Дамьян! Заткни свою пасть, ублюдина!
— крикнул отец.
С-сыночек, помоги папе,
— плакал он, пока нож не попал в сердце.
Глава девятая.
Мы в Лондоне. Снова мокро и тоскливо — привычный угрюмый характер этого города. Чужим он негостеприимен, даже жесток; Лондон аурой напоминал мертвеца, воздух тут был тяжёлый и колючий. Я совсем забыла, какой он серый и враждебный. Дома — лица бесов с чёрными глазами-окнами, а шпили — их ножи. Готика и атмосфера скорой депрессии. Тут тяжело быть счастливым.
Ворона клевала раздавленную машиной кошку в её открытый глаз. Мимо нас пролетел пакет, чёрный, и зацепился за мой ботинок. В лабиринтах запутанных улиц рассредоточенная дюжина людей, мёртвой, уставшей походкой бредущих кто куда. Здесь не шла та лютая зима — только лил редкий дождь из чугуновых туч.
— Тут уныло, — констатирован Дамьян, поправив тяжелые сумки в руках. — По телеку красиво, а в деле мрачно, как на похоронах.
— В Лондоне редко солнце светит. Один дождь всегда, — кивнула я, соглашаясь.
— И куда мы теперь?
— К отцу поедем.
Мы пошли пешком, хоть дядя Саша и дал немного денег на неделю проживания. Нескоро мы остановились у мастерской "Ремонт часов" и вошли в дом. Я с волнением постучала в дверь. Матерясь, папа открыл дверь; он по обыкновению в очках, измазанный маслом и лохматый, как чудище из пещер. Он открыл рот в ярком удивлении, попытался что-то сказать, но в итоге просто обнял меня, стараясь не касаться грязными пальцами.
— Офи, как я рад! — воскликнул он. — Я думал, что ты больше не вернёшься в Англию.
— Пришлось, — ответила я, стремясь отстраниться от объятий. Мне не нравились руки моих родителей, мне становилось тошно от их ласки. Казалось, что та наиграна и искусственна. — Как ты?
— Не на пороге же, проходите, — он рукой указал на дверь.
Мы вошли в кухню и сели за стол. Папа заговорил снова, когда натирал руки мылом:
— Ты нас не представишь, Офи?
— Я же просила, папа.
— Ладно-ладно, прости, Мила.
— Это… Дамьян Костич. А это мой отец — Ричард Кинг.
— Очень приятно, — тепло улыбнулся папа. — А вы?.. Ну, кем друг другу приходитесь? — неловко спросил он.
— Мы друзья, — ответила я смущенно. Словно он увидел, как мы с Яном целовались. Страшный сон подростка.
— Костич, значит? — задумался отец, вытирая руки полотенцем. Затем сел рядом и вгляделся в моего белого убийцу. — Сын Снежаны и Йована что ли? Лицо-то знакомое. Костичей помню, небогатая семья. Ну, убили которых, помнишь, Оф?
— Нет, — поморщилась я. — Не помню.
— Вы же в детский сад вместе ходили! Точно, — отец поднялся и навис над Дамьяном, вглядываясь в его глаза цвета янтаря. — Да-да, я помню эти глазёнки, в детстве они были такие же серьезные. Дамьян, да, я уверен. Только Оф тебя называла Дами.
Ян долго смотрел на отца, а после увёл взгляд в никуда и склонил голову, спрятав лицо. Мы с отцом остались вдвоём.
— Ты уверен?
— Да, конечно! Вы же дружили, как брат с сестрой! Разве не помнишь?
— Нет. — Я достала сигарету и закурила. — Рассказывай.
— Вот беда-то! Ты, вроде, должна помнить, тебе почти пять было. Ты была очень умной и хорошо развитой на свой возраст.
— Не помню я. Расскажи.
— Ну хорошо, вы с Дамьянкой познакомились, когда тебе было почти пять. Полгода вы дружили, пока его не перестали водить в сад..
***
Это было утро; Исидора не смогла отвести тебя в садик, поэтому попросила меня. По дороге ты выпросила пломбир, и мы опоздали, потому, когда вошли, шла перекличка и знакомство с новеньким. Я помню Дамьяна очень маленьким и щуплым; он был зажатым и ни с кем не говорил в свой первый день в саду, ты мне об этом рассказывала. А уже через неделю, когда Исидора забрала тебя после работы, ты устроила истерику: хотела, чтобы "мой лучший друг Дами жил с нами."
