Боль в затёкших от долгой дороги в ногах не проходит до тех пор, пока я не делаю чашечку какао и не устраиваюсь на кровати напротив телевизора. Идёт какой-то древний фильм. Жутко сентиментальный. Смотрю, а вернее слушаю диалоги героев, и слезы наворачиваются.
"Конечно, Димка перегнул палку там, в деревне. Но страшнее то, что он прав. Не во всем, но прав."
Утром меня будят громкие мужские голоса. Спросонья не могу разобрать, откуда они доносятся и кому принадлежат. Потираю глаза и, не хотя встаю с кровати. Пока надеваю вчерашние вещи, начинаю понимать, что кричат они на лестничной клетке. Более того слышны удары.
— Они что дерутся? Дерутся! — распахиваю входную дверь и не верю собственным глазам.
Дима. Саша. На лицах и кулаках обоих кровоточащие ссадины. Закрываю рот руками в испуге. Паника накрывает меня с головой.
Окно во двор на лифтовой площадке было открыто и оттуда донеслись звуки полицейской сирены.
— Дима, беги! — воплю я будто и не своим голосом.
Он бежит к двери на лестничную клетку, а оттуда выходит пузатый полицейский. Да так практически своим пузом и возвращает Диму на прежнее место.
Я не чувствую рук. Я не чувствую ног. В груди вместо сердца пустота. Кажется, я ещё дышу, но не уверенна. Дима. Саша. Они говорят, как и толстяк полицейский. Их рты открываются, похоже, что они кричат, но не единого звука, словно вакуум. Я ничего не слышу. Только хлопаю ресницами, выпучив глаза. Появляются ещё двое полицейских. Они надевают на Диму и Сашу наручники. Парни сопротивляются, пытаются вырваться. Вижу соседку Наталью Семёновну, возле неё толстяк. Треклятая старушка, все ей не то и не так. Наверняка, она позвонила этим молодцам в синей форме.
Тычет в меня скрюченным пальцем и вещает полицейскому на ухо. С того уж потом в три ручья льётся от ее болтовни. Как ещё мозг не закипел!
— Лейтенант Канарейкин, — прикладывает к фуражке руку, подойдя ко мне — Гражданка, Лазарева! Поступила жалоба о нарушении общественного порядка. Гражданка Соловьёва сообщила о шуме, доносящемся предположительно от вашей двери. Полагаю, — Канарейкин бросает однозначный взгляд на Диму, — что вы согласитесь дать по этому поводу разъяснения?
Я только киваю головой, как собака-болванчик на торпеде захудалого жигуленка шестой модели.
— И лучше это будет сделать в участке.
Я снова киваю.
Тогда нас троих на радость всей округе выводят под белые руки из подъезда и усаживают в служебный полицейский автомобиль. Второй раз в жизни по улицам нашего городка я мчусь на всех парах и под вой сирены с мигалками.
«Фантастическое наслаждение. Спасибо двум болванам. А мне, разумеется, надо орден на грудь повесить, как самой тупой во вселенной. Это ж надо так было вляпаться в это».
Смотрю то на Диму, то на Сашу.
***
В участке суета, крики, мат-перемат. Приводят какого-то не то пьяного парня, не то алкаша со стажем. Он и дерётся горло, развлекается. Нас усаживают на пластиковые стулья по противоположной стене от него.
По лицу ползёт улыбку, я чувствую, как напрягаются мышцы и всеми силами стараюсь их удержать. Потому что если сейчас начну улыбаться, то меня пробьёт самая настоящая истерика. Вряд ли эти рыцари в синих доспехах смогут её остановить.
Теряюсь во времени, успевает пройти вечность прежде, чем нас разводят по разным кабинетам. Перед тем, как войти в кабинет поворачиваю голову и вижу Димино бледное и потерянное лицо. Страх его глазах передаётся и мне. Возможно я вижу его последний раз. Меня в этот момент берут под руку и усаживают на ледяной металлический стул в комнате с большим окном без решёток. Здесь ещё несколько стульев и столов. Шкаф с бумагами в папках и за стеклом.
Жгучая слеза катится по щеке.
Молодой парень, на погонах две звезды — лейтенант, протягивает мне платок.
— рано оплакивать вашего друга.
«Интересно о каком из друзей он говорит. Одного давно сожрали деньги, а второго сожрёт тюрьма».
— Как давно вы знакомы с Дмитрием Жеребцовым? — нажимает он на кнопку диктофона.
— Ему много дадут?
— Это решает суд. Но эта драка прибавит ему суток пятнадцать точно.
— Вы следователь?
— Нет, я оперуполномоченный. Васильев Виктор Петрович.
— А как зовут следователя?
— Константин Симонович Воронов. Вы ответите на вопрос?
— семь лет. Вы хотите знать способен ли он убить человека?
Парень отводит глаза. Я и сама перевожу взгляд в сторону окна.
— Милана Константиновна, вы осознавали, что покрываете преступника? — возвращает он меня в момент.
— Да, как и возможные последствия. Не скажу, что мы бабы дуры, хотя таковой себя считаю, раз полюбила такого, как Дима Жеребцов.
Опер почёсывает подбородок и встаёт из-за стола. Подходит к столу с чайником, включает его и отходит к окну.
— Учитывая ваше прошлое…
— Сколько?
— Вероятно два года, возможно условно.
— А сколько светит Диме?
Чайник сигнализирует, что вода закипела. Виктор Петрович берёт две чашки, в каждую опускает по пакету чая, заливает их кипятком и ставит одну из них передо мной на стол.
— Выпейте, вам станет легче.
— Так сколько? — делаю глоток огненного напитка, но не чувствую, как он обжигает губы, а следом и внутренности.
