Паренек из Уайтчепела - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 9

9. Убийство по-итальянски

— Как ты сегодня, есть что-нибудь интересное?

Инспектор Ридли вошел в кабинет, пахнув ароматом дождя и дымного смога, принесенного с улицы. Джек втянул оба запаха словно охотничий пёс, учуявший жертву… Он, выкормыш лондонских улиц, ощутил вдруг желание выскочить прямо под дождь и пробежаться до Кенсингтонского сада в одном сюртуке.

От чернил и бумаги его подташнивало который день кряду.

Да и в глазах порядком рябило…

— Читаю дело де Моранвиллей, сэр, — произнес он, указывая на папку.

— И как, — Ридли замер на полушаге, изображая, однако, скупой интерес, — есть какие-то мысли?

Этот вопрос Джек слышал в течение последних нескольких дней, стоило только инспектору воротиться домой, и он привычно принялся рассуждать.

— На первый взгляд все кажется очень понятным, сэр, — начал он, — старший сын французского предпринимателя де Моранвилля найден мертвым в собственном доме. Задушен, как покажет судебное вскрытие… Подозрение первым делом пало на гувернантку маленького Анри, мисс Розалин Харпер, у которой, как шептались в поместье, был роман с хозяином дома.

— Не подтвержденный ничьим конкретным свидетельством, — вставил Ридли.

— Да, сэр, именно так, но подумайте сами: мисс Харпер, после долгого запирательства, вскоре призналась, что в ту ночь не ночевала в поместье: уходила на свидание с женихом. Однако сам молодой человек, жених подозреваемой, — парень выдержал паузу, — показал, что на свидание она не явилась… Он прождал больше часа, и все напрасно. Когда об этом сказали мисс Харпер, она в слезах объяснила, что действительно не встречалась со своим женихом, но лишь потому, что злосчастные обстоятельства ей помешали, а именно: на Перрингоут-стрит у нее вырвали сумочку со всеми деньгами, погнавшись за вором, она вывернула лодыжку и, не имея возможности нанять кэб, ковыляя воротилась в дом Моранвиллей. Там, не заглянув в детскую, она прошла в свою комнату и промаялась до утра с больною ногой… И только уже на рассвете она зашла к мальчику, чтобы поднять его перед завтраком, а его в комнате не было…

— Мотив, Джек, — отрывисто кинул инспектор, — каков был мотив гувернантки? Зачем бы ей убивать подопечного?

Молодой человек задумался на секунду.

— В деле написано, сэр, что жена Моранвилля страдала нервным расстройством после рождения младшего сына. Что мисс Харпер, возможно…

— «Возможно», — презрительно повторил за ним Ридли, плюхнувшись в кресло. И взмахнул рукой: — Продолжай.

По странному поведению Ридли Джек неожиданно догадался, что эта история имеет для него особенное значение. Но почему? Дело вел некий инспектор Брандер, то есть Ридли не имел к нему отношения…

— … Что мисс Харпер, возможно, — продолжил он, тщательнее подбирая слова, — имея виды на хозяина дома, желала избавиться от соперницы…

Ридли вскинулся:

— Ерунда. Надуманная, нелепая глупость! Если мисс Харпер хотела избавиться от соперницы, то подсыпала б ей в пилюли гран цианида. Та принимала пилюли горстями! Но ребенок, Джек, зачем убивать маленького ребенка?

— Здесь написано, сэр… — начал он и замолк, не смея повторить написанное в бумагах.

— Ну, что там написано? — едко осведомился инспектор. — Якобы гувернантка желала свести смертью ребенка хозяйку с ума. Слышал ли ты когда-нибудь нечто подобное? — Вопрос был риторическим, и инспектор сам же продолжил: — Да ведь даже помещенная в клинику для душевнобольных, уж если бы миссис Моранвилль, действительно, лишилась рассудка от горя, она продолжала бы оставаться женой Моранвилля, а значит, занимать желанное гувернанткой положение его законной жены. Где в этом логика, Джек? И не смей говорить, как и прочие, что глубины женского разумения не подвластны нашему осмыслению. Это полная ерунда! И я заявляю об этом с полной ответственностью.

Ридли так распалился, как никогда прежде на памяти Джека, его привычно уравновешенный нрав казался прежде незыблемым, как Монумент в Лондонском Сити. И вот из-за какого-то старого дела, так и оставшегося нераскрытым…

— Я обратил внимание, сэр, что ребенок был одет в выходную одежду, — начал Джек, дав Ридли время посидеть в тишине и успокоиться. — Зачем бы мисс Харпер… если она, в самом деле, убила ребенка… одевать его и вести в сад посреди ночи…

Инспектор кивнул и много спокойнее произнес:

— И я обратил внимание на данное обстоятельство, Джек. Если уж хочешь избавиться от ребенка, сделать в детской это легче простого… — Он сглотнул, и кадык его дернулся. — Но Брандер посчитал, что она вывела мальчика в сад, чтобы скрыть звуки борьбы при удушении… Звуки борьбы, Джек! А ведь мальчику было едва ли шесть лет. Вряд ли он сумел даже пискнуть в руках убивавшего его человека… Анри был слабее мышонка.

Он так произнес это имя — Анри — как будто знал мальчика лично, как будто тот был не просто статистом в случившейся некогда драме, а его близким знакомым. Джек, крайне заинтригованный и смущенный, отвел в сторону взгляд, словно стал свидетелем частной сцены.

И произнес отчего-то:

— Мне очень жаль, сэр.

Эти слова, казалось, отрезвили инспектора: он вскинул голову и уголки его губ чуть изогнулись, наметив, как тень, обрис привычной насмешки.

— Через три дня мы уезжаем, — произнес он, так стремительно сменив тему, что Джек даже опешил. — Полагаю, нам хватит этого времени, чтобы собраться…

— Уезжаем, сэр? Но куда?

— В Италию, Джек. Ты, я так полагаю, никогда не видел Италии…

— Нет, сэр, не видел, но почему… мы едем туда?

Ридли рывком поднялся на ноги и, встав у камина, поглядел на огонь.

— У меня появилось одно неотложное дело, мой друг, и я посчитал, что тебе бы не помешало на время уехать из Лондона. Вместе со мной… — Он обернулся и вперился в Джека пристальным взглядом. — Миссис Уорд в трауре, Джек. Но ты ведь не думал, что смерть ее мужа что-то меняет для вас?

— Нет, сэр, — Джек опустил голову, — я знаю, где мое место.

— Рад это слышать, — ответствовал собеседник. — Ты умный парень, и как только главный констебль подпишет бумагу о твоем назначении, займешь место в нашем отделе. Для начала детективом-сержантом, а там все зависит лишь от тебя. Не подведи меня, Джек!

— Как можно, сэр. Я очень вам благодарен за помощь! Без вас мне бы в полицию путь был заказан… Из-за Харпера все констебли на меня волком глядят.

Ридли хлопнул его по плечу.

— Это пока, — сказал он, — но со временем все забудется. Ты главное… глупостей не наделай…

Джек сразу понял, что под «глупостями» подразумевалась Аманда, и покраснел.

— Сэр, прошу вас… не надо… — произнес он, не в силах добавить: «… Я ведь люблю ее. По-настоящему! Вам этого не понять». Говорить о чувствах было непросто, особенно с Ридли, который и вовсе, казалось, не верил в любовь.

Как объяснить, что только рядом с Амандой сердце его билось сильнее и чаще, а мир расцветал новыми красками. Такими яркими, что слепило глаза…

Ради нее он хотел и становился другим…

Ради Аманды он мог бы, казалось, покорить целый мир, но был вынужден сам покориться негласным законам светского общества и позволить вдове горевать в одиночестве.

— Джек, я вовсе не бессердечный чурбан, и знаю, какой бывает любовь, — признался вдруг Ридли. — Тебе, наверное, сложно поверить, но я тоже когда-то любил… Да, любил и чувствовал то же, что ты, но… настоящее чувство так редко бывает счастливым, что легче и вовсе не знать его никогда. Оно, как ни странно, нас разрушает… — И с напором: — Забудь об Аманде Уорд. У тебя вся жизнь впереди — и её в ней не будет! Как бы сильно ты ни мечтал о другом… — Потом снова поглядел на огонь, помешивая угли в камине. И заключил: — Собирайся в дорогу. Перемена мест пойдет нам обоим на пользу!

После этого направился к двери и поспешно вышел из комнаты, оставив Джека наедине с его мыслями, чувствами и папками с нераскрытыми делами, которые он, по настоянию Ридли, разбирал все последние дни.

Дверь заднего входа открылась, и Джек скользнул в дом.

«Точно преступник», — подумалось ему с горечью. К счастью, дорогие объятия подсластили пилюлю, и он, вдохнув аромат цветочных духов, отринул прочь грустные мысли.

— Как же я рада видеть тебя, — выдохнула Аманда, утыкаясь Джеку в сюртук и щекоча нос кончиками волос. — Как же соскучилась!

— Я тоже скучал, — сказал он чуть громче необходимого, просто голос подвел, и Аманда прикрыла его губы ладонью.

— Тссс, — прошептала она, — мама все еще в доме. Караулит меня, словно преступницу! Ей, верно, кажется, что, оставшись одна, я совершу какую-то глупость…

Джек улыбнулся, услышав эти слова: они так живо перекликались с опасениями инспектора Ридли, что, наверное, в них что-то было. Аманду караулила мать, его — Рили… Чего они опасались? Что влюбленные купят билет до Америки и сбегут?

Джек никогда бы себе этого не позволил: Аманда привыкла к достатку и сытой жизни, а он, несмотря на юные годы и некоторую наивность, не верил в любовь в шалаше. Тот, кто вырос на улицах Уайтчепела, знавал худшую сторону жизни, ее изнанку и суть, и не питал напрасных иллюзий.

— Как ты? — спросил ее Джек. — Выглядишь бледной.

— Я держусь. — Девушка нерадостно улыбнулась. — И стараюсь не думать… — И схватив Джека за руку: — Я должна тебе что-то сказать. Что-то важное… — прошептала она. И Джеку припомнилось, как в наркотическом сне она шептала однажды, что не решается ему в чем-то признаться. Он постоянно гадал, о чем умалчивала Аманда.

— Что же, я тебя слушаю. — Он сжал ее пальцы.

— Я уезжаю, Джек. На какое-то время, — поспешно заговорила она. — Возможно, во Францию или Италию. Сам маршрут от меня не зависит. И я бы лучше осталась — сам понимаешь, почему это так, — она скользнула по его щеке пальцами, — но матушка совершенно несносна в последнее время: она придирается даже к тому, как я дышу. Теперь, после смерти, Уорд стал почти идеалом, который утрачен по моей только вине, и она постоянно вменяет мне это. Твердит, это все мой собственный грех и едва ли не в монастырь отправляет… — Аманда дернула головой. — Я знаю, что виновата, что никогда не любила его, что… была слишком беспечна, но… Джек, я хочу жить… и не так, как сейчас. Я хочу быть счастливой… с тобой!

У Джека перехватило дыхание: не от радости слышать эти слова — от горького осознания невозможности исполнения этой мечты.

— Значит, Франция? — спросил он вместо всего, что поднялось в душе.

— Или Италия, — кивнула Аманда. — Я еду с Барретами. Меня Анна позвала. Я еще не ответила, что поеду — не хотелось бы стать третьей лишней в их свадебном путешествии — но они берут с собой Гарри и Мэри, хотят показать им Европу, а значит, и я, наверное, не помешаю. Тем более что я задыхаюсь здесь, в Лондоне… В этом доме. Я должна вырваться хоть на время!

Джек погладил руку любимой, словно маленького зверька, стиснутого в ладонях. «Зверек» этот дергался, проявлял беспокойство, но он усмирял его прикосновением пальцев.

— Все правильно, тебе нужно поехать, — согласился он с ней. — И я рад, что мисс Чендлер…

— Теперь уже миссис Баррет, — поправила его девушка.

— … Что миссис Баррет, — повторил он за ней, — позвала тебя.

Аманда кивнула.

— Анна — замечательный человек. Они даже свадьбу думали отложить из-за смерти Уорда, но я попросила их с Чарльзом не поступать так… Они слишком долго шли к этому, и не обязаны были из-за меня рушить планы.

— Я счастлив за них.

— Я тоже. — Где-то в доме раздались шаги, и Аманда насторожилась. — Маме не спится ночами: она бродит по дому, как призрак, — сказала она, увлекая собеседника ближе к стене, в самую темноту. — Чем ты занят сейчас? — поинтересовалась у Джека. — Инспектор похлопотал за тебя?

— Да, он просил за меня главного констебля. Вскоре приступлю к службе под его руководством, но… — Джек замолчал, не зная, стоит ли говорить.

— Но? — понудила его девушка.

— Но я уже не уверен, что хочу возвращаться в полицию, — сказал он. — Боюсь, я не шибко для нее подхожу.

Наконец он высказал вслух наболевшее, и дышать стало легче. Груз, давивший на грудь, как будто уменьшился…

— Но почему ты так говоришь? Ты мечтал о службе в полиции все последние годы. Джек? — Аманда с волнением и беспокойством заглянула в карие глаза парня. — К тому же, ты обладаешь чутьем и смекалкой. У тебя талант к сыску!

Джек невесело усмехнулся.

— Иногда этого мало, — произнес с горечью.

И ощутил, как любимые руки обхватили его, как горячим дыханием опалило чуть колкую скулу, и как тонкие пальцы, скользнув в волосы на затылке, заставили замереть от желания и мурашек, пробежавших по коже. Боже мой, он желал эту девушку всю без остатка, а вынужден был отступиться! Уж лучше бы никогда ее не встречал…

Но от мысли этой сделалось страшно, и он, поймав ее губы, поцеловал так, чтобы напомнить себе, чего именно он готов был лишиться. Вкус губ Аманды Уорд был самым сладким… и терпким на свете…

— Я… Джек… я не хочу, чтобы ты разочаровывался в мечте, — еще не успев отдышаться, дрожа всем телом, прошептала Аманда. — Если мы перестанем мечтать, что нам останется? — И схватив его за отвороты жилета: — Мечтай, Джек. Не переставай это делать! Обещаешь, что не перестанешь?

— Обещаю, — он улыбнулся. — Но, знаешь, не все мечты исполняются.

Аманда пристально, без улыбки на него посмотрела и твердым голосом произнесла:

— Наши исполнятся. Мы и так слишком дорого за них заплатили. Наши исполнятся! — повторила почти по слогам.

Джек подумал, что от этого странного разговора веет тоской и печалью, так не вяжущейся с мечтами.

Он произнес:

— Я ведь тоже уезжаю из Лондона, именно потому и хотел встретиться: сообщить тебе. Ридли собрался в Италию, зовет и меня, — пояснил он.

— В Италию? Но зачем?

— Я не знаю. Говорит, по каким-то делам… Он странный в последнее время: дерганый, нервный. Мне кажется, его взволновало письмо, полученное неделю назад. На нем был еще странный штемпель, но я не успел его рассмотреть. С тех пор Ридли сам не свой…

— Сплошные тайны, — улыбнулась Аманда. — Но я рада, что мы оба едем в Италию, пусть даже там и не встретимся, — сказала она. — Куда именно вы направляетесь?

Джек плечами пожал.

— Я не спросил. Инспектор ошарашил меня сообщением этим вечером и велел паковать чемодан. Вот я и пришел, пока мог…

— Ты ведь знаешь, я всегда тебе рада.

Влюбленные снова потянулись друг к другу и нежно поцеловались.

Миссис Вилсон, экономка инспектора Ридли, впустила Джека через заднюю дверь и шепнула:

— Ты там потише: хозяин не спит. Все ходит из угла в угол, как неприкаянный, комнату мерит шагами. Что за недобрая нашла на него… Не сказывал он тебе?

— Нет, мэм, ни слова не говорил.

— Все из-за письма иноземного, — вздохнула женщина. — Как получил его, так словно подменили хозяина.

Джек сразу заинтересовался.

— Не знаете, от кого оно было?

— Нет, что ты, не посмотрела я толком, да и штемпель был иноземный, не местный.

«Итальянский, — подумалось Джеку. — Вот почему инспектор собрался в дорогу». Но вслух, пожелав миссис Вилсон доброго сна, направился в свою комнату… Правда, у лестницы предусмотрительно снял ботинки, чтобы не греметь каблуками, и все-таки Ридли услышал его: открыл дверь и строго глянул сначала на парня, после — на зажатые в его пальцах ботинки.

— Я не спрашиваю, где ты был, — произнес он, сдвинув брови на переносице, — ты уже взрослый, но знай, что я не намерен потакать твоим глупостям.

— Знаю, сэр, — ответствовал Джек, опустив голову. — Но я должен был попрощаться.

Он не видел, но взгляд Ридли смягчился, сделался то ли грустным, то ли совершенно несчастным; это длилось не дольше секунды, но когда тот произнес:

— Иди спать, Джек, — лицо его снова было холодным и осуждающим.

Джек кивнул и, открыв дверь своей комнаты, волоча ноги, как каторжник в кандалах, прошаркал к себе.

— Доброй ночи, сэр.

— Доброй, Джек. — И совсем тихо: — Проклятые женщины.

На четвертый день рано утром Джек с инспектором, сев в поезд на вокзале «Чаринг-кросс», отбыли в Дувр: оттуда за час до полудня отходил паром до французского Кале, на котором у них были забронированы места. Всю дорогу до Дувра и даже часть пути по воде они дружно молчали, перекидываясь лишь краткими, ничего не значащими фразами общего толка. На серьезные разговоры ни один из них не был настроен, и молчание в целом выходило уютным, как водится между друзьями, но тоскливым — на то имелись у каждого свои собственные причины.

Джек как будто прощался с Амандой…

Ридли — со своей привычной невозмутимостью.

Джек заметит впоследствии, что чем дальше они удалялись от Англии, тем тревожнее становился инспектор, тем молчаливее, погруженней в себя. Словно краб-отшельник, на время выглянувший наружу, снова забивался в свою уютную раковину…

На воде, ко всему прочему, Джеку сделалось плохо.

Те два часа, что они пересекали Ла-Манш, прошли для него в постоянной борьбе с накрывающей дурнотой и мучительной головной болью, от которой, казалось, его мозг превращался в кисель и болтался скисшей сболтанной массой в черепной коробке, выдавливая глаза.

В тот момент он осознавал лишь одну четкую мысль: он скорее «сухопутная крыса», нежели, так называемый, «морской волк», и ненавидит морские просторы глубже и шире его родной Темзы.

Они уже подплывали к Кале, когда Ридли с улыбкой похлопал его по плечу:

— Да ты стал зеленым, приятель. Смотри, как бы французы тебя с лягушонком не перепутали! Я слышал, эти завзятые лягушатники обожают маленьких la grenouille под сметанно-чесночным соусом.

— Боже правый! — Это всё, что успел сказать Джек, когда его снова выполоскало за борт корабля. От одной мысли о жареных ножках бесхвостых земноводных у парня нутро связалось узлом и выдавило последние капли желчи, еще в нем оставшиеся…

Только ступив на твердую землю, Джек наконец-то почувствовал себя лучше, хотя от слабости ноги заплетались узлом, как у новорожденного жеребенка. Ему все казалось, земля поднимается и опадает, словно те же океанские волны, но хотя бы желудок перестал бунтовать. И боль в голове сделалась меньше…

Ощущая себя Магелланом, открывшим побережье Южной Америки, Джек глазел по сторонам с детским восторгом и удивлением. Вроде бы люди те же самые, что и в Англии, не о двух головах, а все-таки совершенно другие… Лопочут на своем тарабарском, да с такой бешеной скоростью, что самому быстрому поезду не угнаться. Жестикулируют. И толкаются.

Джек совсем потерялся в потоке спешащих людей, похожих на приливную волну, захлестнувшую набережную Кале: с чемоданами, налегке, одни, торопливо взмахивая руками, подзывали сновавшие кэбы и уносились в неизвестном ему направлении, другие потоком вливались в открытые двери прибрежных кафе и ресторанов.

Жизнь бурлила потоком, не замирая ни на секунду…

— Наш поезд до Цюриха отходит через два с половиной часа, — сказал Ридли, сверившись по карманным часам. — Желаешь перекусить? — осведомился с толикой жалости, замаскированной под насмешку.

Джек замотал головой.

— От одной мысли о пище у меня скручивается желудок, — произнёс он. — Мне кажется, я больше ни крошки в рот не возьму!

— А это мы ещё посмотрим, — хмыкнул Ридли и, отправив носильщика с чемоданами на вокзал «Кале-Вилль», подхватил Джека под руку и повел его на прогулку по городу.

День выдался солнечным, но не теплым. С Ла-Манша тянуло промозглой сыростью, солью и, как ни странно, отголосками старых дел, читанных Джеком в последнее время.

Раскланявшись с розовощекой француженкой, тщетно пытавшейся усмирить двух малышей в морских курточках, Джеку припомнился шестилетний Анри де Моранвилль, убийство которого так и не было официально раскрыто. Он представил, как тот точно так же скачет вприпрыжку, улыбается, тянет за руку свою гувернантку…

Кем нужно быть, чтобы убить маленького ребенка?

Нет, Джек, конечно, много раз слышал, как те, кого во Франции именуют «putain», избавляются от младенцев, бросая их в Темзу или удавливая подушкой, но этих женщин, пусть даже такое нельзя оправдать, воспитали нужда, аморальность и безысходность. Но что двигало той, что убила чужого ребенка без каких-либо серьезных причин? Или эти причины так и остались им неизвестны…

— О чем задумался, Джек? — спросил Ридли, отвлекая его от созерцания моря и собственных мыслей.

Джек подумал солгать, увести разговор на другое, но правда выпорхнула сама:

— Об убийстве маленького Анри, сэр. Гадаю, кем нужно быть, чтобы лишить его жизни… Еще и столь варварским способом.

Черты лица Ридли мгновенно отяжелели, и он весь словно ссутулился.

— Я тоже много думал об этом, — признался он, — очень много, Джек. И, полагаю, ты согласишься со мной: удавить ребенка подушкой было бы много легче, чем сделать это руками.

— Соглашусь, сэр.

— И все-таки гувернантка вывела его в сад… Так неужели мисс Харпер была каким-нибудь монстром?

— Не могу знать, сэр. Я не был знаком с ней…

— А вот мне привелось… — не глядя на собеседника, признался вдруг Ридли.

Джек искренне удивился.

— Вы знали мисс Харпер?!

Над их головами пронеслась огромная чайка, прокричала тревожно и грустно.

Губы Ридли изогнула улыбка, невеселая, злая, как порыв сильного ветра над морем.

— И очень близко. — Теперь он смотрел Джеку в глаза. — Наша свадьба должна была состояться через месяц после случившегося убийства у Моранвиллей.

Джек сглотнул, осмысливая услышанное, и поежился под препарирующим его взглядом инспектора. Не в тот самый момент, но позже Джек понял, почему собеседник так смотрел на него: с безжалостностью к собственным чувствам он считывал реакцию Джека, чтобы снова и снова убеждать себя самого в порочности бывшей возлюбленной. Его, Джека, ужас, презрение, осуждение — всё могло быть использовано против неё, но он неожиданно испытал только жалость… к мужчине напротив. Когда-то влюбленному, хоть в это с трудом верилось, и до сих пор не забывшего это…

— Сэр, я и не думал… не знал… Я…

— Перестань лепетать, Джек: ты не девица из кордебалета, — Ридли грубо одёрнул его, явно рассерженной этой жалостью. — Да, мисс Харпер была мне невестой, — жестко произнёс он. — И да, она собиралась оставить работу, чтобы подготовиться к свадьбе, на той самой неделе… Стоило ей послушать меня и уйти на день раньше… Но это в прошлом, — сам же себя оборвал он, — и никакие «кабы» да «если» ничего не изменят. Я и говорю тебе это только лишь потому, что ты всё равно узнаешь правду со временем, и лучше пусть от меня… — Ридли снова ожёг собеседника взглядом. — Мы едем, чтобы встретиться с Розалин Харпер, Джек. Для тебя это проблема? — заключил он совсем неожиданно.

— Сэр… я не смею судить поступки людей, о причинах которых знаю так мало…

— Брось, Джек, скажи прямо: ты осуждаешь меня?

— Нет, сэр, не осуждаю.

Ридли язвительно хмыкнул:

— Благородный босяк. Чего еще от тебя ожидать?

Джек понимал, что жалит инспектор не со зла — защищается, не желая показать уязвимость. Видать, эта Харпер глубоко занозила его сердце… Так и сидит отравленным жалом в душе. Припомнился подслушанный разговор Ридли с миссис Уиггинс в Хартберне: «Так ты все так же один… все так же тоскуешь?» Она тогда сказала о женщине, которую видели в Монреале, но инспектор не захотел о ней говорить.

Теперь Джек понимал почему…

— Прости, Джек, — прозвучало вдруг совсем иным тоном. — Несносный характер. Говорю не то, что хочу… — Большая ладонь легла ему на плечо и несильно сжала его.

— Я понимаю, сэр. — У Джека вдруг дрогнул голос. — Действительно, понимаю.

