важном. Он критянин.»
«Кто говорит по-немецки, по-французски, по-испански и по-английски? Обученный солдат? Путешественник по миру? Морган покачал головой. «На твоем месте я бы внес поправки в это. Нам нужен человек, который по какой-то причине может сойти за критянина, если захочет.»
— И с чего бы ты начал искать такого человека?
Морган пожал плечами. «Я не знаю — не в данный момент. Девушка Хоффманн. Там может быть что-то такое. Может быть, она не рассказывает всего, что знает. Возможно, стоит навестить этого вашего доктора Райли. Ты встречался с ней?»
«Я имел это удовольствие. Она не любит полицейских. Такая девушка, с которой сенатор Маккарти предстала бы перед комитетом конгресса, прежде чем она поняла, что ее ударило. Кстати, одна вещь, которой нет в этом файле. Пуля, которую они извлекли из мозга Коэна, указывает на Маузер, но очень необычный: 7,63, модель 1932 года, и у этого был выпуклый глушитель. Они использовались некоторыми немецкими подразделениями безопасности во время войны».
«Да, я знаю, о каком пистолете ты говоришь», — сказал Морган. «Они изготовили только несколько штук».
«Это верно. И в наши дни их очень мало, они практически недоступны. Компьютер показывает, что только один из них когда-либо использовался для убийства в Соединенном Королевстве. Это был сержант армейской разведки в прошлом году в Лондондерри.»
— Критянин? В Ольстере? — удивился Морган.
«Нет — временный киллер по имени Теренс Мерфи. Он был застрелен патрулем коммандос, когда он бежал вместе с человеком по имени Пэт Фелан. Что интересно, у него тоже был такой. Мы пытались отследить дилера, у которого было оружие, но безуспешно».
— Интересная возможность, — тихо сказал Морган. — Что пистолет, из которого стреляли в Коэна, мог быть из того же источника.
«У меня есть люди, которые сейчас работают над этим», — сказал Бейкер. — Но, честно говоря, в прошлый раз мы не продвинулись далеко, так что… — Он взял папку и положил ее обратно в портфель. «Теперь ты знаешь о критянине столько же, сколько и я. Что ты собираешься делать?»
— Я что-нибудь придумаю.
— Держу пари, что так и будет, — мрачно сказал Бейкер и открыл дверь. «Теперь мы все в расчете, Эйса, просто помни об этом».
Морган дал ему всего несколько мгновений, затем схватил свое пальто и пошел за ним. Он подошел к главному входу и увидел Бейкера, идущего к концу улицы. Суперинтендант стоял на углу, пытаясь поймать такси. Морган вернулся внутрь, поспешил в гараж, сел в «Порше» и завел двигатель.
Позже он ждал под деревьями возле квартиры Фергюсона на Кавендиш-сквер, когда подъехало такси и Бейкер вышел. Он заплатил водителю и вошел внутрь. Морган дал ему несколько минут и последовал за ним.
Когда Ким открыла дверь, он прошел прямо мимо него в гостиную. Фергюсон сидел за своим столом, перед ним лежала папка; Бейкер стоял рядом с ним.
— Боже Всемогущий! — с горечью произнес Бейкер.
Фергюсон вздохнул. «О боже, ты ведешь себя неловко, не так ли, Аса?»
— Хорошо, — сказал Морган. «Давайте перестанем играть в глупых ублюдков. Вы хотите этого критского персонажа, и я тоже, так почему бы не сказать об этом официально и покончить с этим».
«Но в том-то и дело, дорогой мальчик. Ничего официального. В этом весь смысл.»
— О, понятно? — Морган взглянул на Бейкера. «Я должен был быть благодарен за одолжения, полученные от моего старого приятеля, и с ревом броситься прочь, как дикий человек, чтобы посмотреть, что я могу выяснить самостоятельно. И я сам виноват, если я все испортил, а?»
