Придя в себя, я смахнул горькую слезу и подошел к столу с бумагами.
— Так что вас привело ко мне? — Микола поднял с земли железнодорожный костыль. — Вы, Алексей Николаевич, просто так сюда не приходите.
— Нам удалось выяснить, что в городе появился новый сорт наркотика, — начал полицмейстер. — Для того, чтобы его получить, наркоманы встречаются с распространителями в условленных местах, как мы поняли, в достаточно людных, что уже выглядит необычно. Но самое странное кроется в сути этого наркотика.
Микола приподнял правую бровь. Мне так и не удалось понять, был ли это признак заинтересованности в услышанном или же то был неконтролируемый рефлекс, который проявился, когда Цыган согнул железнодорожный костыль.
— Как бы тебе деликатнее сказать, — продолжал Чудновский. — Они нюхают газы…Человеческие газы. Кишечные.
— Поэтому вы пришли ко мне? — усмехнулся Цыган. — Я таким не занимаюсь.
— Дослушай. В доме одной из жертв мы столкнулись с глухим громилой, который уничтожил важные для нас улики.
— А-а-а, — понимающе протянул Микола, в одно движение согнув очередной костыль, незаметно появившейся в его руках. — Глухих у меня наберется, ну, человека три, не более. И, если честно, они все безобидные и в каких-либо правонарушениях замечены не были, но, коли сам полицмейстер хочет на них взглянуть, препятствовать не буду. Все трое сейчас на представлении, через четверть часа попрошу, чтобы их привели сюда. А дабы не терять время зря, предлагаю выпить по чашечке чая. Как Вы к этому относитесь, Алексей Николаевич?
— С удовольствием бы испил, — улыбнулся Чудновский.
Цыган бросил на землю гнутый костыль и громко хлопнул в ладоши. За моей спиной раздался тихий шорох, и в шатре появилась маленькая, ростом с пятилетнего ребенка женщина с подносом в руке. Казалось, она материализовалась из воздуха, ибо стоило мне обернуться на шуршание ткани, то за спиной, кроме синего полотна, мной ничего замечено не было. Карлица не могла появиться и со стороны входа, потому что я то и дело смотрел на улицу, желая скорее покинуть этот цирк.
Маленькая женщина подняла поднос над головой, и я быстро, дабы не доставлять ей неудобств, взял деревянную чашку с горячим чаем. Карлица, слегка покачиваясь, подошла к Чудновскому, и тут я заметил нечто необычное в поведении полицмейстера. До появления маленькой женщины полицмейстер расслабленно сидел на табурете, широко раздвинув ноги, а правая рука, лежавшая на столе, подпирала его голову, но стоило карлице войти в шатер, Чудновский встрепенулся, выпрямил спину, сдвинул ноги и, положив руки на колени, принял позу прилежного ученика. Карлица нежно улыбнулась, протянув полицмейстеру чашку. Стоит сказать пару слов о внешности этой маленькой женщины. Несмотря на врожденный физический дефект, ее мягкие черты лица, украшенные большими, зелеными глазами и пухленьким алым ротиком, над которым, будто небольшая пуговка, расположился аккуратный носик, вызвали у меня восхищение. Что уж греха таить — награди ее природа привычным для всех нас ростом, у женщины оказались бы на руке все козыри, чтобы стать главной красавицей Люберска. По раздувшейся от волнения груди Чудновского, казалось, будто он, несмотря на физические недостатки карлицы, действительно считал ее самой красивой женщиной города. За все время пребывания карлицы в шатре, Алексей Николаевич цепко держался за нее горящим взглядом. Честно говоря, мне хотелось подметить пылкое увлечение Чудновского этой женщиной, но служебное положение и воспитание, встали барьером перед моим эгоизмом, и я промолчал. Но в тот же момент появилось острое желание, чтобы нечто подобное выразил Микола. По крайней мере, его полудружеские отношения с Чудновским этому не препятствовали, а даже наоборот — приятельский укол ощущался бы менее болезненно и даже мог бы вызвать веселый хохот у полицмейстера, но на лице Цыгана нежно растянулась отеческая улыбка, стоило ему взглянуть на полицмейстера. И тут ко мне явилась мысль неожиданно колкая и оттого неприятная: я не знаю Чудновского. Не знаю его примитивной, если будет угодно, человеческой сути. За все время совместной работы, казалось, его внутренний и внешний мир были открыты для меня как незатейливая беллетристская книжонка, исписанная всевозможными литературными штампами и оттого не представляющая из себя никакого интереса для образованного человека. А сейчас я ощутил, что упустил нечто важное, раскрывающее Чудновского совсем с другой стороны, и в то же время с возникшего, как тогда думалось, из ниоткуда разочарования. Я обозлился на Миколу, обладавшего большим знанием личностного портрета Алексея Николаевича, чего нельзя было сказать обо мне.
