Простите, доктор Милош, но вы сами виноваты.
Дамьян, мальчик, что же ты делаешь со мной!
Глава одиннадцатая.
Снова проснулась одна в той безразличной и холодной берлоге моей ранней молодости. Ян рядом, когда я засыпала, но при пробуждении его нет. Куда он уходил от меня? Холодно, нужно было лечь под одеяло и не испытывать продрогшее тело. Я поднялась, потерянная во времени, и вышла в гостиную. На диване лежал пакет из местного гастронома; папа и правда купил вино: мускатное крепленое, полусладкое "Fino Sherry".
Я раскрыла пакет и обнаружила ещё пачку ванильных сигарилл и французский багет. Трудным было не попробовать, и я откусила краешек хлебобулочного. В квартире витал аромат печёного мяса и пряностей. На удивление уютно и тепло, как в доме дяди Саши его любимой Марии. В кухне слышался спокойный диалог между папой и Яном. Я вошла к ним с бутылью вина, которого успела хорошо выпить.
— Добрый вечер, доча, — улыбнулся отец, нарезая кубиками картофель. Он надел фартук с желтым цыплёнком и выглядел довольно забавно. — Хорошо спалось?
— Холодно.
— Я вызову рабочих, чтобы провели отопление в твою комнату. Я его отключил, когда ты съехала.
— Не стоит, мы ненадолго у тебя.
— Можете остаться, ребят, у меня дела хорошо идут, денег предостаточно для жизни.
— Спасибо, но мы сами. — Я села напротив Яна. — Хотим заработать и… купить дом, — смущенно сказала я. Эта идея казалась мне наиглупейшей. Кто серьезно может мечтать о своём собственном острове? Слишком сказочно и смешно.
— Ох-ё, — удивился папа, — какие цели грандиозные. А где?
— Не знаю, просто есть цель накопить достаточно на хороший дом, может, виллу на берегу моря.
— Я бы хотел как-то поддержать словом, но это почти нереально. Офи, Ян, вы будете копить и работать целую вечность. Проще снять в аренду небольшую студию и через десять-пятнадцать лет ее потихоньку выкупить. У вас ни копейки в кошельке, а вилла у моря стоит тысяч двести долларов, а то и полмиллиона*.
Я вздохнула вымученно, понимая бредовость идеи. Выпила ещё.
— У нас получится, — серьезно уверил Дамьян. — Я все для этого сделаю.
— Ну, — улыбнулся отец, — тогда я только желаю тебе успехов, Дамьян.
Далее они заговорили о финансовых махинациях, аферах и честном заработке на одном из заводов. Я рассеянно пила вино, пока дурман алкогольного опьянения не лишил меня слуха и четкого понимания их заурядных бесед. Я ушла обратно в гостиную и включила ящик* с DVD плеером, сунула первый попавшийся заляпанный диск и рухнула в кресло, вновь глотнув вина, кислого и неясного на вкус. Было все равно, главное — напиться. Как кредо.
Фильм про войну. Я вспомнила, что Америка прямо сейчас воевала с Россией; как прямо в ту секунду пуля дробила череп несчастного солдата, чтобы в итоге тот погиб, так и не узнав, за что боролся. Была ли его смерть чем-то важным в игре воителей двух государств? Просто пешка, ненужная, но накормленная пропагандой и чужими намерениями, уже принявшая эти мысли за свои собственные. В том фильме смерть была красивая, без настоящей крови — лишь накрахмаленные актеры в искусственной грязи блистали в свете камер. Лишь портили честь убитых, по чьим жизням сняли фильм, вовсе не достоверный и насмехающийся над их жизнями.
Я слишком быстро напилась, меня снова начала клонить к самоповреждению та бурная ненависть к себе, спящая некрепко внутри мозгов. Рядом, улыбаясь мне, лежали ножницы, хотя я больше предпочитала новое бритвенное лезвие: оно тонкое и опасно острое, не доставляло сильной боли, но прорезало до костей. По ощущениям — острая вспышка раскрывшегося пореза, колючая, немного растекающаяся по нервам до плеч. А после ритуала — свобода, будто выпустил из себя желчь и гниющую кровь. Так я сплела теорию Галена о четырёх жидкостях в наших телах, отвечающих за темперамент и поведение, со своим желанием превратить руки в слойку с вишней.
