Утро. Открываю глаза и дёргаюсь слегка. На моем плече лежит она, моя девочка. Её волосы щекочут нос, но я только рад этому. Молю высшие силы замкнуть эти два оставшихся дня в кольцо. Только, чтоб этот аромат, тепло и нежность её кожи больше никогда меня не покидали. Касаюсь губами ее лба. Она недовольно мурчит. Окаймляю ее руками, встав на локти. Склоняю голову к ее щеке, касаюсь губами и медленно движусь вниз. Дыхание Милы учащается, но я знаю, что она ещё спит. Тихонько спускаюсь ещё ниже. Убираю одеяло, скрывающее ее пылающее страстью тело. Переставляю руки по бокам Милы и зависаю над её животик. Он совсем не изменился, такой же плоский с лёгким пушком на коже возле пупка. Он дорожкой спускается к ее лобку. Сейчас он скрыт в тончайших кружевных трусиках танга. Присаживаюсь рядом и просмотрю, как Мила дышит. Живот то поднимается, то опускается. Готов до скончания времён это делать.
— Все в порядке? — долетает ее голос до слуха.
— Да, — рассеянно отвечаю я, поворачивая голову в ее сторону.
Мила садится на кровати, сложив ноги по-турецки. А потом и вовсе на колени.
— А мне что-то так не кажется, — обнимает она меня за шею и целует крепко в губы.
Ее напор сильнее моего. В какой-то момент я обрываю наш поцелуй и встаю с кровати. Подхожу к окну.
«Как мило, что на нем нет решёток. Хоть три дня посмотреть на мир не через ячейки. Иллюзия свободы и внутри этой квартиры все тоже иллюзия. Сейчас я отец, но детей ещё нет. Я муж, но четыре года моя жена будет без меня.»
Эти мысли скоро задушат меня. Чувствую, как они глыбой ложатся мне на грудь. Вцепляюсь пальцами в подоконник и теперь эта глыба у меня на плечах.
— Ты чего? — охватывает меня за талию Мила.
— Не знаю, — я по-настоящему начинаю задыхаться.
— Ну-ка, садись.
Мила возвращает меня на кровать.
— Держи, — протягивает она стакан воды.
Делаю глоток, ещё и ещё, пока не выпиваю всю воду. Голова разрывается на мелкие кусочки, но дыхание наконец затихает, и я могу сконцентрироваться на лице Милы. На удивление на нем нет ни капли испуга и тревоги.
«Почему? Она больше меня не любит, ей все равно. Что?»
— Давай, давай, три вздоха и выдоха. Медленнее. Ещё медленнее.
Я следую её совету, зажмурившись как можно крепче. Аж, мушки перед глазами полетели. Это срабатывает и когда я снова смотрю на Милу, то мне ощутимо легче и реальность вроде становится чётче в плане восприятия.
«Что за бред я несу?»
— Люблю тебя.
— И я тебя. И не шути так больше, — смеётся она.
— Был бы рад. Честно сказать сам перетрухнул знатно.
— Да…, панические атаки это не шутки. Надо расслабиться.
— Есть идеи?
— Жаль алкоголя нет, — переводит она взгляд на свою сумочку, — Хотя…
— Что?
Её пальчики ныряют в мешочек — а-ля сумочка и вынимает маленький флакончик с надписью антисептик.
«Я сказал, что глаза вылетели из орбит?»
Особенно, когда она смело открывает крышку и делает микро глоток.
— Это же…
— Сам попробуй.
Мила протягивает флакон. Беру и принюхиваюсь.
— Водка?
— Отличный антисептик, — смеётся она.
Делаю глоток. Резко выдыхаю в кулак.
— Забористый у вас антисептик, жёнушка, однако.
— Что? Что ты сказал? — улыбка стекает с её лица.
Я впервые назвал её женой. У самого по телу бегут мурашки.
— Жена, жена моя, — прижимаю её к себе и страстно целую. Мы валимся на кровать, обнимаясь и ласкаясь, — Ты мой ангел-хранитель.
— Дима…, — выгибается подо мной Мила, — мой муж.
«Как же приятно это слышать.»
— Да, да, ещё… не останавливайся.
Проникаю в неё. Она громко стонет подо мной, пытаясь желанием. С той секунды я ничего не соображаю, пока не извергается внутрь неё семя.
Мы тяжело дышим, лёжа на спине. Смотрим в потолок.
— Так, что ты там говорила? Для чего нам алкоголь.
— Поиграем?
Приподнимаюсь на локтях и смотрю на неё.
— Я серьёзно.