— Понимает он… — начал Ридли в привычной манере, но замолчал. И добавил опять тем, иным тоном: — Спасибо тебе. Я редко проявляю эмоции и хвалю, уж прости, такая дрянная натура, но должен сказать, что я рад нашей компании. Без тебя эта поездка была бы совсем нестерпимой! А так… — Он окинул спутника взглядом от макушки до пят в идеально начищенных туфлях. — Я горжусь тобой, Джек! Ты прошел длинный путь от того босяка, каким встретился мне в доме Мейбери, помнишь? — Джек кивнул. — До настоящего джентльмена, что гуляет со мной по набережной Кале. Не знай я, кто ты действительно есть, посчитал бы… воспитанным человеком… — Он улыбнулся.

— Я воспитанный, сэр, — ожидаемо возразил ему Джек. — Пусть и не от рождения, но ценой многих усилий.

— Я знаю, Джек.

— И это во многом ваша заслуга. — Он впервые говорил с Ридли на подобную тему, и к горлу поднялся комок. — Вы могли отшвырнуть меня, сэр, как приставший к ботинку обрывок бумаги, но вы проявили внимание и заботу, вы…

— Брось, Джек, мое участие было ничтожным: ты сам во многом сделал себя. И продолжай в том же духе! — Голос Ридли чуть приметно, но дрогнул на последних словах.

— И всё-таки я благодарен вам всей душой.

— Прекрати. — Ридли хлопнул его по плечу. — Что, право слово, за день взаимных расшаркиваний. Я не силен во всем этом… Не люблю, знаешь ли. — Они помолчали, молча шагая по мостовой, и Ридли добавил: — Розалин Харпер видели где-то в Локарно на озере Лаго-Маджоре. Туда мы и направляемся… Хочу встретиться с ней, поговорить. Прости, что втянул тебя в это…

— Я только рад, сэр. Никогда не видел Италии!

Джек, конечно, хотел бы сказать совершенно другое: «Я рад, сэр, что вы доверились мне. Ваше доверие много для меня значит, и я буду рад поддержать вас в этой поездке, в это нелегкое время…», но Ридли, кажется, понял без слов. Улыбнулся, кивнув, и они продолжили путь в дружественном молчании.

Парижский вокзал Сен-Лазар оказался точно таким, как на картине Моне: наполненный шипением пара, стуком колес, гудками прибывающих поездов, суетой машинистов и пассажиров, он поражал одним своим видом. Даже Джек, дитя многолюдного Лондона, неожиданно спасовал перед этой какофонией звуков и живого потока людей…

Пока они с Ридли переходили с одного пути на другой, пересаживаясь на поезд до Цюриха, он глазел по сторонам, как ребенок, впервые севший на карусель и попробовавший яблоко в карамели. Все казалось новым, неизведанным и чудесным…

— Что, нравится? — спросил Ридли, с удовольствием наблюдавший за его детским восторгом.

— Очень. Я и не думал, что бывают такие места!

— Это ты еще не видел наш поезд, — ответствовал тот и потащил Джека дальше.

Их поезд из шести комфортабельных вагонов оказался не менее интересным: здесь были не только отделанные серым штофом уютные, маленькие купе, оборудованные кроватями, но и вагон-ресторан с хрустальными люстрами и кожаными диванами, и покрытыми белыми скатертями столы с серебряными приборами — всё как будто из сказки и не про него, Джека Огдена, паренька из Уайтчепела, спавшего прежде на старом матрасе, набитым соломой и свалявшейся шерстью.

Джек словно видел всю эту роскошь со стороны, не соприкасаясь с ней напрямую… Непричастный к этому празднику жизни. Особенно его поразили вежливые портье: «Не желает ли, месье, заказать кассуле с зеленым горошком или, быть может, Гратен Дофинуа из молоденького картофеля и свежих сливок от нашего метрдотеля?» И всё на французском, который парень не понимал, а потому нещадно краснел, и без того оглушенный этим «месье» и вежливым к себе отношением. К счастью, Ридли на ломаном французском перетягивал на себя их внимание и, ткнув пальцем в какие-то блюда в меню, отправлял стюардов восвояси…

Джек был счастлив, когда закончилась пытка обедом, и они вернулись в купе. Ридли сразу же погрузился в газету, захваченную из дома, а вскоре и задремал под мерный стук железных колес. Джеку же не сиделось на месте, он был через чур взбудоражен своим первым путешествием заграницу, а потому вышел из маленького купе, не мешая Ридли дремать, и, встав у окна в коридоре вагона, наблюдал за проплывающими за окнами непривычными видами Франции.

— Добрый день, месье! — прозвучало у него за спиной. — Вы англичанин, не так ли?

— Да. Мы из Лондона.

— Так я и думал.

Перед ним стоял невысокий мужчина с опрятными бакенбардами и живыми, доброжелательными глазами, оттягивавшими на себя всё внимание. Одетый в бордовый жилет с восточным рисунком и черные консервативные брюки, он показался Джеку чудаковатым весельчаком, любившим эпатировать публику.

Впрочем, первое впечатление, как выяснилось, оказалось обманчивым. Запалив свою трубку, незнакомец выпустил в окно кольцо дыма, спросил:

— Так этот мужчина в купе — ваш отец?

Джек смутился, не зная, как объясниться точнее, но в конце концов незнакомцу он мог сказать правду.

— В какой-то мере, именно что отец, хотя мы не связаны кровными узами, — произнёс он.

— А, понимаю, — выпустил тот новое облачко дыма, — он ваш, как говорят французы, protecteur, а вы его proteger. — И заметив непонимание на лице собеседника, улыбнулся: — Не берите в голову, молодой человек: французский — ужасный язык, никогда его не учите. Так куда вы держите путь? — осведомился, сменив тему беседы.

— В Италию, на озеро Лаго-Маджоре.

— О, Лаго-Маджоре! — воскликнул его собеседник, закатывая глаза от восторга. — Я обожаю эти места. Красивейшие в мире, поверьте мне, молодой человек!

Джек подумал, что незнакомец, должно быть, отчасти итальянец, хотя утверждать точно он бы не стал.

Тот, словно прочитав его мысли, продолжил:

— Сам я наполовину француз, наполовину итальянских кровей, но вырос в Англии, да. Жизнь меня поносила по миру, но только Италия стала мне родиной. — И хмыкнув в усы: — Я люблю, знаете ли, месье, темпераментных женщин, а нет никого темпераментней разъяренной итальянской «тигрицы», мечтающей откусить тебе голову. — Джек подумал, что удовольствие это сомнительное, что, должно быть, и отразилось у него на лице. И собеседник, ткнув в его сторону трубкой, добавил совершенно серьезно: — Да-да, молодой человек, пока вы в отпуске на Terre promise (земля обетованная), не упустите свой шанс испытать все прелести итальянских ma belle (красоток). Кстати, — он протянул Джеку руку, — Томазо Джонсон. Приятно познакомиться!

— Джек Огден, сэр. Рад знакомству! — Они пожали друг другу руки.

Мужчина продолжил, пахнув в окно своей трубкой:

— Не удивляйтесь моему имени, молодой человек: мои родители-космополиты пошли даже дальше, — говоривший понизил голос, — и вторым именем у меня… Антуан. — Он закатил глаза. — Подумайте только, Томазо Антуан Джонсон. Это было б ужасно, не будь настолько смешно! — Он, действительно, улыбнулся, заставив и Джека ответить тем же. И сразу спросил: — Ваш… э, спутник связан с полицией, прав я?

Джек удивился:

— Как вы догадались об этом?

— Профессиональное, месье Огден, профессиональное, — он указал на свой глаз. — Томазо Джонсон всегда распознает коллегу!

И Джек удивился сильнее:

— Вы полицейский?!

— Э, нет, что вы, молодой человек, Томазо Джонсон ростом не вышел, да и слишком вертляв, непоседлив и самобытен, чтобы подстраиваться под правила толстозадых инспекторов с завышенным самомнением. Нет, месье Огден, я люблю устанавливать свои правила… — Он многозначительно подмигнул. — Я частный сыщик. Работаю на себя. И я сам себя как начальник вполне даже нравлюсь!

Частный сыщик…

Джек впервые повстречал настоящего частного сыщика, которые, как он слышал, появились недавно в Америке. Он считал их кем-то вроде мифических единорогов или тех самых йети, о которых многие говорят, но ни разу не встречали в реальности — и вот один из них перед ним…

— Частный сыщик, — повторил он, всё еще пораженный открытием. — Не думал, что в Европе уже появились такие.

— Нас мало и тем мы ценнее! — подмигнул собеседник.

— То есть люди к вам обращаются? Просят помочь? В обход полиции?

— Пфф, — выдохнул месье Джонстон, — полиция только делает вид, что что-то там раскрывает. Связанные системой, финансами и сословными предрассудками, они мало что могут, поверьте мне, молодой человек. А вот детектив, действующий под эгидой своего нанимателя, не стесненный финансами и другими средствами в достижении поставленной цели, способен горы свернуть. Это я вам говорю на основании своего личного опыта! Поверьте мне, месье Огден. — Он пыхнул в окно своей трубкой, глядя на Джека как джинн из клубов волшебного дыма.

Разговорчивый и дружелюбный, месье Джонсон еще долго занимал Джека интересной беседой, с радостью делясь историями из практики о том, как, к примеру, месье N. нанял его проследить за мадам N. И чем всё это закончилось.

Ужинали они тоже втроем: Джек, Ридли и говорливый месье Джонстон. Было заметно, что консервативному инспектору лондонской полиции весельчак-сыщик пришелся не совсем по душе, но он терпел его ради Джека, глядевшего на собеседника восторженными глазами. В конце концов, они попрощались, направляясь каждый к себе, и Джонсон, вручивший Джеку визитку (на всякий случай!), скрылся в купе.

— Какой, однако, говорливый малый этот французик, — сказал Ридли, разбирая постель. — Готов спорить, сыщик из него самый посредственный. Разве может хоть что-то остаться в секрете, когда ты трещишь как сорока?

— А мне он понравился, — признался Джек немного смущенно. — Никогда не встречал таких необычных людей.

Инспектор вскинул кустистую бровь, но комментировать это не стал. Воздержался.

— Ложись спать, — сказал только. — Подниматься нам рано: в три будем в Цюрихе и оттуда на дилижансе отправимся к перевалу.

Джек лег, но еще долго не спал, прокручивая в голове события этого насыщенного на события дня. И когда проводник около трех разбудил их, предупредив о скором прибытии на швейцарский вокзал, он с трудом разодрал слипавшиеся глаза и вытащил себя из постели.

А уже к полудню нового дня они прибыли в Андерматт, маленькую альпийскую деревеньку, словно нарочно затерянную посреди бескрайних горных вершин и клубящейся мглы над самыми пиками. В ночи, пока они тряслись в дилижансе, величие окружавшей Джека природы еще не явило себя во всей своей полноте, но стоило взойти солнцу, как у него просто дух захватило: неописуемое слияние земли и неба на фоне уже не зеленых, но снежных или просто нагих, растрескавшихся утесов, поражало величием и дикой, необузданной красотой.

— Завтра будем в Италии, — сказал Ридли. — Осталось пересечь перевал. Но сегодня, пожалуй, дадим себе отдых и полюбуемся красотой этого места! Оно достойно того.

И Джек с радостью согласился, предвкушая прогулку, которую совершит, наслаждаясь красотой этого места. И уже подхватил свой саквояж, направляясь за Ридли к гостинице, когда женские голоса привлекли их внимание: им навстречу, беседуя и улыбаясь, из дверей той же гостиницы показались две женщины-англичанки с детьми.

Еще секунду назад щебечущие о чем-то своем и улыбающиеся, заметив новоприбывших, они замерли, вперив в них удивленные взгляды, и одна из них ахнула:

— Джек.

А другая добавила:

— Мистер Огден.

И всем четверым показалось, что где-то в горах пророкотала, скатываясь, лавина.

— Какая неожиданная встреча! — Мистер Баррет, появившийся вслед за женщинами, приветливо улыбался, глядя на старых знакомых. — Джек… Инспектор Ридли, если не ошибаюсь?

— Энтони Ридли к вашим услугам, сэр, — приподнял шляпу мужчина.

— Чарльз Баррет, счастливый супруг этой очаровательной леди, — представился Чарльз, указывая на Анну. — Анна Чендлер, с недавних пор Баррет… — Он был счастлив и горд, и это сквозила во всех его жестах, словах.

Анна протянула инспектору руку.

— Приятно познакомиться, сэр, — чуть смущенно сказала она.

— Поздравляю с недавним счастливым событием, — откликнулся Ридли.

Джек с Амандой стояли друг против друга, казалось, совсем не дыша. Едва слыша приветственные слова своих спутников, едва смея глядеть друг на друга… От тока крови в ушах оба разом оглохли. Ощущали лишь, как стучат в унисон оба сердца, а восторг, смешанный с горечью, растекается ядом по венам.

— Какими судьбами вы здесь, в Андерматте? — продолжал, между тем, ослепленный собственным счастьем Чарльз Баррет. — Никогда б не подумал, что встречу здесь Джека… Удивительная рулетка судьбы!

— Вы правы, весьма удивительная, — подтвердил Ридли, и в тоне произнесенных им слов Джек распознал нотку скепсиса и недоверия.

— Куда держите путь?

— В Локарно на Лаго-Маджоре.

— А мы для начала в Турин. Анна мечтает посетить королевский театр и Palazzo Reale, — вещал мистер Баррет, с любовью глядя на миссис Баррет. — Италия — ее давняя и заветнейшая мечта. И мы планируем побывать всюду, куда повлечет нас душа… Надеемся только, — он посмотрел на Аманду, — что не слишком замучаем миссис Уорд, столь мужественно согласившуюся сопровождать нас в этой маленькой авантюре.

— Вовсе нет. Я от души благодарна за ваше приглашение, Чарльз! — отозвалась Аманда, впервые заговорив. — Вы, можно сказать, спасли меня от рутины… — «… Скорби, уныния, пустых стен и надзора собственной матери», но этого она не добавила. — Здесь, в Альпах, чудесно! — заключила по возможности жизнерадостней.

И мистер Баррет сразу же подхватил:

— О да, мы прибыли сюда третьего дня и всё ещё остаёмся, не в силах отправиться дальше. Какой воздух! Какие чудесные виды. Такого в Лондоне не увидишь, не ощутишь. Как скоро вы собираетесь пересечь Сент-Готард? — осведомился он вдруг.

Ридли сдержанно улыбнулся.

— Полагаю, со следующей почтовой каретой. Сегодняшняя, насколько я знаю, ушла.

— Да, буквально около часа назад. Но вы пожалели бы, не насладись этим местом подольше! — уверил их Баррет. — Если желаете, можем отправиться на прогулку прямо сейчас: детям нравится подниматься на вершину Сент-Готардской дороги и смотреть с нее вниз. Мы как раз направлялись туда…

Джек с Амандой исподволь глянули друг на друга. Пройтись вместе было заманчиво, сладко, но Ридли, конечно же, вежливо отказался. Мол, они только-только с дороги, и нуждаются в отдыхе и бодрящей чашечке чая… А позже, конечно, они будут рады присоединиться к их милой компании.

Джек поплелся за Ридли с тяжелым сердцем: сначала при виде Аманды он испытал потрясение, шок, после — радость, восторг, и в итоге — горькое осознание того факта, как воспримет всё это Ридли.

— В этом не было сговора, — было первым, что он сказал, когда они снова остались одни. — Я даже не знал, куда мы с вами отправимся. Эта встреча вышло случайно!

Ридли молчал, поднимаясь по лестнице, и сжимал губы.

Сердился на Джека?

Сожалел, что позвал его в эту поездку?

Был слишком разочарован, чтобы ответить?

— Ты знаешь, я не имею ничего против мисс Блэкни, — наконец, сказал Ридли у дверей своей комнаты. — Мне она даже нравится. Только, Джек… — он посмотрел на него то ли с жалостью, то ли с тоской, — эта женщина разобьет тебе сердце. — И, не добавив ни слова, скрылся за дверью.

Больной и несчастный, Джек мерил шагами свой номер, лишь изредка отвлекаясь на красоту горных вершин в проеме окна своей комнаты: встреча с Амандой растревожила сердце и взбаламутила разум. Как никогда прежде он желал быть с этой девушкой и бежать от нее без оглядки одновременно; никак дикая необузданность Альп и пьянящий до головокружения чистый воздух ударили в голову, как молодое вино. Каждый их поцелуй, объятие и признание в своих чувствах, эстампом отпечатанные в мозгу, заставляли дрожать кончики пальцев и сбиваться дыхание.

Боже мой, он и не думал, что можно кого-то так сильно любить… и так мучиться из-за этого.

В окно долетели женские голоса.

— Аманда, постой! — По дороге к гостинице торопливо шли миссис Баррет с Амандой. — Постой, милая…

Аманда, какая-то неестественно белая, прижимала ко рту смятый платок, и подруга, подхватив ее под руку, торопливо шептала ей что-то. Что именно, Джек не расслышал, и с трудом усмирил неконтролируемый порыв броситься вниз и узнать, что случилось с любимой…

Больше в тот день он Аманду не видел. Ни во время их с Ридли прогулки по Андерматту, ни во время совместно ужина с Барретами: через Анну она передала, что её донимает мигрень и она предпочитает остаться в постели.

Услышав это, Джек сразу решил, что девушка прячется от него. Избегает их встречи… Но почему? Ему сделалось ещё хуже, он едва помнил, что ел и был ли в целом вкус у еды, которую он пережевывал. Горечь на языке, единственная приправа, которую он ощущал, затмевала всё остальное…

Аманда избегала его?

Он пойдет к ней и спросит об этом.

Приняв это решение, он с трудом перенес пытку ужином с Барретами и Ридли, последний и сам, подобно Аманде, мало с ним говорил. Будто наказывал за провинность, о которой молодой человек понятия не имел… Нет, тот, должно быть, не верил ему, считал, что они сговорились с Амандой встретиться на перевале, и сама мысль о том, что Ридли считает Джека лжецом, жгла огнём.

Как узнать, в какой комнате остановилась Аманда?

Спросить миссис Баррет?

Нельзя.

Узнать у хозяина или служанки? Но они говорили лишь по-немецки.

Впрочем, его метания усмирил белый конверт под дверью у коврика: кто-то подсунул его, пока они ужинали. Аманда? Джек вынул записку и с жадностью прочитал: «Дорогой Джек, очень хочу тебя видеть. Наедине. Приходи в полночь к конюшням гостиницы. Твоя А.»

В полночь?

Часы показали начало одиннадцатого. Как же он вытерпит это время?

В нём как будто метался рой растревоженных пчёл: жалил, жужжал, побуждал ошалело носиться по комнате, бросив книгу, ни строчки которой не сохранялось в памяти, и подбрасывал то одно, то другое мучительное воспоминание.

Аманда решила расстаться?

Она разлюбила его?

За полчаса до полуночи он выбрался из гостиницы — просто не мог больше ждать. Ночной воздух, холодный и свежий, в миг остудил его голову, успокоил дико стучащее сердце… Джек дошел до конюшен и принялся ждать.

Чёрная, тоненькая фигурка в плаще появилась чуть раньше полуночи. Неужели и ей не терпелось? Эта мысль обнадежила было, но потом явилась другая: или ей не терпелось покончить с ним поскорей…

— Джек? — голос Аманды дрогнул на выдохе.

— Аманда, я здесь. — Он подался вперёд, не решаясь обнять её, как хотел бы. Замер в нескольких ярдах, дожидаясь своего приговора…

— Джек. — Девушка сделала шаг и обвила его шею руками. Уткнулась носом в ложбинку у шеи и выдохнула.

… С ним в унисон.

— Ты дрожишь, — констатировал Джек, толком не зная, действительно ли дрожала она.

Он и сам был натянутой до предела струной и вибрировал от эмоций…

— Холодно, — прошептала Аманда, — холодно и невыносимо… знать, что ты рядом, но так далеко. Я измучилась, Джек… — Она на него посмотрела. — Я измучилась делать вид, что ты никто для меня. Перед Ридли и остальными… Хотя они знают, что это не так.

Джек снова выдохнул, и с облачком пара вышла заноза отчаяния, что засела в груди.

Аманда любит его, а значит, мир по-прежнему нерушим.

— Не думай об этом, — шепнул он, отведя от лица ее волосы, — просто не думай. Не сейчас, хорошо? — И обнял её, усмиряя дрожь хрупкого тела. — О чем ты хотела поговорить? И зачем позвала в это место? Здесь жутко. — Джек улыбнулся, желая подбодрить её.

Но Аманда вдруг странно на него посмотрела.

— Не я выбрала это место, — сказала она, — это ты написал мне записку и позвал встретиться здесь. Разве нет? — заключила едва слышным вопросом, заметив реакцию Джека.

— Я… тебе не писал, — мотнул он головой.

— И я… тебе не писала…

Осознание этого странного факта еще недостаточно уложилась в их головах, а одна из тех пчёл, что лишала парня покоя, вдруг как будто ужалила его в шею. Он схватился за место укуса — в голове поплыло…

— Аманда…

Её жесты зеркально отражали его: то же недоумение на лице, та же рука на ужаленной шее.

И темная тень у неё за спиной…

— Не пытайся сопротивляться, — прозвучал тихий голос у уха. — Препарат действует быстро: упадешь — расшибешься.

Его, действительно, повело. Он вытянул руку, пытаясь дотянуться до девушки, но в глазах потемнело, фигур в темном плаще стало две… Двоилось в глазах.

— Аман… да… — прошептал Джек чужим, глухим голосом. — По… мо… гите… — И начал заваливаться назад. Его подхватили… И в накрывавшей сознание темноте Джек отчетливо различил слова старого друга: «Прямо во время разговора с могильщиками меня что-то цапнуло в шею»*.

— Ты меня вспомнил? — прозвучал пугающий голос из прошлого.

И за секунду до окончательного беспамятства Джек действительно его вспомнил…

На грудь как будто давила плита и мешала дышать. В глазницах скребло от насыпанного под веки песка… Горло, потрескавшись, пересохло.

Джек уже чувствовал это однажды…

И очень надеялся позабыть.

— Наконец-то ты просыпаешься, Джек, — прошелестел голос из прошлого и что-то, должно быть быстрые пальчики, пробежались по жилетке его сюртука. — Наконец-то мы снова встретимся. О, как же долго я ждала этой встречи! Как ее предвкушала… Как долго мечтала отплатить тебе тем же… — глухой, насмешливо-страстный шепот окутал его, словно кокон, и потёк, обволакивая, по телу. — Ты ведь не думал, не так ли, что я прощу тебя и забуду? Я, скажу честно, — дыхание у лица, — вообще не умею прощать. Никогда не умела… Даже будучи маленькой. Мать твердила, в прощении сила, но она, эта глупая женщина, была слабой и верила в сказки. Я не верю в них, Джек: я верю в себя. В силу. И деньги. Именно деньги — основа всего, согласись? Они дают статус и власть. И я почти обрела этот статус, стала кем-то, помимо безродной дворняжки, но ты, глупый мальчик, нарушил все мои планы. Ты все испортил… И теперь ответишь за это!

Превозмогая слабость и тошноту, плескавшиеся внутри, Джек попытался двинуть руками, но ни одна даже не шевельнулась, зато дрогнули веки — и слабый свет ударил в глаза. Он заморгал, смаргивая мнимый песок, и различил силуэт женской головки, заслонявший свет от окна.

— Здравствуй, Джек, — прошептал тот же голос. — Узнаешь меня?

— Этель Эвардс, — прошептал он неподатливыми губами.

— Знала, что ты меня вспомнишь, — довольным тоном откликнулась девушка. — Я бы обиделась, будь по-другому. — И ее пальцы, лаская, скользнули, по коже щеки. Джек повел головой, отстраняясь, но слишком вяло, чтобы действительно избежать навязанной ласки… Она снова вколола ему то же снотворное, что и тогда, год назад, когда едва не убила его. Вот почему этот туман в голове, эти слабость, бессилие…

И вдруг вспышкой: Аманда. Где Аманда?

Он дёрнулся, отмечая вдруг обрётшие четкость детали: полутемный кузов кареты, хищную, как у акулы, улыбку Этель, хмурый взгляд мужчины напротив, а подле него — Аманду с кляпом во рту. Его в один миг опрокинуло в прошлое, в тот самый день, когда он впервые увидел её в доме Мейбери… Снова кляп, снова испуганный, но не утративший огня взгляд, снова во власти человеческого безумия.

— Что ты хочешь? — спросил он их похитительницу, глядя, однако, по-прежнему на Аманду. — Что ты хочешь? — повторил много громче.

От страха не за себя — за Аманду скрутило нутро. Голос дрогнул, выдавая эмоции… И красивое, словно ангельское лицо, озарилось мнимым ангельским светом. Столь же обманчивым, как и внешняя оболочка красавицы…

— Я хочу вернуть то, чего когда-то лишилась по твоей, Джек, вине, — сказала она. — Стать богатой, и ты мне поможешь.

— Причем здесь Аманда? Отпусти её.