Фергюсон откинулся назад. — А ты мог бы, Аса? Сорваться с места и найти что-нибудь, я имею в виду? Что-нибудь ценное?»
«Маузер», — сказал Морган. «Если бы я мог отследить торговца оружием, который его поставлял, этого было бы достаточно для начала».
«И где, черт возьми, ты мог найти эту информацию?» — Потребовал Бейкер.
«Белфаст».
— Белфаст! — изумленно воскликнул Бейкер. «Ты, должно быть, сумасшедший».
«Давайте сформулируем это так. Там есть люди с совершенно неправильной стороны, которые, возможно, захотят помочь мне ради старых времен».
«Как Лайам О» Хаган? Потому что вы когда-то служили вместе? Все, что ты там получишь, это пулю в голову.»
— И что еще, Эйса? — перебил Фергюсон. — Что еще тебе может понадобиться?
«Я хотел бы взять интервью у Лизелотт Хоффманн перед отъездом в Белфаст. Завтра утром было бы прекрасно.»
Фергюсон сказал: «Договоритесь об этом с доктором Райли, суперинтендант».
«Я бы также хотел получить список всех хитов, упомянутых в этом файле. Даты, места, работы.»
Морган подошел к двери. Фергюсон сказал: «Эйса, насколько я понимаю, ты в отпуске на месяц».
«Конечно».
«С другой стороны, если мы можем что-нибудь сделать…»
— Я знаю, — сказал Морган. «Не стесняйтесь звонить».
В 1947 году, когда на горизонте послышались первые раскаты холодной войны, Дж. Парнелл Томас и его Комитет Палаты представителей по антиамериканской деятельности решили проверить голливудскую киноиндустрию на наличие признаков коммунистической подрывной деятельности.
Девятнадцать сценаристов, продюсеров и режиссеров сформировали группу сопротивления, заявив, что их политические взгляды не касаются Комитета. Одиннадцать человек были вызваны в Вашингтон, чтобы ответить за себя публично. Один из них, Бертольд Брехт, в спешке отбыл в Восточную Германию. Остальные десять отказались отвечать, используя гарантию свободы слова, содержащуюся в первой поправке к конституции США.
Это дело потрясло всю индустрию, затронув гораздо больше, чем знаменитую десятку. В последующий период репутация многих актеров, сценаристов и режиссеров была настолько испорчена расследованиями Сената, что они больше никогда не работали.
Шон Райли, ирландско-американский писатель с репутацией прямолинейного человека, был одной из жертв. Несмотря на два «Оскара» за лучший сценарий, он внезапно обнаружил, что не может получить какую-либо работу. Его жена, которая годами страдала от проблем с сердцем, не смогла вынести напряжения и беспокойства того ужасного периода. Она умерла в 1950 году, в год, когда ее муж отказался предстать перед подкомитетом Сената, возглавляемым Джозефом Маккарти.
Райли не сдался. Он просто удалился в деревню, в беспорядочный старый испано-американский фермерский дом в долине Сан-Фернандо, взяв с собой свою восьмилетнюю дочь.
В течение многих лет он зарабатывал на жизнь тем, что известно в индустрии как сценарист. Любой, у кого были проблемы со сценарием, относил его Райли, и он переписывал его за плату. Естественно, его имя никогда не появлялось в титрах.
В конце концов, это была не такая уж плохая жизнь. Он написал два или три романа, посадил виноградник и воспитал свою дочь с любовью, пониманием и изяществом, чтобы уважать землю и то, что было лучшего в людях, и никогда не бояться.
Она была угловатой, с оливковой кожей, неуклюжей девушкой с серо-зелеными глазами и черными волосами, унаследованными от ее матери, польской еврейки из Варшавы, когда она поступила в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. В 1962 году она специализировалась на психологии, исследовала экспериментальную психиатрию в Тавистокской клинике в Лондоне, а в 1965 году защитила докторскую диссертацию в Кембриджском университете.