Ты, доча, очень любила своего Дами, я даже удивлялся, что дети могут быть так серьёзны друг к другу. Даже я Исидору так не уважал и боготворил, как вы с этим мальчиком. Ты воровала с нашего стола печенье и конфеты, потому что знала, что его плохо кормили. Ты отдавала ему свою одежду, потому что знала, что ему нечего носить. Полгода вы были неразлучны, но в один день он пропал, и ты впала в кошмарную апатию. Мы с Исидорой, честно говоря, плюнули на это… и из-за тысячи таких ошибок мы и потеряли тебя. Забыли, что ты есть, а теперь я удивляюсь твоему холоду ко мне. Прости, Офи, я дурак.
Я не интересовался вашей дружбой, но пару раз видел и слышал твои истории.
— Пап, мы должны заблать Дами к нам! — закричала ты на меня, нахмурив брови. — Его папа хочет убить! Я не хочу, чтобы он умел! Папа, ты слышишь?!
Я тогда, конечно, очень занервничал от твоих откровений. Таких слов дети не говорят просто так.
— Почему папа хочет убить Дами? — присев до уровня твоих глазок, спросил я аккуратно. — Дами сам так сказал или ты придумываешь причину?
— Он сам мне сказал! И даже показал вавки на спине, папа! Как будто собака дяди Гладислава искусала! Я в сон час ему зеленку у тети Анны утащила и в ранки налила, он плакал потом! Это папа его побил!
— Так, Офи, угомонись сейчас же, не суетись так, я мало что понимаю! — крикнул я тогда на тебя. — Я уверен, что Дами придумывает. — Твоих разочарованных во мне глаз я никогда не забуду. Ты сжала кулачок, измазанный зеленкой, и ушла вперед.
— Офелия!
— Не лазговаливай со мной! Я не хочу такого папу!
— Да чтоб тебя! — Я схватил тебя за руку и дернул так сильно, что ты не удержалась и упала на бетон. — Сейчас же извинись, иначе я прямо здесь тебя выпорю! — Я дернул тебя за руку ещё раз, и ты ободрала себе колени, скользнув по земле.
— Да вы только и умеете, что нас избивать! Я тебя ненавижу! — Не знаю, где ты научилась этому, — наверное, видела, что мама делала то же самое в отношении меня — но ты плюнула мне в лицо и гордо сжала зубы, зная, что последует удар.
Я и правда тогда тебя ударил; так, что ты выплюнула молочный зуб, мешавший есть. Я тогда думал, что у меня растёт монстр, но только сейчас понимаю, что это мы вырастили тебя такой.
— Я ненавизу тебя, твоё лицо, твой голос, твои волосы, глаза, — сухо сказала ты мне в ответ на удар. — И ненавизу имя, котолым ты меня назвал! Я хочу, чтобы ты исчез, — злобно прошептала ты и ушла.
Конечно, я понимал, что сам виноват. Мне тяжело думать об этом.
Я пришёл на следующий день к воспитателю детсада и поинтересовался жизнью Дами.
— Дамьян? Нет, с ним все в порядке, — успокоила женщина. — Родители адекватные, любящие. Снежана и Йован Костичи хорошие люди с замечательным сыном, Ричард.
— А никаких побоев не видели? — продолжал я напорствовать.
— Нет, он цел и здоров. А что-то случилось?
— Нет, — рассеянно ответил я и молча ушёл. Она что-то спрашивала, но я проигнорировал все ее слова, сказанные мне в спину.
Мне нужно было, наверное, проведать его?
Прошли недели, и я вновь пришёл забрать тебя. Это был последний день перед тем, как он пропал. Вы, шестилетние, совсем крохотные и искренние друг для друга, сидели в гардеробной у маленьких шкафчиков с вашими именами и обнимались. Будто оба знали, что больше не увидитесь на завтраке и перекличке. Я помню, что он был кошмарно бледным и таким… золотым одновременно: его тонкие волосы тогда отливали розовым золотом. Вы сидели на скамеечке и оба молчали. Наверное, вам уже не нужно было слов, чтобы понимать мысли.
— Дами, плости, — отчего-то расплакалась ты.
— Не плачь, Офи, все будет хоросо, — отчаянно улыбнулся он тебе. Через силу.
— Я не смогу спать без тебя.
— Ты все мозешь, ты же как солныско — великое и сильное.
— Дами, пожалуйста, пошли с нами! — Ты подскочила со скамьи ко мне навстречу. — Папа! Давай забелём Дами!
