Он едва ли мог вспомнить, когда был счастлив по-настоящему.
В детстве? В отрочестве? Или когда, выйдя из-под опеки родителей, наконец-то женился и сделался самостоятельным? Ричард Стаффорд вынес из детства воспоминания о строгих нянюшке и гувернантке, постоянно шпынявших тихого мальчика, из отрочества — насмешки сверстников над его спортивными неудачами, а его брак с самого начала был обречен на провал: Ричард, с опаской относившийся к женщинам, потерялся на фоне яркой супруги и отдалился от нее так далеко, как только сумел, полагая, что так будет лучше всего. Для кого именно лучше, он тоже толком не знал, просто, поддавшись своим ощущениям, не мог поступать по-другому…
Обиженная супруга решила, что ненавистна ему, а исполнять супружеский долг с обиженной женщиной то еще удовольствие. Никакого, если по сути. Еще удивительно, что у них вообще появился ребенок… Девочка. Первая женщина в жизни Ричарда Стаффорда, коей он не боялся, а, прикипев к ней всем сердцем с первого взгляда, полюбил так, как никогда и никого до нее…
Наверное, вот оно, его первое счастливое воспоминание.
Грейс.
Но даже в этом счастливом воспоминании он ощущал себя все же ущербным: «Перестань баловать нашу дочь, — постоянно негодовала супруга, — это, в конце концов, неприлично, так носиться с ребенком. Для этого существуют няньки и гувернантки!» А он не умел себя обуздать и, вместо поездки в клуб или на светский прием, приходил в детскую и часами засиживался с ребенком…
Грейс принимала отца таким, какой есть.
И любила его.
Одиночество отступало в объятиях «белокурого ангела» с голубыми глазами.
И когда этот ангел с годами подарил ему внука, маленького Анри, погасшее было сердце опять ощутило восторг. Опять кувыркнулось в груди. Застучало сильнее. Казалось, догорающая звезда вспыхнула новым, живительным светом!
Боже мой, как же Ричард любил этого мальчика… Этого тихого, кроткого человечка, так похожего на него в ранние годы. Он мечтал оградить его от всего: от грубых, властолюбивых нянь и гувернанток, от жестоких друзей, от холодной, не понимающей его сердца супруги.
От всего мира, если пришлось бы, но…
Не уберег даже от собственного отца.
Только подумать, он жалел этого человека! Приходил в его дом и выказывал соболезнования. Поддерживал, как умел, сам страдая в душе и распадаясь на части от дикой, необузданной боли, которой, не понимая, не замечая, никто не мог сострадать.
Свою боль он нес один на один.
И внешне, быть может, казался холодным как лед.
Но в душе догорало последнее, что оставалось живого…
И он пестовал пепел не ради себя — ради Грейс, мечтал увидеть ее опять прежней. Обнять СВОЮ девочку, а не ту оболочку, которой она покрыла себя во избежание горя…
Он едва ли поверил, когда в очередной раз явившись в больницу, ощутил теплые руки, обвившие его шею: «Папочка, дорогой, я вспомнила всё. И просто обязана видеть Мишеля!»
— Мне сообщить ему о тебе? Он заберет тебя из больницы.
— Нет, нельзя ему говорить: он меня не отпустит.
— Почему?
Взгляд, которым его милая Грейс на него посмотрела, снарядом взорвался в душе Ричарда Стаффорда. Даже в глазах потемнело после нескольких вспышек.
— Я расскажу тебе, только не делай скоропалительных выводов — я ни в чем пока не уверена. Хорошо?
Он обещал быть спокойным… и был. Целых тридцать восемь часов и шестнадцать минут. А потом, прихватив револьвер и снотворный свой порошок, он отправился на свидание с тем, кто убил его внука.
После того, что поведала ему Грейс, он как-то сразу уверился: де Моранвилль виноват. Пусть дочь и пыталась себя обмануть, придумывая ему оправдания, Стаффорд, разворошив пепел внутри, преисполнился дикой решимости отомстить за любимого внука.
И одного его жалкого вида, когда он, распластавшись по полу, выл белугой, ему было мало.
Грейс неправа: такое невозможно простить.
И оставить.
Он ведь пьян и едва ли что-нибудь вспомнит на утро…
Так и продолжит жить дальше, а мальчик, задушенный им, давно рассыпался в прах.
Стаффорд вернулся, точно уверившись, что Грейс с Кэмпбеллом покинули это место. Опять прошел через сад, скользнул в неплотно прикрытую дверь (он нарочно ее не захлопнул, когда уходил) и вошел в библиотеку…
В руке он держал револьвер.
