Юг Урала
12 октября 1762 года
Ерофей Трофимович Лихатов сидел за огромным дубовым столом, который уже сам по себе, в регионе, где и дубов-то нет и сплошная степь, являл собой признак богатства и чуть-ли ни символ власти. Лихатов был уже изрядно пьян, но продолжал играть роль самодержавного господина. Его окружение подобострастно взирало на венценосную особу и вторило лжецу, так ярко исполнявшего свою роль. Лишь один из присутствующих, Кучукбай, предводитель всех степняков-бунтарей, не скрывал своего раздражения от творящегося вокруг.
Еще три месяца назад Лихатов появился на границе киргизо-кайсатской степи и башкирских кочевий. Статный, рослый мужик лет сорока, с искривленным носом и намечавшейся пролысиной на макушке, начал повсеместно утверждать, что он Иоанн Антонович, не император, но брат и верный соратник русского самодержца Петра Федоровича. Сначала слова очередного самозванца звучали робко, неумело, он терялся в собственной лжи, но интуитивно находил нужные доводы, использовал индивидуальный подход к каждому сомневающемуся.
Вместе с тем, Лихатов долго не мог снискать хоть какого-то уважения среди казаков, башкир и кайсаков. Некоторые даже специально приезжали в городок Волковское, чтобы посмотреть на юродивого и посмеяться с его заявлений. Два знакомства Ерофея Тимофеевича предопределили его дальнейшую судьбу. И из объекта для смеха и издевательств новые знакомые стали «создавать» легенду на основе народных чаяний и веры, корректируя легенду и образ Лихатова, все больше становившегося Иоанном Антоновичем. Первым. Кто задумался над словами Лихатова, был Кучукбай, который лихим набегом своего отряда в пятьсот человек захватил форпост Волковское. Нет, вождь башкир не поверил в истинность слов самозванца, но почуял, что, прикрываясь благовидной идеей, он, мститель, мечтавший превратиться в палача для русских, может сделать больше, чем сейчас только лишь одним, пусть и крупным отрядом.
Кучукбай был одним из тех вождей башкир, который никак не мог примириться с системой государственного управления и откровенно презирал Россию [один из вождей восстания башкир в 1750-х годах]. Когда в Оренбург прибыл Неплюев Николай Иванович, сын Первого министра Российской империи, башкиры, кайсаки, киргизы, да и казаки, несколько лет присматривались к новому хозяину Южного Урала. И, если казаки в большинстве своем приняли младшего Неплюева, то башкиры постепенно, со все нарастающей дерзостью пробовали Николая Ивановича на прочность. Сын — не отец.
Николай Иванович оказался человеком менее решительным и жестким. Он больше занимался тем, что собирал местный фольклор и коллекционировал различные артефакты и исторические источники, вступив в Русское Географическое общество. Николай Иванович даже имел одну публикацию в научном журнале [Николай Иванович Неплюев в РИ так же занимался историей, когда был губернатором в Оренбурге].
Поэтому и казаки, и помещики, как представители степных народов, пошли на углубление своих застарелых конфликтов, понимая, или, скорее, чувствуя, что наказаний последовать не должно, по крайней мере, столь жестких, как могло быть при Неплюеве-отце.
Одни помещики, пользуясь тем, что территория кочевий кайсаков еще больше отодвигается на юг, стали прирезать участки земли. Тихой сапой, километр за километром, но земли осваивались, возделывались и крепостными, и вольными, и конно-механизированными станциями, которых в регионе было уже две. Степь вынуждено смещалась и тем самым нарушались договоренности.
И все же большого восстания не случалось. Так, только незначительные набеги. Были и дерзкие нападения, однажды набегу подвергся и Миасс. Там, в городе золотодобытчиков, Кучукбай со своим отрядом рассчитывал взять много драгоценного металла, чтобы снабжать уже большое войско и продолжать борьбу. Пограбив в Миассе большие дома и спалив четыре из них, Кучукбай ушел из города, в который возвращались отряды охраны. Этих денег хватило на три года относительно безбедной жизни для всего отряда, но никак не способствовали расширению протестных движений.
Ранее отца Кучукбая подло, с помощью обмана, убил бывший губернатор Оренбургской губернии Иван Иванович Неплюев. Тогда, еще подросток внешне, но озлобленный внутри, мужчина дал клятву отомстить и положить свою жизнь на алтарь сопротивления русскому засилью. И Кучукбай мстил за отца, за мать, которая лишившись защиты ранее уважаемого вождя рода, подверглась гонению, за сестру, которую изнасиловали и увезли в рабство в Хиву, за старшего брата, который был убит яицкими казаками, когда устроил набег на окрестности Магнитной. Кучукбай жил ненавистью и был готов на все, но не все получалось. Малые силы в пять сотен сабель могли навести шума на округу и заставить понервничать любую крепостицу, но гнать Русь на север такими силами не получилось бы.
И вот он, этот ЛжеИван. Простой мужик, не умеющий читать и писать, старше того, кем притворяется, минимум, на пятнадцать лет. Бывший чуть ли не юродивым, сейчас превратился в отвратительного мерзавца. Кучукбай самолично, с превеликим удовольствием убил бы самозванца, но только с ним и при помощи и подсказке «иностранных послов», дело, ради которого уже восемь лет живет вождь, сдвинулось с места.
Появление «послов», английского и французского, совпало с очередным обострением вялотекущей джунгаро-китайской войны. Все наиболее лояльные казаки, башкирские племена, кайсаки-киргизы были задействованы, как на границе с китайцами, так и отправились на Кавказ и на Север Европы, где нарастало напряжение и империя готовилась вступить в войну. Самарские полки, как и Второй Магнитский полк были отправлены в крепость Табол, видимо, для активизации русских действий в противостоянии с Китаем. По сути, время, чтобы начать восстание было более чем удачным.
Серебро от «послов» и первые успехи на поле боя, когда удалось разграбить два больших каравана, направлявшихся из Миасса, позволили увеличить армию до пяти тысяч и, в сущности, стать серьезной силой в регионе. Повсеместно рассылались письма-призвания присоединяться к восстанию-бунту. Старообрядческие священники, как и безпоповцы, частью откликнулись на призывы и немного, но полторы тысячи казаков из донских, яицких, сибирских и оренбургских присоединились к восставшим. А после того, как была захвачена кажущаяся неприступной Троицкая крепость, авторитет бунтарей и среди степняков, да и в среде разного рода лихого люда, который не доходил до Миасса или был выгнан с «золотого городка», вырос.
— Неплюев — этот подлый выкрест, это он моего венценосного брата в заточении держит, — вещал «император во хмели» своим слушателям, из которых только часть была благодарными, остальные же, словно пиявки прососались к пока что удачному «веселью-вольнице».
