— Я не убийца.
Глава двадцать вторая.
Ночь. Квартира Морган. Я спала и просыпалась в ледяном поту, как в предсмертной горячке. Сны рисовали картину, где в мою спальню входила Раэна и говорила, что Трой не выжил. Так подсознание шептало, что я виновна в этом происшествии.
В хостеле, где я оставила Троя — в развалине, именуемой «Клеопатрой» — уже работала Морган. Две пули: одна чуть ниже сердца, вторая попала в акромиальный угол лопатки и ключицы. Никто из Антихристов не сказал мне и слова. Лучше бы отчитали. Их суровые глаза даже не взглянули на меня. Молчание хуже крика.
В бреду горячки я услышала хлопок входной двери. Сорвалась с кровати и побежала в прихожую.
Эсфирь снимала алые туфли-лодочки, пока Леви и Морган тянули бледного Троя в одну из спален. Немезида наконец открыто взглянула на меня:
— Знаешь, почему меня стоит слушать? — она хищно подошла ко мне. — Потому что своеволие чревато последствиями. — Шлепок по щеке. Немезида справедливо ударила меня. — Сантиметром выше, — ее длинный красный ноготь ткнул меня в ребро над сердцем, — и он бы умер. Из-за твоей импульсивности мы могли его потерять. Ты обычный человек, так на кой черт лезешь туда, где тебе быть не дозволено?
Я промолчала.
— Ну, разумеется, что молчишь. Не сбежала. Спасибо хоть на этом.
Эсфирь ушла. А я села в кресло, ожидая хоть чего-то. Я просидела там долго, даже успела задремать.
—..эй, Оф, — Леви погладил меня по голове.
— Как Трой? — оклемалась я.
— Порядок. Уже шутит.
— Трой-то? Не верю.
— Тебя как угораздило?
— Не спрашивай, Цефей, я не знаю. Просто не могла иначе. У меня почти получилось.
— Да все нормально, — он обнял меня. Понял, что мне это было необходимо. — Я бы тоже не послушал. Тоже бы пошел в самое пекло ради близких.
— Не утешай меня. Иначе я подумаю, что мне простят еще одну выходку, — я поднялась. Не уверена, что это было допустимым, но открыла окно гостиной и закурила. Снова внутрь занесло осколки ледяного дождя. — Кто для тебя близкий?
— Антихристы. Ты еще новенькая, конечно, но скоро и сама станешь родным человеком для каждого из нас.
— А когда человек становится близким? Как ты это понимаешь?
— Это когда ты рвешь жопу за него. Не знаю, ломаешь свои принципы? Когда его благополучие важнее собственного.
— Когда способен убить ради того?
— Только если для тебя это табу. — Леви тоже подошел к окну. Поймал на ладонь несколько капель дождя и выудил из моей пачки сигарету. — То есть… типа, если ты постоянно убиваешь, то это уже не подвиг во спасение. Вот если ты не убиваешь ради близкого, хотя сам тот еще потрошитель, то да, это то самое.
— Я убила сегодня нескольких.
— Пятерых, да. Я слышал. Похвалил бы, но не стану.
— Почему?
— Не подумай, Оф, ты замочила их круто! Пять пуль и пять кадавров. Работа профи. — Он подкурился от моей сигареты. — Но я, типа, в курсах, что ты этого не хотела. Можно ли уважать человека за поступок, который он совершил вынужденно? Скорее осуждать ситуацию, которая и привела к этому.
— Зачем он подставил себя?
— Чтобы не подставить тебя. Типа, если бы ты показалась им, то тебе бы прострелили череп. А Трой мужик, к тому же джентльмен, потому и прикрыл милую даму. Я бы сделал то же самое, хоть я и придурок.
Я обняла его.
— Не придурок. Спасибо, Леви.
Он докурил и щелчком выбросил окурок, чтобы по-братски обвить меня обеими руками. С ним было тепло, как у домашнего очага. Будто я была среди любящей семьи.
— Котятки, — вдруг прижались груди Морган к нашим телам. Она вклинилась в объятия, тепло обвив руками наши шеи, и сообщила: — Оф, не кори себя. С ним все в порядке.
— Я как раз говорил ей об этом, — цокнул Цефей.
— Иди отсюда, — Морган легонько толкнула Леви в грудь. — Нам по-девчачьи надо поболтать.
— Отлично, я, как всегда, чмо и лох! Пойду нажрусь!
Леви показал нам средние пальцы и вышел из квартиры. Морган продолжила:
— Балда, ты зачем гипс сняла? Я же говорила, что нельзя!
— Все нормально, Ган.
— Ган? Как пистолет? Забавно, мою фамилию еще никто не сокращал. Ты не увиливай! Завтра я верну тебе гипс.
— Молю, не надо!
— Без молю. Все, иди ложись спать. Завтра утром собрание. Без опозданий.
