«Господи, боже, Димас. Ну ты и влип».
Сижу на нарах, поджав ноги к груди, и упираюсь спиной в ледяную бетонную стену. Сверху мужик какой-то крутится, скрипит пружинами. Песок сыпется на голову. За решетчатым окном льёт дождь. От того ещё тошнотворнее на душе.
«Меня сейчас разорвёт от гнева и злости, был бы хоть нож, точно бы зарезал сам себя. Только это ты и можешь, недоумок конченый. Как, ну, как можно было быть таким упырем долбаным. Ещё и девку за собой потащил. Мудило ты, Димасик. Вальцуй теперь задний проход, готовься».
От ковыряния в замочной скважине я вздрагиваю так, словно только что рядом бомба взорвалась.
— Кого там на хер несёт! — харкает на пол татуированный бугай.
— Жеребцов Дмитрий Васильевич! — с оглушающим скрипом дверь отворяется, а за ней парень возраста в форме стоит, — На выход.
Ноги ватные, едва слушаются. Кое-как сползаю с нар и иду к нему.
— Лицом к стене! — смыкает запястья ледяными наручниками.
Пинает меж лопаток, и я слегка подаюсь вперёд. Таким образом, скрюченного в три погибели, офицер ведёт меня по тускло освещенным коридорам СИЗО. Поджилки трясутся. Перед глазами все плывёт, сейчас вывернет.
Вскидываю глаза слегка вверх и перед тем, как снова лбом воткнуться в обшарпанную стену, замечаю дверь с табличкой следователь и какой-то там фамилией и именем.
— Свободен! — командует хриплым голосом подтянутый мужик в форме.
На вид ему не больше пятидесяти.
«Я сижу перед ним на стареньком, похоже ещё советском стуле. Вроде в штанах и худи, под которым у меня майка с буквами AC/DC, но полное ощущение, что я не просто голый, а более того, что этот мужик заглядывает мне в кишки. Мне конец, мне конец, мне конец»
Слова пытаются в моем воспалённом мозгу. Тяну руку ко рту и методично сгрызаю ноготь на большом пальце почти до мяса.
Мужик командным голосом представляется и зачитывает мне права, а у самого ком в горле. Не сглотнуть, не выплюнуть.
Сижу, смотрю на следователя, по факту конечно, лицо направлено в его сторону и глаза подняты на уровень с его глазами.
Хлопок. Нет мощный удар толстых, как сардельки пальцев о несчастный стол. Он натужно стонет и трещит, грозя развалится на глазах.
«Вот, так и меня расплющит судебная система нашего доблестного государства. Прощай, мамочка, прощай, папочка. И ты, Милочка, прощай. Ещё свеж твой сладостный поцелуй на губах. Ещё помнит тело нежные прикосновения. Аромат твоей кожи и улыбку в душе до последнего вздоха сохраню. Прости, прости…»
— Не сметь корчить из себя дурака в моем кабинете! — ревёт следователь глубоким грудным голосом.
— Не-не, — губы ходуном, язык в рогалик трижды узлом завязывается.
— Тем более, что в вашем случае, Дмитрий Васильевич, это не сработает. Неделю бегать вам ума хватило.
— Ад-д-д…
— Адвоката желаете? Прелестно. Завтра будем вам адвокат. А пока, может, позвонить есть кому. Хотя не давал бы я вам, будь моя воля. Но обязан, — двигает ко мне старенький телефонный аппарат с диском вместо кнопок. Ему самое место в музее, а он тут пашет и пашет, как батя мой на заводе.
«Мама, Миха, Мила. Мила. Блин, Мила, как она там теперь? Какое ж я все-таки чмо».
Тянусь рукой к трубке, набираю мамин номер.
— Да. Кто это?
Открываю рот, а слова застряли в глотке.
— Кто это? Алло! Слушайте, если вам заняться нечем, то…
— Мам, это я…, — сам свой голос не узнаю.
— Дима-а, — нараспев произносит она, — У тебя всё в порядке?