— Ай-яй-яй, полагаешь меня полной дурой, Джек Огден? — Девушка ткнула в него кончиком пальца. — Кому, как не мне, известно о том, что ради своей ненаглядной Аманды ты горы свернёшь. А я так долго планировала, ждала, что теперь момента не упущу… — Глаза ее сделались злыми, улыбка схлопнулась в один миг. — Если хочешь, чтобы мисс Блэкни жила, исполняй, что я скажу. В противном случае… — Тонкий стилет блеснул в её пальцах. Мисс Эдвардс подалась к Аманде и приложила тонкое лезвие к ее шее… — В противном случае, — повторила она, — миссис Уорд упокоится подле супруга.

— Не трогай её, — Джек сглотнул вставший в горле комок. — Я сделаю всё, что ты хочешь. Объясни только, что…

Карету качнуло на кочке, стилет у горла Аманды ткнулся ей в кожу, мгновенно прорезая её. Алая капля вспухла и заскользила по бледной коже…

— Ох, как неловко! — наигранно повинилась мисс Эдвардс. — Всё эти дороги… — Она вынула кляп изо рта девушки и прижала его к её ране. — Простите, миссис Уорд, видите, как легко сделаться мёртвой! Всего лишь миг — и конец. Берегите себя! — проворковала она.

Аманда прошлась по ней хлестким взглядом и холодно осведомилась:

— Чего именно вы хотите от Джека?

Брови девушки вскинулись.

— Сколько страстной заботы! Кто бы подумал?! — И уже без улыбки: — Вскоре он всё узнает. А пока немного терпения… — Бег кареты замедлился, и Этель выглянула наружу. — Мы на месте, — констатировала она и поглядела на своего молчаливого спутника. — Размести наших гостей с максимальным комфортом, — велела ему.

Буквально через минуту карета остановилась, и мисс Эдвард первой выпорхнула наружу. Аманда с Джеком последовали за ней, конвоируемые мрачным детиной с устрашающим размахом плеч. За всё время пути он не сказал ни единого слова, только кивнул на приказ девушки позаботиться о «гостях» и… «заботился», тыча их в спины и выворачивая связанные за спинами руки.

А местность вокруг расстилалась волшебная, как на картинке: близкие пики заснеженных гор, уходящих под самые облака, хвойный лес, темный, густой, с шепотком лесного ручья где-то в низине, птичьими трелями и терпким аромат хвойных смол, от которых щипало в носу.

И посреди всего этого старый сруб, покосившийся и заброшенный, то ли бывшая почтовая станция, то ли дом лесника, в любом случае, — их нынешнее прибежище.

Аманда с Джеком шли рядом, плечом к плечу, в один миг посмотрели друг другу в глаза, и Аманда вдруг прошептала:

— Джек, не слушай её, умоляю. Эта девушка совершенно безумна! Что бы она для тебя ни придумала, это чистой воды самоубийство. И ты не должен идти на него ради меня…

Джек покачал головой.

— Не согласись я, она покалечит тебя. Полагаешь, я смогу с этим жить? — Мучительно-горький тон его голоса, мрачный взгляд и поджавшиеся враз губы — все это одновременно говорило лишь об одном: он никогда не пойдет на такое. Не станет спасаться ценой её жизни! И очень плохо, если она этого не понимает…

Если не знает, что Аманда Блэкни Уорд и есть вся его жизнь!

— Джек, — она подалась к нему, соприкоснувшись плечами, нырнула глазами в глаза, глубоко, до самого сердца, и прошептала, как будто на нём расписавшись: — Я люблю тебя. Так люблю, что…

Окончание фразы вышибло из её горла сильным ударом, швырнувшим Аманду на пол. Опрокинутый хлипкий стул, на который она налетела, больно врезавшись в тело, рассыпался на куски, и сама она тоже рассыпалась, судя по ощущениям… Опрокинувшись на живот со связанными руками, она приложилась о пол плечом, бедрами и проехалась по щербатым доскам щекой. Не успела и вскрикнуть, так быстро всё это случилось, — закричал только Джек.

Она слышала его голос, но как будто издалека… Оглушенная, с переломанными костями (именно так она себя ощущала), лежала мешком на полу и пыталась понять, жива ли ещё.

Ранка на прокусанном языке наполнила рот привкусом крови…

— Аманда! Аманда! — Джек звал её, извернувшись всё так же со связанными руками, а детина-молчун тянул его вверх, выворачивая те из суставов.

— Что случилось? — послышался металлический голос Этель. — Что ты сделал? — посмотрела она на подручного, словно знала, что всё дело именно в нём.

И он промычал низком тоном, словно ухнули своды угольной шахты:

— Эти оба шептались. Она, — взгляд на Аманду, — могла что-то ему передать…

— Идиот, у них связаны руки. К тому же мы их обыскали! Ты сам это сделал… Забыл?

«Идиот» поглядел из-под нависших бровей насупленным взглядом.

— Подними её, живо. И запри их уже, как положено! Руки не распускай, — добавила угрожающе. — Эти двое нужны мне живыми.

Детина подхватил Аманду на руки, и где-то внутри её тела зазвенело осколками стекол, словно разбился витраж или хрупкая ваза. Она застонала, сглатывая слюну, от которой ее замутило, и ощутила, что плачет: щеки заледенели от скользнувшего по ним воздуха.

— Пустите меня убедиться, что с ней все в порядке! — долетал до нее голос Джека словно издалека. — Умоляю, дайте удостовериться…

— С ней всё в порядке: чай, не хрустальная ваза, чтобы разбиться от падения на пол, — отвечала мисс Эдвардс. — Не истери, Джек. Ничто с ней не сделается! — Хлопнула дверь, щелкнул запор.

Её опустили на что-то относительно мягкое: на старый тюфяк. И детина, заклеймивший ее своим кулаком, молча вышел, заперев крепкую дверь…

Аманда осталась одна. Лежала, прислушиваясь к себе и боясь даже пошевелиться… Вдруг, если хотя бы вдохнёт посильнее, то крохотное, что с недавних пор зрело в ней, оборвётся? Вдруг бренчание тех самых осколков, что она уже ощущала в себе, это и есть оборвавшаяся крохотная мечта, о которой она так и не поведала Джеку?

Она двинулась, перекатившись на бок, подтянула к животу ноги, сожалея до боли в груди, что не может обхватиться руками, убаюкать то ценное, что не ценила по-настоящему. Не успела, пытаясь принять сам факт его появления…

И вдруг задохнулась от боли, пронзившей живот снизу-вверх, словно кто-то ударил ножом. Провернул его, выпуская всю кровь без остатка, и та потекла по ногам горячим, крохотным ручейком.

Их заперли в разных комнатах, но Джек слышал, как стенала Аманда. Как её словно выворачивало от боли, отдаваясь набатом в его собственном сердце… Резонируя каждой клеточкой тела на страдание любимого человека.

Он долбил в дверь и кричал, умоляя пустить его к ней, до хрипоты. Сбил в кровь кулаки, но не чувствовал боли… Оказалось, что делать это со связанными руками не так-то просто и всё-таки он сумел.

Наконец, стукнул запор — на пороге предстала мисс Эдвардс.

— Уймись, хватит, — сказала она, — ты нужен мне невредимым…

— Что с Амандой? — перебил он её. — Что вы сделали с ней?

Девушка усмехнулась, но как-то скупо, без лишних эмоций.

— Мы — ничего, а вот ты, наверное, да… — Джек не понял, о чём она говорит, и нахмурился. — Твой ребёночек? — уточнила мисс Эдвардс. — Выкидыш у неё. — И, должно быть, пытаясь утешить: — Сделаешь ей другого. Это несложно! Уверена, вам даже понравится…

— Выкидыш… — Джек ощутил кипяток, плеснувший по венам. Аманда беременна? И теперь теряет ребенка. Он знал, что от этого умирают, и подался вперёд: — Если с ней что-то случится, вам никогда не заставить меня участвовать в ваших планах, — процедил он сквозь зубы. — Кроме того, я убью тебя, Этель Эдвардс! — Он ожег её ненавидящим взглядом. Почти ощутил, как хватает девчонку и встряхивает как куклу, стирая усмешку с ангельского лица.

И что-то эдакое, безумное проглянуло, должно быть, из глубины его глаз, так как мисс Эдвардс попятилась, ткнув в его сторону пистолетом.

— Выходи, — велела она, — можешь с ней повидаться.

— Ей нужен доктор. Приведите его!

Через силу, словно давясь каждым словом, преступница отозвалась:

— Йенс его приведёт. Не волнуйся, папаша! — И отперла дверь в соседнюю комнату.

Джек вошел, в один миг задохнувшись от душного запаха крови, пропитавшего воздух. Он втянул его через ноздри, превозмогая накрывшую его панику: так пахнет смерть — и упал на колени перед Амандой. Хотелось коснуться её, отвести от лица прядь потных волосы, заключить в кольцо своих рук, уберегая от бед, но он не мог ни того, ни другого, ни третьего… Только лишь ощущать острый приступ вины за происходящее с ней.

— Аманда, любимая, это я, Джек, ты слышишь меня?

Девушка открыла глаза, лихорадочные, большие, и столько в них было боли, что Джек на мгновение захлебнулся им, начал тонуть… Бледные пальцы, коснувшись его лихорадочно полыхающих щёк, словно вытянули его на поверхность.

— Джек, как я рада тебе… — прошептали бледные губы и чуть приметно изогнулись в улыбке.

— Прости меня. — Он тоже шептал хриплым голосом. — Это я во всём виноват…

Аманда покачала головой.

— Не говори так, не надо. Если кому-то себя и винить, то это лишь мне, — сказала она. — Я давно хотела признаться, да не решалась. И дело даже не в этом ребенке… — её голос предательски дрогнул, — а в самом моём браке: я не должна была на него соглашаться. Помнишь, тот день, когда я сказала тебе, что выхожу за Уорда?

— Слово в слово. Я тогда впервые признался в любви!

— Да, ты сказал, что сильнее тебя никто никогда меня не полюбит.

— И я не солгал.

— Знаю. И сожалею, что поддалась уговорам на брак… — Аманда вцепилась в рукав Джекова сюртука, превозмогая новый спазм боли, скрутивший тело. — Лучше бы я убежала с тобой. Куда именно, не имеет значения, Джек, главное вместе. Жаль, я была такой глупой!

— Ты не глупая, перестань. Мы оба знаем, что я не пара тебе… Кто я и кто ты? Не кори себя понапрасну. Главное, будь…

Из глаз девушки выкатилась слеза.

— Я всегда была недостойна тебя, — прошептала она, — не ты меня, я тебя, Джек. И если меня даже не станет… нет, не говори ничего, — пресекла она его возражение, — просто знай: ты достоин самого лучшего. И ни в чём себя не кори! — Она снова погладила его по щеке. — Обещай мне.

— Аманда…

— Обещай, что не станешь?

— Аманда, я…

— Это расплата мне, понимаешь? За неправильные решения, за слабоволие, за нежелание принимать эту жизнь, зародившуюся во мне… Только теперь я ясно, как никогда, понимаю, сколько ошибок наделала и какой скверной была. Я хотела бы измениться рядом с тобой… Но не уверена, будет ли шанс…

— Этель послала за доктором, — заверил Джек с сердцем, застрявшим у горла. — Он поможет тебе. Всё наладится!

Девушка улыбнулась сквозь слезы и прошептала:

— Ты такой добрый, Джек. Всегда таким был…

Дверь за их спинами распахнулась, и тюремщица гаркнула:

— Выходи уже. Хватит здесь миловаться!

— Когда будет доктор? — спросил молодой человек. — Ты обещала помочь.

— Обещала, так сделаю. А теперь выходи: есть разговор.

Джек вскинулся:

— У тебя совсем сердца нет? Позволь побыть с ней: никуда я не денусь.

— Не денешься, — согласилась Этель, — но и помочь ей не сможешь, а значит, и время потратишь впустую. А у нас его нет…

Джек поднялся, внутри клокотало, как в жерле вулкана, оскорбительные, злые слова поднимались из глубины, готовясь прорваться наружу.

Но Аманда сказала:

— Иди. Я сказала всё, что хотела. Ещё увидимся, Джек! — и улыбнулась ему, как будто он, не она, нуждался в поддержке в эту минуту.

— Вот видишь, миссис Уорд мыслит здраво, — похвалила Этель издевательским тоном. — Ребенка уже не спасти, а её очень даже. Если будешь сговорчивым… — и по-птичьи склонила голову на бок.

Джек не был по природе своей кровожадным, но сейчас захотелось сломать длинную, белую шейку с завитушками локонов, будто нарочно отмеченную под пальцы черным чокером с перламутровым камнем. Он представил, как она хрустнула бы… и мотнул головой, отгоняя дурман. Его просто мутило от запаха крови, крови той, которую он любил…

Больной, словно состарившийся, он, шаркая башмаками, вышел за дверь. Оглянулся уже на пороге, но мисс Эдвардс поспешно захлопнула дверь и сказала:

— Садись. Я расскажу, в чём суть нашего дела…

— Твоего дела, — поправил девушку Джек. — К тому же, если с Амандой что-то случится… Если… — он не мог озвучить свой страх, словно от этого, материализовавшись, он стал бы реальным.

— Она сильная, справится, — кинула собеседница. — Просто выкидыш…

— Замолчи!

— Не могу: я должна рассказать, в чём суть НАШЕГО дела, не забыл?

Джек сцепил зубы, предпочитая смолчать. Это ангельское лицо и дьявольская душа так явно дисгармонировали друг с другом, что делалось тошно и гадко… Мутило сильней, чем от запаха крови, и всё зловоние Темзы не могло с этим сравниться.

— Послушай, я вовсе не монстр, — продолжала Этель. — Я просто знаю, чего на самом деле хочу, и этого добиваюсь.

— Ценой жизни прочих людей?

— Да хоть бы и так, — фыркнула собеседница. — Ты — лондонское отребье, и не тебе учить меня, как мне жить. Ты выполз из грязи и мнишь себя лучше меня? Как бы не так.

— Человечность не измеряется происхождением, статусом и деньгами, Этель.

Та вскочила и заметалась по комнате, размахивая своим пистолетом.

— Я заткну твой чертов рот грязной тряпкой, если не замолчишь, — пригрозила она. — Я не намерена слушать нравоучения нищего идиота…

Глаза их встретились на секунду, столкнулись, опалив искрами ненависти, и мисс Эдвардс первая отвернулась.

— Я слушаю, — сказал Джек. — Говори, что ты хочешь.

Не сразу, но Этель вернулась на место. Вся она — один сплошной оголившийся нерв, пылающий ненавистью, щелкала револьверным затвором, с трудом сдерживая желание пристрелить его, Джека. По тому, как её пробрало, он угадал наличие совести, где-то всё-таки затаившейся, хоть она этого и не признавала, да и он не считал, что она в не осталась. Похоже, оба они ошибались…

— Слушай и просто молчи, — прошипела Этель, предваряя рассказ, и наконец заговорила о главном: — В Тоскане, на Лаго-Маджоре, живёт богатый старик, Гаспаро Фальконе. Потомственный дворянин, участник битвы при Ватерлоо, он, по слухам, феноменально богат, его вилла, буквально набитая всякими ценностями: картинами, фресками, посудой из золота и серебра, всё равно что пещера Али-Бабы. Но самое ценное в ней он хранит в хитро устроенном сейфе в своём кабинете… Его смастерил немецкий умелец и, говорят, открыть его без знания шифра — пустая задача.

— Ты хочешь, чтобы я открыл сейф? — не выдержал Джек. — Но я не «медвежатник» — ничего в этом не смыслю.

— Слушай молча, — не стала пререкаться Этель, продолжая рассказ. — У старика была дочь, взбалмошная девица, которую он вырастил без жены и страшно избаловал. Девчонку звали Аллегра… Как по мне, дура набитая, — скривилась рассказчица, — променяла сытую жизнь в доме отца на любовь к нищему циркачу-англичанину, гастролировавшему с итальянской труппой по югу Италии. Девица скучала, отец позвал цыркачей развеселить их досуг, вот тут двое и встретились… Что было дальше, полагаю, ты и сам догадался: отец, узнав о влюбленности дочери в нищего босяка, — прицельный презрительный взгляд в его сторону, — запретил им встречаться, но его дура-дочурка сбежала из дома, и сколько бы старик не искал её, обнаружилась только два года спустя где-то в Англии с чахлым младенцем и муженьком-англичанином. Все уговоры вернуться не дали должного результата… Фальконе сам приезжал в Англию, чтобы её вразумить, но девчонка сказала, что счастлива и бла-бла-бла-бла… К тому же опять носила младенца. Отец, смирившись с позором единственной дочери, дал им денег на покупку то ли гостиницы, то ли постоялого дома, о которой циркач-зять как будто мечтал, но бродяга в душе тот не смог вести дело, спустил деньги на ветер и сам пошёл тем же путем, таскаясь из города в город с жалкими фокусами. — Этель замолчала, задумавшись на секунду, и припечатала жёстко: — Два года назад оба супруга скончались от вспышки брюшного тифа. Закономерный конец, ты не находишь? — Вопрос был риторическим, и она продолжала: — Их единственный живой сын, схоронив обоих родителей, затерялся на лондонских улицах. Его родной дед, узнавший о смерти дочери лишь время спустя, уже не смог его отыскать… Так и ищет с тех пор. — Она вскинула бровь. — И, мне видится, что нашёл… — многозначительно улыбнулась она.

Карета тряслась по неровной горной дороге, подпрыгивая, как гуттаперчевый мяч. С каждым прыжком в Джеке всё поднималось и опускалось, и не только в желудке: в голове взбаламучивалось болото мыслей. Вязких, готовых вот-вот поглотить его целиком…

До виллы Фальконе оставалось три с половиной часа…

… — Хочешь, чтобы я сыграл роль его внука?! — от этой закономерной догадки его аж подбросило. — Я не стану… Я не смогу. И с чего ты решила, что старик вообще мне поверит? Вот так приду и скажу, что я его внук?! Это полный абсурд.

Этель улыбалась довольной, полной превосходства улыбкой.

— Поверь мне, он с радостью примет тебя. И поверит в ту же секунду!

— Почему?

— Потому что он тебя ждёт. Уже вторую неделю. — Джек посмотрел на неё в ожидании объяснений, и мисс Эдвардс, вздохнув, продолжала: — Так вышло, что мы близко сошлись с одним джентльменом — хорошо, не совсем джентльменом, — её ремарка походила на театральную, — который, нанятый этим Фальконе разыскать его внука, потерпел неудачу, но не желая лишаться ни премии, ни возможности заполучить кое-что большее, озаботился поиском мнимого внука для старика. Сам подумай, такая возможность! Едва услышав о ней, я поняла: это мой шанс. — Этель улыбалась. — К тому же, и подходящая кандидатура была на примете — ты, Джек.

— Так значит, всё это время ты пряталась в Лондоне? — спросил Джек. — Инспектор предполагал, что после побега ты покинула Англию.

— Легче всего затеряться под носом полиции, там, где не ищут.

В этом была своеобразная логика: Лондон полнился самыми темными уголками, затеряться в которых не составляло труда. И, ощущая, как от недобрых предчувствий с каждой минутой всё тяжелее дышать, спросил только:

— Почему я?

— Ты идеально подходишь, — проворковала Этель. — Нищий мальчишка с претензией на что-то большее. Ты ведь хочешь стать чем-то большим, не так ли? — подалась она в его сторону. — Одеваться как джентльмен, говорить, как они… Может, это в тебе от Фальконе, благородная кровь даёт знать о себе? — И она так издевательски рассмеялась, так, что Джек скрипнул зубами. — К тому же, — её смех оборвался так же быстро, как зазвучал, — знаешь сам, как давно я мечтала тебе отомстить. А тут чем не возможность?

— Ты не могла знать, что мы поедем в Италию. Я и Аманда…

— О, это был просто подарок судьбы! — взмахнула рукой собеседница. — Стоило мне сказать сеньору Гатте, что у меня есть кое-кто на примете, как он начал следить за тобой. Сказал, ты подходишь, но согласишься ли помогать… Знаешь ли, что-то такое увидел в тебе, что заставило его усомниться. Но я знала, как воздействовать на тебя… — Кивок на дверь, за которой стенала Аманда. — Мол, ради этой девицы ты согласишься на всё, даже поехать в Италию самозваным наследником старика. Мы уже собирались похитить девчонку, и тут выясняется, что вы оба покидаете Лондон. И, представь, как мы удивились: оба, словно нарочно, держите путь на континент, в Италию… Чем не судьба, согласись? — Этель с торжествующим видом дёрнула подбородком. — Остальное банальные мелочи: голубки попали в силок. И теперь в нашей власти! Конец.

… Сеньор Гатте заёрзал на своём месте. Это был маленький, верткий проныра с проницательными глазами и лисьим оскалом острых, отточенных, как у хищника, передних зубов. Джек не мог отделаться от ощущения, что с ним в экипаже сидит не человек — росомаха, и животное это планирует перегрызть ему горло.

— Давайте повторил ещё раз, что вы обязаны знать о Картерах, — произнес итальянец. И начал как на экзамене: — Мать?

— Аллегра Картер, в девичестве Фальконе. Год рождения тысяча восемьсот девятнадцатый. Итальянка. Замужем за… — Его спутник покачал головой, поцокав как белка. И Джек исправился: — В гражданском браке с Джоном Картером, тысяча восемьсот четырнадцатого года рождения.

— Его корни?

— Портсмут, Англия. Сын сапожника и белошвейки. Сбежал с цирком в тринадцать. Никогда в Портсмут не возвращался.

Экзаменатор, удовлетворенный ответами, кивал в такт дребезжащей по дороге карете.

— Дети?

— Трое мальчиков. Старший, Роберт, и младший, Тимоти, умерли маленькими, выжил лишь я… — Джек сглотнул, — Джек Картер, восемнадцати лет. После смерти родителей основательно осел в Лондоне, в семье торговца шелками. Прислуживал в доме и в лавке, пока вы меня не нашли…

— Чудесно! Что знаешь о деде?

— Мать не любила о нём говорить. Как будто богат, но насколько, мне не известно…

— Брависсимо, друг мой, из вас получится чудный Джек Картер, — похвалил его сеньор Гатте.

Джек поджал губы, с трудом сдерживая нелестный эпитет в адрес юркого спутника-росомахи. В конце концов, от него зависела жизнь Аманды… Когда они уезжали, краснолицый, по всему спившийся доктор, потерявший лицензию, лепетал по-немецки: «Ich habe alles getan, was ich konnte. Es ist in Gottes Hand!“ И теперь дело было за Джеком…

Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, и, хотя Джек не планировал умирать, перед ним сейчас, в этот самый момент, проносилась не лента придорожных кустов, а вся его прошлая жизнь шаг за шагом. Он видел себя то тощим парнишкой с растрепанной шевелюрой, нашедшим женское тело на берегу, то влюбленным мальчишкой, впервые признавшимся в своих чувствах, и с разбитым вдребезги сердцем, то… счастливцем, чье чувство оказалось взаимным. И все те события, что нанизывались на нить, сопровождая каждый этап последних нескольких лет, стояли перед глазами… Осмысливались по-новому.

— Лаго-Маджоре! — произнес Гатте впервые за долгое время и указал пальцем в окно.

Джек сфокусировал взгляд и ослеп на мгновение от сияющей голубизны озёрной глади, открывшейся перед ним. Отороченное горами, озеро плавно змеилось вдоль своих берегов, напоминая огромного ящера, греющегося на солнце; клочья скупого тумана, уже рассеющегося под солнечными лучами, спускались с горных вершин, придавая озеру и окрестностям особый налёт загадочности.

Он вздохнул и залюбовался. Лаго-Маджоре. Они ехали сюда с Ридли, но доехал Джек без него… Где Ридли сейчас? Ищет его или, решив, что они сбежали с Амандой, махнул рукой, разочаровавшись в нём лишь сильнее? Неприятная эта мысль корябнула по сердцу…

Как и прочие в последнее время.

Жизнь, казалось, завернулась в тугую спираль, сжалась пружиной — и что будет, когда она развернется, сложно было предугадать.

— Веди себя естественно, парень, — снова напутствовал Гатте. — Не переигрывай. И постарайся уложиться в неделю. Сам понимаешь, твоя девчонка, в отличие от тебя, не на вилле загорать будет. Помни об этом!

Джек не ответил, продолжая глядеть на проплывавшие за окном чудесные виды — дорога вилась вдоль берега, и озеро было как на ладони. Правда, вскоре они свернули налево, и дорога пошла под уклон, словно они поднимались на холм, и вот за поворотом показалась витая ограда ворот, а за ней вилла Фальконе, проглядывающая сквозь буйную зелень красивого сада.

Ворота раскрылись, они въехали внутрь… Сердце Джека пропустило удар. В горле в миг пересохло.

Началось!

Ливрейный слуга, должно быть лакей, распахнул дверцу их экипажа, и Гатте первым выбрался из кареты, Джек — за ним. Щебет птиц, блики солнечных зайчиков на стенах, тихий шепот листвы под воздействием ветерка — всё это нахлынуло разом, оглушило, дезориентировало его. Джек никогда не встречал такой красоты, и застыл, очарованный.