— Неплюева и его ублюдка убить! — прокричал кто-то, под одобрительное «любо».
— Мне мой брат письмо прислал, где просит освободить его. Славные времена были, когда два брата Петр и Иван правили, сытные, безбожные, — то да, — но сытные. Мы с моим братом Петром Федоровичем исправим и то, что старая вера огнем искореняется. Будут жить все христиане в мире, а также и буддисты и мусульмане и иные, — вещал ЛжеИван.
— Побьем всех поборников веры предков наших, кои крещения получили от праведного Владимира Крестителя! — закричал Федька Акаемов, который был одним из трех таких вот «подпевал» для самозванца.
Систему работы с людьми выстраивал англичанин Джон Сандерс и француз Мишель Дюшон. Должны были быть еще иностранцы, но они то ли сгинули где-нибудь на русско-китайской границе, то ли попали в руки к русским, и тогда проблемы могут начинаться в любой момент.
Еще месяц назад бунт не мог привлекать серьезного внимания властей. В Степи было немало примеров, когда и башкиры и калмыки, да и сами казаки, объединялись в банды и занимались разбоем. Да, в последнее время грабить главные торговые тракты стало опаснее, чем еще пятнадцать лет назад, но за десять-пятнадцать верст от главных дорог, можно было и порезвиться, чем и занимались многие. Особенная охота шла на людей, которые возвращались из Миасса и некоторые, не доверяя банковским распискам, тащили золото, добытое кровью и потом.
— Мы станем править, как правили Петр и Иван Алексеевичи, но справедливо! — заговаривался Лихатов.
— Государь! — в просторную горницу, где происходила попойка влетел один из «гвардейцев» самозванца, «генерал-майор», «граф» Ермолай Челядинов. — К тебе человек прибыл из самого Петерсбургу!
Обчество зашумело. Кто высказывал удивление такому факту, кто отнесся со скепсисом, что никого из Петербурга ждать не приходится, если только не войска. Иные шумно ухмылялись, понимая абсурд всего происходящего.
— Зови! Может брату моему удалось обмануть министра нехристя Неплюева и Петр прислал письмо? — выкрикнул самозванец.
— Нужно что-то срочно делать! — на французском языке сказал своему коллеге Джон Сандерс.
— Это уже началась игра со стороны царя. Нам нужно было самим первыми переговорить с вестовым и… убить его, — задумчиво отвечал второй «посол».
— Всероссийский император, Петр III шлет тебе, брат Его Величества, приветствие и предлагает встретиться, чтобы решить все вопросы престолонаследия и разделить бремя правления Российской империей. Знает Всероссийский император о том, что есть неурядицы на Юге Урала и готов обсуждать, что же делать, кабы людишки жили в мире и богопочитании. А так же государь Петр Федорович уведомляет, что запретил торговлю бумажными деньгами по всему Югу державы, так как подделывают бумагу и пробуют торговать ею, на что и купцы жалуются. И тебя, государев брат, Петр Федорович просит помочь изловить тех татей, кто умыслили торговать бумагой подлой. И тако же император будет ждать тебя, государев брат, в Самаре не позднее конца месяца для разговора душевного и родственного, — фельдъегерь выдохнул, казалось, что столь большой текст он произнес на одном дыхании.
Установилась тишина. Все взоры устремились на самозванца. Все ждали решения. По сути, рушилась вся та, не совсем прочная идеологическая основа, которая объясняла бунт. Теперь, когда сам царь едет на встречу со своим братом, все проблемы должны решиться. И тогда зачем идти на военные заводы, чтобы вооружаться пушками и подымать рабочий люд на неповиновение? Под вопросом остается и осада Оренбурга, которая должна была вот-вот начаться.
— А знаю я, — с места встал Кучукбай. — Что порождение порока, Неплюев, хитер. Он уже два раза заманивал доверчивых людей на встречи и после убивал их. Так от чего он изменит себе сейчас? Не верю я в то, что сам государь наш, Петр Федорович, приедет, не пустит его Неплюев, в крепости император. И пока мы его от цепей не освободим, так и не бывать в России и в башкирских и кайсацких кочевьях мира и правды.
— Да! — самозванец подхватил мысль вождя башкир. — От чего не прийти моему брату сюда, али под Оренбург, когда я выдвинусь к своим войскам? Все по чину встретим, накормим и жинку подберем, не чета шаловливой Катьке.
— Да, почему не к нам? Иоанн Антонович, почитай в старшем родстве, а не от немецкой прачки потомок, — подхватил Федька.
А в конце стола, где сидели «послы», с облегчением выдохнули.
— Месье Дюшон, мы или недооцениваем этих варваров, или это народная смекалка так работает? — спросил англичанин.
— Изворотливость, скорее это именно она. Посмотрите на нашего протеже Иоанна Антоновича! Он же смотрит в глаза и врет, находит оправдания любым сомнениям, — ответил француз.
— Вот только этого мало. Петр, а, скорее, Шешковский, вступил в игру. И тут нужно быть осмотрительными. Никак нельзя отдать инициативу. Восстание еще не столь широко, чтобы говорить о привлечении внимания России и отвлечении войск от основных событий. А скоро зима, которая и тут, на Юге Урала, не щадит никого, — размышлял Сандерс.
— Позвольте я немного проясню для всех присутствующих ситуацию? — Дюшон усмехнулся и уже на ломанном русском языке, громогласно стал вещать. — Не можьет бить такой, что импегатог пхиедит. Я видеть Петга, я есть посол Фганция, и он больной и показывается лишь под пгисмотгом министга. Тгавит его Неплюев, от чьего не может ехать сам имегатог.
— А может пытать его, татя ентого! — сказал самозванец и с силой ударил свой серебряный кубок об стол, скалывая уголок от дорогущей мебели.
Подпоручик Михеев, который и был фельдъегерем, что доставил письмо самозванцу, был не из робкого десятка. Целеустремленный, от природы, разумник, которых еще поискать, он за десять лет безупречной службы и блистательного окончания школы сержантов, сумел получить офицерский чин и заслужить похвалу от командования. Кавалер двух Георгиевских крестов и медали «За Отвагу», подпоручик был уверен, что справится с очередным заданием. Он старался, говорил с почтением, позволил себе даже на словах добавить льстивых выражений, чтобы только самозванец «клюнул» на уловку. Но…
Уже когда двойник императора прибыл в Самару, Демьян Иванович Михеев скончался от полученных увечий. Он сказал только те фразы, которые заучивал специально наизусть и в которые сам убедил себя верить. Ибо под пытками, когда твой разум уже замутненный, и ты перестаешь мыслить, не то, что рационально, а вообще только что и думать, мечтать, о скорой смерти, слова сами вырываются из уст. И у Демьяна вырывались те слава, та полуправда, с небольшой толикой недосказанности. Но именно эта недосказанная «толика» и позволила не провалить операцию.