Она отправилась в Вену в Институт Хольцера для невменяемых преступников, чтобы следовать своему особому интересу — психопатологии насилия. Именно здесь она впервые столкнулась с этим поразительным явлением нашего времени — городским партизаном. Террорист из дома среднего класса.
В последующие годы она продолжила это исследование, опрашивая своих испытуемых в большинстве крупных городов Европы, работая, где приходилось, на вовлеченные государственные органы, хотя это была не та ситуация, которая ее устраивала.
Она поддерживала самые тесные контакты со своим отцом, возвращаясь домой по крайней мере два раза в год. Он навещал ее в Европе, в основном, когда развивающаяся итальянская киносценария привела его в Рим и открыла новые возможности. И снова его имя появилось в титрах. Он получил награды за сценарий в Берлине, Париже, Лондоне. А затем, в 1970 году, он рухнул с обширным сердечным приступом на ферме в долине Сан-Фернандо.
В то время она была в Париже, в Сорбонне, и сразу же улетела домой. Он держался, ждал ее, так что, когда она вошла в его палату в больнице «Кедры Ливана», голубые глаза на волевом загорелом лице, которое вдруг стало таким старым, мгновенно открылись. Она взяла его за руку. Он улыбнулся один раз и умер.
Они все пришли на похороны. Режиссеры, актеры, продюсеры, люди из офиса, которые не разговаривали с ним в плохие годы. Которые повернулись и пошли в другую сторону, когда увидели, что он приближается. Теперь, когда он был мертв, ходили даже разговоры о том, что Академия рассматривает возможность специальной награды.
Как католичка старомодного толка, она похоронила его вместо кремации и стояла на кладбище, пожимая руку одному за другим, когда они все проходили мимо, ненавидя каждого труса, каждого лицемера.
После этого она сбежала, вернулась на ферму в Долине, но это было бесполезно — совсем нехорошо, когда повсюду воспоминания о нем.
Обратиться было не к кому, потому что в одном отношении он никогда не мог ей помочь, и это касалось ее отношений с противоположным полом. Ее общение с мужчинами всегда было кратким и неудовлетворительным эмоционально и, следовательно, неудовлетворительным физически. Грубая правда заключалась в том, что она так и не нашла никого, кто был бы похож на ее отца.
Когда она была близка к последней грани, спасение появилось в виде авиапочтового письма с английской маркой и почтовым штемпелем Кембриджа, которое однажды утром упало в ее почтовый ящик. В нем содержалось предложение о стипендии в ее старом колледже, Нью-Холл, и она ухватилась за него обеими руками, спасаясь бегством в единственное другое убежище, которое она когда-либо знала в своей жизни.
И все шло хорошо для нее. Это было как возвращение домой. Была работа, была ее книга и был Кембридж во всей его красе, особенно в то прекрасное апрельское утро 1972 года, когда она впервые встретила Джона Микали.
Она всю ночь работала над корректурами пятого издания своей книги, издатели хотели получить их обратно к пятнице. Вместо того, чтобы лечь спать, она следовала установленному распорядку. Надела спортивный костюм, взяла велосипед и поехала в центр города, чистый, спокойный и красивый по утрам.
Пятнадцать минут спустя она бежала по тропинке вдоль задних дворов, лужаек, спускающихся к реке Кэм. Она была полностью довольна собой, довольна ночной работой, наслаждалась острым утренним запахом, а затем она услышала, как кто-то обгоняет ее, и рядом с ней появился Микали.
Он был одет в очень простой темно-синий спортивный костюм и кроссовки. Вокруг его шеи было обернуто белое полотенце.
— Отличное утро для этого, — сказал он.
Она узнала его сразу, не могла не узнать, потому что его плакаты с обычной фотографией были расклеены по всему Кембриджу в течение двух недель.
— Да, обычно так и есть.
Он мгновенно улыбнулся. «Хех, такой же американец. Должно быть, это мой день. Ты студент по обмену или что-то в этом роде?»