Два крыла виллы Фальконе расстилались среди буйной зелени, плавно переходившей в террасный сад… Цветущие кусты рододендронов всевозможных расцветок пламенели повсюду яркими красками. Виднелась крыша увитой глициниями беседки… Тянуло свежестью с моря.

— Finalmento! — воскликнули на итальянском, и из дома появился мужчина в годах. Уже седовласый, но статный, высокий, не согбенной ни годами, ни житейскими трудностями, он с волнением на лице ощупывал Джека внимательным взглядом, и грудь его бурно вздымалась под серой материей сюртука. — Наконец-то, мой мальчик! — произнес он уже на английском. И сбежал по ступеням, заключив Джека в объятия…

Парень замер, превратившись в кусок окаменевшего дерева, но Гатте, глядя на них, улыбался с умилением на лице и безмолвно, одним краем глаза предостерегал Джека от глупостей. Будь помягче, как бы читалось подстрочно, но Джек не был ни искусным актером, ни тем более бесчувственным чурбаном: осознавал в полной мере, что обманывает несчастного старика и впоследствии разобьет ему сердце.

Расслабиться не получилось, но Фальконе истолковал это по-своему…

— Прости глупого старика, — выпустил он Джека из рук, — лезу с объятиями, когда ты даже не знаешь меня. Извини, caro mia, это все нервы, эмоции! Я уже и не наделся свидеться. А ты вот, значит, какой… — Он снова окинул Джека восторженным взглядом. — Взрослый. Красивый. На мать похож… — Краска бросилась Джеку в лицо, стало жарко до одури. Он сглотнул. — Не смущайся, мой мальчик, я стар и сентиментален, мне позволено быть правдивым, особенно если это чистая правда, — снова истолковал все по-своему новый родственник. — Ты же настоящий Фальконе, я вижу это в глазах и фигуре. — Его собственные глаза заблестели. — Я счастлив видеть тебя! — Расчувствовавшийся, он обернулся к спутнику Джека: — Сеньор Гатте, я благодарен всем сердцем за то, что вы сделали для меня! Вернули мне внука. Я этого никогда не забуду!

— Не стоит, сеньор, — скромно отозвался мошенник, — я делал свою работу и рад, что она увенчалась успехом… на радость всем нам.

— «На радость всем нам», — повторил его собеседник, снова обратив взор на Джека. — Ты, верно, голоден, мальчик мой, — сказал он, взмахивая руками. — Мы обедаем в час… Я велел задержаться с обедом, чтобы дождаться тебя. Все равно не смог бы проглотить ни кусочка, так сильно ждал нашей встречи… И вот…

Джек молчал, всё ещё не найдясь, что ответить на это восторженное приветствие. В голове билось набатом: «Обманщик, обманщик». Он был обманщиком и лжецом…

— Сеньор Фальконе, простите мальчику это молчание: он, должно быть, слишком взволнован вашим свиданием. Язык, что говорится, отнялся… Он вообще не из болтливых, — поведал он, снизив голос, и улыбнулся. — Такой уж характер.

Фальконе понятливо закивал. И вдруг кликнул слугу:

— Альфредо, проводите мальчика в его комнату и обеспечьте необходимым. Пусть смоет с себя дорожную пыль, а мы с сеньором Гатте пока выпьем кофе в саду…

Вышколенный слуга, почти тех же лет, что хозяин, подошел к Джеку и попытался взять его чемодан, но пальцы Джека как будто вплавились в ручку.

— Сеньор? — вопросительно глянул Альфредо. — Я понесу ваш чемодан.

— Благодарю, но я могу сам, — глухо ответствовал Джек. — Мне нетрудно.

— Не сомневаюсь, — вежливо улыбнулся слуга, — но вы гость сеньора Фальконе, и ваш чемодан понесу я.

Джек сглотнул, ощущая те самые чувства, которые всколыхнул в нем когда-то визит в дом Аманды на Гросвенор-сквер: он совершенно не сочетается с миром богатой аристократии. Он сучок на тисовом дубе, темное пятнышко внутри драгоценного камня — паренёк из трущоб, лишь пытающийся казаться лучше, чем есть.

Он думал об этом, шагая за величественным слугой по не менее величественным помещениям дома: через холл, обитый дубовыми буазери, по лестнице с красной ковровой дорожкой, к двери, отделанных бархатом, за которой, как ему сообщили, находится его спальня.

Слуга распахнул красивую дверь, Джек шагнул внутрь и… обомлел при виде огромной кровати под льняным балдахином, стульев, обитых шелковым бархатом и яркого света, чуть приглушенного льняными же шторами с золочеными аксельбантами.

— Ваша комната, сеньор, — провозгласил Альфредо торжественным тоном, ни дать ни взять геральд на рыцарском турнире. — Горничная принесет вам воды! Я провожу вас в столовую, как только вы закончите с туалетом.

Джек кивнул поблагодарив. А оставшись один, ничком упал на кровать и прикрыл на мгновенье глаза… С деревянных кессонов на потолке на него взирали пастушки в фривольных нарядах и наяды в струящихся одеяниях, больше похожих на лепестки водяных лилий. Все они улыбались, как будто потешаясь ним…

За обедом в пышно украшенной столовой ситуацию спасал сеньор Гатте, витиевато и многословно беседовавший с хозяином дома то по-английски (в угоду Джеку), то на родном языке. Он был весел, доволен жизнью и поглощаемой пищей; должно быть, думалось Джеку, Фальконе ему заплатил и заплатил хорошо. Деньги умеют делать счастливым, особенно таких проходимцев, как этот тип.

Джек по большей части молчал, глядел на обилие серебряных ложек и вилок непонятного предназначения перед собой и думал попеременно то об Аманде, то об инспекторе Ридли. Обедать казалось кощунством по отношению к ним: возможно лишенных, не только возможности, но и аппетита делать это самим.

— Не стесняйся, мой мальчик, — прозвучал звучный голос Фальконе, смягченный отеческими нотками, — ешь, как захочешь. Я понимаю, что ты привык совершенно к другому… И это не страшно. Со временем все придёт! Ты научишься…

Джек кивнул, крепко сцепляя зубы в замок и выцеживая улыбку, мутную, чуть приметную, но хотя бы такую. О другой не могло быть и речи: обман шёл вразрез с его воспитанием. С его восприятием происходящего…

Гатте, прощаясь, незаметно ткнул его в бок: «Улыбайся, мерзавец. Хочешь смерти девчонке?»

и ушел, скаля зубы уже не в угрозе — в улыбке. Вспрыгнул в карету — и был таков. Первым побуждением Джека, едва они с Фальконе остались вдвоем, было рассказать ему всё, открыться и просить помощи, но… Он не знал этого человека и понятия не имел, как тот отреагирует на правду. Вдруг его схватят, запрут в итальянской тюрьме — и Аманду никто не спасёт. Мог ли он рисковать её жизнью?

Никогда и никак.

— Ну что же, мой славный Джино, — сеньор Фальконе подхватил его под руку, — осмотрим дом, если ты, конечно, не против. — Джек был не против, и старик повел его внутрь.

Он водил Джека из комнаты в комнату, с истинной страстью расписывая детали недавней реконструкции дома и расписывал обстановку, подобранную с любовью и знанием дела, касался таких мелочей, о которых английский мальчишка, далекий от архитектуры и быта, понятия не имел. Джек понял лишь, что вилла «Фальконе» стала истинным детищем старика, на которую, за неимением другого объекта, излилась вся его нерастраченная любовь.

— Посмотрите на этот столик, amico mia, — продолжал рассказывать экскурсовод, — он в обивке из кожи морского ската. Я сам охотился на него в Линьяно-Саббьядоро… Славная вышла рыбалка! Ты видел скатов, мой Джино? — улыбнулся он Джеку. — Жуткие твари. Я научу тебя ловить их! И мы закажем еще один столик и поставим его в нашей гостиной. — Фальконе хлопнул паренька по плечу, приосанился, словно сама эта возможность, обучить внука рыбалке, наполнила его гордостью, силой.

— Я буду рад порыбачить в вашей компании, — не покривил душой Джек, преисполнившись к старику теплыми чувствами.

И Фальконе вскричал:

— Accidenti, жду не дождусь, когда это случится! — И признался чуть виновато: — Но сначала представлю тебя друзьям, Джино. Ты ведь не против маленького знакомства? — Он заглянул Джеку в глаза, и тот сглотнул, мотнув головой: мол, нет, он не против. Хотя думал совершенно иначе, и старик уловил этот невысказанный протест: — Я понимаю, что тороплюсь, что толком не даю тебе время освоиться, но, Джино, я так долго ждал, так долго надеялся… Знаешь, как говорят итальянцы: «A chi non beve birra, Dio neghi anche l'acqua“, что значит, кто не пьет пива, того Господь лишает воды. То есть жить надо сегодняшним днём, мальчик мой, радоваться тому, что имеешь, пока есть возможность, и я хочу радоваться тебе, твоему возвращению в родной дом. — Он хмыкнул в кулак, прочищая осипшее горло. Джек тактично этого не заметил. — И для начала я позвал только самых близких друзей! — продолжил Фальконе. — Тебе не о чём волноваться. Они будут счастливы увидеть тебя, познакомиться! К тому же, это будет лишь завтра, сегодня же… — он хлопнул в ладони, — я покажу тебе, где вызревает наше вино. «Ogroglio Falkone“. Личная марка нашего рода, — поведал он с гордостью. — Сочное, шелковистое, это вино достойно самих королей. Ты любишь вино? — обратился он к внуку.

— Боюсь, у меня было немного возможностей воспитать к нему вкус, — сказал Джек, и старик хлопнул его по плечу.

— Это все поправимо, мой мальчик. Даже к лучшему, что твой вкус не испорчен недостойными напитками! Ты — Фальконе, и я научу тебя разбираться в вине.

Беседуя, они обогнули дом со стороны хозяйских построек и вошли в полуподвальное помещение, ослепнув на миг после яркого света.

— За этой дверью винный погреб Фальконе, — сказал старик, указав на решетку с навешенным на нее амбарным замком. — Там, внизу, зреет лучшее в Пьемонте вино. Видишь бочки? — Проморгавшись, Джек различил смутные очертания бочек, расположенных в ряд, и кивнул. — Это «Гордость Фальконе». Сейчас поднимемся в мой кабинет, и я угощу тебя урожаем прошлого года.

— Почему здесь замок? — спросил Джек. — Для защиты вина… от людей?

— Нет, мальчик мой, — улыбнулся Фальконе, — для защиты людей… от вина. — Джек вопросительно вскинул бровь, и тот пояснил: — При брожении выделяются ядовитые испарения. Они заполняют весь погреб, и стоит сойти на пару ступеней, как упадёшь замертво.

Джек подался ближе к решетке, просто из любопытства — он никогда такого не слышал — но не увидел и не почувствовал ничего.

— Эти испарения не имеют ни цвета, ни запаха, — просветил его спутник. — Они просто скапливается внизу и потихоньку выходят вон в те маленькие окошки под потолком, — Фальконе указал пальцем на прямоугольники окон. — В лучшем случае при отравлении тебя будет рвать и заболит голова, в худшем… ты умрёшь в страшных судорогах.

— Ужасно, — поёжился Джек. — И как узнать, что в погребе опять безопасно?

— Обвязаться веревкой и спуститься вниз со свечой. Если в погребе все еще слишком много накопившихся испарений, свеча либо потухнет, либо станет нещадно чадить… Мы, виноделы, много знаем об этом, не беспокойся, мой мальчик. Со временем я всему тебя научу! А теперь пойдем ко мне в кабинет.

Все происходило так быстро, что у Джека голова пошла кругом: Фальконе, словно ребенок, желал похвастаться всеми игрушками разом, и, невольно проникшийся его энтузиазмом молодой человек, искренне улыбнулся, глядя на старика. На миг показалось, что он действительно его внук, и на сердце сделалось легко и приятно.

— С радостью, — сказал он, и старик подхватил его под руку так по-свойски, словно они знали друг друга годами. Ридли, к примеру, за все годы знакомства прикасался к Джеку только во время рукопожатия, да и то в основном ограничивался кивком. Никаких вам объятий, запанибратства… И Джек ощутил, что на самом деле нуждался в этой прогулке под руку, в хлопанье по плечу и объятьях при встрече — эти простые, казалось бы, знаки человеческого участия плавили сердце.

В кабинете Фальконе откупорил бутылку вина и подал Джеку наполненный наполовину фужер.

— Ну, что скажешь? — Он замер, ожидая вердикта.

Джек пригубил самую малость. Ему нужна была трезвая голова…

— Горько… и сладко одновременно, — произнес он, понимая, что от него ждут не совсем этих слов.

Старик рассмеялся.

— В жизни не слышал более странной характеристики, — подтвердил он его догадку. — Ну да ладно! Всё поправимо. Ты еще станешь Фальконе до мозга костей! — И жестикулируя в своей привычной манере, вдруг стал серьезным: — Ты коришь меня за свою мать, мальчик мой? — спросил очень тихо. — Считаешь, я виноват в ее смерти?

Вопрос застал Джека врасплох, ответ на него он заранее не продумывал.

— Сэр… э, сеньор Фальконе…

— Можешь звать меня «дедушкой»… если хочешь…

— Возможно, со временем, — кивнул Джек, — дайте мне время освоиться.

— Да, ты прав, извини. Я слишком спешу! Неосознанно, но пытаюсь наверстать упущенное время. Извини, Джино… Джек…

— Можете звать меня «Джино», — улыбнулся молодой человек. — Мне даже нравится.

Называясь не Джеком, а Джино, было легче отделить себя от происходящих событий. Как будто бы он наблюдает со стороны, не участвуя в них напрямую…

— Так привычней для слуха, — кивнул Фальконе.

А Джек продолжал:

— И отвечая на ваш вопрос… Нет, я вас не корю, сэр. Мама сама выбрала жизнь, которой мы жили… Она ей нравилась, несмотря ни на что. И если я о чём жалею, то только о том, что мы не познакомились раньше. Охотиться вместе на скатов — звучит интригующе… — закончил он улыбнувшись.

Лицо старика тоже расплылось в улыбке, такой лучезарной, что не составляло труда догадаться: Джек подобрал правильные слова. И были ли они правдой, одному Богу известно, но это была, как думалось Джеку, безобидная ложь… Если такая в принципе существовала, то это была именно она.

— О да, мой мальчик, у нас будет новый столик в гостиной! — пообещал воодушевленный Фальконе, глаза которого заблестели от слез. И он отвернулся, подавшись к стене, на которой висел огромный, в пол натюрморт с цветами и фруктами.

По рассказам проныры Гатте Джеку было известно, что именно за натюрмортом скрывается сейф, ради которого он здесь оказался. Джек представлял его в виде коробки в стене, защищенный особенным механизмом, но когда Гаспаро Фальконе откинул огромное полотно, закрепленное на шарнирах, как дверь, Джек увидел квадратное углубление размером шесть на четыре фута, напоминавшее шкаф.

— Я хочу дать тебе кое-то, — сказал тот, вращая колесо механизма в ему одному известном порядке. — Это вещь твоей матери. Я хранил ее долгие годы!

Джек не видел из-за спины старика, какие именно манипуляции он проводил, и был по-своему рад, пусть даже и понимал, что это противоречит его первоочередной задаче. Нужно было сдвинуться в сторону, только шаг — и он бы заметил хоть что-то, но этот шаг он не сделал. Чувства противились разуму…

Фальконе потянул железную дверь, и та беззвучно открылась, являя драгоценное нутро сейфа. Он взял с полки какой-то предмет…

— Вот, посмотри.

Джек приблизился, различив на руке старика…

— Губная гармоника? — удивился Джек.

Фальконе кивнул.

— Аллегре подарил её мой друг Витторио на её двенадцатый день рождения. Привез из Германии. И она в неё просто влюбилась! Всюду носила с собой и наигрывала мелодии. У твоей матери был хорошо развитый слух, — с грустью заключил он, вложив гармонику Джеку в ладонь. — Возьми, я хочу, чтобы ты держал её у себя.

— Я даже не умею играть, — воспротивился Джек. — Медведь на ухо наступил…

— И все-таки забери её, — Фальконе снова повернулся к раскрытому сейфу, и Джек увидел на его полках странные вещи: например, старую карнавальную маску, бутылку вина и даже деревянную погремушку. — Удивлен? — поинтересовался его собеседник. — Здесь не только фамильные украшения, но и вещи намного более ценные, те, что хранят в себе прошлое. Вот, как эта бутылка вина… — Он взял её с полки. — Это вино было разлито в бутылки в год рождения твоей матери, — сказал он. — Я хранил его, чтобы выпить в день свадьбы Аллегры, но… — его голос грустно затих и тут же взмыл на октаву: — Теперь откупорю её на твоей свадьбе, мой мальчик! — Он снова хлопнул его по плечу, и в этот момент в дверь постучали.

На пороге предстала красивая женщина в скромном платье серого цвета.

— Сеньор Фальконе, простите, что отвлекаю, но вам пора принять лекарство, — приятным голосом на английском сказала она.

Старик скривился, захлопнув сейф и покрутив колесики и рычаги.

— Моя мучительница, — пожаловался он Джеку. — Розалин Ридли, моя компаньонка. — И в сторону женщины: — Сеньорита, познакомьтесь с моим родным внуком Джино Фальконе.

— Очень приятно, мисс.

— Взаимно, сеньор.

— Вы англичанка? — не сдержался Джек от вопроса. Мало того, что он не рассчитывал встретить на вилле свою соотечественницу, так еще и с фамилией, много значащей для него.

— Была когда-то, — ответила женщина. — Дело в том, что я так давно живу заграницей, что почти позабыла, где мои корни. — И Фальконе: — Простите, сеньор, но лекарство, вы должны его принять.

— Сеньор болен? — невольно вырвалось у Джека.

— Ерунда! — взмахнул тот рукой, расплывшись в улыбке. — Розалин слишком серьезно воспринимает возложенные на неё обязанности. Пойдёмте, мучительница! — уже в её сторону. Фальконе подхватил женщину под руку, и они, тихо переговариваясь по-итальянски, покинули кабинет.

Вечером на закате, сидя на чудесной террасе над озером, Джек осведомился у Фальконе:

— Сеньор, вы больны? Наличие в доме сиделки наводит на определенные мысли.

Они наслаждались покоем догоравшего дня, окрасившего небо над Лаго-Маджоре в пурпурно-радужные тона. Это было настолько прекрасное зрелище, что Джек с тоской подумал о том, что никогда не видел подобного. И как жаль, что он любуется этим видом в таких обстоятельствах… Без Аманды и Ридли. Эти мысли его и сподвигли к вопросу…

— Не бери в голову, — отмахнулся старик с утрированно, как виделось Джеку, энтузиазмом. — Эта клуша сеньорита Ридли не сиделка мне, чтобы ты знал, так, скорее докучливая девица из числа компаньонок, которых недобрые обстоятельства вынуждают прислуживать старикам вроде меня. Я, можно сказать, сделал доброе дело — и вот чем она мне отплачивает за это: гоняется по всей вилле со своими лекарствами, словно я умирающий лебедь.

— Так мне не о чем волноваться?

— Совершенно не о чем, мальчик мой. Совершенно.

— А мисс Ридли, расскажете, как она оказалась в поместье? Вы сказали, что сделали доброе дело…

— Ах, не думай, мой Джино, что этот дряхлый старик — рыцарь на белом коне, — улыбнулся Фальконе, — драконы нынче не те, чтобы скакать с опущенным низко забралом и копьем наперевес. Но деву в беде я все-таки спас… — Он уселся удобнее. — Должно быть, во мне взыграла сентиментальность. Или обычная вредность, тут как посмотреть. Но, знаешь ли, мальчик мой, графиня Брандолино такая дурная старуха, что стоило мне увидеть, как она помыкает бедным ребенком, своей компаньонкой, как во мне всколыхнулась шальная мыслишка, умыкнуть ее у старухи. Я подумал тогда, что если уж эта девица умеет вытерпеть старую курицу, то меня вытерпит и подавно… Я, знаешь ли, тоже не сахар, а доктор как раз подбирал мне сидел… компаньонку, — исправился он, — и я опасался, что ей окажется вяленая вобла с пресным лицом. Вот я и подсуетился…

— У вас доброе сердце, — искренне резюмировал Джек. И снова спросил: — Но вы знаете, что сподвигло мисс Ридли терпеть скверный характер графини?

Фальконе прищурил глаза и с интересом поглядел на лже-внука.

— Да ты никак заинтересовался моей сеньоритой? Не стара ли она для тебя? Какой бы приятной мисс Розалин ни была, она все-таки старая дева… Скажу по секрету, ей тридцать два.

У Джека вспыхнули уши, и он поспешил разуверить Фальконе в своих чувствах по отношению к компаньонке.

— Вы неверно истолковали мой интерес, — сказал он, — мной движет скорее банальное любопытство по отношению к своей соотечественнице, оказавшейся в столь затруднительных обстоятельствах, нежели нечто другое. К тому же, — добавил он второпях, — есть другой человек, занимающий мои мысли…

Старик, крайне заинтересовавшись, подался вперед.

— Так ты влюблен, мальчик мой! Кто эта счастливица? — Глаза его вспыхнули интересом.

Джек понял, что сказал лишнее, что не стоило заводить разговор об Аманде, сейчас, когда все его мысли и без того заняты ей, и он мог сболтнуть лишнее. Гамма эмоций, пробежавшая по его лицу, должно быть сказала Фальконе достаточно и без слов: он погладил рукой подбородок, прищурил глаза и сказал:

— Понимаю, ты еще не готов говорить о любви. Твое сердце разбито вашей разлукой… Бедный мой мальчик. Но, по крайне мере, я теперь понимаю причину этой печали в глазах. Как ее имя?

— Аманда.

— Красивое имя. Как и сама девушка, я уверен. — Фальконе вдруг сжал его руку, и молодой человек от неловкости, непривычности этого жеста ощутил комок в горле и желание убежать, прекратить разговор, болезненный для души. Слишком искренним было сочувствие собеседника, слишком явной забота и желание поддержать…

Он к подобному не привык.

К счастью, на том они и закончили прошлым днем: Фальконе сказал, что Джеку не помешает выспаться хорошенько, так как с утра пребудет портной, а после обеда — приглашенные гости.

Их, кстати, действительно оказалось, немного, как Фальконе и говорил, но даже пятеро итальянцев в довесок к уже имеющимся взбаламутили сонную жизнь виллы до основания.

Первыми прибыли Витторио и Селесте Мессина, давний друг Гаспаро Фальконе с женой. Мессина был еще моложавым, крупным мужчиной, рядом с которым его миниатюрная, маленькая жена смотрелась крошечной балериной, облаченной в наряд светской дамы.

Они в привычной итальянской манере восторженно познакомились с Джеком, охая и восклицая, поразились генам Фальконе, проявленным, несмотря ни на что (под этим, конечно, подразумевалась английская кровь его якобы отца), в его «миловидных» чертах и, наконец, ушли в свою комнату освежиться с дороги.

Следом за ними во двор въехала карета де Лука, племянниц хозяина дома. Они выпорхнули наружу, как два яркокрылых, почти невесомых, маленьких мотылька, не подвластных своим реальным годам.

— Дядя Гаспаро, какое счастье снова видеть тебя! — воскликнула первая из сестер, младшая, как позже выяснил Джек. — Эта радость искупает всё неудобство дороги, какой бы невыносимой она ни была. — И женщина смачно расцеловала старика в обе щеки.

И уже обратила было свой взгляд и на Джека — тот внутренне приготовился и к поцелуям, и к экзальтированному восторгу, непривычному англичанину, — но вторая сестра, Бьянка де Лука, оттянула внимание на себя.

— Бедного малыша Пеппино опять укачало в карете! — с недовольством проворчала она, опустив на дорожку толстого мопса с бантом на шее. Животное так и стояло, растопырив короткие ножки, и не двигалось с места, глядя на мир большими, выпученными глазами. — Вот, поглядите, он совсем обессилел, бедняжка! Всю дорогу ни крошки не съел.

— Он просто не голоден, — откликнулась Агостина де Лука. — Вспомни, что доктор говорил о диете: Пеппино не в меру упитан.

Ее сестра с искренним ужасом повторила:

— Диета?! Много ли понимает тот шарлатан? Посмотри на бедняжку, он еле стоит на ногах. — И женщина вынула из повязанной на руку сумки бисквит с апельсиновым джемом. Опять подхватила питомца на руки и сунула лакомство ему под нос… — Уу, какая вкуснятина, правда, Пеппино? — заискивающе вопросила она, но пес отвел морду. — Что, не нравится? — всполошилась хозяйка. — Но это твое любимое лакомство. Бедный мой песик! Вдруг он чем-нибудь заболел? Вдруг скончается от истощения? — поглядела она на присутствующих.

Ее сестра совершенно по-детски закатила глаза.