Не Михеев первый, не он последний, кто умирает во имя империи, оказывающейся столь безжалостной к своим верным сыновьям. Но именно такие жертвы и создают Империю!
Версаль
13 октября 1762 года
Король Франции Людовик XV в последние месяцы пребывал в крайней озабоченности. Его не веселили балы, как и новые миленькие фаворитки-бабочки. Кто-то сказал королю, что бабочки живут один день, или чуть больше, и Людовику понравился образ, когда его любовницы не задерживались в спальне короля более трех ночей подряд. Эти милые дамы были, словно бабочки, столь изящны, грациозны, в Оленьем парке хорошо готовят будущих фавориток, но больше двух дней ни одна из «бабочек» не жила в сердце короля.
Неизменным положением все еще пользовалась маркиза де Помпадур. Неизменным только лишь потому, что отношение короля к Жанне было уже не как к женщине, но как к верной соратнице и одному из немногих дельных советников.
Вчера Людовик вызывал к себе Помпадур и долго с ней беседовал. То, что говорила фаворитка было иным, о чем судачат королю повсеместно министры и придворные. Маркиза просила короля меньше влезать в дела, которые прежде всего выгодны англичанам. «С Россией можно договориться!» — утверждала фаворитка. «Не хочу! Я этого просто не хочу!» — думал король, не принимая доводы маркизы, уже просто не вникая в их сущность, а слушая лишь потому, что Жанна оставалась единственной, кто, словно бабочка, не погибала в сердце короля.
Людовик после окончания войны «за Саксонию», когда французская армия была разбита Фридрихом и только маршалу де Ришелье удалось смягчить горести поражений. Он продавил-таки англо-прусский корпус у Ганновера и временно занял эту твердыню, что позволило иметь хоть какой козырь на переговорах в Аахене.
Признаваться в том, что он, Возлюбленный король, совершил ошибку, назначив герцога де Субиза командовать основными силами в той войне, Людовик не собирался. Вместе с тем Луи Франсуа Арман де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришелье, герцог де Фронсак, и после войны показывал незаурядное мышление в области разработок новаторских военных тактик. Герцог наладил и службу быта и уделял большое внимание интендантской службе. За десять лет безупречной службы де Ришелье снискал уважение всего двора, но, самое главное, король стал доверять военачальнику.
— Арман, скажите, в случае, если Вы окажетесь на месте де Апшона, который завяз к болотах севернее Петербурга, сможете прорвать оборону русских? — спросил король.
— Я бы приложил к этому все свои силы, умения и знания, Ваше Величество, — отвечал маршал.
— Ха! Вы уклонились от ответа! — усмехнулся король.
— Лишь потому, Ваше Величество, что не совсем доверяю тем сведениям, которые приходят из Швеции. По моему убеждению, войска нужно срочно отводить на линию Або — озеро Пюхяярви. Это горловина, которую вполне можно обеспечить войсками и прикрыть. Севернее и северо-восточнее сплошные реки, болота, озера. Там большая армия не пройдет, если и двинется, то увязнет, тем более в осеннюю распутицу, которая же должна начаться в Швеции, — выпалил маршал, своим спичем все больше округляя глаза Людовика.
— Не думал, что Вы так хорошо знаете географию Швеции. И почему я Вас туда не отправил? И вот еще что…- король отвлекся на проходящую мимо красивую «бабочку», одетую в легкое белое платье, явно не по погоде, но в стиле, что нравится королю. — Мне говорят, что первая линия обороны русских прорвана и крепость Вильманстранд пала. Впереди Выборг и дальше Петербург. Ну а что до взятия Гельсингфорса, то мне сообщают, что русский десант составляет не более корпуса в пятнадцать тысяч человек и сформированный усиленный корпус в Або принца Карла может вернуть этот город.
— Посмею не согласится с теми победными реляциями, что шлют из Швеции. Русский корпус Чернышова, который уже прибыл в Гельсингфорс и сменил Суворова, превращается в армию, русский флот все больше перебрасывает войск на финно-шведские земли. Русские, наверняка, собираются ударить по войскам де Апшона с двух сторон и либо его разбить, либо вынудить уйти в болотистые места к крепости Нейшлот и уже там шведско-французское войско может сгинуть от санитарных потерь, — разуверял короля его верный маршал, действительный в этом поколении деятельный французский военачальник [по замечаниям Суворова и ряда иных военачальников, в том числе и Наполеона, Арман де Ришелье был выдающимся французским военачальником, его наработки использовал и Суворов и иные].
— Пришлите мне свои измышления и я найду им применение, — сказал Людовик, собираясь переменить разговор и обсудить ту проблему, для решения которой и был вызван маршал, однако пришлось сделать паузу, так как де Ришелье был готов прямо сейчас передать свои планы по русско-шведской компании.
— Прошу, Ваше Величество, снизойдите и посмотрите мои мысли о возможности продолжения войны с Россией, — маршал протянул сверток бумаг Людовику.
— Хорошо, маршал, я посмотрю и велю принять Ваши измышления при разработки планов продолжения военной компании в Швеции. Но Вы мне нужны для иного, — король резко стал казаться смурым и… несколько постаревшим. — Вы, наверняка, слышали, что имели место бунты в Лионе и Марселе. Париж так же неспокоен и третье сословие, вместе с бедняками, требуют хлеба. Полиция проводит расследование и уже разгромлена одна организация, которая занималась скупкой всего зерна и хлеба, который должен был кормить Париж. Листовки разбросаны по всему городу и там… Сплошная ложь!
Последние слова король даже выкрикнул. Людовика сильно задело то, как именно пишут в уличных пасквилях о нем, его жене, но, главное — о Жанне. Маркиза де Помпадур, по мнению короля, была крайне полезна Франции, более, чем кто иной. А ее, вот так!..
— Да, Ваше Величество, и я привел свой корпус, которым имею честь командовать, в состояние готовности к любым неприятностям. Более того, знаю, что некоторые армейские склады взрываются, два склада под Парижем были разграблены этой ночью. Злоумышленники действовали очень и очень профессионально, но наталкивает на мысль о некотором вмешательстве в наши внутренние дела сторонних держав, — предельно серьезно говорил маршал, предвкушая должное последовать назначение.
Герцог де Ришелье был обижен, пусть и сохранял достоинство везде, где бы не появлялся. В той войне за Саксонию маршала чуть ли не унизили, не наделяя в должной мере войсками для решения глобальных задач. Хотя маршалу это название «война за Саксонию» казалось слишком… европейским, что ли. На самом же деле война была и колониальной и фактор России был слишком велик, чтобы не упоминать в названии войны Восточную Пруссию, которая, по итогам, отошла к Российской империи.