Ирландская сторона ее характера быстро всплыла на поверхность, и она громко рассмеялась. «Те дни давно прошли. Я тот, кого здесь называют доном. Я преподаю в университете. Меня зовут Кэтрин Райли. Я из Калифорнии.»
«Боже милостивый, я тоже. Меня зовут Микали — Джон Микали».
Она взяла его за руку с легкой неохотой, ощущая покалывающее возбуждение, холод в животе, что было для нее внове.
— Да, я знаю. Сегодня вечером ты играешь четвертую симфонию Рахманинова с Лондонским симфоническим оркестром.»
«Я верю, что ты будешь там».
— Ты что, шутишь? Некоторые студенты всю ночь стояли в очереди, чтобы попасть в кассу в первый день ее открытия. С тех пор билетов на этот концерт не было.»
— Чепуха, — сказал он. — Где ты живешь? — спросил я.
«Новый зал».
— Я распоряжусь, чтобы билет доставили туда к полудню.
Она никак не могла сказать «нет», или даже не хотела. — Это было бы чудесно.
«После этого они устраивают прием в мою честь в Тринити-колледже. Могу ли я отправить вам открытку и для этого? Это может быть скучно, но не тогда, когда ты придешь. Прежде чем она смогла ответить, он взглянул на часы. «Я не заметил, который час. Сегодня утром у меня четырехчасовая репетиция, а Превин — суровый надсмотрщик — увидимся вечером.»
Он повернулся и побежал прочь через Спины, действительно очень быстро. Она стояла там, наблюдая, как он уходит, осознавая силу в нем, более возбужденная, чем когда-либо в своей жизни.
На приеме она стояла и смотрела на него с другой стороны зала, в бархатном костюме, открытой черной шелковой рубашке, с золотым распятием на шее, которое стало его визитной карточкой. Он был беспокойным, когда они столпились вокруг, его глаза постоянно осматривали комнату. Когда он нашел ее, улыбка была мгновенной, и он потянулся за двумя бокалами шампанского с подноса, который нес проходящий официант, и направился прямо к ней.
«Я позвонил в ваш колледж», — сказал он. «Почему ты мне не сказал? Доктор Райли — стипендиат Нью-Холла. И все такое прочее.»
«Это не казалось важным».
«Я был хорош сегодня вечером?»
— Ты знаешь, что был, — просто сказала она и взяла у него шампанское.
В его глазах внезапно появилось странное выражение. Это было так, как если бы он каким-то образом сделал открытие, которого не искал.
Он улыбнулся и поднял свой бокал. «Кэтрин Райли, милой девушке-католичке, с умом, проницательностью и изысканным музыкальным вкусом, которая собирается забрать меня отсюда к чертовой матери в течение следующих трех минут и показать мне Кембридж».
— Еврейка, — сказала она. — Видишь ли, моя мать была, и это главное.
«Хорошо, я исправлю это. Кэтрин Райли, милая еврейская девушка. Значит ли это, что ты тоже умеешь готовить?»
«О, да».
«Отлично, теперь давайте выбираться отсюда. Ты можешь прокатить меня на плоскодонке при лунном свете, показать мне романтику всех этих твоих сверкающих шпилей».
После первых получаса пошел дождь, так что они оба промокли до нитки к тому времени, когда им удалось оставить плоскодонку на берегу реки.
Позже, когда такси высадило их в Нью-Холле, дождь лил еще сильнее, и они добрались до двери ее комнаты такими мокрыми, какими только могут быть два человеческих существа.
Когда она открыла дверь и собралась войти, он нежно взял ее за руку. — Нет, — сказал он. «В этот первый раз я переношу тебя через порог. Это старый греческий обычай. Знаешь, мы очень этнические.»
Потом, где-то около трех часов, когда они наконец остановились, она повернулась к нему в постели, когда он потянулся за сигаретой.
«Это было мило. Я никогда не знал, что это может быть так».