Хмурюсь от недоверия, но киваю утвердительно.
— Знаю одну игру интересную. «Правда или действие». Давай, раз и навсегда закроем все темы, в которых у нас недомолвки.
— Ничего себе. Это прямо замашка на Вильяма Шекспира. Ну, что ж я согласен.
Сажусь на кровать по-турецки. Мила делает тоже самое.
— С правдой все ясно, но вот действие.
— Только раздевание и удовлетворение сексуальных желаний.
— Что? Я ещё не до конца удовлетворила?
— Я о тайных фантазиях. Твой ва-банк, мой ва-банк тайные сексуальные фантазии, — протягиваю ей руку, — Так что?
— Да, — пожимает она мою руку — я начну?
— Я весь во внимании, — с предвкушением чего-то эдакого улыбаюсь я.
— Правда или действие? — спрашивает она, облизывая губы.
— Ну, учитывая, что я пока ещё удовлетворён твоим телом, то правда.
— Телом? — насупливается Мила и тычет меня в коленку, — Ну, берегись тогда.
Потираю руки, смеясь.
— Что ты почувствовал, когда впервые меня увидел?
— Черт, надо было выбирать действие.
— Что? Это же простой вопрос.
— Шучу, малыш. Честно? Я не мог оторвать глаз от пола.
— От пола?
— То есть от брусчатки на мостовой. Как сейчас помню. Мы тогда вышли с парнями прошвырнуться на ночь глядя. Я увидел тебя задолго до того, как мы поравнялись. Свет фонаря высветил твою фигурку, и я… Я реально был так сражён твоей красотой, что буквально не мог смотреть на тебя от смущения. Я с трудом дышал, если честно. Зато помню какие на тебе были балетки. Нежные такие с цветочками.
— Да, я их тогда только купила.
— Какой же я идиот, что тогда выбрал Кристинку.
— А я Вову.
— До сих пор его ненавижу за то, что смотрел в твою сторону.
— Это с тех пор ты такой бешеный?
— Это второй вопрос.
— Ок, — она берет в руку флакончик с водкой.
— Э-э, нет, мать! — делаю глоток, — Моя очередь?
Мила кивает, поджимая губы. Боится, глупышка.
— Ок. Правда или действие?
— Правда.
— Ты когда-нибудь хотела Сашу в ответ?
Глазки Милы округляются, губки трясутся. А грудь колышется так часто, что сердце вот-вот выпрыгнет.
В эту же секунду прилетает звончайшая затрещина.
— Твою мать! — у меня чуть ли не искры из глаз вылетели.
Мила сама сгибается, чтобы унять боль в руке.
— Малыш, прости, — тянусь к ней.
— Не трогай меня, — рычит она, выставив руки в защитном жесте.
— Малыш, я правда не подумал. Но раз мы и правда играем в правду. Я знаю, что это… но я не мог не спросить. Это реально гложет меня.
В ее глазах стоят слезы. У меня у самого ком в горле.
— Малыш…
Мила снова выставляет руку, преграждая путь.
— Никогда, слышишь это, больной ты ублюдок. Никогда!
— Ты права. Я ублюдок. Я не должен был так себя вести с тобой.
— Правда или действие? — её голос словно напильником по ведру режет слух.
— Правда. Я заслужил это.
— Почему ты перестал приходить ко мне после восьми месяцев, как я села?
Я знаю и понимаю, что она имеет право на это вопрос. Делаю глоток водки и встаю с кровати. Подхожу к окну, ветер поднимает пыль вверх и закручивает её в вихрь.
— Мил, я…, — меня всего передёргивает о мысли о том времени, — Я не мог смотреть на то, что с тобой делало то место. Я… я испугался. Я испугался, что не смогу. Я урод, Мил, я бросил тебя. А ты здесь и не просто готова ждать меня. Я не заслуживаю этого.
Мила подходит ко мне, охватывает лицо холодными ладошками и поворачивает мою голову к себе лицом.
— В горе и радости, в болезни и здравии. Отныне и навсегда, — шмыгает она носом и целует меня в губу.
Усаживаю её себе на пояс и прижимаю спиной к стеклу.
— Люблю тебя! Люблю, — страсть охватывает нас неистовым пламенем.
В мгновение ока я внутри сладкой девочки, а она такая влажная, такая упругая. Мы движемся в унисон. Наши крики заглушают прочие звуки и нам плевать на то, что кто-то может видеть наш акт любви.
«Главное, что мы есть друг друга. Сейчас я знаю, что эта белокурая красотка навсегда со мной, а я буду с ней, чтобы не случилось. Я не имею права сплоховать. Нет, только не теперь, когда совсем скоро появятся наши детки.»