После маршал много трудился, разработал, с некоторыми заимствованиями, у русских Уставы: пехотный, кавалерийский, артиллерийский. Также занимался внедрением новых видов вооружения, к примеру, все офицеры в его корпусе, по крайней мере, все офицеры-лейтенанты и выше по званию имели револьверы. Это стоило Ришелье огромных денег, но покровительница маркиза де Помпадур всего двумя благотворительными балами собрала сумму в половину от потребного для вооружения офицеров передовым оружием, которое внедрялось во всех европейских армиях.
И теперь, когда Францию лихорадит, он, Луи Франсуа Арман де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришелье, герцог де Фронсак имеет шанс стать Спасителем французской монархии.
То, что во французских городах начался необоснованный спрос на продукты питания, прежде всего на хлеб, действительно усматривалась опытная рука врагов Франции. Эта же рука нагнетает экономический кризис во Франции, запуская в оборот фальшивые бумажные ливры. Хотя «фальшивыми» купюры назвать не поворачивается язык, так как подделка сделана более искусно, чем ливры, выпущенные французским казначейством [подобная история была перед войной 1812 года, когда Наполеон закидывал фальшивые рубли в Россию, и главный герой применил ее, но уже относительно Франции]. Попытки изъятия фальшивых бумаг не приводили к решению проблемы, лишь незначительно смягчали удар, тогда правительство пошло на иные радикальные меры: полный запрет на использование бумажных денег при расчетах с государственными предприятиями. При этом полного отказа от бумаги не произошло.
Начался новый ажиотаж, когда все более-менее имущие французы стали скупать серебро и золото, боясь, что их бумажные деньги попросту сгорят. Моментально расцвел теневой рынок, обменные операции которого обрушивали, в целом, французские деньги, уже независимо от того, в бумаге они, или же в монетах.
Как только казначейство стало принимать адекватные меры, к примеру, феноменально быстро наладило выпуск бумажных денег из цветной бумаги и даже с рисунком и водяными знаками в виде лилий, последовал еще один удар — банковские хранилища во многих крупных городах подверглись атакам. Большая часть нападений была отбита, но тут же последовали новые листовки, в которых была напечатана лживая информация, что новые деньги сгорели, а серебро украдено революционерами и только вступление в ряды борцов за свободу позволит получить тот минимум средств, который даст возможность прокормить семью. Люди стали искать, где «записывают» в революционеры, такие же поиски продолжала и полиция. Ни тем, ни другим найти главарей революции тогда не удалось.
Мало еще этого, так листовки начали попадать и в армию. Буквально недавно королем были приняты некоторые, не особо популярные в армии, указы, направленные на еще большее привилегированное положение знатного дворянства в процессе выслуги чинов. При этом, рядовому дослужиться до офицера, что было раньше действительным социальным лифтом, стало невозможно.
— Вы наверняка поняли, Вы умный человек, что именно я хотел бы Вам предложить? — говорил король.
— Да, Ваше Величество, я догадываюсь, — решительно ответил маршал.
— Не дайте химере лживого вольнодумства распространиться! Вольтер, будь он проклят, даже после своего убийства, в котором безосновательно даже швейцарцы обвинили меня, пакостит Франции и из могилы. С его именем уже были погромы в Марселе, Лионе, Тулоне. Лишь в Париже пока относительно спокойно, — король чуть ли не взмолился.
В подобном состоянии Ришелье не видел своего монарха никогда прежде и это несколько настораживало. По сведениям, которые были у маршала, нигде толпе не удалось ничего существенного. В Лионе были подожжены некоторые административные здания, да и только. Вместе с тем, тенденции таковы, что Франция может полыхнуть. Первые народные волнения и откровенно разбойничье поведение осталось почти безнаказанным, а вседозволенность всегда порождает еще большую жестокость.
— Могу ли я спросить, Ваше Величество, кто причастен к убийству господина Вольтера. Это может быть важным для понимания ситуации, — спросил де Ришелье.
— В том-то и дело, герцог, что никто не давал приказ на устранение Франсуа. Да, и вовсе его убийство — это политика. И сейчас, когда единства европейских держав итак не хватает, создавать прецедент для раздора было бы глупо, — сказал король.
— Ваше Величество, а не задумывался ли кто-нибудь из вашего окружения, что все творящееся во Франции — дело лап русского медведя, — спросил маршал.
— Скорее, тогда уже не медведя, а лиса. И, да, мне докладывали, что в беспорядках могут быть замешаны или англичане, или русские. При всей беспринципности лаймов, я все же склоняюсь к тому, что они не могут действовать совместно с московитами. Но, черт возьми, как же так выходит, что мы позволяем у себя в стране совершать такие ужасные вещи?.. Есть еще один нюанс, — сказал король и, казалось, незаметно лишь повел правой рукой.
Моментально материализовался слуга, который подал бумагу королю.
— Вот здесь имена тех французов, которые замешаны в беспорядках. Уверен, список еще неполный, но уже то, что среди революционеров, именно так они себя называют, есть имя Жан-Жака Руссо, говорит все же в пользу того, что зачинщиками могут быть и сами французы. Этот Руссо сумасшедший, жаждущий смерти. Полиция подозревает, что либо участникам, либо сочувствующим этим бунтовщикам является Дидро. Вот, к чему приводит вольнодумство! Когда все это закончится, а я верю Вам, что Вы все это быстро закончите, я введу жесточайшую цензуру, — говорил король де Ришелье даже в нарушение протокола общения с монархом, читал те фамилии, которые так или иначе, но были замечены в симпатиях к бунтовщикам. К удивлению маршала, в списках были даже представители военных.
— Мой король, каковы будут полномочия?
— Самые широкие, мой друг, самые широкие. Я даю вам право карать и миловать. Наши войска массово перебрасываются в Турцию. Я знаю, что под Смирной уже сконцентрированы большие силы. Многие боеспособные полки уже за пределами Франции. Остается мой корпус и еще порядка пятидесяти тысяч солдат. Этих сил должно хватить на подавление любого бунта в благословенной Франции, но больше усилить наши корпуса в войне с русскими мы не сможем. Добровольцев вступить в армию, как только пришли сведения о начале военных действий, стало намного меньше прежнего, — сказал маршал.
— Я это понимаю и уже подписал указ о рекрутском наборе, — сказал король и чуть-чуть повел глазами в сторону.
Данный жест означал, что король настроен закончить разговор и продолжение беседы стане обременительным для монарха.
Герцог де Ришелье прекрасно понял мимолетный знак и не стал убеждать короля в ошибочности набора рекрутов в условиях кипящей Франции. Это еще одно полено в разгорающийся костер неповиновения.
— Ваше Величество, я злоупотребил Вашим временем и, поверьте мне, что подобный откровенный разговор с моим возлюбленным монархом я буду помнить всю свою жизнь и рассказывать об этом своим потомкам, — сказал герцог, поклонился и, не до конца разогнувшись, стал семенить прочь, не поворачиваясь спиной к королю.
