Танцевал он не так плохо, как обещал. По крайней мере, он весьма уверенно вел партнершу и ни разу не наступил на ее новенькие, купленные в дорогом магазине туфли.
— Если вы и на тайском так же читаете, как танцуете… — хихикнула ему на ухо Маша.
— Увы.
— Ах, ну вот ты где! — Бобров бесцеремонно налетел на них и прекратил танец, — Саша, ты мне страшно нужен. Я должен тебя кое-кому представить.
— Серж, — едва сдерживая возмущение, сухо заметил сэр Доудсен, — мы танцевали. Простите, Мария, — он поклонился ей.
— Да? — искренне удивился меценат и развел руками:
— Не заметил.
Он был явно не в себе. Взгляд его как-то ненормально пылал, щеки, и без того не бледные, теперь были похожи на половинки огромного помидора. Ко всему прочему он еще и нервно озирался.
— Маша, я уведу твоего кавалера. Уж прости, детка.
Он схватил аристократа за руку и поволок к барной стойке.
— Не стоит называть ее «детка», — не выдержал сэр Александр. — Она этого не заслуживает, как бы вы к…
— Да забудь ты на минуту о Маше! — нетерпеливо перебил его меценат и, резко остановившись, развернулся к нему.
Аристократ со всего маху налетел ему на грудь. — Бобров и этого, казалось, не заметил.
— Помнишь, я говорил тебе о ней! — перешел он на жаркий шепот.
— О Марии?
— Да черт с ней!
— Выбирайте выражения! — возмутился сэр Доудсен и, высвободив руку из его пальцев, отступил на шаг.
— Ладно, прости, — быстро согласился Серж. — Я говорил тебе о даме. Ну, вспомнил? О ТОЙ даме!
— Честно говоря, я предполагал, что вы говорили о Марии, — озадаченно промямлил Александр.
— Далась тебе эта Мария! Мария, Мария, — меценат закатил глаза. — Я тебя сейчас представлю.
Он опять схватил его за руку и поволок вперед.
— Вот, — он наконец остановился и, отступив в сторону, явил глазам сэра Доудсена красивую брюнетку с греческим профилем и гордо вскинутым подбородком, — Наталия Касальская.
— Весьма польщен, — Александр поклонился.
Где он уже слышал эту фамилию?
— Что будем пить? — засуетился пылкий влюбленный.
— Мартини, ты же знаешь, — грудным голосом произнесла красавица.
Александр взглянул на нее — ни дать ни взять роковая женщина. Таким на грудь нужно таблички вешать, как на кабинку с высоким напряжением: «Опасно для жизни». Хотя зачем? Она сама — ходячая табличка. Дама была потрясающе красивой. Она находилась как раз в том возрасте, когда образ ее уже не портила девичья наивность, когда все черты, все линии тела уже оформились. Она выглядела совершенной и абсолютно неприступной. Наталия была высокой, чуть ниже самого Александра, стройной, но не хрупкой. Она царственным жестом приняла бокал с мартини, медленно, закрыв глаза, сделала небольшой глоток. Все ее движения дышали чувственностью, столь свойственной, что называется, дорогим женщинам. Александр за свою жизнь таких перевидал немало. И тем не менее слегка ошалел от созерцания этой богини, словно для прогулки спустившейся к простым смертным. Он вырос среди подобных ей — высоко ценящих себя. Но в отличие от них она действительно была красавицей.
— Мы говорили о миниатюрах Тороса Рослина, — очень тихо сказала она. Настолько тихо, что окружающие должны были вслушиваться, затаив дыхание, чтобы разобрать слова. — Смешно.
— Что же смешного в миниатюрах Тороса Рослина? — удивляясь все больше и больше, спросил сэр Доудсен, который представить себе не мог, что Бобров способен рассуждать не только об этом редко произносимом в наши дни имени, но вообще о живописи. — Это, если мне не изменяет память, представитель киликийской школы?
— Смешно, что ни я, ни Серж понятия не имеем об этом Торосе. Я поясню: мне предложили купить часть его иллюстраций, вернее, две, к какому-то там Евангелию, но никто не может определить, подлинник это или дешевая подделка.
— Часть иллюстраций к Малатийскому евангелию?!
— Вот видите, вы знаете больше нас всех, вместе взятых, — она растянула чувственные губы в подобие улыбки.
— Знаю теоретически. Но купить эти иллюстрации невозможно. Они все — собственность музеев, монастырей и библиотек. Я знаю, четыре подписные работы хранятся в монастыре Святого Якова в Иерусалиме, еще слышал про США, Париж и Вену, в самой Армении…
— Пф… — пренебрежительно фыркнула Наталия. — Это не аргумент. Вы же догадываетесь, что большинство подлинников сейчас уже в руках частных коллекционеров. Я что-то не поняла про «саму Армению»?
— Торос Рослин — армянский художник, миниатюрист XIII века.
— Вот как, — разочаровалась она. — А такое европейское имя…
— Вы интересуетесь средневековой живописью? — поспешно задал вопрос Александр, чтобы скрыть неловкость момента.
— Абсолютно нет. Я вкладываю деньги.
— Тогда лучше не рискуйте. Хотя, кому взбредет в голову подделывать Тороса Рослина, ума не приложу. Подобные вещи создают только для сумасшедших коллекционеров, а наобум…
— Или для профанов вроде меня, — продолжила красавица. — Для тех, кто мерит живопись долларами.
— Наталия, ты к себе несправедлива, — сладким голосом запел меценат.
— Брось, — сморщила та царственный нос. — Я не склонна приписывать себе лишние достоинства. Мне хватает того, что у меня есть.
«Это точно, — подумал Александр. — Того, что есть, вполне достаточно, чтобы любого свести с ума».
Оставшись одна посреди танцевальной площадки, Маша огляделась. Никто на нее не обращал внимания. Все присутствующие разделились на группки и весело болтали. Она нерешительно шагнула к бару. Там происходило захватывающее действо — молодой бармен жонглировал горящими бутылками, успевая при этом наливать из них в шейкер и смешивать замысловатый коктейль. Проделывал он это, по всей видимости, для себя, потому что никто на него внимания не обращал. Маша облокотилась на стойку. Он, завидев ее, улыбнулся во все зубы и подмигнул. Установив одну бутылку на голову, бойко спросил:
— Чего изволите?
— Вот этого, — она кивнула на шейкер.
— Это же «Кипучий яд»! — он притворно округлил глаза.
— Ничего кипучего не вижу, — она грустно усмехнулась.
Бармен поймал все бутылки, до этого летавшие в воздухе, поставил их на стойку и внимательно посмотрел на нее. Потом критически заметил:
— Н-да, вам действительно прописан «Кипучий яд». Вам нужно взбодриться.
— Почему кипучий?