Я психолог, но не могу помочь себе. Тренеры не играют?
Видимо, я начала отрубаться, ведь не заметила, как двое мужчин сели на диван с бутылками вина в руках и довольные от хорошей беседы. Папа пожал Яну руку, но я не слышала, почему. Я предполагала, что выглядела, как бесформенная куча кожи и костей с чуть приоткрытыми глазами, живая и мёртвая одновременно; сгорбившаяся, посеревшая, убогая. Они не обратили на меня внимание. Гадкое чувство — я жила с ним от рождения.
— «Они даже не позвали меня смотреть фильм», — подумала я, пока под подъязычной костью начинало свербеть и давить. Понимание собственной ненужности взвыло, и я почти воткнула те блестящие ножницы в своё горло, такая же невидимая и забытая, как солдаты на поле боя. Я даже дернулась, с некоторым возбуждением представив, как брызгала горячая кровь меж грудей и слипалась в пальцах. Как они мчались ко мне, чтобы спасти, а я была уже мертва. Как кричали мольбы о воскрешении, как обливались слезами и трясли меня за холодную руку, а неживая голова болталась от их движений, уперев взгляд в лица.
— Оф, ты не спишь что ли? — удивился отец. — А мы подумали, что ты так устала, что уснула снова. Не хотели тревожить.
— Будешь смотреть «Пилу»? — спросил Ян. — Это моя любимая франшиза.
— Неудивительно, — тяжело поднимаясь, ответила я. — Нет, я спать.
— Я с тобой? — приподнялся Ян вслед за мной.
— Что?
— Спать с тобой буду?
— Не знаю. Можешь тут лечь, на диване. У папы есть кровать в мастерской, он там всегда спит.
— Я хочу с тобой.
Я безразлично кивнула и побрела спать.
Тошнило, но кислые слюни я глотала, приказывая телу держаться. Я боялась блевать, когда могла — держала в себе, а иногда сквозь страх и рыдания позволяла желудку вывернуться.
— Дамьян—
У Милы хороший отец, не как мой. Ричард говорил со мной, как с человеком. Он говорил со мной.
Ему не очень нравился фильм, который я предложил, но я же с упоением ждал новых сцен пыток и смертей. Я боготворил Джона Крамера* еще с детства, может, он даже как-то повлиял на меня тогда. Когда я убил мать, то, помнится, в голове было месиво из кадров этого фильма. Я тогда впервые понял, что в реальности убийство красивее. Оно пахнет металлом, а чужая кровь греет пальцы.
Мила. Она ушла, и в гостиной стало безжизненно. Ненавижу, когда её нет; точно та пуповина, скользкая и красная, натягивалась между нами. Она выпила литр вина за полчаса и вырубилась, я жалею, что не проследил. Она предложила лечь одному. Мила не хотела меня видеть? Я хочу её понять, но она была закрыта.
Ричард начал клевать носом, и я отвёл его в мастерскую спать. Я не стал разглядывать эту комнату, как бы сделала Оф, и ушёл. Оделся, взял перочинный нож и закрыл за собой дверь.
Ночью Лондон чёрный, мёртвый. Лил дождь. Это хорошо — смыл бы следы моей полуночной жатвы. Я неплохо говорил по-английски, в школе усердно учил все предложенные дисциплины. Также учил и немецкий, но не так активно. Мне нужны были деньги, и много. Где бы я был, если бы хотел потратить кучу зелёных? В ресторане, в борделе, в казино, в мэрии.
Я запрыгнул в такси и попросил ближайший стрип-клуб, тот, что престижнее. Я поехал бы и в казино, но возможность посадить на себя бабу прельщала больше. Водитель такси потребовал деньги, и я быстро ткнул ножом меж его шейных позвонков. Будь нож длиннее, прошёл бы насквозь, блестнув красным остриём под дергающимся кадыком. Таксист захрипел, а изо рта на подбородок полилась кровь, булькая и надуваясь пузырями на уголках рта. Он затрясся и глупо завозил пальцами по шее. Агония. Когда уже переступил грань, и не выживешь. Смотришь фильм, снятый на реальных событиях, где ты — главный герой и злодей в той шутовской драме.