— Мам, у меня мало времени, — следователь тыкает в циферблат часов на руке, — Ты только не волнуйся.
«Ага, не волнуйся. Скорую вызывай, только. И поскорей. Хотя… Нет все-таки лучше пусть кто-то, сама себе, мамочка, ты вряд ли помочь сможешь».
«— Мам, я… Мам, я в СИЗО номер два по городу Сызрани», — говорю и сердце вместе с лёгкими выплёвываю.
— Ка-а… Димочка, сыночек. Я лечу к тебе. Держись, милый. Я выхожу.
— Нет. Нет! Мам, стой. Тебя не пустят сегодня. У меня все хорошо. Не волнуйся, пожалуйста.
«Ага, а сам сейчас грохнуть тут башкой об пол».
Так трясёт, что стул прыгает вместе со мной.
— Короче, мам, времени мало. Мой следователь Константин Симонович. У меня все в порядке. Пожалуйста, не плачь, мам.
«Господи, Господи, Господи. Какой же я урод. Ну, вот, как. Как я мог так с ней поступить. Мам, мамочка, мамуля. Прости, прости меня».
Слезы текут по щекам не остановить.
— Мам, пожалуйста. Ма-а-ам…, — следователь вырывает у меня трубку и кладёт на аппарат.
«Да похер все, если сидеть за убийство, так что только за одно-то а?»
С истошным воплем прыгаю на него через стол. Мы вместе летим на пол. В руке что-то хрустит при ударе о плитку. Другой рукой в эту секунду успеваю нанести удар в щетинистую щеку следователя. В дверь врываются двое парней с резиновыми дубинками. Константин Симонович отмахивается от них и в мгновение ока выворачивается из-под меня. Ещё бы в нем пади килограмм сто не меньше пни его росте-то в два метра, а я килограмм пятьдесят вместе с говном.
В итоге пара секунд и на запястьях снова сверкают браслеты. В этот раз один из охранников даёт мне коленом под дых. Оба тащат меня под белые руки до самой камеры, пока я извиваюсь и матерю всех на чем свет стоит.
Снимают с меня наручники у самой двери камеры, тыкая лицо намеренно в стену, так чтоб я прямо губами, а лучше зубами бы об неё тёрся.
«Упивайтесь, мрази легавые, упивайтесь властью, скоты вонючие».
Скалюсь на них и смеюсь, пусть и не слышит никто.
Один, тот что посильнее, хватает меня за шкирку и вбрасывает меня, словно мешок с мусором в камеру. Лечу по полу пузом, сдирая подбородок в кровь. Останавливаюсь только, потому что упираюсь головой в чью-то ногу.
— Опачки! Это что за киндер-сюрприз у нас.
Поднимаю глаза и вижу мужика, похоже того, что спал надо мной. Тот ещё мордоворот, одним словом.
— Так иди сюда, сука, и посмотри, — вскакиваю на ноги.
«Откуда только борзость такая взялась. Бляха муха. Руки чешутся сил нет. Ох, не поменяйте лихом!»
Со всего маха бью его в морду, разбиваю нос ему в кровь с одного удара. Он отплёвывает кровь в сторону.
— Ты кого сукой назвал, фраер! — звереет он на глазах.
Да и остальные урки, почуяв, куда ветер дует сгруппировались вокруг меня.
«Прощай, жизнь».
Мысленно воздаю молитвы небесам и едва успеваю закрыть лицо руками.
В следующий раз, когда удаётся разглядеть хоть что-то, то это была размазня. Глаза ж почти совсем не открывались. Да и лицо в целом наверняка больше напоминало котлету. Дикая, жгучая боль в носу, на губах, щеках. На мне и живого места нет. Более того и ребра похоже сломать успели.
Сейчас ещё и пальцы на ногах ко всему прочему добавятся. Кто-то волочит меня по полу, держа мёртвой хваткой под руки, лицом вниз. Бесконечный коридор. Тащат и тащат, встали наконец.
«Ещё и зуб что ли выбили? Вот уроды!»
