Дами, кого ты больше любишь?
Маму или папу?
Никого.
Папа меня убивает, а маме все равно.
Глава восьмая.
Мы сытно поужинали, но вовсе не приятно: суровый взор дяди Саши угрожал не только Яну, но и мне. Из-под его густых бровей сверкали немые, но кричащие ненавистью карие глаза. Бандит жевал, явно не чувствуя вкуса, и пепелил нас взглядом. Гранатовый сок в бокале — он будто пил кровь. А пробовал ли Ян пить кровь?
В детстве я увлекалась мистикой и хотела, чтобы Сатана заговорил со мной, я также воображала, что была вампиром. В тринадцать перерезала себе запястье и налила кровь в рюмку, а затем выпила. Я убедила себя, что вкус был потрясающим, я и сейчас в этом уверена. Я неспроста называла себя больной.
Дядя Саша отправил супругу спать и кинул новые документы на стол перед Дамьяном. Айзек Берковиц, двадцать шесть лет — так теперь именовали моего белого ангела. Все мы хмуро смотрели перед собой, я, напряжённая, думала о страхе перемен, столь колоссальных. Русский бандит уставше рухнул в кресло напротив Яна, надавил пальцами на закрытые глаза.
— Парень, что же ты натворил… — разочарованно выдохнул дядя Саша.
— Я не собира… — начал было парень, но я прижала его рот ладонью и взглянула на дядю Сашу. Сказала:
— Так сложилось, в этом нет вины Дамьяна.
— Боже, малышка, во что же ты впуталась? Покрываешь маньяка, который… — он сжал зубы, — даже детей убивает! Парень, как у тебя вообще рука поднялась?
— Дети слишком много кричат, вот я и успокаивал их. Своим способом.
— Стыд мне, я помог маньяку сбежать… Мила, пока не поздно..
— Не надо, дядь Саш. Все решено, я… мы не отступим.
— И куда ты?
— В Лондон. Я верну Дамьяна в человека. Я врач, там он вылечится.
Маньяк вопросительно посмотрел на меня, ожидая объяснений. Дядя Саша же молча кивнул, а затем поднялся и ушёл наверх. У лестницы оповестил:
— В доме только одна комната — гостевая. Укладывайтесь спать, а завтра я увезу вас в аэропорт. Билеты на ближайший рейс через своих кентов достану, обождём ночь. Спокойной ночи, малышка.
— Спокойной.
Минута молчания, и Дамьян улыбнулся мне, приподняв бровь. Так он показал интерес к моей лжи.
— Только для того, чтобы вы друг друга не убили, Айзек Берковиц. Я не стану помогать против воли, это насилие. Ты прав.
— Айзек Берковиц, — просмаковал парень. — Как Дэвид Берковиц. Слышала о таком?
— Да, не ты один документалки про психов смотришь. Я бы не хотела с ним встретится, он бы без заминки убил меня. Знаешь, — слабо улыбнулась я, на что Ян искренне удивился, — я рада, что ты, опасный серийный убийца, меня бережёшь. Не знаю, в детстве я придумывала иллюзорные миры перед сном, что-то хорошее, что делало меня счастливой, и там я мечтала, чтобы страшный и сильный монстр меня берег и любил. Неужели я попала в ту иллюзию, и скоро это все закончится пробуждением в кровати? Ты и есть тот ангел-хранитель из моих грёз. Как интересно: я защищена нелюдем, который жаждет крови всех и каждого. Есть ли тогда ещё большая угроза, если не этот симбиоз?
— У меня даже душа запела от таких откровений, Мила, — рассмеялся Ян. — Что это, стокгольмский синдром?
— Да, наверное. По логике, я должна была стрелять в тебя, а не в копа. Действительно, синдром.
Дамьян усмехнулся и откинул голову на спинку дивана; зевнул, прикрыв рот кулаком.
— Ты спал ночью?
— Нет, без нейролептиков не могу уснуть. У меня всегда была лютая бессонница, я с пятнадцати мучаюсь.