Весь следующий, нашей последний день, когда мы можем беззаботно обниматься, целоваться и радоваться, что лежим рядом и видим глаза друг друга, мы посвятили тому, что в деталях обсудили дальнейшие наши шаги. Мила ещё верит, что все может наладиться между ней и моими родителями. Ведь, наши детки, это их внуки, и я хочу в это верить. Мама все же взрослый человек и хочется надеяться на её здравый смысл, но сейчас совсем не хочется думать об этом. Обнимаю ее и целую нежно в лоб. День клонится к вечеру. Очень не хочется, чтобы он кончался, но если он не закончится, то и дня рождения деток не будет.
И вот пришёл тот час. Появляются на пороге нашей квартиры охранники и, дав нам пару секунд на последний поцелуй, уводят меня назад в унылую камеру.
— Ну, что парниша. Говорят, ты мужик теперь, — ржут сокамерники и каждый хлопает меня по плечу, — Молоток! Поздравляем тебя. Это ж та блондиночка, да?
— Милана.
— Имя-то какое. И че залетела от тебя? Нет, ты конечно мужик, что женился на ней.
— да, возможно дочка будет, созданная лучшей любовью.
«Самому не вериться, что так говорю»
— Ладно-ладно, мужик, ты извини. Мы ж не в курсах были. Прими поздравления ещё раз.
— Спасибо. Правда. Я сам ещё не совсем понимаю, что и как теперь. Но однозначно счастлив, что она есть в моей жизни. Кто знает, чтобы было…
— Не пускай эти мысли в башку. Живи моментом, мужик.
— Да. Постараюсь.
День выдаётся выматывающим с психологической точки зрения. Падаю на нары без сил и отрубаюсь.
— Эй, парень, ты живой? — растряхивает меня, словно мешок с картошкой, один из сокамерников.
Сквозь пелену на глазах лица не видать. Потираю их пальцами.
«Что ж так голова гудит? И тут до меня доходит, что я водку почти без закуски пил. Пусть и немного, но блин с тем рационом, которым тут от души потчуют. Короче, мощно я вчера накачался»
— Живой вроде, — спускаю ноги с нар и вынужден вцепиться пальцами в их металлическую раму. Иначе не удержать себя в вертикальном положении.
— Мужики, ну-ка, метнулись кабанчиком. У кого чего пожрать есть? Ну, че вылупились? Парня спасать надо.
Через полчаса на нашем мини-столе лежат и печенья, и колбаса, и хлеб. Даже чефир в кружке дымится.
Я пересаживаюсь на табурет и сметаю полстола за пять минут.
— Ну как лучше стало? — теперь вижу, что это Толян. Садится напротив меня.
— Да, реально спасли. Жахнул вчера, не подумав.
— Ой, знаем мы, чем ты вчера думал, — смеётся он.
Остальные подхватывают, а мне не до смеха. Смотрю на еду на столе и понимаю, что если б с ними такое, то мне и вывалить-то нечего.
— Жеребцов! На выход, — дверь открывается и появляется рожа Алексеева.
С таким лучшим не шутить. Охрана, так охрана. Убить, так убить.
Без лишних слов и телодвижений встаю и выхожу. Как полагается, поворачиваюсь лицом к стене, подставляю руки под браслеты. Алексеев защёлкивает их и словно кувалдой бьёт кулаком по горбу, чтобы согнулся в три погибели. Без единого звука подводит к комнате для свиданий.
Подводит, методично открывает дверь. Я естественно лицом к стене, ноги чуть не в шпагате, попробуй, пикни. Сразу же можешь прощаться с яйцами. Алексеев удовлетворён властью надо мной и усаживает на стул, пристёгивает один из наручников к кольцу в середине стола и объявляет, что у нас как обычно пятнадцать минут.
— Сыночек, — мамин голос дрожит.
— Надо же, а что три дня назад времени не нашлось прийти?
— Дима! — злится отец.
— А вам не кажется, что мне в падлу злиться? Я совсем не злюсь. Мне все равно. Я все равно буду счастлив. С Милой и моими детьми. И видимо, без вас. Да, кстати, это я сейчас серьёзно. У нас с Милой будут дети.
Родители повисают в поражённом молчании, а затем отец продолжает:
— Дима, сын, от всей души поздравляю тебя и твою девочку!
— Большое спасибо, пап, — пожимаю его натруженную руку.
— Лично мне не важно, кем была Мила, раз ты взял ее в жены и дети в ее пузе твои. Я буду помогать ей и им, чем смогу.
