Офелия. Какое гадкое имя,
— сказала пьяная мама.
Офи, это папа, открой дверь!
Не называй меня так!
Глава седьмая.
— Я неправильно бью, Мария Олеговна? — спросил недоуменно Дамьян, сжимая в ладони разбитое яйцо. Желток капнул на пол.
— Ох, Дамьян, мальчик мой, ты слишком сильно бьешь. Надо аккуратно, чтобы расколоть только одну сторону, а не все яйцо. — Мария Олеговна — супруга дяди Саши, самая обычная женщина. Все ли обычные женщины принимают в объятия убийц и бандитов? Нет, она чуть не в себе, наверное.
— «Добрый вечер», — хотела я сказать, но осталась молча стоять в арке дверного проема. Мне стало тепло внутри: — «Он такой домашний, будто и не убийца вовсе. Словно с мамой ужин учится готовить… Как сильно он испытал боль, что потерял нормальность?» — Снова жжение в гортани, и глаза намокли от слез. — «Может, он сейчас тоже об этом думает? Скучает по тому, чего не было?»
— Я разбил уже пятое! Можно я буду огурцы резать?
— Ох, — вздохнула, ласково погладив его по макушке, тетя Маша. — Конечно, бери нож и доску.
Так они и готовили ужин, обговаривая любимых писателей, художников и режиссёров. Дамьян любил Сандро Боттичелли, а из писателей Говарда Лавкрафта и Франца Кафку. Я очень мало о нём знаю. Может, он даже прекрасно образован и начитан, чтобы получить статус умного. Может, он способен беседовать не только о кишках и их цвете. Хочу увидеть и эту его сторону.
Подслушивать некрасиво, но я уже давно потеряла грань между хорошим и плохим, красивым и страшным, реальным и вымышленным: бредовым, иллюзорным, фантасмогоричным.
— Так как ты познакомился с нашей?..
— Офелией-то? — оборвал Ян.
— Она разрешает тебе звать себя Офелией?
— Ну, не ругается вроде. А что?
— Она не разрешала себя так называть, сколько ее помню.
— Это в очередной раз доказывает, что мы любим друг друга, — слегка безумно улыбнулся Ян.
— Вы красивая пара, хоть и я помню ее совсем малышкой, не знаю, как смотритесь вместе. Она, должно быть, стала ослепительной красоткой, а? — тетя Маша задорно подмигнула.
— Она красивее всех женщин и девушек, которых я когда-либо видел. Настоящий ангел.
— Как приятно такое слышать, Дамьян! Ты хороший мальчик, береги ее!
— Конечно, я любому голову оторву, чтобы ее защитить. — Улыбка. Широкая. Слова, сказанные серьезно, не имея переносного смысла. Его обычное хобби — рвать головы, но тетя Маша, видимо, не поняла. Ян сверкнул ножом, отодвинув от огурцов, и я испугалась за жизнь Марии Олеговны.
— «Ублюдок, ты что, совсем всю человечность потерял?!» — подумала истерично я, срываясь с места. Мой галоп привлек внимание.
— Милуша, ты проснулась! — засияла тетя Маша, раскинув руки, чтобы обнять.
Я не видела ее почти пятнадцать лет, в последний раз — в семь лет, когда отец забирал меня от пьянствующей матери. Глаза ее покрылись сетью морщинок, улыбчивых: она была очень жизнерадостная женщина. Две глубокие носогубные морщины, как два шрама, большие голубые глаза и льняные волосы по плечи. В молодости она и была той ослепительной красоткой. Тетя Маша крепко обняла меня по-матерински и поцеловала в лоб.
— Боже-боже, какая потрясающая девушка ты теперь! Тебе бы платье надеть, а то за этим зелёным мешком ты всю красоту спрятала, ну елки-палки! Груди, вон, какие пышные, а бёдра круглые, красивые какие! В мать пошла, вижу. Ты, скорее всего, не помнишь, но у неё такая же фигура была — гитарка. Неудивительно что и юношу ты красивого внешне выбрала в женихи, на истинного арийца похож, светлый. — Она снова обняла меня, а я показала за ее спиной кулак. Жест, означающий, что я готова была разорвать Яна за его намерения. Надеюсь, мнимые мною же.
Дамьян лишь удивленно моргнул.
После объятий я подошла к Яну и, схватив за белую водолазку, подтянула его ухо к губам:
— Не смей их трогать, — прошипела я.
Он повернул голову ко мне; так, что коснулся носом моего, и тихо прошептал:
— Я и не собирался. Марию Олеговну я бы хотел звать мамой, а не ту женщину, которая меня изрыгнула.
Я кивнула. Поправила его водолазку на плече, разгладив морщины от моих пальцев. Подвернула ворот и спрятала цепь с крестиком под одежду.
— Пойду покурю, не теряйте, — уведомила я, уже выходя из кухни.
— Какой кошмар! Она ещё и ходячая пепельница!.. — донеслось ворчание тети Маши позади. — Исидора бы ей рот зашила!
