Джек никогда прежде не пробовал ананасов, даже в Италии у Фальконе, но все равно ароматно пахнущий фрукт, каким бы заманчивым ни был, не пробудил пропавшего аппетита. Казалось, его только что изваляли в грязи… Как ту же свинью, с которой так ярко сравнил его Феррерс, его, ведь Джек, будучи представителем той же группы людей, о которой так пренебрежительно говорил этот тип, ощущал с ними единство.
«От того, что свинью пустили бы во дворец, она не перестала бы оставаться… свиньей».
Если бы только все они знали, что одна из «свиней» сидит за столом рядом с ними… Что бы они тогда сделали? Как поступили?
Джек стиснул пальцы в кулак. Что-то злое и горькое заполнило его душу… И, разбегаясь по венам, отравило все тело. Вспомнился почему-то тот единственный апельсин, который Джек получил в свой день рождения семь лет назад: мать с сестрой купили его у уличного разносчика, чтобы сделать Джеку подарок. Он, счастливый до дрожи, не мог на него наглядеться, о том, чтобы сразу почистить и съесть, не могло и быть речи. Засыпая в тот день, он в темноте любовался на свой апельсин, лежащий на старой, побитой стремянке, заменявшей ему прикроватную тумбу, мечтал, как на завтрак… или обед поделит тот апельсин на троих: себе, матери и сестре, но получилось иначе. Вместо сочного цитруса он обнаружил, проснувшись, нечто черное и скукожившееся… Абсолютно неаппетитное, отвратительное. В тот день он к стыду своему разревелся, ощутив на собственной коже обманчивость всякой мечты… И теперь чувствовал нечто подобное.
После он слышал, что хитроумные продавцы, отварив мелкие апельсины, чтобы они разбухли в воде, продавали их перекупщикам-простофилям. Такой апельсин быстро портился…
Туфель Аманды снова коснулся его под столом. Жест был интимным и дерзким, но сейчас ничто в нем не дрогнуло. Он смотрел на Аманду, а видел внутренним взглядом лишь порченый апельсин, растекшийся отвратительной жижей…
Зря он, дурак, согласился на уговоры Фальконе. Тот преследовал свои цели, не думая, ясное дело, о Джеке, а ему теперь хочется одного: сбежать из этого дома и вообще от Фальконе. Никого ни этот богатый костюм, ни манеры, ни речь не обманут — он как был, так и остался мальчишкой из Уайтчепела. И не больше.
— С тобой все в порядке, мой мальчик? — заботливо осведомился Фальконе, когда после ужина женщины оставили мужчин в столовой одних.
— А как вы полагаете: в порядке ли я? — грубее, чем сам от себя ожидал, откликнулся Джек.
А старик глядел так участливо, понимающе, словно ему действительно было до него дело. Но Джек в это больше не верил…
— Джино, я… — начал было Фальконе, но Джек оборвал его:
— Я — не Джино, меня зовут Джек. И я никакой вам не внук, так, «животное» с улицы, которое вы подобрали. — И тут же: — Я знаю о ваших резонах в деле де Моранвиллей: вы желаете выставиться героем перед миледи Стаффорд, бабушкой мертвого мальчика. И отчего-то решили, что я… и прочие поможем вам в этом. Что ж, надеюсь, у вас все получится…
Он развернулся, чтобы уйти — этот фарс перестал казаться забавным — и старик, чье лицо застыло при этих словах, попытался удержать его за руку — не получилось. Но и уйти Джек не сумел: в дверях появился дворецкий и направился к хозяину дома. Стаффорд, тихий, молчаливый мужчина, совсем не похожий на свою шумную и энергичную супругу, как раз попыхивал толстой сигарой, слуга наклонился к нему и зашептал что-то на ухо. У хозяина дома вытянулось лицо…
— Господа, появилось небольшое неотложное дело, — произнес он с натянутой улыбкой, — я покину вас на какое-то время. Наслаждайтесь сигарами и бурбоном! Я скоро вернусь.
И он поспешил за дворецким, Джек с Фальконе, наблюдавшие эту сцену, направились следом.