— Он скорее скончается от обжорства, — констатировала она. И велела: — Перестань сюсюкаться с глупым животным и поздоровайся с дядей… и нашим новым кузеном.

Женщина поглядела на Джека с Фальконе.

— Простите, дядя, но я ужасно волнуюсь за мальчика, — повинилась она, расцеловавшись со стариком. Мопса она так и держала в руках, казалось, не в силах расстаться с ним хоть на секунду… — И ты прости меня тоже, — она одарила Джека улыбкой. — Знаю, не все меня понимают, но этот кроха, — любовный взгляд на животное, — все равно мне что сын.

— Скорее любовник, — вскинула бровь Агостина де Лука. — Вот расскажу обо всем Джулиано, посмотрим, что он тогда скажет!

— Джулиано любит Пеппино, — парировала сестра, — не то что некоторые другие! — И они с сестрой встретились взглядами.

Перепалки между обоими, должно быть, были не внове, так как Фальконе с улыбкой сказал:

— В конце концов, вы приехали познакомиться с моим внуком или беседовать о Пеппино? Что подумает о вас Джино? — попенял им старик и обнял Джека за плечи. — Мой внук, сеньориты, Джино Фальконе, прошу любить и жаловать.

Бьянка де Лука наконец опустила Пеппино снова на землю и, стиснув Джека в объятиях, крепко расцеловала.

— Прости, дорогой, эта дорожная тряска всегда что-то делает с головой, — она взмахнула руками, изображая разброд в голове. — После тряски в карете я всегда сама не своя… как и бедняжка Пеппино.

— Не начинай о нём снова, — проворчала Агостина де Лука, тоже стискивая Джека в объятиях. — Ты совсем юный и славный, — одарила она его комплиментом. — Ни дать ни взять ангелочек с церковных гравюр. Настоящий Фальконе! Дядя так счастлив твоему появлению… и мы тоже, конечно.

— И я тоже счастлив быть здесь, — с трудом выдавил Джек.

Сейчас, в непосредственной близости, он рассмотрел морщинки у глаз обеих сестер. Подвижные, шумные, они представлялись моложе, чем были: старшей скорее всего было порядком за сорок, младшей чуть меньше того. В любом случае, они вели себя словно избалованные девчонки, а не взрослые женщины, и Джек, наблюдая за обоими со стороны, не мог не дивиться данному обстоятельству.

— Джулиано подъедет к самому ужину, — сообщила Фальконе старшая из сестер. И состроила покаянное личико: — Дядечка, ты ведь не против, что я его позвала? Пеппино его обожает и чувствует себя хуже, когда он не рядом.

— Так ты позвала его ради Пеппино? — насмешливо осведомился старик.

Женщина шумно вздохнула, изображая смущение:

— Джулиано такой славный мальчик, что мы с Пеппино… слегка без ума от него, — призналась она. — К тому же он просто волшебно играет на скрипке и сможет скрасить наш вечер приятной музыкой. Ну, скажи, что ты не против? — взмолилась она, и Фальконе кивнул.

— Чем больше молодых лиц, тем моложе я сам себя ощущаю, — произнес он, глянув на Джека. — Поглядим на этого Джулиано: так ли он в самом деле хорош, как ты о нём говоришь.

— Он прекрасен, — шепнула Бьянка де Лука, чмокая за неимением лучшего претендента на поцелуй мопса в его чёрную мордочку.

Молча шагавшая рядом сестра снова закатила глаза и, заметив, что Джек это видел, пожала плечами: мол, это невыносимо, вскоре ты сам это поймешь.

И когда к ужину прибыл Джулиано Камберини, молодой музыкант двадцати пяти лет, обаятельный, симпатичный, одаривающий Бьянку де Луку страстными взглядами и не менее страстными прикосновениями, Джек и сам был готов закатывать, как Агостина, глаза. Эти двое сюсюкались над Пеппино, как молодые родители над младенцем, чесали его плотное брюшко, кормили бисквитным печеньем и прижимали к себе толстую тушку. Тот то ли млел, то ли закатывал обморочные глаза, но все-таки находил в себе силы лизнуть то одного, то другую в их щеки, носы и руки, находившиеся в непосредственной близости от его языка. Смотреть на это было смешно и нелепо, но остальные, казалось, относились к происходящему благосклонно, не видя в таком поведении ничего за рамки вон выходящего. Джек же попытался представить нечто подобное в Англии — и не смог. Не хватило воображения.

После ужина, на котором присутствовала и мисс Ридли, в саду устроили чаепитие с игрой в карты и скрипкой. На скрипке играл сеньор Камберини… Каким бы невежественным Джек ни был в отношении музыки, даже его пробрали до мурашек грустные переливы, раздававшиеся над садом. Казалось, скрипка рыдала, рассказывая о чем-то своем, неизбывном, и душа отзывалась восторгом, то радостным, то печальным… Джек ощутил свое острое одиночество, тяжесть задачи, возложенной на него, нежелание предавать старого графа, так поверившего в него, и разлуку с Амандой. Все эмоции разом всколыхнулись в нем, поднимаясь наружу…

И он с трудом мог ответить, когда неожиданно оказавшаяся рядом компаньонка Фальконе сказала вдруг:

— Удивительная игра, вы не находите? Словно в самые темные части души вонзают иглу и проворачивают до боли. Хочется разрыдаться… И покаяться в самых постыдных грехах.

Джек сглотнул комок в горле, пытаясь взять себя в руки.

— А вам есть, в чем каяться, мэм? — хриплым, несвоим голосом спросил он.

— А вам? — ответила собеседница. — В чем могли бы покаяться вы… сеньор Джино? — И так пристально на него посмотрела, так проницательно, зорко, что Джеку показалось кощунством солгать. Будто она уже знала всю правду, читая его как открытую книгу…

Он произнес:

— В Лондоне я имел честь водить дружбу с вашим однофамильцем: мистером Энтони Ридли, инспектором местной полиции. Вам такой не знаком? — Джек глянул на женщину, но продолжил, не дожидаясь ответа: — Он рассказал мне однажды о женщине, некой Розалин Харпер, своей бывшей невесте, которая, будучи заподозренной в преступлении (и довольно ужасном) предпочла тайно покинуть Англию и жениха. С тех пор, как мне видится, он её не забыл и желал бы снова увидеть… хотя бы для разговора. Эта женщина сделала ему больно! — заключил он, одарив компаньонку, бледную, со вскинутым вверх подбородком, понимающим взглядом.

— К чему вы говорите мне это? — спросила она. — Полагаете, мне подобное интересно?

Джек ясно видел и понимал, что мисс Ридли, или вернее, мисс Харпер (а он теперь в этом нисколько не сомневался) напрасно храбрится, пытаясь казаться сильнее, чем есть. Что ни бледность лица, ни сплетенные на тафте синей юбки тревожные пальцы, ни затаенный огонь внутри темных глаз не способны скрыть правды, как сильно бы они ни пыталась… Обстоятельства, сколь бы странными они ни казались и ни были, удивительным образом свели Джека и эту женщину вместе, в одном доме, и отмахнуться от этого всё равно бы не вышло.

— Я лишь хотел вам напомнить: мы, люди, не всегда властны над обстоятельствами и подчас вынуждены им подчиняться. Полагаю, вы, как никто другой, понимает эту печальную истину…

Мисс Харпер смерила собеседника взглядом, еще более острым и проникающим в душу. Пожалуй, в этом им с Ридли не было равных… И Джек начинал понимать, что роднило этих двоих.

— Кто вы такой? — осведомилась она. — Только не смейте юлить: я вижу, что вы ничуть не Фальконе, даже с поправкой на вашего отца-англичанина. Сеньор Фальконе был рад обмануться, и вы легко этим воспользовались, но я…

— … Но вы привыкли быть осторожной и разгадали меня.

— Отвечайте, какие именно обстоятельства, как вы изволили выражаться, привели вас на виллу Фальконе. — Скрипка, замолкнув, опять ожила под смычком Камберини, и голос мисс Харпер заглушили от посторонних её волнительные рулады. — Вряд ли ваши намерения добрые, а потому, будьте уверены, я не стану вас покрывать…

— Даже ценой собственного разоблачения?

— Меня это не остановит.

— Другого от невесты мистера Ридли я и не ожидал.

Женщина, как успел уловить Джек, рвано выдохнула, лицо её дёрнулось, но длилось это не дольше секунды, и она взяла себя в руки.

— Не говорите так, — попросила она, — прошлое в прошлом, его не вернуть. И к счастью! Отвечайте, зачем вы обманываете Фальконе, — потребовала она. — Старик слаб здоровьем. Ваша ложь дорого ему обойдётся!

— Что с ним?

— А вам не все ли равно? — Они смерились взглядами.

— Мне видится, что граф добрый, сострадательный человек, — произнёс Джек, — он рассказал, как помог вам избавиться от Брандолино, и я… верьте мне, не желаю ему навредить. Но от моего присутствия здесь, от лжи, к которой мне приходится прибегать, зависит жизнь дорогого мне человека.

Скрипка продолжала стенать, и, быть может, именно потому, сказанные слова имели какой-то особенный вес, каждое отпечатывалось в мозгу и ложилось на сердце. Невозможно было солгать, остаться неискренним… И мисс Харпер, должно быть, то же самое ощущая, кивнула вдруг.

— Вы хорошо знаете Энтони? — спросила, глядя на скрипача.

— Можно сказать, он мой благодетель. Я многим обязан мистеру Ридли!

Мисс Харпер посмотрела на Джека и улыбнулась.

— Это похоже на Энтони. — Тень улыбки не затронула её глаз, лишь, скользнув по губам, растворилась облачком пара. — Вы сказали, он нынче инспектор, я правильно поняла?

— Да, мэм, он служит в отделении «G“, и служит прекрасно.

— Я знала, что он пойдет далеко, — кивнула женщина. — Именно потому и сбежала: не хотела стать камнем, который потянет его на дно. А именно так бы и вышло… Вы знаете, в чём меня обвиняли?

— Я изучил дело де Моранвиллей до мелочей.

Мисс Харпер, кажется, удивилась, что выразилось во вскинутой брови и быстром взгляде.

— Тогда вы знаете, что меня ждала виселица. Полицейским нужен был кто-то виновный, и я подходила на эту роль идеально. Энтони, ясное дело, пытался бы меня оправдать, вступил в конфронтацию с теми людьми, от которых зависело бы его будущее… Я не могла этого допустить. Но и смерти себе не желала… Бегство было самым разумным решением, и я убежала. Полагаете, я поступила неправильно?

Судить поступки других было легче простого, но Джек понимал, что это заведомо безнадежное дело: мы никогда не поймем, что сподвигло человека на тот или этот поступок, не прочувствовав его обстоятельств, не поставив себя на место этого человека.

И Джек не был уверен, как именно поступил бы в обстоятельствах Розалин Харпер: возможно, тоже сбежал бы. В конце концов, это было логично…

— Я не стану судить, уж простите, скажу лишь, что ваше решение до сих пор мучает мистера Ридли. Он ничего не забыл… Ничего, понимаете?

Женщина снова кивнула, и Джеку почудилось вдруг, что в глазах ее отразились низкие звезды.

— Эй, мальчик мой, Джино, — позвал его, стоило скрипке замолкнуть, Гаспаро Фальконе, — Витторио жаждет сказать тост в твою честь. И вы, сеньорита Ридли, присоединяйтесь к нам! — обратился старик к своей компаньонке. — Разлейте шампанское, будьте добры! — махнул призывно лакею.

Пенный напиток наполнил фужеры, и гости, обхватив высокие ножки, сосредоточились на ораторе, поднявшемся из-за стола. Витторио Мессина, огладив усы, начал так:

— Друг мой Гаспаро, — обратился он к другу и хозяину дома, — долгие годы мы с тоской наблюдали, как славный род Фальконе, один из древнейших в стране, медленно угасает под гнетом тяжелых, непредвиденных обстоятельств. Сначала смерть нашей очаровательной Терезы, после — бегство Аллегры… — Оратор вздохнул, замолчав на мгновенье. — И пусть я всегда говорил, что тебе следовало снова жениться, — указал он на друга фужером с шампанским, — но в твоём сердце уже не нашлось места для новой любви, ты остался верен старым привязанностям. И в этом весь ты, друг Гаспаро! Верный, преданный и неизменный. И за это уже можно было бы выпить, но… сегодня у нас есть повод получше, не так ли, друзья? — Его жена и сестры де Лука радостно закивали. — Сегодня мы празднуем обретение родом Фальконе надежды. Надежды, которую наш Гаспаро заслужил больше, чем кто-либо другой! Итак, за надежду рода Фальконе, — провозгласил Мессина, вскинув в воздух фужер и глядя на Джека.

— За надежду рода Фальконе! — подхватили другие, с улыбками глядя на парня.

Сам Джек, чья совесть неистово бунтовала и билась птицей с изломанными крылами внутри грудной клетки, улыбаясь вымученно и вяло, поспешил глотнуть пенный напиток, лишь бы спрятаться за фужером, и закашлялся, когда пузырьки ударили в нос.

— Ну-ну, мальчик мой, не смущайся! — старик похлопал его по спине. — Витторио любит высокопарные речи, и ты со временем к ним привыкнешь. Пей не спеша…

В этот момент, отвлекая внимание на себя, поднялась с места Бьянка де Лука. В свете свечей, в платье винного цвета и с ожерельем на шее, от которого ее кожа будто светилась, она казалась по-настоящему юной и восхитительной. Так же, кажется, полагал и сеньор Камберини, не сводивший с неё влюбленного взгляда…

— Раз уж у нас сегодня вечер приятных вестей, — сказала она, — то позвольте и мне сделать одно маленькое, но очень приятное оглашение. — Она протянула молодому любовнику руку, и их пальцы переплелись. — Мы с Джулиано хотим пожениться! — пропела она, зардевшись, словно девчонка.

Последовала мгновенная паузу, оглушительная, как выстрел, а потом Селесте Мессина подхватила свой опустевший фужер и с улыбкой сказала:

— Мы обязаны выпить за это, моя дорогая! — И весь мир снова отмер, застрекотали цикады, лакей наполнил фужеры.

— За Бьянку и Джулиано! — подхватил ее муж. — Из вас выйдет чудесная пара.

— Поздравляю, сестра, — откликнулась Агостина де Лука, но Джеку она не показалась счастливой.

Впрочем, он уже понял, что младшая из сестер не обладала жизнерадостным нравом: колючая и смурная, она смотрела на мир не сквозь розовые очки, а потому даже фанатичная привязанность старшей к жирному мопсу, подчас раздражающая, казалась, приятней ее вечно мрачного настроения.

— Я так счастлива, Джулиано! Ты даже не представляешь, насколько, — проворковала влюбленная женщина, прильнув к жениху.

Тот, обнимая невесту за талию, чуть смущенно принимал поздравления остальных. Даже Пеппино забылся ими на время: распластавшийся по специально поставленному для него креслу, он лениво хрустел бисквитным печеньем и, казалось, совершенно не понимал, зачем люди производят такое количество шума.

Между тем Агостине де Лука наполнили новый фужер, и Джек услышал, как потягивая напиток, она презрительно прошептала:

— Тошно смотреть. — И отвернулась в сторону сада, чтобы только не видеть счастливых влюбленных.

Только благодаря алкоголю в крови Джек худо-бедно проспал до рассвета. После вчерашнего вечера совесть его была неспокойна, заявляла о себе с особенной силой, и он, готовясь ко сну, был твердо намерен рассказать сеньору Фальконе всю правду. Снять с души груз… Невозможно было обманывать дальше, играя чувствами всех обитателей виллы, так восторженно отозвавшихся на его появление в доме.

Сам хозяин, каким бы коротким ни было их знакомство, казался порядочным человеком: он войдет в его положение и поможет. Молодой человек искренне в это верил и потому поднялся с постели с единственной целью — дождаться пробуждения Гаспаро Фальконе и открыться ему.

В зеркале, как бы он ни старался, отражалось бледное, нездорового вида лицо, и Джек отчаялся что-то исправить: просто вышел из комнаты и направился вниз, собираясь дожидаться Фальконе на веранде в саду. Птицы праздновали рассвет на разные голоса, и слушать их трели было приятно.

В Лондоне, в Уайтчепеле, птичий гомон не слышался никогда. И Джек, помнится, удивился, когда в Хартберне, в самое первое утро, пробудился от их неумолчного гвалта… Ребенком он с прочими сорванцами охотился на воробьев в Кенсингтонском саду и потом продавал их на улицах Лондона в виде игрушки и развлечения. Теперь, по прошествии лет и в целом переменившись, он понимал, как жестоко они поступали, но к тому, как бы ни было грустно, вынуждал их жестокий, равнодушный к беднякам мир.

Здесь, среди дубовых панелей, кессонов на потолке и тонкой работы фарфоровых ваз, его прошлая жизнь представлялась настолько контрастно и выпукло, что казалось, а жил ли он ей вообще. И эта мысль его ужаснула: словно он предал память матери и сестры, зазнался настолько, что отказался от них.

— Джино, мой мальчик, ты уже встал?! Не думал, что ты поднимешься рано, — раздалось у него за спиной, и, обернувшись, парень увидел Фальконе, спускавшегося по лестнице. — Доброе утро, мой мальчик! — Старик, приобняв Джека за плечи, повлек его за собой. — Ты в столовую, я полагаю? После вчерашнего вечера и выпитого шампанского спасти меня может лишь порция самого крепкого кофе. Как ты себя чувствуешь?

— Скверно, — не стал обманывать Джек. Не пояснил только, что виной всему не шампанское (пусть голова и гудела, а во рту пересохло), а его чувство вины. Добавил лишь: — Я хотел бы с вами поговорить.

— О чём же, мой друг? Хотя нет, — оборвал говоривший себя самого, — сначала чашечка кофе и только потом — разговор. Надеюсь то, о чем ты хотел со мной говорить, обождёт еще пять минут?

— Обождёт.

— Вот и славно.

В столовой вышколенный лакей подал к столу две чашки крепкого кофе, черного, словно с примесью угольной пыли, и корзинку корнетто, свежих, еще источающих жар, от которых шел такой дух, что свело бы желудок у самого сытого человека.

— Мое спасение, — с блаженным видом отхлебнул из чашки старик, отчего-то глянув на дверь. И заметив, что Джек проследил его взгляд, улыбнулся: — Только не выдавай меня этому церберу, сеньорите Ридли, — попросил он. — Эта жестокая женщина запрещает мне кофе — видите ли, такова рекомендация доктора — и попробуй её только ослушаться: сразу грозит увольнением. Мне бы её отпустить, вольному — воля, как говорится, да только сам чёрт не разберется с моими микстурами: доктор и компаньонка повязали меня, — вздохнул он с наигранным огорчением. Джек понял уже, что старик противится компаньонке только для виду, не желая сказаться побежденным болезнью и обстоятельствами. — Кстати, о чем вы с ней вчера говорили? — спросил он у внука, делая новый глоток.

Джек подумал, что это тот самый момент: лучшей возможности для разговора может и не представиться, а потому уже открыл рот, чтобы заговорить, когда на пороге появился слуга.

— Сеньор Фальконе, беда! Двери в погреб распахнуты настежь, а на дорожке следы. Антонио только что прибежал рассказать вам об этом! Что прикажете делать?

Невозмутимый обычно дворецкий выглядел перепуганным, и Джек, не сразу уразумевший, что именно за беда приключилась, проникся происходящим только при взгляде на его опрокинутое лицо.

Сеньор Фальконе вскочил из-за стола, звякнув донышком чашки.

— Кто посмел открыть дверь? Где этот мальчишка? — Он ринулся из столовой, Джек направился следом.

В холле, переминаясь на месте, стоял коренастый мужчина лет тридцати, с серым лицом, словно посыпанным пеплом, он воскликнул в тот же момент, как увидел Фальконе:

— Сеньор, клянусь Девой Марией и всеми святыми, что не отпирал дверей погреба и тем более не оставлял их открытыми. Вы знаете меня с малых лет, еще мой отец, да покоится с миром, служил вашему роду верой и правдой, скажите, делал ли кто-то из нас такое однажды? Подводили ли Пьяджио нашего господина?

Фальконе кинул отрывисто:

— Альфредо сказал, на дорожке чьи-то следы…

— Сеньор, клянусь Девой Марией, я не причастен! — вскричал мужчина и бухнулся перед хозяином на колени.

Старик помрачнел еще больше и сурово велел:

— Поднимайся. От того, что ты ползаешь на коленях, беды не исправить… — И осведомился: — Знаете, кто?

Слуга поднялся на ноги и, опустив глаза, покачал головой.

— Ножка маленькая, сеньор…

— Боже ты мой! — выдохнул тот. И поспешил к двери. — Вдруг ещё можно было помочь. Вы хоть что-нибудь сделали?!

— Но, сеньор…

— Веревку — и быстро! — приказал старик на ходу. — И ключ, где ты хранишь его? Пусть принесут.

— Да, сеньор, все будет сделано. — И мужчина, обогнав Джека с Фальконе, побежал по дорожке.

Только теперь, когда они остались одни, Джек осмелился поинтересоваться:

— Сеньор, что происходит?

Фальконе вдруг остановился и прижал руку к груди. Выглядел он неважно, и Джек испугался за его самочувствие… Бледные губы казались совершенно бескровными, кожа сухой как пергамент.

— Винный погреб, — прошептал он, — кто-то спустился в него. Там ведь опасно, ты знаешь.

Джек подхватил его под руку.

— Как вы чувствуете себя? Быть может, позвать сеньориту Ридли?

Но старик отрицательно покачал головой.

— Не надо никого звать, мальчик мой. Я должен узнать, кто там внутри!

И они направились дальше, причем старый граф буквально висел на плече Джека. Уже на подходе они услышали шаги за спиной, и мисс Харпер, подхватив старика с другой стороны, взволнованно заговорила:

— Сеньор Фальконе, вам нельзя волноваться, а тем более пить черный кофе. Что вы себе позволяете? Совершенно не слушаете ни меня, ни доктора Сориано. Это вопиющая безответственность! Я…

— Прекратите истерику, сеньорита Ридли! — одернул ее работодатель, похлопав сухими пальцами по руке. — Я пока жив, а тому человеку, что лежит сейчас в погребе, — повезло много меньше. О нём и подумаем в первую очередь!

У распахнутой в погреб двери столпились садовники и прислуга. При виде хозяина они разом притихли, а тот, отыскав глазами Антонио Пьяджио, сказал, подавшись вперед и освобождаясь из поддерживающих его с обеих сторон рук:

— Я спущусь. Подайте веревку!

Слуга не двинулся с места, сделав большие глаза, а мисс Харпер воскликнула:

— Ну уж нет, совсем рассудка лишились? Не пущу. — И вцепилась в него мертвой хваткой.

Старик дернулся, разозлившись. Но грозный вид его не вязался с нахлынувшей слабостью: он пошатнулся, и Джек опять подхватил его под руку.

— Как смеешь так со мной говорить? — возмутился он тихим голосом, и Джек с компаньонкой усадили его на заботливо подставленный табурет. — Скверная женщина… — Он закашлялся. — Убери от меня свои руки!

— Это все ваш отвратительный кофе, — не осталась в долгу мисс Харпер. — Недаром его называли когда-то «дьявольским напитком». Он вам противопоказан!

— Мне противопоказаны истеричные женщины. И я должен спуститься в погреб! Это мой долг, как хозяина дома.

Джек, слушавший их перепалку, произнес вдруг:

— Я спущусь. Я все-таки тоже Фальконе, если дело лишь в этом!

Все разом, как по сговоренному, на него посмотрели, на лице старика отобразился испуг.

— Нет-нет, ты не можешь… — возразил было он, но Джек решительно потянулся к веревке.

— Я знаю, что не должен дышать, и прекрасно задерживаю дыхание. Если что-то случится, вы просто вытянете меня… Веревка ведь именно для того, я правильно понимаю?

Мужчина с веревкой кивнул, сказав по-итальянски:

— Я и сам могу это сделать. — И Джек, догадавшись, о чем он говорит, покачал головой.

— Я справлюсь.

Итальянец снова заговорил, и мисс Харпер перевела Джеку:

— Он говорит, считайте ступени вниз: на седьмой задержите дыхание и ни в коем случае не дышите, пока не подниметесь вверх.

Джек кивнул и направился к лестнице, слуга следовал рядом, держа конец длинной веревки, обвязанной вокруг его тела. Уже у спуска он снова что-то сказал, наверное, посоветовал быть осторожней, но Джек не откликнулся, считая ступени: третья, четвертая… На седьмой он вдохнул и, не дыша, припустил вниз по ступенькам. В полутемном подвале, заставленном винными бочками, в первую очередь он увидел женские ноги, а лишь потом сиреневый край пышного платья и трупик Пеппино.

Пеппино?

Сердце парня застучало сильнее, и он, скользнув мимо песика, вздрогнул, когда что-то хрустнуло под ногами, впрочем, выяснять, что это было, времени не было: в голове поплыло от недостачи воздуха. Подхватив женщину на руки, Джек направился к лестнице…

Только бы выдержать… не вдохнуть…

На середине пролета он и вдохнул полной грудью. Свежий воздух, наполнив легкие, чуть не сбил его с ног…

— Сеньор Фальконе, скорее сюда! — звал его тот же слуга, Антонио Пьяджио.