— Офи, — мальчик догнал тебя и снова обнял, прерывая грядущий поток слов. — Все хоросо!
Мне тогда совсем, как ребёнку, стало неловко: ты поцеловала его в губы. Наверное, очень невинно, но слишком понимающе. Я отвернулся, оставив вас наедине. Услышал только:
— Офи, наверное, я тебя люблю, — неуверенно признался Дамьян.
Вы и правда были взрослее; ваши тёплые и искренние отношения оказались более настоящими и разумными, чем у большинства семей. Вы оба уже тогда были маленькими героями с ходом мыслей, не как у беспечных детей, но как у взрослых. Вас закалила жизнь уже в самом начале пути.
И потом, уже по истечении месяца, ты рассказывала о нем: о том, как ты ложилась в его постель, потому что он кричал во сне, как гладила его по спине ноготками, чтобы он мог спокойно уснуть, как обнимала его, чтобы он не говорил, что никому не нужен. Ты — настоящий ангел, и ты берегла его, пока он берег тебя.
Больше я не видел, как ты улыбаешься. Видимо, золотой мальчик Дами забрал улыбку с собой.
Ну а ещё позже, когда тебе исполнилось пять, я уехал от вас с матерью: наши отношения с Исидорой стали совсем плохи.
Папа вытер платком слёзы и посмотрел на меня. А затем на Дамьяна, все ещё ушедшего в тяжкие думы.
Но я не верила его слезам. Я радовалась тому, что отцу плохо, но внутри знала, что все то иллюзии. Спектакль. Для Яна и меня.
— Прости меня, Офи. Я только спустя год узнал от тебя, что бедного мальчика действительно истязали родители, а я не поверил. Может, если бы я был серьезнее и внимательнее к твоим словам, то в итоге было бы лучше.
— Не извиняйся, ничего из этого я не помню, — вздохнула я. — А с Яном я познакомилась не так давно.
— Не познакомилась, — покачал головой отец, — а встретилась вновь. Удивительно, что вы оба друг друга не помните.
— Ну, Ян-то может что-то и помнит. Он говорил недавно, что смутно помнит кого-то «тёплого и доброго» из детства. — Я заглянула в его глаза, немигающие и остекленевшие, закрытые пепельными волосами. Ян не отреагировал. — Пап, а что ты знаешь об убийстве Костичей?
— Да немного, — задумчиво отвёл глаза он, вспоминая. — От Шурика, ну, дяди Саши Самойлова, помнишь его?
— Он купил билеты сюда, помню, конечно.
— О-о, — удивился отец, — я его сто лет не видел! Как он? Как Машка?
— Все хорошо, только постарели. Живут в особняке, при деньгах. — Я достала из кармана джоггеров фото семь на семь, чуть помятое, но относительно новое; там на фоне построенного дома улыбалась семья Самойловых. — Держи, дядя Саша передал. Зовёт в гости.
Папа принял фотокарточку и улыбнулся ей; недолго поглядел на замерших в моменте друзей и продолжил:
— Так вот, Шурик говорил, в письме ещё, лет одиннадцать назад, ты уже училась в старшей школе Лондона, что, мол, все газеты Сербии пестрят о двух страшных убийствах в Призрене. Янку Милетич и ее братишку в их же доме растерзали, как живодеры щенков. И вот, семью Костичей. Парнишка-то выжил, его в детский дом назначили, а родители… Один, Йован, съеден оказался — Снежаной, давно уже, только голову в морозилке нашли, — а другая истерзанная ужасно. Дело незакрытое висело долго, а потом Шурик об этом не писал.
— Ясно, — кивнула я, узнав в этом рассказе откровения Яна когда-то давно, ещё в лечебнице.
— Так это и есть тот мальчик? Боже, как я рад вашему воссоединению!
— Да, наверное, он и есть. У Яна и правда жизнь тяжелая, сейчас его лучше не трогать. Мы погостим у тебя несколько дней?
— Конечно! — улыбнулся папа. Он радостно подскочил со стула и открыл холодильник, набитый всеми видами яств. Раньше такого не было. — Я приготовлю вкусный ужин, а вы пока располагайтесь. Вечером давайте вина купим и фильм посмотрим?
— Можно, — кивнула я. — Ян? — Я коснулась его ладони и чуть сжала мизинец. Его руки в два раза крупнее моих, совсем грубые и сухие. Мой белый убийца осознанно взглянул на меня и вопросительно качнул головой. — Пойдём полежим? Ты устал.
— Пойдём.