Я вышла на балкон и закурила. Вообще, я пыталась бросить, но привычка успела осесть во мне ржавчиной. Призрен гудел и сигналил, центр его вовсе блистал всевозможными цветами: противными неоновыми вывесками ресторанов, баров, кино, клубов со светомузыкой. Угрюмо мерцали звёзды в чёрном небосводе, луна же покинула нас, спрятавшись под пеленой тяжёлых облаков. Справа от цивилизации древний и густой лес, куда Ян вчера выбросил трупы, как собак. Лес в той местности старый, и исполины-деревья, казалось, достигают кронами неба.
Под столетним мхом летом копошатся сколопендры: чёрные и рыжие. Лица странников — тех же почитателей грибов — налетают на сети паутины, и пауки, жирные и тяжелые, ползут в ноздри и уши; волосистые лапы щекочут мочку, а затем насекомое проходит в тоннель, где нейроны перешептываются между собой и пульсируют головные артерии.
Лес, почти сибирская тайга, взывал войти в ту необъятную тьму в его недрах, украсть и проглотить — переварить и выплюнуть кости на полировку сколопендрам и паукам. Меня всегда он звал к себе. Я хотела, чтобы те деревья меня спрятали, лишили чувств и мыслей, так тяготевших меня временами. Тяжелыми временами. Я и правда хотела сбежать.
Я забыла, что курила: бычок обжег пальцы. Я пустилась браниться, разглядывая круглый ожог меж пальцев.
— Некрасиво материшься, — тихо сказал Ян, опираясь локтями о балюстраду балкона. В его зубах горела сигарета, коричневая, пахнущая дорогим натуральным табаком.
— Ты у дяди Саши стащил?
— Ага, у него отменный вкус. Эти сигариллы стоят дороже моей почки. Немецкие.
— Не знала, что ты куришь.
— Мы оба друг друга не знаем, — необычно серьезно проговорил он без привычной ему полуулыбки. — Прискорбно.
— Я открыта для познания, Ян.
— Расскажи, почему не сдала меня.
— Не знаю. Наверное, мне льстили твои чувства.
— Так я для тебя лишь объект поднятия самооценки?
— Нет, перестань. Просто я тоже больна, Ян. Здоровый бы человек не стал тебе сочувствовать, а я… ну, как видишь, с тобой заодно.
— Хотел бы я знать, что у тебя в голове.
— А я бы хотела знать, что в твоей. — Я отняла курево у Дамьяна. Затянулась. — Ян?
— Да?
— Что с нами будет?
— Не имею понятия, я ничего никогда не планирую. Вдруг меня застрелят через час?
— Все вы, психи, не умеете планировать. Только по течению плывете, пока не умрете. Ян, — я схватила его за плечи, неожиданно, что и сама удивилась этому порыву, — давай вылечимся? Я хочу стать нормальной!
Мой белый ангел уткнулся лбом в мой и рассмеялся: тихо и хрипло, словно курил ту крепкую элитную сигариллу впервые. Сказал:
— Человека нельзя вылечить от него самого. Только если отрезать центр его существа — голову, Офелия.
— Но я не хочу, чтобы ты продолжал делать это! — Я тряхнула его, надеясь, что так до него мои мольбы дойдут быстрее. — Ян, я хочу, чтобы ты избавился от этой чумы! Хочу жить, хочу, чтобы жил и ты, слышишь?
— Иногда человек не нуждается в избавлении от недуга, хочет неумолимо довести себя до разрушения. Дешевая драма, искусство, самолюбование, созерцание. Все в одном. Это любовь к своему уродству.
— Ян, я хочу тебе помочь..
— Это будет насилием с твоей стороны.
— Но несравнимое с твоим.
— Такие красивые речи, — улыбнулся он. — Здоровые люди — скучные, они не мыслят как мы, уроды, но в наших словах много истины и мудрости.
— Как самонадеянно. — Я отпустила его водолазку, снова расправила складки и отошла к своему месту в метре от Яна.
— Может, не мы уроды и нелюди, а мир вокруг бракованный и неправильный? Может, мы и есть истинные хомо сапиенс?
— Что, сейчас уйдёшь в философию и теорию Дарвина, чтобы себя оправдать? Любишь размышлять о вечности и сомневаться в непорочности?
— Идей, гипотез, восприятия.
— Хороший стих.
— Я выучил почти все.
***
— Так и что, когда отцу внуков принесёшь? — лукаво подмигнув, спросила тетя Маша. Она расставила блюда на скатерти и направилась за столовыми приборами.
— Пока не думала об этом. Я не люблю детей.
— Какой ужас! Каждая женщина перерождается, когда из ее живота выходит младенец! Милуша, ты совсем изменилась. Раньше с малышней в яслях водилась, просила братика. Ох, я скучаю по тем временам! Ты была такая маленькая, когда я забирала тебя из садика.
Я заметила, что Дамьян смотрит на меня — пристально, изучающе. Что нового он хотел увидеть в моем профиле?
— Ну, мальчики-девочки, давайте ужинать. Саша уже приехал, его машина въехала в гараж.