Джек, вывалившись наружу, вынес женщину в сад и наконец посмотрел ей в лицо: Бьянка де Лука, посиневшая и неподвижная, взирала в небо невидящими глазами.

Значит, Джек не ошибся: внизу был трупик Пеппино. И пес, и хозяйка были оба мертвы!

Желанное чудо не произошло: Бьянка де Лука не открыла глаза, как бы слуги ни старались привести ее в чувства. И, пока оставалась надежда, Гаспаро Фальконе держался, не позволял себе слабость, но стоило людям опустить руки, как и он повалился назад, мисс Харпер едва успела его подхватить. Она закричала, растерянная и перепуганная, и хозяина виллы понесли в дом… Джек понимал, что мало чем сможет помочь, а потому, снова спустившись в погреб за трупиком мопса, распорядился, кое-как объясняясь на пальцах, нести его следом, а сам подхватил на руки мертвую женщину.

На полпути к дому они услышали крики и голоса, и вскоре навстречу им появились сеньор Камберини и Агостина де Лука. Оба с безумными лицами, они замерли, глядя на тело на руках Джека.

— Мы слышали… — Договорить молодой человек не сумел: лицо его исказилось, голос прервался, он подался вперед и взял женщину с его рук. — Бьянка, душа моя, боже мой Бьянка! — он отвел от лица ее волосы, заглядывая в глаза. — Бьянка, что происходит? Открой глаза, девочка. — Она оставалась безучастной к его страстным призывам, и Камберини воскликнул: — А где же Пеппино? — Огляделся все тем же безумно-растерянным взглядом и, заметив мертвого пса на руках у слуги, как будто только тогда осознал страшную истину. — Нет, Бьянка, нет… ты не могла… Почему? — Он обнял ее, прижимая к себе, и вместе с невестой осел на дорожку. Рыдая и причитая на родном языке, он, казалось, совершенно лишился рассудка, по крайне мере, Джек прежде не видел такого явного, не контролируемого проявления чувств, и это его поразило. Баюкая тело умершей невесты, молодой человек лил слезы и причитал, а Агостина де Лука, сидя там же, в пыли на дорожке, держала руку сестры и прижимала ее к своей бледной щеке.

В конце концов, все это было слишком для Джека, и он, оставив обоих предаваться безудержной скорби, ретировался в сторону дома, чтобы справиться о здоровье Фальконе.

Чета Мессина, караулившая под дверью хозяйских покоев, встретила Джека объятиями и тем же растерянным выражением на лицах, что и у всех домочадцев Фальконе. Казалось, люди не знали, верить ли в происходящее… Словно случившееся с Бьянкой де Лукой было чьим-то жестоким, но розыгрышем, не больше. Ведь такое не могло случиться взаправду? Не тогда, когда прошлым вечером жизнь казалось наполненной радостью и надеждой. А теперь вдруг померкло и то, и другое…

Это было неправильно.

Невозможно.

— Неужели все правда? — спросила Селесте Мессина. — Бьянка мертва?

— Боюсь, это так.

Женщина только прикрыла ладонями рот.

— Сеньор Камберини знает об этом? А Агостина? — просипела она.

— Они в саду… сильно скорбят…

— Не могу в это поверить. — Она замотала головой, и супруг положил руку ей на плечо.

— Успокойся, родная, мы должны быть сильными ради Гаспаро, — произнес он. И посмотрев Джеку в глаза: — У старика слабое сердце. Нужно молиться, чтобы он это выдержал! Страшно представить, что с ним теперь будет… Но рядом есть ты, его внук, и Гаспаро поправится — я в это верю. В конце концов, надежда — это единственное, что у нас сейчас остается!

Джек кивнул, прекрасно осознавая, что именно в этот момент, когда ему некому помешать, и следовало бы заняться сейфом и диадемой, которую Гатте так жаждал заполучить. Уйти сейчас было бы легче всего, но… Джек не мог этого сделать. Сбежать сейчас — все равно, что добить старого графа. Расписаться в своих подлости и коварстве…

Нет, он не мог поступить так с Фальконе.

Но и Аманда ждала его уже слишком долго…

Он разрывался между любовью и честью.

И не в силах усидеть на одном месте, извинился и направился в свою комнату, сказав, что должен переодеться. Он действительно скинул новые туфли, которые были тесны, и метнулся из угла в угол, ведя внутреннюю борьбу с самим собой, когда внимание парня привлекли крошки на паркетном полу. Едва ли они были здесь прежде… Перевернув туфли подошвами вверх, он увидел прилипшие к ним комочки земли и крошки от хлеба.

Нет, не от хлеба, от излюбленного лакомства Пеппино: бисквитных печений.

Но откуда им взяться на его туфлях?

И Джек сразу же вспомнил, как что-то хрустнуло под подошвами его туфель в винном погребе.

Там, внутри, было печенье…

И дверь — отчего-то незапертой.

А хорошо знавшая об опасности входить в погреб, где бродит вино, сеньорита Бьянка де Лука, против всякого разумения все же спустилась в него… Почему она сделала это?

Не потому ли, что глупый пес побежал в незапертый погреб… А побежал туда потому, что унюхал любимое лакомство? Или это сама Бьянка де Лука пыталась выманить пса любимым печеньем?

Нет, что-то здесь не сходилось. Джек, скорее всего, надумывал лишнее…

И все-таки беспокойство не отпускало.

Он продолжал ломать голову над этой загадкой, когда во дворе прогромыхала карета. Кто бы там ни был, Джек слишком увлекся мыслями о случившемся, чтобы всерьез этим заинтересоваться, а потому, снова обувшись, вышел из комнаты и направился к кухне. По прошлому опыту он четко понял, что прислуга, в данном случае, повар, всегда знает больше других, а потому решил расспросить о печеньях. Когда и в каком количестве Бьянка де Лука… или кто-то другой просил принести ему их… Зацепка была минимальной: как-никак эти бисквиты могли унести с собой прошлым вечером, запасшись ими заранее.

Но с какой целью?

Погибшая запомнилась Джеку приятной улыбкой и добрым нравом. К тому же, они с молодым Камберини объявили о скорой помолвке…

У кого бы поднялась рука навредить ей после такого?

— Сеньор Джино, — окликнули его в холле из-за портьеры. — Могу я спросить вас?

— Конечно, я слушаю вас.

Агостина де Лука, с покрасневшими, заплаканными глазами, показалась вдруг Джеку неупокоенным призраком, что скользнул через стену в холл виллы Фальконе.

— Сеньор Джино, вы спускались в тот погреб, расскажите, как все случилось. Прошу вас! — попросила она слабым голосом. — Я пытаюсь в это поверить… понять… Как сестра оказалась внутри?

— Боюсь, я знаю не больше вашего, сеньорита, — ответил ей Джек. — Когда слуга позвал нас, сообщив о случившемся, ваша сестра… мне искренне жаль… уже была мертвой какое-то время. Доктор, если вы позволите ему убедиться, скажет точнее… К тому же, как мне сказали, достаточно нескольких вдохов, чтобы лишиться сознания и уже не очнуться. Полагаю, ваша сестра знала об этом…

— Конечно, знала, — с горячностью подтвердила собеседница Джека. — Наши семьи испокон века растят виноград и выдерживают вино в наших подвалах: едва научившись ходить, мы уже понимаем: туда спускаться не следует. Бьянка же не настолько глупа, чтобы забыть о подобном… — Женщина стиснула кулаки, борясь, если не с собственными эмоциями, то с бессилием что-либо исправить.

И Джек решился предположить:

— В таком случае, исключая возможность невежества вашей сестры в данном вопросе, что было бы допустимо, например, в моем случае, — чуть улыбнулся ей Джек, — осмелюсь предположить, что ее могли… вынудить спуститься в подвал.

Сеньорита де Лука вскинула на него нечитаемый взгляд.

— Вынудить? — повторила она. — Что вы хотите этим сказать?

— Возможно, дверь погреба открыли намеренно, с этим еще предстоит разобраться, а потом, когда ваша сестра выгуливала питомца, заманили сластену на лестницу и в подвал бисквитным печеньем. Сеньорита могла просто-напросто не успеть его удержать, а, зная о ее страстной привязанности к животному, несложно предположить, что она бросилась следом, позабыв о собственной безопасности и привитых с детства правилах безопасности. Вернее, именно памятуя о них, она и бросилась спасать маленького Пеппино с отчаянным рвением, продиктованным страхом за него.

Женщина, чья смуглая кожа пошла белыми пятнами, сделав ее еще больше похожей на привидение, покачала головой.

— То, что вы говорите, абсурдно, — прошептала она, — никто бы не стал вредить моей Бьянке. Зачем? — И продолжала, не дожидаясь ответа: — Боже мой, если бы только я, как обычно, вышла выгулять утром этого пса, то сестра могла бы остаться живой.

— Вы по утрам выгуливаете Пеппино?

Агостина кивнула.

— Бьянка не любит вставать раньше полудня, мне же нравится тишина раннего утра, и я с радостью выгуливаю Пеппино. Но вчера мы выпили слишком много шампанского, что мне категорически противопоказано: я полночи маялась головной болью, забылась на время уже на рассвете и проснулась едва пробило шесть. Решила, что свежий воздух поможет мне снова уснуть, и вышла в сад…

— Шесть утра, говорите? Вы не помните, была ли тогда уже отперта дверь в винный погреб? — спросил женщину Джек.

Собеседница покачала головой.

— Я не ходила в том направлении, — призналась она, — я прогулялась по саду камней и полюбовалась розалиями. Тогда как раз прибыл зеленщик — его телега подъехала к заднему входу, когда я возвращалась в дом. После этого я прилегла и сразу уснула, и спала, пока крики в доме не разбудили меня… — Прикрыв на мгновенье глаза, она добавила слабым голосом: — И все-таки я не верю, что кто-то желал Бьянке зла. Должно быть, все это трагическое, просто ужасное совпадение, но не больше. Ее ждала целая жизнь рядом с любимым мужчиной!

— Сеньор Кимберини… — Джек выдержал паузу, не решаясь задать неловкий вопрос, — много моложе вашей сестры, — наконец, произнес он. — Он…

— Хотите знать, любил ли он Бьянку на самом деле? — избавила его от мучений Агостина де Лука. И хмыкнула: — Вы сами видели их прошлым вечером. Бьянка была влюблена, точно кошка, любил ли ее Джулиано… Не знаю, душа человека — потемки, но если он только играл, то делал это искусно, вы не находите?

Джек кивнул соглашаясь.

— Он показался мне искренним.

— Показался… — повторила с какой-то особенной интонацией женщина. — Все мы лишь кажемся кем-то, — и посмотрела на Джека. — Казаться легче, чем быть… — Она взмахнула рукой. — Извините, что задержала вас так надолго. Как дядя?

— Надеюсь, что лучше. Сеньорита Ридли и доктор хлопочут над ним…

— Бессовестная прохвостка, — с неприязнью выдала женщина. — На вашем месте, мой друг, — она многозначительно поглядела на Джека, — я бы к ней присмотрелась: не успеете оглянуться, как она вскружит старику голову, обвенчается с ним и отпишет себе львиную долю имущества, а вы останетесь на бобах. Вряд ли ее намерения столь бескорыстны, как она пытается показать… — И уже уходя: — Если выясните что-то действительно важное о случившемся с Бьянкой, расскажите мне обязательно. Вы посеяли в моей душе бурю, которая нескоро уляжется…

Разговор с поваром не увенчался успехом: стоило Джеку появиться на кухне, как полный мужчина с большими усами, размахивая руками, погнал его прочь. При этом поток быстрого итальянского многословия буквально сшиб его с ног, да так и вынес за дверь, судя по ощущениям.

Постояв там и немного придя в себя, Джек понял, что для общения со слугами графа ему просто необходим переводчик…

И в голову приходила только одна кандидатура: мисс Харпер.

Джек решил вернуться к покоям Гаспаро Фальконе и, выяснив у его «компаньонки», как он себя чувствует, заодно попросить её помощи.

С мисс Харпер, что удивительно, Джек столкнулся на лестнице, и не успев услышать вопрос, но догадавшись о нем по лицу собеседника, мисс Харпер сказала:

— У графа сейчас посетитель. Мы с доктором воспротивились было, но он был непреклонен: сказал, это важно.

— То есть с ним все в порядке?

— Если так можно сказать: смерть племянницы тяжело сказалась на нём, но он крепится. Да вы и сами все видели!

— Видел, — подтвердил Джек, ощущая тупую иглу где-то под сердцем. — И мне очень жаль.

Мисс Харпер, окинув его пристальным взглядом, сосредоточилась на собственных пальцах, теребивших сумку-шатлен. В ней, насколько Джек знал, она хранила сердечные капли Фальконе и пузырек нюхательных солей.

— Сегодня мне пришла мысль, — сказала она, — что я зря покрываю вас, мистер… вы так и не назвали мне свое имя. Что ваша ничем не подтвержденная дружба с Энтони Ридли стала в моих глазах чем-то вроде гаранта благонадежности, но… Я могла ошибиться.

Джек прекрасно понимал, что она чувствует, сам разрывался на части, и сказал просто:

— Меня действительно зовут Джек, фамилия — Огден. А инспектор живет в доме за номером двадцать пять на Риджент-стрит в Сохо.

Мисс Харпер кивнула.

— Все там же, где и семь лет назад, — прошептала она. — Миссис Вилсон тоже при нем?

— Свято блюдет благополучие его дома.

Они постояли в молчании, слушая, как напольные часы в холле отбивают минуты их жизни. И каждую эту минуту Аманда проводила в руках безумной мисс Эдвардс… Джек сглотнул, ощутив острый приступ отчаяния.

— Помогите мне, — попросил он. — Я не знаю по-итальянски, но хотел бы поговорить со слугами графа. И в первую очередь с поваром… — он скривился, припомнив их недавнюю встречу.

Женщина, будто прочитав его мысли, вдруг улыбнулась:

— О да, Пьетро Джакомо не говорит по-английски и ужасно не любит, когда чужие заходят на кухню. Но, полагаю, вы уже убедились в этом на собственном опыте! — И осведомилась: — О чем вы хотели его расспросить? А главное, почему?

Джек замялся, не зная, как мягче озвучить мучившие его подозрения, но в итоге сказал так, как есть:

— Мне кажется, смерть Бьянки де Луки могла быть не случайной. Кроме того, поговорив с Агостиной де Лукой, я подумал вдруг, что навредить, возможно, желали именно ей: обычно младшая сеньорита выгуливала Пеппино утрами, но не в этот раз.

— То есть вы полагаете… — Усмехнувшись, его собеседница замолчала. И когда она снова заговорила, Джек понял, что смеялась она над собой. — Нет, только не снова, — сказала она. — Еще одна загадочная смерть в доме моего работодателя. Это уже похоже на злую судьбу, вы не находите, мистер Огден?

Она вспомнила де Моранвиллей, и это было понятно.

— Я не верю в судьбу, — произнес он. — К тому же, если вы мне поможете, может выясниться, что у меня разыгралась фантазия… Но я все-таки сообщил бы в полицию.

— Вызвать карабинеров? Не уверена, что сеньор Фальконе это одобрит. К тому же, если смерть сеньориты де Луки все-таки носит случайный характер… — Но, кажется, мисс Харпер сама в это не верила, так как, не договорив фразы, кивнула Джеку: — Хорошо, пойдемте поговорим с поваром, а потом уже будем решать, рассказывать нам обо всем хозяину дома или же нет.

Сеньор Джакомо, увидев мисс Харпер, расплылся в такой широкой улыбке, что уголки его губ, казалось, приклеились к мочкам ушей, а вот на Джека, стоявшего чуть поодаль, он кинул не самый приветливый взгляд. Похоже, компаньонка Фальконе находилась у повара на особом счету, а он, будучи даже наследником дома, его особого отношения не заслужил. Еще по дороге на кухню мисс Харпер сказала спутнику: «Чтобы сердце нашего кухонного тирана растаяло, вы должны похвалить его блюда, и сделать это как можно более искренно и по-итальянски». Что значит «по-итальянски»? Громко, шумно, размахивая руками. Она улыбалась, сообщая об этом, и Джек хотел бы поверить, что она шутит, но нет, мисс Харпер говорила серьезно. А он сомневался, что способен на такую патетику, да еще в отношении пищи, впрочем, его все равно здесь скоро не будет. Так пусть же повар косится, сколько угодно, лишь бы мисс Харпер разговорила его…

И у неё, кажется, получилось.

— Сеньор Фальконе, идите сюда, — позвала она. — Мой друг Джакомо будет рад ответить на ваши вопросы. — Радостным повар не выглядел, даже усы его как-то странно встопорщились при взгляде на Джека. — Что вы хотели узнать? — спросила мисс Харпер.

— В основном о бисквитном печенье. Спросите, просил ли кто-то из домочадцев принести ему их этим утром.

Женщина вскинула брови, демонстрируя удивление этим вопросом, но все-таки перевела его повару. Всплеснув руками, тот со скоростью пули затараторил на своем языке, то и дело перемежая быструю речь единственно понятным Джеку «Bella Rosalin“ едва ли не после каждого третьего слова.

Наконец «Bella Rosalin“ облекла его речь в понятную для своего спутника форму:

— Если кратко, — немного смущенно улыбнулась она, — то бисквитных печений этим утром никто не просил: ни мисс Бьянка, ни Агостина и ни кто-либо другой.

— А не могло ли быть так, что сеньор Джакомо просто не знает об этом? — предположил Джек. — Возможно, кто-то из слуг, спустившись на кухню раньше других…

Мисс Харпер покачала головой.

— Джакомо говорит, что он на кухне с рассвета, — сказала она, — сегодня среда, а по средам зеленщик привозит свежие овощи. Он самолично просматривает заказ, поскольку «плутам-зеленщикам веры нет» и еще много всего в том же духе, — она взмахнула рукой, изображая многословие итальянца в этом вопросе. — А телега зеленщика приезжает к шести. И пусть сегодня этот «прохвост» заставил себя дожидаться из-за слетевшего в пути колеса, Джакомо все же уверен, что за бисквитами не посылали, так как все это время он провел у плиты, приготовляя феттучини «Alfredo“.

Джек вздохнул, понимая, что ничего не добился.

— Когда, он сказал, приехал зеленщик? — скорее для вида поинтересовался он.

Мисс Харпер перевела, и Пьетро Джакомо разве что у виска пальцем не покрутил, настолько взгляд его сделался красноречивым.

— Примерно в половину восьмого, — перевела повара женщина. И спросила: — Это действительно важно?

— Понятия не имею, — не стал обманывать Джек. — Я просто подумал, что надо что-то спросить, а это первое, что пришло в голову. — И тише, как будто сверливший его взглядом повар мог понимать по-английски: — Этот мужчина, кажется, ненавидит меня, и я понятия не имею, в чем дело… И это нервирует.

Мисс Харпер, искренне улыбнувшись, положила ладонь Джакомо на плечо и что-то шепнула ему. Тот расплылся в улыбке, как будто немного смягчившись, но уходя, все равно глядел на Джека прищурив глаза.

Можно было подумать, что он разгадал его ложь и потому ненавидит, но… он точно не мог ничего разгадать.

— Не волнуйтесь о Джакомо, он милейший души человек, просто вы для него слишком anglicano, человек, не разбирающийся в высокой кухне, а значит, заведомо idiota. Вам придется переубедить его! — Мисс Харпер подхватила Джека под руку и повлекла по коридору к выходу на хозяйскую половину.

— Что вы шепнули ему? — полюбопытствовал он.

— Хотите знать? В самом деле хотите? — потешалась она, и Джек, рассмотрев ямочки у нее на щеках, подумал вдруг, что мистер Ридли нуждается в ком-то, способном смеяться так, как она. Каким бы другим он мог стать рядом с женщиной, вроде мисс Харпер…

— Конечно, хочу. Я крайне заинтригован!

Мисс Харпер шепнула, склонившись к его плечу:

— Я сказала, что вы не совсем безнадежны: что на прошлом обеде вы весьма восхищенно отзывались о его Risotto con funghi, и это немного реабилитировало вас в его глазах.

Джек спросил, о каком таком блюде вообще идет речь — за столом он терялся, толком не зная, что и как есть, и, конечно, названий не запоминал — и так, посмеиваясь над его полным невежеством в сфере кулинарных изысков итальянской кухни, они вышли на хозяйскую половину и направились к лестнице. Здесь они и услышали громкие голоса — то ли ссоры, то ли какого-то переполоха — и молча переглянувшись, поспешили наверх, движимые одинаковым опасением за здоровье хозяина дома.

Впрочем, еще на походе к его комнате расслышали голос Агостины де Луки, заявлявший категорично:

— Если Бьянку убили, а ваш внук думает именно так, то виновна, конечно, эта ужасная компаньонка. Мало того, что вы дали ей власть над собой, так еще не желали и слушать, когда моя дорогая сестра предостерегала вас от ее коварных поползновений. Зачем вы позволили ей ужинать с нами? — последовал желчный вопрос. — Это были семейные посиделки в узком кругу, а вы притащили ее. Её! Уверена, Бьянка снова ей что-то сказала, и эта… охотница за деньгами решила с ней поквитаться.

Они с мисс Харпер стояли под дверью, к тому же неплотно прикрытой, и четко слышали каждое слово. Бледная, словно враз ставшая кем-то другим, не той улыбчивой женщиной, что недавно веселила его, а холодной, мраморной статуей, мисс Харпер слушала оскорбительные слова, плотно сжав губы и даже как будто бы не дыша.

Джек подумал, что должен ее поддержать, и, взяв плетью повисшую руку, сжал холодные пальцы. Мисс Харпер даже не шевельнулась.

— Ты не смеешь так о ней говорить, — заступился за компаньонку Фальконе, и голос его звучал достаточно бодро. — Сеньорита Ридли исключительно добропорядочная женщина, к которой у меня нет нареканий. И твои ужасные речи, племянница, говорят не в твою пользу! Придержи-ка язык и не порочь ее доброе имя.

Но та вскинулась:

— Вот, ты готов отступиться от члена семьи, даже от голоса разума ради этой… zoccola (шлюха).

Повисла тревожная пауза, словно затишье перед грозой, а потом Витторио Мессина примиряюще произнес:

— Послушайте, Агостина, в вас говорит страшное горе, вы скорбите по погибшей сестре, и это понятно, но не стоит наговаривать на того, кто вам неприятен по той или иной причине. Вы впоследствии пожалеете, а слова уже не вернуть!

— Ни о чем я не пожалею! Кроме этой… никто не желал моей сестре зла.

В этот момент мисс Харпер развернулась на месте и, подхватив край своей юбки, двинулась прочь по коридору. Джек наблюдал, как она уходила, и пожалел о своей откровенности с мисс де Лукой, оказавшейся даже большей мерзавкой, чем ему показалось сначала.

— Я хотел бы поговорить с внуком наедине. Оставьте нас, друзья! — обратился Фальконе к супругам Мессина. И поглядел на племянницу: — А тебе не помешало бы научиться лучше видеть людей: твои наветы в адрес сеньориты Рид абсурдны и оскорбительны, — попенял он ей, впрочем, беззлобно. Душевное опустошение не способствовала сильным эмоциям, он будто выгорел изнутри. — И я требую, чтобы ты перед ней извинилась!

— Ни за что! — кинула Агостина де Лука, направляясь к дверям.

Джек с Гаспаро Фальконе остались в комнате наедине.

Старик долго смотрел на него, то ли мыслями собираясь, то ли просто любуясь статной фигурой новоприобретенного внука, только Джек почувствовал себя неуютно под взглядом будто поблекших, некогда голубых глаз, и холодок, скользнувший по позвонку, заставил сердце биться сильнее.

Должно быть, ощутив эту его нервозность, Фальконе и произнес:

— Мне сказали, что ты предполагаешь злой умысел в отношении гибели Бьянки. У тебя есть какие-то основания, чтобы думать так?

— Только моя интуиция, более ничего.

Старик кивнул, снова раздумывая над чем-то, и его осунувшееся лицо казалось несчастным, как никогда.

— Что ты в таком случае предлагаешь? — обратился он к внуку. — Вызвать карабинеров? Позволить им сновать в нашем доме, вынюхивая неведомо что?

— Ради выяснения истины и справедливости я бы сделал именно так, — откликнулся Джек.

Старик повторил с горькой усмешкой:

— Справедливости… Все ли мы получаем по справедливости? — И глянув на парня, напомнил вдруг: — Утром, до всего этого ужаса, ты хотел о чем-то поговорить. Что это было? Буду рад тебя выслушать.

— Может быть, позже, — замялся Джек. — Сейчас есть много забот поважнее.

— Конечно. Нужно думать о Бьянке… — кивнул Фальконе собственным мыслям. И спросил с какой-то пытливой дотошностью: — Ты все же уверен, что нужно вызвать карабинеров?

— Абсолютно, сеньор. Лишним не будет!