— Повезло нам, что я врач, и легкие снотворные могу выписать. — Я приподнялась в поиске сумки с вещами. — Нужно только найти печать, тогда купим тебе таблеток.
— Я рад, благодарю тебя, мое солнце. Кстати, про ангела-хранителя. У тебя ладони разодраны, что случилось?
— Да ерунда.
— Говори, Мила, я хочу знать, что все в порядке. Или нет.
Я вздохнула устало. И с облегчением одновременно: наверное, я хотела позлорадствовать и поставить гнусного маргинала на место, но, скорее всего, в гроб. Хотела, чтобы за меня вступились. Растерзали за мое подорванное и униженное эго. Я приподняла зелёный мешок — худи с карманами — до грудины. Там ныло и вибрировало, прямо под костью, и я провела холодными пальцами по синяку, расползающимся, как акварель на промоченной бумаге.
— Меня толкнули под машину. Бомж с заброшенной фабрики, которая недалеко от моего дома. Он часто у ‘Багульника’ милостыню просит, за ноги хватает. Наглый такой, неприятный.
— Его скоро не станет, — ласково улыбнулся Ян. — Пойдём сны глядеть? Я очень устал.
— Пойдём.
Мы прыжком, таким по-детски озорным, рухнули в постель. Дамьян накрыл нас одеялом и лёг на живот, отвернувшись. Я хотела, наверное, чтобы он обратил на меня внимание, поговорил перед тем, как впадёт в тревожную дрёму. Но он молчал, обняв подушку. Я протянула ладонь к его спине, но отдёрнула её: не хотела давать ему повод на флирт, ведь это была далеко не моя стезя: у меня никогда не было мужчины, и я всё ещё девственница в двадцать пять. Я боюсь их — мужчин, — стесняюсь, и до сих пор не верила, что лежала в одной постели с Яном. С парнем. У него под брюками член, он наливается кровью и каменеет, рвет женщин.
Я будто только сейчас осознала, что Ян мужчина. В голове возникли образы: такие томные, исступляющие, красные, как вино: виделся Ян, дергающий ритмично свой член, на кровати у его бедер стелилась мёртвая девушка с разрезанным животом, а её сине-фиолетово-красные кишки — гирлянда. Он мастурбировал на её тело, её подростковые груди и выбритый наголо лобок.
Мне стало ревностно. Не знаю, самоудовлетворялся ли он в действительности на свою первую жертву, но захотелось узнать, уточнить, как он кончил и как простонал, задрав голову. Напрягая бёдра, открывая рот в крике наслаждения, выпячивая острый кадык, обливаясь потом. Хотела быть там.
Странное чувство — возбуждение, руки сами потянулись ниже по животу. На трусиках — огромное мокрое пятно и пробившиеся через ткань жёсткие волоски, чёрные, как и на голове. Я чистая брюнетка с серыми глазами и незагоревшей синеватой кожей.
— Ты чего хнычешь? — спросил хрипло он, поворачивая ко мне взъерошенную голову.
Я быстро прикрылась одеялом и вернула мокрые пальцы на грудь.
— Я не хнычу.
— Открыть окно?
— Зачем?
— Ты тяжело дышишь. Астматик что ли?
— Нет, тебе кажется. Спи.
— Не могу уснуть, когда ты так зазывающе вздыхаешь.
— Ян, ты!.. — возмутилась я, пойманная почти с поличным. — Тебе нравятся астматики?
— Да без разницы, мне все одинаково не нравятся. Но ты мне понравилась бы даже дауном.
— Ты меня до апофеоза какого-то довел.
— Так и есть. Можешь, — улыбнулся Ян, — поводить ногтями по моей спине?
— Зачем?
— Мне так кто-то в детстве делал, я не помню, как и почему, но было приятно. Иногда хочу вернуть того человека, но я не знаю, кто он. Надеюсь, это не был мужик-педофил.
— И как много ты не помнишь?
— Лет шесть-десять из детства. Только маленькими кусками, и то не много. Как психолог объяснишь, почему так?
— Мозг утилизирует травмирующие воспоминания для сохранения целостности психики. Защитный механизм. Я тоже несильно помню свою жизнь. Знаешь, так, будто прожила десять, а не двадцать пять лет.