— Я инспектор столичной полиции, сэр, меня зовут Ридли, — расслышали они в холле хорошо знакомый им голос. А вскоре и сами увидели Ридли со шляпой в руках. — Мне жаль, что приходится сообщать вам прискорбную новость, но, как самые близкие родственники вы обязаны знать…
— Что здесь происходит? — прервал его речь женский голос, похоже, хозяйки дома. Она выплыла из гостиной и замерла подле мужа. — Вы из полиции?
— Инспектор Ридли, мэм, — представился Ридли. — Я как раз говорил вашему мужу, что, как самые близкие родственники, вы обязаны знать: час назад в собственном доме был обнаружен убитым ваш зять, граф Мишель де Моранвилль.
Эти слова как-то разом отключили все звуки, даже большие часы, никогда будто не замолкавшие, замерли вдруг. Сделалось тихо и глухо, как, наверное, может быть в склепе посреди ночи…
— Но… к-как? — первой опомнилась женщина. — Мы звали его на сегодняшний ужин, он обещался прийти. Н-но…
— … Никогда уже не придет, — сказал Ридли. — Мне жаль. Пуля тридцать восьмого калибра снесла ему полголовы.
Леди Стаффорд сдавленно ахнула и прикрыла руками лицо. Её муж, сделавшись белым, как собственная рубашка, подхватил ее под руку, но, казалось, не сколько желал поддержать взволнованную супругу, сколько сам боялся упасть.
— Как это вышло? — осведомился Фальконе, выступив ближе из тени. — Его застрелили?
Никто не погнал его прочь, сказав, что это его не касается, леди Стаффорд, наоборот, отняла от лица свои руки и с благодарностью на него посмотрела.
Ридли покачал головой.
— Боюсь, все выглядит так, словно он сам покончил с собой, — ответил он на вопрос.
— Сам? — ахнула леди Стаффорд. — Но почему? Боже мой. Мишель не мог этого сделать… Он… он бы не стал… Он… казалось, начинал оправляться…
— И все-таки по всем признакам это самоубийство, мэм.
— Не могу в это поверить… — Она дернулась, и рука мужа, соскользнув с её локтя, упала вдоль его тела да так и осталась безвольно висеть. — Такой скандал… снова, — посетовала она. — И поглядела в раздражении на супруга: — Ну, чего вы молчите? Скажите хоть что-то.
— Что я должен сказать? Я шокирован так же, как вы. Не верится, что де Моранвилль пошел на такое… Должно быть… что-то сподвигло его…
Супруга скривилась.
— Что именно? Он держался три года, а теперь вдруг… не выдержал? Он оставил записку или что-то подобное? — обратилась миледи к инспектору. — Я слышала… самоубийцы… всегда делают так…
— Записки не было.
— Ну а слуги, что сказали они?
— В этот день, полагаю, что неспроста, де Моранвилль распустил слуг по домам.
В очередной раз пораженная, женщина молча открыла и снова захлопнула рот.
— Кто вызвал полицию? — снова осведомился Фальконе.
— Соседская горничная, — откликнулся Ридли. — Слуги слышали выстрел в районе шести часов вечера, сказали об этом хозяйке, но соседи не сочли правильным вмешиваться: мало ли что вызвало выстрел. Возможно, сосед чистил оружие или стрелял по бутылкам…
— За ним такое водилось?
— Скорее нет, чем да, но вам, иностранцу, наверное, не понять: англичанин предпочитает не нарушать чужих личных границ ни при каких обстоятельствах. Вот и соседка так поступила… Но девчушка дружила с горничной де Моранвиллей и решила наведаться к ней, чтобы выяснить, что случилось. Нашла задний вход отпертым, а хозяина дома… застреленным.
— Это ужасно. — Рядом с миледи стояла Аманда, и эти слова принадлежали именно ей. — Почему граф сделал такое?
Ридли посмотрел на нее.
— Сложно сказать, но мы постараемся выяснить это. В любом случае тело отправлено в морг для осмотра… Надеюсь, возражений по этому поводу не возникнет? — Теперь он смотрел на хозяйку. — Доктор Максвелл сможет точнее сказать, было ли это самоубийством, или же…
— Вы сомневаетесь в этом? — перебила его леди Стаффорд.
