— Молитвами святых отец наших…
В рассохшуюся дверь настойчиво стучали, а молитва звучала как скандальное поторапливание: «разоспались тут». Мужики заворочались, поднимаясь, кто-то хрипло отругнулся:
— Аминь!
Стук прекратился. Вот и еще одно доброе утро.
До нормального утра было еще часа три как минимум, но в «монастыре» на утреннюю молитву поднимали ни свет, ни заря.
— Поторопитесь, братия, поторопитесь! — подгонял сутулый парень с давно немытой головой — дежурный по кельям.
Кирилл поежился, натянул куртку и побрел к выходу. Мимо тянулись сонные паломники, некоторые бормотали молитвы, кто-то зевал, торопливо крестя рот. Основным контингентом тут были женщины и в будочку «ж» выстроилась очередь. Возле умывальников было свободней. Вода стучала в ржавую раковину, вентиль прокручивался, оставляя на ладони кусочки краски. Кирилл обтерся мокрой рукой и передернулся от озноба: днем было еще тепло, а по утрам уже чувствовалась осень, и холодная вода в кранах не вдохновляла на подвиги. Хотя были и тут свои герои. Например, Александр.
Каким-то бесом занесенный в это убогое место, он не желал покрываться пылью и щетиной, как прочие мужики, ежедневно вставал на полчаса раньше, чтобы побриться и вымыть голову.
Вот и сегодня — они выползли из корпуса и встретили его, возвращающегося.
— Саня! — загудел Серега. — Чистюля наша!
Чистюля пробормотал «добрутро» и шмыгнул внутрь.
— Да не цепляйся ты к нему, — одернул Серегу Семеныч. — Он артист, ему положено.
— А что ему тут надо, артисту? — не успокаивался Серега. — Чего ему дома не сидится?
— А тебе чего?
— Известно чего — жена заставила, — подначил Кирилл.
Хоть проснутся, пока ругаются. Хотя тему эту обсуждали каждое утро. И не надоедало же Сереге цепляться.
— Так и его — жена. Ну или кто она ему там, — отмахнулся Семеныч.
Александр был артистом городской филармонии, а его почти жена работала в администрации, так что пара в городе на виду, и про запои и скандалы, говорят, даже с драками, не знал только ленивый. Вон, и Кирилл что-то слышал.
Он однажды спросил, что Александр забыл в монастыре, получил агрессивное: «А тебе не пофиг?» в ответ, и решил не донимать человека. Тем более, ему могли задать встречный вопрос.
— И ведь все вертится вокруг этого их монастыря! Ну нет там больше ничего — лес и поле, а за полгода — три трупа. Иванов — местный, официант из ночного клуба, Петров — бухгалтер из Питера, а Крылов — давний московский знакомец старца. Его нашли в лесу за скитом, под лопаткой — «торпеда», а в желудке коньяк, причем в такой дозе, что можно троих уморить. Не мог он не знать, что кодированному нельзя пить, да еще одному в лесу, где «скорой» нет.
Руслан тоскливо глядел в окно на пустую площадь и вводил в курс дела извиняющимся тоном. Ну да, орал-то он грозно, вон, аж курящий на крылечке народ разбежался за углы от греха.
— Думаешь, напоили?
— Почти уверен. Бутылка без отпечатков, протер кто-то. Кроме старца он там никого не знал. И самое противное: намекнули мне тут, что монастырь трогать не надо. Бухгалтер от сердечного приступа помер, алкаш сорвался, несчастный случай, и нефиг копать. Только первый похож на криминал, да и то пока не до конца ясно. Не нравится мне все это, Кир, вот прямо очень не нравится. Мужики ездили, беседовали с сектантами. Игнатов даже самого этого их старца вызывал.
— И явился?
— Явился. Скромно, но с достоинством погоревал. Помню, говорит, сего блудного сына, как жаль, как жаль.
— Ясно.
— Допросами там ничего не добьешься. Отмалчиваются все, глаза в пол, морды постные. Но и новых трупов дожидаться не хочется. А ты только приехал, никто тебя особо не знает, слухи ходят. Даже легенду придумывать не нужно. Прости, конечно…
Ну да, конечно. Слухи ходят: про перевод с понижением, уход жены, недельный запой, а теперь еще про угрозу уволить к херам, озвученную Русланом прямо на крыльце УВД при куче народа. Как оказалось — предусмотрительно и с дальним прицелом.
— Заодно и подлечишься там по профилю. Курс детокса забесплатно. Да шучу я, шучу, не зыркай, я тебе все же начальник.
С начальником они в одну секцию в школе ходили и в одной академии учились, с разницей, правда, в четыре года. Руслан карьеру делал по месту жительства, а Кирилл на последнем курсе женился и остался в Москве. Теперь вот вернулся к истокам.
— Ладно, иди. Отпуск у тебя еще месяц, а там поглядим, что и как. Давай, вали в монастырь, грешник!
Кирилл растянул губы в улыбку, типа, оценил шутку начальства, выругался про себя по-матушке и отправился в стан врага.
«Монастырь» располагался буквально посреди нигде — в тридцати километрах от ближайшего города, в леске, неведомо как сохранившемся между голых полей. Когда-то тут была деревня, рядом с ней построили пионерлагерь для местных и городских детей, но деревня сгорела, лагерь забросили, а потом как-то незаметно туда вселилась «Община верных».
Сперва на нескольких человек власти не обратили внимания. Заинтересовались, правда, когда в «монастырь» к «старцу» стали приезжать паломники и желающие исцелиться от хворей, но подозрительно быстро отстали, словно не замечая на своей территории странной организации, которая тоже старалась не высовываться из своего угла и не отсвечивать чудесными исцелениями, скромно обещая вылечить только от алкоголизма и прочих нехороших зависимостей.