Меня швыряют на койку. Вкалывают нечто. Голова идёт кругом. Но главное, что теперь ничего не болит.
***
«Где я?» — во рту, пожар, засуха и кажется кто-то сдох, — «Да что ж у меня с глазами?» — тяну руки к лицу. Ну как тяну, дёргаю, а они застревают, — «И тут примотали, падлы. А мочится, сука, мне что в штаны?» — пытаюсь заорать, но, где уж мне. Губ друг от друга не оторвать. Гремлю цепями, — «Охереть, докатились».
— О! Проспался, бунтарь, херов, — по голосу вроде мужик, а по близости звука навис над самой рожей, — На, хлебни! — губ касается ледяная жестяная кружка.
Спустя секунду живительная влага течёт в горло. Это лучшая вода за всю мою никчёмную жизнь.
— Х-а-а, — наконец могу хоть что-то выдавить из себя.
— Пей-пей, мы ж не живодеры какие-то.
— Спасибо.
— Ну, вот, и молодчина. Угораздило ж тебя на этих красавцев лезть. Первоход значится.
Смотрю на мужика в белом халате сквозь щель, на которую правый глаз способен открыться.
— Это ж рецидивисты натуральные, а ты с кулаками.
— Слабенькие рецидивисты у вас, — съёживаюсь от боли, внезапно пронзившей грудину, — Вот, дерьмо!
— Ну да, ну да. Давай, садись, послушаю тебя, — отстёгивает браслеты и помогает сесть на койке.
— Рентген конечно нет у нас, но похоже трещина у тебя в ребре. Жить будешь.
— Круто! Только сдохнуть бы не помешало, — закашливаюсь я.
— Юморист. Молодой ты ещё подыхать, — снимает с меня майку мою фортовую.
Нарочно не придумаешь, на ней алые буквы, измазанные кровью. Красота.
Первый раз со вчерашнего дня вижу своё тощее пузо. К слову, его там нет. Один сплошной синяк. Мужик в халате делает повязку на ребра и плюс ко всему дышать становится труднее, но терпимо.
— Ну как солдат? — хлопает меня по спине.
Спрыгиваю на плитку. Шатает конкретно, но стою.
В палату, или как ещё это можно назвать, входят двое в полной амуниции.
— Одевайся, красавчик, — ржут оба, как кони, — Константин Симонович, человек суровый, но отходчивый. Свиданку тебе разрешил. Шагай активнее.
«Куда активнее? Итак, как спринтер мчусь».
Ноги не идут, и колено одно не гнётся, а они ещё и пинает, сволочи. Пинает и ржут. Подвели к двери, втолкали в светлую комнату с горем пополам и на металлическую скамью усадили.
«Руку на кой черт к столу приковывать? Куда я такой красивый отсюда денусь?»
— Сыночка! Димочка!
Поднимаю глаза. Мама…
«Лучше б я все-таки сдох».
Заплаканные глаза, её заплаканные глаза. Белое, как снег лицо. Брат держит её под руку.
— Господи…что с тобой, Димочка, — резко подлетает мама в слезах и вцепляется в меня мёртвой хваткой, отчего дьявольская боль во всём теле пронеслась по жилам и сорвалась стоном с губ.
— Да, жив я, мам, жив, всё нормально — глажу её волосы.
— Хах, нормально? Брат, ты совсем охренел?
— Мих, я… — делаю шаг к нему.
— Это ж надо было парня в арке завалить.
— Это была самооборона. Он хотел меня убить! — развожу в сторону руки — я знаю, что натворил ужасных дел, мне самому от этого тошно, ясно тебе?
— Между прочим из-за тебя придурка, отцу плохо стало, еле откачали!
— Как отец? — обращаюсь к матери.
— Он жив, — отвечает она.
— Да, жив, лежит в мамином отделении, под аппаратами. Ну, а тебе то, что? ты же шлюху местную нашёл, а затем отсиделся у неё. Всё нагулялся? теперь пора и в тюрьму, придурок!?