— Вот почему. — Он выхватил откуда-то длинную спичку, чиркнул ею и поджег содержимое открытого шейкера.
Жидкость вспыхнула.
— Ax! — Маша отпрянула в удивлении.
Бармен перелил часть горящего напитка в специальный бокал, сунул в него соломинку:
— Быстро пейте, а то выгорит.
Она в ужасе переводила взгляд со стакана на бармена:
— Я это не могу. Это же огонь!
— Заказала «Кипучий яд», так пей! Не пожалеешь!
— А мне плохо не будет? — Она осторожно взяла бокал, на ощупь уже теплый.
— Обязательно будет. Я знаю свое дело.
— Ну и черт с ним! — с неожиданным ожесточением выдохнула Маша.
Ей вдруг стало ужасно себя жалко. Все ее бросили: и Бобров, притащивший ее сюда, и аристократ, поначалу прикинувшийся таким милым. И вообще, она чужая на этом празднике жизни. Никому не нужная! Ну и пусть она напьется. Кому от этого будет хуже?! Она закрыла глаза и с силой втянула в себя горькую маслянистую жидкость. Как ни странно, «Кипучий яд» не обжег горло, а, наоборот, обласкал его.
— Да ты умеешь пить! — с восхищением воскликнул бармен.
— Н-не очень. — Маша поставила бокал на стойку, чувствуя, как тело ее наливается свинцовой тяжестью.
— Это «Кипучий яд», — не без гордости заметил бармен. — Сейчас растечется по жилам и отравит весь организм.
— Р-раньше нужбыло предупр… предупрждть! — выдавила она из себя, с ужасом поняв, что язык ее не слушается. Впрочем, и ноги тоже. Колени ослабли, она повисла на высоком табурете.
— Эй, иди на воздух, — посоветовал бармен. — Будет легче. Проветрись, подходи еще.
— Всенепрменно! — заверила его Маша, с трудом продвигаясь к выходу.
Еще не хватало завалиться на чей-нибудь стол на первом своем светском рауте.
«Звезда хренова! — ругала себя Маша. — Пьяный ты заморыш, а не звезда!»
На холодном ветру стало лучше. И хотя ноги ее по-прежнему не держали, но дышалось легко, и тошнота отошла. Хотелось одного — спать.
«Веселая получилась вечеринка, даже и не ожидала, — грустно подумала будущая знаменитость. — Надо предупредить Боброва и линять домой!»
Делая каждый шаг с предельной аккуратностью, она вернулась в гудящий зал. Там начались массовые танцы. Латиноамериканский ритм колыхал густой, горячий воздух, отчего Маше опять стало нехорошо.
«Только бы добраться до Сержа», — взмолилась она.
Словно в тумане, она увидела, что где-то далеко в левой стороне зала красивый голубоглазый аристократ улыбается какой-то греческой богине.
«Все верно. Рыбак рыбака и тому подобное, — горько отметила она. — Две знатные особы нашли друг друга в пышной толпе».
Голова у нее пошла кругом. Она завернула за угол и, спрятавшись за огромным деревом в дубовой кадке, привалилась к стене. Чувство было такое, словно она умирает. Словно ее и в самом деле отравили змеиным ядом. И теперь она прощается с шумным, кипящим жизнью миром своим угасающим сознанием.
— Черт возьми, я вижу тебя насквозь! — прорычал с другой стороны дерева знакомый голос.
Маша открыла глаза. Серж злился на невидимого собеседника.
— Иди ты! — огрызнулся незнакомый бас. — Кто ты такой, чтобы мне указывать!
Он двинулся было от него, но Бобров, схватив его за лацкан пиджака, с силой прижал к стене.
— Руки! — прошипел незнакомец.
— Я все знаю! Ты ее убил! Ты!
Маша вздрогнула и совсем по-деревенски закусила кулак.
— Да хватит прикидываться. Она мне обещала отдать кулон, понятно? Зачем мне ее убивать? А вот тебя она послала!
— Хочешь на меня свалить! — прохрипел меценат.
— Или ты на меня?!
— Черт, куда она дела кулон, если не тебе сунула?
— Ха! Значит, напрасно девку кокнули, — зло съехидничал собеседник.
— И не смей смотреть в ее сторону. Понятно? — Серж часто задышал, видимо, едва сдерживаясь, чтобы не перейти к решительным действиям. — Я ее оберегаю. И от тебя в первую очередь.
— Ага, убил, так еще захотелось?
— Прекрати кривляться, иначе я за себя не отвечаю. Пока она со мной, храни нейтралитет. Я — единственный близкий ей человек в этом городе!
— А если она не захочет твоего безраздельного покровительства? Не захочет, как Ирма?! — упрямо настаивал бас.
— Только подойди к ней, я тебя в порошок сотру!
— Ты? — неизвестный презрительно фыркнул. — Да кто ты есть-то! Думаешь, ты все еще крутой? Прошли твои времена, Серж. Ты не хорохорься-то без нужды, целее будешь!
— А чего ты нос задрал? — не внял его увещеваниям Бобров. — Нашел камешек?
— Считай, что нашел! Теперь он на нейтральной полосе. Кто первым схватит, тот и победитель. И отпусти мой пиджак.
Маша услыхала возню, вжалась спиной в стенку, изо всех пытаясь остаться незамеченной.
— Пошел ты! — повторил то, с чего начал, незнакомец и, отпихнув мецената, быстро прошел мимо Маши.
Она с опаской посмотрела ему вслед. Это был высокий худой мужчина, брюнет с проседью. Двигался он уверенными шагами сильного и волевого человека. Больше она ничего не смогла разглядеть. Он ведь ни разу даже не оглянулся. Бобров ринулся в другую сторону, так ее и не увидев. Маша схватилась за голову. Теперь к «Кипящему яду», блуждающему по ее организму, прибавился и панический страх. Ее лихорадило, кидая то в жар, то в холод. Перед глазами проплывали размытые пятна, а в ушах стояли слова, похожие по силе на громовые раскаты: «Убил, так еще захотелось!»
«Господи, они все знают, — прошептала она. — Они меня делят между собой. И кто победит, тому я и достанусь! Что же мне делать? Что мне делать с этим проклятым кулоном? Из-за него убили Ирму. — Она судорожно вдохнула пропитанный чужим весельем воздух и ужаснулась собственной догадке. — Из-за него убили и Аську!»
Почему ей вдруг такое пришло в голову, она не могла объяснить. Двое мужиков охотятся за кулоном Ирмы. Сначала кто-то из них убил Ирму, но та успела его выкинуть. Потом они увидели этот треклятый кулон на Аське. Но и ее не удалось ограбить. Кто следующий? Маша замерла. Если она отдаст украшение Боброву, станет ли он защищать ее от этого высокого типа? Зачем ему это нужно? Ей страшно захотелось кинуться кому-нибудь на шею. Прижаться к кому-нибудь, хоть на секундочку почувствовав, что она не одинока в этом мире. Пусть это будет иллюзия. Только бы она была! Сейчас ей это, ох, как необходимо!
