После ужина у Фальконе и последующего обсуждения дела де Моранвиллей Аманда вернулась домой уже за полночь и, промаявшись то ли сном, то ли болезненным забытьем, в котором снова и снова всплывало услышанное за вечер, проснулась в начале восьмого. И так, как уснуть более не представлялось возможным, она поднялась и принялась одеваться для визита к родителям. Она и так трусливо оттягивала момент важного объяснения весь прошлый день — и теперь время пришло.
Она с особой тщательностью подобрала наряд и шляпку к нему, даже новые туфли, пусть их не видно под платьем, должны были быть идеальными в угоду строгой родительнице. Пощипав щеки, чтобы придать им румянца, Аманда решила, что внешне готова для важной встречи, но только внешне…
Внутри всё дрожало от напряжения.
И дышать приходилось рывками, воздух как будто залипал в легких.
У дверей отчего дома она все-таки взяла себя в руки и, вспомнив, что леди как-никак не пристало выказывать свои чувства, загнала панику в дальний угол души и… улыбнулась.
Ради их с Джеком общего счастья она и не на такое способна!
А потому…
— Молодая хозяйка. — Старый дворецкий, служивший, кажется, еще ее деду, расплылся в широкой улыбке при виде нее. — Какое счастье видеть вас снова!
— Благодарю, Стивенс, я тоже рада вас видеть. Как поживаете?
— Хорошо, мисс, не жалуюсь. Разве что боли в спине донимают, но тут уж ничего не поделаешь — возраст.
— Как отец с матерью, все ли в доме в порядке?
— Все хорошо, мисс, но по вам они сильно скучали.
В самом деле, скучали, подумалось ей? Верилось в это с трудом. Скорее Стивенс так полагал из собственных ощущений…
— И я скучала по вам. Передавай привет миссис Стивенс!
— Непременно, мисс.
Старый дворецкий, единственный, кто по-прежнему называл ее «мисс», неожиданно пробудил в собеседнице ностальгию по прошлому: окинув отчий дом взглядом, Аманда смягчилась и даже расслабилась. Напряжение, стопорившее дыхание, вдруг отпустило…
И мать, стоило ей появиться, она встретила с не наигранной нежностью.
— Здравствуй, мама.
— Аманда. — Женщина протянула обе руки, но не для объятия — просто стиснула ее пальцы.
Еще в домашнем халате, с заплетенной на ночь косой, она показалась Аманде постаревшей и беззащитной.
Может быть, зря она накручивала себя?
Может быть, ей позволят сделать свой выбор хотя бы раз в жизни…
— Когда ты приехала? Почему не прислала записку? Мы бы встретили тебя загодя, — заволновалась миледи. — И ты бледная… Выглядишь нездоровой.
— Я здорова, вам не о чем волноваться, — уверила она мать. — Просто на улице холодно. Я, должно быть, отвыкла от нашей английской погоды!
От мысли, что мать волнуется за нее, сделалось, жарко на сердце, но мать возьми и добавь:
— У лорда Феррерса трое детей мал мала меньше, ему было бы не с руки заражаться заморскими хворями и рисковать их здоровьем. Ты все же уверена, что здорова?
— Уверена, мама.
Значит, лорд Феррерс волнует ее в первую очередь… Что ж, этого стоило ожидать. Жар, зародившийся в сердце, откатился к щекам, и девушка вспыхнула… негодованием и обидой.
— Спасибо, что присмотрели за моим домом, — сказала она. — Все в идеальном порядке.
— Еще бы, — вскинулась мать, — я дала нагоняй твоим слугам. Они все обленились! И я настоятельно бы советовала тебе сменять экономку.
Аманда кивнула.
— Пожалуй, так я и сделаю. — И мать, не привыкшая к легким победам в общении с дочерью, недоуменно на нее посмотрела. Тогда-то Аманда и продолжала: — Я вообще собираюсь продать этот дом и перебраться в Италию, мама. Там много солнца и природа чудесная! Я прониклась этой страной.
У леди Риверстоун-Блэкни, выдержанной всегда и во всем, приоткрылся рот и дернулось веко.
— Перебраться в Италию? — повторила она таким тоном, словно Аманда призналась, что собирается съесть помойную крысу. — Что за безумнейшие фантазии?! Ты ведь шутишь, не так ли?
— Ничуть, мама.
— Но… — Женщина, растерявшись на миг, вдруг осведомилась, прищурив глаза: — Это все из-за этого итальянца? Как его там…
— Фальконе, мама.
— Так это из-за него, я права? Ты потому оставалась в этой ужасной стране, жила в чужом доме, что… — Леди запнулась, не в силах озвучить страшное слово.
— Что, мама? Стала любовницей графа? — спокойно сказала Аманда. — Если вы опасаетесь этого, то напрасно: граф не в том возрасте, чтобы думать о женщинах. По крайне мере, в отношении меня он был само благородство и честь. Я вовсе не из-за него приняла это решение… — заключила она.
Мать большими глазами глядела на дочь, казалось, не понимала, когда, каким образом породила это… чудовище. Ее дочь, ее маленькая Аманда, на которую возлагались такие большие надежды, из раза в раз лишь огорчала ее… Может, она какой-то подменыш, а не настоящая дочь Риверстоунов: та же живет где-то в лесу, воспитанная похитившими ее троллями или эльфами?
— Ты более не вернешься в эту варварскую страну, — припечатали женщина строгим тоном.
Из кабинета, как оказалось, вышел отец — Аманда только сейчас по метнувшемуся к нему взгляду матери и заметила это.