Я достал его наличность и ногой вытолкнул на соседнее кресло. Сел за руль и увёл машину к Темзе, недалеко от клуба, куда лежал мой путь. Скоро не было ни машины, ни водителя — сгинули среди рыбы и водорослей. Пришлось пешком пройти до заведения и заплатить громиле у входа половину того, что я забрал у трупа. Сочные бабы порхали — ночные бабочки — по клубу; на бёдрах чулки и короткие шорты, а на сосках наклейки с красными сердцами. Длинноногие, стройные, блестящие от жары и света софитов.
Я прошёл к бару и заказал пару шотов. Выпил и, проталкивая жирных мужиков у сцены с шестами, прошёл к голым танцующим телам. Только телам: я не воспринимал людей, как человека разумного, о чем твердили учебники биологии. Тела, набитые дерьмом и мясом. Я ненавижу всех и каждого. У той, что с венецианской маской на лице, больше всего денег под резинкой чулков. Я хотел именно её; это тело самое привлекательное.
Мне пришлось долго ждать, пока она закончит тот похотливый танец. Я нагнал её у каморки с табличкой "Гардероб. Только для персонала". Взял за руку и сказал:
— Я хочу тебя.
— Молодой человек, вам сюда нельзя! — строго отчеканила она, выдергивая кисть.
— Мне все можно, — улыбнулся я и схватил ее за талию, подкидывая на правое плечо. Конечно, она начала бранить меня и бить кулаками по спине. — Лучше не дергайся, иначе прямо тут зарежу, как свинью, шлюха.
— Ты, подонок! Отпусти меня, слышишь?! — Она ударила локтем в мой затылок, и пришлось случайно ударить ее безмозглую голову об стену. Проститутка обмякла, и я преспокойно прошёл куда-то вглубь коридора.
— «Ебать, где я?» — подумал я недовольно, разглядывая дверь в помещение в конце этого темного тоннеля. — «Хоть бы табличку повесили, а, бараны».
Я тихо толкнул дверь, и понял, что попал и выиграл одновременно: система видеонаблюдения с пятью мониторами и один грузный охранник с пистолетом в кобуре под рыхлым брюхом. Я посадил путану в угол и скользнул в царствие надзирателя-похитителя-пончиков, от своей же шутки заржал и привёл охранника в действие: он схватился за пистолет и навёл прицел на меня. Какой я придурок. От его лица, такого серьезного и злого, я почти заплакал с накатившего смеха. Со стороны картина выглядела, должно быть, презабавно: захлебывающийся смехом преступник, хватающийся за живот, на мушке у обрюзгшего охранника с лицом, похожим на тот самый пончик.
Я не умею контролировать свои эмоции. Иногда накатывало что-то, что я называю «истерия»; это процесс, временно лишающий меня всех чувств, как паралич или вроде того: будто разум вырубался, и я оставался в темноте своей головы. А когда приходил в порядок, относительный, конечно, или, по-другому, когда снова включался свет, то часто видел, что был в сознании все то время и что-то делал. Убивал, да. Или с кем-то говорил. Оставались только клочки из того, что я помнил. Меня это больше не пугало, но вот Мила пару раз видела мою сбоившую систему и явно терялась. Именно в такие моменты просачивалось в мир мое безумие, которое контролировать я не в силах. Света нет.
Вот и тогда, стоя на прицеле у хряка, я остался в темноте своей головы, перестал чувствовать, что смеялся, наверное, теперь охраннику предстал другой мой вид — оскал, как улыбка Глазго.
Перестал чувствовать, что держался за живот в смехе — охранник увидел, должно быть, как я с нездоровой эмоцией схватился за нож.
Мне оставалось гадать, кем я был во второй своей ипостаси. Той самой, из-за которой меня звали маньяком и серийным убийцей. Для меня это как время без света и ясности, а со стороны — проявление безумства и кровожадности. Но нет, это не раздвоение личности. Я один здесь, в этой голове. Просто впадающий в агрессивный аффект.