— Иди спать, — мягко сказал он, обнимая ее.
Дождь прекратился, и лунный свет проникал в комнату. Он лежал там довольно долго, курил и смотрел в потолок, его лицо было серьезным. Когда она застонала во сне, его рука инстинктивно сжалась вокруг нее.
— Ты понимаешь, что Милтон был ответственен за это дерево? — требовательно спросила она.
Они сидели под тутовым деревом в саду стипендиатов Колледжа Христа, деревом, которое, как считалось, посадил сам великий поэт.
«Мне абсолютно все равно». Микали поцеловал ее в шею. «Ничто не имеет значения в такой день, как этот. Весна в Кембридже, и тебе нужно работать.»
— До конца недели, а потом мне полагается отпуск.
— Я не знаю, Кэтрин. Эта работа, которую ты делаешь. Насилие, убийства, терроризм. Это адское поле для женщины. Нет, позвольте мне это исправить. Адское поле для любого».
— Да ладно тебе, — сказала она. — А как насчет твоего времени в легионе в Алжире? Я читал эти журнальные статьи. Я имею в виду, какую сцену ты тогда играл?»
Он пожал плечами. «Я был всего лишь ребенком. Я присоединился к команде импульсивно. Это была эмоциональная вещь. Но ты — ты действительно ищешь их. Кто-то сказал мне прошлой ночью, что ты работаешь над этой немецкой девушкой, которая связана с Баадером-Майнхофом. Я не знал, что она была здесь.»
«Да, она в Тангмере. Это специальное заведение недалеко отсюда. Спонсируется правительством.»
«О, я понимаю. Ты ведешь ее дело официально?»
Она колебалась. «Да, это единственный способ, которым я мог попасть к ней, но я надеюсь, что завоевал и ее доверие».
«Разве она не прятала этого парня, которого газеты называют критянином, в своей комнате во Франкфурте в ночь, когда он застрелил того восточногерманского министра?»
«Это верно».
«Я сам был там», — сказал он. «Даю концерт в университете». Они встали и начали идти. — Я не понимаю. Конечно, полиция могла бы получить от нее какое-то описание его внешности. Достаточно, чтобы выследить его. Я всегда понимал, что немцы были довольно скрупулезны в этом отношении».
«На нем был шлем-балаклава. Ты знаешь, что это за штука? Отверстия для глаз, носа и рта. Она не смогла бы описать его, даже если бы захотела.»
— Что ты имеешь в виду?
Кэтрин Райли улыбнулась. «Очевидно, он заполнял время, занимаясь с ней любовью».
«В балаклаве? Слушай, это тяжелая штука.»
— Откуда мне знать. Я еще не пробовал.»
Позже, в плоскодонке на реке, он сказал: «Кэтрин, у меня есть вилла в Гидре. Ты знаешь, где это?»
«Да».
«Сам дом находится далеко на побережье. Добраться до него можно только на лодке или через горы пешком или на муле. На самом деле, через все горы проходит телефонная линия. На самом деле, если вы когда-нибудь заблудитесь, ищите телефонные столбы и следуйте за ними».
«Потерялся?»
— Ты сказал, что в эти выходные у тебя отпуск. Мне пришло в голову, что ты, возможно, захочешь приехать на Гидру. У меня есть три недели в запасе, потом я должен быть в Вене. Вы бы подумали об этом?»
— Я уже это сделал.
Позже, по телефону с Девилем, он сказал. «Я установил контакт, как вы и предлагали, и могу заверить вас, что нет никаких проблем в отношении маленькой немецкой посылки. Вообще никаких.»
«Хорошо, значит, об этом позаботились. Чем ты сейчас занимаешься?»
«В субботу я уезжаю на Гидру на три недели. Я беру доктора Райли с собой.»
Девиль на этот раз был поражен. — Боже мой, почему, Джон?
— Потому что я так хочу, — ответил Микали и положил трубку.