— Я привык сомневаться во всем, такая уж у меня профессия, мэм, — ответил инспектор. Она молча кивнула, дернув своим подбородком, а Ридли продолжил: — Я хотел бы задать вам некоторые вопросы, касательно вашего зятя. Удобно ли вам ответить на них прямо сейчас?
— Сейчас у нас гости, — в растерянности произнесла женщина, — но д-да, да, наверное… — И поглядела сначала на мужу, потом на Фальконе.
Последний поспешно сказал:
— Надеюсь, вы извините нас, если мы с внуком уже сейчас покинем ваш дом, — обратился он к ней. — Дело в том, что мой внук нехорошо себя чувствует… Он еще не привык, — добавил он совсем тихо, взяв леди Стаффорд за руки. — Но я вернусь завтра, чтобы узнать, как закончился этот вечер… и вообще…
Она кивнула.
— В этом доме вам всегда рады, — прозвучал тихий голос.
Джек, всем сердцем желая остаться, но не с Фальконе в столовой, а с инспектором при допросе, вынужден был попрощаться с хозяевами и выйти за дверь в самом подавленном состоянии духа.
А в экипаже, едва они сели, Фальконе первым сказал:
— Я понимаю, ты сердит на меня за умалчивание, мой друг, но, поверь, в этом не было коварного умысла: я всего лишь не нашел в себе сил признаться в сердечной наклонности к… старому другу, миледи Стаффорд. И да, я хотел ей помочь, признаю… Все эти годы со смерти ребенка она каждый месяц справляется у полиции о состоянии дела де Моранвиллей, но подвижек не было ни одной, и я…
— … Решили выставиться героем.
— Может, и так, но разве это не всем нам на пользу? И тебе, и Аманде, и тем более мисс Харпер…
Джек не хотел разочаровываться в Фальконе и в любом другом случае с радостью с этим бы согласился: мол, да, это всем нам только на пользу, но… сегодня он был отравлен токсичной средой, в которой обедал, и потому произнес совершенно другое.
— Я не хочу больше в этом участвовать, — сказал, кивком головы указав в направлении того места, из которого они уезжали. — В этот вечер я как никогда осознал, что никогда под него не подстроюсь, да и не хочу этого.
— Ты обижен и оскорблен, я понимаю, — поспешно возразил собеседник, — но стоит ли, Джек, рубить так вот с плеча? Эти люди — невыносимые снобы, но не все… Вспомни Аманду и… леди Стаффорд. Она согласилась помочь ввести тебя в общество, хотя и знала, что ты…
— Презираемый кокни?
— Сын Аллегры и циркача.
— Вы ей не сказали?
— А был должен?
— Я решил, у вас нет секретов между собой.
Гаспаро Фальконе похлопал его по коленке.
— Ты ошибаешься, Джек, у человека всегда есть секреты… и чаще всего от себя самого.
Джек посмотрел на него, желая узнать, что собеседник подразумевает под этим, но увидел лишь грустный, полный расположения взгляд и отвернулся к окну.
— И все-таки я не могу продолжать этот фарс, — сказал он. — Мне очень жаль.
— А как же дело де Моранвиллей? Мы условились, что, вращаясь в светских кругах, ты сумеешь что-нибудь разузнать.
— Мы надеялись познакомиться с Мишелем де Моранвиллем, сеньор, но он теперь мертв, а значит, нужда в притворстве отпала.
— А вдруг кто-то еще знает что-то! — Собеседник даже подпрыгнул на месте. — Ты не смеешь сдаваться после первой же неудачи.
Джек невесело усмехнулся, глядя, как за окном двигающейся кареты клубится плотный туман.
— Простите, граф, но подставной внук из меня еще хуже, чем полицейский, — произнес он с горьким смешком. — Да и вряд ли меня еще кто-нибудь пригласит! Нам стоит быть реалистами, сэр: как леопарду не свести своих пятен, так нищему кокни не ужиться в светских гостиных. И мне, действительно, жаль! Это было изначально провальной идеей.
Экипаж как раз замедлился и остановился, и Джек, не дожидаясь, пока слуга распахнет дверцу и утвердит лестницу, сам выскочил из кареты, скрываясь в дверях несвоего, увы, дома.