— Я тебя презираю, Салли.
— Трой… Не убивай меня!
— ТРОЙ ЛУКАС КИРК—
ПЕРЕД РАССТРЕЛОМ
— Эй, бестолочь! — Миссис Генриета шлепнула меня линейкой по затылку. — Высшая математика не для вас, сударь?
— Да он даун, что вы время тратите, — выплюнул Барри Уотсон с гадкой усмешкой. Три лекции назад его кулак разбил мне губу. Он шпынял меня три года, что мы провели здесь, в Гринвиче. Главный задира. Так легко и беззаботно звучали эти слова, но в сущности — причина суицида или массового расстрела.
— Заткнись, Барри, — Салли ткнула его карандашом. — Хватит!
Салли Брок была единственная, кто меня понимал. Кто разговаривал со мной и делил обед в кафетерии. Но и ей доставалось за якшание со мной: среди знакомых пускали комеражи о ее половой связи со мной. Кто-то особо талантливый создавал фальшивые фото с ее лицом у моего члена. Мне было жаль ее. За человечность, разумность и доброту мы все сгнием в скопищах этих нечистот людских душ.
Я любил ее. Понял это, когда она поцеловала меня в разбитую бровь. Наверное, любила и она меня. Я надеялся, судорожно ища в ее черных глазах намек на чувства. Как жаль, что она погибла.
Я виновен в этом.
Мы шли с Билли после учебы, обсуждая ужин. Билли — мой сосед по комнате, шаблонный ботан с круглыми очками и коллекцией бабочек в кожаном альбоме. Он любил вычурные спагетти с кучей соусов и приправ, а мне хватало двух сэндвичей и энергетика. Мы оба как два жалких отшельника, сутулые и неряшливые, в застиранных клетчатых рубашках и вытянутых в коленях джинсах.
Билли нес на плечах порванный портфель — очередная смешная шутка от студентов на курс старше нас. Его, этого доброго толстяка с веснушками, унижали за телосложение. И все плевали, что он болен сердцем. Что тоже остался совсем один, как и я. Он был сирота.
Я хотел его защитить, но не мог помочь даже себе. Жаль, что он не выжил.
— Давай посмотрим фильм? — предложил Билли. — Или документалку.
— Например?
— Не знаю. «Сияние»?
— Да ну, скука.
— Слышал про «Колумбайн»?
— Нет.
— Да ну-у! — Билли подскочил от удивления, быстро поправил разбитые очки и затараторил: — Были два чувака — Эрик Харрис и Дилан Клиболд, ученики из школы «Колумбайн». Эти две легенды устроили тако-о-й расстрел в школе! Их травили дико, довели до пика, Харрис, например, пил антидепрессанты. И в один день апреля девяносто девятого они взяли самодельные бомбы и огнестрел. Убили тринадцать человек и застрелились сами.
— Отомстили.
— Да-а, хороши парни. Не струсили.
— Ты восхищаешься ими?
— Конечно! Они крутой пример дали.
— Что нужно убивать?
— К чему приводит травля. Могло быть по-другому. Они бы просто тихо наглотались таблеток, и никто бы не узнал, чем чреваты обычные слова, а они не захотели умирать тихо, как мыши в норах, не-е-ет, они показали всему миру, что значит 'просто' буллинг.
— Они убили людей.
— Они отомстили за свою боль.
— Ну хорошо, давай посмотрим твой «Колумбайн».
По пути мы зашли в винную лавку и купили самое дешевое из имеющегося. И по чизбургеру. На большее остатков стипендии не хватило. Пока Билли подбирал документалку на древнем нетбуке, я жарил картошку с паприкой. За окном разлился алый закат, тягучий, как патока; он напоминал двор моего дома, где я гулял со своим лабрадором Майки. Его мокрая белая шерсть окрашивалась в цвет фуксии, стоило выйти из тени. Блестела, как фианит, под догорающим светилом.
Теплый порыв ветра колыхнул занавески, и аромат весны до переизбытка наполнил легкие. Красивый аромат, свежий и родной. Жаль, что я хочу убить себя от воспоминаний, ассоциирующихся с ним. Ведь такой запах царил, когда мне сообщили о смерти родителей. Мир вокруг посерел, шелест листьев и гомон соседей вмиг растворились, я тогда будто потерял все органы чувств. Должно быть, стало одиноко и вопяще пусто. И тихо. Мир молчал. И то ослепительное солнце обратилось немым холодным светом.
Они бросили Майки на улице, а меня выслали гнить в детский дом. Я все еще помнил его глаза. Мой пес рыдал, когда пытался догнать машину, в которой меня увозили прочь.
Я бросил все силы на его поиски, когда вышел из ада. Жаль, что и он погиб, мой мальчик с верными глазами.
Снова вина машин и пьяных людей.
Всех моих близких давили, как червей.
— Эй, Трой, — как удар по щеке был голос Билли. Я вздрогнул. — У тебя горит!
Я наконец обратил внимание на угли в сковороде. Я не хотел открывать окно, но дым требовалось выпустить. Вместе с ним вошел в комнату и тот злорадный аромат приближающегося лета, аромат смерти и страха. Алый закат залил стены розовым полотном, все вокруг было теплым и нагоняющим истому. Но я задрожал перед тем пейзажем.
— Да-а, картошки не видать, — вздохнул Билли. — Ты слепой что ли?