Секту явно поддерживала чья-то мохнатая лапа: им дали разрешение использовать бывший лагерь, построить в лесочке за ним скит, а городская администрация даже приезжала на освящение церкви, устроенной в бывшем главном корпусе. А теперь вообще кто-то давит на следствие. Вот же суки. Интересно, кому этот старец так помог и в чем.
Старец Кирилла интересовал особо. Очень уж выбивался из образа лохматого православного батюшки: стригся прилично, бороду имел модную и ухоженную, а очки дорогие. И вообще по документам Евгений Виленович Вайс был молод для старца. Сорока двух лет, разведен, ранее не судим. Что понесло бывшего учителя создавать секту и рядиться в духовное лицо — в деле не объяснялось. По упорным слухам — Вайс творил чудеса, исцелял больных и спасал заблудших. По фактам — написал «Истинный завет», собрал вокруг себя группу сторонников и назвался старцем Зосимой.
Кирилл, перекормленный в детстве воскресной школой и фанатичной мамой, к таким относился со злостью и недоверием с двух сторон: идиотский микс христианства с буддизмом раздражал — все-таки что-то из уроков он помнил, а стремление командовать стадом вызывало брезгливость.
Как и само стадо. В монастырь съезжались какие-то растрепанные женщины в изношенной одежде, с орущими или больными детьми, странные испитые мужики в колтунах, штопанных тряпках, с колким взглядом. Среди них попадались прилично и даже дорого одетые мужчины и женщины, но они не выделялись из толпы страждущих, так же стремясь к чему-то обещанному, но пока невыполнимому, ожидая чуда и не получая его.
Глаза паломников были беспокойными и настороженными, голоса — глухими и настойчивыми. И получая в ответ «старец благословил» или чаще «не благословил», они угасали, становились мутными, тихими и бесцветными. Но не уезжали. Все еще на что-то надеясь, селились в кельях для трудников, работали на кухне или птичнике, ждали истово — непонятно чего, позабыв разумность и здравый смысл.
В «скит» — добротный корпус в роще за огороженной территорией — пускали только избранных. Там же жил старец. Его Кирилл пока видел только издали: старец редко появлялся в монастыре. Говорили, что на большие праздники он сам проводит моления, а в скит, кроме «верных», допускали только по благословению, Кирилл пока не мог придумать, как туда попасть.
Иногда старец принимал кого-то из больных — настоящих больных. Из автобусов вынимали коляски или выходили люди на костылях. Правда, никто из них пока не ушел обратно своими ногами. Наверное, до такой степени святости старец еще не дорос.
Вроде бы случались и «чудеса». По монастырю об этом ходили восторженные и очень расплывчатые — без диагнозов и имен — слухи. Некоторые трудники не хотели покидать монастырь и становились «послушниками». Эти Кирилла пугали — улыбчивые, с горящими глазами, они говорили цитатами из Библии и, если приглядеться, напоминали зомби. Таких ставили работать с паломниками и отмахаться от их заботы можно было только лопатой.
После комковатой каши и омерзительного чая на завтрак трудники двинулись на «послушания». Мужики из соседней кельи что-то строили в другом конце монастыря, а их бригада, наоборот, ломала. Разбирали старый корпус и стаскивали мусор и доски к дровяному складу. Кирилла это занятие ужасно раздражало. Работа была грязная, а мыться полагалось раз в неделю, в таком же трухлявом помывочном корпусе. Стирались там же. От невозможности смыть пыль и лечь спать в чистом Кирилл тихо бесился и сам же себя высмеивал: ишь, москвич! Набаловался, забыл, как у бабки в деревне на полу спали, баня — только по субботам. А грязь «станет толще — сама отвалится». Потерпишь.
В кельи сползались после вечерней молитвы в церкви, благословленные на добрую ночь. Ага. Вот сейчас не успеешь уснуть, как прибежит этот, немытый, с «молитвами отец», чтоб ему. Добрая ночь, прерываемая каждые три часа молитвой, добрее никого не делала. Да и скудный ужин из размазанной чечевицы — тоже.
— О! Ты чего здесь шаришься?
Серега загораживал дверь. Кирилл протянул руку над его плечом и включил свет. На угловой койке, прижимая к себе набитый рюкзачок, вытянулся пацан лет шестнадцати, точно не больше. В белой рубашке, аккуратно причесанный, он жмурился на лампу, а казалось — от страха. Как будто ждал, что его съедят. А Серега и рад вымещать раздражение.
— Ты кто? Новенький? — преувеличенно дружелюбно спросил Кирилл, пихая Серегу в бок, чтоб заткнулся.
Пацан поморгал и ответил:
— Да. Здравствуйте.
Он спохватился, спихнул рюкзачок на пол и встал.
— Меня зовут Яков. Мне сказали ложиться на свободную кровать. Эта же свободна?
— Свободна, — буркнул Серега. — Ночью чтоб ни звука, понял? А то придушу.
Все уже укладывались. Семеныч, громко зевнув, прекратил запугивание молодежи веским:
— Спать!
Кирилл щелкнул выключателем одновременно с рухнувшим по команде на койку пацаном.
— Молитвами святых отец наших…
— Аминь, твою мать!
Свет включился. Дежурный подождал, когда они сползут с кроватей и выпрямятся, блеющим голоском затянул:
— Господи, Боже спасения моего, во дни воззвах и в нощи пред тобою…
Кирилл прислонился к стенке и прикрыл глаза.