— Что ж, быть по-твоему. — И он кликнул слугу. — Альфредо, распорядись, чтобы послали за карабинерами в город. И еще, позаботились ли уже о теле племянницы? Проследи, чтобы все было сделано так, как должно.

— Да, сеньор, вам не о чем волноваться: сеньорита де Лука взяла на себя все заботы. Сеньор Камберини убит горем настолько, что мало что соображает…

И стоило слуге выйти, как Фальконе сказал:

— Что ж, это горе делает мальчику честь, хотя, видит бог, я мало верил в искренность его чувств: сам понимаешь, — поглядел он на Джека, — большие деньги привлекают стервятников.

И снова что-то холодное, липкое, вызывающее озноб скользнуло по позвоночнику парня. Фальконе выглядел странно, что, конечно, понятно, учитывая события этого утра, и все-таки Джек ощутил беспокойство, тревогу, и побуждение рассказать ему правду, но все-таки не решился. Если старик ему не поможет, если сочтет его просто «стервятником», охотником за деньгами, и отдаст тем же карабинерам, кто тогда поможет Аманде? А мисс Харпер, что если эта де Лука, ослепленная горем, все же продолжит настаивать на своем? Нет, нужно выяснить, что на самом деле случилось, а потом уходить…

Фальконе же попросил вдруг:

— Джино, друг мой, сделай доброе дело: принеси документы, лежащие в сейфе в моем кабинете. В связи со смертью нашей дорогой Бьянки я должен кое-что посмотреть…

Джек встрепенулся, решив на мгновенье, что ему показалось.

— Из сейфа, сеньор? — удивился он. — Я не знаю, как он работает.

— Я тебе расскажу. — И старик поманил его ближе.

— Вы уверены, что…

— Я тебе доверяю.

Выслушав наставления мнимого деда, Джек шел к кабинету, словно на эшафот: ноги увязали в ковровой дорожке, половицы, казалось, хватали за пятки, а повязанный галстук впивался в кадык, лишая дыхания. Шанс добыть диадему и бежать на помощь Аманде сам шел ему в руки! Он выяснил то, ради чего прибыл на виллу… Еще минута — и он будут готов оставить эту историю позади, но…

Он вошел в кабинет и прошел напрямую к сейфу. Откинул картину с изображением флорентийского палаццо Строцци и поглядел на механизм… Наставления Гаспаро Фальконе еще звучали в его голове, и Джек, сам удивившись тому, как ловко все вышло, распахнул дверцу сейфа и замер, глядя на полки.

Графская диадема, состоящая, как он знал от Гатте, из ста двадцати ограненных бриллиантов весом в триста карат и из россыпи мелких жемчужин, стоила баснословные деньги, о которых Джек никогда не мог и мечтать. Если взять эту вещь и уехать с Амандой — все их мечты бы исполнились: они жили б в довольстве и сытости… вместе, как и мечтали.

Джек нашел диадему и, осторожно взяв ее с полки, покрутил в своих пальцах: свет от окна, преломляясь в многочисленных гранях, яркими бликами рисовал на стенах и полу.

Третий день, как Аманда в руках похитителей, а он прохлаждается здесь, на вилле…

Третий день, как ни Ридли, ни кто-либо другой не знает ни где они, ни что с ними случилось…

Он должен был с этим покончить.

И мог сделать это прямо сейчас…

И все-таки Джек положил диадему на место, взял с полки бумаги Фальконе и, словно страшась все-таки искуситься, поспешно захлопнул дверь сейфа. Потом вернул картину на место и вышел из кабинета с одной-единственной мыслью: еще один день, еще только день — он узнает, что случилось с де Лукой — и сбежит от Фальконе.

Дольше медлить нельзя…

И чтобы выяснить правду, ему нужна Розалин Харпер.

Джек решил, что как только отдаст бумаги Фальконе, он найдет женщину, и они побеседуют с управляющим, Антонио Пьяджио, и расспросят его о ключе.

Когда он постучал в дверь комнаты Розалин Харпер, отзываться она не спешила, он даже подумал, уж не послышался ли ему звук ее легких шагов, когда подошел к ее комнате. Там, за дверью, сейчас было тихо, будто женщина притаилась и не желала ему отвечать.

Неужели она настолько расстроилась из-за слов Агостины де Луки?

— Сеньорита Рид, мне нужна ваша помощь, — сказал он через дверь. — Сеньорита Ха…

Дверь распахнулась, не дав ему договорить.

— Не произносите здесь этого имени! — воскликнула женщина, тяжело дыша. — Вы, разве, не понимаете, что история повторяется: мало того, что я нахожусь в этом доме на птичьих правах, так меня еще обвиняют в коварных замыслах. Слышали сами. Стоит карабинерам услышать об этом, как все повторится… Особенно, если им станет известно, кто я такая на самом деле!

То, как она глядела на Джека, как говорила, с отчаянием и подспудной решимостью одновременно, насторожило его: он заглянул в ее комнату и заметил маленький саквояж у стены. Беспорядок в вещах, брошенных на постели…

— Вы не имеете права сбежать, — произнес он осуждающим тоном. — Расписавшись тем самым в подозрениях своих недоброжелателей, вы лишь подтвердите вину… Скажите, вы виноваты в гибели сеньориты де Луки? — Джек сдвинул брови, пытаясь суровостью тона достучаться до разума женщины.

Та вспыхнула в долю секунды:

— Как вы могли такое подумать?! Я и пальцем ее бы не тронула.

— А выглядит совершенно иначе. — Он смягчился, заметив ее поникшие плечи: — И именно так все подумают, когда вы исчезнете с виллы. Не делайте этого, Розалин! Лучше позвольте мне выяснить правду. Мне, действительно, нужна ваша помощь!

Они стояли в дверях ее комнаты, и Джек видел, как сложно ей было переменить принятое решение: не бежать, что по всему было привычнее для нее, а остаться. Мисс Харпер привыкла бежать…

— Хорошо. Чем я могу вам помочь? — спросила она.

И Джек, обрадованный этим словам, попросил сопроводить его к Антонио Пьяджио. Тот был главным виноделом Фальконе: присматривал за виноградниками и собранным урожаем, следил за ферментацией и брожением вина. Он же хранил ключ от винного погреба…

Они застали мужчину в его доме на территории виллы, это было маленькое бунгало в тени лимонных деревьев, он встретил их какой-то всклокоченный, будто больной. Похоже, случившееся с графиней де Лукой плохо сказалось на нем… Джек заметил испуг в его покрасневших глазах, когда он, открыв дверь, увидел их на пороге. И что-то быстро затараторил на своем языке… Только пятью минутами позже они, наконец, вошли в дом.

— Что он вам говорил? — шепнул Джек мисс Харпер, крайне заинтригованный.

— Убеждал меня в том, что никак не виновен в смерти графини. Что места себе не находит от беспокойства и боится, как бы сеньор не погнал его со двора.

— А граф может?

— Вряд ли. Сеньор Фальконе, несмотря на чрезмерную эмоциональность, человек крайне разумный: он не делает ничего впопыхах. И ценит людей, которые ему служат… А сеньор Пьяджио, можно сказать, вырос на его виноградниках.

Пьяджио, различив в непонятной для него речи свое имя, снова затараторил без остановки.

— Я слышал, он не нашел ключ от погреба, — кое-как вклинился Джек. — Спросите его, где он хранил его и когда видел в последний раз?

Мисс Харпер перевела собеседнику эти вопросы, и вскоре Джек знал, что ключ виноградарь носил на поясе, на специальном кольце, что снимал его только вечером, когда ложился в постель, а пропажу заметил как раз перед тем, как нашел дверь подвала распахнутой, а сеньориту де Луку мертвой, то есть утром, когда одевался перед работой. Именно потому, посчитав, что по какой-то невероятной забывчивости он оставил ключ в дверях погреба, он-то и поспешил к нему в первую очередь… Почему он заметил пропажу ключа только утром? Да потому что тем вечером — здесь мужчина замялся, явно смущенный — он был-де несколько отвлечен обстоятельствами, о которых не станет говорить вслух.

— Он был с женщиной, — без экивоков констатировала мисс Харпер. — С какой именно, Антонио полагает неправильным говорить, но, конечно, именно потому, скидывая одежду, он не заметил отсутствие ключа.

Мисс Харпер говорила об этом так просто, словно просто обсуждала погоду, и этим разительно отличалась от многих знакомых Джеку молодых леди.

— Возможно, его взяли намеренно. Но когда? — рассуждал Джек, хмуря брови. — Он бы не смог этого не заметить.

— А что, если ключ взяла женщина, что провела с Пьяджио ночь? — предположила мисс Харпер.

— Тогда вы должны выяснить ее имя. Любыми способами!

Они так воодушевились, полагая, что вот-вот выяснят нечто важное, что когда Пьяджио, старательно упираясь, все-таки назвал имя любовницы, оба детектива-любителя явно разочаровались. Его ночной гостьей оказалась горничная Франческа, скромная девушка, в которой мисс Харпер, даже при самом худшем раскладе, не могла заподозрить убийцу.

В итоге они решили поговорить с ней, но как-то без огонька, и направились искать девушку с меньшим энтузиазмом, чем прежде.

Разговор с горничной ничего не дал: краснея и заикаясь девушка сразу же сообщила, что они с Антонио собираются пожениться и что ключей никаких она, ясное дело, не видела. Да и зачем они ей?! Вон какой ужас с сеньоритой де Лукой случился. Из ее глаз брызнули слезы…

После этого его спутница и переводчица удалилась на зов сеньора Фальконе, и Джек, понимая, что ничего не добился, а время утекает сквозь пальцы, решил, что, возможно, осмотр тела покойной даст ему хоть какую-то, да зацепку. Мало ли что упустил констатировавший смерть от удушья лечащий доктор его мнимого деда — он ведь, конечно, и не искал ничего. Однако, стоило Джеку только показаться в комнате Бьянки де Луки, где она, лежа обмытой, в белом, почти свадебном платье, покоилась на постели в окружении своих верных служанок, как те черными воронами налетели на парня: заквохтали, запричитали, делая большие глаза. И тараторили на своем, размахивая руками… Он понял, что не то чтобы касаться их хозяйки руками, даже входить в ее комнату, он, лично, Джек Огден, пусть даже трижды Фальконе, не имел права. И парня выдворили наружу несолоно хлебавши…

Совершенно расстроенный, в самом мрачном состоянии духа, он дождался приезда карабинеров, трех мужчин в форме, которые, Джек понял это мгновенно, с трудом понимали, что именно они должны делать. Однако на все попытки помочь им они отвечали высокомерными взглядами, красноречиво, без слов сообщавшими, что какой-то там иностранец, пусть даже опять же Фальконе, не смеет им диктовать, как и что делать.

Они сначала бродили по дому, создавая иллюзию занятости, после долго топтались у винного погреба, но, кажется, больше всего оценили закуски и сладкие вина, которыми их угостили на кухне, а не беседы с подозреваемыми.

Впрочем, никого эти мужчины не подозревали: считали, должно быть, что у старого графа вода в голове, раз он вообще о чём-то подобном подумал. И Джек понял, что должен прибегнуть к решительным мерам: вынудить виновного в смерти де Луки, если таковой действительно был, выдать себя. И он знал, как это сделать…

Тем более, что, ломая голову над случившимся, он вдруг заметил несоответствие, насторожившее парня.

— Помогите мне снова, — попросил он мисс Харпер, когда, вернувшись от графа, она пожаловалась на то, что в «комнате для допросов», в малой гостиной, мимо которой она сейчас проходила, сеньорита де Лука опять порочила ее имя. — Я обещаю, что, если смерть сеньориты Бьянки была чьим-то коварным умыслом, завтра мы точно об этом узнаем.

И он поделился с женщиной своим планом.

Этим же днем Джек стал свидетелем грустной сцены в саду: Агостина де Лука утешала убитого горем жениха своей погибшей сестры. Он рыдал у неё на плече, как ребенок, и женщина что-то шептала ему, перебирая темные волосы.

Джеку стало неловко подсматривать из кустов, и он поспешил удалиться. К ужину Камберини явился совершенно раздавленным… Кажется, даже скептически настроенные к их браку с Бьянкой супруги Мессина прониклись его безудержным горем. Ждали только мисс Ридли, которая почему-то задерживалась…

И Агостина де Лука не преминула ядовито кольнуть:

— Ваша служанка слишком много себе позволяет, дядя Гаспаро. Заставляет нас, господ, дожидаться себе, словно какую-то королеву!

— Уверен, у неё есть причины опаздывать. Будь добрее, племянница!

Женщина, недовольная выговором, демонстративно отвернулась к окну — как раз в этот момент в гостиной появилась мисс Харпер. Смущенная, она сразу заметила злой взгляд де Луки и с чувством покаялась:

— Сердечно прошу извинить меня за опоздание, мне очень неловко, что я заставила себя ждать.

Джек, хорошо знавший, что опоздание было спланировано ими нарочно, восхитился её актерским талантом: мисс Харпер выглядела весьма убедительно.

— Что-то случилось? — ожидаемо осведомился Фальконе. — Что задержало вас, сеньорита?

— Неловко и говорить, настолько это нелепо, — отозвалась она. — Антонио Пьяджио полагает, что располагает какими-то сведениями по случившемуся с вашей племянницей, но упрямо отказывается озвучивать их вслух. Желает говорить только с карабинерами, но они уже покинули виллу и вернутся лишь завтра…

— Как странно, — вступил Джек в беседу с задумчивым видом, — сегодня, когда я встретился с этим мужчиной в саду, он так горячо толковал мне о чем-то по-итальянски — я, к сожалению, не понял ни слова, — и казался вполне говорливым. Я потому и просил вас встретиться с ним и выяснить, в чем причина его возбужденного состояния! Если бы только я знал, что это касается сеньориты Бьянки де Луки…

Он замолчал, и в гостиной повисла напряженная тишина. Посмотрев на присутствующих, Джек различил одинаково недоуменные, встревоженные лица… Ни один из четырех, кроме них с Розалин Харпер и сеньора Гаспаро (а его Джек автоматически исключал из данного уравнения) не казался подозрительнее другого.

— О чем же он хочет рассказать карабинерам? — первой нарушила тишину Селесте Мессина. Она вцепилась руками в рукав мужнина пиджака, едва ли замечая, что делает. — Мы с Витторио полагали, гибель Бьянки — всего лишь трагическое недоразумение. Не могло ведь действительно получиться… — Она дернула головой, отгоняя саму мысль о чем-то помимо случайности. Трагической, но не более.

Джек сказал:

— Однако обстоятельства таковы, что наводят на определенные мысли. И я считаю неправильным отмахнуться от них!

— Ах да, — будто только что вспомнила сеньорита Харпер, — отыскался ключ от винного погреба! Он лежал в траве перед домом Антонио.

— Ну вот, этот Пьяджио просто-напросто позабыл запереть винный погреб, а потом выронил ключ у дома, — будто решив важный ребус, воскликнул Мессина. — Вряд ли здесь что-то больше обычной халатности…

Джек возразил:

— Ключ могли просто подбросить, воспользовавшись по назначению.

И снова гостиная погрузилась в мертвую тишину, и длилась она до слов Камберини:

— Если Бьянку… убили, — с трудом выдохнул он страшное слово, — я хочу знать, кто это сделал. — И поднялся. — Пойду и поговорю с этим Пьяджио.

Мисс Харпер с Джеком переглянулись: это совсем не входило в их планы.

— Если этот мужчина действительно что-то знает о смерти вашей невесты, не лучше ли позволить профессионалам разобраться во всем должным образом? — спросил Джек. — Карабинеры вернутся уже завтра утром — мы вполне можем подождать до этого времени.

Сам Джек на месте Джулиано Камберини точно ждать бы не стал и отправился переговорить с Пьяджио незамедлительно, но скрипач, застенав, рухнул обратно на стул.

— Вы правы, — согласился он. И в отчаянии: — Это все так ужасно.

Тогда Гаспаро Фальконе, молчавший все это время, сказал:

— Что бы ни произошло с нашей дорогой Бьянкой, мы это узнаем, я вам обещаю. А сейчас пойдемте за стол! Не будем заставлять повара ждать.

Голос его звучал глухо и ломко, именно потому, несмотря на, казалось бы, легкомысленные слова об обеде, прозвучали они как-то особенно веско. И все присутствующие в гостиной без единого возражения потянулись в столовую…

День давно догорел. Часы в доме еще около получаса назад пробили двенадцать… И вилла Фальконе, казалось, погрузилась в сонный покой, но ощущение это было обманчивым: по саду в сторону флигеля для прислуги кралась едва различимая тень. Вот она миновала злополучное место трагедии — винный погреб, вот скользнула мимо буйно цветущих кустов бугенвиллей и замерла у двери бунгалло Антонио Пьяджио. Толкнула деревянную створку, и та легко поддалась… На вилле, как водится, двери не запирали, и тень это знала. Хозяин даже сегодня, несмотря на события ужасного дня, не изменил своим правилам…

Тень вошла в дом и прислушалась. Тишина. Прошла мимо кухни и кладовой, замерла около спальни и, вынув что-то из складок плаща, вошла в комнату, шаг за шагом медленно продвигаясь к кровати, в которой при слабом свете луны был различим силуэт спящего человека.

У самой постели тень на секунду остановилась, будто задумалась, а потом вскинула руку, стало понятно, что в руке её нож, и опустила её — лезвие с силой вошло в Антонио Пьяджио. Так, во всяком случае, думала Тень, но, кажется, просчиталась: спящий не то чтобы не вскрикнул, он как будто и вовсе ничего не почувствовал. Не издал ни хрипа, ни стона… Он даже ни разу не шелохнулся. И только теперь, запоздало, Тень поняла, что лезвие слишком легко вошло в плоть… В плоть ли? Она откинула покрывало и вскрикнула: на постели, вместо спящего человека, лежало свернутым старое одеяло.

В ту же секунду, осознав, что случилось, Тень метнулась к двери, уже не таясь, ошалев от страшной догадки, она думала лишь о том, как сбежать из этого темного дома и от собственного поступка. Но оказалась в ловушке…

Входная дверь была заперта, а ведь она только что вошла через неё, а позади, за спиной, кто-то шёл за ней следом, чиркая спичкой.

Святая Мадонна, помоги и спаси! Что за проклятые штучки?

А пламя запаленной свечи становилось всё ближе, и вот уже чьи-то шаги затихли у неё за спиной. Тень, схватившись за крестик у себя на груди, в суеверном, паническом ужасе обернулась…

У неё за спиной, высвеченный причудливыми тенями, стоял дон Гаспаро Фальконе со своим внуком, Джино Фальконе. Значит, вот кто это придумал? Пёс-англичанин.

Кинжал, который побледневшая Тень всё так же сжимала в руке, выпал из её разжавшихся пальцев и, оглушительно звякнув, будто бы обличая в едва не случившемся преступлении, затих между Тенью и ее обличителями.

— Что вы смотрите? — Тень не выдержала молчания. — Подловили? Довольны? Злорадствуете в душе? Будь проклята Бьянка и день, когда она появилась на свет. Я ни секунды не сожалею о том, что сделала с ней! Не сожалею… — И вдруг, истерически разрыдавшись, Тень рухнула на пол на подкосившихся под нею ногах.

Агостина де Лука рыдала в каком-то безумном, неистовом исступлении. Нет, она, как и сказала, не сожалела о собственном злодеянии по отношению к родному ей человеку — она сожалела, что так глупо попалась в расставленные силки. И Джек полагал, именно это побуждало бежать злые, колючие слезы, застилавшие ей глаза…

— Вечно Бьянка была во всём лучше меня, — говорила она, смахивая их с глаз. — Своим статусом старшей дочери и наследницы, красотой, о которой писали стихи красивые мальчики вроде бедного Камберини, улыбкой, характером, даже псом, которым все умилялись, как чудом невиданным. Разве это всё справедливо? Разве же я виновата, что родилась годом позже и сделалась тенью старшей сестры? Уж лучше бы вовсе не появлялась на свет, чем влачить это жалкое существование в роли вечной статистки.

— Бьянка любила тебя, — глухо откликнулся мрачный Фальконе. — Ты была ее младшей, любимой сестрой, о которой она неизменно заботилась.

— Пфф, — Агостина презрительно фыркнула. — Да она эту дворнягу любила сильнее меня! На него тратила баснословные деньги, а мне выделяла жалкие крохи, постоянно укоряя за каждый потраченный сольдо. Я устала терпеть унижения и попрёки! Выпрашивать деньги… и наблюдать, как она веселится на празднике жизни в объятиях очередного любовника! Полагаете, Камберини нужна была эта старая курица? Как бы не так. Он выбрал её просто по старшинству, по наличию денег и статуса… — И с надломом: — Будь у меня то же самое, он был бы со мной, а не с Бьянкой. Так почему я должна была…

И Джек догадался:

— Вы влюблены в Камберини. И то, что они с вашей сестрой объявили о свадьбе, сподвигло вас…

— Да, — крикнула женщина, прерывая его, — да, я люблю Джулиано! Всем сердцем. А эта ничтожная тварь опять собиралась отнять у меня самое ценное — любовь всей моей жизни. Что ей стоило выбрать другого? Любого из тех глупых мальчиков, что десятками увивались за ней… Но нет, она выбрала Джулиано! Уверена, лишь потому, что прознала о моих чувствах к нему.

— Ты несправедлива к сестре. Бьянка не была злой! — возразил ей Гаспаро. — Возможно, несколько легкомысленной, но не злой. Уверен, она понятия не имела о твоих чувствах к бедному мальчику…

Старик выглядел совершенно раздавленным. Он сидел, глядя на распростертую у своих ног расхристанную племянницу, и время от времени покачивал головой… Джек знал, старый граф был глубоко поражен, догадавшись, кем является тень, проникшая в дом винодела, и пожалел, что привлёк его к этому делу. Опасался за здоровье Фальконе… Но мисс Харпер, стоило Джеку поделиться с ней своими подозрениями, была категоричной: он должен увидеть убийцу своими глазами. В противном случае просто-напросто не поверит…

Он и сейчас как будто не верил…

Бедный старик!

— Ах, много ли вы понимаете, дядя! — с горькой иронией прошептала де Лука. — Мы были с ней сестрами долгие годы и, конечно же, понимали друг друга получше многих других. Поверьте мне, Бьянка знала, что я люблю Джулиано…

— Возможно, она и сама любила его…

Агостина истерически рассмеялась.

— Да она, как течная сука, была влюблена каждый месяц в другого, — зло выплюнула она. — Но стоило мне захотеть кого-то себе, как сестрица решила выскочить замуж! Вы находите это случайным? Я — нет.

Джек спросил, стоило ей замолчать:

— Как у вас оказался ключ Пьяжио?

— Это вышло случайно, — скривилась де Лука. — В расстроенных чувствах, в тот первый вечер после оглашения за столом, я долго бродила по саду, не в силах взять себя в руки, вернуться в дом и… слушать, как эти влюбленные голубки тешатся в общей постели, ничуть не заботясь о чувствах других. О приличиях. Святая Мадонна, я жаждала крови сестрицы, как никогда! И тут услыхала возню в кустах азалий неподалеку: кто-то из слуг миловался со своею возлюбленной. Слышались стоны, быстрые поцелуи… Я дождалась пока разгоряченная парочка выбралась из кустов и ушла и только тогда, направившись тем же путем, заметила блеск металла в траве у дорожки… Подняла его. Это был ключ. Ключ от винного погреба! Догадаться было несложно, сопоставив твоего слугу Пьяджио, дядя, которого я узнала, и эту находку. Я подумала, что отдам ему поутру ключ, пристыдив за возню в хозяйском саду с какой-то служанкой…

— Но не отдали? — спросил Джек.

— Нет, не отдала. — Она презрительно на него посмотрела. — Я задремала уже перед рассветом, встала поздно…

— Не в шесть, как сказали мне ранее.

— Нет, около девяти.

— И, чтобы придать своим словам достоверности, сослались на телегу зеленщика, прибывавшую всегда в это время, как на факт, подтверждавший вашу прогулку в столь ранний час.

— Именно так, милый мой Джино, — подтвердила уже не рыдавшая женщина.

— И именно это вас выдало, — сказал он. — В день смерти вашей сестры зеленщик прибыл с двухчасовым опозданием, чиня слетевшее колесо. Я не сразу обратил на это внимание, но, когда сопоставил ваши слова со словами повара с кухни, признаться, несколько удивился и… задался вопросом… Вы либо ошиблись, либо солгали. Ошиблись? Со всяким бывает. Но если солгали… Зачем? Почему?

И Фальконе, долго молчавший, взмолился почти:

— Агостина, моя дорогая, скажи, что это вышло случайно? Что ты не хотела причинить вред сестре?

Женщина вскинула подбородок.

— Я ни в чём не раскаиваюсь, — повторила она ранее сказанное. — Ни в чём. Бьянка сама виновата: никто не тянул ее в погреб насильно.

— Расскажите, что там случилось, — потребовал Джек.