Я сам хотел убивать, сам отрезал ноги тем телам, ломал молотком их кости, вбивал под ногти деревянные щепки; сам отрезал вонючие прелые мошонки и доставал, как подарок на Рождество, горячие кишки.
Это хобби, у меня на это встаёт. Я кончаю, и, если успеваю достать член из штанов, то прямо на их тела. Сам или во время «истерии» я — есть я.
Отдаленно, будто через вуаль, я видел, как хряк с пистолетом завалился на клавиатуру, и мои руки разрезали его жирную шею; действительно, как свинье на скотобойне резали тесаками сонную артерию, пока та дёргалась и плакала. Я убил ее родича. Я зарезал охранника. Кровь полилась на черные клавиши со стеревшимися буквами. Густая и темная, полная гематокрита.
— Воды пить больше надо, — усмехнулся я. — А то так и от тромба умереть можно. Но теперь-то не так страшно, да, дружище? — Один пинок, и труп упал на пол, веером забрызгав по сторонам кровью.
Я взял кружку с колой, которую пил ныне усопший, и вылил на системный блок, подключенный к пилоту с кучей розеток. Компьютер задымился и выключился, погасли мониторы, следящие за домом терпимости. Я достал из портмоне убитого деньги — немного, хватило бы только на дюжину пончиков и литровую колу — и снова заржал. Не знаю, мне не было смешно, но эмоция самовольно рвалась показаться.
Перед тем, как отобрать у шлюхи все ее богатства и облить помещение чем-то горючим, я хотел поиметь ее. Потому схватил и затащил в каморку. Ее длинные светлые волосы размазали кровь по полу в какой-то совершенно потрясающий узор, спина и ягодицы обмазались красным. Я достал все купюры высокого и не очень номинала и кинул в сторону, чтобы не испачкать их кровью, и сорвал с тела шорты.
Член уже давно отвердел и поднялся, в серых джоггерах ему было тесно и жарко. Я выпустил его наружу, приспустив резинку брюк, и ударил путану по лицу. Я хотел, чтобы она кричала, сегодняшнее настроение требовало чужих страданий, вопящих громко и льющихся вокруг, как кровь из бедренной артерии. Хотел иметь живое тело — от мертвых я устал.
Она пришла в себя и сразу закричала, и тогда я закрыл ей рот. Плюнул на пальцы и, не церемонясь, смочил ее бритую вагину. Она уже труп, если смотреть в масштабе, так что к чему прелюдии? Она думала, что изнасилование и есть самое страшное, что может произойти с ней этой ночью. Дура.
Я не хотел ее целовать, для меня это проявление чего-то нежного, любовного, того, что происходило между связанными крепкими узами людьми, почти божественное и таинственное для меня. Но я приблизился, чтобы поцеловать эту будущую стерву*. Удивительно, но она ответила, скользнув губами по моей нижней.
Прониклась симпатией? Хотела обмануть видом влюбившейся? Не видела ещё трупа того хряка? Так или иначе, она активно целовала мои губы. Но я ждал ее стеснительного языка, и, когда он показался, мои зубы с приятным хрустом откусили половину органа ее речи. Так, будто откусил твёрдый маринованный гриб.
Она завопила мне в рот, и только тогда заметила, что руки ее в свернувшейся крови, будто она погрузила их в густое красное повидло. Я вставил в неё член и толкнул в сухое влагалище, довольно грубо, что ей причинило боль. Видимо, что-то внутри порвалось из-за недостатка смазки.
Она пыталась выплюнуть кровь из двух синих вен под языком, но та активно текла в горло и мешала вдохнуть. Стоило подержать ее на спине, и она захлебнулась бы. Какой кошмар, — умереть от откушенного языка. Я пожевал его недолго и выплюнул: в сыроедение подаваться не хотел. Пока.
Мне нравилось ее лицо. Не внешность, а страх за свою жизнь, никому не нужную в итоге, метания глаз в поиске помощи. Но как слаб человек, когда нет возможности говорить.
Я вбивал ее тело в пол, член утыкался в матку и стремился вытолкнуть ее дальше. Частые шлепки наших тел и ее качающаяся грудь с розовыми ареолами; пахло сексом.
