— Письмо ей неинтересно, — не глядя на полицмейстера произнес я. — Дело действительно в запахе. Зинаида, у меня к Вам деловое предложение.
Женщина подняла на меня свой стеклянно-мутный взор.
— Давайте так: если Вы расскажите, что это за письмо, от кого Вы его получили и зачем, то этот конверт будет Ваш.
— А если я не захочу вам помогать? — ехидно улыбнулась Проглотова.
— Тогда конверт будет уничтожен, а Вы просидите здесь до тех пор, пока мы не раскроем дело. Благо, возможность держать Вас здесь у нас имеется, — произнес Чудновский.
Зинаида некоторое время беспокойным взглядом осматривала камеру, пока не остановила взор на конверте.
— Согласна, — сдавленно ответила она.
Надорвав уголок конверта, я кинул маленький кусочек в клетку. Проглотова истерично проползла на коленях по грязному полу, дрожащими пальцами подняла брошенный кусок и, поднеся его к носу, вожделенно втянула в себя противный запах.
— Хорошее начало, — сказал я. — Зинаида, скажите, что написано в письме?
— Время и условное место, — голос женщины звучал умиротворенно.
— Для чего? Что Вы делаете в этом условном месте?
— Нюхаем.
— Что нюхаете? — вмешался в диалог Чудновский.
— Запах.
— Какой запах? — не унимался полицмейстер.
— Ясно какой! — раздраженно ответил я Чудновскому. — Коричневый шарф — для чего он? Это тоже нечто условленное?
Проглотова кивнула.
— Мы являемся в назначенное место, находим по этому шарфу нужного человека. Не привлекая внимания, вплотную к нему подходим, и он… кхм, — женщина замялась, явно готовясь произнести нечто возмутительное, не принятое не только в высшем обществе, но и среди бедняков. — Пускает газы… Господи, как мне стыдно об этом говорить!
Зинаида закрыла лицо руками. В этот момент мне стало жаль эту павшую, бедную женщину. Оторвав еще один кусочек от конверта, я протянул его Проглотовой.
— Мы вкладываем деньги в карман его пальто, — затянувшись, продолжила она. — А сами… получаем полуминутное удовольствие.
— Как это так? — удивился Чудновский. — Газ же разлетается по воздуху. Как ваш “условщик” концентрирует вонь в одном месте?
— Мы засовываем голову в его пальто, а он нас…
— Она говорит ересь, — Чудновский всплеснул руками. — В том же трамвае есть люди, и никому это не кажется странным?
— В переполненном транспорте никто не обращает на тебя внимание, да и делает он это очень искусно, — ответила Зинаида, ехидно сверкнув оставшимися зубами.
— Так для чего вы встречаетесь с незнакомцами, если можете собраться дома, в кругу, так сказать, единомышленников, и нанюхаться этой гадостью? У людей в шарфах какой-то особенный запах? — спросил я.
— Именно, — ответила женщина. — Но, знаете, я позабыла, чем уникален их запах. Давно я здесь сижу, в темноте и вони. Совсем память ослабла.
Она хитро посмотрела в мои глаза и перевела взор на конверт. Очевидный намек не прошел мимо меня.
— Не могу точно сказать, в чем их секрет, — продолжила Проглотова, после того, как вдохнула запах очередного протянутого мной конвертного кусочка, — Но я слышала, что их желудки обкалывают какой-то бурдой со сложными учеными названиями. И вот эта приблуда чего-то там меняет внутри тела, и получается то, что мы нюхаем. И, знаете, это берет лучше всякого опиума… да и дешевле всего, что имеется на рынке.
— Они превращают город в притон, — бормотал Чудновский. — Если он дешевый, значит, по карману беднякам. Если губернатор узнает об этом…
— Сейчас не об этом, — оборвал я полицмейстера и вновь обратился к Проглотовой: — Кто разносит эти письма? Вы знаете, что это за люди?
— Понятия не имею. Был случай, когда столкнулась с одним, когда он засовывал конверт в мой ящик. Калека попался: без одного глаза, с тремя пальцами на левой руке. Меня увидел и смылся. Спросила потом у своих, они тоже пару раз видели посыльных. И у всех чего-то не хватало: то руки, то носа, а к кому-то вообще… без ног прикатывали!
— А глухие могут быть в числе посыльных? — Чудновский ближе подошел к клетке.
— Думаю, да, — после короткой паузы ответила Зинаида.
— Глухие? — спросил я, не совсем понимая, для чего Алексей Николаевич выделил определенный вид увечья.
— Да, — резко ответил он. — Тот громила был глухим.
— Как же вы это поняли? — спросил я, не скрывая язвительный тон.
— Чему вас только в этих полицейских школах учат? — Чудновский погладил свои усы. — Он не слышал, как я вошел в комнату, не обращал внимания на наши приказы, и самое главное — громила никак не отреагировал на прозвучавший рядом с его ухом выстрел.
Я был удивлен. Все то время, которое мы с Чудновским проводили вместе, он, казалось, всеми способами убеждал меня в своей некомпетентности, недальновидности и беспросветной глупости. Было ли такое отношение к полицмейстеру справедливым? Тогда я считал, что да. Однако сейчас, спустя много лет после того дела, когда связь с Чудновским уже потеряна навсегда и из-под моего пера выходят эти строки, я понимаю, что был несправедлив к Алексею Николаевичу. Жаль, что подобные осознания, покрытые пеленой стыда по себе прошлому и тому, как несправедливо ты поступал с человеком, желавшем тебе только хорошее, приходят спустя долгие годы. Но тогда негативное отношение к Чудновскому, как мне казалось, было обоснованным, и в редкие моменты его детективного прозрения я искренне, без ехидства, удивлялся.
— А где у нас могут обитать такие люди, как не в цирке! — продолжил Чудновский. — Цыган, заведующий Люберским цирком, недавно вернулся со своей ватагой обратно в город, и уже дает здесь представления. Думаю, нужно отправиться к нему.
Кинув остатки конверта Проглотовой, я поправил мундир и посмотрел на Алексея Николаевича. Он самодовольно крутил кончики усов, вновь вызвав у меня легкое раздражение.
— Мы идем? — спросил я.
— А больше вопросов у тебя к ней нет?
— Больше нет.
— Ну чего ждем? Вперед!
Чудновский сквозняком помчался вверх по лестнице, да так быстро, что, поднявшись в большой зал, я увидел его направляющимся к выходу, когда я сам только переступил последнюю ступеньку лестницы.
— Я в цирк! — крикнул он, проходя мимо уборщицы, вновь оставив ту в смятении.
***
Не отъехав от участка и полверсты, Чудновский попросил кучера остановиться у харчевни. Я не стал возражать, ибо тоже был голоден и небольшой перекус шел только на пользу.
Чудновский, как и всегда, заказал турецкое блюдо с баклажанами, которое все в городе называли коротко — бок. По легенде владельца харчевни, турок, проездом оказавшийся в Люберске, посетил данное заведение и любезно поделился рецептом этого яства. И когда повар приготовил и подал его иностранному гостю, тот громко воскликнул: «Бок!» Отсюда и пошло название блюда.