Морган ушла в спальню, я последовала ее примеру. Открыла окно, залезла под одеяло и закрыла глаза. Наверное, я даже уснула, но в небе зарычал гром, тряхнув землю силой греческих титанов. Сигнализация авто заверещала по всему кварталу. Я дернулась.
— «Чертова жизнь. Когда же это закончится?» — Я поднялась и подошла к окну.
Не знаю, что я пыталась найти среди тех каменных туч и шпилей крыш, прорезающих, как острием стилета, дегтярный небосвод. Никогда солнечный и никогда голубой — грязный, насыщенный смогом и пылью. Ядерная зима.
Не помню, что я пыталась услышать в завывании ветра и плачущего мира. Тот дождь был панихидой для мертвых душ, бродивших по Лондону — обычных людей, но уже заранее погибших. Ян тоже видел их, этих мертвецов с серыми лицами. Тех работяг с пустыми глазами, их детей, заблаговременно почивших среди тумана этого города и черного дыма комбинатов и заводов. Не знаю, почему, но Лондон был мертв. Такая аура гуляла по улицам и коридорам домов.
Не представляю, какой ответ я пыталась выхватить среди тех безжизненных деревьев цвета битума. Их ветви походили на шипы или иглы.
Нет, я не искала ответ. Я искала причину. Жить, дышать, смотреть, чувствовать.
— «Как в этом адском мире жить, если окружает эта хандра? Как быть сраным оптимистом, если все вокруг сгнило и почернело?».
Я спрятала замерзшие пальцы в рукавах свитера и побрела в комнату Троя.
Внутри было так же холодно и темно. Стучал в окно тот же дождь. Я устала от его настойчивости. Он плакал так же много, как и я всю свою жизнь. Только завывающий плач, — все, что я помнила о себе, как о личности. Я и он — один человек.
Я села на край кровати у ног Троя.
— Знаешь, в пятнадцать лет я пыталась удавить себя, — прошептала я. И снова я не знала, зачем говорила об этом. — Отец «выбил из меня всю дурь», когда я заговорила, что не хочу жить. Я тогда обвинила его и мать в своей паршивой жизни. Конечно, попыталась объяснить свои детские травмы, хотела, наверное, чтобы меня просто обняли и попросили прощения. Но отец не хотел слышать о своих ошибках, нет, он вовсе не считал себя виновным. Он ударил меня сначала кулаком, а после добивал уже ногами. Кричал, что я сама придумала все эти проблемы, что я выросла гнидой по собственной воле.
Я встала. Прошлась кругом по комнате, наверное, чтобы не заплакать.
— Это был ремень. Его ремень. Странно, что он ненавидел меня, но все же достал из петли. Конечно, он долго смотрел мне в глаза, пока я висела над полом, долго думал, стоит ли спасать меня. Но в итоге я здесь, больная и ненужная.
— Иди сюда, — тихо попросил Трой. Я вздрогнула.
И только тогда я заметила, что из-под мокрых черных волос, прилипших к горячему лбу, сверкали его серые глаза. Я впервые увидела, что он обладатель таких чарующих глаз. Серых, как платина.
У меня были такие же красивые?
Я легла рядом, чуть приобняв Троя. Совсем как прошлой ночью.
— Мне показалось, что недавно ты была более счастливой. Когда осталась жива после прыжка.
— Я тоже так думала. Но моя депрессия вернулась. Уже не знаю, за что хвататься. Как остановить это? Сначала я считала это драматичным, знаешь, как в дешевом кино, а сейчас не вижу никакого просвета, кроме смерти.
— Смерть для тебя выход?
— А как иначе перестать мучиться?
— А ты мучаешься?
— Ежесекундно, Трой. Каждый день я просыпаюсь с чувством безысходности и отчаяния. А засыпаю со страхом, что снова проснусь. Но я поняла, что мое существо все равно боится смерти. Это чертов цикл страданий.
— Мне жаль, что ты больна этим. Я не хочу тебе помогать.
— Прости?
— Я не убью тебя. Если ты намекала на это, конечно.
— Нет. Просто хотела поговорить об этом.
— Извини.
— Зачем ты сделал это? — я огладила его повязку на груди. Рана даже под бинтом ощущалась температурой жерла вулкана.
— Ты знаешь.
— Я хочу, чтобы ты сам сказал это.
— Я хотел спасти тебя.
— Чтобы потом поймать не свою пулю?
— Да, именно для этого. Я не жалею, и ты не жалей.
— Не могу. Чувство вины грызет меня всегда, даже если я простила себя.
— Офелия, неужели ты была готова умереть, чтобы воссоединиться с Дамьяном? Если бы я не успел, то..
— Да, готова. Я была бы счастлива умереть на его руках. И плевать, что испортила бы ваш план-перехват. В первую очередь я стремлюсь вернуть Яна себе. Не для вашей Немезиды с завышенным эго, чтобы та помыкала его жизнью. Как только я доберусь до него, то мы сбежим. И никакой агент, никакой Ковчег нас не догонят.
— Они не дадут вам жить.