Маршал был более, чем решителен и уж точно не боялся крови. Он уже чувствовал ситуацию и считал, что, если сейчас показать силу власти, готовность идти на самые жесткие меры, может, даже и избыточные, то люди просто станут бояться лишний раз выйти на улицу. Введение комендантского часа, смертная казнь за любое открытое неповиновение, насильственное рекрутированное в солдаты активной молодежи, частичный запрет и цензура всех изданий. С теми полномочиями, что пообещал король, Ришелье в один миг становится третьим человеком в государстве после самого короля и маркизы де Помпадур. И эти действия должны были стать инициативой его, Ришелье, тогда как король может, напротив, смягчать решения. Тогда народный гнев обрушится на маршала, а это уже спасение государства.
— Да, да, нужно срочно к Жанне. Наверняка это ее заслуга, что король наделил меня консульскими полномочиями, — пробормотал маршал, не замечая, как улыбка счастливца стала расползаться на его лице.
Выборг
15 октября 1762 года
— Искандер Федорович, вам зябко? — усмехнулся Петр Александрович Румянцев, а генерал-фельдмаршалу вторил Томас Демику, также расплывшись в улыбке.
— Признаться, господин командующий, я привык к иной погоде, — ответил Искандер.
— Я, господа, русский и не должно мне бояться холодов, но так же продрог, что, впрочем, мало влияет на желание скорейшего победоносного боя, — высказался цесаревич Павел, так же вышедший на смотровую площадку перед началом решительного сражения.
Наследник прибыл к войскам с большой партией новейших штуцерных ружей и боеприпасов к ним. Этим фактом разразились русские газеты в Петербурге и в Москве. Павел не хотел столь бурной огласки своих действий, но против отца, в данном случае, не пошел. Цесаревич все больше и все чаще осмысливал действия, находя свои же поступки ребячеством. Тут, рядом с со смертью, дыша воздухом, пропахшем запахом крови и горелой плоти, иначе смотришь на жизнь и империю, как систему. Павлу сперва, по прибытию на театр военных действий, хотелось что-то сделать, чтобы не было массового убийства людей. Но что? Сдастся и позволить иноземным захватчикам лить лишь русскую кровушку? Тяжело монарху брать столь много грехов на свою душу, но иначе может быть только хуже.
Четыре дня назад окончательно сформировался ударный кулак русской армии. К двадцатитысячному корпусу из ландмилиции и гвардейских частей был присоединен семнадцатитысячный корпус, прозванный «диким». Четыреста пятьдесят орудий должны были сыграть главную роль в предстоящем сражении, произведя такую артподготовку перед прорывом, которая была призвана ошеломить противника и в первые же минуты сражения дезорганизовать.
Еще держали свои позиции защитники выборгской оборонительной линии, когда начали подходить артиллерийские части трех уральских полков. Их сопровождали драгуны московского полка. Теперь плотность артиллерийского огня на русских оборонительных позициях становилась столь чудовищно мощной, что ни о каком наступлении противника более речи быть не могло.
Два дня непрерывной артиллерийской канонады известили командующего шведско-англо-французской армии генерал-лейтенанта де Абшона, что его успехи закончились, и теперь инициатива полностью на стороне русских. В Диком корпусе половина воинов были конными и именно они должны были со всей мощью и фатальностью обрушиться на неприятеля.
— Ну, что, Искандер Федорович, готовы к новым подвигам? — спросил Румянцев.
— Я и мои солдаты выполним любую задачу, поставленную поим императором с честью и в срок. Эту победу я посвящаю Вам, Ваше Высочество! — казалось, пафосно говорил Искандер Аккерманский.
По его выражению лица было понятно, что это то, что обещано и будет исполнено. Павел же зарделся. Он не переставал рассматривать бывшего янычара, о котором в высшем обществе ходило много слухов и небылиц. Многие дамы томно вздыхали во время своих фантазий на тему общения с диким турком. Мужчины откровенно побаивались Искандера, который, опять же по слухам, был столь искусным фехтовальщиком, что и сам император может не совладать в поединке с диким.
— Господа, у нас не более двух недель, чтобы разбить неприятеля. Боюсь, в этом году природа нам не даст возможности воевать более. С севера уже должен выступать Захар Чернышов со своим корпусом, так что жду от вас решительной атаки. Смею надеяться, что противник выдохся и нынче уже не может что-либо существенное нам противопоставить.
Слов более не требовалось, все заранее оговорено.
Несмотря на то, что Искандера уже было принято именовать по имени отчеству и присвоенной самим императором фамилией, он все еще оставался мусульманином, и даже ни разу не думал в пользу того, чтобы сменить веру, благо от него никто этого и не требовал.
15 октября 1762 года был пятницей. С самого утра, как только солнце стало чуть виднеться на горизонте, Искандер, как и большая часть солдат его корпуса, остриг ногти, надел чистые портки, даже надушился благовониями. В полдень имам прочитал хутбу и совершил двухракаатный намаз. Это же сделали почти двенадцать тысяч мусульман. Одухотворенные после услышанных проповедей и слов своих командиров, тысячи решительных глаз воинов Российской империи устремились на север, туда, где все еще громыхали разрывы от бомб, посылаемых русской артиллерией.
— Аллах Акбар! — выкрикнул Искандер.
— Аллах Акбар! — раздался громоподобный клич, заглушающий все звуки вокруг.
Сейчас в этой атаке Искандер сбирался доказать, что его воины, столь долго находящиеся в обучении, не знающие ни в чем нужды, могут волей Аллаха сокрушать любого врага.
Первая же атака привела к столь ошеломляющему успеху. Стоявшие заслоном три английских мушкетерских полка были сметены в считанные минуты, а Искандер на своем лихом жеребце Буцефале, на два корпуса опережая ближайших соратников, буквально летел на артиллерийские позиции шведов.
Не сказать, что неприятель вдруг испугался, вдруг побежал, вдруг поднял руки, взмолился о пощаде. В сторону конных полков дикого корпуса полетела картечь. Черкесы, бакинцы, чеченцы, дагестанцы, аварцы и иные многочисленные представители своих древних народов, гибли на каменистой земле, мягкой от ледяного, уже как два дня накрапывающего, дождя. Те, кто воспитывался на подвиге Дикой дивизии в битве под Прагой, стремились доказать, что они не менее достойны упоминаний и быть героями многочисленных рассказов.
Огибая раненных, либо убитых своих сослуживцев, воины, что предпочитали называться не русскими, а русского императора, быстро достигли позиций, на которых располагались шведские пушки. Одни вставали на коня, показывая недостижимый уровень наездника, джигитовки, другие спрыгивали со своих коней и устремлялись на флеши и равелины, наспех возведенные шведами, когда те уперлись во вторую линию русской обороны.