— Знаете, Алексей Николаевич, — обратился к полицмейстеру Цыган, отпив чаю, — Могу поручиться за каждого своего работника и заверить вас, что никто из них не был замечен в каких-либо преступных махинациях. Хоть они люди из низшего класса, но все честные и имеют свой моральный кодекс. Пока мы их ждем, могли бы посвятить меня в суть дела более, так сказать, детально?
— Объявился недавно человек, который ворует… — начал Чудновский.
— Это служебная информация, Алексей Николаевич, — прервал его я, вырвавшись из пут собственных мыслей. — Нам запрещено ее…
— Какушкин, — произнес полицмейстер, — Я Миколу знаю давно, и ему можно доверять, поверь мне.
Не дожидаясь моего ответа, Чудновский приступил к пересказу всего дела о “похитителе флатуса”, начиная с первого преступления и заканчивая стычкой с глухим громилой. Мне оставалось молча возмущаться его непрофессиональным подходом к работе.
— Кто же у вас под подозрением? — спросил Микола после того, как Чудновский завершил свой рассказ.
— Конечно же Телорез, — уверенно ответил полицмейстер и посмотрел на маленькую женщину, смиренно стоявшую с пустым подносом позади Цыгана. — Все зацепки ведут к нему.
— Не он убийца, — не выдержал я и вмешался в диалог.
— Почему же он тогда был на крыше, Какушкин? С пакетом в руке, похожие фрагменты которого мы находили у прошлых жертв?
Впервые я услышал в интонации Чудновского нотки превосходства. На мгновение меня это сбило с толку, заставив растерянно смотреть по сторонам. Но, осознав причину, из-за которой полицмейстер позволил себе обратиться ко мне подобным образом, я скользнул взглядом по красивому лицу карлицы, с восхищением пожирающей Чудновского своими прекрасными очами, взял себя в руки и уверенно произнес:
— В полной темноте, даже несмотря на блики фонаря, которые падали на крышу, у Вас не было возможности разглядеть преступника. Подобное невозможно физиологически, если только у Вас вместо глаз два картофеля! В чем у меня есть некоторые сомнения!
— А кто, по Вашему мнению, является преступником, Какушкин? — с насмешкой обратился ко мне Микола.
— Предполагаю, что некая подпольная ячейка коммунистов… — я постарался ответить твердо, дабы у Цыгана не возникло сомнений в моем предположении, но, услышав свой слегка дрожащий голос, осекся. Пришлось тяжело выдохнуть, чтобы взять себя в руки. Набрав в легкие воздуха, я продолжил: — Их методы ведения диверсионной войны после 1905 года становятся с каждым месяцем все радикальнее и радикальнее, а воровство… флатуса… носит в себе идеологический характер, дабы взрастить в умах граждан мысль, что система прогнила и уже не может защищать свой народ. Предполагаю, что план внедрения наркотика в массы и последующие нападки на наркоманов разрабатывался очень долго, и наш город стал плацдармом для испытаний, результат которых в случае успеха рискует привести всю страну в состояние хаоса. И чем быстрее мы разберемся с этим, тем лучше будет для нас.
— Идеологически подкованный паренек, — вновь усмехнулся Микола, взглянув на полицмейстера. — Но подобные теории заговоров без весомых фактов звучат смешно, молодой человек. Предположение Алексея Николаевича звучит убедительно.
— Да чтоб вас всех! — выругался я и случайно выпустил из рук чашку.
Маленькая женщина тут же сорвалась с места и побежала к упавшей чашке, но в шаге от нее вдруг возник Чудновский. Он почтенно поклонился, поднял чашку с земли и поставил на поднос. Красивое лицо карлицы покрылось краской смущения. Отведя сияющий взор в сторону, она развернулась к выходу, и спустя пару секунд покинула шатер, нырнув в холодную ночь. Чудновский, часто моргая, смотрел ей вслед. Громко кашлянув, он вышел из шатра.
— Пойду покурить! — услышали мы его голос, доносившийся уже с улицы.
— Алексей Николаевич курит? — удивился Микола.
— Нет, — не менее удивленно ответил я.
— Посуда у нас недорогая, но не стоило ей бросаться, — произнес Микола после минутной паузы. — Для чего Вы это сделали?
— Домыслы Чудновского смешны, — невозмутимо ответил я. — На Телореза не ведет ни одна улика, а Вы подливаете масла в огонь, поддерживая бездоказательный бред полицмейстера. Теперь он считает себя правым.