— Значит, я лично помогу Яну убить всех. Плевать. Я научусь пользоваться оружием так, чтобы каждый из ваших людей и врагов боялся даже подумать обо мне.
— Именно так и зарождается личина того, кем являюсь я. Или Леви с Морган. Месть от отчаяния или в защиту творит чудеса.
— Хочешь сказать, что я стану убийцей из желания спокойно жить?
— Мы все хотим спокойно жить.
— Но Яну, например, это приносит удовольствие. Как желание жить отождествляется с гомицидоманией?
— Со временем грань стирается. Дамьян, скорее всего, сначала тоже хотел счастья и идиллии, потому убил тех, кто мешал ему быть счастливым. Кого он убил первым?
— Ян… Он сначала убил с матерью отца, потом, в шестнадцать, в свой день рождения… В общем, убил мать и соседских детей. Он мне рассказывал, что мать пыталась его отравить, потому он хотел вскрыть себе вены, но его спасли. И он решил, что больше не станет калечить себя, а отомстит всему миру.
— Вот и хронология становления маньяком, Оф. Этот побитый шаблон можно нащупать у всех нас. Все мы просто несчастные калеки, понимаешь? И ты тоже станешь, как Дамьян. Ты сначала захочешь тишины и мира, а чтобы добиться этого, тебе придется убить преследователей, снова и снова. А потом и вовсе забудешь, что когда-то боялась и нож-то держать. Мы все переродились в этом гнилом обществе. Стали теми, кого оно взращивало в злобе и гневе.
— Я..
— Можешь не отвечать. Просто держи в голове. Это прекратится только тогда, когда нашей цивилизации не станет. Может, через тысячу лет будут другие люди? Не такие неправильные, как мы?
— Тогда нужно уничтожить эту.
— Люди уже добились конца света. Лет десять пройдет, и мир задохнется в радиации.
— Аминь, — я сложила ладони в молитвенном жесте. Трой усмехнулся.
На том мы замолчали, глядя друг на друга. Я знала этот взгляд — с таким же предвкушением на меня всегда смотрел Ян. Взгляд, ведущий к близости. Но мой милый Ян никогда не настаивал.
Трой же был другой: он потянулся к моим губам. А я не отказала.
Очевидно, что оба мы что-то чувствовали друг к другу. Совсем незнакомцы, но отчего-то ставшие столь близкими. Он принял мои пули, а я убила во его спасение. И сейчас мы снова стягивали с себя одежду.
Я вожделела секса и страсти, но не с ним. В голове всегда алым неоном горело имя Дамьяна. Трой понимал, что вместо его лица я видела лик моего белого ангела с желтыми глазами.
Ладони Троя стянули с меня свитер и сжали грудь, пока я, сидя на нем, пыталась вспомнить каждую мельчайшую деталь от лица Яна. Я была помешана, я любила его.
Любила, но раздевал меня другой.
Блудливая порочность, сгорающее терпение, невозможность коснуться. Все те причины, которые мешали мне быть женщиной Дамьяна. Возбуждение от рук чужого, но фантазии о любимом. Это он, Ян, касался сосков, это его дыхание опаляло кожу — не незнакомца с черными волосами.
Я знала, что неправильным было отдаться Трою, но я уверовала в то, что передо мной был не он. Я заставила себя увидеть Дамьяна в той мокрой постели.
Трой поцеловал меня в губы. А я вспомнила ночь в моей комнате у отца.
Трой спустился к шее. А я ощущала призрачные руки Яна на талии, когда он впился губами в мои. Наш первый поцелуй. С каплей размазанной крови на подбородках. Ночью на узкой кровати с силуэтом гитары у табурета с торчащим гвоздем.
Трой коснулся ладонью моих мокрых половых губ. А я вспомнила, как прижималась ими к горячему телу Дамьяна. Как сердце его билось под моей щекой. Как голенью я чувствовала твердеющий член. Как я хотела продолжить, но не могла взять себя в руки.
Трой чуть толкнул меня на спину, а после раздвинул бедра и оставил дорожку из поцелуев вдоль живота. Его губы прижались к клитору, а язык умело закрутился в вихрь. А я ощущала, как пальцы Яна скользят под моей футболкой, повторяя изгибы талии и таза. Как он дышал мне в затылок и грел ледяные руки. Как поправлял одеяло на моих плечах.
— Мила, я, кажется, люблю тебя, — услышала я, но не поняла, откуда.
— Что? — спросила я.
— Готова, говорю? — лицо Троя ожидающе нависло прямо над моим. Я взглянула вниз, где его член замер у входа во влагалище. Небольшое давление ясно ощущалось всей кожей.
Я кивнула и отвернулась к окну, пытаясь снова ухватиться за хвост той птицы воспоминаний. Тех, где я была счастлива. Где ни разу не думала о суициде.
Я чувствовала, как порвалась внутри, как мы слились. Но простонала не от секса.
И все последующее время я стонала не от этого.
А от тех фантазий.
Я представляла Дамьяна вместо Троя и кричала.
Кричала имя Яна.