— Эту «варварскую» страну, как вы изволите выражаться, все отпрыски благородных семей считают обязательным посетить по окончании своего обучения, мама, — парировала Аманда и повернулась к отцу: — Здравствуйте, отец. Рада вас видеть!
— Взаимно, дочка. Ты наконец-то вернулась домой, мы заждались тебя! — Он подошел и коснулся губами горячего лба Аманды. Дочь была совершенно уверена, что он слышал весь её разговор с матерью, но вел себя так, словно не знал ничего. — Мать уверяла, что ты не сможешь вернуться до самой весны, что было бы крайне беспечно с твоей стороны и даже предосудительно, но… — он снисходительно поглядел на жену, — женщинам свойственно усложнять. Я же верил, что моя дочь поступит, как должно!
— Отец, я…
— Рада вернуться, я понимаю.
— Нет, я…
— Не станешь огорчать нас новыми неуместными выходками.
Он нарочно не давал ей вернуться к прежнему разговору, и в Аманде, обычно робевшей перед отцом, далеким и отстраненным, как небожитель, вспыхнуло негодование. Ей, в конце концов, не двенадцать: она взрослая женщина, и имеет право на свое мнение.
— Никаких выходок, сэр, — сказала она, — я лишь желаю перебраться в Италию. Вот и все.
Отец очень холодно на нее посмотрел — все его добродушие испарилось как пар.
— Ты слышала мать: в эту страну ты более не вернешься, — объяснил он спокойно, как недалекому малышу. — К чему напрасные эти споры, Аманда? Ты — одинокая женщина и нуждаешься в постоянном присмотре со стороны мужа.
— Я — вдова, папа. Мой муж умер!
— Тем более пришло время обзавестись новым.
— Может быть, именно это я и хочу сделать… сама.
Мать шумно выдохнула.
— Так дело все-таки в итальянце… — процедила она. — Какой стыд и позор! Если об этом узнают…
Аманда стиснула зубы.
— Я не сделала ничего предосудительного, мама. Я всего лишь желаю иметь право голоса в том, что касается моей собственной жизни.
Но та не унималась, будто не слышала ее даже:
— Сначала тот лейтенантик, потом голодранец-мальчишка, а теперь какой-то там итальянец, — перечисляла она. — Ты будто нарочно делаешь все, чтобы нас опорочить, Аманда. — Дочь вспыхнула покраснев, а мать продолжала: — Думаешь, мы не знали с отцом, с кем ты разъезжала по Лондону перед смертью Уорда? — Дочь молчала, глядя гневно ей прямо в глаза. — С тем смазливым мальчишкой, констеблем… Сколько колких намеков мне пришлось вытерпеть, сколько стрел отразить — и все почему? Потому что моя плоть и кровь…
— Кто, мама? Договаривайте, прошу.
Ей до дрожи хотелось признаться в любви к «голодранцу-мальчишке» — за эту любовь, что бы мать ни сказала, ей не было стыдно! — но в сложившихся обстоятельствах лучше было все-таки промолчать. Не провоцировать снобов-родителей еще больше!
— Хватит! — прервал перепалку лорд Риверстоун. — Раскудахтались, словно куры. Мне стыдно за вас! — И тоном, не терпящим возражений: — Сегодня вечером ужин у Стаффордов, нас пригласили. Лорд Феррерс тоже там будет… — строгий взгляд на Аманду. — И вас представят друг другу. Он знает о всех твоих… сложностях и все-таки хочет дать шанс. — «Он мне не нужен». — А посему, будь добра, явиться на ужин в лучшем из платьев. Я хочу, чтобы лорд был тобой очарован!
«Черта с два я очарую его!» — в сердцах мысленно выразилась Аманда, и эта мысль вкупе с ругательством неожиданно усмирила ее. В конце концов, она сделала, что хотела: рассказала родителям о своих планах, а если им хочется этим планам противиться — воля их. Аманда же все равно выйдет только за Джека, и так скоро, как только возможно. Ей, падшей женщине, как почти назвала ее мать, безразличен статус возлюбленного! Деньги — не показатель счастливого брака. Достаточно вспомнить де Моранвиллей…
— Я буду на ужине, — покладисто пообещала она. — Надеюсь, лорду Феррерсу понравится мое платье. — От последнего так и разило сарказмом, но Риверстоуны предпочли пропустить его мимо ушей.
— У мадам Лезерье на Бонд-стрит поступление новых тканей, — произнесла мать. — Можем наведаться к ней после завтрака и заказать тебе новые платья. Твои нынешние, — укоризненный взгляд на наряд дочери, — еще летом вышли из моды.
Противиться предложению матери Аманда не стала: все равно стоило озаботиться гардеробом — и, пока модистка-француженка снимала с Аманды новые мерки (де, мадам сделалась женственней в определенных местах), мать, закатывая глаза, как бы между прочим сказала, что итальянец… тот самый, да… тоже на ужине будет. Как-никак знакомство этого не избежать, а значит…
Она еще много чего говорила, но Аманда не слышала: этим вечером она встретится с Джеком в гостиной у Стаффордов. Мало того, что Стаффорды — это родители Грейс де Моранвилль, а значит, и сам де Моранвилль может быть на приеме, так еще это будет первый выход Джино Фальконе в светское общество Лондона. Девушка представляла, как разволнуется Джек, когда узнает об этом… Ей бы его поддержать, успокоить, а приходится терпеть пытку иголками и… еще более колкими взглядами матери.
А еще этот Феррерс на ее голову…
Но ничего, она живо заставит его испугаться себя.
Ей, в конце концов, не впервой шокировать общество…