— Миша, ну, что ты начинаешь, прекрати, это же твой брат, зачем ты так?
— Повтори, что ты сейчас сказал про Милу? — резко дёргаюсь на него.
— Да, с удовольствием повторюсь — ты же ни хрена не умеешь девок выбирать, вот всяких шкур подзаборных и трахаешь…. ничему тебя жизнь не учит, придурок.
— Миша, Дима, перестаньте, кому говорю! — сердится мать, вставая между нами.
Теряю над собой контроль и резко нападаю на него.
— Сука, не смей не о ней так говорить, я не позволю тебе этого! — рычу я, вцепляясь одной рукой в его куртку и смотрю на него жгучими глазами.
— Да? а то что? изобьёшь родного брата до смерти? — скалит зубы он, в объятиях матери.
— Пошёл ты в жопу, мудак, за своими телками лучше следи, а к Миле не смей лезть!
— Больно надо всякое дерьмо трогать.
— Миша, да, что с тобой такое? Я кому сказала прекрати, это твой брат, перестань так говорить! — ругается она и вытягивает руки в сторону, дабы избежать нового нападения.
«А так хотелось, я собирался дать ему в морду за Милану».
Мы замолкаем, а затем в один голос отвечаем:
— Прости, мам.
— Мам, — после паузы обращаюсь к ней, — помоги, пожалуйста Милане.
— Чего? — раздражённо протягивает брат.
— У неё судимость и со здоровьем проблемы.
— Охренеть.
— Дай, договорить! Ей надо помочь с работой. Мам, в больнице всегда нужны санитарки или продавцы на газеты и буфет. Пожалуйста, устрой её к себе. И…. Миш, пожалуйста….позвони отцу Фила, пусть он поможет ей с документами. Только так я могу её отблагодарить.
— Выходи из Сизо и сам помогай своей…. А мы что с мамкой «бюро добрых услуг»?
— Да, блин, вам что трудно?? Я прошу вас, пожалуйста, помогите ей… это важно для меня!
— Дима, сынок, ну зачем тебе нужна эта…девчонка? во круг так много хороших девушек! я прошу тебя, забудь ты о ней. Она не нужна тебе, тебе нужна хорошая приличная девушка без всякой этой гадости… твоя Милана лично мне никто, я не вижу смысла помогать чужому человеку.
Слова матери уж слишком сильно обжигают сердце.
— Мама, перестань! не говори так! Мы любим друг друга! она во много раз лучше той….той суки… я хочу ей помочь. Пожалуйста, сделай это ради меня. Прошу тебя, умоляю. Мам, ну, пожалуйста! — обхватываю руки матери.
— Нет, нет! я не буду ей помогать! Прости, но нет! я готова все, что угодно сделать, чтобы вытащить тебя из этого страшного места, но помогать этой распутной девке я не буду, прости. Мне не нужна такая невестка. Дима, пожалуйста, послушайся меня. Я же тебе добра желаю, сынок, не нужна она тебе, не нужна. Эта ваша любовь долго не проживёт… она поиграет и забудет о тебе, потом найдёт себе нового источника дохода, раздвигая ноги.
— Мама, замолчи! не смей так говорить о ней! я не собираюсь это слушать. Вы её не знаете, а говорите такую мерзость, это не справедливо. Я вам не позволю о ней так говорить!
— Чем же запудрила тебе мозг эта девица, раз ты так усердно идёшь против семьи?
— Если бы вы знали, что ей пришлось пережить, то вы бы поняли нас…. она хорошая, заботливая, добрая и красивая. Если бы не она, то меня бы давно посадили за решётку.
Они тяжело вздыхают, смотрят вниз.
— Хорошо…. я…. я подумаю, но ничего не обещаю — продолжает мать.
— Спасибо, я люблю тебя, мама. Пожалуйста, прости меня за все. Я хочу домой, ко всем вам.
В комнате раскрывается дверь и входит мужик в форме.
— Свидание окончено, — нейтрально произносит он.