— Задумался.
— Класс, давай хавать уголь с паприкой.
— Перестань. Это не конец света.
Сосед поджал губы и кивнул. Он достал чизбургеры из пакета и прыгнул на постель. Пригласил:
— Давай, прыгай рядом. Я нашел. На час мы для мира заняты.
— Будто мы кому-то нужны… — усмехнулся я.
***
Мне редко снилось что-либо. Но в ту ночь я как наяву пил пиво с Диланом и Эриком. Перед кульминацией их славы и счастья отмщения. Конечно, лишь проекция активности мозга, но я воочию видел их лица. Они оказались хорошими парнями, и в натуре узниками мира. Но эти двое сумели его переиграть. Честно, без шулерства.
Защекотало на лице. Я проснулся и почувствовал кровь на губах.
— Эй, долбоеб, мы тебе песика принесли, — рассмеялся Барри со свитой ублюдков без собственного мнения и разума. Вот она, концепция единого разума, одного мозга на нескольких.
Я поднялся на локтях. А через мгновение понял, что на моей постели агонически дергалась собака с канцелярским ножом в шее. Я вскочил с постели, кубарем перелетел подальше от скулящего животного. Я боялся умирающих собак. Это травма.
— Милая Салли после минета с радостью поделилась твоим секретом, — плевался Барри. — Рассказала, как ты плакался о своем Майки. Знаешь, она славно сосёт. И дырка у нее узкая. Она дала нам всем.
— Пошел ты, ублюдок! — оскалился я. Впервые мне удалось показать зубы. Впервые я смело послал его. Моего карателя и врага номер один. — Я убью тебя! Клянусь, твои мозги будут украшать пол!
От криков проснулся Билли. Он сонно потер глаза и спросил:
— Что тут творится? Троян, ты чего разорался?
— О-о, жиртрест Билли! — улюлюкали шавки Барри. — Ты в прошлый раз заебато обосрал штаны!
— Идите отсюда, придурки! — мой сосед резво поднялся с кровати и схватил первое, что попалось в руки: крестовую отвертку. — Как же вы всех заебали, уроды! Как вас только земля терпит!
Не заметил я, как началась опасная суматоха, и над нами нависла угроза, точно дамоклов меч. Скулила умирающая собака, ругались парни с кулаками наготове, шипел дождь за окном. Я трус, потому что испугался того бедлама и тихо сбежал вон из комнаты. Но я хотел остановить эту кару над нашими душами. Хотел спокойствия. Хотел найти помощь. Клянусь, я готов был поверить в бога.
Прямо по коридору я налетел на Салли. Не знаю, откуда взялись те инфернальные ярость и ненависть. Не понимал, почему секундно стал чудовищно неправильным, как по щелчку рубильника. Я будто заставил ржавые шестерни двигаться, но в негативном направлении. В том, котором я озлобился на мир. Все это как взрыв, как пламя, как стихия, как что-то хтонически страшное. Я и сам испугался разверзшуюся бездну внутри, столь непроглядную и горящую в недрах адским огнем.
Я ударил ее. За предательство. За убитую веру. За боль.
Ее деликатные речи — фальшь. Пыль в глаза с иллюзией доброты и жертвенности. А на самом деле она смеялась надо мной, жалким пресмыкающимся, когда раздвигала ноги для Барри.
Я созвал все общежитие, поднял шум. Не зря: Билли закололи в неравной борьбе. Той же крестовой отверткой, которой он чинил мебель для первокурсниц. Его завернули в черный мешок и увезли, совсем как мусор. Я ощущал, как мир внутри переворачивался, гремел и протяжно скрипел, хотя вокруг все были сонны и спокойны. Снова то молчание. Всё вмиг перестало издавать звуки, я слышал лишь биение сердца где-то в горле. Молчали студенты, молчали небеса.
Я расплакался вместе с дождем.
— Билли-убилли, — шепнул мне ехидно Барри. — Он визжал, как свинья. Ты трус, бросил дружка… Какая жалость.
Я лишь молча ушел.
***
Не хочу пересказывать план мести.
Я повторил «Колумбайн».
Билли бы оценил. Я делал это и ради него.
Сначала я прострелил колени Салли, чтобы она не бежала от меня. Разбил ее лицо прикладом винтовки и заколол штыком, пробив паркет. Ее вопли были заслужены. Мне жаль ее.
Шутка.
После я нашел и Барри. Его дружки, что удивительно, обрели мозги и попытались сбежать. Забегая вперед, должен сказать, что их туши подорвались на бомбе с дюжиной других уродов общества. Я лишь помогал Земле очищаться от червей и мух.
Барри и сам наделал в штаны, когда я прострелил его мальчишеские яйца и мелкий член. Ублюдок, он страдал долго. С дырами в легком и животе.
Все эти мерзкие создания бросались прочь от меня, как от огня. А я шел твердой поступью, с ровной спиной и спокойным лицом. Шел размеренно, зная, что никому из них не выжить. Моя боль отразится на каждом. Это кара за безразличие. Бога нет, есть я.
И я устроил армагеддон.
***
—..он злится? — донесся голос Офелии позади.
— Нет, когда Стрелок злится, то бьет по морде..
Нет, я видел в ее мертвых глазах себя.
Свои глаза.
И почему-то увидел глаза тех, кого потерял.