— Мисс Харпер, вы успокоились? — обратился к своей компаньонке Фальконе. — Сможете продолжать обсуждение? Для нас очень важно ваше присутствие, но мы не хотим, понимаете сами, принуждать вас.
— Со мной все в порядке.
Эта женщина всё ещё была бледной как полотно, и, прикладываясь губами к чашечке чая, казалась такой отрешенной, словно была в другом месте, не здесь, в доме графа Фальконе среди друзей и знакомых…
Где именно?
Может быть, на Кингс-стрит, снова и снова переживая то страшное утро шестнадцатого числа, когда обнаружили мальчика?
«Я никогда этого не забуду. Никогда-никогда!» — вспомнились Ридли ее глухие, взволнованные слова. Помнится, он прижимал к плечу ее голову, гладил по волосам и обещал, что кошмар скоро закончится. И преступника непременно накажут…
— Что с того? — отозвалась тогда эта женщина. — Мальчика все равно уже не вернуть.
— Но виновный должен ответить за преступление.
Она, помнится, торопливо сморгнула навернувшиеся вдруг слезы и упрямо затрясла головой.
— Но правосудие не вернет родителям сына, а значит, и толку в нем ноль, — заявила мисс Харпер, чем глубоко его поразила такими словами.
Сам Ридли считал правосудие смыслом и направляющей своей жизни, он жил в соответствии с простой формулой: «Да воздастся каждому по делам рук его», а теперь кто-то уверяет его, что правосудие не есть направляющий вектор, а лишь рудимент чего-то другого, более важного.
Он такого не понимал…
Он вообще не понимал женщин, особенно плачущих.
Особенно будучи страстно влюблен и как будто отчасти сделавшись глупым и недалеким.
Это было странное чувство, любовь, не поддающееся логическому анализу и все-таки, несмотря ни на что, невероятно приятное, словно удобная шаль, повязанная на шею. И согревающая в мороз…
… А теперь будто удавка, затянутая на шее.
Он отвел взгляд, не желая глядеть на мисс Харпер, и захотел оказаться подальше от этого места, в котором снова видел её. Пусть бы снова терзаться мыслями «Почему?», чем сидеть, слушая ее голос и воочию лицезрея тонкий профиль с красиво очерченными губами, прежде шепчущими ему о любви, а теперь будто отчасти проклинающими.
И лгущими.
О да, эта женщина не такая святая, какой хотела б казаться! Он понял это потом, когда она трусливо сбежала, отбросив его, как испорченную перчатку. И, наверное, был даже рад, что избежал самой важной ошибки: брака с обманщицей. И мечтал многое вменить ей в вину, но… увидев ее, не сумел.
Жалкий слабак!
— Господа, — снова воззвал к ним Фальконе, — давайте вернемся к сути обсуждаемого вопроса и поговорим вот о чём: какой была первая версия прибывшей к де Моранвиллям полиции. Кого они заподозрили в первую очередь?
— Лакея, — произнес Джек. — Одного из последних нанятых де Моранвиллями слуг. Тот, как выяснилось впоследствии, подделал рекомендательное письмо, а до этого подвязался в Эст-энде в одном сомнительном заведении, чей хозяин не брезговал ни убийствами, ни похищениями людей. Именно потому инспектор Брандер предположил, что мальчика собирались похитить…
— А предположив, так в этом уверился, что перестал замечать прочие вещи, — вставил инспектор, и Джек, смутившись, кивнул.
— Да, со временем, когда версия с похищением не дала никаких результатов, вспомнили о заляпанном кровью платье мисс Харпер… — продолжал он. — О нем ненароком упомянула допрашиваемая полицией прачка. Тогда на это не обратили внимания, но потом, когда стало известно, что гувернантка не явилась на свидание с женихом, этим фактом заинтересовались.
Аманда спросила:
— Но какие резоны могли быть у гувернантки, чтобы избавиться от ребенка, да еще таким страшным, варварским способом? К тому же, ее неспроста задержали вне дома… Кто-то знал, что она в этот вечер свободна, и воспользовался моментом. Брандер не мог этого не понять…
Ридли знал, что ведет себя совершенно несдержанно и жестоко, но удержать себя не умел. Вся желчь, копившаяся годами, теперь выходила толчками, как кровь из разорванной раны…
— Ну что же, мисс Харпер, расскажите миссис Уорд, почему инспектор Брандер усомнился в вашем рассказе, — язвительно кинул он, обращаясь к бывшей невесте.
Та сидела, опустив голову, но при этих словах вскинула взгляд и пристально на него посмотрела. И столько было в нём боли и сожаления, и прочувствованной вины, что Ридли стало не по себе… Мог ли он все-таки ошибиться на ее счет? Или… мисс Харпер опять играла в игру?
— Я знаю, что повела себя глупо, инспектор, что, испугавшись, наговорила не то, что должна была, но прошлого не исправить, и я прекрасно это осознаю. — После этого она перевела взгляд на остальных участников сцены и продолжила говорить: — Когда мальчика нашли мертвым, а в дом явилась полиция и начала опрашивать домочадцев, я испугалась, что мой рассказ о прогулке по ночным улицам вызовет только вопросы и недоверие, а потому… просто по глупости, полагаю, сказала, что провела вечер со своим женихом. Мне показалось, что это хорошее алиби, подтверждавшее, что я не причастна к случившемуся, и я совсем не подумала, что инспектор захочет проверить его. А он, конечно, проверил и… выяснил, — она мазнула торопливым взглядом по Ридли, — что на свидание в этот вечер я не явилась…
— Мисс Харпер, благодарю, что согласились ответить на наши вопросы. Опять.