— Гадкое чувство. Так поводишь?
— Ладно, снимай водолазку. — Я дождалась, пока Ян разделся и подставил мне спину. На коже заметила россыпь шрамов, явно задевших глубинные мышцы когда-то. Не сам резался — кто-то ежедневно хлестал его чем-то вроде розги. — Откуда это?
— Отец.
— За что?
— Не знаю. Он говорил, что я был отребьем. Он с матерью ненавидели меня.
— Почему? За что можно ненавидеть своего ребенка? — Я прошлась легко по его позвонкам и вернулась к лопаткам, выводя зигзаги и спирали на крепких мышцах. В первый раз, когда он пришел за мной после бойни в лечебнице, я и не заметила, как красиво его тело: драки и убийства окрепляли мышцы и суставы. Ян был как новая машина с лучшими запчастями внутри, только пара царапин на бамперах, если сравнивать его и автомобиль. — Зачем тебя вообще родили?
Он дернулся. Так сильно, что скрипнула кровать и дернулся матрас подо мной. Попросил глухо:
— Не говори так больше.
— А что такое? — не поняла я.
— Просто не говори. Начинает болеть.
Я сглотнула тревожно, поняв, что нашла его ахиллесову пяту. Я заподозрила, что его избивали, когда говорили такие слова. Ему было больно не физически: эта фраза возвращала его в детство, зудела там, где делали больно; она заставляла его вспомнить то, чего он вспоминать не хотел. Я погладила его по голове, отчего Дамьян явно расслабился.
— Они были нариками, а воспитание ребенка — лишняя трата. Им не хватало на дозу, даже на травку. Отец хотел меня продать, но боялся, что посадят. Они оба хотели от меня избавиться, не хотели никогда детей, но я родился, и ничего не поделаешь. Не продашь, так хоть всю злобу вылей, чтоб легче стало. Если бы они меня любили, то такого бы никогда не произошло. Это они виноваты. Я с самого начала был неизлечимо болен. Только и могу, что быть вот этим, кто я сейчас. Это еще с чрева, Мил, меня не получится вылечить от того, кем я становился от своего первого вздоха.
— Слишком драматично, Дамьян. Ты просто оправдываешь свои слабости.
— Ты тоже, когда называешь себя больной. Скидываешь ответственность, чтобы совесть не мучила.
— Тогда я буду винить тебя.
— За что?
— За то, что ты пришёл ко мне.
— Легкий путь нашла. Винить всех, чтобы не было тяжело от своих поступков. То же, что покаяться в грехах и получить прощения у святого отца. Так легче жить, и религия нужна людям, даже необходима. Так проще себя оправдать, простить, обнадежить. Бога нет, но есть люди, и они создали контроль и карт-бланш на все грехи. Ведь чего бояться воровать, если кто-то невидимый тебя простит, и ты с благоговением пойдёшь снова грабить?
— Как плавно ты перешел к религии.
Дамьян посмеялся и вовсе размяк под моей рукой.
— Давай включим ящик? Я не могу уснуть, — сказал он.
— Хорошо.
Я включила телевизор и снова укуталась в одеяло. Плечо коснулось Яна — вдоль по руке пробежал электрический импульс. Я хотела быть ближе, но не могла. Дамьян заснул, и я осталась одна в этой темноте.
Я боялась и любила тьму одновременно, но не когда не могла уснуть. Меня страшили та невозможность уснуть и отчаянное беспокойство от собственных мыслей. Почему-то именно в такие часы я ощущала себя ужасно одинокой. Я повернулась лицом к спине Дамьяна и провела пальцем по линии бицепса, парень отмахнулся от меня сонно и отодвинулся ближе к краю. От его отстранения мне стало печально внутри, точно он пытался тем унизить. Но я всё всегда принимала близко к сердцу.
***
Когда я проснулась Дамьяна снова не оказалось, только недочитанная книга Хедли Чейза лежала корешком вверх. Мне стоило огромных усилий раскрыть слипшиеся веки, но когда сон окончательно сошёл, и уши мои поймали голоса за дверью, мне пришлось рвануть прочь с нагретой постели.