— А вот и ты!
Она уставилась на бармена. Тот взял ее за подбородок, повернул лицо к тусклому свету, озабоченно проговорил:
— Плохи дела. Нужно ехать домой.
— Я возьму машину. Возьму машину и поеду.
— Нет уж, — он с легкостью подхватил ее за плечи и повел к гардеробу. — Я же тебя напоил. Я несу за тебя ответственность. Довезу на своей машине.
— А как же работа? — вяло поинтересовалась она, сильнее прижимаясь к нему.
— Я подменился. Управятся.
Он накинул на нее новенькую норковую шубку и вывел на улицу. Маша глянула на него снизу вверх. Он был такой решительный, такой сильный и такой красивый. Он походил на рыцаря из какой-то сказки. Или это был принц? Да какая разница. Он был рядом, он готов подставить ей плечо, в котором она именно сейчас так нуждалась.
«Если это не судьба, тогда что?» — успела спросить себя она прежде, чем его губы оказались настолько близко, что она вообще перестала соображать.
Александр встретил новый день со странным ощущением тревоги. Впрочем, в его положении это было понятно. Лежа в кровати, он огляделся. Когда взгляд его остановился на прикроватной тумбочке, он понял причину своего состояния — на ней покоилась брошюра, присланная ему невестой в день своего отъезда в знак вечной и нежной любви.
— Дорогой мой, — пропела ему Ви в тот день по телефону. — Мне ужасно не хочется расставаться с тобой. Но ты же понимаешь, предсвадебные дела, — она хихикнула.
Сэра Доудсена в тот момент скрутила жуткая судорога, пронзившая все его тело.
— Непременно прочти эту книгу. Она очень важна для нашей будущей семейной жизни.
Получив подарок, молодой аристократ решил засунуть его как можно дальше, но долг чести воспротивился такому акту неповиновения нареченной. Поспорив немного с собственной совестью, Александр заключил с ней соглашение: книжку он положил как можно ближе к изголовью, но открывать ее в обозримом будущем отказался. Миновала неделя, а он так и не осмелился постичь тайны, сокрытые в этой брошюре. Женщина-горничная, ежедневно приводившая его холостяцкую берлогу в приличное место обитания, аккуратно стирала пыль везде. Но почему-то с маниакальной настойчивостью не прикасалась к этой самой книжонке. Теперь, по прошествии изрядного времени после отъезда Ви, ее подарок выглядел несколько неряшливо. Глянцевая обложка больше не сверкала бриллиантами чистой любви, а тускло напоминала о ее призрачности. Сэру Доудсену стало стыдно за свое столь нетактичное отношение к невесте. Он осторожно взял брошюру и прочел название: "Стремление к свету.
Методы закаливания". Автор, сотворивший этот кошмар, не постеснялся поставить свое имя на обложке: Дж. Росмонд. Хотя это мог быть его псевдоним, как здраво рассудил Александр. Какому нормальному человеку захочется подписываться настоящим именем под эдакой дрянью.
«Вот что имела в виду Ви, говоря о будущей семейной жизни», — запоздало ужаснулся несчастный жених и раскрыл брошюру.
Первая глава называлась «Здоровое утро».
"Как начать свой день? — задавался вопросом Дж. Росмонд и продолжал, — Вы слышали, как поют птицы на заре? Как паучок перебирает мохнатыми лапками тонкие канатики своей паутинки? Как шелестит прохладный ветерок в листве старых деревьев?"
Александр в недоумении еще раз посмотрел на обложку брошюры, отметив про себя, что для методов закаливания язык автора слишком уж поэтичен. Убедившись, что не ошибся с названием, он углубился в изучение текста. Прочитав две страницы, где в том же слюнявом духе автор писал о крылышках мотылька, солнечных лучах и теплой росе на травинках, попутно включив абзац про утреннее похмелье, которое отодвигает все эти земные радости на второй план, он наконец дошел до сути: «Итак, вы решили встать на путь к свету. Утро ваше должно принести вам только радость. Пробуждение — новые силы и желание совершить в этот день много замечательных деяний. Вы должны подняться с кровати…»
Александр вздохнул и принял решение. Раз уж судьба его предрешена и ему придется остаток дней прожить под одной крышей с Ви, то нужно готовиться к неизбежному заранее. К чему откладывать в долгий ящик? Одним прыжком он вскочил с кровати.
"Ваши ноги не должны обременять домашние туфли. Идите босиком, чувствуя стопами прохладу. Идите на кухню…"
Морщась именно оттого, что его стопы чувствуют прохладу, он проследовал на кухню.
«Разбейте и взболтайте в стакане свежее яйцо».
Именно так он и поступил.
«Выпейте его, глядя, как утро расцветает за вашими окнами».
Сэр Доудсен повернулся к окну. К сожалению, утро уже давно расцвело и теперь хмурилось черными тучами и сыпало мелким колючим снегом. Ноябрь в Москве начисто лишает человека возможности любоваться прекрасным утром. Давясь и фыркая, несчастный невольник заглотил сырое яйцо.
«Теперь вперед под освежающий душ».
Сэр Доудсен зашел в ванную и разделся.
«Встаньте под душ и только тогда с силой открутите кран холодной воды. Прим. Обычно кран холодной воды обозначается синим цветом».
Александр зажмурился и последовал инструкции.
Спустя десять секунд он с диким воплем вырвался из ванной. Все еще сжимая в руках разбухшую от воды брошюру, коей он пытался прикрыться, пока не понял, что ледяных струй можно избежать другим способом, он принял второе за утро твердое решение: «Нужно что-то делать! Нужно как-то избежать женитьбы!» И еще он спросил себя: «Если я откручу голову Ви, это будет замечательное деяние?» После недолгих размышлений он ответил: «С точки зрения человеколюбия — несомненно!»
