Двигатель почему-то затих. Гудения и свиста в ушах больше нет. Салон не качает.
«Мы приземлились?» — думает Наташа, оглядываясь. «Почему мы всё ещё в самолёте? И почему темно? Мы стоим на полосе уже так давно, что стемнело?»
Она зажмуривается и проводит ладонями по лицу — ощущение странное, будто лицо чужое. Открыв глаза, она понимает, что уже не в самолёте. Вокруг большой тёмный зал.
Мабуши улыбается ей. Он рядом, в соседнем кресле.
У Наташи в памяти мелькают яркие вспышки. Взлёт, облака за окном. Кресло качает. Кожаный диван под спиной, тяжёлое тело сверху. Мужчина размеренно двигается в ней, перед глазами всё плывёт. Вкус сахарной пудры во рту.
Воспоминания ослепительны. Они все сверкают изумрудными искрами.
«Сколько времени прошло с того дня, когда мы были на яхте? Куда мы летели? Где мы сейчас?»
— Как ты, уже лучше? — спрашивает Мабуши. — Тебе стало плохо в самолёте — похоже, из-за перелёта. Вот, выпей.
Он протягивает бокал. Наташа начинает пить раньше, чем ей приходит в голову спросить, что в нём. Вкус странный, слегка отдаёт химией, как сироп от кашля.
По телу растекается лёгкость. В голове проясняется. Не нужно больше ни о чём думать. Провалы во времени, белые пятна в памяти — всё теперь кажется какой-то шуткой. Улыбка сама наползает на лицо. Наташа утирает вспотевший лоб, откидывает волосы и осматривается.
Зал, похоже, концертный. Они с Мабуши где-то на балконе. На других балконах, в полутьме, какие-то люди, их лиц не разобрать. Внизу закрытая бордовым занавесом сцена.
Ряды кресел внизу пусты. И слишком тихо для концерта.
— Сейчас начнётся, — Мабуши указывает вниз. — Смотри.
Включаются прожекторы, освещая сцену.
— Дамы и господа! — раздаётся из динамиков на весь зал. — Мы рады приветствовать вас. Аукцион объявляется открытым.
Не видно, откуда говорит ведущий. Похоже, с одного из балконов.
— По традиции, лоты объявляют сами владельцы. Прошу!
Зажигается слабый свет на одном из балконов. Лиц сидящих там людей по-прежнему не видно.
На сцене появляются двое мужчин в одинаковых брюках и рубашках. Они выводят под свет прожекторов девушку. На ней только трусики и лифчик. Они держат её под руки. Она заторможенно водит вокруг пьяными глазами.
— Лот первый, — грубый прокуренный голос принадлежит кому-то с освещённого балкона. — Двадцать лет. Родилась в Камеруне. Замужем не была. Закончила школу. Работала официанткой. Начальная цена триста тысяч.
— Триста двадцать, — произносит кто-то в свой микрофон с подсветкой.
Вспыхивает свет на балконах. Звучат суммы. Девушка пошатывается в мужских руках.
— Что это? — спрашивает Наташа. — Что происходит?
— Я состою в одной крупной организации, как ты знаешь, — говорит Мабуши. — Это часть нашего бизнеса.
— Вы продаёте людей?
Собственная реплика кажется Наташе нелепой. Ей едва удаётся подавить смешок.
— Люди всегда продают людей, милая, — доктор оглаживает бороду. — Здесь хотя бы сразу называют цену.
— Четыреста, — произносит кто-то.
— Продано! — прокуренный голос из динамиков оглашает свой вердикт.
Сцена покачивается у Наташи перед глазами. Другие люди выводят другую девушку. Зажигается свет на балконе напротив.
— Мы много чем занимаемся, — говорит Мабуши. — У нас так много интересов, что править всем одному не под силу. Нашей организацией управляют трое. Один — Джебхуз Надиви, продюсер и владелец клубов. Он большой ценитель женской красоты, и знает, как правильно показать её людям. И сделать доступной тем, кто готов заплатить.
— Он что, сутенёр? — Наташе это тоже кажется смешным. — Держит клубы для мужчин? Стриптиз и всякое такое?
— Это слишком грубые слова, — доктор глядит неодобрительно, и Наташа сразу перестаёт смеяться. — Но, надо признать, тяга к сексу — его слабость. Иногда мне кажется, что если его что-то и погубит, то это будет женщина.
— А остальные двое?
— Мистер Асаб занимается защитой наших интересов. Он человек жёсткий, решительный, и такая работа ему по вкусу. Если требуется силовое вмешательство, его люди сделают всё быстро, профессионально — и так, что все несколько раз подумают, прежде чем переходить нам дорогу.