Агостина де Лука окинула его взглядом, а казалось, лезвием полоснула: таким острым, холодным он был. Но рассказывать все-таки начала…

— Когда я проснулась, сестра уже вышла выгулять пса, я видела, как они направляются к оранжерее. И направилась следом… Не знаю, нарочно ли, но я прихватила любимое лакомство мопса: печенье лежало в гардеробной сестры, будто нарочно прося положить несколько штучек в карман. Так я и сделала, обнаружив внутри ключ от винного погреба… Идея сформировалась не сразу, но вставляя ключ в замочную скважину, вроде как просто проверить, подходит ли он, и верна ли сделанная мною догадка, я уже будто на что-то надеялась… — Старый Фальконе мучительно застенал. — Да, именно что надеялась, — повторила де Лука. — И как раз в тот момент, когда первое из печений полетело в темноту погреба, на дорожке за моею спиной появилась сестра. Спросила, что я здесь делаю и почему отперта дверь… Я ответила, что понятия не имею, мол, сама пытаюсь понять, есть ли кто-то внутри. Бьянка приблизилась… Ее прожорливый мопс, учуяв любимое лакомство, задрыгал хвостом и вдруг припустил вниз по лестнице. Бьянка вскрикнула — и уже в следующий миг бежала за ним… Я не стала ее останавливать: девочка она взрослая, знает, что делает.

— Пречистая Дева Мария! — опять простенал несчастный Фальконе. — Ты могла спасти ее жизнь. Ты могла…

— … Но я не хотела. И, знаете, дядя, отчасти рада, что сестры больше нет!

— Святая Мадонна… как ты могла?!

— Я ни о чем не жалею, — опять повторила де Лука, и Джеку подумалось, что именно сожалеет, слишком уж часто повторяет обратное, убеждая себя самое. — Я только отперла дверь — глупый пёс довершил остальное.

— Ключ вы потом подбросили Пьяджио?

— Да, он бы подумал, что выронил его в тех кустах, милуясь с подругой, что так и было, если подумать.

— Но потом вы услышали, что он что-то знает, и заволновались… Готовы были убить, чтобы скрыть свое якобы непреступление… — сказал Джек. — Не похоже, что вы не считаете свой поступок убийством…

Агостина де Лука пересеклась с ним своим немигающим взглядом.

— Я не убийца, — отозвалась она. — Все получилось случайно.

Но ни Джек, ни Фальконе, конечно, ей не поверили.

Остаток ночи до приезда карабинеров Агостина де Лука провела запертой в своей комнате. Спала она или бодрствовала, мало кого волновало: её дядя был полон решимости поступить справедливо и выдать убийцу властям. И Джек, легко различая его душевную бурю, опять пожалел, что вмешался в эту историю. Впрочем, он поступил так не только ради Бьянки де Луки, но в большей мере ради Розалин Харпер, бывшей невесты инспектора Ридли, снова ставшей участницей столь неприятных событий.

Интересно, где сейчас Энтони Ридли?

Джек больше, чем когда-либо, нуждался в его поддержке и помощи.

Он, вернувшись к себе только под утро, так и не сомкнул глаз… Продумывал, как поступит с Фальконе и Этель Эдвардс, просчитывал все варианты, и в итоге решил, что ближайшей же ночью покинет виллу Фальконе, отправившись в Минузио, откуда и подаст условный знак сеньору Гатте, а там будь что будет… Возможно, он нападет на него, пригрозив пистолетом, и выпытает местоположение сторожки в лесу, где удерживают Аманду.

Все это было расплывчато и туманно, но Джек должен был что-нибудь сделать, а это было единственным, что пришло ему в голову… Он больше не мог ни обманывать бедного старика, ни бездействовать в отношении девушки, которую любит.

Таким образом, он заранее простился с мисс Харпер, сказав, что должен будет уйти, что был бы счастлив встретиться с ней при других обстоятельствах, жаль, что выпало при таких. Поблагодарил ее за молчание и содействие и просил передать Гаспаро Фальконе, что в обмане его не было злого умысла. Так получилось.

— Скажи Энтони… если увидишь его… — начала было мисс Харпер, но замолчала. — Нет, лучше не говори ничего, — передумала вдруг. — Ни к чему. — И порывисто его обняла. — Спасибо тебе! Что бы ни угнетало тебя, пусть оно разрешится, — пожелала ему от всего сердца.

За обедом, как раз перед которым обалдевшие карабинеры, толком не знавшие, как поступить со знатной преступницей, увезли ее с виллы, царило тягостное молчание. Фальконе с посеревшим лицом безучастно гонял по тарелке зеленый горошек и спаржу… Джеку кусок в горло не лез, мисс Харпер, кажется, тоже, только супруги Мессина нет-нет да жевали приготовленную еду.

В конце концов, Витторио произнес:

— Ты уверен, мой друг, что поступил правильно в отношении Агостины? Все-таки, будь она даже трижды преступницей, она твоя родная племянница. Да, она поступила ужасно, но…

Гаспаро Фальконе ударил по столу кулаком.

— Не желаю этого слушать! — грозно выдохнул он. — Ты не слышал, что она говорила, а я слышал… И не хочу обсуждать эту тему снова и снова.

— Но имя де Лука будет замарано, как и имя Фальконе. Ты подумал об этом?

— Что стоит имя, когда за ним скрывается бездна пороков и зла?! Я уже слишком стар, чтобы считаться с мнением света, Витторио. И хочу мирно жить в окружении дорогих мне людей! — Он глянул на Джека. — Знать, что жизнь прожита не напрасно… Что ошибки, совершенные мной когда-то, покрыты… Что я не пустой человек.

— Мы знаем, что это не так. Не вини себя в содеянном Агостиной! — возразил его друг. — Что, право слово, за настроение? Да, случилось непоправимое, мы это знаем, но жизнь не закончена: у тебя есть твой внук, мы с Селестой. И даже мисс Харпер… — кивнул он притихшей компаньонке товарища. — Да, будет непросто отмыться от грязи, которую взбаламутит судебный процесс, но я на твоей стороне, что бы ни вышло.

Старик молча кивнул, Джеку почудилось на мгновенье, что его глаза заблестели. Как бы там ни было, он привязался к старому графу и уже представлял, с каким именно сердцем тот воспримет известие о его, Джека, подлоге.

Фальконе откликнулся:

— Очень на это надеюсь. — И как раз в этот момент слуга доложил о прибывшем госте.

Мессина переглянулись. Джек с мисс Харпер сделали то же… Только Фальконе остался бесстрастным, словно уже заранее знал, кого ждать на пороге.

— Пусть войдет. И поставьте нашему гостю прибор! — распорядился старик.

Через минуту Джек подавился собственным сердцем: в столовую, улыбаясь во все тридцать два зуба, вошел Томазо Антуан Джонсон, его недавний знакомец по поезду.

— Ах, простите, сеньоры, что прервал вашу трапезу! — театрально раскланялся он, приложив руку к сердцу. — Но, право слово, дело не терпит дальнейшего отлагательства. — И словно только сейчас узнав Джека, хотя и без должного удивления, что доказывало обратное: — Сеньор Огден, какая нежданная встреча! Вы таки добрались до Лаго-Маджоре. Рад приветствовать вас особо!

Подскочившее к горлу сердце теперь рухнуло в ноги и загрохотало там с удвоенной силой — Джек едва мог дышать, как, впрочем, и шевелиться. Как будто окаменел. И вдруг ладонь его мнимого деда легла поверх его неподвижной руки…

— Ну-ну, — произнёс старый граф, — дыши, мальчик мой. В конце концов ты ведь не думал, что сумеешь меня обмануть? Еще третьего дня я узнал, что ты не сын моей дочери. Сеньор Джонсон меня просветил…

Охнула Селесте Мессина, ее супруг открыл рот, а Розалин Харпер звякнула ножкой фужера, который опустила на стол. Но Джек воспринимал это всё отстраненно, будто сквозь толщу воды… Закрой он глаза, решил бы, что тонет в глубокой реке, погружаясь на самое дно.

— Сказал бы, что рад нашей встрече, — обратился он к Джонсону неподатливым языком, — но это было бы ложью, понимаете сами. Я в большей степени поражен тем удивительным стечением обстоятельств…

— Ах, мистер Огден, какое стечение обстоятельств? Какие случайности? Я не верю ни в то, ни в другое. Сеньор Фальконе, желаете сами рассказать мальчику правду или мне сделать это за вас? — обратился Томазо Джонсон к хозяину дома.

Старик, в чьи глаза Джек так и не осмеливался смотреть, кивнул, начав говорить:

— Я расскажу, как всё было, а вы дополняйте по мере необходимости. — Джино, — обратился он к Джеку, — мы знаем, что тебя принудили к обману, и даже знаем причины…

Заявление оказалось таким неожиданным, что Джек вскинул голову, посмотрев на Фальконе.

— Вы знаете?.. — И вдруг догадался: — Те бумаги из сейфа, за которыми вы меня посылали… Это было подстроено?

— … Чтобы вас испытать, — охотно подтвердил собеседник. — Сеньор Джонсон, едва просветив меня обо всём, хотел вас сразу же разоблачить, — на этих словах детектив развел руки, изобразив, мол, виновен, простите, — но я, — продолжил старик, — должен был знать, насколько вы искренни, и предложил испытание…

— О да, я прятался за портьерой в кабинете сеньора Фальконе и видел, как вы любовались графскою диадемой, но отчего-то не взяли её… — поддакнул Джонсон. — Разве вы не желали помочь своей девушке? Странная щепетильность в сложившихся обстоятельствах.

При одном только упоминании Аманды, пусть даже имя её не было произнесено вслух, Джека кипятком обдало.

— Откуда вы знаете? — прохрипел он. — Откуда вы знаете, что она… что я… Я должен помочь ей… но не ценой воровства и предательства. — И опустив голову: — Мне очень жаль, сеньор Фальконе, что так вышло. Я не желал вас обманывать… Но Аманда…

— Та девушка, о которой ты мне рассказывал?

Джек кивнул.

— Она в серьезной опасности. Её удерживают нехорошие люди…

— Гатте и его шайка, — вставил Томазо Джонсон, кивнув. — Я давно слежу за этим мерзавцем по настоянию моего нанимателя, — он поглядел на сеньора Фальконе, — и знаю в мельчайших подробностях все детали его коварного плана.

— Вы следили за ним?!

— О да, как только этот прохвост явился на виллу Фальконе с предложением отыскать внука сеньора, что мне при всем моем опыте так и не удалось, я сразу же заподозрил неладное, о чем и сказал сеньору Фальконе. И он, прислушавшись к моим доводам, отправил меня в Англию вслед за Гатте, якобы намеревавшемуся отыскать внука сеньора. Только это всё была ложь: никого, кроме подельников в своей готовящейся махинации, этот Гатте не искал. И Англию покинул в компании некой смазливой девицы и плечистого парня, которых, будь вы повнимательней, заметили бы еще в поезде, где мы с вами и познакомились. Они наблюдали за вами, я — за ними. Мне стало весьма интересно, чем же вы их настолько заинтересовали…

— Потому вы и познакомились со мной в поезде?

— Именно так, молодой человек.

Джеку хотелось вскочить и метнуться по комнате, хоть отчасти рассеяв рвущиеся наружу эмоции, но он принудил себя оставаться на месте. Ради Аманды он должен был знать, чем грозит ему это разоблачение…

Впрочем, о себе он волновался в последнюю очередь.

— Я был слеп, — прошептал он, стыдясь собственной невнимательности к деталям. — Если бы только заметил Этель еще в поезде… Боже мой!

— Ах, не корите себя, — продолжил Джонсон. — У вас не было повода сомневаться в попутчиках, как у меня. К тому же, когда этот Гатте подсунул под дверь вашего номера белый конверт, я решил даже, что вы с ними подельники…

— Гатте был и в Андерматте?!

— В двух номерах на вашем же этаже. — Джек застенал, схватившись за голову. — Но, когда вы отправились на ночное свидание, как я полагал, с этим же типом, но оказались похищенными подельниками Гатте, ситуация начала проясняться…

— Вы видели, как нас похищали, и ничего не предприняли?!

— Отчего же? — улыбнулся маленький итальянец. — Я разбудил вашего спутника и рассказал ему о случившемся.

— Значит инспектор знает, где я? — Джеку казалось, он еще никогда не испытывал такой бури эмоций, такого ежеминутного перехода от отчаяния к радости, как сейчас. И Томазо Джонсон, улыбающийся и крайне довольный собой, вынимал все новые и новые факты из своей метафорической шляпы, подобно бывалому фокуснику.

— Скажу больше, мы даже знаем, где сеньорита Уорд.

Джек все-таки вскочил на ноги.

— Где?

Джонсон выдержал паузу, будто намеренно истязая его.

— В больнице в Муральто. Она в порядке, если желаете знать!

Джек рухнул на стул, не чувствуя ног под собой. Пульс ухал в висках, перед глазами плясали черные мушки… Его то ли знобило, то ли трясло в лихорадке — он сам не брался определить. Столько дней душевного напряжения и притворства, десятки часов противоборства с собой…

Ему на плечо опустилась рука.

— Джек, я с вами, что бы ни получилось, — сказала мисс Харпер.

— Ах да, — будто опомнился Джонсон, — ваш «отец» прибудет на виллу с минуты на минуту. — Джек посмотрел на компаньонку Фальконе, и она в тот же миг всё поняла: побледнела, с опаской глянув на дверь, словно Ридли уже стоял на пороге. Но его пока не было… — Он давал показания по делу сеньориты Эдвардс, арестованной за похищение и помещенной в тюрьму в Муральто. Оказалось, она весьма колоритная леди… Впрочем, ваш Ридли тоже оказался хорош, — подмигнул говоривший, — мы неплохо сработались с ним. Даже разбуженный среди ночи, он мгновенно вник в дело и помогал мне во всем. Проследив за Гатте до сторожки, мы разделились: я отправился с этим плутом и вами, — взгляд на Джека, — до виллы сеньора Фальконы, а он с карабинерами атаковали сторожку и освободили сеньорину Уорд. Насколько я знаю, он самолично пристрелил пособника Эдвардс… И, полагаю, никто по нему не заплачет.

Едва прозвучали эти слова, как дворецкий, появившись в столовой, доложил честь по чести:

— Сеньор Фальконе, к вам гость. Энтони Ридли по важному делу!

— Пригласите, — кивнул Гаспаро Фальконе. И Джек ощутил, как пальцы мисс Харпер сжали материю сюртука у него на плече…

Больница Святого Бенедекта располагалась на краю города, в тени сосновых деревьев. Предполагалось, что удаленность от жилых кварталов Муральто обеспечит нераспространение опасных болезней, если таковые появятся вдруг. К счастью, ничего страшнее желудочных колик и гриппа в больнице Святого Бенедекта пока не лечили… Вот и с новой, знатной пациенткой, бледной до синевы, когда её только доставили два дня назад, как-то справились. Отпаивали ее супами и местным вином, которое, как известно всем итальянцам, творит настоящие чудеса.

Пациентка снова порозовела, но улыбаться так и не стала. Целыми днями лежала, глядя на беленые стены и потолок, и плакала, стоило только остаться одной…

Оно и ясно: ребеночка она потеряла. Хорошо, сама осталась жива…

— Есть какие-то новости от инспектора Ридли? — спросила Аманда подругу, вошедшую в её комнату с букетом цветов.

Та каждый день приносила новый букет, наполняя палату не только яркими красками, но и нежным ароматом цветов, пытаясь хоть этим незамысловатым способом поднять девушке настроение. Но цветы мало чем помогали — не букеты, а Джека хотела бы видеть Аманда сейчас в этой палате. Она извелась, волнуясь о нём… Не зная, где он и в какое ужасное дело втянула его та ужасная девушка.

Миссис Баррет отрицательно покачала головой.

— Пока нет, но я уверена, скоро мы что-то узнаем.

Аманда прикрыла глаза, с трудом сдержав гневный ропот и желание возразить. В конце концов, Анна не виновата в том, что случилось… Именно из-за неё их с Барретом свадебное путешествие превратилось в настоящий кошмар! И ей ли роптать на судьбу?

— Прости, что вместо того, чтобы наслаждаться Италией, ты навещаешь меня в этой больнице, — сказала она. — Я испортила вашу поездку. Мне очень жаль, Анна, действительно жаль!

Миссис Баррет, пристроив букет, присела рядом на стул.

— Как ты можешь так говорить? Твое благополучие для нас важнее всего. К тому же, это не последняя наша поездка: будут другие. Главное, поправляйся!

— Я волнуюсь за Джека, — едва слышно прошептала Аманда. — Я должна быть уверена, что с ним всё в порядке!

— Уверена, так и есть. Инспектор о нём позаботится, ты же знаешь!

За окном, прогрохотав колесами по дороге, остановилась у входа карета.

— Кто-то приехал… — встрепенулась Аманда. — Кто там? — И попыталась подняться с кровати.

Подруга её удержала.

— Лежи, я сама посмотрю. — Она встала и выглянула в окно. — По всему прибыл какой-то важный сеньор, — констатировала она, — карета с гербом на дверце, на запятках ливрейный слуга. А вот и сам… — она вдруг запнулась, в недоумении нахмурив лицо, но тут же дернула головой, отмахнувшись от странного морока.

— Кто? Почему ты вдруг замолчала? — взволнованным голосом спросила Аманда.

Против всякого разумения сердце ее пустилось в отчаянный вскачь, стало трудно дышать. Что за напасть, право слово? Джек точно не прибыл бы на карете с ливрейным слугой на запятках. Так почему так сбоит сердце? И дыхание пресекается…

— Это всего лишь какой-то старик, — поспешила ее успокоить подруга. — Возможно, меценат этой больницы или кто-то подобный. Аманда, это не Джек… — добавила тише.

Ровно в этот момент в дверь постучали.

Аманда замерла, превратившись в один оголившийся нерв…

— Войдите, — вместо неё откликнулась Анна, и в проёме мгновенно открывшейся двери предстал молодой человек в дорогом, скроенном по фигуре костюме.

Ей потребовалась какое-то время, чтобы узнать в нём все того прежнего Джека Огдена в нескладной одежде, что приходил к ней в поместье с письмами Чарльза. Даже тот молодой человек, с которым они виделись в Андерматте, казался сейчас совершенно другим по сравнению с этим… Казалось, за эти несколько дней Джек стал взрослее.

— Джек!

— Аманда!

Два возгласа слились в унисон. И молодой человек, подскочив к больничной кровати, крепко обнял прильнувшую к нему девушку. Анна Баррет только тогда поняла, что это именно Джек, пусть ей показалось то чистой иллюзией, когда, выскочив из кареты с ливрейным слугой на запятках, он, пробежав по ступенькам, вошел в задание Санкт-Бенедекта. Глаза все-таки не обманули её…

Как и громко стучащее сердце не обмануло Аманду.

— Как ты?

— А ты?

Снова почти в унисон сказали влюбленные.

— Кхм, — напомнила о своем присутствии Анна, — рада видеть вас в добром здравии, Джек. Я выйду узнать, скоро ли завтрак… Вернусь через минуту. — И вышла, прикрыв за собой дверь.

— Джек, — Аманда вцепилась в него, — ты живой. Как же я волновалась!

— Это я волновался, глупышка. Боялся… что не увижу тебя… Как ты?

Аманда потупилась, сцепив зубы, но Джека не отпустила.

— Я потеряла ребенка, — ответила тихо. — Прости меня, что не рассказала о нём. Я просто не знала, как это сделать…

Он погладил её по волосам, по худенькому, чуть подрагивающему плечу.

— Мне жаль, что я никогда не увижу его. Я хотел бы, чтобы всё сложилось иначе…

Слезы Аманды, словно только и ждали этих вот слов, чтобы пролиться, потекли по щекам. Она уткнулась в ткань Джекова сюртука, обхватила его, прижимая к себе, и, казалось, никогда не отпустит.

И сказала сквозь слезы:

— Джек, в эти несколько дней я о многом успела подумать и дала себе слово, что если только опять увижу тебя, то больше не отпущу. Никогда! — Смахнула слезы и посмотрела молодому человеку в глаза: — Я не вернусь в Англию, Джек. Останусь в Италии. И если ты этого хочешь… оставайся со мной. Мне всё равно, что скажут другие: осудят ли, заклеймят… Я хочу быть с тобой. Ты… согласен? — явно страшась быть отвергнутой, спросила она. И тут же, не дождавшись ответа, торопливо продолжила: — Я понимаю, это не то, о чём ты на самом деле мечтал. Твоя мечта о работе в полиции… инспектор Ридли… Лондон — всё это там, в Англии; на другой чаше весов только я. И я вовсе не совершенство, но…

Джек поцеловал ее в губы, пресекая поток нервной речи и слёз.

— Послушай, — сказал, прервав поцелуй и посмотрев на неё очень внимательно и серьезно, — ты — лучшее, что случилось со мной в этой жизни, и мне всё равно, что считают другие. Мой дом там, где есть ты, Аманда Уорд: хоть в Англии, хоть в Италии, да хоть бы в бразильской сельве. Я буду с тобой! — Она кивнула сквозь слезы, опять заструившиеся из глаз. — Но сейчас я кое с кем познакомлю тебя… с одним человеком, в доме которого мы поживём какое-то время. Это чудесная вилла на берегу Лаго-Маджоре, прекрасного озера, вид на которое будет встречать тебя каждое утро, пока ты полностью не поправишься… И только когда это случится, мы снова вернемся к этому разговору. Договорились?

— Лаго-Маджоре? — повторила Аманда. — Звучит замечательно. Но почему мы станем жить в этом доме? Это связано с Этель Эдвардс?

— Отчасти. Только отчасти. Дело в том, что какое-то время мне придется разыгрывать важного дона, внука того человека, с которым я тебя познакомлю… Этого сразу не объяснить, но семейство Фальконе сейчас ожидают трудные времена (я объясню позже, в чем дело), и Гаспаро Фальконе предложил мне остаться на время в его доме в статусе внука… Пока всё не уляжется.

— Не понимаю…

— Я объясню. — В дверь постучали. — Позже… — добавил Джек и отступил на шаг от Аманды.

Почти сразу дверь приоткрылась, и на пороге палаты появился высокий, чуть согбенный годами старик в сопровождении Анны Баррет. Она выглядела смущенной и будто несколько оглушенной чем-то случившимся за дверями палаты, в любом случае, она приветливо улыбнулась Аманде и Джеку.

— Значит, вот она, несравненная Аманда Уорд, — произнес итальянец, окинув заплаканную Аманду с красным носом и растрепанной шевелюрой внимательным взглядом. Несравненной её можно было назвать с огромным трудом, да и то явно лукавя. Но старик, казалось, не лгал… — Много наслышан о вас, сеньорита.

— Сеньора, если быть точной, — поправила его Анна, все так же смущаясь.

— Ах, бросьте, — отмахнулся старик, — такая красивая, юная девушка может быть разве что сеньоритой! — И спросил, обращаясь к Аманде: — Мой внук, полагаю, уже пригласил вас от моего имени на нашу виллу на Лаго-Маджоре? После всего, что вам пришлось пережить, мирный покой наших мест пойдет вам только на пользу. Вы, сеньорита, с супругом тоже приглашены, — обратился он теперь к Анне. — Мы не можем позволить, чтобы свадебное путешествие двух влюбленных сердец омрачилось плохими воспоминаниями: обещаю, нашими с Джино стараниями мы заставим вас позабыть всё плохое. Итак, карета стоит у дверей, с доктором Сорентино все вопросы, касательно здоровья сеньориты Уорд, улажены — остается только проститься с этими стенами и отправляться домой.

— Домой? — шепнула Аманда чуть слышно, и Джек сжал ее пальцы.

— Позже всё объясню…

— Джино, мой мальчик, помогите вашей прекрасной подруге подняться с постели, а лучше — отнесите ее до кареты. Вряд ли она способна уже передвигаться сама… Да и к чему сеньорите ходить своими ногами, когда есть мужчина, готовый носить её на руках?! — не унимался Фальконе.

И Джек, ни секунды не сомневаясь, подхватил Аманду на руки. Она лишь сдавленно охнула, не ожидая такого… А потом её понесли из палаты. В каком-то неистовом кураже, дикой радости, наполнившей сердце, Аманда положила голову на плечо Джека и глядела на россыпь щетинок, пробившихся на подбородке. И совсем не думала о приличиях… Будто и вовсе о них позабыла.

И снова шепнула:

— Джино Фальконе? — Глаза ее так и светились лукавством.

— Об этом я тоже потом расскажу, — чуть смущенно откликнулся Джек, ощутив ее пальцы на подбородке.

— Я вижу, тебе о многом придется мне рассказать.

— К счастью, на вилле Фальконе у нас будет предостаточно времени для разговоров.

А старый граф торопил:

— Быстрее, быстрее! На обед у нас минестроне с грибами, а он лучше всего улучшает цвет девичьей кожи. Мы не должны опоздать! Иначе Джакомо, разозлившись, как черт, плюнет нам в кофе.

Последним, что видела Аманда, выглянув через окошко кареты, отъезжающей прочь, это шокированное лицо своей близкой подруги, в недоумении глядевшей им вслед.

Конец.

Больше книг на сайте - Knigoed.net

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• »