Завернувшись в полотенце, он сунул книжку в мусорное ведро и принялся расхаживать по большой комнате из угла в угол, сетуя на то, что Дж. Росмонд не удосужился представить себе, как может быть неприятно человеку, только что принявшему его чертов «освежающий душ», находиться в квартире, батареи которой лишь слегка теплые. Если бы этого самого Дж. Росмонда поместить в сходные условия, он бы пересмотрел свои методы закаливания и перестал бы писать всякую чушь о птичках, сконцентрировав свое внимание на теплых носках и махровых халатах. Мысли Александра странным образом потекли в другое русло. Он вспомнил вчерашний вечер, вспомнил двух женщин — столь непохожих друг на друга, но объединенных одним: обе они, казалось, не соответствовали собственному статусу. С Марией все было просто. Она слишком робкая, слишком застенчивая для поп-звезды. У нее замечательная улыбка, она красива, но чересчур открыта. Нет налета. Или, как говорят, она не умеет напускать на себя вид. У каждой артистки есть маска: одни бесшабашные, другие значимые, третьи соблазнительные, четвертые ветрены. А Мария слишком естественна. И эта естественность настолько в ней органична, что вряд ли она сможет носить чужую маску. Вот с другой, с Наталией, все гораздо сложнее. Та уж точно оградила себя от мира толстой оболочкой неприступности. Неприступности поистине неженственной. Она пытается казаться роковой женщиной, смотрит на мужчин свысока, говорит «через губу», да так тихо, чтобы прислушивались (известный прием). Но в чем изюминка роковой женщины? В надломе. Этот надлом (душевная драма, слабинка), словно трещина в броне, влечет к ней каждого, даря надежду, что он способен исцелить израненную душу. Роковые женщины смотрят на мужчин с робкой просьбой в глазах. И именно это подкупает. А Наталия слишком холодна, слишком. Какая там робкая просьба! Ее взгляд — взгляд победительницы. Таких женщин боятся все мужчины. Абсолютно все, даже сумасшедшие типа Боброва. Эти женщины — одиночки. Им никто не нужен. Ничьих сердец они, как правило, не разбивают. Как раз наоборот, за холодностью и неприступным видом они бережно укрывают собственное разбитое сердце. Женщины со взглядом победительницы — это женщины, потерявшие надежду, убитые горем и раздавленные обстоятельствами. Но при чем тут Наталия?
— Касальская, Касальская… — проговорил он, потом сорвался с места и кинулся к ящику секретера.
Открыв его, он вытащил старые газеты. Взгляд его уперся в нужную строчку. "Ну конечно, Наталия Касальская! Как я мог забыть!"
«Женщины со взглядом победительницы — это… — промелькнуло у него в мозгу, — это женщины, потерявшие надежду… убитые горем… или скрывающие свой страх!»
Да, именно страх. Она боится и не желает показать, что боится. Хотя паниковать ей есть от чего. Ей угрожает серьезная опасность. В этот момент зазвонил телефон. Сэр Доудсен вздрогнул и схватил трубку.
— Александр? Это Александр? — Голос Маши сорвался, она всхлипнула.
— Да, Мария, — он тут же почему-то испугался. Не за себя, за эту хрупкую девушку, — Что-то случилось?
— Простите, что звоню вам… — Она говорила очень тихо. — Помните, вы вчера сами дали мне визитку? Просто вы показались мне человеком очень надежным. И рассудительным. Не подумайте, что я пытаюсь навязаться…
— Что вы! — удивился молодой аристократ.
— Мне совершенно не с кем посоветоваться. Можно с вами?
— Разумеется.
— Можно с вами встретиться… — Она замялась, но, собравшись с духом, продолжила, — Только так, чтобы это выглядело естественно. Ну… для Сержа…
— Я не совсем понимаю…
— Нет-нет, — поспешно перебила его она. — Просто мне бы не хотелось, чтобы он знал о моем звонке. Я весь день занята и на людях. Мне никак не отлучиться. Я понимаю, что это наглость, но, может быть, вы придумаете, под каким предлогом вы могли бы заехать в студию звукозаписи сегодня?
— Верно, послушать вашу песню?
— Да-да… скорее всего, — растерянно пролепетала она. — Так будет хорошо. Я ведь вас пригласила вчера, кажется. Только Серж там тоже будет.
— Отлично. Я приеду вместе с ним.
— Вы не представляете, как я вам благодарна, — она снова всхлипнула.
— Мария, что с вами?
— Мне очень страшно…
Маша положила трубку на рычаг и зажмурилась. Так она решила. И это единственное правильное решение. Александр знает Боброва куда лучше ее самой. Он либо подтвердит, либо развеет ее страхи. Уж лучше бы второе!
Сегодня было странное утро. После вечеринки сон ее оказался недолгим. Когда она открыла глаза, за окном лишь серело. Она повернула голову и уставилась на бармена, расположившегося у нее под боком. Он спал. Маша улыбнулась: каким же он был красивым. Удивительно, что вчера она этого не заметила. У него были темно-русые локоны, которые беспорядочно свисали на лоб. Черты лица прямые и правильные, словно вырезанные рукой настоящего мастера. Потрясающая фигура сильного молодого мужчины — ни одной жиринки, матовая кожа с желтизной легкого загара. Он открыл глаза — большие, карие, с длинными ресницами — и, хлопнув ими пару раз, уставился на нее. Она тут же смутилась, покраснела и отвела взгляд.
— Между прочим, меня зовут Егор, — запоздало представился он.
— Маша, — прошептала она, сознавая всю нелепость положения.
— Не пей так больше. Маша, — он улыбнулся, подхватил ее руку и поцеловал запястье.
— Ты всегда развозишь пьяных девушек по домам?
— Вот еще! — Он лениво хмыкнул и просунул ладонь ей под голову. — Я просто не упустил свой шанс. Такая девушка зашла в мой бар впервые.
— Конечно… — не поверила она.
— Конечно, — уверенно согласился он. Его было трудно сбить с толку. — Потому что такая девушка одна во всем мире. И если она подарит мне минутку внимания, я объясню, почему я так считаю.
— Э-э… — протянула она, покосившись на часы. Половина седьмого…
— У этой замечательной девушки нежная кожа, — он коснулся губами ее шеи, — и самая красивая фигура, — его губы скользили по ее телу…
Маша откинула голову на подушку, подчинившись его ласкам.
— У нее прекрасная грудь и такая аппетитная попка…
— И это все? — она слабо хихикнула.
Он резко вскочил на колени и выпалил скороговоркой:
— А еще она чрезвычайно умная, знает наизусть логарифмическую таблицу, цитирует Канта, водит машину и скоро станет главой Центробанка!
— Еще я петь могу. — Маша расхохоталась.
— Да, и еще она поет! — Он тоже засмеялся и, упав на нее, прижался поцелуем к губам.
— Ты такой мальчишка! — прошептала она.
— Да? — словно озадачился он. Поднял голову, немного подумал и изрек, — Не девчонка. Определенно. Сейчас я это чувствую, как никогда!
Второй раз они проснулись поздно. Маша тут же почувствовала неладное. Глянув на часы, она охнула и подскочила с кровати. Десять! Сон слетел в один миг. В кресле трезвонил телефон.
— Что случилось? — вяло поинтересовался Егор, приподняв голову от подушки.
— Tсc! — Она прижала палец к губам и взяла трубку.
— Где тебя носит, черт подери! — прорычал Серж. — Почему ты до сих пор дома? Ты должна быть на занятии!
— М-м… э… видите ли…
— Что ты там лопочешь? Я что, оплачиваю занятия, чтобы ты их прогуливала? По-твоему, я идиот?