Нахмурив пышные брови, Микола согнул очередной костыль, который надрывно заскрипел, словно оказался способным выражать боль. Не скрывая эмоции, я картинно поежился, желая всем видом своим показать Миколе, что мне не нравится его позерство с гнутыми костылями.
— Не нравится? — улыбнулся Цыган. — Послушай меня. С той самой минуты, когда ты меня увидел, я сразу почувствовал, что твоя аура излучает негатив по отношению ко мне. В чем же кроется причина такого отношения? Неужели в моей нечеловеческой силе?
— Не люблю я силачей, — ответил я. — Всегда находят шанс, пытаясь заработать репутацию с помощью своей физической силы, думают, что их начнут из-за этого уважать. А как по мне это просто вынужденное позерство, кроме которого показать нечего, особенно в интеллектуальной составляющей. Стоите, гнете свои гвозди, а из себя ничего, кроме силы, не представляете.
Не скрою, если скажу, что Цыган мне действительно был не по душе, но по другим человеческим аспектам, чертам его характера и поведения, нежели из-за любви к деформированию железнодорожных костылей. Произнести вышеописанное, притом что я не верил и в половину озвученного собой ранее, меня заставила полная поддержка Миколой глупых выводов Чудновского о преступнике. Чувствовать себя уязвленным и к тому же являться единственным человеком, отстаивающим разумную точку зрения, скажу так, довольно сложно. Желание принизить Миколу явилось результатом обыкновенного эгоизма, порывы которого мне было сложно сдерживать в силу моей личностной незрелости. В тот период времени осознать данный факт оказалось для меня невозможным. И когда Цыган озверело швырнул костыль в сторону, пробив синее полотно шатра, и в два шага оказался возле меня, откровенно говоря, я оробел. Над моей головой грозно возвышался взбешенный громила, готовый в любую секунду прихлопнуть наглого юнца своей массивной ладонью. Боюсь предположить, что случилось бы в дальнейшем, если бы в шатер не завалилась шумная группа из пяти циркачей, явившаяся, казалось, чтобы спасти меня от неминуемой погибели.
— Представление закончилось, — не отводя от меня взгляд, с улыбкой произнес Микола. — Зови старшего.
Несколько долгих мгновений я пытался побороть охватившее тело оцепенение, и наконец, почувствовав дрожь пальцев рук, без малейшего промедления я выскочил на улицу. Тут же передо мной возник Чудновский, нежно держащий на руках карлицу. Судя по всему, он готовился подарить ей нежный поцелуй, ибо губы маленькой женщины и полицмейстера застыли в миллиметре друг от друга. К тому же романтический миг усугубила моя невнимательность, и, вылетевши из шатра, я врезался в плечо Чудновского, нелепо согнувшись пополам, отскочил на два широких шага от влюбленных. Полицмейстер лишь слегка качнулся, одарив меня гневным взором. После он второпях поставил карлицу на землю, и та смущенно скрылась в зеленом шатре, невозмутимо стоявшем в нескольких метрах от нас.
— Нужно было тебе все испортить, Какушкин! — негодовал Алексей Николаевич. — Меня, вообще-то, поздравляли, а ты…
— Замечательно. Нам сейчас глухих приведут! — протараторил я и, не дожидаясь ответа Чудновского, вошел обратно в шатер.
Внутри нас уже дожидались трое мужиков, робко стоявших возле стола с бумагами. Еще до появления полицмейстера я понял, что среди них нет того, кого мы искали. Появившийся за моей спиной Чудновский только подтвердил данное наблюдение.
— Нет, — полицмейстер лениво мотнул головой, обращаясь к Миколе, — Этого тут нет.
— Я предупреждал, — весело ответил Цыган. — Мои ребята честные и в мутных делах не участвуют.
Громко выругавшись, я вышел на улицу. В меньшей мере я был зол на то, что мы впустую потратили время, придя в этот цирк. Главным раздражителем стали Цыган и моя беспомощная реакция на его агрессию, которой я ничего, кроме оцепенения, противопоставить не смог. Я просто струсил.
— Какой-то он нервный у тебя… невоспитанный, — услышал я голос Миколы, пока ждал Чудновского на улице. — Намекнул на мою тупость, рассердился, видите ли, что я костыли гну.
— Не нравится ему это, — спокойно отвечал полицмейстер. — Когда-то давно его отец ковал железнодорожные костыли на заводе.
— Странный он, — озабоченно произнес Цыган.
Еще минут десять Чудновский прощался с Миколой, бросаясь обещаниями, что чаще будет заходить в гости. Наконец он вышел на улицу и, когда мы двинулись в сторону города, Микола выглянул из шатра и крикнул вслед:
— Совсем забыл! Алексей Николаевич! С днем рождения Вас!