Следом за конной дикой лавиной быстрым шагом, зачищая все вокруг, шли три полка из числа пехотинцев корпуса Искандера.
Не только «дикие» должны были участвовать в атаке. Их задачей было ошеломить противника, дезорганизовать, но через час наступления сменить горцев и закавказцев должны были казачьи полки, а ландмилиция выдвигалась в прорыв, чтобы перекрыть узкий проход между озером Пулавеси и озерами Сайма и Пурувеси. Таким образом, на второй день наступления предполагалось отрезать резервы и командование шведско-союзным войском от остальных сил.
В это же время дивизия Суворова, которому генерал-аншеф Чернышов даровал право самостоятельного решения, занял крепость Товастгус и угрожал тылам шведско-англо-французского войска.
Нахичевань
17 октября 1762 года
— Господин командующий, господин командующий! Вы меня слышите? — сквозь пелену, на грани слышимости доносились звуки.
По крайней мере, Василий Петрович Капнист именно так воспринимал громкий голос медикуса.
— Вы меня должны слышать! Василий Петрович, господин командующий! — медикус Иван Семенович Товарин дал пощёчину командующему Кавказским военным округом, по совместительству генерал-губернатору всех кавказских и закавказских земель.
— Хр-рр — прохрипел генерал-аншеф.
— Ну вот и слава Богу! Я то думал, что уже того, с анестезией лишком взял, — Товарин с облегчением вздохнул и обратился к офицерам, которые вошли в палату сразу же, как только узнали, что медикус пошел самолично будить командующего. — Итак, господа, я сделал, что мог и, как оказалось, могу немало. Пулю извлек, она прошла рядом с сердцем и лишь Божественным проведением не убила. Так же я собрал левую руку Василию Петровичу, по косточкам собрал. Это, я вам скажу, господа, успех! При таких травмах руку следовало бы отрезать. Но есть и та самая ложка дегтя, господа. Генерал-аншеф в ближайшие три недели точно не сможет принимать никакого дельного участия в военных делах. Тут дело не в том, что ранение в грудь, а то, что при падении с коня, командующий повредил голову, и головные боли в ближайшее время у него будут такими, что и совета дать дельного не сможет.
Иван Семенович, главный военный медикус Закавказского корпуса, развел руками, мол, сделал, что мог.
— Да, господа, это для нас серьезный вызов. Все же Василий Петрович был нашим знаменем, воистину командующим, — высказался бригадир Михаил Львович Измайлов.
— Вы правы, но недосуг нам быть няньками у командующего, когда неприятель наступает, — сказал генерал-поручик Матвей Андреевич Толстой, который становился старшим по чину, если генерал-аншеф Капнист оказывался прикованным к кровати.
Покушение, которое было совершено на Капниста, выбивалось из понятий честной войны, впрочем, это понятие было слишком иллюзорным, чтобы его придерживаться.
Василий Петрович готовил контрудар вдоль реки Аракс, по направлению к Нахичевани. Англо-персидское войско третьим штурмом прорвало оборону, которую уже как два года пытался выстраивать Капнист. Дело не в стойкости солдат, некоторые при первых двух штурмах показывали образец героизма и самопожертвовании, дело в том, что, кроме быстрой реки, которую во многих местах можно перейти, серьезных преград для наступающих не было. Не было и крепостей, на которые могли бы русские опираться. Да и планом вероятной войны предусматривался как раз прорыв обороны с последующим фланговым ударом по персам, которым не приходилось выбирать дороги и их маршрут легко просчитывался.
Вот этот удар и планировался и уже был готов, пока десяток абреков, которые состояли в корпусе Капниста ни с того, ни с чего, стали быстро на резвых конях приближаться к дому, где недавно закончилось совещание и Капнист оставался почти один. Почти, — это значит, что с ним было лишь два телохранителя и несколько слуг.
Был бой, два казака, призванные защищать командующего любой ценой и прошедшие к тому же специальную подготовку, уничтожили шестерых напавших, пока сами не были убиты из револьверов. Двоих нападавших заколол шпагой сам Капнист, после командующего своей грудью прикрыл слуга Матвей, ну а потом Василий Петрович попытался сесть на коня и догнать последнего, улепетывающего убийцу. Капнист почти догнал того, кто осмелился стрелять в русского командующего, но… нашлись еще двое таких же бесстрашных. Беглец привел Капниста в засаду. Пять выстрелов, четыре из которых взяла на себя лошадь. Животное понесло, когда Капнист, зацепившись ногой за стремя куклой упал на землю и так прочертил не менее двадцати метров, пока лошадь не остановилась и не стала заваливаться. Может именно то, что Капнист оказался под лошадиной тушей и спасло его, прикрыло от возможного повторного выстрела. Через полминуты на месте были казаки, которые изловили татей.
— Ничего не знаю, нам приказал наш старший, он убит, его спрашивайте! — все что говорили, как оказалось, персы, которые прикидывались отрядом горцев.
Их еще спросят, обязательно спросят, и они расскажут. Но вот же незадача… Этот отряд из полусотни человек, который использовали для разведки и разъездов, весь оказывался из сочувствующих персам и исправно сообщал английскому командованию обо всех передвижениях русских.
И теперь, в разгар борьбы, русские войска оставались без того человека, на авторитете которого держались многие связи и приказы которого исполнялись всеми беспрекословно, ибо знали, кто такой Капнист и сколь он может быть и жестоким и справедливым. Так получалось, что не было иного лидера среди русских, который мог вести за собой и отряды подчиненных России народов.
Контрудара русских войск так и не последовало, командующий англо-персидскими войсками английский генерал-лейтенант Джон Мюррей поставил заслон на вероятном направлении удара русских. Потому, как только передовые отряды Первого Самарского полка подошли к месту, от которого предполагалось развивать фланговый удар, заработали персидские артиллеристы, которые споро заряжали под командованием английских офицеров английские же пушки вполне умело, после поправок английских корректировщиков, разили русских пехотинцев.
Андрей Матвеевич Толстой, взявший на себя командование русским корпусом, было дело, приказал казакам атаковать неприятеля, чтобы спасти Самарский полк, но полегли многие и донские казаки, которых самих ударили во фланг отряды персидской конницы, и самарцы, которые решили стоять насмерть, так и простояли, пока многие не полегли.
В первый раз за последние десятилетия Россия вот так, бесславно, проигрывала толком и не начавшуюся битву.
Смирна
17 октября 1762 года
Генерал-фельдмаршал Джон Легонье откровенно кривился и прикрывал рот и нос своим белоснежным, с кружевами, надушенным, платком. Вокруг стоял смрад и откровенная вонь. Зря сэр Легонье решил пройтись по улицам Смирны и посмотреть на последствия того чудовищного избиения жителей города, что учинили турецкие… ну, если только условно, то можно назвать и «солдаты».