—..сукин сын!
Я с силой навалилась на дверь, и та распахнулась с грохотом, ударив дядю Сашу в спину.
— Ян, не убивай его! — воскликнула я, не разбираясь в потасовке, что шла за дверью между мужчинами.
Они недоуменно переглянулись, и из телефона в руках дяди донёсся голос незнакомца, молящий босса подождать ещё полчаса.
— Хорошо, полчаса, — рявкнул дядя Саша подчиненному на связи, — иначе я и до твоей матери доберусь!
Дамьян кашлянул в кулак, пряча широкую улыбку. Я выглядела глупо и шумно, будто все ещё ребёнок. Дядя Бандит погладил меня по растрепанным волосам и объяснил:
— Не бои-ись, малышка, это я с лакеем своим ругался. Этот олух ещё не купил билеты. А с Дамьяном твоим все хорошо, вон, не побитый, без пули в виске, без следов пыток и так далее.
Ян снисходительно хмыкнул на слова бандита. А потом я почувствовала запах алкоголя от них.
— Вы что, выпили? — строго вопросила я. — Ян, тебя не пустят пьяным на борт!
— Ничего-о, разрулим, — беззаботно махнул рукой дядя Саша.
— И с каких пор вы друзья?
— Друзья? О-хо-хо, скажешь тоже! Этот твой парень просто ходил куда-то, пришёл перед рассветом с бутылкой виски. Он пил в гостиной, ну и меня угостил за душевной беседой.
— Что, показали друг другу силу и умение пользоваться ножом?
— Ну, почти, — виновато улыбнулся дядя Саша. — Пару раз вмазали друг другу, да и ладно.
И, действительно, в подтверждение его словам я обнаружила рассеченную бровь дяди Бандита и коросты на руках Дамьяна. Видимо, не друг другу, а дяде Саше. Мне стало его жаль.
— Ну, малышечка, отчитывай своего преступника, а я пойду машину греть. Лично отвезу вас в аэропорт.
Я убийственно взглянула на Яна, тот понял мои немые вопросы. Поднял примирительно ладони и объяснил:
— Он первый полез драться, честно, — маньяк показал синяк под рёбрами — на легких кубиках пресса. — Я его хотя бы не зарезал.
— Вот спасибо. Ян, запомни: моих ни при каких обстоятельствах трогать нельзя. Даже случайно, слышишь? Считай, что причиняешь боль не кому-то, а мне.
— Меня ещё никто не отчитывал так безразлично, ты бы хоть шлепнула меня по лицу для убедительности.
— Разве ты еще не привык?
— К такому отстраненному поведению — нет. Обычно все люди импульсивные, кричат, когда злые, или смеются громко, когда весело. А ты сли-и-ишком спокойная. Так даже Мария Олеговна сказала, и этот, дед-бандит. Я начал замечать, что ты и правда будто искусственная какая-то, как манекен или типа того.
— Просто чаще всего я не чувствую, чтобы реагировать эмоционально. Я флегматик.
— Хорошо, флегматик, какие ещё вопросы?
— Куда ты ходил ночью?
— А, — вспомнил он. Вынул из кармана перстень. — Держи трофей. Я неуверенно взяла кольцо и рассмотрела его. На внешней стороне засохла капля крови.
— Чьё это?
— Не знаю, чьё конкретно, но гнусный бомж теперь без рук и ног валяется в коллекторе. Живой. Я убил всех, кто там был, а того, о ком ты сказала, я и кинул в яму.
Я знала, что Ян убьёт того маргинала со ‘сломанной жизнью’, как он врал, чтобы получить больше денег от сочувствующих горожан. Знала, что пострадают люди; никому ненужные, но то не умаляло их жизни. Я не судья и не бог, чтобы делать такие выборы.
Но я была рада. Нет, не их смерти, а тому, что за меня отомстили. Моя мечта сбылась: я всю свою сознательную жизнь грезила о том, кто бы рвал за меня глотки. Я вернула Яну перстень, явно украденный у кого-то богатого. Не хотела, чтобы эта вещь напоминала мне о смерти, или жизни, которую обязательно отберут из-за минутной блажи.