— Мускулы Синдиката, — рассеянно произносит Наташа.
— Так было написано в ваших досье?
— Мне их не показывали. Просто говорили, что делать, и я делала.
— Теперь ты делаешь только то, что хочешь. Помни об этом. Я просто помогаю тебе понять, чего именно тебе хочется.
— А третий — ты?
Доктор кивает.
— Я занимаюсь планированием. Я достаточно сведущ в разных областях, и у меня большой жизненный опыт. Если продолжать анатомические аналогии, то Асаб — мускулы нашей организации, а я — её мозг.
— А двинутый на сексе Надиви — он тогда…
Наташа снова хихикает. Зал перед глазами плывёт. Доктор протягивает бокал, и она пьёт, не задавая вопросов.
— Надиви торгует сексом, сексуальностью. Асаб — оружием и смертью. Ну а я работаю с людьми. У меня это получается лучше всего. Я хорошо разбираюсь в людях. К каждому нужно подобрать свой ключ, и в этом мне нет равных.
У доктора гипнотический взгляд. Он кажется Наташе магом, недобрым, но знающим всё и обо всех. Он смотрит прямо в душу.
— Это, — он кивает на сцену, — лишь часть нашего бизнеса. И ты можешь тоже участвовать. Не только в роли моей спутницы. Ты можешь сделать больше.
— Я работаю на Агентство, — говорит Наташа. Слова даются с трудом.
— Но разве это имеет значение? Это было в прошлой жизни. Теперь у тебя есть другое — миллионы удовольствий, в которых ты себе так старательно отказывала. Ты всегда подавляла себя — разве ты хоть когда-нибудь жила так ярко и полно, как в эти два дня со мной? И так может быть всегда.
Наташе кажется, будто это сон. Томный сон в жаркий полдень. Какая разница, что сказать во сне?
— Ты полностью свободна. Там, на яхте, у тебя был выбор, и ты выбрала свободу. Ты в любой момент можешь делать то, что захочешь.
— Я хочу, чтобы сон не кончался.
— Я даю тебе свободу. Настоящую свободу. Кто-нибудь когда-нибудь предлагал тебе такое?
Перед глазами у Наташи проплывают прозрачные картинки: детство под контролем родителей, учебка и служба в армии, приказы, распорядки, правила, правила, распорядки, приказы. В Агентстве рамки дозволенного лишь чуть-чуть шире, чем в учебке.
Картинки прошлого отчего-то присыпаны изумрудным порошком.
— А ещё я предлагаю тебе удовольствия, — шепчет вкрадчивый голос. — Такие, которых ты никогда не знала. Я вижу. Я знаю людей, и знаю толк в жизни.
Бокал снова полон. Наташа делает большой глоток. В горло вливается чистое наслаждение.
Зажигается свет на их балконе. Наташа подносит бокал к глазам, смотрит сквозь него на свет. Всё искрится и сверкает. Жидкость делает всё мутным и нечётким, обрывочным и несерьёзным. Настоящее — лишь череда обрывков, фрагментов времени. Каждый из них незначителен и не связан с остальными. Важно лишь удовольствие, которое можно извлечь из каждой отдельной минуты.
Она совсем не удивляется, когда Мабуши подносит ко рту микрофон.
— Следующий лот, — говорит он, — девушка двадцати пяти лет, прекрасный цветок из далёкой страны. Умная, красивая, спортивная. Приехала в Африку по работе и решила остаться. Стартовая цена шестьсот тысяч.
Наташа вздрагивает. Ей кажется, что сейчас под прицел прожекторов выведут её. Напряжение длится всего секунду, а потом наступает рассеянная апатия. Пусть делают что хотят. Ничто не имеет смысла. Есть лишь череда отдельных минут.
Наташа опускает взгляд на сцену, но там уже другая девушка. Она явно пьяна. Её поддерживают двое в брюках и красных рубашках.
Выключив микрофон, доктор поворачивается к Наташе.
— Величайшее удовольствие из всех — это власть над другим человеком. Давай, попробуй.
Он протягивает ей микрофон.
Наташа берёт микрофон и, не узнавая собственного голоса, произносит:
— Продано.
Что-то вдруг обрывается внутри — будто лопнули невидимые нити, удерживавшие сердце на месте, и оно полетело куда-то вниз, в страшную черноту. Наташа хватает бокал и, захлёбываясь, пьёт до тех пор, пока пугающее чувство не растворяется в изумрудных грёзах.