Когда генерал-фельдмаршал прибыл к войскам после долгого согласования с французами, кому именно быть командующим, турецкие части уже концентрировались у Смирны. Этот город по итогам русско-турецких войн остался за Турцией, правопреемницей Османской империи, и более десяти лет был важным для всех торговых отношений, как официальных, так и контрабанды. Именно через Смирну приходило немало оружия, пороха, инструкторы. Не было иного города, который мог бы исполнить роль торгового хаба, Россия обложила Турцию своими территориями и обрекала некогда могущественную страну на выживание, но не развитие.
Может быть именно потому что ранее Смирна была сильно важна, тут и не было этнических чисток, которыми подверглись иные населенные пункты Турции, которые еще остались подконтрольными бывшим османам, ныне лишь туркам.
Сейчас же турецкие войска, войдя в город начали сперва принижать и оскорблять армян, евреев, греков, любых инородцев. А после того, как русские диверсанты взорвали два склада с порохом и оружием и обстреляли турецкий пехотный полк на марше из небольших ракет, Смирна превратилась в чистилище, как это представлял себе гугенот Легонье.
Вымещая свою злость за потерянную империю, те, кто некогда был хозяином на огромных просторах Османской империи, не щадили никого. Женщины, дети, старики, молодые мужчины — все оказывались в зоне риска быть не просто убитыми, но убитыми изощренными способами. Женщины же подвергались групповым изнасилованиям с избиениями, от чего большинство и умирало.
Смотреть на все эти бесчинства Джону Легонье было неприятно, мало того, откровенно противно. Однако, ссорится с турецкими солдатами, которым суждено стать «мясом» в предстоящей операции, было нельзя. Джон помолится за упокой душ невинноубиенных. После, как-нибудь, но обязательно помолится. А лучше он это сделает уже дома, в своем особняке в пригороде Лондона, сражу же после празднования наград за блистательную победу над Россией.
— Господин командующий! — вестовой, который уже полтора часа, как искал генерал-фельдмаршала, запыхался. — Вот. Срочное донесение.
Вестовой протянул Легонье свернутый лист бумаги, на котором виднелась печать Главного квартирмейстерства.
— Благодарю, вас, офицер, — скупо сказал генерал-фельдмаршал, не поворачивая голову в сторону опершегося на колени вестового, который все никак не мог отдышаться.
Пришло то письмо, которого Джон Легонье ждал уже не менее двух недель. Наконец, все эскадры соединились, дождались испанский флот, теперь через три дня нужно выдвигаться, начинается операция по захвату пролива Дарданеллы.
Плохо только то, что туркам так и не удалось взять крепости на востоке: Эрзерум и Карс. Не помогли даже английские пушки. Русские отчаянно сопротивляются и, сами вряд ли зная это, выигрывают себе время, которое залог победы. Придется снимать осады и иметь подразделения, которые осаждали крепости в качестве резервов.
С другой же стороны, англо-персидские войска удачно ведут наступление на Ереван и смогли проломить русскую оборону и развить успех. В этом направлении, как считал командующий всеми английскими войсками в регионе, Джон Ленгонье, все идет еще лучше, чем запланировано.
Або
18 октября 1762 года
Находящийся в Або принц Карл собирался идти на выручку попавшемуся в ловушку шведскому войску. Заслон, который выставил русский генерал-аншеф Захар Чернышов, был призван не сдержать, но задержать подкрепление неприятелю, чтобы дать время русским войскам создать у шведов впечатление безнадежности и полного разгрома. Это прекрасно понимал и родственник короля Карл.
Король Адольф Фредерик находился в Стокгольме и предавался чревоугодию. Тот, кто так жаждал абсолютной власти, — бездействовал, когда его держава рушится. Хотя из Стокгольма сложно было усмотреть в действиях русских приближающийся крах Швеции.
Казалось, еще несколько дней назад приходили победные реляции о том, что оборона русских, наконец, прорвана, что можно устремляться чуть ли не походными колонами на Петербург. При этом нельзя было скрыть катастрофические потери в рядах англо-франко-шведского войска. Нет оснований обвинять де Апшона, что он берег свои французские войска и использовал в качестве пушечного мяса именно что шведов. Французы бились отважно, именно им, наконец, и удалось прорвать, как оказалось, всего то первую линию обороны русских.
— Ваше Высочество! — в кабинет в городской управе города Або, вошел адъютант принца Карла.
— Что еще, Йохан? — спросил принц.
— Поймали русского лазутчика, когда тот закладывал неизвестную нам взрывчатку в порохом складе, — доложил Йохар Бернгнинссон.
— Наконец, хотябы одного изловили! Они уже принесли нам ущерба на треть от стоимости всей войны, — немного преувеличил прин Карл.
Русские диверсанты действительно взрывали все, что можно, а что нельзя так же пробовали хотя бы разрушить. Однако тут, в Або, достаточно далеко от театра военных действий, никто не ожидал диверсионной работы. Потому охранение первоначально было расхляданным, не настороженным.
— Есть одно обстоятельство, господин командующий…- адъютант замялся.
— Ну, говорите, полковник Бергнинссон! — повысил горос принц.
— Лазутчик просит вас принять его. Говорит, что имеет очень важные сведения именно что для вас. Смею заметить, что желание разговора с вами не прошло после серии пыток, которым подвергли этого…- полковник достал лист бумаги и прочитал. — Серафима Матова, казачьего есаула.
— И что ему нужно от меня? Банально убить? Он настолько глуп? — усмехнулся принц, хотя у самого сработало некое чутье.
— Никак нет, не думаю, что убить, тем более, что это невозможно будет сделать, находясь подвешенным на плахе, — позволил себе улыбку и адъютант.
Принц Карл не подорвался на встречу с русским диверсантом, несмотря на то, что его обуревало любопытство. Только на следующий день принц решил встретится с русским лазутчиком. Пришли новые сведения о состоянии дел на фронте, когда передовым частям принца не удалось с ходу взять, казалось, незначительный заслон на дороге к Гельсгфорсу, а в Або прибыл потрепанный корабль с сообщением о том, что русские перехватили инициативу везде, а в море стали полными хозяевами. На остатки шведского флота началась настоящая охота. Плотоядный зверь не оставляет шанса своей жертве, когда хищник и быстрее и ловчее, ну и, конечно, с более когтистыми лапами.
Кроме того, доходили сведения и о том, что в ряде северных регионов действуют некие банды, которые выдают себя за мстителей королю, поправшему систему государственного управления и уничтоживший риксдаг. И, принц в этом был уверен, чем больше поражений на земле и в море от русских, тем больше таких вот «банд» будет появляться.