— хах, Мила беременна, посмотрите-ка на нее и на тебя. Эта твоя Милана все, что угодно может тебе наплести. Она там гуляет на свободе, а ты тут. Дима, сыночек мой, не будь глупым и доверчивым. Нет никакой гарантии, что твоя Мила носит детей под сердцем от тебя — подходит она ко мне и согревает своими руками мои руки
— я уже устал слушать одно и тоже каждый божий раз. Говори и думай, что хочешь. Мне наплевать, мам. Ты же упёртая, как баран, тебя не переубедишь
— Света, ну, правда, прекрати. Хватит, заканчивай это. Смирись, ты уже с этим. Дети поженились, у них будут дети. Ты должна радоваться, что у нас будут внуки, а ты развела тут демагогию, как не зная кто. Успокойся и оставь в покое эту бедную девочку. Оставь в покое наших детей
— я без тебя решу, что мне делать — язвит она в лицо отцу
— папа прав. Думай, что хочешь, но я ей верю, и мне не нужны никакие доказательства
— как знаешь, дело твоё — размахивает она руками
— Мама, ты каждый раз приходишь, и мы соримся, я устал от этого. Давай, хотя б сегодня придём к примирению, пожалуйста. Прими это и смирись
— Сыночек, ты просишь от меня слишком многого — щебечет мама
— Мам, а помнишь, как ты говорила мне, что тебе важнее всего моё счастье? А?
— Но не…
— Но не с кем? Не с бывшей шлюхой, девочкой с испорченной подобным заведение психикой? С кем, мама? С кем я должен детей делать? А? Может с Кристиной, которая вытерла об меня ноги и теперь имя моё не вспомнит, м?
В маминых глазах застыли слезы. Я и сам плачу в душе, что греха таить. Представить в самом страшном сне не мог, что буду так говорить с матерью, которую боготворил. Это всегда было непросто, но, черт возьми, не настолько же.
— Мам, тебе не кажется, что Мила сполна заплатила за ошибки? Мам, подумай, это же равноценно тому, что ты бы сейчас отвернулась от меня. Я же тоже сижу за убийство.
— Ты мой сын.
— А она мать твоих внуков. Я понимаю, что она не входит в число тех, кого бы ты прочила мне в невесты, но, мам, она любит меня, а я люблю её. Ты тоже любишь меня, а я люблю вас обеих. Может, стоит подумать о том, что между вами больше общего, чем ты думаешь?
Она жуёт нижнюю губу и смотри в сторону. Да так и, не переведя взгляд на меня, соглашается со мной одним кивком.
«Когда ты по какой-то причине ссоришься с одним или упаси бог с обоими родителями, то на время ссоры ты чувствуешь себя впечатанным в землю. Да, так было со мной. Полное ощущение, что несу на горбу плиту килограмм пятьсот. Вроде все хорошо. Веселюсь, смеюсь, а дышать полной грудью не могу. А как дышать, если эта глыба на твоей спине по пояс выгнала тебя в землю. И почему же мы в этот момент не видим очевидного? Оно же у нас перед глазами. Мамино, папино лицо. Лица тех, кого мы видим, впервые открыв глаза в этом мире. Пусть неосознанно, но именно эти лица будут в нашей памяти и на смертном одре. Так, почему же мы злимся, копим этот негатив в себе к тем, кто никогда не одним своим движением или словом в наш адрес его не нёс. Наверное, когда у меня родятся свои дети, я лучше пойму мать. Но сейчас она, я знаю, сделала сложный для себя шаг в жизни. Опять же только ради меня, и я не имею права её подвести».
— Спасибо, мам, правда. Прости, что заставил тебя страдать. Мне больно видеть тебя такой, прости — печально произношу я и обнимаю мать.
— Спасибо, сынок, за эти слова. Ты же знаешь, что для меня нет ничего важнее тебя, твоего брата и вашего отца. Я понимаю, что Милана важна для тебя. Но и ты меня пойми.
— Знаю. Потому не тороплю.
— Хорошо, пожалуйста, дай нам время. Возможно мы найдём точки соприкосновения. Я постараюсь.
— Вы сделаете меня самым счастливым человеком. Пожалуйста, не плачь больше, а то я себя последней сволочью чувствую.
— Ох, Дима, Дима. Судьба такая у нас у матерей.
— Время вышло, — как же я ненавижу этот безапелляционный голос Алексеева.
— Береги себя, сыночек, — кричит мама.
— Мы позаботимся о ней, — добавляет отец.