— Извините меня, Серж, — испуганно прошептала она. — Но я, кажется, проспала…
— Кажется?! Нет, дорогуша, тебе не кажется! И чтобы окончательно развеять твои сомнения, я тебе сообщаю: ты действительно проспала, мать твою!
— Простите меня…
— Значит, так… — отрывисто произнес он, не собираясь смягчаться. — Я еще поговорю с тобой, но не по телефону. Высылаю к тебе машину. Чтобы через пятнадцать, нет, через десять минут ты стояла у подъезда. Тебе все ясно?
— Да!
Он повесил трубку. К этому моменту Машины колени уже ходуном ходили. Таким грозным она Боброва еще не знала. Она глянула на Егора, который потягивался на кровати.
— У нас есть пять минут, чтобы собраться.
— А кофе? — разочарованно протянул он.
— Выпьешь в кафе!
Маша ухе летела в ванную на крыльях страха.
— Я хотел принести тебе кофе в постель.
— Извини, никак не выйдет.
— Жаль…
Спустя пять минут она с силой выталкивала его за дверь.
— Я позвоню, — он вяло упирался, одновременно натягивая свитер и пытаясь ее поцеловать.
— Обязательно.
— Я позвоню сегодня вечером.
— Обязательно.
— Ну, поцелуй меня!
«Да отвяжись ты!» — хотела крикнуть ему Маша, но сдержалась. Егор ей очень нравился. Она улыбнулась, чмокнула его в щеку.
— Все! — и захлопнула дверь, оставив его на пороге.
По пути к вокалисту страхи ее усилились. Она мысленно готовила себя к неприятному разговору. Но предстоящий «вызов на ковер» не так ее пугал, как другое. Сегодняшний Бобров заставил вспомнить ее о Боброве вчерашнем. В ушах ее зазвенел подслушанный за деревом разговор с неизвестным высоким типом.
«А что, если они и правда меня делят между собой? Что, если интерес Сержа ко мне основан вовсе не на моем таланте, а на желании заполучить вожделенный кулон Ирмы Бонд?»
Мысль, показавшаяся ей вполне достойной вчера на пьяную голову, на трезвую была принята за ужасающую истину.
"Может быть, сегодня он и принялся меня разыскивать лишь потому, что подумал, будто я сбежала. Или еще хуже, попала в руки к тому высокому с проседью… Во всяком случае, он так орал, словно действительно уже успел навоображать самое плохое. Так поступила мама, когда я однажды задержалась на школьной дискотеке и не явилась к ужину. Сначала она обзвонила подруг, потом больницы и морги, трезвонила в милицию, а когда я появилась, то накинулась с самыми жуткими обвинениями. Или я ошибаюсь? Я же его совсем не знаю? Господи, кто же поможет мне разобраться?"
Разговор на эту тему с самим Сержем не представлялся ей возможным. Хороша же она будет, если спросит у него как бы между прочим: «Скажите, уважаемый, стоит ли вас опасаться? Или вы вполне мирный, порядочный человек, который никогда никого не убивал?»
И тут она подумала об Александре — том самом приятном аристократе, который вчера был так мил и вежлив. Он наверняка знает Боброва. Он его друг. Во всяком случае, они общаются как друзья. И Александр настолько воспитан, что не выдаст ее тайну Сержу. В этом она была уверена. Вот потому после занятия вокалом она и позвонила молодому англичанину.
По причине записи первого профессионального сингла Мария Иванова была освобождена от хореографии и сразу направилась в звукозаписывающую студию. Песня не шла. Игнат извелся, пытаясь выдавить из исполнительницы нужные эмоции. Все впустую. Маша думала о другом. Она думала о том, что во всей этой истории с кулоном получается какое-то странное несоответствие. Допустим, Ирму Бонд убили из-за кулона. Но его при ней не было. В таком случае зачем ее вообще было убивать. Одно дело, если грабители просят человека отдать им ценную вещь, а он сопротивляется. А коли ценной вещи нет, то каждый нормальный человек, будь он хоть трижды грабитель и бандит, пришел бы, отметил, что зря пришел, и удалился до лучших времен. Это первая странность. Вторая — ограбление Аси. Конечно, нельзя отмести тот факт, что ее застрелили так же, как Ирму, — в голову. Об этом все газеты писали. Но все равно странно. Удивительно, почему воры решили ограбить именно Аську, ведь кулон находился в ее руках только сутки. Уж куда логичнее было бы залезть в мастерскую Коли, где украшение находилось почти две недели. Что это могло значить? Только одно — бандиты увидели кулон на Асе. Аська нацепила его лишь однажды, когда отправилась на прием в посольство Великобритании. Значит, именно в посольстве этот кулон и заприметил тот, кто потом залез в ее квартиру. А если учесть, что Аська сама открыла дверь, выходит, она знала своего убийцу.
Где она с ним познакомилась, если не на приеме? Итак, если провести логическую цепочку через два убийства, то получается, что преступник решил во что бы то ни стало завладеть украшением. Сначала он ворвался в гримерку к известной певице (к слову сказать, не самое безопасное, с точки зрения убийцы, место, поскольку ГЦКЗ «Россия» — это вам не загородный особняк, окруженный молчаливыми соснами, а чересчур людное место). Убив звезду и не найдя украшения, бандит отчаялся и потерял надежду. Но спустя время он увидел кулон на Аське, познакомился с ней, а потом «зашел на огонек». Получается, что этот убийца — человек из высшего общества. Маша не могла себе представить убийцу в смокинге. Как-то не складывалось все это. Но самое странное то, что украшение не такое уж и дорогое. Коля, осмотрев его со всех сторон, сделал заключение, что камень — стекляшка. И даже нашел марку изготовителя украшения — «Своровски». С его же слов выходило, что стоит эта вещь не больше пяти тысяч долларов. И зачем, спрашивается, человеку из общества убивать двух женщин ради такого пустяка? Хотя, конечно, можно предположить, что убийца — маньяк, решивший истреблять всех, на ком увидит памятный кулон. Но это же бред!
А Бобров? Он пока единственный человек, по мнению Маши, который подходил на роль того самого невменяемого преступника. Но если она не могла представить убийцу в смокинге, то представить Боброва, решившегося на такой риск ради штуковины всего в пять тысяч долларов, она была совершенно не в состоянии. Его финансовое положение настолько благополучно, что он устраивает пышные музыкальные вечера с симфоническим оркестром. У него денег куры не клюют. Таких кулонов, каким владела покойная Ирма, он себе может хоть сотню заказать. Итак, логическая цепочка убийств не выстраивалась в Машиной голове. И выходило, что и Ирму Бонд, и Асю убили совершенно по разным причинам. Асю — переполошившиеся грабители, а Ирму… кто ее знает почему. Единственное, что связывает все произошедшее, так это «огнестрел» и вчерашний подслушанный спор Сержа с долговязым типом. Кого они делили? И что за важность в этом кулоне? Почему его ищут двое преуспевающих мужчин?