Все это говорило, о том, что для Швеции наступают очень сложные времена. То, что ряд территорий придется отдать — факт. Так же фактом является и то, что союзники не спешат вкладываться в русско-шведскую войну. Теперь, когда становится ясным, что Швеция проигрывает, Пруссия может войти чуть ли не в союз с Россией и окончательно прибрать себе Померанию.
— Ведите к этому лазутчику! — повелел принц Карл.
Когда один из возможных претендентов на шведский престол, если не брать в расчет сыновей Адольфа Фредерика, вошел в тюремные подвалы, где воняло так, что закладывало и щипало нос, принц поморщился. Он, возвышенный представитель Просвещения знал о том, какие методы используются для того, чтобы разговорить любого человека. Знать одно, но прочувствовать — иное. Шведы же, не менее иных европейцев, знали толк в пытках, при которых человек часто и делает то, после чего в подвале постоянно воняет.
— Ты хотел со мной говорить. И должна быть очень веская причина, чтобы оправдать мое присутствие, иначе тебя ждет мучительная смерть, — сказал принц.
— Я скажу… — прохрипел казак, а переводчик стал быстро переводить принцу Карлу слова русского.
Серафима Матова погубила его лихость. Казак был уверен, что и письмо доставит и склад взорвет, благо в его группе был пироксилин, а шведские пороховые склады особо и не прятали.
Но вот она, та самая проруха, что погубила старуху и Серафима. Взяли Матова при подготовке диверсии. Получалось, что основного задания, которое заключалось в доставке важного письма принцу Карлу, казак и не выполнил. Письмо Серафим припрятал, так как еще даже не представлял, как именно подберется к принцу, чтобы отдать ему послание.
И вот, выбранный для важного поручения, Серафим, уже как три дня болтался на дыбе, и его тело во многих местах было «украшено» свежими ожогами, а кости в некоторых местах сломаны. Вот такая плата за излишнюю самоуверенность и непрофессионализм.
Серафим указал на место, где было припрятано послание к принцу Карлу, после чего ему только и оставалось, что ожидать смерти. В иной исход своих приключений казак уже не верил. Единственное, что он хотел попросить, так, на авось, чтобы привели православного священника для исповеди и причастия. Много грехов было на душе Серафима, боялся лихой воин, что от их тяжести, душа после смерти не сможет взлететь.
— Иди умойся, да переоденься и немного поешь! — сказал незнакомый Серафиму швед, на почти идеальном русском языке.
Сколько времени прошло с того момента, как казак сообщил о письме Карлу, знали все, кто присутствовал при том разговоре, но только не Серафим. В подвале время течет крайне неравномерно. Если тебя пытают, то кажется, что не менее суток, если тебя снимают с дыбы, чтобы немного, но привести в чувства, то, кажется и минуты не прошло, а уже опять тащат к цепям. Так что день, два, может и неделя прошла, Серафим не знал.
Лишь один день сменился другим, столь быстро среагировал принц Карл, ведомый обостряющимся чувством опасности, когда генерал-фельдмаршал Швеции, принял решение.
Каждый день приходили все более ужасные новости в театра военных действий. По сути… все… армии у Швеции больше нет, если только не считать его корпуса и оскудевших гарнизонов крепостей и городов. Ну, еще ландмилиция, но эти войска и укомплектованы не наилучшим способом, да и вооружены хуже некуда, еще мушкетами времен Северной войны.
После прорыва русскими войсками не лучшим образом оборудованной оборонительной линии англо-франко-шведской армии, Дикая дивизия, расширившаяся до корпуса, стала вводить в оцепенение всех обороняющихся. Эти звери, а иначе принц Карл не мог воспринимать тех, кто творил ужасные вещи, закидывали шведских солдат головами из сослуживцев, разматывали десятки метров кишок… Много рассказывали подробностей, воспринимаемых даже на слух, как ужас, что же чувствовали те, кто это видел. А после дикую дивизию заменили гвардейцы и внутренние войска Российской империи и тогда шведы стали поголовно сдаваться. Нет, повальной сдачи офицеров не произошло, пусть и такие случаи были, но вот солдаты… Доходили слухи, что некоторые подразделения убивали, или связывали своих офицеров и целыми ротами шли на поклон к русским, которые обещали хорошее обращение.
Еще два-три дня и русские будут рядом с Або, возможно, они уже готовят новую десантную операцию у Стокгольма. При этом английский флот не стремится помогать, все еще стоит в Осло-Фьерде. И, скорее всего, англичане не рискнут. Из того, что знал принц Карл, русские в морском сражении у Ревеля применили нечто такое, что в скорости изменит вообще принципы морского противостояния и боя. И это англичанам нужно проанализировать. Островитяне не из тех вояк, которые готовы безрассудно ввязываться в драку, по принципу «война план покажет», нужно осмыслить то, что пришлось увидеть у Ревеля, понять, сколь много таких бронелодок у русских, понять возможности пароходов и их слабые стороны. И только потом начинать действовать. Вот только передать в Средиземное море информацию о появлении у России новых видов вооружения и кораблей, практически невозможно, чтобы успеть к началу активной фазы операции по захвату проливов.
— Тебя зовут Серафим? — спросил принц Карл у стоящего напротив уже умытого, одетого в чистое, но всего в ссадинах и ожогах, диверсанта.
— Да! — удивленно ответил Матов.
— Донеси это тому, кто передавал мне послание! Уверен, что ты будешь вознагражден своими господами. И вот, — Карл протянул два, отдельных листа бумаги, один из которых был запечатан сургучом.
Серафим уже удалялся на подаренном коне, в сопровождении верного Карлу офицера, который должен был, во избежание, проводить казака, когда принц тихо сказал другому своему верному человеку:
— Убей переводчика, он слишком много слышал.
— Будет сделано, Ваше Высочество, — ответил человек Карла, которого принц использовал для самых грязных поручений.
«Вот! Всего-то высочество! А могу и Швецию спасти и кем-то большим»' — подумал принц Карл.
Русские, не много, не мало, но предлагали выход из сложившегося положения. Принц Карл мог стать спасителем Швеции и тем человеком, который вернет политическую систему Швеции, что существовала до государственного переворота. По сути, принцу оставалось лишь только не проявлять излишней активности, но в тот момент, когда русская армия подойдет к Або, ему следует направить остатки своих войск в Стокгольм и объявить о низложении короля и начале расследования преступлений по узурпации власти и его решений, которые привели к краху Швеции.
То, что крах Швеции неминуем, принц Карл уже понял, хотя и предпочитал подождать неделю-другую, чтобы абсолютно для всех также было понятно, что без решительных действий, направленных на возвращение риксдага, обойтись невозможно. Русские обещали, что возле Або остановятся, но в том случае, если будут видеть изменения внутриполитической ситуации в Швеции, иначе Стокгольм станет русским.