Тело будто онемело
— много. Нужно расследование, но то, то он не явился с повинной существенно осложняет дело.
— Куда его определят до суда?
— Не могу сказать. Расскажите о том дне, когда он пришёл к вам. Это же случилось, когда он совершил то убийство?
— Это была самооборона.
— Это он вам рассказал? Почему он пришёл к вам?
— Это лучше вам у него спросить.
— Милана Константиновна, я понимаю ваше состояние. Но постарайтесь рассказать все, что можете о том дне. Любое ваше слово может ему помочь.
Я охватываю раскалённую чашку обеими ладонями и всматриваюсь в пар, что исходит из неё. Глаза режет до слез.
— Милана Константиновна, вы же понимаете, что мы все равно вызовем вас для дачи показаний?
Киваю, снова киваю так, будто голова не моя.
— Хорошо, подпишите протокол и можете быть свободны.
Черкаю в указанном месте, даже не читая. Поднимаюсь с трудом со стула и иду к двери.
— Возможно его этапируют в СИЗО № 2, — бросает опер
— Его можно будет навестить?
— Не уверен. Мой вам совет Милана Константиновна…
— Спасибо, но не надо.
Выхожу в пустой казенный коридор. Жуткий цвет стен наводит на самые тошнотворные мысли. Иду, шаркая подошвами. Оказываюсь на пороге участка. Поодаль стоит Саша и остервенело тычет пальцем в экран айфона.
— Радуйся! Не стал я заяву на него катать. Связываться с вами, ушлепками, себе дороже! — плюёт он слова мне в лицо, когда я подхожу к нему.
«А чего я от него ожидала?».
— Хотя знаешь, а ты неплохо поработала в тот раз ротиком. Если ещё захочешь, звони, — посылает он мне воздушный поцелуй, садясь в подъехавшее такси.
***
Как и сказал Виктор Петрович Диму этапировали во второе СИЗО города Сызрани. На следующее же утро на перекладных мчусь туда. Ищу следователя по его делу. Через три часа я добиваюсь встречи с Константином Симоновичем
Мужчина лет пятидесяти с залы залысиной в трёх местах и очках с толстыми стёклами сидит за сов деповским столом в крохотном кабинетике. Лампочка над его головой мерцает и противно жужжит. Кажется, будто рой жучков под кожу к тебе залез и вибрирует.
— Здравствуйте, Константин Симонович, — просовываю голову в щель приоткрытой двери.
— Здравствуйте, — бормочет он, продолжая изучать бумаги в иссохших руках.
— Я по вопросу дела Димы Жеребцова.
— Девушка, полиция интервью не даёт.
— Вы меня не поняли. Я, Милана Константиновна Лазарева.
— А я следователь по этому делу. Только я вас не вызывал.
— Да, но поймите. Мне б увидеться с ним. Вещи передать, — просачиваюсь в небольшое пространство кабинета и, замерев на пороге, складываю руки в молитвенном жесте на груди, — Прошу вас, я понимаю, у вас регламент и все такое, но вы же…
— Кто? Человек? Знаете, сколько раз на дню я это слышу. Даже верить начал, — смеётся он, — Но у нас тут не дом свиданий. Тем более вы свидетель по его делу. Скоро суд, там и увидитесь.
— Ну, а вещи?
— Вещи передать можно, но после тщательного досмотра. Возьмите список запрещённого у дежурного на входе.
Повисает пауза.
— Что-то ещё?
— А… сколько ему дадут?
— В худшем случае шесть лет, а в лучшем четыре, все зависит от вашего с ним поведения. А знаете, что? Может, это и к лучшему, что вы сегодня пришли. Проходите, присаживайтесь. Сейчас оформим ваши показания и дело с концом. Быстренько для протокола, кто, что?
— Милана Константиновна Лазарева. Уроженка года Тольятти. 26 лет, не замужем, детей нет, братьев и сестёр тоже нет. Отец и мать живы, но связь не поддерживаем.
— Где-то работаете, учитесь?
— Нет, — нервно сглатываю.
— А чем на жизнь зарабатываете? — устремляет он на меня пытливый взгляд.
— Простите, а какое это имеет отношение к делу? — с надрывом спрашиваю я
— И все же?
— Подъезды мою.
— К уголовной ответственности когда-нибудь привлекались?
— Да — опустив вниз глаза, отвечаю я
— Прекрасно. Следовательно, с процедурой допроса вы знакомы, — бросает он это в воздух и что-то изучает в бумагах, — Так и в каких отношениях вы состоите с Дмитрием Жеребцовым?
— Он мой парень.
— Как давно?
— Неделю.
— Обвиняемый и потерпевший были знакомы до происшествия?
— Дима сказал, что видел его первый раз и это потерпевший напал на него. Он приревновал свою девушку к Диме.
— Как бы вы охарактеризовали обвиняемого?
— Добрый, отзывчивый, готовый прийти на выручку.
— Почему как вы считаете, он пришёл к вам?
— Об этом знает только он сам. Но я могу предположить, что он надеялся найти в моем лице того, кто способен его понять.
— Как выглядел обвиняемый в тот день?
— Весь в синяках, царапинах и кровоподтёках.
— Было ли у него при себе оружие, нож, пистолет?
— Откуда у простого работяги такие деньги, чтоб пушки покупать. Конечно, нет.
— Как обвиняемый пояснил своё состояние?
— Сказал, что на него напали в подворотне. Пришлось защищаться.
— Он вам что-то оставлял на хранение?
— Нет, — хмурю лоб, пытаясь понять к чему он ведёт.
— Считаете ли вы, что он способен совершить убийство?
— Нет, однозначно нет.
— Что ж спасибо за содействие следствию, Милана Константиновна. Вы можете быть свободны.