— Маша! — в наушниках рявкнул голос Игната. — О чем ты думаешь?!
«Сейчас, — злорадно промелькнуло в ее голове. — Так я тебе и рассказала!»
Вместо ответа она потупилась.
— У тебя глаза стеклянные! Ты же на работе, в конце концов. Так давай! Работай! Пой, разрази тебя гром! Поехали снова с первой строчки.
Зазвучала музыка, она вообще закрыла глаза, чтобы не видеть злопыхающего преподавателя и скучающего звукорежиссера, отгороженных от нее стеклянной стеной. Она не чувствовала песни. Что вообще можно почувствовать, стоя в закрытой комнате, больше похожей на аквариум, под сверлящими взглядами двух измученных людей? Хороши слушатели. Да они ее уже ненавидят. Какие чувства она может передать, да и кому? Тем призрачным миллионам поклонников, которые будут слушать ее сингл? Она попыталась представить огромный зал — пускай даже ГЦКЗ «Россия». Море людей улетают куда-то вверх, задние ряды тонут в тени балкона. Все затаились, ожидая, как зазвучит эта девушка в растянутом свитере и джинсах… Нет, на ней то черное платье, а на голове не наскоро собранный пучок, а гладкие волосы, распрямленные, ослепительно белые, чуть касаются плеч.
Что ж ты напрасно меня упрекаешь,
Это игра — ты и сам это знаешь.
Я не хочу, но я все же играю,
Я за игру нас двоих презираю.
Я не могу, слишком больно любить,
Я не умею ни ждать, ни просить…
«Господи! Бобров действительно мог убить Ирму! Но не из-за кулона! Нет! Он убил Ирму, потому что больше не мог ее выносить. Вот в чем штука! Она его мучила, терзала, она играла им и практически бросила».
Каковы же должны быть страдания мужчины, который вложил, нет, не деньги, он в нее душу вложил! А она, выжав его до капли, вытерла об него ноги и ушла к другому. К какому-нибудь богатому ничтожеству, который и подарил ей тот самый кулон. Тот, с кем она ссорилась по телефону у сцены, который Маша подслушала. Тот, чей кулон она отшвырнула от себя. А Аську Серж убил, решив, что она подобрала украшение на месте преступления. И значит могла быть свидетельницей убийства. Музыка внезапно стихла, Игнат орал что-то в уши. Маша открыла глаза, с удивлением поняв, что стоит не на сцене, а в тесном аквариуме студии и на ней все тот же старенький свитер и джинсы. Волосы ее неряшливо прихвачены заколкой, а сквозь стекло ее сверлит глазами Серж Бобров.
— Это никуда не годится! — бушевал Игнат. — Просто безобразие, а не исполнение! Что у нее с интонированием? Я ее такой никогда не видел. Даже когда она гаммы выпевала, она была более… более… — Он пощелкал пальцами, подбирая подходящее определение, потом махнул рукой и невнятно закончил, — Была, в общем…
— Хватит деньги понапрасну просаживать! — рявкнул меценат. — Не хрен студию брать, если песня не готова. Игнат, еще раз такое повторится, я из твоего гонорара вычту. А ты, — он зло зыркнул на Машу, — будешь песню по клубам обкатывать, поняла? Пока я не услышу то, что мне понравится, в студию не пущу. У меня карман не резиновый Он подхватил куртку, закинул ее на плечо и, направившись к двери, кинул, не оборачиваясь, –
— Сегодня отдыхай. Вечером позвоню, скажу, когда и где будешь выступать. Завтра репетируете с Игнатом и хореографом. Втроем. Готовьте ее к сцене.
Настроение было препоганое. Маша понимала, что виновата. И перед Игнатом, и перед Сержем. Они на нее понадеялись, а она запорола запись. Стыдно было до слез.
Вокалист сухо попрощался и быстро вышел.
— Фигня, — усмехнулся ей звукорежиссер — плечистый парень за пультом. — Первый блин редко получается. Бобров прав, песню стоит обкатать. Ты ее совсем не чувствуешь. Ты в студии-то писалась когда-нибудь?
— Нет, — она всхлипнула и пришла от этого в полное смятение. Еще только разреветься не хватает. Профессионалка называется! Работать нужно, а не рыдать.
— Иди в стекляшку.
— Я? — она испуганно покосилась на него.
— Не я же, — он широко, ободряюще улыбнулся. — Все равно сегодня никого больше не будет. Студию до самой ночи заказали.
— Он же не заплатит… — Она сделала робкий шаг в сторону аквариума и застыла.
— И что с того? Могу я человеку за так помочь?
Маша побрела назад к микрофону и наушникам, сама не зная зачем.
— Меня Федя зовут. — Голос у него был приятный, бархатный. Он уши грел. — Теперь расслабься. Выкинь все из головы. Голова должна быть абсолютно пустая.
«Хорошо ему говорить, — подумалось ей. — А как быть с бобровским выговором? Господи, каким же он может быть жестоким! Как обидно может говорить простые слова».
— Выкинь, Маш, выкинь. Все выкинь, — журчало в ушах. — Забудь обо всем. Закрой глаза. Так, отлично. Что ты хочешь спеть?
— Я? Что я хочу?
— Да, что ты хочешь.
— Н-не знаю… Может быть, что-нибудь из Элвиса?
— Пой из Элвиса.
— А музыка?
— Да хрен с ней, с минусовкой. Пой а капелла.
— Тогда я спою Love me tender.
— Давай.
Маша вдохнула:
Love me tender, love me sweet…
Никто ее не перебивал. Никто не учил правильно интонировать. Песня текла и текла, расслабляя ее тело. Мысли ее растворились. Она забыла и о Боброве, и об Игнате, и даже о Феде. Она пела, умоляя кого-то незримого любить ее так нежно, как это возможно. Так, как можно любить только в мечтах. Неожиданно она вдруг услыхала вступление к своей песне. И когда подошла очередь начать, она запела. Непонятно как, но она открыла в себе душу гордой женщины, женщины, которая любит, но боится в этом признаться даже себе. Которая ждет каждый вечер у окна своего любимого. Ждет, зная, что он не придет, потому что не догадывается, что она ждет. Он не придет, потому что думает, она с ним играет. И она хочет, чтобы он так думал. Девушка так хочет, потому что боится — он поймет, как сильно она в нем нуждается. Поймет, и тогда все закончится.
Последние аккорды стихли. Маша стояла одна в целом мире, понимая, что за недолгие минуты умудрилась прожить целую жизнь. Не чужую, а свою.