— Стаффорд, дружище, ты здесь зачем? — пьяно проблеял де Моранвилль. — Пришел пропустить со мною стаканчик? — Он схватил недопитый стакан с алкоголем, в который раньше, прийдя сюда с Грейс, Ричард Стаффорд подсыпал свой порошок, и осушил его одним длинным глотком.
— Ты убил моего внука, Мишель, — убийственно холодно произнес его гость. — И ты должен за это ответить.
— Что… ик… — пьяница кое-как сфокусировал на нем взгляд, — ответить… Я… ик… не совсем понимаю…
— Не понимаешь? В самом деле, убийца? — Стаффорд поднял револьвер и нацелил его мужчине в лицо. — Моя дочь, может быть, и способна простить тебя, что ж, она всегда была доброй девочкой, но не я. — Рука его задрожала, и говоривший сильнее сжал пальцы на рукояти. — Ты не смеешь жить, когда умер Анри. Как вообще можно жить с таким грузом на сердце? — вопросил он, теряя свое хладнокровие. Вскипели слезы в глазах. Он сморгнул. Раз-другой. — Как, Мишель? Я бы сам всадил в себя пулю, лишь бы унять эту боль… Или ты не страдаешь и это все лишь игра?
— Я… я… — с трудом ворочая языком попытался выдать де Моранвилль, но осмысленности в его глазах не было, как, впрочем, и сожаления. Или страха. В них, этих пустых, залитых алкоголем глазах, не было ничего, кроме зияющей пустоты. И она поглотила его, когда голова его, дернувшись, завалилась на спинку кресла, откинувшись так, что кадык, казалось, вот-вот прорвет тонкую кожу.
— Де Моранвилль? — позвал Стаффорд. — Отвечай мне, проклятый убийца!
Но тот, усыпленный, если и не алкоголем, то убойной дозой снотворного, громко всхрапнул.
Именно этого и желая, застать мужчину полностью беззащитным (Стаффорд знал, что в честном бою ему зятя не одолеть), теперь он все-таки пожалел, что тот отключился так рано: пусть бы ответил, что на самом деле у него на душе. Сожалеет ли он по-настоящему.
Приходит ли призрак Анри в его сны, как случается это с ним каждую ночь.
Каждую ночь, когда, не умея заснуть без снотворного порошка, он все же проваливается в кошмар, в котором снова и снова незримые руки душат его любимого мальчика, а он не может помочь…
Ричард Стаффорд зажмурил глаза, вспоминая, как наяву тот самый ужас, что испытывает во снах, те отчаяние и боль, муку сильнее любой, испытываемой доныне, — и пальцы его на рукояти оружия перестали дрожать.
— Проклятый убийца! — в сердцах выплюнул он и… нажал на курок.
Что-то теплое брызнуло в лицо Стаффорду, терпко пахнуло кровью и… ужасом. Он проморгался, возвращая себе ясность зрения, затуманенного кошмаром, и увидел вместо де Моранвилля… страшного монстра с развороченной головой.
В ужасе впившись зубами в свой же сжатый кулак, он с трудом сдержал рвущийся крик. Тот застопорил горло, щекоча нёбо… Вот-вот прорвется.
Дышать, только дышать!
И не кричать.
Стаффорд отбросил прочь револьвер и бросился прочь из комнаты. На бегу обтер платком капли с лица… Ярко-алые. Тошнотворно-колючие, будто иглы, впивавшиеся в лицо.
И поймал кэб, внутри которого и кричал снова и снова, но не вслух. Про себя. Так, что сердце едва не взорвалось… И едва не лопнули легкие.
Он не помнил, как добрался до дома, как тщательно вымылся и спалил в камине окровавленную одежду, даже, как вышел к гостям, помнил смутно…
Очнулся уже за столом, когда гости заспорили о политике, а какой-то новый парнишка — что-то в нем Стаффорда привлекло — заступался за бедняков. Глупый ребенок, все это просто ничтожно по сравнению с тем, что случилось сегодня!
Всё ЭТО — он обвел столовую в своем доме и сидящих гостей за столом одним быстрым взглядом — всё ЭТО не имеет значения. Никакого!
Все ЭТО ничто, когда ты убил человека, а вынужден притворяться нормальным…
Но он, Ричард Стаффорд, давно не нормальный.
С самого первого вдоха, когда родила его мать, он был не таким, как другие — увечным. Если не телом, то, конечно, душой — и вот результат.
Сам давно будучи мертвым, он убил человека…
И его окровавленный лик вряд ли когда-то отпустит его.
Как и призрак Анри в его снах…
В тот момент за столом Ричард Самуэль Стаффорд понял ясно, как никогда, что его душевную омертвелость нужно сравнять с омертвелостью тела.
В конце концов, железная пуля ненамного страшнее постоянного, гложущего до исступления одиночества…
Больше книг на сайте - Knigoed.net