Инспектор Брандер, высокий, с пышными бакенбардами и черноглазый, как ласка, источал непривычное дружелюбие.
— В прошлый раз я рассказала вам всё, что знала, инспектор. Не понимаю, зачем потребовалось опять… — Она смолкла под немигающим, полным тайного знания взглядом.
— И все-таки повторите, что говорили тогда, — улыбнулся Брандер, демонстрируя мелкие, острые зубы. Точно ласка.
— Но…
— Вы… якобы… встретились с женихом в Стрэнде и провели вечер вместе, просвещаясь докладом мистера Гальтона. Так?
— Д-да.
— Вы уверены, мисс? — Голос вкрадчивый, тихий.
— Я…
— Подумайте прежде, чем отвечать. Как бы я не решил… что вы обманываете меня… — Это «обманываете» Брандер прошипел прямо в ухо, склонившись к ней со спины, и Розалин обдало предательским жаром.
— Я… я не понимаю, инспектор, — пролепетала она. — Что вы хотите узнать от меня?
— Правду, мисс Харпер. Где вы действительно провели вечер пятнадцатого числа… И с кем, что тоже немаловажно. У вас были пособники? Вы сговорились, и он удушил мальчика по вашему наущению? Признавайтесь, мисс Харпер, отпираться бессмысленно: мы знаем, что на свидание с женихом вы не явились. Он сам сказал нам об этом!
— Я… я… все было совершенно не так. Как вы можете обвинять меня в чем-то подобном?! Я любила Анри.
— … Но отца его, мистера де Моранвилля, любили сильнее, не так ли?
— Что?
— Вы влюбились в де Моранвилля, мисс Харпер, и желали прибрать к себе и мужчину, и деньги. Не отпирайтесь: и так все понятно.
— Абсурд! — Она вскочила на ноги, дыша праведным негодованием, но тяжелая мужская рука, надавив на плечо, понудила ее сесть.
— Садитесь, мисс Харпер, нам еще много о чем нужно поговорить. Вот хотя бы о платье, отстирать следы крови с которого вы тщетно пытались…
Розалин показалось, что она задыхается, застегнутое под горло, её тёмно-зеленое, строгое платье будто душило ее. Она схватилась за горло…
— Вы ведь не можете в самом деле считать, что я…
— Влюбленные женщины совершенно безжалостны, вам ли не знать.
— Но у меня есть жених! У нас скоро свадьба.
— Женщина ищет, где лучше, мисс Харпер. Де Моранвилль видный, влиятельный человек, к тому же, богатый, конечно, он лучше молодого инспектора без гроша за душой…
— Я люблю своего жениха.
Инспектор Брандер растянул губы в улыбке.
— И потому вы ночами наведывались в спальню хозяина?
— Ложь! Грязный навет.
— Такой же «лживый», как ваш рассказ о свидании с женихом?
Платье душило пеньковой удавкой, затягивалось на шее все туже и туже. Розалин мнилось, вот-вот откроется люк, и она, не сумев даже вскрикнуть, засучит в пустоте своими ногами…
— Я не… я не… ходила ни к кому в спальню… Я честная девушка. Я…
— Мечтали о лучшей жизни, мисс? О нарядах, как у хозяйки? О ее драгоценностях?
— Но при чем же здесь мальчик?
А Брандер шептал на ухо, как змей искуситель:
— Так легко свести с ума женщину, потерявшую сына. Избавиться от нее и занять опустевшее место… в постели хозяина…
Розалин заткнула уши руками, кажется, закричала, а потом провалилась в мирную тишину, в которой не было ни инспектора с его грязными обвинениями, ни мыслей о случившемся преступлении, ни ее самой вообще — только мрак, тишина и покой.
— С того времени я сделалась главной подозреваемой, — продолжала мисс Харпер. — Инспектор считал, что, сговорившись с подельником, я вывела мальчика из дому и велела тому задушить его. Чтобы он не кричал, я угрожала ребенку ножом, которым его и поранила, а после кровью из раны случайно заляпала платье.
Рассказывая об этом, эта женщина выглядела несчастной, и Ридли, сжав пальцами тонкий фарфор чайной чашки, услышал отчетливый треск.
Быть может, трещало по швам его собственное терпение… Вряд ли чашка.
Или все-таки что-то другое?
— Почему полиция полагала, что не вы сами убили ребенка? — обратился к ней Баррет.
— Потому что следы пальцев на шее Анри оказались через чур крупными для меня. И инспектор предположил, что убийца — мужчина…
— … Или крупная женщина, — возразила Аманда.
Мисс Харпер с горькой насмешкой ей улыбнулась.
— Вряд ли Брандер стал бы такое предполагать, — сказала она, — ведь у него была я, виновная, как он считал, по всем пунктам.
— Но мотив, — не отступалась Аманда. — Каков, по его мнению, у тебя был мотив?
Мисс Харпер опустила глаза.
— Он полагал, что мы с Мишелем де Моранвиллем были любовниками, — с явным усилием призналась она.