— Ты — чудо, — прошептал в ушах голос Феди.
Она открыла глаза, с трудом возвращаясь назад в аквариум.
— Песня — это эпоха. — Он не отводил от нее горящих глаз. — Ты умеешь передавать это зрителям. Это главное.
— Н-неужели тебе понравилось? — робко удивилась она.
— Понравилось? У меня чуть сердце не лопнуло.
— У меня тоже, — она порывисто вздохнула. — До сих пор болит.
— Это хорошо.
— Я хочу вернуться туда…
— Это как кино, правда?
Он снова включил минусовку. Маша закрыла глаза, и все повторилось.
Спустя два часа она тепло распрощалась с Федей и шагнула за порог. Потом обернулась, прислонилась к косяку и улыбнулась:
— Знаешь, я чувствую себя Золушкой. А ты добрый волшебник из сказки. Наивное сравнение, но это так. Сегодня ты сделал для меня чудо.
— Дурочка. Мне же с тобой работать, — несмотря на бодрый тон, он выглядел смущенным. — Я себе помог, только и всего.
— Как бы там ни было, еще раз спасибо. Увидимся.
— Думаю, скоро, — он прищурился. — А для кого ты пела?
— В каком смысле «для кого»?
— Если выходит хорошо, то это точно значит — песню исполняли от души. А от души может исходить только личное послание. Кому ты сейчас пела, секрет?
— Хм… Я как-то не задумывалась. Но тема интересная…
— Сохрани это состояние в памяти, помни о том человеке, когда пойдешь на сцену. И все будет тип-топ, — он козырнул ей в воздухе.
Маша медленно спустилась по ступенькам, медленно вышла на улицу.
Для кого же она пела? Может быть, Федя в кои-то веки ошибся? Опыт у него, конечно, огромен, но и на старуху бывает проруха.
— Мария!
Маша обернулась. Александр отлепился от автобусной остановки и помахал ей рукой. Она мотнула головой, чтобы отогнать мысли, и шагнула ему навстречу.
— Английский аристократ путешествует общественным транспортом. Издатели Книги рекордов Гиннесса об этом знают?
Он оперся на свою трость, которую, похоже, из рук никогда не выпускал:
— Я не могу водить машину в Москве. Тут левостороннее движение. А я привык к правостороннему. Приходится брать такси. Мы договорились с Сержем встретиться в студии, но, когда я входил, он вылетел из подъезда с видом разъяренного льва, которого погрыз молодой соперник.
— Надеюсь, обошлось без столкновения?
— Что вы! Он предложил встретиться попозже.
— Побежал зализывать раны.
— Скорее всего. Ну а вы? — В его глазах засветилось участие. — Вы в порядке?
— Подождите… — Маша задумалась. — Вы прождали меня на холоде два часа?!
— Из короткого разговора с Сержем я понял, что он оставил вас в студии, — извиняясь, сообщил аристократ.
— И вы не зашли?! Даже из любопытства?!
Он глянул в сторону, потом улыбнулся:
— Вы обедали? По вашему виду я склонен предположить, что вы умираете с голоду. Я не столь долго в Москве, но, представьте себе, уже успел открыть одно неплохое местечко. Во всяком случае, устрицы там подают свежими.
Он закрыл тему ее провала так легко, словно ни на секунду не усомнился, что это всего лишь небольшое недоразумение. Мало ли что случается на работе? Бывают удачи, бывают и мелкие неприятности. Все образуется.
Александр поймал такси, посадил Машу в машину, не переставая болтать о разительных переменах погоды за последние недели, о том, как его такие перемены удивляют, о том, что он никогда не видел такого мелкого и колючего снега, хотя бывал в разных частях мира, и в Канаде, к примеру, можно нарваться на настоящий снежный ураган, а на острове Гренландия белые медведи закрывают черный нос, чтобы их не заметили. Маша слушала его вполуха, удивляясь дару этого человека: в одну минуту, не произнеся ни слова утешения, он заставил ее поверить в себя. Он показал ей, что он в нее верит, и это почему-то было для нее особенно важно. Сидя в теплой машине бок об бок с этим веселым молодым человеком, который прикатил из самой Англии, а говорил по-русски лишь с легким акцентом, она чувствовала себя очень хорошо. На мгновение ей показалось, что он самый близкий для нее человек. Он ее ангел-хранитель, который может помочь во всем. Ну абсолютно во всем. Он никогда не причинит ей ни боли, ни страданий. Он всецело на ее стороне. В ресторане Александр заказал устрицы и белое вино. Причем с выбором вина вышла заминка. Он долго мучил официанта, прежде чем остановиться на какой-то марке. И это соглашение для него скорее было сомнительного рода компромиссом.
— Н-да… Вино, разумеется, лучше пить во Франции, — извиняющимся тоном проговорил он, когда официант удалился.
Машу же в данный момент занимало совсем другое.
Она понятия не имела, как выглядят устрицы, как их есть и стоит ли их есть вообще. И она не могла разделить энтузиазм англичанина, который весь подобрался и подался вперед, когда тарелки с открытыми ракушками поставили на стол. Когда певица увидела содержимое этих ракушек, аппетит ее покинул. Скорее всего, навсегда. На тарелке она узрела желтоватую слизь. Она опасливо покосилась на сэра Доудсена. Тот выжал лимон на дрянь в своей тарелке и, к великому ужасу девушки, подцепив одну из ракушек, быстро ее выпил. Машу невольно передернуло. Он этого, слава богу, не заметил. Она взяла бокал и глотнула вина — кислятина, брр! Далее так себя вести было бы неприлично. Она покосилась на свою тарелку и… отвела глаза в сторону. Нет, она никогда не сможет это съесть. На секунду ей показалось, что желтая слизь еще и шевельнулась. Фу! Он вдруг замер, так и не донеся до рта очередную ракушку. Потом побледнел, подозвал официанта и попросил меню.
— Мария, мне нет прощения, — глухо пробормотал он. — Видите ли, для меня само собой разумеется, что если в ресторане подают приличные устрицы, то все их и заказывают. Мне даже в голову не пришло, что вам может не понравиться этот заказ. Разумеется, будь мы в другом месте, где не было бы этих устриц, я предоставил бы вам право сделать заказ. Простите меня. Простите, хотя я болван.
— Уберите блюдо от дамы! — попросил он официанта.
Маша облегченно вздохнула, когда тарелка исчезла у нее из-под носа, и улыбнулась аристократу, глянув на него поверх меню:
— Вы напрасно себя терзаете. Перестаньте.
— Нет-нет, я поступил просто ужасно.
— Я вас отведу в блинную на Сретенке, и мы будем квиты. Договорились?
— Это хорошее место?
— Отвратительное! — рассмеялась она.