Потом время пошло быстрее: Ян загрузил наши вещи в машину, тепло распрощался с тётей Машей, обняв её, переоделся в обновки, которые я подарила, — в белое худи, белые джоггеры и графитовую парку с искусственным алым мехом, окаймляющим капюшон. Теперь он выглядел как обыкновенный человек.
Так мы нырнули в авто и умчались прочь. Нам обоим стало тоскливо внутри, я видела по глазам. Наверное, Ян ощутил себя любимым? Может, он хотел бы остаться там, в доме Александра и Марии? Я уверена: он почувствовал тепло и заботу в том дорогом особняке. Бережное отношение, нежность, человеческую любовь. Такое невиданное и почти сказочное для него. Я чуть было не разрыдалась от этих мыслей: я не хотела, чтобы Дамьян страдал. Я бы хотела дать ему те чувства, подарить идиллию, но я — брак. Я не могу ничем помочь.
Я не хотела уезжать от дяди Бандита и тёти Маши, с ними не только мне, но и Яну было спокойно. Как дома. Две сироты в бесконечно огромном обществе, сломленные и преданные, жалкие, как умирающие муравьи под ботинками. Я обняла дядю Сашу так крепко, как могло моё тощее тело. Мы попрощались у борта самолёта, и я не сдержала немых слёз, отчего стало тошно: я никогда не плакала перед кем-то. Меня начинали жалеть, и становилось ещё хуже. Ненавижу жалость и свою слабость. Не хочу ничего чувствовать. От чужого внимания плакать больнее.
Дамьян сел у окна и взглянул на уходящего бандита, слабо улыбнувшись ему в спину. Наверное, перед рассветом они немного друг друга поняли и даже приняли. Хотелось бы знать, что за душевный разговор у них произошёл.
Я проснулась от касания по щеке: Ян спокойно, без улыбки, стёр слезу с моего лица. За бортом — ночь и круглая луна.
— Ты беспокойно спишь, Оф.
— У тебя есть какая-то последовательность в использовании моих имён?
— Да нет, по настроению. Сейчас ты больше похожа на Офелию Црнянскую. Через минуту станешь Радмилой.
— Ян, я ненавижу своё второе имя.
— Почему? Звучит очень нежно и изысканно.
— Просто не нравится и все. Не береди.
Ян вздохнул и отвернулся к окну. Не поворачиваясь обратно, спросил:
— Что тебе снилось?
— Ты.
— Как интересно. Ты плакала от какой связи со мной? Интимной?
— Нет, я видела, как ты убил меня.
— Я никогда не трону тебя, мое солнце, — как-то с нотой ненормальности зашептал он, взглянув на меня. Глаза, почти чёрные в темноте, сверкнули недобро, и Ян неожиданно прильнул ко мне; провёл подушечками пальцев по изгибу моей нижней челюсти и замер непозволительно близко перед моим лицом. — Ни-ко-гда-а, — безумно протянул он по слогам и растянул губы в жуткой улыбке чеширского кота. Я сглотнула с некоторой тревогой. Такого Дамьяна я видела давно, в лечебнице — действительно сумасшедшего и гипертрофированно улыбчивого. Где находится рубильник, переключающий две его ипостаси? На что он реагирует?
Ян огладил мое лицо по контуру и уткнулся лбом в лоб. Прошептал со смесью отчаяния и тревоги, но с колючей и холодной улыбкой:
— Я люблю тебя, слышишь? — он опустил голову на мою шею и обнял. — Наверное, это так называется. Я никогда тебя не трону.
Мои руки с минуту висели в воздухе над его спиной, я все не могла понять, за какие заслуги меня можно было так искренне обнять. Но после все таки обняла его в ответ.
— За что?
— Я уже говорил: за твоё отношение ко мне. А ещё ты похожа на кого-то из моего детства. На кого-то тёплого и доброго. — Ян поёрзал щекой. — Ты прекрасна.
—..ты тоже.