Стало скучно и тихо, и тогда мне показалось стоящим вырвать штанги из ее крупных, высоких сосков. Это оказалось тяжело. Филигранная работа, требующая точности и концентрации: проблематично было ухватиться за маленькие шарики и вырвать перекладину вместе с плотью. Но я справился дважды, на что она вопила и вопила. Пыталась укусить меня за пальцы, тогда я выбил ей зубы. Потрясающее зрелище: когда-то красивая, но теперь с порванной вагиной, без сосков и пустыми дёснами.
Я кончил, и именно до и для этого фееричного момента жила эта девочка. Вся ее жизнь только чтобы я брызнул спермой. Вот он, путь шлюхи. Но не каждой. Какие-то будут счастливы, что на них не позарился я.
От невозможности убить всех я злился и впадал в «истерию». В мире один миллиард и триста миллионов людей*; я знал, что не мог уничтожить всех. И оттого чувствовал отчаяние. Эту шлюху я использовал как подушку для иголок, истыкав ножом. Пока она была жива я резал ей анус и кровоточащее влагалище, попал в кость и перерубил надвое клитор. Я хотел прорезать ей единое отверстие для одновременного мочеиспускания и дефекации, без просака.
Она отключилась от болевого шока, и тогда я пошёл искать бензин или масло в стеллажах. Ничего такого не обнаружилось, и потому я решил устроить пожар через проводку и электричество. Облил колой торчащие провода и розетки — закоротило. Начало дымить, а скоро показался и огонь, пожравший первым труп хряка. Он пах удивительно вкусно. А путану с изрезанными задницей и вагиной я ботинком подтолкнул к пламени, чтобы загорелись волосы и сплавились глаза. На случай, если выживет, пришлось отрезать ей кисти. И стопы: где-то слышал, что некоторые умудрялись ими писать и рисовать. Ни написать, ни сказать она обо мне более не сумеет.
Я забрал за хорошую работу деньги и ушёл, смешавшись с толпой. По дороге домой насчитал около пятиста долларов*. Улов меня устроил, я обрадовался. Обратно к Миле добрался на такси, никого не убив, лишь вырубив и забрав наличность недалеко от вывески «Ремонт часов» Ричарда Кинга. Водителя кинул в канаву, наполненную водой, так что умер он сам.
От запачканных брюк пришлось избавиться: я сжёг их за жилым домом и к Миле вернулся в трусах. Повесил куртку на крючок в прихожей, снял берцы и худи, чтобы после залезть под нагретое Милой одеяло и обнять ее со спины.
Во сне она дергалась, царапалась и сжималась телом в дугу, а я старался крепче держать ее. Но когда она начала грызть себе запястье, и я почувствовал кровь на своих пальцах, пришлось посадить ее посреди постели и тряхнуть. Она открыла глаза и затравленно оглянулась по сторонам, хватаясь за меня, как за единственное спасение; как за камень, когда течение реки старалось утопить. В темноте, при стуке капель об окно, я заметил кровь на ее губах и щеках.
— Ян… Э-это ты? — тихо спросила она, водя ледяными ладонями по моим скулам. По коже скатилась капля крови: Мила прогрызла очень глубоко.
— Зачем ты это делаешь? — шепотом выругался я. Пришлось подняться и схватить первую попавшуюся тряпку, более или менее подходящую на роль бинта. — Дай руку. — Я туго обвязал рану и взглянул на неё.
— Не знаю. — Она шмыгнула носом, видимо, ещё и плакала. Невинно вытерла слезу, изучая повязку круглыми глазами.
Кровь на губах. Блестела. Я поцеловал ее. Избитую жизнью, маленькую, незащищенную.
* Двести тысяч долларов ~8 миллионов рублей, полмиллиона долларов ~21 миллион рублей на 2011 год.
* Телевизор
* Персонаж из фильмов «Пила», человек, устраивающий головоломки, часто — смертельные.
* В данном контексте имеется в виду значение слова «стерва» как «дохлятина».
* Население по данным за 2012 год.
* Около ~60.000 рублей.