Когда с обедом было покончено, Маша поняла, что пора заговорить о причине, по которой она звонила ему утром. Иначе будет неприлично, словно она выманила его на свидание. Аристократ рассказывал ей о приключившемся с ним забавном эпизоде. О том, как однажды в его квартиру забежал огромный кот. О том, как он разыскал его хозяина и что хозяин этот оказался рьяным кошатником. Все это было очень весело, но Машу точила неловкость ее положения. Александр замолчал на минуту, отпил вина и, словно угадав ее мысли, посмотрел на нее серьезно.
— Теперь ваша очередь, — проговорил он с дружеской теплотой. — Что вы хотели мне рассказать?
— Трудно начать… — Она покраснела. — Не знаю, с чего…
— Попробую подсказать. Вам было страшно. Вы вспомнили о Боброве. Именно с Сержем были связаны ваши страхи?
Она подумала, вздохнула и ответила:
— И да, и нет. Видите ли, мне бы хотелось узнать о нем побольше. По понятным причинам. Он мой продюсер. А Ирма Бонд…
— Насколько я понимаю, он не был ее продюсером в прямом смысле этого слова.
— А не в прямом — был, — настояла Маша. — Он ее нашел, он ее раскрутил. Как и меня. Вернее, нашел, как меня. Но пока дальше этого дело не продвинулось.
— Обязательно продвинется, — заверил ее сэр Доудсен. — Серж, по-моему, не тот человек, который останавливается на полпути.
— Вам не кажется, что история с Ирмой повторяется? — Она опасливо замерла, понимая, что требует от собеседника невозможного — определить, убийца его друг или нет. Это для такого-то деликатного человека!
— Вы хотите сказать, «повторится»? — Лицо его осунулось как-то в одночасье. — Маша, мне трудно ответить на ваш вопрос. Серж очень непростой человек. Я знаю его совсем недолго, но из моих наблюдений уже могу сделать кое-какие выводы. Я присутствовал, когда он увидел вас впервые. Это было похоже на… на… — Он задумался, а потом тихо произнес, — На чувство. Он увидел в вас то, чего больше никто не смог бы разглядеть. Он почувствовал вас и потянулся к вам всем своим существом. Он забыл обо всем на свете.
Маша с трудом переваривала эту информацию.
— Вы говорите о вере в артиста, как о романтическом чувстве, — В ушах у нее шумело, голова кружилась, хотя, вполне возможно, виновато в том было выпитое вино, — Я для него — увлечение. Знаете, одни собирают марки, другие — талантливых артистов. Он верит в меня, он видит во мне талант, который, кстати сказать, я сама пока не чувствую. Его страсть — страсть Пигмалиона, желающего сотворить из глины прекрасную скульптуру. Он сам мне говорил.
— Может быть, вы и правы, — как-то нехотя согласился аристократ. — Но в любом случае у него нет причин вас убивать. Он нормальный человек, а нормальному человеку не придет в голову стрелять в женщину без достаточных на то оснований. А у Сержа нет оснований стрелять в вас.
«Еще как есть», — подумала она, вспомнив о кулоне, хотя о нем она еще утром решила Александру не рассказывать.
— Он вам рассказывал, как Ирму застрелили? — вместо этого спросила она.
— Я был вместе с ним, когда ее нашли. Я не могу забыть ее глаз. Такие надменные, и такие… — Он вдруг оборвал себя на полуслове и, кашлянув, закончил, — Но это уже пустые сантименты.
— Вовсе нет, — горячо запротестовала Маша. — Ведь Бобров тоже там был. Расскажите, как он себя вел? Мне важно это знать. Ну, пожалуйста.
— Видите ли… — осторожно начал Александр, стараясь не глядеть ей в глаза. — Я не могу рассказать вам всей истории. Это не моя тайна, а потому… Серж, разумеется, очень расстроился. Кроме того, Ирма не успела передать ему какую-то очень для него важную вещь, и это осложнило дело…
Бокал в руке Маши дрогнул. Александр замолчал, внимательно посмотрел на нее и вдруг хлопнул себя по лбу:
— Боже мой! Я только сейчас вспомнил, где я вас видел! В ночь гибели Ирмы, у концертного зала, на улице. Помните?
Теперь и Маше наконец стало понятно, почему он всегда казался ей знакомым. Хотя их встречу вряд ли можно было таковой назвать. Они столкнулись в прямом смысле этого слова и увидели друг друга лишь мельком. Она медленно кивнула.
— Я была на концерте. Меня Аська пригласила. — Она поперхнулась и зачем-то поправилась — Анастасия.
А потом случилось совсем уж странное. Словно невидимая рука развязала удавку на ее шее, и чувства, мучившие ее со вчерашнего вечера, хлынули из нее потоком слов:
— Поймите меня, пожалуйста! Хотя я и сама себя понять не могу. Все так перепуталось в голове. Я сейчас скажу странную вещь, но мне кажется, что два эти убийства связаны! Я не могу объяснить, почему! Не могу. Я не могу сказать, знала ли вообще Ася Ирму, но то, что Бобров прямо или косвенно причастен к этим убийствам, я почти уверена! Я случайно услышала его разговор с каким-то мужчиной. Вот почему я испугалась. Они говорили обо мне. Вернее, мне так показалось, хотя имя мое и не произносили. Они спорили, кому я достанусь. Вернее, кто меня подчинит… Это было ужасно!
— Почему же вы подумали, что говорят про вас? — Александр нахмурился. — Я уверяю вас, у этих людей много партнеров по бизнесу, среди которых встречаются и женщины. Они могли говорить об одной из них.
Он успокаивал ее, хотя сам разволновался ужасно. Но разволновался он не из-за Маши.
— И Ася… — Она прерывисто вздохнула. — Ася была на приеме в посольстве. В английском посольстве.
— Да? — Он смотрел на нее не отрываясь, но словно не видел, думая о своем. — Я помню Анастасию на приеме в посольстве. На ней был, знаете ли, такой кулон. Очень красивый. Сначала я не придал этому значения, но… Она вам рассказывала, как он у нее очутился?
Бокал снова дрогнул в ее руке. Она заставила себя держать спину прямо, как у станка. С предельной осторожностью поставила бокал на стол и медленно убрала дрожащие руки на колени. Язык ее одеревенел.
— Т-то есть как… очутился?
Благодарение небесам, Александр расценил это замешательство как всякий аристократ. Он ужаснулся собственным словам:
— Простите! Я вовсе не имел в виду ничего плохого!
Я хотел спросить, может быть, она рассказывала, где она купила это прелестное украшение? Или, может быть, это чей-то подарок? Девушки любят обсуждать такие темы.
— А-а-а… — протянула Маша, пытаясь унять дрожь в голосе. — Я-я н-не знаю… Кажется, ей кто-то его подарил. Но она не особенно распространялась о таких вещах. Я вообще не видела того украшения, о котором вы говорите.